Длинный ствол – короткая жизнь

Глава 13. «Почему не приветствуете Члена Военного Совета?»

Третьего июля совершили ночной марш в Ливны, как было предписано в распоряжении Ставки. Приданные части оставались на местах, так что потери в легкой бронетехнике составляли более 65 %. Минус одна батарея САУ-100, итого: 52 тяжелых САУ или 17 % небоевых, по тех. состоянию, потерь, отлично! 28 нуждаются в среднем ремонте, 46 %, умеренно, но хотелось бы лучше. С легкими самоходками получилось даже лучше, в цифрах, их просто больше: до начала боев – 116, шесть оставлено, небоевые, 5 – боевые потери, 12 – на марше из-за авиации, девять уже восстановлены, три машины списаны, как боевые. На день написания боевого донесения в строю – 105 установок. Итого: 10,5 % потерь, большая часть которых просто передана в другие части. А вот зенитчики имеют 42 % безвозвратных потерь в технике и 41 % в личном составе. Вот такие грустные цифры пришлось вписать боевое донесение. Кроме того, согласно боевому уставу, в нем излагаются результаты выполнения боевой задачи за определённый период времени с указанием положения, состояния и характера действий подчинённых соединений, частей, подразделений, положение соседей и характер их действий. И делаются выводы из оценки положения, состояния и характера действий противника, решение на дальнейшие действия и, при необходимости, просьбы о содействии в выполнении боевой задачи. Подписывается эта бумага двумя лицами: командиром (командующим) и начальником штаба. Для еще одного человека, военкома, оставляется место: «Ознакомлен». А мне по-прежнему неизвестно местонахождение военкома дивизии полкового комиссара Шабалина. Никаких сведений о нем и еще трех человек из Политотдела дивизии, включая его водителя. Написав все, что положено, утром третьего июля отправил с пометкой «Срочно» это дело в Москву, и сообщил по БОДО об этом. Потер руки от удовольствия, что писаниной больше заниматься не придется, и уехал в ремонтно-восстановительные и парковые батальоны, дабы на месте решить вопрос с ремонтом или списанием. Двое суток занимался, почти исключительно, делами ремонта. Наш штаб располагался в селе Кострамитино, а самоходки и танки были рассованы по рощицам. Вокруг сплошные села, кольцом. Очень красивое место, особенно летом. Черешни – море. Опять-таки, железная дорога рядом. Вдруг пятого июля приезжает мотоциклист фельдсвязи и сует мне пакет. Ну, думаю, небось приказ принять формирующийся корпус! Не иначе! С двух рук: меня в Ливнах ожидает самолет, следовать в Москву, передав дела полковнику Казанцеву, моему заму. Блин, и не подкопаешься! Все подписано правильно и теми людьми, которые отвечают за переформирование. Сажусь в машину и следую за мотоциклистом, который так и дожидался меня. Это хорошо, Ливны я плохо знаю, и где здесь аэродром – для меня была загадка. Он оказался на юго-восточной окраине за городом, неподалеку от берега Быстрой Сосны, на другом берегу Ливенки. Самолет – штабной, такой же, на каком в Москву летел в декабре, но с сопровождением: шесть «Аэрокобр», ого! Кого же они там везут? Поднимаюсь на борт – никого, кроме пары человек из экипажа.

– Это на Москву?

– Да-да, товарищ генерал.

– Мне вот привезли предписание. – я протянул бумагу старшему лейтенанту. Но тот, не читая, сказал второму: «Бегом сообщи командиру, что подъехал генерал Голованов».

– Проходите вон туда вон, на шестой ряд справа.

– Да жарко здесь, я под крылом побуду и машину отпущу. – Старший лейтенант ничего не ответил, пожал плечами и попросил разрешения заниматься подготовкой к полету. Я из-под крыла, присев на колесо основной стойки, смотрел на удаляющуюся фигуру борттехника. К нему навстречу от какого-то строения вышло человек 15, два из которых были одеты в летные комбинезоны. Остальные были в парадной форме. 13 человек, несчастливое число. Впереди уверенно шагал низенький полный человек в генеральской фуражке и с пустыми петлицами. Одинокий орден Ленина и бисеринки пота на лице. Этого человека я один раз видел, дважды за три дня. Первый раз на улице проспект Мира в городе Фрунзе, он, стоя в сером ЗиЛе-114, махал нам, октябрятам и пионерам, которых привели его «встречать», а потом в здании Киргизского государственного ордена Ленина академического театра оперы и балета имени Абдыласа Малдыбаева Министерства культуры Киргизской ССР, у которого тогда не было ни ордена, ни имени. Зданию театра было столько же лет, как и мне тогда. Из-за этого человечка меня и сестру поднимали в тот год на пару часов раньше, и до ухода в детский сад, он был в том же квартале, мы стояли в очереди за хлебом. Карточек на него не вводили, но, чтобы его купить, требовалось затемно занять очередь и заплатить два раза по 22 или 26 копеек, чтобы отнести два подовых хлеба домой. Он продавался по одной буханке в одни руки. Это не было «голодом», но было дико неудобно! И вот этот «коротышка» направляется на борт «моего» самолета. Слов нет, одни междометия. Встаю и ухожу в салон, на то место, которое предложил занять мне старший лейтенант. Успел снять кожанку и достать кучу бумаг. Работаю с документами. Не мешать! Так это козел остановился возле меня и уставился на то, что я делаю.

– Почему не приветствуете Члена Военного Совета?

– Товарищ красноармеец, у вас на лбу этого не написано, и почему не запросили разрешения обратиться к старшему по званию? Свободен!

– Я – Член Военного Совета направления! – повысил голос Хрущев.

– С 21-го июня вашего направления, как и вашего Совета, не существует. Они – расформированы.

– Я – 1-й Секретарь КП(б)У!

– А я какое отношение имею к этому? Я – командир корпуса истребительно-противотанковой обороны Резерва Ставки. Вы – не являетесь моим начальником, так что проходите и садитесь на свое место. Вы задерживаете мой вылет в Москву. Не хотите туда лететь, красноармеец? И я знаю почему: потому что я написал туда боевое донесение о том, что произошло под Белгородом. Видимо, под Ворошиловградом случилось тоже самое. А еще раньше под Киевом и Харьковом. Садись, красноармеец, в Москве разберемся: кто есть кто.

Я, как только его увидел, то сразу понял причину моего вызова! Я не имел права не отразить в донесении состояние частей соседних армий. И о том, что люди четверо суток не получали пищевого довольствия: слова того красноармейца были правдивыми. Я – проверял. И их не меняли на передовой более полугода. Люди валились с ног от усталости, а этот – вес набрал! Сытно ел, хорошо спал, и плохо воевал. Подобрали мне компанию для полета в Москву! Но местные товарищи, в компании которых он поднялся на борт, не были его «охранниками». Все они были политработниками, из них я знал одного: военного комиссара 8-й мотострелковой дивизии, который поздоровался и сел рядом со мной. Через проход от него сел еще один гвардии полковой комиссар, который протянул мне руку:

– Зубков, Сергей Николаевич, 13-я гвардейская. – он достал записную книжку с закрепленным на ней простым карандашом, и через Павла Якимова передал ее мне: «Хрущев снят Ставкой со всех должностей!» Я черкнул в ответ: «Я не знал, просто он одет не по форме». Тот улыбнулся и сунул записку в карман.

ГлавПУ прислала за «своими» автомобили, но я пошел в метро, и прибыл в Ставку раньше их. Василевский удивленно уставился на меня:

– Сергей Петрович, а почему вы здесь? – Я передал полученные бумаги, где была и отметка Генерального штаба. Тот удивленно посмотрел на бумаги и снял трубку, скороговоркой сказав какую-то абракадабру.

– Кто вызвал Голованова, комкора первой?

– Щербаков? Понял. – быстро нажав отбой, запросил другой код, и коротко сказал в трубку: «Василевский, Александра Сергеевича», замолчал, и через полминуты продолжил:

– Александр Сергеевич, почему Вами отозван генерал-майор артиллерии Голованов и вопрос не согласован со мной?

– Лично сам? А в чем дело? – спросил он же, после небольшой паузы. На этот раз молчание затянулось.

– Понятно! Кто из моих передал это Вам?… Олейников, опять Олейников! Будем у Вас минут через пятнадцать. Не сильно задержим?… Спасибо, значит, через полчаса.

Нажав кнопку на столе, сказал: «Олейникова из Оперативного ко мне, с боевым донесением 1-й гвардейской ИПТА!». Выслушав доклад полковника, с одутловатым, нездоровым лицом, Александр Михайлович спросил:

– Вы на кого работаете, товарищ Олейников? На РККА или на ГПУ РККА? Почему у Щербакова экземпляр донесения есть, а я его еще в глаза не видел? Почему донесение на контроле у самого, а я об этом ни сном, ни духом?

– Товарищ Шапошников никогда не рассматривал донесения, если в нем были слова про ГПУ.

– А меня интересует и этот вопрос! Полностью и целиком. Я должен знать о том, что происходит в войсках! Замечание я уже вам делал! Объявляю вам предупреждение! – Василевский протянул руку и резким движением забрал бумаги. – Свободны! И мне не нравится ваш вид!

Быстро прочитав бумаги, он тяжело выдохнул воздух.

– Кто-нибудь это еще упомянул?

– Из командиров – не знаю, только мои и условно «мои». Военком 13-й в политдонесении описал встречу с бойцами 40-й и 21-й армий. Прилетел сюда. Военкома 8-й мотострелковой просили написать обо мне, что-то написал, но демонстративно сел рядом со мной в самолете.

– Это хорошо. – он снял трубку и куда-то позвонил, но с другого аппарата. Назвал две каких-то фамилии, и затем повесил трубку.

– Кажется, мы – опоздали. – тихо заметил он. Но зазвонил тот аппарат, которым он пользовался последним.

– У аппарата!..Есть!

Он сделал мне знак рукой, и мы вышли из кабинета. Поднялись по эскалатору, отдельному, отгороженному от остальных, и вышли на улицу. Свернув несколько раз, через пару минут оказались перед небольшим одноэтажным домиком за высоким забором. Там я сдал оружие, и мы прошли в левое крыло от входа. Незнакомый человек за столом показал рукой на дверь, мне же Василевский шепнул посидеть здесь. Сижу, курю. Понимаю, что не сдержался, но как только увидел эту морду, то захотелось достать пистолет. Услышал легкий стук по столу, гашу папиросу, проверил заправку, и пошел. Открыл дверь, а это – кабинет Сталина, а не Щербакова.

– Командир 1-й гвардейской дивизии ИПТА генерал Голованов. – и встал рядом с Василевским, который стоял по стойке «Смирно». Ругают, наверное.

– Товарищ Голованов! Ви не узнали товарища Хрющева? – с жестким акцентом сказал Сталин.

– Узнал, но он был одет не по форме, с петлицами красноармейца, и в генеральской фуражке.

– У товарища Хрущева нет воинского звания.

– В таком случае, он не может требовать от генерала, чтобы тот встал и поприветствовал его.

– Вы не уважаете партию?

– Я не уважаю Хрущева, и как человека, и как коммуниста, и, тем более, как военачальника, коим он не является, но Киев, Харьков, дважды, Белгород и Ворошиловград войска, ему подчиненные, сдали. И руки ему не подам. Мне сложно даже оценить тот вред, который нанес этот человек. Вы читали: в каком состоянии были войска, которые должны были оборонять Белгород?

– Читал.

– В первую очередь, это – вина Хрущева. Сам он – сыт, пьян и нос в табаке, ряху наел, а в окопах – завшивленные, голодные бойцы, которых более полугода не отводили в тыл. Комиссар обязан заботиться о бойцах, а не о себе. Этого же я требую и от своих. Вот только военком у меня куда-то пропал на марше.

– Он – в Воронеже. Пишет, что его машина заглохла, а командир еще до марша объявил, что ждать отставших не будет. Карты у него с собой не было…

– Карта была у водителя, проверял лично у всех водителей управления дивизией, с маршрутом.

– Вот теперь все встало на свои места. – Сталин прошел к столу, достал папиросу, прикурил и вызвал Щербакова.

– Посидите в приемной, товарищ Голованов. Вас, товарищ Василевский, я, тоже, более не задерживаю.

– Что с первым корпусом?

– Все идет по плану, товарищ Василевский.

– Есть! – довольно звонко щелкнув каблуками, мы отправились на выход. Совершенно неожиданная поддержка от человека, который еще недавно собирался меня схарчить. Ну и приложенные фотографии трех лобовых листов моей самоходки! Их я тоже приложил к боевому.

Минут через 10 появился Щербаков, спустя некоторое время секретарь попросил меня пройти в кабинет. Думал, что Щербаков будет пытаться надавить на Сталина, но разговор пошел о встречном бое, и о том, какое расписание требуется установить для войск на передовой. Уже утром в «Правде» напечатали о том, что Хрущев выведен из Политбюро ЦК ВКП(б) и поставлен вопрос о его членстве в партии. Проклятый «теран» дотянулся и до светоча «Оттепели»! Но, стать командиром корпуса мне так и не пришлось: через неделю, едва залатав имеющиеся машины, и получив замену выбывших, дивизии погрузили в эшелоны и отправили в Миллерово. Война отпусков не предоставляет.