Джони, оу-е! Или назад в СССР 1

Глава 1

— Женька! Женька! Очнись! Ну, пожалуйста, Джон!

Меня качало. Перед закрытыми глазами проплывали мыльные пузыри, море было ласковым и тёплым. Оно обнимало, обволакивало. Но чужой плаксивый голос раздражал. Я выплывал из тумана небытия нехотя. Почувствовав боль от ударов по щекам, я скривился, меня затошнило. Открыв глаза, увидел склонившегося надо мной Мишку и понял, что бил меня он.

— Сейчас как въ*бу! — попытался высказать я чужую мысль, но вдох не получился. Меня вдруг «вывернуло» и изо рта и носа фонтанами вылетела морская вода. Мишка ловко увернулся, а мне стало смешно, но хотелось блевать. Однако, почему-то не было сил перевернуться на бок. Я заскрёб руками по песку, задёргался, сгибаясь в животе. Чьи-то мальчишеские руки дёрнули меня за плечи, и я завалился на бок, изливая из себя остатки Тихого океана, едва не принявшего меня в свои глубины навсегда.

— Фу, бля… — наконец проговорил я, облегчённо уткнувшись лицом в песок.

Лёжа на левом боку, я выплёвывал из себя последнюю воду, песчинки, попавшие в рот, и пытался понять под Мишкины всхлипывания: «Кто я? Где я?».

То, что это мой родной город Владивосток — понятно. Но я-то что здесь делаю? Ведь уехал из него лет как двадцать назад. А сейчас должен был находиться в городе-герое Москва.

— Что, — выдавил из себя я, — случилось?

— Ты, блять, заебал, Джон. Куда ты, накуй попёрся?! Спасатель, накуй, нашёлся, — раздался грубоватый юношеский голос Славки.

То, что это был Славка, я почему-то знал точно, хотя Славку этого никогда не знал. Перевернулся на спину, благо, вода из меня уже не лилась, и увидел стоявшего справа от меня мальчишку лет пятнадцати. Да, это был Славка. Но я его раньше не знал, и в глаза его раньше не видел.

— Что случилось? — повторил я.

— Утонул ты, блять! Из-под воды вытащили! Вон, Мишка и вытащил. Спасатель ты хренов!

— Я тонул и позвал на помощь, — раздался голос слева. — Ну, не тонул… А… Уносило меня в море, а сил не было назад грести, вот и позвал на помощь. Думал писдец мне. Унесёт в море. Славка поплыл… Подгрёб и говорит: греби сам, меня тоже уносит. Вот и погребли. А тут ты… Тоже, оказывается, поплыл за мной…

— Тоже мне, — спасатель, — сказал и сплюнул себе под ноги Славка.

Мишка успокаивающе дёрнул парня за руку.

— Хули дёргаешь! — окрысился Славка и замахнулся на Мишку рукой. Пацан отскочил. Славка снова сплюнул.

— Тебя волной накрыло. И меня. Я пока барахтался, тебя нащупал. Ногу твою. Вот и вытянул из водоворота. Чуть палец тебе на ноге не открутил. Не болит?

Организм подсказал, что ступня правой ноги действительно сильно болит. Поднял ногу и посмотрел на распухший большой палец.

— Хрена себе ты меня спас! Ты же мне палец вывихнул! Как я сейчас домой пойду?

— А как бы ты с нормальным пальцем шёл? — рассмеялся кто-то ещё. Голос был наглый и тоже знакомый. — Синий утопленный Джон шёл по пляжу вон.

— Не воняй, Грек, — оборвал его Славка. — Сам-то зассал плыть?!

— А оно мне надо?! — фыркнул тот.

— Зассал, так и не воняй, пока не получил. Джон, хоть и слабак, а не зассал, а ты… Пошёл на куй!

— Да чо ты, Славян! Деловой?

Я скосил взгляд ещё правее и наконец увидел нарывающегося на писдюлину Валерку. Награда нашла героя. Славка вдруг резко дёрнулся в сторону Грека, выбросив кулак, и раздался хруст стукнувшихся друг о дружку челюстей.

— Бля-я-я! Муда-ак! — взвыл Валерка и кинулся с кулаками на Славку. Тот не сдвигаясь с места выбросил ещё пару ударов, попав точно в голову набегавшего, и Грек, заскулив, отскочил в сторону.

— Пошёл на куй, — спокойно сказал Славка. — Увижу во дворе — отпизжу!

Матерщинные излишества сразу подтвердили возникшее вдруг предположение, что я, каким-то образом, попал в свои детские годы. Матерились мальчишки, когда я учился в школе, все поголовно. Даже и не матерились вовсе, а разговаривали матом. Хотя мои родители дома так «разговаривать» себе не позволяли. И от кого, спрашивается, набрался? Улица… Да-а-а…

Я шевельнулся, делая попытку привстать, и это у меня получилось. Заодно мне удалось разглядеть своё щуплое, до безобразия, тельце. Искоса глянув на других мальцов, я понял, что моё тело самое худосочное.

— Сможешь идти? — спросил Славка.

— Нормально, — скривился я и огляделся вокруг.

Это был скалистый берег моря. Лишь небольшой участок берега на котором мы расположились, отличался от остального песком. Справа и слева на берегу и в море лежали большие и малые каменные глыбы. За кромкой пляжа метрах в тридцати возвышались крутые скалы, уходившие вверх метров на сто. В ложбине между скал метров с десяти стекал небольшой водопад.

— Обувайся и пошли. Темнеет уже.

Тут я заметил, что солнце уже давно скрылось за сопкой и на пляж легла плотная тень, густеющая на глазах. Кое-где любители ночной купалки разожгли сильнее костры. Из гаражей тянуло варевом и дымом. Меня передёрнуло: то ли от вспомнившихся объятий моря, то ли от холодного ветра.

Найдя «свою» одежду и кеды, обулся и, взяв рубашку и «треники», свернув их в «сигару» выпрямился. Славка и Мишка тоже обулись и собрали вещи. У Славки были ласты, маска и трубка. Мы такой амуниции не имели. Я «вспомнил», что Женьке, то есть мне, стукнуло всего лишь двенадцать лет, и жил он со своей матерью и старшим братом в доме у моря.

По темноте возвращаться с «пляжа» бухты Тихой, было то ещё приключение. Мало того, что мы шли по большим и не очень большим камням, так кое-где приходилось передвигаться «козьей тропой» шириной не более тридцати сантиметров, прижимаясь спиной к скале.

Наконец мы дошли до дамбы насосной станции, подающей морскую воду для охлаждения турбин ТЭЦ-2, от которой шла обычная грунтовая дорога. Тут мы «всегда» надевали одежду, что и сделали, кое-как отжав плавки. Впереди маячила фигура Валерки-Грека, кривящего нам рожи.

Он был нормальным пацаном, старше нас с Мишкой на год, но учились мы вместе в одном классе. Просто Грек вел себя слишком задиристо даже со Славкой, который был старше него на два года и, естественно, время от времени получал, э-э-э, писдюлей.

— Вот же блин, — подумал я. — Разучился ведь уже материться. А здесь придётся.

Я находился в полном «ухуе», и рассуждать критически пока не мог категорически. События обрушились на меня лавинообразно, и ни о чём думать, кроме того, что я едва не утонул, всё ещё ощущая горечь морской воды во рту и болевые ощущения в лёгких, я не мог. А то, что я — это вовсе и не я, меня, почему-то, совсем не волновало.

Женька, то есть я, жил во втором подъезде, Валерка в третьем, Мишка в четвёртом, Славка в пятом. Так по домам по очереди и разошлись. Поднявшись на второй этаж, я нажал на ручку замка, дверь распахнулась и я вошёл. Пахло супом.

— Это я, мам, — сипло проскрипело моё горло.

— Женька?! Опять простыл?! Сколько я тебе раз говорила: «береги горло». В школу скоро, я ты снова заболеешь. С твоими лёгкими… Четвёртый класс еле вытянул…

Из кухни вышла очень невысокая женщина в домашнем ситцевом халате, с кучеряшками крашеных каштановых волос на голове, курносая, круглолицая. Увидев меня, она резко замолкла.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего, — сказал Женька.

— Ты сам не свой. Перекупался?

— Перекупался, — вздохнул я и вздрогнул всем телом от озноба.

— Иди в ванную, погрейся.

Я кивнул головой и двинулся мимо матери в сторону кухни. Ванная комната была рядом, через туалет.

— Санузел раздельный, — отметил я.

Открыв оба крана и отрегулировав теплоту воды, не стал дожидаться наполнения емкости, а прямо в одежде залез и подставил ступни ног под струю воды. Большой палец правой ноги обожгло резкой болью.

— Нельзя его под горячую воду, — подумал я и, согнувшись, стал ощупывать опухоль. Болело не сильно. Перелома нет. Это я понял ещё когда шёл домой.

— Домой! — вспыхнула мысль. — Какой, к чёрту, «домой»?! Какой дом в… Какой год-то? Что со мной? Где я? Кто я? Может, если напрячься, можно вернуться? Как напрячься? Что, блять, напрягать?

Какой год, можно было догадаться по лампочке, закрытой стеклянным плафоном, прикрученным к стене. Такое освещение было у нас в году этак семидесятом. Стены, без кафеля, наполовину покрашенные коричневой масляной краской. Далее до потолка и на оном «красовалась» побелка. Бр-р-р! Какое убожество!

Ванна чугунная полутораметровая и совершенно новая, блестящая белой эмалью. Лейка душа лежала на смесителе, призывно блестя хромом. Переключив подачу воды на душ, я смочил рубашку и трико водой, положил лейку и намылил одежду и прямо на себе стал тереть её щёткой. Вода сразу стала грязной.

Постиравшись и помывшись, мне не захотелось нежиться в воде, так как воспалившийся палец в горячей воде дёргало пульсирующей болью, я обмотался полотенцем и, прихрамывая, вышел из ванной.

— Ты чего хромаешь? — спросила мать и, опустив глаза вниз, всплеснула руками.

Шуму было столько, что я напрочь забыл обо всех своих проблемах. Эта маленькая женщина уложила меня на диван, ощупала палец, намазала его какой-то едко пахнущей мазью и забинтовала, обещав завтра же сделать рентген у своей знакомой в травмпункте.

Откровенно говоря, мне после всех её манипуляций не поплохело, а, наоборот, полегчало. По крайней мере пульсирующая боль перешла в простую не очень сильно ноющую.

— Что за шум? — вдруг раздался мужской голос. — Мама, я же занимаюсь! Нельзя ли по тише!

В дверном проёме стоял высокий парень в роговых очках с пышной густой, всклокоченной явно не от сидения за столом, шевелюрой.

— Женька палец сломал на ноге, — почти выкрикнула Женькина мать.

— Нефиг на водопад купаться ходить. Всё им дамбы мало. Там не только пальцы, и ноги переломает. Скажи ему.

— Так говорила уже. На водопаде купались?

Я кивнул.

— Ты ему ремня всыпь, — хохотнул брательник. — Я-то так просто сказал. И угадал.

Мать схватилась за ремень, висевший на гвоздике, вбитом в дверной обналичник.

— Ух ты! — удивился я. — А инструмент-то используется часто, раз ему особое место выделено.

— Это я уже возле дома споткнулся и об лестницу ударился. Там ступеньки поломанные. Арматура торчит. Сама ведь знаешь! Телевидение приезжало даже.

— Точно! — всплеснула руками мать. — Только школу сдали, а ступеньки уже рассыпались! Как детишкам ходить. Поубиваются ведь.

— И на водопад ты мне сама разрешила. Забыла что ли?

Мать задумалась.

— Я вчера сказал, что тётя света с Наташкой своей сегодня идут купаться на водопад, ты и отпустила с ними. Помнишь?

Я плёл, что ни попадя. Про соседку, которую видел на море и плохую память матери я «вспомнил» вовремя. Мать всё забывала на второй день, а вот Женькина память служила мне безотказно и добросовестно.

— Не помню, — сокрушённо проговорила мать. — Смотри мне, если соврал. Я у тети Светы завтра обязательно спрошу. Мы с ней точно на море пойдём.

— Ага… И они до темноты купались? — съехидничал брат Сашка.

— Не до темноты. Они раньше ушли. Пацаны с нашего дома пришли: Славка, Мишка. Вот я и остался с ними.

Я уже взял «себя» в руки и смотрел на этот мир своими глазами. Ну ремень, и что? Ну старший брательник, и что?

— А ты, Саша, скрытый садист, да? — спросил я его.

— Почему это? — несколько удивился он, в целом не считая меня за субъект дискуссии.

— Ну, как? Просишь маму дать мне ремня. Ты будешь смотреть, как она меня лупит. Ты получаешь от этого удовольствие? Удовлетворение? Интересно какое? Моральное или физическое?

— Ты охренел?! — замахнулся на меня брат, но руку не опустил.

— Ты что такое говоришь, Женя? Какое удовлетворение? — вскричала мать.

— А что он всегда: «Дай ему ремня, дай ремня…». И ведь это он гвоздик вбил и ремень повесил, — вспомнил я.

Брат с матерью переглянулись. Женщина стояла, недоумённо хлопая ресницами. Брат — разинув рот.

— Ну, подойдёшь ты ещё ко мне! — сказал он, и ушёл в свою комнату, плотно прикрыв дверь.

Женька с матерью жил в большой комнате, а брат Сашка, который уже был студентом третьего курса, в комнате чуть поменьше, но отдельной. Он когда-то не хотел жить с матерью и Женькой, и, ради получения комнаты в общежитии, выписался из этой квартиры. Однако, пожив в общаге первый курс, пресытился свободой и вернулся под мамино крылышко, выселив из «своей» комнаты Женьку, уже почувствовавшего прелесть «отдельного кабинета». Оттого братья ладить перестали. А раньше жили очень дружно. Квартирный вопрос, однако…

— Зря ты так, Женя. Он любит тебя.

— Да ну вас, — махнул Женька рукой и пошёл в туалет, где закрывался часто, сидя на унитазе и читая-перечитывая журналы «Вокруг Света».

— Ты снова там до утра засядешь? — встрепенулась мать. — Ужинать будешь?

— Буду, — обиженно буркнул Женька. — Что, опять суп из пакетиков?

— Я только что, между прочим, с работы пришла, — обиделась мать. — Это вы тут бездельничали весь день. А мать горбатится на заводе, между прочим.

Я покраснел от стыда и скрылся в туалете.

— Во, бля, попал! — подумал я, усаживаясь на фанерный стульчак, выпиленный и покрашенный белой краской, кстати, Сашкой. — Дурдом, нафик! И за что мне такое наказание? Чем я провинился, что меня на исправиловку кинули в шестую палату?

Взяв самый свежий журнал, я увидел его обложке цифры «1972» и надпись «май». То, что на дворе лето, ничего не значило. Свежий журнал, конечно же у брата в комнате. Значит, это — одна тысяча девятьсот семьдесят второй или, накрайняк, — семьдесят третий год. Не успел ещё журнал хоть как-то растрепаться.

— Вот это номер, — сказал я, не имея ввиду выпавший у меня из рук журнал «Вокруг Света».

Полистав журнал, не задержавшись, впрочем, ни на одной публикации — взгляд скользил по тексту и картинкам, а мысли были слишком далеко — я вышел и, помыв руки, прошёл на кухню. Матери на кухне не было. На столе стояла тарелка супа с макаронными изделиями типа «звёздочка».

Поковыряв в тарелке ложкой, нырнул в холодильник и выудил оттуда маслёнку со сливочным маслом. Отрезав себе три ломтя обычного хлеба, намазал их маслом и, вприкуску, слопал тарелку супа. Налил себе ещё, съел, но остался голодным. В кастрюльке супа оставалось на одну порцию. Брат, скорее всего, ещё не ужинал. Та-а-а-к… Налил в большую кружку кипятка из чайника, плеснул туда вчерашней заварки, насыпал четыре ложки сахара. Резанул ещё хлеба. Да-а-а… На одну мамкину зарплату не разгуляешься.

— И угораздило мне попасть в неполную семью, — подумал я.

Про своего отца Женька ничего не знал, но его он никогда не видел. Однако знал, что и алименты от него мать не получала.

Паническая атака нахлынула на меня и я заметался по кухне, бесцельно открывая и закрывая дверки настенных шкафов, сделанных, кстати, Сашкой, и холодильника. Мать застала меня когда я уже в десятый раз открыл его, заглянул вовнутрь, и снова закрыл. Холодильник был новый, и назывался «Бирюса».

— Ты чего? — спросила мать.

— Радио слушаю, — сказал я, только сейчас заметив, что стационарная радиоточка вещает об успехах наших спортсменов на Мюнхенской летней олимпиаде.

— «У СССР уже тридцать две золотые, двадцать серебряных и десять бронзовых медалей…» — проговорил диктор.

— Ты, вроде, никогда спортом не увлекался, Женя, а надо бы. Вон какой худенький. Наверное в школе и во дворе все бьют?

Я фыркнул, но потом понял, что зря. Женькино естество и память, подтверждали слова матери. Я посмотрел на свои без грамма мышечной массы руки, а потом на перекладину кухонной дверной коробки, со стороны коридора имевшей удобную «полочку». За эту полочку хватался пальцами старший брат, когда подтягивался.

Я подошёл к двери.