Джони, оу-е! Или назад в СССР 2

Глава 13

В квартире на улице Семёновской было чисто прибрано. Везде чисто прибрано, даже на первом этаже и в подвале, где раньше стояли деревянные окованные металлом ящики, наполненные самородным золотом. Ящиков в подвале тоже не было, а жаль. Ящики были качественные: не высокие, с застёжками и ручками для переноски. Ящики были похожи на снарядные времён второй мировой войны, или на небольшие сундуки времён раньших.

— Ну, нет и нет, — подумал я, уже точно зная, что и первый этаж и подвал мне удержать не получится. Тут как бы обе «тайные комнаты» сохранить. Одну, находящуюся в доме с моим адресом, ещё может быть, а вот вторую, расположенную в доме номер десять по улице Пограничной — навряд ли получится. Поэтому, ничего в них строить или устанавливать — типа студий или мастерских — я не собирался. Пользуюсь пока дальней комнатой, как мастерской, ну и ладно. Всё в этом мире временно и нет в этом ничего постояннее… Да-а-а…

Кожаный чемодан типа «дипломат» лежал на диване в зале. В чемодане находился кассетный магнитофон «Весна» и кассеты. Ферум оксид, кстати…

— Нормально живут следователи комитета! — подумал я, вздохнул и прошёл на кухню, с целью найти, что кинуть себе в рот. Утомили меня пустопорожние разговоры с преподавателями «Политеха».

В холодильнике лежали остатки вчерашнего именинно-праздничного пирога, крабового и мясного салатов, холодец, а в нижнем ящике морозилки лежали лепленные ещё зимой пельмени из изюбрятины, купленной мной в магазине «Дары Тайги».

Достав пельмени, я подумал, что в этом году надо уговорить дядьку, живущего в деревне, взять меня на охоту. Я и раньше просился, но он, оценивая взглядом, мою хилую комплекцию, лишь отрицательно крутил головой. Думаю, сейчас он сильно удивиться, когда я снова появлюсь летом в деревне.

То, что я поеду в деревню к бабушке, я уже решил точно. Я прикинул, что мы очень неплохо прокормились зиму собранной в деревне картошкой и соленьями-вареньями, а без людских рук оно само собой не вырастет. Бабка с дедом, совсем старые, но пашут на огороде, чтобы прокормить меня с матерью и других отпрысков, как «проклятые». Конечно, дядька с женой и его дети, тоже помогают с огородом, но у них свои огороды имеются. А я уже вырос, чтобы работать на себя в полную силу. Быстро вырос, между прочим. Мне, то есть Женьке, вчера исполнилось тринадцать, но чувствовал я себя на все шестнадцать. Да и выглядел неплохо. За зиму вырос из всего, что купили летом перед школой.

Пока был дома на Космонавтов, измерил себя в день рождения на «шкале жизни», как брат называл отметки на дверном косяке. Оказалось, что за год я вырос на тридцать семь сантиметров. Мать сильно удивилась такому росту и обратила внимание на ставшие короткими мне джинсы. Именно поэтому я и перестал их носить.

Первой, кто заметил мой «вырост», оказалась «завмагша» Ирина Григорьевна. Она, как-то увидев меня в начале апреля, охнула.

— Слушай, Евгений, а что это ты такой, э-э-э, рослый стал. Хорошо кормят?

— Не жалуюсь, Ирина Григорьевна. Есть, слава Богу, на что есть. Ха-ха-ха! — скаламбурил я.

— Есть, то, есть, но почему, паршивец ты этакий, своим французским альбомом торгуешь не через нас?

Сборник французских песен под названием — «Джо», я запустил в торговый оборот через цыган. Всего двенадцать лучших песен, украденных мной из творчества Джо Дассена, и Криса Ри, выпущенных ими в будущем, принесли мне тайную славу. Кассетный альбом расходился, «как из пулемёта», но никто не знал ни автора песен, ни их исполнителя. Первой песней на первой стороне кассеты я поставил «Et Si Tu N’Existais Pas»[4], потом шли: «L’été indien», «A Toi», «Siffler sur la colline», «Le Chemin de Papa», «L Amerique'», «Si tu t’appelles mélancolie»[5]. Вторая сторона была заполнена: «The Road to Hell», «Driving Home For Christmas», «And You My Love», «Looking for the Summer»[6], а так же: «Shape of My Heart», «Fields Of Gold» и «Fragile»[7] — Стинга.

Однако на кассете имелась вкладка с перечнем песен и моей цветной фотографией в полный рост и с акустической гитарой, стоящей у правой ноги. Фотография была не совсем фотографией, так как была перефотографированной картиной, — написанным мной лично гуашью на листе ватмана автопортретом.

Покупатели и почитатели думали, что это какой-то новый французский певец, однако девчонки и мальчишки-продавцы, организованные цыганами, лишь таинственно улыбались и разводили руками. Через «Дом быта», наладить сбыт кассет не представилось возможным. Его руководство продолжало меня игнорировать.

— Не хочу вас подставлять, Ирина Григорьевна. Ведь это же уголовная статья чистой воды. Незаконное предпринимательство… До пяти лет лишения свободы с конфискацией имущества, между прочим… И я в распространении своих песен не принимаю ни какого участия. А тем более в незаконном предпринимательстве, то есть в торговле кассетами. Это не я. Это — цыгане. Я — человек творческий… Для меня, главное — написать и исполнить песню, чтобы её слушали люди. А если кто-то наживается на творчестве скромного музыканта, так пусть это останется на их совести.

Я и в правду не кривил душой. Мой возраст не позволял мне зарабатывать на «моих» песнях, но позволял «продвинуть» моё имя, передаваемое из уст в уста и написанное мелкими буквами в виде подписи художника в нижнем правом углу картины, где было написано: «Евгений Семёнов г. Владивосток».

— Слушай, Евгений, ну, ты ведь убиваешь всю нашу эстраду. Твои французские песни сногсшибательны, а вторая сторона с английскими и с великолепной гитарой — просто умопомрачительны. Я не удивлюсь, если статистика отметит в этом году резкий скачок деторождаемости.

Она засмеялась и почему-то залилась пунцовой краской.

— Чёрт! Всё не могу осознать, что тебе всего двенадцать лет.

— Скоро тринадцать будет, — сказал я с гордостью.

— Ну, слава Богу! Вырастай уже скорее, Евгений. А то рост уже вона какой. Тут на кассете ты совсем взрослый. Кто это тебя нарисовал? Хорошо получился… Лет на десять только постарше. Хе-хе-хе… Но, похо-о-о-ж…

— Сам и нарисовал, — сказал я. — Что тут рисовать? Смотришь в зеркало и рисуешь…

— Да? — сильно удивилась Ирина Григорьевна. — Ты не перестаёшь удивлять, Евгений. Правильно говорят, что человек талантливый в одном, талантлив во всём. Но… Хотела спросить тебя, Женя… На этой кассете песни… Ведь они же мужским голосом поются. Как так?

— Так я, это… Голос пускаю через прибор такой… Он искажает голос и делает его грубым.

— Да-а-а… Удивительно! Главное, что такие песни любой мужик может спеть. Не надо надрываться, кричать… Молодец, Джоник. Побольше пиши таких песен. Они очень женщинам нравятся.

Завмагша снова зарделась. Я улыбнулся.

Таких и других песен, исполненных мной под гитару, или под фортепиано, было записано уже штук сто. Любую, если наложить на голос другие инструменты, можно писать на пластинку и получится «шлягер». Причём моя новая «машинка», которую я назвал «процессор», искажала не только гитарный сигнал, но и мой голос, как угодно. И её я не подарю и не продам ни кому.

Французскую и английскую попсу мы записывали вместе с Лерой, Андреем и Гришей, хотя мог бы записать и сам. Сам песни записал бы даже быстрее, но друзей-музыкантов занять чем-то надо было. Не бросать же их на произвол судьбы. Сам сбил с пути истинного и бросать? Они всё ещё надеялись на то, что нас позовут выступать на праздничный концерт в филармонию, хотя я сразу сказал им, что поругался с первым секретарём райкома КПСС, а организует концерт даже не горком, а крайком партии, так как филармония — структурная единица крайкома. А в крайкоме про нас не знают.

Но всё же мы хорошо отрепетировали любимую многими песню «Туман»[8] из кинофильма «Хроника пикирующего бомбардировщика», «От героев былых времён» из фильма «Офицеры», песни группы «Любэ»: «Комбат — батяня» и «Там за туманами»[9]. Эти четыре песни мы и оттачивали с того момента, как я перебрался жить в квартиру на улице Семёновской. А попутно играли и другие «мои» песни.

Причём, когда из того, что мы играли, вдруг получился мой франко-английский сборник, ребятак даже не поняли, что это они сами и играют. Они подумали, что это я им наконец-то показал оригинал, с которого я «передрал» песни. Мой голос был пропущен через синтезатор и, поэтому, узнать меня они не смогли. А я свой компрессор им пока не показывал. Так я и дожил до того дня — двадцатого апреля тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, — когда в пятнадцать часов дня в квартире не зазвонил телефон. Это была суббота, а по субботам у меня была вечерняя тренировка с Халиулиным.

— Ало, это квартира Семёновых? — спросил женский голос полный официоза.

— Семёновых, — согласился я.

— Здравствуйте, это звонят из Приморского краевого комитета коммунистической партии Советского Союза, — сказала женщина голосом Левитана.

Я встал перед телефоном по стойке смирно.

— Слушаю вас товарищ из Приморского краевого комитета коммунистической партии Советского Союза, — торжественно сказал я, но получилось вдруг так, словно я ерничаю.

В телефоне возникла пауза, и раздался неуверенный тихий, словно через руку, кашель. Но я попытался исправить свою оплошность и сказал:

— Я действительно слушаю вас, — на слове «вас» у меня от волнения вдруг пискнул голос, я дал сиплого «петуха» и закашлялся.

— Кто вы? — спросил строгий женский голос. — Зачем вы шутите, молодой человек? Мне нужен Семёнов Евгений Григорьевич, ученик шестого «вэ» класса шестьдесят четвёртой школы.

— Кхе-кхе-кхе, — откашлялся я в сторону, закрыв трубку, и сказал. — Я вас слушаю, товарищ из краевого комитета. Это Семёнов Евгений Григорьевич у телефона. Ученик шестого «вэ» класса шестьдесят четвёртой школы орода Владивостока.

— Вы издеваетесь надо мной? — спокойно спросила меня женщина.

— Почему вы так думаете? — спросило её я.

— Потому, что вы повторяете за мной мои слова.

— Я повторяю за вами ваши слова потому, что я сильно волнуюсь, — сказал я дрожащим голосом.

Вот же млять! Я действительно сильно взволновался!

Снова повисла небольшая пауза, потом в телефонной трубке фыркнули.

— Вы — или странный шутник, или я вас сильно напугала своим обращением. Так что ли?

— В-в-в… Второе, товарищ, э-э-э… Чёрт! — вырвалось у меня, и она рассмеялась.

— Я не чёрт, — сказала она отсмеявшись, — я действительно из краевого комитета КПСС. Я помощник третьего секретаря по идеологии. Хотела уточнить по поводу твоего выступления на праздничном концерте, посвящённом празднику — «Дню Победы». Нам сообщили, что ты ни разу не репетировал на филармонической сцене и ещё даже не подавал на согласование свой репертуар. Так ли это?

— Так, товарищ…

— Меня зовут, Светлана Андреевна.

— Очень приятно, Светлана Андреевна. Не репетировали и не подавали.

— У нас есть ваши песни в нотно-стихотворном варианте, согласованные Первомайским райкомом, но может что-то изменилось? Да и прослушать бы желательно. Мы всех уже прослушали, только вы у нас, э-э-э, зависли. Да и песни тут, какие-то, э-э-э, скажем прямо, не детские. Когда вы сможете прийти на прослушивание.

— На прослушивание? Мне надо созвониться с моими музыкантами и…

— Какими «музыкантами»? Про музыкантов мы ничего не знаем. Нам отписано только про тебя. Солиста. А исполнять твои песни будет филармонический оркестр.

— Нет-нет! Тут какая-то ошибка. У нас школьный вокально-инструментальный ансамбль. Четыре человека…

— А-а-а… Школьный ансамбль?! Так это же здорово! Запишите мой номер телефона. И срочно звоните.

— Завтра не подно будет?

— Не поздно, — рассмеялась товарищ из крайкома.

Через ту же Ирину Григорьевну я пошил себе неплохой классический костюм-тройку и несколько хорошо подвёрнутых чуть-чуть «свободноватых» штанов и брюк. Мой рост к тринадцати годам достиг метра шестидесяти восьми сантиметров, и я понимал, что, скорее всего, осенью мне придётся шить новые костюмы. Питался я хорошо, занимался спортом, тянул спину, руки на перекладине и кольцах, а поэтому на достигнутом росте останавливаться не собирался. А брюки можно и отвернуть, если не сильно затрутся загибы.

Кстати и по весу я перевалил за пятьдесят килограмм и, естественно, перебрался в другую весовую категорию. Но Халиулин меня от себя не отпускал, а мне только этого было и надо. Тренер понял, что я к медалям не рвусь и на соревнования не выставлял, а берёг меня, как хорошего спарринг партнёра для своего будущего чемпиона СССР.

В темно-синем костюме-тройке я выглядел даже постарше Андрея-барабанщика, тоже, кстати, как и Гриша, одетого в такую же «тройку», что и у меня, так как мы сразу после прослушивания в филармонии, заказали и им костюмы у той же портнихи, что шила мне. Лера стояла на сцене в туфлях, юбке и белой блузе.

Мы хорошо исполнили наши песни, хотя, конечно и волновались. Я даже сначала включил было фонограмму, и мы «Героев» простояли на сцене, имитируя, но к окончанию первой песни освоились и следующую мы уже исполняли вживую.