Дочь Водяного

Под колокольный звон

На этот раз Михаил очнулся только в медсанчасти, куда их вместе с Бергеном Хотоевым и Саней Боровиковым доставил Артем Соколов. Освобожденные пленники чувствовали себя в целом удовлетворительно, хотя в свое спасение верили с трудом.

— Я же велел, если до вечера не вернусь, запросить огневую поддержку, — медленно приходя в себя, напомнил Михаил участникам их рискового предприятия.

— Нам штатские не указ, — лукаво улыбнулся Соколов.

Потом он признался, что именно так и собирался поступить, но тут боевики на склонах открыли друг по другу беспорядочную стрельбу, а в башне и просто началось какое-то светопреставление.

— Ну, мы дождались, пока все стихнет, и решили сначала проверить, — пояснил сержант. — А там живых, кроме вас троих, никого нет. И баба эта куда-то пропала.

Берген Хотоев и Саня Боровиков переглянулись с Михаилом и ничего не сказали.

Впрочем, загадочным исчезновением Елены Ищеевой куда больше интересовался Боровиков-старший, который специально отправился в командировку на Кавказ, чтобы отомстить за гибель брата, а вместо того обрел его живым и почти невредимым.

— До самой смерти не забуду, — не зная, как еще выразить благодарность, крепко жал он Михаилу руку. — Я теперь твой должник.

Зато в редакции записанный со слов Бергена и Сани очерк о похищениях людей и издевательствах над пленными завернули, даже толком не прочитав.

— Какие зверства, какая торговля людьми? — возмутился начальник отдела. — Можно подумать, ты пишешь передовицу для газеты «Истина» или «Социалистическая Россия»! Хотя и там сейчас такое не печатают. Мы свободное издание, а не рупор власти!

— Поэтому мы должны оправдывать террористов? — вспылил Михаил, вспоминая тени убитых и замученных, которым только поединок двух схлестнувшихся между собой шаманов дал невероятную возможность взыскать за кровь и боль, а ведь сколько оставалось неотмщенных.

— Не террористов, а борцов за свободу, — строго глянул на него редактор.

Понятное дело, что о своих приключениях в сторожевой башне Михаил не писал. И так жители аула, видимо, что-то подозревавшие, требовали провести расследование убийства сородичей.

— Да они что там, охренели, свои бандитские разборки вешать на военных? — возмущался Сергей Боровиков, участвовавший в следственных мероприятиях.

Брошенный возле башни Гелендваген и положение тел убедили даже международных наблюдателей в том, что боевики и охранники Елены Ищеевой просто что-то не поделили. Саму бизнес-леди объявили в розыск. По поводу судьбы пленных жители аула в подробности вдаваться не стали.

Михаил понял, что спорить с редактором дело не менее бесполезное, нежели пытаться вывести на чистую воду одноруких бандитов и прочие игральные автоматы, плодившиеся по городам и весям, кажется, быстрее ларьков с паленой водкой. Потому, написав отчет о результатах официального расследования событий в башне, изложив версию международных наблюдателей и прокуратуры, с радостью взялся за мирный и почти сусальный репортаж о подготовке к девятисотлетию Рязани. Тем более что командировка давала возможность в рабочее время вырваться в деревню, а он хотел помириться с дедом Овтаем, который еще после поездки в Наукоград был на него сердит.

— А я тебе говорил, что следовало все этапы посвящения пройти, прежде чем лезть с дудочкой в пекло! — ворчал старый волхв, который из своей избушки-домовины на границе миров присматривал за внуком. — Дело шамана подчинять духов, а не шашкой махать, как мои безумные сыновья, которым приспичило зачем-то советскую власть защищать. Можно подумать, много хорошего им эта власть принесла. И государства путного построить не смогли, и традицию семейную не сохранили, — добавил он, возлагая на ушедших в Красную Армию сыновей ответственность за создание, а потом заодно и развал Союза.

— Так я и не махал, — оправдывался Михаил. — У меня и шашки-то с собой не было. Прадедова дома у родителей осталась.

— Поумничай ты тут у меня! — строго и плотоядно повел в его сторону носом дед. — Аниверситет закончил, а не понял, что я имею в виду? Я тебе наказывал наставника найти, а не с выползнями из Нави бороться! Мало ли о чем тебя просил Водяной! Обитатели тонких миров — они тоже себе на уме, знаешь ли, своей выгоды не упустят. А если бы ты там сгинул из-за этой русалки? Ты, надеюсь, не забыл, что последний в нашем роду?

После командировки на Кавказ дед просто демонстративно затих. В снах не являлся, а когда Михаил по возвращении домой, в первые же выходные вырвавшись на Мещору, отправился в лес, вместо знакомой с детства избушки увидел только крытую дерном почерневшую домовину на сваях. Из чего сделал вывод, что дед на него очень сердит.

Трясясь в раздолбанной электричке, направлявшейся в почти родную Рязань, Михаил думал о том, как поскорее сделать материал и успеть на автобус в сторону деревни: задабривать деда и помогать отцу, задумавшему подновить парник. Мыслил ли он, что мчится навстречу своей судьбе?

Музей-заповедник на территории кремля Михаил знал хорошо, собор помнил еще с тех времен, когда там функционировал планетарий и проводились различные выставки. Родители каждый год, а то и по нескольку раз за лето возили его в Рязань, попутно с решением хозяйственных дел развлекая и просвещая отпрыска. Сейчас возведенный еще в семнадцатом веке собор вернули церкви и к памятной дате проводили реставрацию записанной в советские времена живописи и древнего иконостаса, а в занятых разными конторами исторических зданиях собирались возродить обитель.

— Этот монастырь в Переславле Рязанском еще принимал после нашествия Батыя беженцев из Старой Рязани, — объяснял ситуацию сотрудник археологической экспедиции и внештатный эксперт Владимир Царев, проводивший для Михаила экскурсию по местам раскопок на территории Кремля и в реставрационной мастерской. — И я, конечно, за возрождение обители и возвращение собора церкви. А уж когда берутся восстанавливать почти разрушенные храмы, где последние семьдесят лет размещалось не пойми чего, я это просто считаю подвижничеством.

Михаил кивнул, вспоминая однокурсника, который, уверовав и окончив после университета семинарию, рукоположился и уехал куда-то в глушь возрождать приход в умирающей деревне.

— Но с другой стороны, этот музей-заповедник создавали, сохраняли и поддерживали в надлежащем состоянии последние семьдесят лет, — продолжал Царев. — Тут хранятся уникальные экспонаты. Одни клады из Старой Рязани чего стоят. И все это теперь свернуть и просто так отдать?

Хотя Михаил был достаточно далек от религии: ему и своей шаманской практики хватало, он знал об имущественных спорах, которые велись между епархиями и музеями с переменным успехом. Впрочем, в новой реальности при повсеместном урезании финансирования и консервации большинства проектов историкам приходилось стоять с протянутой рукой, выбивая средства на проведение раскопок, а реставраторам и художникам и просто переходить в иконописные мастерские, где сейчас была хоть какая-то нормально оплачиваемая работа.

Тот же Владимир Царев, старший ровесник Михаила, статью былинного богатыря отдаленно напоминающий Андрея Мудрицкого, не скрывал, что в годы учебы в аспирантуре выживал в основном за счет репетиторства. Причем настолько успешно, что на одной из абитуриенток с филфака так и женился. Недавно у них родилась дочь.

Когда Владимир, извинившись, отошел к телефону, чтобы позвонить по какому-то вопросу оставшейся в Москве жене, Михаил испытал смешанные чувства. Впрочем, еще после свадьбы Андрея и Ланы он переживал странный душевный раздрай. Хотя отпуск как недавно принятому в штат сотруднику ему еще не полагался, после командировки на Кавказ он на несколько дней вырвался в Наукоград. Все-таки он был для Ланы кем-то вроде посаженного отца.

Конечно, никакой кутюрье не мог бы повторить сотканное из тумана и лунного света облачение Хранительницы. Но в строгом и простом, как греческая туника, платье Дочь водяного выглядела краше всех разряженных в гипюр и кружева, похожих на зефирные торты невест. Впрочем, ее нездешней красоте и вовсе не требовалось никакого обрамления.

И вроде бы Михаил почти убедил себя, что относится к Лане как к сестре, и искренне желал им с Андреем счастья. Но, сидя за столом, не пьянея пил одну рюмку за другой. И однокурсницам Андрея, выполнявшим роль подружек невесты, дал понять, что на какие-то отношения не настроен, хотя девчонки с ним заигрывали и даже намекали, что не против легкого флирта без обязательств.

Да и сейчас, стоя в запаснике музея, смотрел не на редкие экспонаты, излучавшие ауру древности и готовые ему как шаману поведать свою историю, а на сияющее лицо Владимира Царева, отвечавшего по телефону жене. Или тут сыграли роль слова деда Овтая про последнего в роду?

Закончив беседу, Царев продолжил экскурсию, а по поводу хода реставрации и сроков монтажа иконостаса порекомендовал обратиться к некоей Верочке, которая, по его словам, сейчас расчищала фрески в какой-то церкви на территории кремля.

К храмам Михаил вслед за отцом в первую очередь относился как к объектам культурного наследия. Да и с момента возобновления службы прошло слишком мало времени, чтобы ощущать ту мощную незыблемую связь с горним миром, которая обычно присутствует в намоленных церквях. Впрочем, колокола, недавно возвращенные на звонницу, исправно благовестили, разгоняя бесов и прочие порождения Нави.

Нужная ему сотрудница отыскалась в пока не открытом для посещения храме будущего монастырского комплекса на сколоченных кое-как зыбких лесах. Не желая ее отвлекать от работы, Михаил пока решил немного пофотографировать. Тем более что клонящееся к закату солнце давало возможность поиграть со светотенью.

Украдкой он снял и художницу-реставратора, про себя отметив, что бесформенная роба, закапанная краской, кажется, скрывает точеную девичью фигурку, а полностью прячущий волосы платок подчеркивает очарование не совсем идеального, но выразительного тонкого профиля. Михаил раздумывал, как бы деликатнее привлечь внимание, когда девушка, желая то ли подняться, то ли сменить позу, сделала неловкое движение на плохо закрепленных досках, качнулась, безуспешно пытаясь найти опору, и с испуганным криком полетела вниз.

Несомненно, в другой ситуации этот полет закончился бы самое меньшее в больнице: падала она спиной и не имела времени и достаточного опыта, чтобы сгруппироваться. Но Михаил среагировать успел. Тем более что незнакомка, вернее, Верочка летела буквально ему на голову. В долю секунды угадав направление, он просто шагнул вперед, подставляя руки, и при этом чудом удержался на ногах, хотя и сверзил леса вместе с краской. Даже зеркалка, которую он по старой, доведенной до автоматизма привычке всегда держал на ремне, осталась цела.

— Вы не ушиблись? — спросил Михаил первое, что пришло в голову.

— А вы?

С испуганного, но исполненного очарования лица с милыми ямочками на щеках на него смотрели огромные серо-голубые глаза. Из-под платка и робы выбежала толстая золотисто-русая коса. Тонкие руки инстинктивно обхватили спасителя за шею.

— Ой, я же, наверное, вас испачкала! — смутилась девушка, делая попытку освободиться.

Едва оказавшись на земле, она, даже толком не придя в себя, с виноватым видом принялась оттирать пятна с его рубашки, а Михаил млел от ее прикосновений, жалея, что не имеет формального повода снова заключить ее в объятья. Ему казалось, что эти несколько минут он держал в руках настоящее сокровище, желанного младенца в корзинке, принесенного течением реки, и теперь не хотел ни за что его потерять.

«Ты встретишь свою судьбу под колокольный звон».

А колокола на соборной звоннице все не унимались.

— Что у вас тут случилось? — заслышав шум падения, в церковь вбежал Владимир Царев и застыл, озирая царящий внутри разгром.

— Нарушение правил техники безопасности при высотных работах, — отрапортовал Михаил.

Царев витиевато выругался.

— Ну все же обошлось, — совсем смутилась Верочка. — Пойдемте пить чай, — примирительно предложила она. — У меня есть яблочный рулет и гречишный мед.

Только что миновал Медовый спас и приближался Яблочный. Во всех садах Рязанщины и Подмосковья деревья гнулись под тяжестью наливных источающих дивный аромат плодов. Хозяйки варили повидло и соревновались в различных кулинарных изысках. А на рынках и развалах продавали самый разнообразный мед.

— Так вы уже познакомились? — уточнил Владимир Царев, объясняя Вере, по какому поводу сюда приехал Михаил.

Впрочем, увидев зеркалку, она, видимо, и так догадалась.

— Так вы меня тоже сфотографировали? Прямо в грязной робе и в косынке? — расстроилась Вера, еще раз придирчиво оттирая оставшиеся на рубахе Михаила пятна с помощью ацетона, чей резкий запах странно сочетался с ароматом выпечки, яблок и меда.

Художница и сама пахла яблоками и немного сырой штукатуркой.

— Если вам не понравится, я могу переснять, — предложил Михаил, пообещав уже завтра все проявить и показать, как получилось.

— А это будет вам удобно? — снова смутилась Вера. — Завтра же выходной.

— Если только вы не против.

Она не стала возражать, они договорились встретиться на территории кремля у собора. Михаил уехал на дачу и весь вечер проявлял пленку и печатал, развешивая мокрые после закрепителя снимки на бельевой веревке в гараже, где еще в студенческие годы оборудовал лабораторию. Фотографии Веры ему самому понравились. Одну, особенно удачную, где на ее лицо падал солнечный луч, и оно казалось подсвеченням внутренним светом, он положил на тумбочку возле кровати. Родители косились на него и перемигивались, но вопросов не задавали. Утром, предупредив отца о том, что планы изменились, на первом же автобусе Михаил поехал в Рязань.

Вера его уже ждала, и в скромном, но очень женственном платье незабудкового цвета и туфельках на каблучке она показалась ему милее всех кинозвезд и русалок. Фотографии ей понравились, поэтому Михаил предложил просто поснимать ее на территории кремля и парка. Они гуляли весь день, обошли центр города, покатались на речном трамвайчике, обменялись телефонами и договорились встретиться на следующих выходных.

Редактор его статью одобрил, а из снимков помимо видов собора и новой почти готовой часовни в парке выбрал фотографию, где Вера стояла на злополучных или счастливых для них обоих лесах, освещенная закатным солнцем.

Полгода Михаил жил между Москвой и Рязанью и даже пару раз ночевал на вокзале, опоздав на последний автобус. Несколько раз Вера приезжала к нему в Москву. Он отснял километры пленки, норовя запечатлеть каждый ее шаг и завешав дома всю стену фотографиями. Ему нравилось все, что она делает. Как она сосредоточенно и бережно расчищает фрески, какая благодать освещает ее одухотворенное лицо, когда она пишет или реставрирует иконы. Как она забавно покусывает кончик карандаша, когда делает наброски. Вера тоже за время их встреч изрисовала несколько альбомов его портретами, выполненными пастелью, углем и сангиной.

На святки они сыграли свадьбу, и на этот раз даже красота приехавшей вместе с Андреем Ланы оставила Михаила равнодушным. Разве во всех четырех мирах существовали женщины, способные сравниться с его любимой? К тому же Лана уже ждала дочь.

— Ну я же тебе говорила! — лукаво подмигнула Хранительница, вручая в подарок им с Верой комплект постельного белья, который буквально сочился магией плодородия.

Зато дед Овтай, когда Михаил по весне пришел к его домовине, не скрывал ехидства:

— Ну ты, внучок, и учудил! — покачал он седой кудлатой головой со слепыми бельмами зрячих только в тонких мирах глаз. — Невесту в храме отыскал. Самое место для шамана! Ну хорошо хоть не пустоцветом оказалась!

Дед знал, что Вера носит их с Михаилом ребенка, поэтому и сменил гнев на милость, а после рождения маленького Левушки и вовсе расцвел, хотя и не преминул поворчать:

— Только два ученых дурака могли называть наследника славного шаманского рода в честь какой-то африканской кошки.

Михаил не стал уточнять, что набожная Вера имя выбрала по святцам, родители ее поддержали, а он решил не перечить. В конце концов, они носили вполне медвежью фамилию Шатуновы. Что же касалось ощущений после рождения сына, то их Михаил со своим филологическим образованием передать никакими связными словами не мог. Он и так воспринимал Веру той самой второй половинкой, а теперь же они в ребенке в буквальном смысле стали единым целым.

Вот только как можно было в дом, где возле детской кроватки горел ночничок в виде забавного грибочка, а в красном углу стояли написанные еще Вериной бабушкой иконы, пустить грозных духов? Да и времени постоянно не хватало. Стремясь обеспечить семью, Михаил с головой ушел в работу. Мотался по командировкам, в том числе и на Кавказ, где возобновились военные действия. Помимо заданий редакции брался как фрилансер за статьи и релизы, подрабатывал переводами и даже водил экскурсии у иностранцев, поскольку знал английский и сербский.

Это знание определило его назначение освещать конфликт на Балканах. Благо среди миротворцев, охранявших памятный аэропорт, оказались дослужившийся во время Второй Кавказской до майора Берген Хотоев, а также Артем Соколов и Саня Боровиков, которые, окончив военное училище, получили лейтенантские погоны. В этой же горячей точке работал и Роман Коржин. Корреспондент из Наукограда тоже знал сербский и после этой командировки надеялся получить место на одном из центральных каналов.

— Не переживай! — успокаивал Михаил безутешно рыдающую у него на груди жену. — Там мои друзья, значит, со мной ничего не случится. С Кавказа я же живым и невредимым возвращался.

Он хотел рассказать ей про дудочку, но не решился. Чуткая Вера и сама, кажется, о чем-то догадывалась. Тем более что Левушка к прадедовому наследию так и льнул. Впрочем, не меньший интерес малыш проявлял и к пылящемуся сейчас без дела отцовскому гобою.

И все же зря Михаил сам себя успокаивал, поверив в то, что дед Овтай, который больше о посвящении речи не заводил, смирился с нежеланием праправнука сделаться полноценным шаманом и отпустить пращура на покой.

Лето жена с Левушкой проводили в деревне. Вера, оставив сына на бабушек и дедушек, когда требовалась помощь, вырывалась в Рязанский музей и мастерские или выполняла какие-то заказы на дому. Михаил на даче бывал наездами в основном по выходным, если не случалось форс-мажора или его не отправляли освещать какое-то важное событие.

По соседству с ними обосновались Царевы, у которых помимо дочери тоже подрастал сын Ванечка, ровесник Левы. Михаил и его родители сосватали молодой семье за приемлемую цену крепкий пятистенок и теперь помогали обустраиваться и приводить в порядок сад и огород. Лева сдружился с Ваней и его старшей сестрой Машей.

В этот день дети вроде бы играли вместе и даже под присмотром кого-то из бабушек. Но потом певунью Машу девчонки позвали готовить концерт для родителей, а Ваня залип на муравейник, наблюдая за процессом постройки и высаживания на растения тли. Лева естественнонаучные интересы друга разделял, но без фанатизма, сначала заскучал, а потом нашел занятие по душе. Впрочем, разве могли несмышленыши противиться чарам старого волхва?

Когда Вера хватилась сына, его не оказалось ни на своем участке, ни у Царевых. Кто-то из деревенских видел, как он уходил по направлению к лесу. Михаил внутренне похолодел, но убедил жену, что справится сам. Он знал, куда пошел его сын. Он сам этой дорогой уже много лет ходил и в первый раз был ненамного старше четырехлетнего малыша.

К облегчению Михаила, Лева благополучно добрался до домовины, которая сейчас выглядела гостеприимной избой, почти что пряничным домиком, и теперь сидел на коленях у деда, с аппетитом уминая пряник.

— Явился не запылился, — ласково поглаживая по голове Левушку, приветствовал Михаила дед. — Хорошо, что свистушку-мать, которая не способна присмотреть за дитятей, на привел.

— Зачем ты его позвал? — забирая сбитого с толку и явно размышлявшего, стоит ли поднимать рев, Левушку, строго спросил у старого волхва Михаил.

— Потому что он будущий шаман — наследник моего ведовства! — безжалостно припечатал дед. — А ты как был жалким писакой и недоучкой, так, видимо, и останешься.

Михаил ничего не сказал Вере, Левушка тоже молчал, только попросил научить играть на дудочке и уже через пару занятий без труда подбирал несложные мелодии и потихоньку учил нотную грамоту. Вера умилялась, прочила сыну блестящее будущее, советовалась с Леной, женой Владимира Царева, которая уже водила Машу в музыкальную школу. А Михаил видел, что шаманская сила сына растет буквально с каждым днем.

Сам он провел в сомнениях почти целый год, но так ничего и не надумал. А потом позвонила Лана.