Деньги не пахнут 7

Глава 9

Стоило только вернуться в зал, как воздух передёрнулся от громкого, почти радостного оклика:

– Ну наконец-то! Где же ты пропадал?

Среди мельтешащих лиц и блеска бокалов показался Киссинджер – бодрый, сияющий, будто возраст давно перестал к нему иметь отношение. Ладонь его тяжело и по-дружески опустилась на плечо, пахнущая сигарами и древесным лосьоном. От прикосновения по коже пробежал еле ощутимый жар.

Рядом с ним стоял другой пожилой господин – аккуратный, седой, с вкрадчиво-осторожным выражением лица.

– Позволь представить! Это Грант, президент Метрополитен-клуба! – с гордостью заявил Киссинджер и улыбнулся так, будто вручал орден.

Имя прозвучало громко, с оттенком той значимости, которая сопровождает старые деньги и старые традиции. Метрополитен-клуб – место, где воздух густ от табачного дыма и столетних историй, где стул стоит только для тех, кто может пожать руку президенту, не глядя вверх. Туда входили люди уровня отца Рейчел – Реймонда. И теперь процесс вступления в этот круг уже шёл полным ходом.

Конечно, не без усердия старого Киссинджера. Сам он бегал, хлопотал, уговаривал, как человек, видящий в своём подопечном отражение давней надежды.

– Метрополитен-клуб был создан, чтобы объединять сильнейших умов мира! – говорил он теперь, размахивая бокалом. – И впервые за всё время туда может попасть такой молодой член! Верно ведь, Грант?

Под этим взглядом, колким и требовательным, президент клуба выдавил натянутую улыбку.

– Безусловно. Пора открыться новому поколению.

В его голосе чувствовалось лёгкое напряжение, будто он произносил эти слова, не веря им.

Метрополитен-клуб, принимающий юнца из бывшего СССР, да ещё и русского, такого, пожалуй, не видела ни одна из старинных картин, висящих на его стенах. Ещё недавно, во время первого визита, взгляды седовласых завсегдатаев прожигали насквозь – в них было недоумение, смешанное с чем-то вроде презрения.

Теперь же президент вынужден был улыбаться. Поддержка Киссинджера и свежая слава Платонова не оставляли пространства для отказа.

По залу текли разговоры, звенели бокалы, в воздухе стоял запах шампанского и пряных духов. Среди всех этих голосов мелькнула мысль – где же Реймонд? Интересно, как бы он посмотрел на эту сцену: старик Киссинджер, обнимающий Платонова за плечо, и президент клуба, вежливо склоняющий голову перед новичком.

Пока взгляд скользил по залу, старик вдруг схватил Платонова за локоть и с живостью зазывалы повлёк дальше:

– Идём! Идём скорее! Столько людей хотят познакомиться – замучили вопросами о тебе!

Он шёл, как ураган, размахивая руками, рассыпая в воздухе восторженные эпитеты:

– Таких молодых людей сейчас не сыщешь! Гений, ум, честь и совесть нового поколения!

И кто бы стал его останавливать? Пусть говорит – в конце концов, в мире денег слова старого Киссинджера значили больше, чем реклама на Таймс-Сквере.

– Гений с умом, стратегией и прозорливостью, что потрясли весь мир! И при этом – бескорыстный и справедливый! Где ещё найдёшь такого? – гремел старик, и вокруг собрался небольшой кружок любопытных.

Впрочем, один из слушателей – сереброволосый, с тяжёлым, насмешливым взглядом – скривился. Это был Айкан. Тот самый, кто встал на одну сторону с Платоновым в борьбе против Акмана.

Он усмехнулся сухо, коротко, будто режа воздух:

– Справедливый юноша, говоришь?

Пауза повисла, и Айкан продолжил, перекатывая слова с ленцой:

– Гений – пожалуй. Тут спорить не стану.

Всё остальное, кажется, он выкинул из фразы, как шелуху. Но за грубоватостью слышалось не презрение, а скорее… узнавание. Между деловыми хищниками так и бывает: уважение выражается сквозь язвительность.

– На самом деле, – добавил Айкан, медленно, будто не для всех, – чувство справедливости в нём впечатляет. И точность в расчётах… редкое сочетание.

Что уж говорить – ведь именно благодаря Платонову он свёл старые счёты с Акманом, добившись того, чего годами не мог.

Киссинджер на мгновение отвлёкся, отворачиваясь к другому гостю, и тогда Айкан, не теряя ни секунды, шагнул ближе. Его рука легла на плечо, тяжёлая, почти братская.

Сигарный дым потянулся в сторону, и он тихо произнёс, едва слышно:

– Послушай…

И в этом коротком слове сквозил не приказ и не угроза – скорее приглашение в иной, закрытый разговор, где решаются судьбы не людей, а империй.

В зале стоял звон бокалов, лёгкий запах дорогого вина смешивался с ароматом свежего лака и пряностей из кухни. Под потолком дрожали люстры, отражая сотни бликов от смокингов и бриллиантов. Старик Айкан, с прищуром хищника, глядел прямо, не мигая. В его взгляде играла насмешка, чуть приправленная испытанием.

– Какую бомбу собираешься взорвать сегодня? – произнёс он вполголоса, словно между делом, но в тоне звенела сталь.

Собеседник ответил с лёгкой усмешкой, спокойно, будто разговор касался погоды:

– Бомбу, сэр?

– Да не похож ты на человека, который просто сидит и молчит, когда вокруг столько народа, – проворчал Айкан и, чуть склонив голову, усмехнулся уголком губ.

Воздух вокруг будто сгустился, а где-то вдалеке зазвенели ложечки о фарфор.

– Звучит так, будто беды за мной ходят по пятам, – прозвучало в ответ, но старик не дрогнул.

– Один раз ты уже провёл меня, – усмехнулся он, вспоминая. – Подал блюдо как главное, а оказалось – лёгкая закуска перед бурей.

Он говорил о той самой первой встрече, когда Сергей Платонов убедил Айкана объединить силы ради громкого разоблачения компании "Вэлиант". Тогда всё выглядело как простая охота за коррупцией, но вместо этого Америка всколыхнулась: бойкоты, акции протеста, студенческие кампусы, продающие доли, журналисты, задыхавшиеся от новостей. Само разоблачение оказалось лишь искрой, из которой вырос пожар.

– Не думаю, что этот вечер закончится на "открытии фонда", – произнёс Айкан, словно пробуя слова на вкус. – Так ведь, Сергей?

Он смотрел прямо, глаза сверкали от лукавой догадки.

– И что же на этот раз прячется под красивыми фразами?

Ответа не последовало – только лёгкий поворот головы в сторону сцены, где звучал голос ведущего:

– Прошу внимания! Сейчас к микрофону приглашается господин Сергей Платонов, представитель Pareto Innovation.

Айкан приподнял бровь, но Платонов уже улыбнулся коротко, почти незаметно:

– После речи поговорим, – бросил он, и мягкий шелест дорогой ткани отозвался в тишине, когда шаги направились к подиуму.

Зал стих, будто кто-то выключил звук. Только лёгкий гул кондиционеров и щёлканье фотокамер нарушали безмолвие.

Толпа следила за каждым его движением. Кто-то с нетерпением, кто-то — с опасением.

"Началось," – пронеслось в воздухе.

Сергей обвёл взглядом зал, и свет прожекторов заскользил по его лицу.

– Pareto Innovation открывает сбор капитала сроком на две недели, – произнёс он спокойно, отчётливо.

Пауза. Как удар метронома.

Десятки пар глаз округлились.

Две недели. Ничтожно малый срок, почти вызов. В воздухе запахло азартом — словно перед стартом скачек.

– Общий объём — пятнадцать миллиардов долларов, – прозвучало следом.

Зал ожил мгновенно: шорох шелка, глухие возгласы, перешёптывания. Цифра ударила, как гром. Даже ветераны Уолл-стрит подняли головы.

Но настоящий гром гремел впереди.

– Половина этой суммы, семь с половиной миллиардов, будет направлена на создание нового направления – частного инвестиционного фонда в структуре Pareto.

Кто-то тихо присвистнул.

– Частный капитал? – переспросил кто-то, не веря ушам.

– С чего вдруг… – донеслось с другого конца зала.

Словно камень брошен в гладь воды – волны удивления и расчёта разошлись по кругу. В воздухе витал запах перегретого любопытства и амбиций, смешанный с едва ощутимым ароматом шампанского.

А наверху, под светом прожекторов, стоял человек, в голосе которого звучала сталь и предчувствие новой бури.

Воздух в зале стоял плотный, насыщенный шёпотом, запахом дорогого парфюма и терпкого вина. Хрустальные люстры отражали холодный свет прожекторов, который оседал на лицах собравшихся – финансистов, инвесторов, людей, привыкших чувствовать движение денег по воздуху, словно ток. Внимание всех притянуло одно слово – "частные инвестиции".

Речь шла о двух разных мирах. Хедж-фонды жили скоростью – быстрой прибылью, мгновенными сделками, азартом ежедневных колебаний рынка. Их стихия – ликвидные активы: акции, облигации, деривативы, всё, что можно обернуть в наличность, пока не остыло. Деньги в них текли, как ртуть, не зная покоя.

А вот частный капитал – другое дело. Это долгий вдох перед прыжком. Там, где хедж-фонд играет секундами, private equity дышит десятилетиями. Не биржевые стартапы, закрытые компании, сделки за плотно закрытыми дверями. Инвестиции, словно дуб в земле, пускают корни глубоко и требуют терпения – семь, а то и десять лет, прежде чем ветви принесут плоды.

Потому когда стало известно, что фонд Сергея Платонова – символ скорости, резких манёвров и громких побед – открывает частное направление, зал ощутимо зашевелился.

– Не слишком ли поспешно? – пробормотал кто-то из седых аналитиков, задумчиво вращая бокал.

– Слишком рано…, – вторил другой, едва слышно.

Обычно такие шаги делались спустя годы наблюдений, выверенных стратегий, осторожных проб. А Pareto Innovation существовал меньше полугода. Слишком быстро, слишком рискованно – будто шаг по тонкому льду при первом морозе.

На сцене снова зазвучал спокойный голос.

– Частное направление начнёт работу уже в этом году. Плановый горизонт – десять лет.

Десять лет. Для мира, где всё решают секунды, это звучало почти как вызов вечности.

Многие переглянулись. Сомнение блеснуло в взглядах.

"Сможет ли Платонов сохранить свою хватку через десять лет?"

"Он ведь не занимался управлением компаниями, только стратегией на бирже…"

Одни чувствовали тревогу, другие – запах большой охоты.

Платонов уже доказал свою силу в активистском инвестировании – редкой стратегии, стоящей на грани двух миров. Там, где инвестор вмешивается в дела компании, меняет курс её движения, перестраивает целые структуры, чтобы вернуть ценность бренду и сделать его вновь живым.

Первая его кампания закончилась легендарно. Подняв стоимость "Аллергана" почти вдвое, он продал компанию гиганту фармацевтики, и с тех пор его имя стало меткой успеха.

– Если Платонов берётся – невозможное становится вероятным, – шептали между собой наблюдатели.

Имя Сергея Платонова уже само стало активом, знаком доверия. Одно упоминание о его вложении могло взорвать рынок, как спичка бензиновые пары. Компании, куда он входил, мгновенно обретали ауру избранности.

Пока публика спорила, обсуждая риски и шансы, с подиума прозвучало новое объявление:

– Частное направление Pareto сосредоточится на инвестициях в стартапы, совмещающие медицину и искусственный интеллект.

"ИИ?" – эхом отозвалось по залу.

Тишина на миг стала плотной, как бархат. Год был 2015-й – искусственный интеллект ещё казался игрой футуристов, а не движущей силой мира. Да, уже слышались слова о глубоких нейросетях, машинном зрении, распознавании речи, но всё это напоминало черновики к будущему, а не завершённые произведения.

Тогдашний рынок не спешил верить. Гиганты вроде Google скупали перспективные компании, но большинство проектов оставались в стадии "исследований", "проб", "экспериментов".

– Пузырь, – шепнул кто-то сзади.

– Всё это уже было – интернет, 3D-принтеры, и чем кончилось? – заметил другой, устало пожимая плечами.

Но где-то в воздухе, под этим скепсисом, уже витало предчувствие. Как запах озона перед грозой.

Если искусственный интеллект действительно станет новой эпохой, то те, кто войдут первыми, соберут урожай, о котором будут писать учебники.

А на сцене свет мягко обрамлял фигуру Платонова. Голос звучал спокойно, уверенно, будто речь шла не о риске, а о чем-то предрешённом. И в этот момент зал ощутил, что речь идёт не просто о фонде. Речь шла о будущем, которое уже медленно входило в комнату, оставляя за собой лёгкий запах перемен.

Воздух в конференц-зале был сух, пах дорогим кофе и свежей бумагой. Тонкий гул кондиционера перекликался с шорохом одежды, скрипом кресел и тихими перешёптываниями инвесторов, сидевших рядами под ровным светом ламп. Каждый из них – человек, привыкший считать деньги быстрее, чем пульс, – пришёл сюда не ради красивых слов. Время здесь измерялось не минутами, а процентами прибыли.

Но Сергей Платонов говорил о вещах, которые не поддавались подсчёту. Его голос звучал ровно, как натянутая струна, отдаваясь в стеклянных стенах холодным эхом.

– Мы будем стоять на передовой инноваций, – произнёс он, глядя в зал поверх очков. – На пересечении медицины и искусственного интеллекта. Это направление станет ключом к созданию персонализированной терапии. И действовать нужно сейчас.

Слова звучали уверенно, обволакивая присутствующих, будто мягкий дым. Кто-то кивнул, кто-то скрестил руки на груди. Пока всё шло по привычному сценарию: амбиции, технологии, большие обещания.

Но потом Сергей сказал то, от чего воздух будто сгустился.

– Искусственный интеллект – не просто технология. Это вопрос того, каким мир мы хотим видеть. Прибыль важна, но не может быть самоцелью. Мы обязаны думать об этике, предотвращать бездумную гонку и безответственное использование. Наш фонд станет примером – как совместить этику и доходность.

Слова о морали разрезали воздух, как нож по стеклу. В первых рядах кто-то хмыкнул, кто-то перестал записывать. Для большинства, собравшихся под этими лампами, всё сводилось к одному: цифры, отчёты, дивиденды. Этические принципы в их глазах стоили не дороже бумаги, на которой печатались контракты.

"Почему он так упирается на этику?" – проскользнуло в зале.

"Слишком наивно…" – едва слышно бросил кто-то из угла.

Но Сергей знал, зачем говорил именно так. В грядущую эпоху искусственного интеллекта этическое лидерство станет оружием посильнее любого капитала.

Через десять месяцев на горизонте появится организация, способная перевернуть рынок. Не корпорация – нечто большее. Некоммерческое объединение, созданное ради исследования "AI for humanity". Так родится "Next AI" – проект, который изменит всё. Их новая модель GPT обрушит старые устои, заставив инвесторов пересматривать сами законы рынка.

Цель Сергея была проста и дерзка – войти в число основателей "Next AI".

Но туда не принимали просто с деньгами в руках. Нужны были репутация и принципы. "Next AI" допускал к себе лишь тех, кто разделял их идею – безопасный, этичный искусственный интеллект. Хедж-фонды, гонящиеся за быстрой прибылью, даже не рассматривались.

И потому Платонов так тщательно строил свой имидж – защитника справедливости, борца с корпоративными махинациями, человека, которому можно доверять. За ним уже тянулся след громких поступков: разоблачение мошенников в "Теранос", защита пациентов с редкими заболеваниями, выступления за равенство. Всё это было нужно.

Но за внешней моралью скрывалась холодная стратегия.

Он знал: большинство инвесторов не увидят дальше собственной выгоды. И именно поэтому он не собирался давать им выбор.

– В предстоящие две недели, – произнёс он, глядя прямо в камеры, – новые партнёры смогут войти только при условии инвестиций и в хедж-фонд, и в наш частный фонд.

В зале стало тише, будто кто-то убавил громкость мира.

Все поняли: это не предложение. Это приказ, завуалированный под возможность.

И в тот момент в воздухе запахло не только кофе, но и азартом. Сергей Платонов делал ставку – и, кажется, снова собирался выиграть.

***

Аэропорт Тетерборо, штат Нью-Джерси. Над бетонной полосой тянуло прохладой, пахло керосином и свежим ветром, который шуршал в лацканах пиджака и трепал края бумаг у дежурных механиков. Из-за белоснежного корпуса самолёта вышел мужчина в безупречном костюме – шаги чёткие, как отмеренные метрономом.

– Господин Платонов? Добро пожаловать. Меня зовут Эндрю, директор по продажам компании "Галфстрим", – произнёс он с лёгким поклоном и указал рукой на серебристый лайнер позади себя. – Сегодня покажу вам суть "G650ER"!

Самолёт, стоящий на солнце, блестел как отполированный металл старинного храма. В изгибах фюзеляжа отражалось небо – холодное, осеннее, с просвечивающими нитями облаков. Эта машина не просто летала – она будто жила. Именно её предстояло испытать сегодня.

Мысленно Сергей отметил: пора обзавестись собственным бортом. Хватит аренды и бесконечных споров с совладельцами о том, "не слишком ли это роскошно". Их тревоги можно было понять – ведь корпоративные деньги всегда под пристальным взглядом инвесторов. Но личный самолёт решал вопрос изящно и раз и навсегда.

К тому же возвращаться к первому классу теперь казалось пыткой. После приватных перелётов обычные полёты воспринималась клеткой, где воздух будто гуще и тяжелее.

G650ER должен был стать не просто наградой за пережитые годы борьбы, но и инструментом – домом среди облаков, где работа не останавливается даже на высоте сорока тысяч футов.

– Этот самолёт создан с одной целью, – с гордостью произнёс Эндрю. – Дарить абсолютный комфорт и продуктивность там, где земля уже исчезла под крылом.

Когда люк тихо закрылся за спиной, воздух внутри оказался другим – с лёгким ароматом дуба и новой кожи. Свет падал мягко, будто струился через облака. По стенам – панели из редкого дерева коа, полированные до зеркального блеска. Кресла из молочного кремового оттенка, сшитые вручную. Ни одной остроугольной линии, ни одного ненужного отблеска.

Сергей провёл пальцем по подлокотнику – кожа теплая, мягкая, как свежевыделанная замша.

– А освещение? Оно только такое? Кажется, немного тускловато, – произнёс он, вглядываясь в свет, падающий из овальных окон.

Эндрю оживился, хлопнул ладонями.

– Конечно нет! Здесь установлена циркадная система освещения, которая подстраивается под часовой пояс, снижая утомляемость. Хотите продемонстрирую?

После короткого нажатия на панель свет в салоне перелился – сперва стал розовато-золотым, как утренний рассвет, затем сменился мягким янтарным сиянием, уютным, словно огонь в камине, и наконец вспыхнул холодной дневной чистотой – идеально для работы.

– Как вам?

– Очень продумано. Подойдёт и для тех минут, когда время хочется забыть, и для тех, когда забывать нельзя.

– Именно об этом и думали наши инженеры! Кстати, всё можно подстроить под ваши предпочтения. Пойдёмте, покажу деловую зону.

За мягкой перегородкой открылся кабинет: стол из красного дерева на шесть мест, огромный экран, готовый к видеоконференциям хоть в полёте над Атлантикой.

– Этот вариант адаптирован для бизнес-задач, но, если пожелаете, можно добавить бар, систему развлечений…

– Не нужно. Лучше спальню покажите.

– Разумеется!

В задней части лайнера – спальня и душевая. На кровати постель белоснежная, чуть шелестящая при касании, с лёгким запахом свежего хлопка.

– Постельное бельё выполнено из египетского хлопка с добавлением кашемира. Соотношение семьдесят к тридцати – идеальный баланс мягкости и прочности, – сообщил Эндрю с гордостью.

– Не восемьдесят к двадцати? – уточнил Сергей.

– Хороший вопрос! Да, восемьдесят к двадцати даёт чуть большую нежность, но теряет способность удерживать тепло. Мы учли климат внутри кабины и выбрали оптимум.

– А на лето?

– Можно заменить на чистый египетский хлопок с плотностью более двух тысяч нитей, – с энтузиазмом ответил тот.

Продуманность деталей впечатляла. Даже уровень влажности контролировался ультразвуковыми увлажнителями – постоянные сорок–пятьдесят процентов вместо удушающих десяти на обычных рейсах.

– Шумоизоляция?

– Минимальный уровень шума. Только мягкое гудение моторов, будто далёкий прибой.

Каждый ответ звучал точно и уверенно. В его речи чувствовалась не просто выучка – страсть к совершенству. В какой-то момент Сергей поймал себя на мысли, что хотел бы видеть этого человека в команде – кто ещё может так говорить о воздухе, ткани и звуке, как о живых существах?

– Всё можно изменить под заказ, – добавил Эндрю с искренним блеском в глазах. – Осталось только уточнить сроки поставки.

Воздух в салоне стоял тихо и вкусно – пах деревом, чистотой и будущими полётами. А за окном вечернее солнце медленно опускалось, заливая серебристый корпус самолёта жидким золотом.

– Из-за высокого спроса срок поставки сейчас около двенадцати месяцев, – сообщил Эндрю, слегка виновато улыбаясь.

Эта фраза повисла в воздухе, как гулкий удар по металлу. Улыбка, тёплая и лёгкая, медленно сползла с губ. Год ожидания. Даже если оформить заказ немедленно – самолёт прибудет только к следующей осени.

– Прошу прощения, – тихо добавил Эндрю, мельком взглянув на часы. – Похоже, пора к испытательному полёту. Когда прибудет ваша группа?

Смысл тестового полёта был очевиден – ни одна покупка, будь то машина или самолёт, не обходилась без проверки. Но проводить целый час в небе ради формальности казалось пустой тратой времени. Время – теперь вещь куда более дорогая, чем топливо.

Да и планы стояли плотной стеной: переговоры, звонки, отчёты. Но раз уж всё равно предстоял перелёт, можно совместить приятное с полезным – проверить и сам борт, и систему видеоконференций.

Механические стрелки на запястье показывали без пяти час.

– Прибудут через пять минут, – прозвучал сухой ответ.

***

Ровно через пять минут трап качнулся под шагами двух сотрудников.

Первым поднялся Гонсалес – улыбка наглая, как у кота, утащившего сливки.

"Вот уж кого не ждали", – скользнула мысль.

На этом месте должен был лететь Добби.

– У Лентона срочное дело, – произнёс Гонсалес тоном, в котором извинения не было ни на грамм.

Конечно, врёт. Опять подмазал кого-то, чтобы попасть туда, где пахнет властью и возможностями. Ну да ладно – от него требовалось лишь передать несколько аналитических материалов.

Рядом стояла женщина в строгом костюме, с собранными в пучок волосами. Это была Крейн, новый операционный директор фонда. Холодная, уверенная, с внимательным взглядом, словно оценивающим весь салон за секунду.

– Поговорим позже. Готовьтесь к взлёту, – коротко произнёс Сергей.

Шум моторов перешёл в низкое урчание. Самолёт мягко тронулся, словно крупная кошка, затаившая силу под шелковой шкурой. Никакого рывка, никакого давления в грудь – лишь едва ощутимое ускорение, будто кресло само подталкивает к небу.

Шум двигателей едва доносился – только лёгкая дрожь пола под ногами и тихий шелест воздуха за стенами фюзеляжа.

Когда лайнер набрал высоту, Сергей повернулся к спутникам:

– Начнём совещание.

Первое заседание в небе. Воздух суховат, пахнет свежей кожей, деревом и едва уловимыми нотами кофе из встроенного автомата.

Крейн первой взяла слово:

– Привлечение капитала в частный фонд проходит относительно гладко, – отчеканила она, перелистывая бумаги.

Она работала сосредоточенно, почти с военной выправкой. Её голос был чётким, без ненужных эмоций.

Крейн досталась фонду недавно. Ещё вчера – всего лишь исполнительный директор в "Insight Capital", сегодня – операционный директор в "Pareto Innovation", фонде, о котором говорили на Уолл-стрит с благоговением. Для неё это был шанс всей жизни.

Не зря Платонов выбрал именно её. В будущем, в том самом 2023 году, её имя уже ассоциировалось с успехом. Под её управлением "Insight" вырос с жалких девятисот миллионов до ста миллиардов активов, делая ставку на искусственный интеллект задолго до того, как это стало мейнстримом.

– Есть нюанс, – продолжила она. – Мы получаем всё больше запросов о продлении срока внесения платежей.

То есть многие инвесторы формально согласились войти, но деньги ещё не перевели. Хотят застолбить место, а платить – потом.

– Нет, – прозвучал ответ Сергея. – Как и было сказано: две недели. Кто не уложится, уступает место следующему.

Крейн коротко кивнула, даже не моргнув.

– Ещё поступают просьбы пересмотреть условия выкупа. Некоторые предлагают гибридную модель – пять или семь лет вместо десяти.

– Исключено. Только десять.

Лёгкое движение бровей – едва заметное, но выдавшее сомнение.

– Понимаю, но некоторые институты ограничены внутренними правилами. Гибридные варианты помогли бы привлечь больше капитала.

Она, конечно, права. Более мягкие условия успокоили бы нервы инвесторов и ускорили приток средств.

Но решение уже принято. Ни гибкости, ни компромиссов. Только твёрдая линия – как полёт на автопилоте через турбулентность.

– Десять лет. Никаких исключений. Никаких компромиссов. Нужно исключить малейший риск паники посреди пути из-за проблем с ликвидностью.

– Позволите узнать, почему именно десять?

– Потому что именно тогда начинается настоящее золото.

Причина такой настойчивости была проста и выверена, как линия на графике. Рост искусственного интеллекта напоминал не реку, а спящий вулкан – пока тихо, медленно, почти незаметно, но когда подземное давление прорвёт, лавина цифр и алгоритмов сметёт всё. После ковидного обвала, начиная с двадцать третьего года, график взлетит вверх не по прямой, а по кривой, взмывающей ввысь, как раскалённый металл из доменной печи.

Пяти или семи лет было бы мало – самое сладкое, самое сочное из этого роста ушло бы из рук. Нельзя допустить, чтобы нервные инвесторы сбежали преждевременно, не дождавшись, пока чудовище из кремния и кода покажет настоящие зубы.

– Рост ИИ не будет линейным, – произнёс Сергей Платонов, – это экспонента. Через десять лет одна только эта инвестиция принесёт свыше ста миллиардов прибыли.

– С-сто миллиардов? – Голос Крейн дрогнул, глаза округлились, в них впервые мелькнуло неподдельное удивление.

В помещении запахло лёгким озоном от работающих экранов. За окном, где синело небо на высоте десяти тысяч метров, ровно гудели турбины. Воздух дрожал от тонкого вибрирующего гула, похожего на дыхание гиганта.

– Сделать это – и есть цель, – продолжил Платонов спокойно, не повышая голоса.

– Но сто миллиардов… – Крейн всё ещё не могла поверить.

– Это только начало, – произнёс он, и в тишине раздался короткий свист Гонсалеса. Тот, поймав тяжёлый взгляд Крейн, поспешно опустил глаза и уткнулся в бумаги.

– Конечная цель – двести пятьдесят миллиардов за десять лет.

Крейн будто потеряла дар речи. Только пальцы её дрогнули, коснувшись планшета.

Для Платонова это была не мечта, а необходимость. Лечение потребует пятьдесят миллиардов – для инвесторов эта сумма станет чёрной дырой, "убытком" на бумаге. Никто не смирится с таким.

Решение было найдено. Стратегия 80:20. Восемьдесят процентов прибыли – на блеск и славу фонда, двадцать – в тень, туда, где на кону стояла жизнь.

И потому реальная цель "Парето Инновейшн" не пятьдесят миллиардов. А двести пятьдесят.

Можно ли достичь такого? Обычными средствами – нет. Даже не приблизиться.

После сделки с Allergan удалось заработать двенадцать миллиардов, и то лишь благодаря тому, что звёзды сошлись – GameStop, Herbalife, Valeant, три редчайших удачи подряд. И всё равно – всего двенадцать.

Даже если бы каждый год выпадали такие события, итого получилось бы не больше сотни миллиардов. Полпути. Недостаточно.

Но стоило сделать шаг в другую сторону – к инвестициям ранней стадии – и возможности раскрывались, как шахта, полная алмазов.

– Если получится войти на начальном этапе, – сказал он, проведя пальцем по экрану, где мерцали названия компаний, – даже двести миллиардов не предел.

Фонды вроде нашего вкладываются, когда компании уже на взлёте. Там надёжно, но прибыль скромна. А стартапы – другой разговор. Девять из десяти погибнут, зато один… один взорвёт рынок. Сто крат. Триста крат.

Крейн нахмурилась.

– Но риск чудовищный. Девять из десяти – в ноль.

– Потому и преимущество наше. Алгоритм точнее любых аналитиков. Он отсеет мусор, оставив тех, кто взлетит.

Конечно, это была ложь. Не алгоритм, а память. Знание будущего. В каждом имени, в каждом тикере Платонов уже видел исход.

– Посмотрим список, – произнёс он.

Гонсалес, словно ждал этого сигнала, распахнул папку. На стол легли документы, пахнущие свежей типографской краской. Шорох страниц разрезал тишину.

– Три миллиарда – на инфраструктуру, – сказал Платонов, обводя пальцем цифры. – Это основа.

На январь пятнадцатого акции Nvidia стоили меньше пяти долларов. Мелкая компания на периферии рынка, никому не нужная. Но именно она станет сердцем будущего – тем самым двигателем, который заставит искусственный разум вращаться быстрее света.

И это было только начало.

Среди строк инвестплана мерцали названия, которые пока мало кому что говорили: Databox и Snowplace. Маленькие компании, прячущиеся в тени гигантов, словно молодые деревца под кроной старого леса. Через десять лет каждая из них превратится в колосс стоимостью свыше сорока миллиардов долларов. А сейчас их можно было забрать целиком – за какие-то двести пятьдесят и триста миллионов. Почти даром.

Пахло бумагой и тонером, когда страницы с цифрами перелистывались в руках Гонсалеса. Металлический привкус от стального зажима на папке отдавался холодом в пальцы.

– Ещё три миллиарда – в компании на стыке ИИ и медицины, – произнёс Сергей Платонов, глядя на таблицу, где ровными рядами стояли строчки: Deepgenome, Relay Pharma.

Deepgenome – будущий властелин геномной аналитики, пока стоил всего полмиллиарда. Relay Pharma, корпорация, что когда-то создаст лекарства, подстраивающиеся под строение белков, тоже оценивалась лишь в пятьсот миллионов. Самое время собрать эти жемчужины с песка, пока они не превратились в алмазы.

Если бы всё ограничивалось жаждой прибыли, жизнь была бы проще. Но за цифрами и схемами пряталась иная цель – не деньги, а лечение. Ради неё предстояло взбираться выше, туда, где воздух редкий, а путь к спасению напоминает горный перевал.

– Последние полтора миллиарда – самые важные, но…

Фраза оборвалась: стюардесса подошла к креслу, склонилась вперёд, её голос утонул в мягком шуме турбин.

– Господин Платонов, скоро посадка в Филадельфии.

Взгляд скользнул к часам – стрелки уверенно подползали к отметке сорок минут полёта.

– Остаться с вами? – спросила Крейн, поднимая голову.

– Нет. Возвращайтесь в офис, займитесь всем, о чём говорили сегодня. Остальное обсудим через два дня.

– Через два…, – Она на мгновение задумалась, прищурилась. – Это что-то важное?

– Можно сказать и так.

– Филадельфия… Речь идёт об RP Solutions? – в голосе зазвучало профессиональное чутьё.

Память у неё была цепкая – одно слово, и она уже выстраивала связи.

– Если это касается инвестиций, то, возможно, я могла бы…

– Нет, – перебил Платонов мягко, но жёстко. – Это личное дело.

***

У выхода из аэропорта ожидал чёрный седан. Кожа салона была тёплой, воздух пах дорогим деревом и слабым ароматом бензина. Двигатель мурлыкал, словно довольный кот. Машина понеслась по зимним улицам, где в воздухе витал аромат мокрого асфальта и снега.

Больница Пенсильванского университета выросла впереди – белый корпус, стеклянный фасад, холодный блеск стали. От приглушённого гула города тут осталось только гудение вентиляции и приглушённые шаги медсестёр за стеклом.

У входа стоял человек, терпеливо ждавший. Дэвид.

– Давненько не встречались здесь, в госпитале, – сказал он, протягивая руку.

За последние месяцы встречи происходили в Нью-Йорке, но сюда путь не лежал. Не из-за лени – просто не было нужды. Пациенты клинических испытаний шли по протоколу, Рейчел присылала отчёты, видео, таблицы. Всё шло как по нотам.

До сегодня.

– С Новым годом… хотя как-то не к месту, – усмехнулся Дэвид. Улыбка вышла усталой, глаза тонули в красных прожилках.

– Третьи сутки не уходишь?

– Приходится. Ситуация тяжёлая.

Запах дезинфекции ударил в нос – стерильный, пронзительный, с металлической ноткой. За стеклом мелькали фигуры в белых халатах.

Один из пациентов, участвующих в испытаниях, оказался в критическом состоянии. Дэвид и Джесси уже трое суток жили здесь, следя за ним без перерыва.

– Реакции на рапамицин нет, – произнёс Дэвид, опуская глаза.

Лекарство, на которое возлагались надежды, не сработало. Судороги усиливались, показатели падали. Это означало одно – тот случай оказался того же типа, что и сам Платонов. Ни первая, ни вторая терапия не помогали. Оставался третий вариант – последний, рискованный, не до конца проверенный.

Воздух стал плотным, почти вязким, будто пропитался тревогой. Где-то глухо запищал монитор, на секунду ударив по нервам.

– Всё будет хорошо, – тихо сказал Платонов, глядя Дэвиду прямо в глаза. – Спасём. Любой ценой.

Потому что, спасая этого пациента, он спасал не только чужую жизнь – но и свою собственную.