Дети разбитого зеркала. На восток

Глава 1 Берад

Юг Империи.

Берег моря.

На берегу стоит девочка и смотрит в закатное небо. Острижена и одета она так, что посторонний глаз видит лишь растрепанного тощего подростка, воришку или попрошайку. Обычное дело.

Девочка стоит на берегу закатного моря и думает о Князе Тьмы. Мысль появляется неведомо откуда, как золотая монета в рыбьем брюхе: была ли Божья воля на его изгнание из этого мира?

Девочка еще не знает, что эта мысль досталась ей по наследству, и что за ней последуют другие. Она многого не знает. Того, например, что сегодня ей следовало бы праздновать свой тринадцатый день рождения. Но этого пока не знает никто.

Девочка смотрит в закатное море. Оно красиво. Оно обещает. Девочка становится закатным морем. В ее холодной и темной глубине скелеты кораблей и моряков, задумчивые подводные чудовища. Её стеклянную волнистую шкуру гладит жар заходящего солнца. В этом ощущении, полном ласки и прелести, вновь мелькает постороннее: " века не видеть солнца... была ли на то Божья воля?" и теряется до поры где-то во тьме, где скелеты... Её сознание - бескрайняя сверкающая равнина, чей слепящий блеск разбивают черные весла рыбацких лодок, на одной из которых возвращается домой её отец, далекий суровый человек, увозящий с собой часть морского мокрого блеска, остывающего, умирающего.

А там, далеко, таинственные огромные корабли. Бродяги. Ей нравились бродяги. Нравились моряки, бездомные музыканты, торговцы Дороги. Один из бесчисленных костров Дороги одарил её песней, чьей мелодией дышит сейчас её прозрачная зеленая плоть.

Большеротый ехидный молодец с черной повязкой на глазах, больше часа развлекавший подвыпивших купцов двусмысленными песенками, повернулся тогда к ней, притаившейся в некотором отдалении от шумной компании, и сказал, насмешливо улыбаясь:

- А теперь, дочь рыбака, я спою для тебя.

- Ты видишь меня, жулик? Но откуда ты знаешь меня?

- Я не вижу тебя, но знаю. Ты видишь, а толку? Так-то. Ты неважно воспитана, милая, но я не обижусь.

И длинные белые пальцы побежали по струнам.

Песня была осколком какого-то темного древнего предания и прочая публика, разочарованно переглядываясь, пожимала плечами.

А девочку жгло каждое слово, жгло, заглядывая в лицо и требуя узнавания, требуя воспоминаний, которые никогда не жили в её душе.

Раною рот обуглен

Мрамор лица свеж

Взгляд твой поймать смогу ли

Края коснуться одежд

Лучше меня горсть риса

Дохлого шкура осла

Я дописала список

Я его принесла

Вот он - позор листает

Камни знамена и спины

Красным драконом пылает

В самом низу мое имя

Знаю - ты помнишь клятвы

И всё-таки снова предан

Бог мой, мой император

Вечной тебе победы

Мой идол, мне нет прощенья

Такие его не просят

Древнейших колес движенье

Нас, пальцы сорвав, уносит

Но, тень моей слабой веры

Мой принц, я успею сказать -

Позволь мне, пожалуйста, первой

Запомнить твои глаза

И дай мне понять, вдруг застыв

В лучах перед новым рожденьем

Что я - твое зеркало

Ты

Весь свет моего отраженья.

Слово в слово отпечаталась песня в памяти. Слово в слово, но сквозь одни слова проступали другие, и напевал их другой голос, и звук их сливался с шумом моря и молчанием небес. " Брат мой, мне нет прощенья, ведь правый его не просит..."

Девочка стояла на берегу моря и думала о Князе Тьмы.

***

Отец Берад часто бывал у монахинь Девы Амерто. Сквозь следы столичного блеска в нем проглядывала простая теплая человечность, и сестры его любили. Больше он почти ни с кем не виделся.

На этот раз его позвали особо.

На морском берегу сестры подобрали полумертвую бродяжку. И печальная находка обернулась странным зловещим знамением, чье значение простиралось далеко за монастырские стены. Матушка Зоэ надеялась на помощь старого священника.

- Безумствует, пророчествует и говорит страшное, но говорит по-книжному, не как простолюдинка.

- Кто обнаружил её?

- Сестра Люс. Думала ,что неживая: кожа и кости, завернутые в тряпье, облетающее, как листья с сухой ветки. Однако ж не только жива, но и бодрствует. С тех пор ни разу не заснула. Мне кажется, боится.

- Одержима?

- Но что тогда за дух взывает в ней к милости Божьей? К слову, она называет себя Саад.

- Вроде бы северное имя.

- Давно не имя больше. Тому уже сто лет. Никто не назовет своего ребенка именем великой грешницы, из-за которой был проклят и разорен целый город. Вы слышали, отец, о Саад из Халлы?

- Её казнили, кажется, как ведьму? Такое и раньше случалось.

Действительно, история нередкая. Девочки, пустившие в мечты Ангела Хаоса и превращений, наворожившие себе смерть и муку, дети, слышащие музыку природных сил...

- Вы слишком терпимы к исчадиям тьмы.

- Обвинения часто напрасны. Нельзя казнить за врожденное несчастье. Ни разу не слышал, чтобы неопровержимо доказаны были и злая воля, и магическая власть.

- В лице Зоэ что-то дрогнуло.

- Поговорите с ней, отец. Этим утром она объявила: " Позовите ко мне исповедника Четвертого Принца. Я пришла сюда для него. Время ему возвращать свой долг, да и мне тоже время..."

Старый священник из старой часовни, так она сказала...

Сердце Берада на миг остановилось.

Напрасен был побег в далекую южную провинцию, напрасны годы безвестности и забвения. Все вернулось. Вернулась беда, умножившись многократно.

- Хорошо, сестра, я с ней увижусь.

***

Он приходит во сне. Или тропки её сновидений приводят её постоянно, как прежде - в Место-Которого-Нет. Сломанная и забытая, она не нужна ему больше, но , спустя столько лет , все ещё боится заснуть ,- иначе Он может узнать о её предательстве.

Снова путаются мысли, явь мешается с видениями. Ни отдыха, ни покоя, не замолкают в ушах голоса.

Отец, прошу Вас, ответьте, неужто смерть это сон?

Лица монахинь склоняются над её изголовьем. Воспоминания завладевают её сознанием и уносят вспять, туда, где...

…Ничего интересного. В тот день ей отрубили голову. Сначала она падала лицом в доски помоста, мерзко и беспомощно ударяясь о дерево (мир вихрем несся у неё перед глазами, пока не замер, превратившись в огромный красный сапог), - потом взлетела вверх и увидела их глаза, целую площадь ожидающих взглядов. Она улыбнулась им - маленькая невинная месть не ведающим, что творят.

Вот и всё.

Занавес.

Далее следует смена декораций.

***

Пересекая монастырский двор, священник увидел девочку из деревни. Тонкий, светлоголовый, ни на кого вокруг не похожий подросток. Короткая беспричинная радость осветила лицо старика улыбкой. Так, с улыбкой, Берад шагнул в тень и прохладу больничных сводов.

Высохшая и темная, как мумия, чужачка полулежала на кровати, а взгляд бесцельно бродил по комнате, и в нем была сила и боль, но не было надежды. Спустя какое-то время, зацепившись за Берада, он изменился.

Старая ведьма смотрела на Берада с насмешкой и сочувствием.

Прошелестело:

- Пусть монахиня уйдет.

Зоэ удалилась. Берад присел на край постели.

- Я хотела бы исповедаться, отец. Одна такая исповедь уже разрушила Вашу жизнь. Моя, пожалуй, Вас добьет. Но так и должно быть.

- Почему?

- Мы платим за всё, что совершили. Или не совершили. Небо мстит. Закон жесток.

- Я верю в милость.

- Поверьте в Божий гнев. Определенно, кто-то стоит милости, но не Вы. И не я.

Господь отвернулся от мира. Живые будут игрушками тьмы, вернувшейся на землю. И это я открыла ей дорогу.

Саад тяжело дышала. Берад протянул ей стакан воды.

- Мне трудно говорить. Я скоро умру. Но напоследок... Как-то помочь беспомощным... Хочу рассказать вам, предупредить...

Принесите мне бумаги и чернил, священник. Такие, как Вы, больше верят написанным словам. Сложнее делать вид, будто ты забыл их, или не расслышал.

- Откуда ты знаешь меня?

- Я все знаю. Долгое время мой рассудок был помрачен. Среди скал и деревьев я прятала свой позор от Неба и людей. Мое безумие несло меня по земле, как ветер - туманную дымку. Теперь другое дело. Туман рассеялся. Мир меняется, в нем нет уже места для тех, кто и так уже давно мертв.

Когда вспоминаешь, кто ты на самом деле, то понимаешь и все остальное. И с этим пониманием быть здесь уже невозможно... Меня удерживает только жалость. Достаньте мне бумаги, отец, я развяжу свой последний узел...

Берад кивнул. Разговор больше не продолжался. Губы женщины шевелились беззвучно, широко раскрытые воспаленные глаза уже не видели собеседника. Она не заметила его ухода.

***

Зоэ предложила священнику остаться в монастыре до тех пор ,пока все не закончится. Она распорядилась о комнате для гостя и письменных принадлежностях для Саад.

За ужином сестра была рассеяна и задумчива, и священник впервые попытался представить себе её жизнь до обители и путь в эти тихие стены.

Она как будто услышала его мысли.

- Когда-то я считалась лучшей невестой в Оренхеладе. Сейчас в это трудно поверить. Балы и наряды, и беспокойное сердце, сумятица желаний.

До сих пор спрашиваю - верно ли я поступила?

А ответа все нет.

Когда люди в больнице умирают, и все наши знания бессильны им помочь, я беспрестанно вспоминаю, что раньше, - раньше я могла бы унять их муки и продлить их жизни одним своим желанием, особым усилием воли, доступным юной язычнице и запретным для монахини.

- Не многие способны на такую жертву. Разные испытания посылает нам Небо, сестра. Гоните соблазны. Вы справитесь.

- Я знаю. Но в такие ночи бывает трудно. Душа звенит отголосками прошлого и отзывается природным стихиям, смущают мечты и сновидения.

- Это луна, сестра. Многих беспокоит её свет.

- Пожалуй. Чувствую себя разбитой и чего-то боюсь. Помолитесь за меня сегодня.

- Да, сестра.

- Вам тоже нужно отдохнуть, отец. Простите мою слабость. Спокойной ночи.

***

- Можно ли священникам жениться?

Отец Берад вздрогнул. В окне маленькой кельи возникли знакомые очертания легкого тела, растрепанные волосы серебрила луна.

- Что?

- Я спрашиваю, женятся ли священники?

Дитя уселось на каменной плите подоконника, уперев спину и закинутые вверх ноги в противоположные стороны оконного проема.

- Фран, голубушка, зачем тебе знать?

- Всем не терпится сбыть меня с рук, а ты единственный известный мне мужчина, способный пережить такой подарок.

- Польщен. Тебе тринадцать-то уже исполнилось?

- Вроде того.

Довольно-таки мрачно это было произнесено для настолько юного и предположительно невинного создания. Священник неожиданно для себя улыбнулся.

- Фран, что ты делаешь ночью так далеко от дома?

- Обдумываю, как бы оказаться от него еще подальше.

Отец Берад тяжко вздохнул и приготовился к позднему разговору.

- Мать волнуется.

Фран передернуло.

- О том, что соседи скажут.

- Это ты зря. Твои родители хорошие люди. А слышать им действительно приходится всякое: то ты рыбу отпугнула, то скотину сглазила.

- Сам-то веришь?

- Чему-то верю. Кузнецу верю, когда говорит, что ты его на ноги подняла. Травками да шепотом. Они простые люди, девочка. А ты слишком отличаешься от них. Кстати, что это были за травки? Как ты про них узнала?

Священник видел, что Фран хотелось бы уклониться от обсуждения этой темы.

- Его копытом лошадь в грудь ударила. А от грудных болезней помогает крестоцвет.

- Кто тебе сказал?

- Сестра Люс. Она говорит, я способная.

- Вне всяких сомнений. Ты живешь у монахинь?

Фран поёжилась.

- Нет, иногда удаётся выбраться из дома. Но родители не знают про монастырь. Если ты им скажешь, мне эту блажь запретят, или наоборот, решат, что для сумасшедшей дочери это лучшее будущее и запрут здесь на всю мою жизнь.

- А ты не хотела бы?

Фран сокрушённо замотала головой.

- Зачем же приходишь сюда?

Существо в оконном проёме шмыгнуло носом и поджало ноги , обхватив колени руками.

- Здесь я могу читать. Помнишь, ты рисовал мне буквы на песке? В библиотеке столько книг...

- И тебя пускают в библиотеку?

- Бывает, что и прогонят. Но чаще пускают - из уважения к тебе. Я сказала, что ты так хотел.

- Врать я тебя не учил.

- Я думала, тебе не жалко.

- Мне и не жалко, - почти чистосердечно отозвался священник, - послушай, я устал, а у тебя, наверное, беспокоятся дома. Нам обоим пора спать.

Фран выпрямилась и замерла, всматриваясь в лицо собеседника.

- Я только сейчас поняла,- проговорила она, наконец,- как ты стар. Слишком стар, чтобы быть моим мужем. Спи спокойно, Берад. Не заботься обо мне.

- Эй, постой-ка!

Но окно уже опустело.

Берад крикнул вдогонку:

- Крестоцвет от простуд помогает. Так-то.

Из темноты раздается фырканье и хруст камешков под быстрыми ногами. Отчего-то кажется пустой полоса лунного света на полу без нескладной взлохмаченной тени.

Однажды - прошлым летом - Фран спросила его, почему он с ней так нянчится, и он, прежде чем успел сообразить, насколько это правда, ответил, что она напоминает ему юношу, к которому он был очень привязан когда-то. " Ваш сын?" " Почти, я любил его не меньше". " И что с ним стало?" " Он умер" - ответил священник, чтобы прекратить расспросы. Порой, страдая, священник отдал бы все за то, чтобы эти слова оказались правдой.