Джони, оу-е! Или назад в СССР 1

Глава 15

Но вообще-то, английский мне понравилось повторять. Уже сейчас я заметил нюансы, на которые не обращал раньше внимания и ошибки. Например, в произношении простейшей фразы: «Хау ар ю». Я говорил с ударением на последнее слово, а не на «ар». Вот так-то, знаток английского. Забавно, но я готов был заняться английским основательно. Я его и начинал изучать, чтобы читать книги, и добился определённых результатов. А для переговоров с японцами, хватало и косноязычия, как оказалось.

Я взял ватман и нарезал из него карточек. На карточки из учебника английского языка выписал «новые» слова, которые имелись в каждой новой теме. На первую свою в этом мире карточку выписал: collective farmer, newspaper, time: have a good time, walk: go for a walk, hullo, и так далее. На второй: everybody, everything… И пословицу: Everything is good in its season.

— Тоже самое надо делать и по другим предметам, — подумал я. — Особенно по истории. Там главное — даты, события.

На меня даже напало что-то типа азарта. Как это в школе учиться по-настоящему? Ведь и в прошлой жизни я почти не учился. Само давалось. А если учиться? Ха! Условия не те! Голова не та! Мне бы ту голову! Но та голова сейчас не у меня этого, а у меня того самого, двенадцатилетнего ученика, «гоняющего балду», как говорил мой отец, с сожалением глядя на меня, и голубей в центре города. А если бы я тогда учился…

То тогда, скорее всего, не стал бы хорошим спортсменом, так как это означало, что мне больше интересна наука, чем эксперименты со своим телом. Может быть, я стал бы хорошим учёным и принёс бы больший вклад в обороноспособность своего государства. Или, хе-хе, чужого, если бы сбежал за рубеж. Да-а-а…

А сейчас я ведь мог попробовать первый вариант своего развития, то есть, усиленными и, главное, систематическими занятиями развить до максимума мозг реципиента. Это то, наверное, единственное, что может позабавить меня в этом мире.

Спорт мне нужен только лишь для здоровья и самообороны. А так как спорт и здоровье понятия не совместимы, то и буду я заниматься спортом только «для себя». Кстати, сегодняшнюю тренировку по боксу я, готовясь к завтрашним «урокам» пропустил.

А так, тренировки по боксу шли своим чередом. Я нарабатывал скорость ног и перемещений подставными шагами, реакцию на удары и уходы нырками и уклонами. Тренер во время того, как работал с кем-то на ринге, давал нам возможность самоподготовки и использовал свои «старые» методы подготовки.

Делал шаговую «дорожку» вперёд-назад на два-три удара, с уклонами и встречными ударными связками из прямых, апперкотов и боковых. Это была моя стандартная тренировочная дорожка, которую я делал многие годы, и за счёт которой держал в «боксёрском» тонусе своё тело. Если бы прибавить к уклону ногу, то это получился бы другой спорт, которого в СССР ещё нет. А мы изучаем бокс. Ноги включаю, занимаясь по утрам в лесу. Ноги и маховую растяжку для ног.

Нагрузку на руки пока не давал, берёг сердце. Ему и этих нагрузок хватало. Да и простые удары руками в воздух, достаточно грузили слабые Женькины мышцы. Мне нужен был год, чтобы перейти к «кроссфиту»[15], о котором в СССР не знали, но фактически использовали те же принципы. «Старенькие» боксеры выполняли круговые тренировки, которые прокачивали их выносливость и делали функциональными монстрами. Спортсмены переходил от одного снаряда к другому — упражнения и их количество зависели от состояния спортсмена и целей тренировки. Я пока к таким тренировкам был не готов и тренировался индивидуально.

Я знал, что советские тренеры не любили работу с железом, а некоторые и вовсе запрещали ученикам работать со свободными весами. Железо использовалось лишь для развития мышц, которые задействованы в ударе. В остальном же главной целью тренировок была прокачка выносливости. Полчаса прыжков со скакалкой, считали они, были намного эффективнее, чем жим лёжа или подъёмы на бицепс.

С этим я был категорически не согласен.

Советские тренеры взяли за основу игровой стиль, хорошо подходивший для любительского бокса, но категорически не подходивший профессиональному. Советский боксёр, как правило, работал с дальней дистанции, преимущественно прямыми ударами. Такая манера была довольно энергозатратна и уменьшала возможность нанесения нокаутирующего удара, однако, этой базы вполне хватало на три полных раунда.

Но не для меня. Мне нравились длинные удары, но, как бывший борец, мне больше нравилась средняя с работой по корпусу и клинч, с переходом на броски. Это если один на один.

Тренер наблюдал за моими «экзерсисами»[16] молча и, не встревая в процесс, несколько тренировок, потом подошёл и спросил:

— Зачем ты тратишь время на отработку ударов по корпусу? Мы не защищаемся, а нападаем. В клинч не лезем, из углов уходим. Поэтому, ни на апперкоты, ни на короткие боковые в корпус время не трать. И вообще, кто тебе привил такую манеру бокса? Ты, что за границей жил?

— У моего друга есть видеомагнитофон. На нём мы смотрели запись боя Рубена Оливареса с Казаюси Каназава (это был мой любимый бой Оливареса). Там он победил, проведя три накдауна в четырнадцатом раунде, забив Каназаву. В ближнем бою, между прочим, ударами по корпусу и апперкотами, между прочим. И ещё, мне мой тренер говорил, что печень натренировать нельзя.

— Правильно говорил, — не обиделся Юдин, — но у нас бои по три раунда, а не по пятнадцать.

— А в драке сколько раундов? — спросил я чуть улыбаясь.

— Так ты в бокс пришёл, чтобы научиться драться? — недовольно спросил Юдин.

— А вы, зачем в бокс пришли, рисовать научиться, или на скакалке прыгать?

Юдин не нашёлся, что ответить и, покрутив головой, отошёл. Больше он меня не трогал, а, вроде как совсем про меня забыл. Ну и слава Богу, подумал я и продолжил тренироваться по своей схеме.

С самбо было проще. Выдумывать своё тренер не запрещал, а разминка была общей. В неё я немного добавил нестандартные упражнения на растяжку, которой мы занимались самостоятельно. Я сначала махал ногами, держась за защитный щит, а потом стал класть на него ноги. Щиты были высотой метра полтора. Единственное, что сказал тренер — «не порви связки».

На бокс я ходил по понедельникам, средам и пятницам, а на самбо по вторникам и четвергам, пропуская субботу. В музыкальную школу я ходил, как и на самбо два раза в неделю, только с часу до двух. И они были рядом.

В «музыкалке», я сильно события не форсировал, налегая дома на гаммы, вспоминая нотную грамоту.

Спросил Мишкиного отца, где можно раздобыть несколько штук простых старых наушников, что используют радисты.

— Это какие? Наушников много, высокоомные, низко…

— Да, самые старые типа «ТОН», а сопротивление — без разницы. Мне магниты с них нужны.

— Это к Семёнычу в Торговый порт надо. Ты бы и сходил сам. Заодно про чаки договоришься. И ещё… Семёныч закладывает за воротник, поэтому в долю его я бы брать поостерегся. Да и зачем? Что тебе надо он и так продаст. У него, кстати, много чего есть. Кладовка у него большая и почитай в личной его собственности. Хлам там один. Эти телефоны, которые ты наушниками называешь, списанные давно. Их и не выпускают уже. У меня пара штук есть, Мишку учил, но не отдам ломать. У Семёныча должны лежать. Я видел. Сейчас у радистов и телефонистов другие.

Вот я и решил сегодня съездить в порт, дабы проветриться, успокоить нервы и мысленно подготовиться к завтрашней экзекуции.

Преодолев горку напрямик по довольно крутой тропе, я вышел на кольцо автобуса номер тридцать один, идущего до вокзала и забрался в двойной «Икарус» — экспресс и за тридцать минут добрался до конечной. Там пересел на «единицу» и доехал до «Торгового порта». Евгения Семёныча вызвал по внутреннему телефону 3–62. Ещё когда Василий Михайлович мне его говорил, понял, что Семёныч мужик с чувством юмора.

— Евгений Семёныч, я от Василия Михайловича.

— Кто таков, этот Василий Ми-ик-халыч?

— Радистом на буксире портофлотовском работал. Ваш знакомый.

— А-а-а! Василий? Сейчас выйду.

Вышел Евгений Семёныч не «сейчас», а значительно позже. Он выглядел лет на шестьдесят и имел приличный, а не «алкашеский», как я ожидал, облик. На нём был надет серенький пиджачок, из под которого виднелась клетчатая рубашка и серые, но не от пиджака, слегка наглаженные брюки. Он прошёл вертушку, не глядя на вахтёра, подошёл ко мне, стоящему у телефона.

— Ты от Василия Михайловича? — спросил он тихо.

От него всё же слегка попахивало винцом.

— Ага, — прошептал я.

— Пошли, — сказал он и повернулся к проходной.

— Я внука, к себе проведу, — уведомил он охранника.

— Не положено, Семёныч, — не очень уверенно воспротивился из будки вахтёр.

— Он мне обед принёс. Не видишь, что ли.

Семёныч перехватил мою сумку и решительно дёрнул меня через вертушку. Мы поднялись на верхний этаж, на котором имелось три двери закрытыми на навесные замки. За одной что-то щёлкало.

— АТС, — подумал я и продолжил только что придуманную мной шутку. — Сам ты АТС, подумал Штирлиц, щёлкая от холода зубами в холодильнике.

Я улыбнулся.

— Это вам, от Василия Михайловича, — сказал я, показывая на сумку в его руках.

— Я так и понял, что ему что-то надо.

Семёныч поставил мою сумку на большой рабочий стол, частично занятый радиотехническим запылившимся хламом, и достал из неё газетный сверток с колбасой, хлебом и бутылкой водки. Водку мне выдал из своих запасов отец Мишки, а батон колбасы по два сорок и хлеб купил я сам.

— Серьёзная заявка у Василича, — сказал, качая головой Семёныч. — Могу не осилить.

— А вы всё не пейте, — пошутил я. — Завтра ещё день будет.

Телефонист посмотрел задумчиво на меня и спросил:

— Ты уверен?

Я кивнул.

— Ну, вот. В этом-то и разница между нами. Ты уверен в завтрашнем дне, а я нет. Придётся заночевать здесь, — показал он на диван. — Но сначала заявка. Что надо?

— Нужны телефонные разъёмы «чаки» с мамами.

— Ну, это понятно что с мамами. И всё? — в его тоне послышалось удивление.

— Нет. Телефоны типа «ТОН», «ТА», «ТД», и старые микрофоны, типа «МД-64». Старые, короче.

— Ого! Вот это я понимаю, заявка! Много?

— Всё, что у вас есть.

— Ого, себе! Так ты же не унесёшь всё! И стоит оно гораздо дороже этого.

Он показал на, стоящую на столе бутылку, и лежащие на газете колбасу и хлеб. Сглотнул.

— Назовите цену, — попросил я.

— Только обеспеченному человеку под силу, — сказал он тоном Коробейникова из «Двенадцати стульев» фильма режиссёра Гайдая.

— Согласен. Деньги против ордеров? Когда к вам зайти? — процитировал я Остапа Ибрагимовича.

Телефонист удивлённо посмотрел на меня.

— Достойно, достойно молодой человек. Значит, деньги при вас?

Я с готовностью приложил руку к груди.

Старик рассмеялся. Он «хе-хе-кал» и покашливал несколько минут. Потом вытер слёзы и сказал.

— Молодец! Повеселил старика. За это цену сброшу в половину. За всё всего червонец возьму. Пошли. Но ты ведь и впрямь сам всё не донесёшь. Да и Петрович может обидеться, что я так нагло имущество выношу. Хотя у меня на всё моё добро есть бумаги, но… Сам понимаешь…

Я не понимал и не собирался.

— Пойдёмте в закрома, — напомнил я о нашем «деле» цитатой из другого фильма про Остапа Бендера.

Семёныч уважительно выставил нижнюю губу.

— Силён! Если бы ты был чуть постарше, я б с тобой выпил. Тебе нужно да? Ну, эти телефоны, штекера?

— Мне! Я в кружке Дома Пионеров в радио-техническом кружке занимаюсь.

— Да? — старик снова удивился. — Ну, если для кружка, бери так.

— Нет-нет, запротестовал я. — Это не только для кружка нужно, но и для меня. Десять рублей деньги не большие.

— Да, ну ладно. Пошли в закрома.

Мы вышли и он открыл ту дверь, за которой не щёлкало. Это была больших размеров комната, заставленная железными стеллажами в три ряда. На стеллажах стояли ящики с «имуществом». Было тут всё. Я, кстати, заметил и лампы, и транзисторы, и другие радиодетали.

— Действительно — закрома. Клондайк…

— Не-не-не… Не Клондайк. Рыть тут не надо. Все богатства находятся на хранении. Вот тут микрофоны, тут телефоны, вот штекера.

Я оценил количество с возможностями, и понял, что сразу всё не унесу. Штекеров мне нужно было не много. Для усилителя с колонкой, для гитары… Туда-сюда… Взял с десяток.

Микрофонов взял шесть штук МД-30, четыре МД-64, и парочку МД-2 аж сорок восьмого года только ради уважения к старости. Хотел проверить качество.

— Можно ещё пару этих магнитов от динамиков? — показал я на железки.

— Бери. И достаточно на сегодня. Я потихоньку перетащу к себе домой. Там и заберёшь. Эх, гаража нет. Туда бы всё перенести. Сколько жить-то осталось. Не дай бог, чего, жаль такое богатство терять. Может, и вправду вам в Дом Пионеров передать? Тут много чего.

— Живите долго, Евгений Семёнович. Внукам оставьте.

— Да, нет у меня никого. Не дал Бог. И оставить некому. Василичу предлагал. Он мужик нормальный. Интеллигентный. Никогда с советами не лез. Дружили мы с ним, когда он тут работал. Но не пьёт он, а какая дружба без выпивки? Взял чуть-чуть. Но тоже, говорит, квартира не резиновая.

— Я помогу вам вынести всё это. Может гараж, где рядом снять?

— Да ну, ты что? Деньги ещё платить?! Чтобы хранить этот хлам?! Даже не знаю, мне он зачем?

— Нажитое непосильным трудом, — сказал я уважительно. — Это ж вы выпаивали детали?

— Выпаивал сначала, а потом вон, платы лежат от приборов. Военные есть, разработки, между прочим. До сих пор секретные. Ежели контора узнает, посодют.

Он вздохнул.

— Приходи, короче. Бери, что надо. Но я потихоньку понесу домой, то что тебе нужно.

Я сложил в сумку уже своё имущество и протянул ему десятку. Он вздохнул, но взял.

— Ты, это, заходи. Э-э-э… Как зовут-то тебя?

— Евгений.

— О! Тёзка! Тем более заходи. Может и подскажу, что, в радиоделе-то.

Педсовет назначили на «после уроков». Темой заседания педагогического совета обозначили: «Хамское поведение ученика 5 —го „А“ класса Дряхлова Евгения Витальевича». Объявление о педсовете висело с самого утра на школьной доске объявлений. После первой перемены все мои одноклассники смотрели на меня с ужасом.

— Что случилось? — спросил Мишка, подбежав ко мне с выпученными глазами. — Ты что натворил?

— А что такое? — я про объявление ещё ничего не знал.

— Так, это… Педсовет… Кому ты нахамил?

— Никому не хамил. Это классная мне нахамила, а я сказал, что мне это не нравится.

— Чо-о-о? — вопросил Мишка. — Ты охренел с Рагиней препираться? Так это она тебя на педсовет?

Я кивнул, непроизвольно хмурясь.

— Вот, сука, — подумал я. — Это она специально объявление не в учительской, а на всеобщее обозрение вывесила. Снова фамилию мою вся школа обсуждала. Знаменитым сделала! Нахер-нахер такая знаменитость.

На всех уроках учителя поднимали меня одного из первых. Математичка кроме проверки у меня домашнего задания, вдруг решила вспомнить математику за пятый класс и погоняла меня по дробям. Англичанка, милая, добрая и снисходительная учительница, ставившая нам одни пятёрки, попросила меня проспрягать глаголы: «to have» и «to be». Я растерялся и едва вспомнил. Физик тоже пытался меня достать вопросом, «как я понимаю материю», но я сказал, что н е понимаю никак, пока он не объяснит.

На второй перемене подошли наши хулиганы.

— Ты чо, Рагине нахамил? — кривя презрительно губы, спросил Костя Кепов.

— Поговорили просто, — скривился я. — Да задолбала: «Дряхлов! Дряхлов!». С какого, я ей «Дряхлов»?

— Ну… Меня тоже все учителя всё время Кеповым называют.

— А это правильно? У тебя, что, имени нет? И у меня?

— Да и пофиг… Теперь пи*дец тебе! — осклабился Кепов. — Такого она не простит! Мать вызывали?

— Вызывали. Я сказал, что она работает. Вот поэтому на педсовет вызвали.

— Дурной ты Дряхлов! — махнул на меня рукой Кепов и отошёл к Рошкалю и Симонову. Зашептались.