Доказательство Канта

Глава 15

В госпиталь от офиса на северный конец колонии лететь было недалеко, на предельной скорости так и вовсе пару десятков секунд. Но в колонии действовало разумное ограничение, нарушать которое значило подвергнуть опасности других водителей, и я, стиснув зубы, позволил себе только небольшое лихачество, километров на сто пятьдесят в час побыстрее. Все равно мне казалось, что эти две минуты протекают преступно медленно. А еще взлет и посадка, тоже трата времени.

Время, неумолимая сволочь, в отличие от бессердечной, но усмиренной человеком гравитации, работало против меня, отсчитывая секунды, пока в голове роились невысказанные вопросы и разрозненные мысли. Я и раньше сталкивался с предательством, ленью, подлостью, безответственными поступками — в конце концов, когда живешь на свете почти двадцать семь лет, начинаешь наивно полагать, что почти все повидал и перечувствовал.

Но последние события заставляли меня ощущать неприятную беспомощность, отсутствие стержня, на который я мог бы внутри себя опереться. Больше всего мне хотелось не решать проблему с влюбленной Макс, а чтобы меня пожалели, сказали, что все хорошо, подержали за руку. Да просто словами поддержали. Желательно чтобы это сделала она, и вот на этом месте в хорошо отлаженном до сего момента механизме моего мировосприятия что-то буксовало, проворачивалось и почти с ощутимым хрустом ломалось.

Звякнул смарт, я ответил Вику:

— Макс?

— Макс. — На оперативника было больно смотреть, он как будто чувствовал вину за ее внезапное предательство, за то, что мы с ученым попали в аварию, за то, что стал вестником разрушающих основы нашего маленького мира фактов. Я кивнул ему и отключился, некогда было давать указания, что и кому делать, не маленький, сам разберется.

Я все не мог сложить два и два. Откуда Макс получала эти злосчастные записки, кто их подкидывал ей, и ладно она их Тайвину подбрасывала, с этим пунктом как раз все понятно. Чем-то пригрозили, вероятно, мной и моей целостностью, скорее всего, и денег дали, чтоб смягчить пилюлю. Да и вряд ли она ощущала угрызения совести по поводу бумажек с текстами. Может, она их даже сортировала по степени вредоносности и подкидывала не все, кто знает.

Но почему ей пришло в голову испортить флаеры накануне длительного вылета? Она знать о том, что Тай сорвется с места и полетит на экватор, не могла. Хотя, учитывая содержание последней записки, могла предположить. А вот мне-то зачем? Но если она подумала и предположила, то, скорее всего, рассчитывала потом героически спасти. Получается, знала о засаде и о том, что Тайвина собираются похитить, а меня — пристрелить или бросить в кремнийорганических джунглях на попечение суккуб с химерами выживать? А если нет, то рано или поздно ребята полетели бы нас искать, и все равно правда бы наружу выплыла, на что она рассчитывала вообще?

И главное, грамотно-то как, из всех первопроходцев техническими специалистами по флаерам у нас были только она да еще Берц. Самые надежные, как мне казалось, мои правая и левая рука. Вот только правая бессовестно сломалась. Если Макс так просто взяла и предала нас, что же за буря у нее в душе должна была происходить? Я вспомнил, с каким выражением лица она ходила последний месяц, и мысленно выдал себе затрещину. Ведь думал же разобраться с причинами ее субдепрессивного состояния. Думал? Думал, дубина. Почему не разобрался?

Я фыркнул, сажая флаер на посадочную площадку на крыше госпиталя. Так я себе голову сломаю окончательно, проще у самой Макс спросить. Но сначала надо за ней подглядеть, раз такой случай представился. И я, активировав призму, побежал навстречу неизбежному, чувствуя, как за секунды расползается по всей броне и коже лица скользкая пленка. Бр-р-р, надо будет ученому сказать, чтобы как-то исправил эту штуку — холодно, неприятно и странно до жути. Ближе к палате Тайвина я остановился, перевел дух и принялся красться по коридору, стараясь не производить ни звука, чтобы не спугнуть Макс. У меня до сих пор плохо укладывались в голове два противоречащих друг другу факта: о влюбленности моего потенциального заместителя и о ее возможном предательстве.

Дверь в палату была приоткрыта, Макс в полной боевой выкладке, в полумраке стояла над кроватью Тайвина, держа в правой руке какую-то мелкую вещицу, невидимую для меня с этого ракурса, и с сожалением смотрела на ученого, и взгляд этот мне сильно не понравился. Отодвинувшись от двери, я тихонько зашел за угол и постарался, сняв призму, имитировать звук приближающихся шагов. Зайдя в палату, я увидел Макс, стоящую в вольной стойке, собранную, готовую к отчету.

— Привет, — стараясь как можно более естественно говорить, произнес я, но внутри что-то похолодело. — Что нового?

— Все так же, — отрапортовала Макс. — Тайвин в себя не приходил, никого не было, происшествий не было. — Ее рука подозрительно дернулась то ли к кармашку с правой стороны пояса экзокостюма, то ли к кобуре игломета, и я подумал о том, что если она захочет сейчас меня скрутить, ей это удастся с потрясающей легкостью. И она точно знала, как и я, что ей никто не давал указаний лететь в госпиталь.

— Макс, — со всей возможной искренностью и открытостью в голосе сказал я, и она подозрительно вскинулась. — Ты же понимаешь, что только один человек знал все о том, что у нас происходит, когда, куда и зачем мы можем полететь, доступ и к ученым, и к флаерам имел…

Макс явственно побледнела, но держала себя в руках.

— И кто же? — без выраженного интереса поинтересовалась она. Я пожал плечами и показал ей пустые ладони, демонстрируя, что не держу зла и не буду сопротивляться.

— Ты.

Макс чуть заметно выдохнула, сдвинула брови страдальческим изломом, насупилась и посмотрела на меня исподлобья.

— А как же Гайяна?

— Она не знает устройство флаера. А кто-то их очень профессионально испортил. Оба.

— Ей могли помочь, — до последнего держалась Макс, и я сменил тему.

— Что у тебя в правой руке? — Макс дернулась, как от удара, еще больше побледнела, хотя казалось, что дальше некуда, и достала из кармашка пояса небольшой автоинъектор с маслянистой тягучей молочного цвета жидкостью, опалесцирующей в свете фонарей с улицы.

— По назначению врача принесли, — вымученно улыбнулась она. — Я побоялась вкалывать, мало ли…

— Что это? — прервал я ее. Я прекрасно видел, что она часть информации недоговаривает, и холодок в груди медленно, но верно разрастался в полноценную ледяную пустыню.

— Это чтобы помочь ему заснуть. — Макс отчаянно смотрела на меня, словно умоляя не продолжать, но я не мог себе этого позволить.

— Вечным сном? — издевательски поинтересовался я. Макс вздрогнула.

— Нет, конечно, о чем ты. Просто глубокий, крепкий и здоровый сон… — она верила в то, что говорила, а я, всматриваясь в эмоции, пробегающие на ее лице, все яснее понимал — Гайяна не соврала мне практически ни в чем. Может, я даже сам себя чуточку обманул.

— Макс, — обманчиво мягко начал я. Ее словно током ударило: она прекрасно знала, что последует дальше, все-таки выучила меня как облупленного. — Ты вот как не умела обманывать, так нечего и начинать учиться. Рассказывай. — Вложив в голос как можно больше приказной интонации, я постарался просто не оставить ей выбора.

Макс замялась, опустила глаза, не зная, с чего начать, и в конце концов, осторожно подбирая слова, глухо заговорила.

— Они прислали мне первую голозапись и с ней первую записку и инструкцию, что надо сделать, вечером, два месяца назад. Где-то через месяц после того, как был тот выезд на экватор, на котором ты призму нашел. Сказали, что давно наблюдают за тобой, за ним, — она кивнула на Тайвина. — И за мной. Сказали, что я должна постараться убедить его уйти. В «Авангард» или вообще куда угодно, иначе не поздоровится. Ну и записки… я подумала, что никакого вреда не будет, там же ничего такого не было…

Я про призму сам узнал только минут десять назад. А Макс уже в курсе. Ясненько. Я молчал, Макс нервничала, но продолжала.

— Они, конечно, не представились, но я же не тупая. Показали ролик, там один из них подходит к твоему флаеру, машет рукой и уходит. Ты же понимаешь, тебя могли убрать в любой момент, могут и сейчас! — Макс все же допустила слабину, позволив проскользнуть истерическим ноткам, и я грустно подумал, что правда на вкус оказалась весьма специфическим продуктом, с горькой кислинкой. — Я… я не могла этого допустить. — Ее голос становился все тише, она начинала понимать, что сама загнала себя в ловушку, таинственным «им» даже делать почти ничего не пришлось — только талантливо сыграть на чувствах.

— Макс, мой флаер на Шестом только ленивая собака не знает, и так было с начала существования колонии. Хотели бы — давно уже меня на свете бы не было. И тебя никто не заставлял ломать Тайвину его флаер, а мне — мой, это было твое решение, разве я не прав? Так что это за препарат?

— Они обещали, что безопасно перехватят его на полпути. А тебе… тебе я сама поломала, вдруг ты за ним полетишь, я бы потом тебя вытащила, через пару часов. Ребят, сказали, «займут делами». Так и получилось, мы же как раз все по вызовам разъехались накануне… И я права оказалась, ты со мной на вызов должен был идти, а пошел с лаборантами разговаривать. Я и не волновалась, ты мог в колонии остаться, но и в поле спокойно бы продержался! А препарат… Обещали, что Тайвин просто будет работать как обычно, но не у нас, тебя не тронут, и будет как раньше. Это снотворное. Такое, чтоб перепутали с… — она не стала договаривать, но я понял задумку: если бы мы поверили, что Тайвин умер, спящим его бы скорее всего выкрали из морга или вообще из могилы.

Отличная мысль, что скажешь, мы были бы просто вне себя от счастья. Я уж молчу о том, что может подумать и почувствовать человек, оказавшийся в гробу и белом халате, в каком глубоком подполье и каких условиях он бы потом работал, ясно же, что не об «Авангарде» речь шла, не говоря о прочих случайностях и законе подлости, который мог внести значительные коррективы в эту хлипкую попытку хоть как-то перехватить ученого. Меня передернуло, и я тихо спросил:

— Тебе хоть заплатили, или ты за идею работала?

Макс, не поднимая глаз, призналась:

— Заплатили. — И тут же дрожащим голосом добавила: — Я не ради денег, я ради тебя…

— Макс. — Я подошел к ней поближе, понимая, что если передавлю, то ей ничего не стоит перейти на ту сторону, где печенек больше. — Сердцу не прикажешь, ты уж меня прости. Ты можешь быть счастлива и без меня, поверь. — Я прикоснулся к ее плечу, руку она не сбросила, но и головы не подняла. — Ты очень сильно обманула сама себя. Я тебя не виню, может, и сам бы обманулся, но… это предательство. Ты же понимаешь. И я не смогу с тобой больше работать.

Она вскинула голову, на глазах у железной Макс блеснули слезы. Я, чувствуя, как по ледяной пустыне в моей душе начинает гулять стылый воющий ветер, все так же тихо попросил:

— Будет лучше, если ты уедешь и попробуешь начать новую жизнь.

— Но почему? — боевая валькирия не смогла смириться с поражением и пыталась достучаться мне если не до глубин души, то до рассудка. — Я же все сделала, чтобы все было в порядке… Ты не знаешь, я…

— Почему? — меня охватило отчаянно злое веселье, и я ее прервал, чуть не рассмеявшись. — И ты еще спрашиваешь? Ты продала его, предала меня, да всех нас, а безопасность и «как раньше» — вот, на больничной коечке валяется! — я все повышал голос, а Макс, казалось, съеживалась. — Ты не «ради меня», ты ради себя, ради своих чувств старалась! — я осекся, будто где-то внутри у меня перегорел предохранитель, и отчеканил: — Ничего больше знать не хочу. Сдай игломет, удостоверение и код-ключ. Молча. У тебя три дня, потом я вернусь на работу. Прощай.

Макс, ни слова не говоря, отстегнула кобуру, положила, не глядя на меня, на прикроватный столик вместе с документами и, пошатнувшись, вышла. Я, застыв, смотрел в окно на ночную жизнь колонии и не знал, как быть дальше. Впрочем, что делать именно сейчас, я вполне представлял.

— Открывай уже глаза, спящая красавица. Много услышал?

— Практически все. Я проснулся, когда ты зашел, не хотел мешать. — Тайвин говорил виноватым тоном, подспудно ощущая себя неловко из-за невольно подслушанного приватного разговора. — А как ты узнал?

— У спящего человека ритм дыхания другой. И глубина тоже. И седативные я тебе велел отменить на этот вечер, — невесело усмехнулся я. И тоскливо поинтересовался: — И вот и что мне теперь со всем этим делать?

Тайвин приподнялся, поудобнее устроился на подушке и, испытующе глядя на меня, спросил:

— А ты как думаешь?

— Я сейчас думать не могу, — честно признался я. — Я могу только в окно смотреть.

— Вот и смотри, это называется охранительное торможение. Твоя психика так справляется со стрессом, просто не мешай, и она за тебя сама все сделает.

— Охренительное, — пробормотал я, глядя на взлетающий с площадки флаер, наверное, с Макс за штурвалом.

— Чез, я тебе говорил уже, что иногда твой эмоциональный интеллект примерно на уровне… — начал занудствовать ученый.

— Да, знаю, на уровне табуретки. Или плинтуса. Или вообще достиг дна, но оттуда постучали. Я уже понял, — прервал я его, досадуя сам на себя. Ей, значит, лучше без меня будет, вот валенок. Мы немного помолчали, думая о своем.

— Слушай, а вот по поводу недавнего. Ты не хочешь мне рассказать, что это было? — спросил ученый.

Я, не оборачиваясь, задумчиво ответил:

— А я не знаю. Хотя что-то такое вроде один раз уже было…

— С Виком, я так и думал, — в голосе ученого прозвучали довольные нотки. — Почему ты никому ни о чем не сказал, когда впервые почувствовал что-то подозрительное в своем организме?

Тайвин испытующе смотрел на меня, а я, отлипнув от окна, толком не мог ему объяснить, чем руководствовался.

— Ну… как бы тебе это объяснить… — замялся я.

— Желательно с начала и словами. А там разберемся.

Я вздохнул и постарался припомнить особенности ситуации, виновато посмотрел на ученого и потер лоб.

— Я подумал, что мне просто показалось. А почему не сказал… Вот если бы ты однажды проснулся, и понял, что в тебе что-то не так, что бы ты сделал?

— Например, что не так? — заинтересовался штатный гений.

— Сердце как-то не так работает. Или чувствуешь, как что-то давит на затылок. Или там, я не знаю, руки внезапно посинели. Или в глазах темнеет и никак не проходит. То есть ты понимаешь, что это что-то системное, организм дает какой-то сбой, и по идее надо идти врачам сдаваться, но страшно до слабости в ногах. И когда это состояние проходит, чувствуешь такое облегчение, что никуда не идешь. Прошло и прошло, что на этом внимание заострять.

— А у тебя что-то из перечисленного было? — Тайвин хищно подался ко мне, приподнявшись с постели. — А то ты так говоришь, будто на себе пережил.

— Было, — честно и тихо признался я. — И в глазах темнело, и моторчик сбоил. Вот как раз после того, как показалось.

— А до? — не отставал ученый.

— До… я испытывал странное ощущение. Будто меня больше, чем обычно, словно я вокруг себя ощущаю, как кожей, все на полметра вокруг. И такой подъем душевный, будто на крыльях тебя куда-то несет, и сейчас можешь просто горы свернуть.

— А в этот раз?

— И в этот раз было так же.

— Угу, — кивнул гений. — А оказалось, что не показалось. Примерно я тебя понял. Никакая это не мистика, кошкоглазый. Это один из ресурсов человеческого организма, каким-то образом разбуженный этой планетой, а поскольку у тебя в принципе чувствительность повышенная, ты и тут, похоже, стал первопроходцем. Это надо детальнее изучить, пока население колонии не начало поголовно в себе экстрасенсорные способности открывать.

— А почему ты думаешь, что это не магия какая-нибудь? — на кошкоглазого я не стал обижаться, мне просто было любопытно и немножко разочаровательно, я искренне хотел бы привнести магию в наш бренный мир, хотя бы так. Но отнюдь не был уверен, что хочу становиться эдаким пятидесятидвухгерцовым китом, который не может общаться с сородичами, потому что издает звуки не на обычной для своего вида частоте.

— А потому что присутствуют все признаки срабатывания какого-то адаптационного механизма. Вот как со стрессом. Сначала организм понимает, что попал в стрессовую ситуацию, и выдает спектр неспецифических адаптационных реакций, которые позволяют ему стресс пережить и не получить нервный срыв, а потом адаптационный потенциал истощается, и начинаются уже соматические последствия. И тут налицо задействование какого-то ресурса, его напряжение, использование и истощение, — ученый активно жестикулировал, пытаясь дополнительно на пальцах здоровой руки показать, что и как функционирует. — А если оно работает по схожей схеме, то и магии тут никакой нет, одна наука. Это нужно понять и изучить.

— Хорошо, — с некоторым сомнением согласился я. — Попробуем понять и изучить. Что я должен для этого сделать?

— Как что. Расслабиться и получать удовольствие, конечно, — невозмутимо ответил мне Тайвин, и мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять — это он так шутит. Я отвернулся к окну и снова уставился в темноту.

— Попробую.

— Скажи мне вот еще что. Зачем ты за мной на экватор полетел? — спокойствие и невозмутимость Тайвина, казалось, иглой с усиленным сердечником не прошибешь. Я отвлекся от увлекательного созерцания заоконного ничего и, подумав, ответил и ему, и себе.

— Почуял что-то неладное. Спасти хотел. С тобой и поговорить интересно, и помолчать удобно, и в работе ты полезный. — Я сделал небольшую паузу и вернул ему подколку: — это называется «подружиться». Ты лучше поразмысли над тем, почему ты никому ничего не сказал и рванул по первому звонку к черту на рога. Хоть головой бы подумал, а не… Ладно, пошел я полежу, а то стрессы эти ваши, постполевое напряжение…

Я подмигнул ученому и, внутренне посмеявшись над его несколько ошалелым видом, побрел к себе в палату, незаслуженно брошенную мной на время детективной беготни, ощущая глубокую усталость и полное отсутствие эмоций. Действие стимулятора заканчивалось, и каждый шаг давался все сложнее и сложнее. Завтра буду думать и расстраиваться, а пока пора почтить вниманием реанимацию, я же обещал доктору вернуться. Я и вернулся.