Добрый мэр

~~~

У маяка, на самом дальнем клочке земли, который только может именоваться частью Дота, Тибо повернулся спиной к волнам и пошел домой — сначала по берегу, затем через дюны. В порту уже показались проститутки, вышедшие на свою ночную работу. Они кричали: «Привет!» и спрашивали, не одиноко ли ему. Тибо чуть не рассмеялся. Он шагал дальше, не говоря ни слова, и держался посередине дороги, избегая глядеть на мужчин, стоящих в подворотнях. Они тоже на него не смотрели. Наконец, он выбрался на набережную Амперсанда. С вязов сыпались капли. Почти все листья с них уже опали, а сейчас дождь сбивал последние, и они лежали на тротуаре грязным, мокрым ковром.

Выйдя на Ратушную площадь, Тибо порылся в карманах, достал ключи и открыл дверь, ведущую на черную лестницу. Когда дверь захлопнулась, ему показалось, что вся Ратуша вздрогнула. Тибо вытянул руку и нащупал перила, потом осторожно подвинул вперед ногу, пока она не уперлась в первую ступеньку, и стал подниматься, считая на ходу:

— Первая, вторая, третья. Площадка. Поворот.

Он отсчитал еще пятнадцать ступенек, потом еще пятнадцать, и вышел в коридор; спотыкаясь в темноте, добрел до нужной двери, на ощупь обошел Агатин стол, добрался до своего кабинета и стал шарить по столу в поисках лампы. Когда свет зажегся, он, наконец, перестал чувствовать себя взломщиком.

Тибо снял мокрый плащ, встряхнул его, повесил на вешалку в углу и сел за стол. Ящик, в который он уже некоторое время избегал заглядывать, открылся легко и бесшумно. Там, в дальнем углу, он нащупал бумажный пакет. На пакете стоял штамп «Муниципальные музеи Дота», а внутри лежали две открытки. Тибо взял ту, на которой была Венера Веласкеса — пышная, нежно-розовая женщина, возлежащая на кровати и глядящая в зеркало взглядом, исполненным желания и радости. Теперь он мог признаться сам себе, что она и в самом деле напоминает ему Агату. Другую открытку он бросил назад в ящик, даже не взглянув на нее.

Тибо взглянул на городской герб на противоположной стене и испустил глубокий вздох, который, как он надеялся, я должна была расценить как вопль о помощи. Потом он пригладил мокрые волосы, чтобы вода с них не капала на открытку, вытер влажные руки о штанины и достал ручку. Написав: «Дот, Ратушная площадь, Ратуша, кабинет мэра, госпоже Агате Стопак», он снова вздохнул. Такой маленький кусочек белой бумаги — в половину конверта — и этого кусочка должно хватить, чтобы сказать ей… Сказать ей что? Еще один вздох, еще один взгляд в мою сторону, и он продолжил писать. «Вы прекраснее этой Венеры. Вы драгоценнее, чем она. Желаннее, чем она. Вы достойны поклонения более любой богини. Да, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ваш друг». Места на открытке не осталось. Тибо втиснул букву «К.» в нижний угол и пошел к столу Агаты искать печать. В тусклом свете, проникавшем сквозь дверь его кабинета, он нашел ее не сразу. По ходу дела он бросил монетку в коробку с надписью «На мелкие расходы».

Рассказ о том, как Тибо надевал плащ и на ощупь выбирался на площадь, занял бы слишком много места, так что давайте сразу представим его стоящим перед двойным почтовым ящиком на углу у Белого моста. На одном отделении ящика эмалевыми буквами написано «Дот», на другом — «Междугородняя и международная корреспонденция». Тибо просунул открытку в первое отделение и в самый последний момент задержал руку. Еще было время вытащить открытку и подумать еще немного. Это была всего лишь открытка — и все же… Это было свидетельство. Письменное свидетельство. Черт возьми, да какая разница? Свидетельство чего? Но слова, правильные ли он выбрал слова? Достаточно ли этих слов? Открытка выскользнула из пальцев и скрылась в глубинах запертого железного ящика. Тибо пошел к трамвайной остановке. Сердце готово было выпрыгнуть у него из груди. «Все, теперь ты это сделал, — говорил он себе, пока шел по Замковой улице. — Теперь ты это сделал».

Эмалированные буквы на почтовом ящике обещали, что «последняя выемка писем осуществляется в 24.00», и почтовая служба сдержала свое слово. Почтальон подошел к ящику в полночь. Не без пяти двенадцать — тогда он еще был на Замковой улице, и не в десять минут первого — в тот момент он уже подходил к Оперному театру. Ровно в полночь. Полночный почтальон не был поклонником искусства. Он не обратил внимания на открытку с Венерой, да и вообще, хотя ему и было свойственно испытывать простое человеческое любопытство к чужим делам, у почтальонов нет времени разглядывать каждую открытку или строить догадки относительно каждого надушенного конверта. Им нужно наполнять мешки, им нужно ссыпать письма в большие медные воронки в стене главного почтамта, над дверями которого стоят две статуи — очень красивые статуи, напоминающие некоторым ангелов: у одной в руках бронзовый конверт, у другой — молния. «Молния символизирует телеграммы», — говорит начальник почтамта каждому новичку почтовой службы.

Тибо давно уже лежал в постели, разморенный после горячей ванны, а его костюм висел на кухне над плитой для просушки, когда открытка с Венерой оказалась под покровительством упомянутых статуй. Она слетела по деревянному желобу, отходящему от медной воронки, и упала на широкий стол посреди просторного зала. За столом сидел Антонин Гамиллио, который на самом деле был вовсе не почтовым служащим, а писателем. По ночам он работал в почтамте, чтобы иметь под рукой запас бумаги и чернил, пока его роман о повседневной жизни почтамта в среднего размера провинциальном городке не будет принят издательством. Антонин мельком взглянул на адрес и ловко швырнул открытку в открытый мешок с надписью «Центр», стоящий у стены. Антонин бы полностью уверен в своих швырятельных способностях. Настолько уверен, что уже начал читать адрес на следующем письме, когда открытка Тибо еще летела по воздуху. Сортировщики писем в почтамте гордились тем, что могут позволить себе не смотреть, как корреспонденция падает в мешки, — а жаль, потому что семь лет тому назад одно письмо, адресованное господину А. Гамиллио и отправленное главой одного из крупнейших столичных издательств, пролетело мимо мешка с надписью «Парковый район», ударилось о стену и соскользнуло на пол, где и осталось стоять прямо, прислонившись к ножке стола. В той же позиции оно пребывало и теперь, в этот самый вечер, только успело за семь лет покрыться толстым слоем серой пыли.

К счастью, хотя такие проделки судьбы часто используются в романах для того, чтобы испортить жизнь влюбленным и посеять между ними непонимание, ничего подобного не произошло с открыткой Тибо. Через некоторое время мешок с надписью «Центр» отнесли к деревянному стеллажу с ячейками, каждый ряд которых был снабжен табличкой с названием улицы, а каждая ячейка — табличкой с номером дома. В самом конце нижнего ряда было четыре ячейки, объединенные в одну — для корреспонденции, отправленной в Ратушу. В самом начале четвертого открытка Тибо оказалась в этой ячейке, в пачке, стянутой красной резинкой, между письмом с жалобой по поводу разбитого тротуара на Коммерческой площади и коричневым конвертом с чеком для Отдела лицензий. Только представьте себе: обнаженная богиня в таком, с позволения сказать, сандвиче! Но так она и отправилась в очередное путешествие. Не волны морские и не купидоны несли ее. Нет, ее связали резинками, бросили в мешок и втащили в двери Ратуши в половине девятого утра. Сорок минут спустя, когда Агата вошла в свой кабинет (она опоздала, главным образом, потому, что не могла придумать ни одной весомой причины торопиться на работу), открытка уже ждала ее на столе.

Посмотрите на нее. Видите, как она перебирает утреннюю почту и натыкается на открытку? «Это странно, — думает она, — это непривычно и необычно». Она берет открытку в руки. Переворачивает. Читает: «Вы прекраснее этой Венеры. Вы драгоценнее, чем она. Желаннее, чем она. Вы достойны поклонения более любой богини», и видит подпись: «К.» Кто такой этот К.? Но здесь написано: «Я действительно ваш друг». Нет-нет! «Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ваш друг»! Видите? Это ответ на вопрос, а «К.» — это Крович! «К.» — это Тибо.

Знаете, как это называется? Восторг.

Посмотрите на нее. Видите, как она улыбается? Кусочек картона и несколько слов, вот и все. Так мало! Видите, как она переворачивает открытку, смотрит на обнаженную богиню и думает: «Я прекраснее, чем она? Я и в самом деле прекраснее, чем она? Более желанна?»

Ну конечно же! Ведь женщина на открытке — не более чем пятно краски на кусочке картона, а Агата Стопак — теплая и нежно-розовая. Настоящая. Женщину, изображенную на картине, несколько веков назад похоронили там, где хоронили в Мадриде проституток, а Агата Стопак жива и дышит, по ее венам струится кровь. Посмотрите на нее. Видите, как она заходит в пустой кабинет Тибо, подходит к городскому гербу и показывает мне открытку, словно говоря: «Посмотри, какие оценки я сегодня получила в школе!»? Потом она делает милый реверанс и с улыбкой говорит: «Спасибо!», потому что она хорошая девочка и вежливая.

А вот она ищет в ящике стола кнопку, прикалывает открытку к стене над столом и сидит, не сводя с нее взгляда. Этому занятию она продолжала предаваться и тогда, когда в кабинет вошел мэр Крович. Выглядел он очень удрученно.

Но Агата лучисто улыбнулась ему и прикоснулась изящным ноготком к краю открытки — не столько для того, чтобы ее поправить, сколько для того, чтобы привлечь к ней внимание.

— Доброе утро, — проговорил Тибо чуть дрожащим голосом. — Обед? Я хотел сказать, потом. Не хотели бы вы сходить пообедать? Потом? Со мной?

— Было бы славно, господин мэр.

— Хорошо, — сказал Тибо. — Хорошо. Послушайте, мне сейчас надо будет уйти, так что, может быть, договоримся встретиться там, в «Золотом ангеле»? Около часа?

— Было бы славно, господин мэр.

— Хорошо. И еще я хотел бы извиниться. За вчерашнее. За вопрос про дружбу. Я сожалею.

— Знаю. Все забыто. — И Агата снова слегка поправила открытку кончиком пальца.

Через несколько минут после часа дня, когда Тибо прибежал на Замковую улицу, Агата уже сидела за столиком у окна. Он увидел, как она улыбается ему сквозь стекло.

Когда он пробрался к ней сквозь ряды занятых столиков, Агата подняла свою сумочку со стула, который заняла для него.

— Я уже сделала заказ и за вас тоже, — сказала она. — Становлюсь дерзкой на старости лет.

— Отлично. Так что у нас на обед?

— Как обычно — то, что, по мнению Мамы Чезаре, сегодня особенно хорошо удалось.

Они засмеялись. Потом Тибо сказал:

— У меня для вас подарок. — Он положил на стол коричневый пакет и подвинул его к Агате. — Это книга.

Агата посмотрела на него взглядом, в котором читалось: «Я догадывалась», и взяла пакет в руки.

Было в Агате Стопак что-то такое… Как-то так она умела делать самые обычные вещи, что на нее нельзя было не смотреть. Это получалось у нее не специально — более того, она даже не подозревала об этом, а если бы подозревала, то у нее и не получалось бы так приковывать к себе внимание. Но иногда она двигалась, или смотрела, или просто была — так, что прежде никому и в голову не могло прийти, что можно двигаться, смотреть или быть настолько красиво, настолько совершенно. Так было и сейчас. Она поднесла пакет ко рту, словно собиралась его поцеловать, схватила зубами кончик ленты, потянула за него и развязала узел. Потом провела пальцами по чуть стершимся золотым буквам на обложке.

— Гомер… — Это был полу-вопрос.

— Вы говорили, что хотели бы, чтобы в вашем доме в Далмации был Гомер. Когда вы выиграете в лотерею.

— Я не очень-то много читаю, Тибо.

— Это не важно — читать-то будете не вы, забыли? Вы будете лежать в прохладной воде и пить красное вино, а я буду угощать вас оливками.

Агата улыбнулась, поднесла книгу к лицу и вдохнула ее запах.

— Пахнет, как на пляже. Как на пляже в солнечный день. Спасибо. Очень милый подарок. Я сохраню его в целости и сохранности до тех пор, пока вы не захотите почитать мне вслух.

— Можно было бы прямо сейчас, — предложил Тибо.

— Нет-нет, сейчас уже принесут спагетти. Кстати, я могу вам кое-что показать.

— Моя очередь получать подарки? — с надеждой в голосе спросил Тибо.

— Увы. У меня для вас ничего нет, но я могу поделиться с вами вот этим, если вы не против. — Агата достала из сумочки записную книжку, такую пухлую, словно между всеми ее страницами были положены закладки из плотной бумаги. — Вот, смотрите: это и есть мой домик на побережье Далмации. Я все время ношу его с собой. Там вы и сможете почитать мне Гомера.

Агата перелистнула несколько страниц записной книжки и показала Тибо вырезанные из журналов фотографии.

— Видите, я хочу, чтобы у парадной двери стояли вот такие большие цветочные горшки с лавандой и розмарином. А между плитками садовой дорожки должен расти тимьян.

Тибо вспомнил угольную пыль между камнями брусчатки в порту, проституток и мужчин в тени подворотен.

— В детстве я собирала такие вырезки и менялась ими с подружками на детской площадке. Их можно было купить в газетном киоске. Мне нравились картинки с толстыми ангелочками, которые опираются локтями на облака и выглядят чем-то недовольными, как господин Гильом.

Тибо перелистнул страничку и показал пальцем на следующую картинку.

— А это что? Расскажите.

Но в этот момент к столику подошел официант с двумя огромными тарелками спагетти.

— Penne pikante, — объявил он и совершил над тарелками обычные магические пассы перечницей и теркой для пармезана.

— Вот такой я хочу камин, — сказала Агата, когда официант удалился, — достаточно большой, чтобы можно было греться зимой, не боясь сквозняков. Когда я перееду в Далмацию, то никогда больше не буду мерзнуть.

— Я этого не допущу, — вставил Тибо, и Агата едва не замурлыкала от удовольствия. Она слегка изогнулась и, порочно улыбаясь, проговорила:

— Не сомневаюсь.

Тибо почувствовал себя глупым и неловким — она перещеголяла его в нахальстве. Он хотел казаться порочным, опасным и бывалым человеком, но она видела его насквозь и показала это, сказав всего-то пару слов.

Тибо опустил глаза в тарелку.

— Кушайте, — сказал он и, помолчав, прибавил: — Очень вкусно, не правда ли?

— Да, вкусно, но я приготовила бы не хуже.

— Вы любите готовить?

— Да, и у меня это очень хорошо получается. Но в наши дни никто это не ценит, — Агата ткнула спагетти вилкой.

— Расскажите, что вы любите готовить.

Польщенная таким интересом, Агата снова заулыбалась.

— Я готовлю мужскую еду. Бабушка меня научила. У меня получается замечательная еда для мужчин.

Тибо застонал про себя. «О да, — подумал он. — И из тебя получилась бы отличная еда для мужчины. Ты и есть мужская еда!» Но он был уже достаточно учен, чтобы промолчать. Он только кивнул, поощряя ее продолжать.

— Мужчинам нравится что-нибудь мясистое, что-нибудь такое, во что можно вонзить зубы.

Тибо едва не взвизгнул.

— Вам что, смешно? — спросила Агата. — Не смейтесь, еда — это очень серьезно. Это способ показать человеку, что ты его любишь. Ну или, — она снова опустила взгляд в тарелку, — один из способов. Нужно отобрать правильные ингредиенты, выбрать хороший кусок мяса, правильно его приготовить и красиво сервировать. Так ты показываешь человеку, что хорошо к нему относишься. Так ты проявляешь свою доброту.

Тибо знал, что можно быть жестоким, абсолютно ничего не делая, не крича на человека и не избивая его, — достаточно только не давать ему шанса проявить свою доброту. Он положил ладонь на руку Агаты.

— А что бы вы приготовили для меня?

Агата немного подумала.

— Я сварила бы вам рыбный суп — нет, мясной суп. Затем потушила бы кролика в сметанно-горчичном соусе по своему фирменному рецепту, и еще приготовила бы большой рисовый пудинг с мускатными орешками и изюмом.

— Этак я раздамся не хуже, чем пудинг.

«Ну нет, я бы этого не допустила, — подумала Агата. — Я бы держала тебя в форме, милый Тибо Крович. С тебя бы семь потов по ночам сходило». Но вслух она сказала другое:

— Ну, вам не помешало бы немножко поправиться. В любом случае, господина Гильома вы догоните еще не скоро.

— Да уж. Но сейчас мне что-то не хочется десерта. Уверен, Мама Чезаре кладет нам особенно большие порции, чтобы показать, что мы ее любимые клиенты. А вы закажите что-нибудь, если хотите.

— Нет, я тоже наелась. Приготовлю вам кофе в Ратуше.

Когда Тибо подошел к стойке, чтобы расплатиться, Мама Чезаре вышла из-за сияющей кофейной машины, заулыбалась, закивала и стала рассказывать, как ей приятно их видеть и как мило с их стороны, что они заходят, и как хорошо они выглядят. Потом она поманила Агату поближе к себе, и Тибо вежливо отошел к двери, чтобы не слышать, о чем они говорят.

— Приходи ко мне в гости поскорее, — сказала Мама Чезаре. — Приходи сегодня вечером.

— Сегодня я не могу, — ответила Агата. Это была неправда. Она вполне могла прийти. У нее не было никаких причин оставаться дома. Однако в настойчивости Мамы Чезаре было что-то такое, от чего Агате хотелось проявить непокорность.

— Тогда приходи, когда сможешь. Приходи поскорее.

От этих слов Агате стало грустно и стыдно.

— Я приду. Скоро приду, — сказала она.

Они шли рука об руку по Замковой улице, запруженной выбравшимися в поход по магазинам домохозяйками и служащими, возвращающимися после обеда на работу.

— Надеюсь, вам понравилась книга, — сказал Тибо.

— Я уже люблю эту книгу.

Это слово! Оно прорезало гомон толпы, словно звон монет или рев младенца. Это было всего лишь слово — слово, произнесенное на людной улице, но оно заслуживало большего, чем «эту книгу». Оно заслуживало того, чтобы за ним следовало меньше звуков. После него должно было стоять одно слово, а не два.

— Я люблю эту книгу, — повторила Агата. Только так можно было заглушить звон этого слова.

— Мне тоже понравилась ваша книжка.

Она удивленно посмотрела на него, ожидая продолжения.

— Ваша книжка. Записная. Та, в которой ваш дом.

— А!

— Она очень милая.

— Да, действительно. — В голосе Агаты почему-то слышалась нотка разочарования. — Я ношу с собой целый дом, а в нем — лотерейные билеты. Иногда достаю, чтобы посмотреть на них. Грею о них руки. Это словно маленький лучик надежды, спрятанный в моей сумочке.

Если Тибо и почувствовал, сколько печали было в этих словах, он никак этого не показал. Он сказал:

— Когда вы показывали мне эту книжку, вы сказали, что хотите поделиться со мной. И мне хотелось бы, если позволите, разделить ее с вами. Внести свой вклад. Находить вещи, которые вам нравятся, и помогать вам обустраивать ваш дом — пока вы не выиграете в лотерею и не приобретете его на самом деле. Если вы не против.

— Я не против, — сказала Агата. Они как раз дошли до площади.