Добрый мэр

~~~

Агата сошла с трамвая, чувствуя себя усталой и внезапно постаревшей, и пошла к туннелю, ведущему на Приканальную улицу. Последний фонарь на Литейной улице остался позади, первый фонарь на Приканальной был далеко впереди. Она смотрела на него, входя во мрак туннеля. В солнечные летние дни, когда Агата была счастлива (а она бывала счастлива даже на Приканальной улице), она проходила по туннелю быстрыми шагами, радуясь плеску воды и крокодилово-зеленым брызгам, искорками взлетающим к сводчатому потолку. Но этим вечером тротуар превратился в чернильное пятно, густо текущее в сторону далекой улицы, к бледному огоньку первого фонаря. В туннеле шелестел ветер, вздымал в воздух сухие листья, брошенные газеты, ищущие, где бы тихо умереть, угольные крошки, сбежавшие с барж, кусочки помета, которые Агата предпочитала не замечать, — и вместе со всем этим ветер нес холодное, безвозвратное приглашение воды, причмокивающей за перилами. Агата ускорила шаг.

Когда она вышла на Приканальную улицу, лежащие впереди тени стали только глубже от света фонаря. «Там никого нет. Там никого нет», — сказала себе Агата, но все равно остановилась и прислушалась к затихающему в туннеле эху своих шагов, чтобы удостовериться, что за ней и в самом деле никто не идет, никто не останавливается, когда останавливается она, никто не прислушивается, когда прислушивается она, никто не вглядывается вместе с ней в грязные тени, дыша в такт ее дыханию и не ждет, сдерживая смех, когда она снова пойдет вперед.

— Здесь никого нет, — повторила Агата.

Эхо шло за ней до самого дома № 15, пока она не захлопнула дверь. Стоя в маленькой квадратной прихожей, она снова сказала, на этот раз с ноткой триумфа в голосе:

— Здесь никого нет! Никого!

Но потом ее плечи опустились, из груди вырвался вздох: она вспомнила, что у нее нет денег, чтобы заплатить штраф. И еще она вспомнила о той женщине и о том, что Гектор скоро вернется домой.

Агата открыла шкаф, чтобы повесить плащ. В темноте ее рука наткнулась на полке на какой-то предмет, и, когда он упал на пол, она увидела, что это записная книжка — та, где хранились вырезки с картинками для дома, который они с Тибо строили, обедая в «Золотом ангеле» за средним столиком у окна.

Книжка запылилась, ее страницы высохли и изогнулись, словно лепестки растрепанной розы. Агата с трудом могла поверить, что совсем забыла о ней, что, три года прожив на Приканальной улице, ни разу не съездила в Далмацию.

Она села на пол и стала переворачивать страницы, задерживая взгляд на некогда столь знакомых ей вещах. Кровать, двери с украшениями из золоченой бронзы, винные бокалы с толстыми стенками, зеленые, как морская вода, — вещи, пришедшие словно бы из другой жизни, вещи, которые кто-то другой когда-то вообразил, а потом напрочь вычеркнул из памяти.

Когда пришел Гектор, Агата все еще сидела на полу у холодной плиты. Он взглянул на нее и усмехнулся, чтобы дать ей понять, как жалко она выглядит. Потом он спросил про деньги, и тогда Агата забыла все, что планировала сказать, все, что собиралась сделать. Она просто сказала, что денег у нее нет, но это не так уж важно, поскольку у него их достаточно, чтобы тратить на шлюх. И тогда случилось страшное.

Вот цена, которую приходится платить за двенадцать сотен лет жизни в Доте: я вижу ужасные вещи и ничего не могу сделать. Не могу помочь. Я не могу изменить траекторию кирпича, вываливающегося из печной трубы на улицу. Я не могу задержать детскую коляску, летящую под откос на трамвайные пути. Я не могу помешать женщине, которая готовит пирог с крысиным ядом, чтобы дать его на ужин своим детям, или красивой девушке, которая целует старика, притворяясь, что любит его. Я могу лишь смотреть — или отводить взгляд, что почти одно и то же. Утешает меня только мысль о том, что ничто не вечно, и во всем Доте на самом деле нет ничего, что было бы именно таким, каким кажется. Ничего.

В моей золотой гробнице лежит перо ангела, принесенное вернувшимся домой крестоносцем, — оно упало с небес и опустилось на его шлем, когда он сражался за освобождение Святых Мест. Так, по крайней мере, сказал рыцарь. На самом же деле это павлинье перо, которое он вытащил из головного убора жены одного торговца-араба после того, как изнасиловал ее. Но его версия куда приятнее. Все не так, как кажется.

Даже моя легендарная борода, роскошная, длинная борода — и та подделка. Ее сделали из хвоста одной ломовой лошади, которая давным-давно, не помню точно, когда, умерла на холме за женским монастырем. Лошадь просто взяла и рухнула, ноги ее разъехались в разные стороны, а бревна, которые она тащила, покатились с холма. Ну и ругались же эти монашенки, вы бы только слышали! Печальная кончина, зато теперь перед хвостом этого коняги каждый день преклоняют колени. Столько лет купаясь в молитвах, этот хвост наверняка успел и в самом деле стать священным, не хуже, чем мои кости. Все не так, как кажется. Это можно сказать и обо мне, и о новой родственнице Чезаре, и о женщине в квартире на Приканальной улице. Кажется, что она одна, что ее некому защитить, когда с ней происходят страшные вещи. Отвернитесь. Не смотрите. Отведите глаза и помните: все не так, как кажется.