Деньги не пахнут 7

Глава 11

Дилан был католиком, и потому прощание с ним устроили величественное, почти торжественно-гулкое, в одном из самых роскошных кафедральных соборов Филадельфии. Высокие своды поднимались как небесный шатёр, а от витражей на мраморный пол ложились пятна разноцветного света. В воздухе стоял терпкий запах ладана, будто сам дым молитв тянулся к куполу.

Но в глубине зала то и дело рождались негромкие, колкие шёпоты:

– Эй… это же Сергей Платонов?

– Где? Покажи…

Шорохи перетекали между скамьями, будто чужие взгляды скользили по затылку. Каждый такой поворот головы словно оставлял на коже холодное прикосновение. Вместо погружённой в тишину скорби – лёгкое напряжение, непрошеный шум, нарушающий святость момента.

Присутствие в соборе казалось не поддержкой, а помехой, чужеродной нотой в траурной мессе. Даже орган, глухо перекатывающийся под сводами, будто дрожал от смущения.

Поклонившись родственникам Дилана, чуть дольше задержав голову в знак уважения, пришлось уйти, пока сумрак собора не начал давить.

***

Аэропорт встретил прохладой кондиционеров и едким запахом кофе из соседней стойки. До Нью-Йорка хотелось добраться как можно быстрее, но у трапа частного борта уже ждали служащие, заметно нервничающие.

– Очень извиняемся, но подготовить самолёт раньше запланированного времени не получится. Нужно дозаправить, провести проверку безопасности…

Неожиданное изменение планов, и ничего тут не поделать. Пришлось брать билет в первый класс. Однако ожидание в лаундже оказалось почти мучительной формой безделья: часы едва текли, не минуты, а песчинки сухого раздражения.

Аромат дешёвого печенья, гул кондиционера, ленивый шорох чужих чемоданов – всё давило на нервы. Странным образом начали закрадываться мысли о том, что оставайся лучше в частном самолёте – время бы пролетело тише и спокойнее. Но трёхчасового ожидания позволить себе было нельзя.

Слишком много дел накопилось. Шесть недель, целых шесть недель ушли на лечение Дилана. Каждой клеточкой – туда, в борьбу, в надежду. И всё это время работа в сфере инвестиций постепенно отодвигалась на задний план.

Конечно, дела не были полностью брошены. Между Нью-Йорком и Филадельфией велось управление крупными проектами, а операционный директор, госпожа Крейн, уверенно держала весь процесс в руках, проявляя завидную выдержку. Но любая передача полномочий имеет предел: в конце концов, есть вещи, которые никто другой не сделает.

И вот теперь настала пора вернуться к тому, что требовало личного участия. Настоящей целью было добиться места среди основателей Next AI — и это задачей деньгами не решалось.

***

Обычная компания продала бы акции за крупные вложения. Но Next AI выросла из некоммерческой инициативы, и любые инвестиции в неё выглядели как пожертвования без права голоса. Главным полем битвы становился не капитал, а влияние – шанс получить место в совете директоров, в самом сердце будущей организации.

Вопрос же был в другом: сработает ли хоть какое-то влияние на тех, кто стоял у истоков? Люди из закрытого круга ИИ-экспертов Силиконовой долины мало кого подпускали к себе. Для них внешние знаменитости, даже с огромным медийным весом, оставались чужаками.

Но впереди оставалось десять месяцев: официальный запуск Next AI намечен на декабрь. Время ещё было. Предстояло стать фигурой, которую признают, уважают и пригласят за стол, где решаются судьбы технологий.

***

Когда наконец удалось вернуться в нью-йоркский офис, госпожа Крейн встретила у входа. По её выражению лица сразу можно было понять – новости неприятные.

– Три компании из списка отказались принимать наши инвестиции.

Она передала это практически устало, но с оттенком иронии, поджав губы:

– Как ни странно, иметь много денег вовсе не означает легко вложить их куда нужно.

И это была чистая правда. Проблема заключалась не в деньгах. Проблема заключалась в людях – и в стенах, которые они выстраивали вокруг себя.

Успех частного инвестиционного фонда оказался куда более оглушительным, чем предполагалось в самом начале. Сначала витала тревога: вдруг участников окажется мало, вдруг придётся тянуть за рукав хедж-фонды, уговаривая их войти в проект? Но затем словно плотину прорвало – заявки полетели одна за другой, и ожидаемые 7,5 миллиарда превратились в восемь, будто деньги сами нашли дорогу в руки.

Однако вместе с этим наплывом возникла неожиданная стена.

Пытаясь разместить столь огромный капитал, фонд столкнулся с упорным сопротивлением тех, кому эти деньги предназначались. Перспективные стартапы, словно спелые, но дикие плоды, отказывались даваться в руки.

Причина отказов звучала почти унизительно простым тоном:

– Они крайне не готовы терпеть вмешательство в управление. Говорят, готовы вернуться к разговору, если всё сведётся к участию в прибыли.

Речь шла о компаниях, находящихся на стадии раунда B. Каждая стремилась поднять порядка 200 миллионов. А фонд предлагал восполнить всю сумму целиком – предложение, от которого в обычных условиях не отказываются. Деньги лежали на столе, как роскошная приманка, блестящая на любой вкус.

Но технодельцы ощущали угрозу. Слишком уж странно и опасно смотреть на одного-единственного инвестора, выкупающего весь раунд. А когда выяснилось, что взамен требуется не только доля, но и место в совете директоров, в воздухе возник холодок.

Словно кто-то распахнул окно в разгар зимы, и ледяной ветер прошёлся по шее.

Госпожа Крейн, передавая сводку, замялась, будто проглатывала неприятную горечь:

– Говорят, права голоса ещё можно обсудить… Но место в совете – ни за что.

Запах кофе из её кружки смешивался с запахом бумаги и сухого воздуха офиса, а слова повисли между столами как туман: отказ от любого влияния на управление.

Однако для фонда вопрос стоял иначе. Без участия в управлении вложение такого масштаба превращалось в жест благотворительности, а не стратегическое действие. Технологии, за которыми велась охота, были нужны для борьбы с болезнью Каслемана, и без доступа к рычагам управления эти разработки так и остались бы мечтой в лабораторных стенах.

Проблема же лежала глубже простого несогласия. Silicon Valley и Уолл-стрит существовали в разных мирах – между ними зиял культурный разлом. В одном царили идеалисты: люди, которые дышат мечтой, спят с идеей, живут в будущем и верят, что пару гениальных строк кода способны изменить мир. В другом правят реалисты со стороны Лоуэр-Манхэттена: всё оценивается цифрами, графиками, прогнозами. Для одних – вдохновение, для других – доходность.

И вот теперь сферические мечтатели из Калифорнии видели угрозу: стоит допустить в совет директоров человека из мира финансов – и над их лабораториями нависнет тень калькулятора. В их слове "культурная разница" звучало не описание, а предупреждение.

Крейн говорила мягко, но с горечью:

– Даже учитывая репутацию Pareto Innovation… всё равно считают нас хедж-фондом в маске. Больше всего их пугает то, какой шлейф за ними потянется, если они примут наши деньги.

Среди идеалистов Силиконовой долины ходят свои легенды, свои страхи, свои правила чести. Стоит им связаться с фондом слишком рано – и на них клеймо: "испорчены жадностью". А репутация в их среде весит больше контрактов.

Проблема зрела по всем фронтам.

Этим стартапам была отведена роль ключевых ступеней – именно они должны помочь открыть путь в число основателей Next AI. Пропустить их – значит потерять шанс на место в совете директоров будущего гиганта.

Крейн осторожно спросила:

– Может, стоит поискать другие компании?

Ответ прозвучал так же твёрдо, как шаг по мраморному полу:

– Нет.

Выбор не был случайностью.

За каждым из этих стартапов стояли причины, технологии, люди – те самые кусочки мозаики, что должны были сложиться в дорогу к цели.

Среди бесконечного моря похожих компаний эти три считались самыми удачливыми лошадьми – теми, что вырывались вперёд и показывали лучшие результаты.

– Нужно лишь добиться, чтобы они согласились принять инвестицию. Посещение будет личным.

– Организовать встречи со всеми тремя?

Крейн, похоже, решила, будто намерение состояло в том, чтобы обойти каждую из фирм, отвергших предложение, и уговаривать их по очереди.

Ошиблась.

– Нет. Сейчас главное – имя. Запланируй всё на мероприятии, где будет как можно больше народу.

– Простите?

– Для начала нужно укрепить репутацию.

Пора было заявить о себе в Кремниевой долине.

***

Секретарю Николь было поручено разыскать событие, где наверняка соберутся ключевые люди из местной элиты.

Спустя несколько часов она принесла идеальный вариант.

Consciousness Hack Summit.

Под руководством известного нейробиолога это мероприятие представляло собой нечто вроде интеллектуального карнавала, где на стыке технологий и человеческого сознания рождались странные и смелые идеи.

– Говорят, туда в прошлом и позапрошлом году приходили очень известные основатели.

Настоящая мекка для идеалистов Кремниевой долины.

И лучше сцены не придумать.

Трое суток спустя Крейн и сопровождающий её спутник уже летели в Калифорнию.

После заселения в гостиницу и беглого обхода площадки ощущение отличия возникло сразу – будто воздух там пропитан другим электричеством.

Словно шаг в иной мир.

Хотя событие тоже называлось "саммитом", оно казалось иной вселенной по сравнению с привычными хедж-фондам встречами.

Участники разгуливали в расслабленных, мягких костюмах: хлопок, лен, натуральная шерсть. На лицах – мирные, будто медитативные выражения вместо хищных улыбок, которыми торгуют на Уолл-стрит. Вся атмосфера была такая же неторопливая, как их одежда: казалось, воздух пах смесью свежей мяты, древесной смолы и лёгкого сладковатого аромата комбучи, которую там тянули почти все.

Стенды поражали не меньше.

– Компания Synchro. Электростимуляция для управления эмоциями: снимает тревогу, дает ощущение собранности и внутреннего тепла.

Дальше – браслеты, считывающие мозговую активность; приложения, подбирающие музыку "для раскрытия человеческого потенциала"; аксессуары, обещающие просветление.

С первого взгляда место не напоминало центр передовой науки.

Но именно в этом и проявлялась подлинная сущность Кремниевой долины: сочетание высоких технологий и навязчивого стремления к духовному пробуждению. Здесь одинаково почитали и стартапы, и глубокие медитации, и поездки "за поиском души".

Осмотрев площадку, спутник направился в главный зал, где должна была начаться ключевая лекция.

В ту же секунду ощутилось, как взгляды обращаются в его сторону.

– Эй… это случайно не Сергей Платонов?

– Да ну. Как Сергей Платонов мог оказаться на таком мероприятии? Тем более в таком виде…

Брови у нескольких зрителей чуть приподнялись при словах "в таком виде".

Ведь наряд был выбран специально: видавшая виды футболка, простые джинсы, старые кеды – попытка раствориться в толпе. Видимо, тщетная.

– Слушай, это реально он… Касатка.

– Что он здесь забыл? Он вообще не вписывается…

В голосах слышалась лёгкая нота неприязни.

Конечно, дело было не только в одежде. Люди откровенно не понимали, зачем известному управляющему хедж-фондом появляться в самой сердцевине кремниевой субкультуры.

Если бы речь шла о типичном финансисте – вопросы были бы справедливы.

Но этот человек был иным.

Сцена саммита рассказывала о будущем, построенном на этике, на поиске новых горизонтов сознания, на заботе о человечестве. И для такого замысла место подходило идеально.

Умом стоящие вокруг это, возможно, понимали.

Но в их глазах всё равно жил образ Сергея Платонова, сформированный публикациями и новостями: холодный аналитик, акула рынка.

Чтобы разрушить недоверие, нужно было показать им другой код – их собственный.

Ничего сложного.

Метод был прост: выглядеть как они, пить то, что они пьют, двигаться в их ритме, говорить их языком.

Эта площадка давала редкое преимущество – здесь сам воздух работал на того, кто умел пользоваться символами. Впрочем, и внешность могла стать оружием: в такие минуты она превращалась в настоящий туз в рукаве.

Кроме того, идеалисты Кремниевой долины питали почти детскую веру в некую восточную мудрость, в скрытую духовность, будто укутанную в туман над горами. Достаточно было взглянуть на программу саммита: череда медитаций, тайцзицюань, звуковые ванны, дыхательные практики… Казалось, организаторы пытались собрать в одном месте все мифы о просветлении.

Подобное упускать было нельзя.

Во время медитационного часа зал наполнился мягким полумраком, пахнущим древесным маслом и тёплой мятой из диффузоров. Народ рассаживался на подушки, хлопок одежды тихо шуршал, словно ветер по сухой траве. Рядом устроилась Крейн, подогнув ноги с осторожностью человека, который делает это впервые. Тут же последовали наставления, произнесённые тоном старого монаха, веками практикующего тишину:

– Позиция лотоса и сидячая медитация – не одно и то же. Важно не тело, а состояние: когда дыхание и мысли сливаются.

– Дышать нужно низом живота. Чуть ниже пупка… там собирается энергия.

Короче, пантовался как мог.

Слова будто впитывались в полумрак, и многие вокруг слушали с удивлением, будто перед ними раскрывали секреты далёких храмов. На самом деле эти позы пришлось учить наскоро, прямо в кресле самолёта, но кому какая разница, если легенда звучит убедительно?

Разумеется, не всё шло гладко. На следующей сессии движения тайцзицюань получились такими угловатыми, что любой мастер покрылся бы холодным потом. Но достаточно было правильно брошенного слова – и неловкость мгновенно испарялась:

– Отец показывал другую версию, когда был ещё ребёнком. Похоже, здесь используют местную адаптацию…?

Стоило произнести такое – и всё встало на свои места. В один миг окружающие превратились в робких подражателей, неверно пересказывающих традицию, а вот фигура с чёрными волосами напротив становилась наследником древней школы.

А сам думал: "Какой к чёрту тайцзицюань в СССР…"

После этого некоторые подходили уже с настоящим интересом – просили поделиться знаниями, задавали вопросы, смотрели с лёгким трепетом. На такие запросы достаточным ответом служила едва уловимая, туманная, почти мудрая улыбка.

И всё шло идеально… пока к коврикам не приблизились чёткие, уверенные шаги.

– Не ожидал увидеть вас здесь.

Звук голоса принадлежал мужчине лет тридцати: светловолосому, подтянутому, с выражением человека, который предпочитает говорить по существу. Он коротко кивнул Крейн, а затем повернулся к спутнику:

– Впервые встречаемся лично. Шмидт, генеральный директор Tempest.

Tempest – одна из тех компаний, что привлекла особое внимание: персонализированная медицина, машинное обучение, амбициозные решения. Именно ей предлагалась крупная инвестиция в обмен на участие в управлении. И это же предложение было отвергнуто. Один из тех самых стартапов.

Шмидт, чуть прищурившись, осторожно произнёс:

– Мы уже сообщали свою позицию. Относительно инвестиций ничего не изменилось.

Тон будто намекал, что визит на саммит был чуть ли не попыткой добиться повторной встречи. Хотя по факту он сам подошёл.

– Сергей Платонов, вы, конечно, не похожи на обычного инвестора. Но хедж-фонд, по своей природе, работает ради прибыли клиентов. Это противоречит нашим целям.

Послание лежало на поверхности.

Темпест стремился казаться компанией, движимой высокой миссией индивидуального медицинского подхода. А любой фонд ассоциировался с холодным расчётом и желанием извлечь выгоду. Значит, сотрудничество якобы портило бы их образ.

Сложно представить более неудачный момент.

В груди поднялась волна раздражения – ситуация выглядела так, будто он пришёл сюда специально разрушить созданный образ. Ведь весь день уходил на то, чтобы утвердиться не как алчный финансист, а как носитель древней мудрости, далекий от цинизма рынка.

А теперь?

Легкое насмешливое ощущение: "Решил плеснуть холодной воды?"

Зрители уже начали собираться вокруг, перешёптываясь. Взгляды скользили от одного к другому, ловили напряжение.

Оставлять всё так было нельзя.

Голова слегка наклонилась, ладонь поднялась с мягким жестом, будто развеивая пыль.

– Извините, но разговоры о делах хотелось бы отложить. В это место пришли именно затем, чтобы ненадолго отдохнуть от работы.

Лицо Шмидта мгновенно напряглось. Теперь именно он выглядел тем самым "циничным бизнесменом", который не упускает случая обсуждать сделки даже посреди ритуала внутреннего равновесия.

Но он быстро перевёл дыхание и добавил:

– Просто хотел подчеркнуть, что даже в другой день ответ не изменится.

Каждое слово звучало как попытка подчеркнуть собственную непорочность, противопоставить себя миру денег: мол, "нас ведёт высшая цель, а вы – лишь прибыль".

Но… противник был выбран неудачно.

В играх с образами этот человек был на порядок выше.

Мысль о том, чтобы прямо сейчас наступить на горло Шмитту, проскользнула внезапно – как искра, вспыхнувшая на сухом воздухе. Его самодовольная осанка, выверенные жесты, короткие фразы, будто заточенные под лекции начинающим предпринимателям, располагали к тому, чтобы давать отпор. Аргументов хватало, и в споре этот тип уж точно не выиграл бы.

Но момент был неподходящим. Слишком простым казалось дать ему ответку – словно хлебнуть холодной овсянки. Зачем же тогда был весь этот перелёт, маскировка под восточного мудреца, терпеливое погружение в ритм саммита?

Цель была предельно ясна: выращивание репутации.

А в этом смысле обстановка складывалась даже удачнее, чем можно было ожидать.

Ведь что в мире вызывает больше всего интереса? Огонь да зрелище драки. И прямо тут, на мягком ковре среди запаха цитрусового масла и приглушённого гула голосов, зрелище начинало незаметно разгораться.

Однако проблема заключалась в двух вещах.

Во-первых, это всё ещё не тянуло на настоящий конфликт – лишь стерильный спор инвестора и генерального директора. Во-вторых, вокруг толпилось от силы человек десять. Слишком мало для того, чтобы имя Сергея Платонова разошлось по долине подобно эху.

Следовало расширить сцену.

С этой мыслью взгляд стал серьёзнее, голос – чуть глубже, будто события принимали иной оборот.

– Жаль, что вы отвергаете предложение…

За этой фразой последовала неуловимая тень сожаления – искусственно скроенная, но оттого не менее убедительная.

– Хотелось бы продолжить разговор, но смысла в этом, видимо, немного. В целом… возможно, ваша позиция действительно оправданна.

Голос оставил лёгкое послевкусие, словно под этими словами скрывалась куда более серьёзная трещина, чем простой деловой разлад.

– Ну что ж, желаю вам хорошо провести время.

Рука чуть двинулась в сторону выхода, тело сделало вид, будто собиралось удалиться, но это было лишь началом спектакля.

Дальше началась тихая игра, тонкая, будто вытканная из тени. На протяжении всего саммита Шмитт неизменно находил у себя за спиной спокойную фигуру Сергея Платонова. Стоило ему повернуться – тот уже неподалёку, будто случайно оказался в нужной точке пространства. Лёгкая улыбка, безмятежная, почти невинная, говорила: "Какая неожиданная встреча".

Если рычаг не ломается одним нажатием – можно давить долго, методично, пока металл не даст трещину.

Сначала Шмитт делал вид, что не замечает настойчивого сопровождения. Но после десятой такой "случайной" встречи его взгляд потяжелел, губы сжались, в голосе появился нажим:

– Вы… преследуете меня?

Возмущённый вопрос прозвучал почти на весь коридор. В ответ лишь удивлённо распахнутые глаза и легкое движение ладоней:

– Что вы! Просто так получается, что куда бы ни пошёл – вы уже там. Удивительное совпадение, не правда ли?"

– Повторяю ещё раз: вопрос инвестиций закрыт.

– Безусловно. И как уже говорилось ранее… это прекрасно понятно.

Шмитт впился взглядом, но возможности вывернуться у него не было – правила приличия давили на плечи сильнее, чем собственная раздражительность. В конце концов он резко выдохнул, как человек, который пытается не сорваться, и шагнул прочь.

Разумеется, следом за ним неспешно двинулась знакомая тень.

Так и перетекла эта необычная погоня в новую фазу – в зал, где как раз начиналась весьма занятная сессия.

Шум зала дрожал в воздухе, словно лёгкая вибрация от невидимого двигателя. Над головами участников медленно плыли тёплые лучи ламп, рассеивая слабый аромат полированного дерева и свежего кофе. На сцене сияла надпись "The Human Element: Redefining Value in Innovation", и под этим заголовком развернулся спор, обёрнутый в громкие слова о "сообществе, ценности и доверии".

Сергей Платонов вошёл в секцию чуть позже, и стоило лишь переступить через порог, как тяжёлый взгляд Шмитта прожёг пространство между ними. В голосе Шмитта звенела показная убеждённость, когда он заявил:

– Инновации строятся на ценности и доверии внутри сообщества. Но стоит начать превращать эту ценность в прибыль и цифры – и сама основа сообщества рушится.

В зале прокатилась волна приглушённых выдохов. Фраза была адресована явно не в воздух – её острие целилось в конкретного человека, того, кого здесь окрестили чем-то вроде ходячего калькулятора, разрушителя милых сердцу идеалистов. Символом капитализма, который шагами в цифрах вытаптывает хрупкие связи между людьми.

Но ответ прозвучал спокойно, мягко, со вкусом и вежливостью. и лёгкой улыбкой, будто бы рождённой в тишине чайной церемонии.

– Занятная мысль. На Западе подобные явления действительно встречаются. Но позвольте поделиться опытом другой культуры. Особая связь между соседями, друзьями… глубокое эмоциональное родство, не вполне совпадающее с привычным дружеским чувством.

В зале стало чуть тише, будто воздух сам прислушался.

– Прелесть этого в том, что в ней естественным образом живёт экономическая составляющая. На свадьбах или похоронах люди обмениваются деньгами – и этот обмен укрепляет доверие, а не разрушает его. Цифры, как ни странно, не ломают общность, а делают её крепче.

Взгляд Шмитта дёрнулся, будто кто-то незаметно ткнул его в самое больное. Снова и снова пытался он отодвинуть этого навязчивого оппонента, но тот упорно держался рядом. И теперь, посреди открытой дискуссии, получил аргумент, который невозможно разрезать без риска показаться недалёким белым идеалистом, не понимающим чужих культур.

Неудивительно, что на лице Шмитта проступило раздражение.

Впрочем, упрямое сопровождение дало плоды. Слухи, тихие, как шелест бокалов на коктейльном приёме, начали протягивать свои нити.

– Что там у тебя со Шмиттом? – спрашивали участники вечером, лениво покачивая в руках напитки.

– Да так… разошлись во мнениях по поводу инвестиций, – звучал ответ, подчеркнуто скромный.

– Да уж, похоже, дело не только в этом.

– Простите, не могу рассказывать подробности… будет некрасиво по отношению к нему.

Каждый намёк оставался висеть в воздухе, как лёгкий аромат цитрусов, и только усиливал любопытство.

На следующий день настал момент, который, казалось, ждали все – сессия "Intention Setting Circle". Комната наполнилась мягким звоном поющей чаши, вибрация которой растекалась по пространству, как тёплая вода. Люди сидели кругом, вглядываясь друг в друга поверх внутренней тишины.

– Здесь можно говорить о самых смелых мечтах, – произнёс фасилитатор ровным, медитативным голосом. – Не думайте о реалистичности. Делитесь тем, что зажигает душу. Расскажите о своём проекте-лунной ракете.

Один за другим участники поднимали головы и делились. О нейроинтерфейсах для тех, чья речь угасает от болезней. О глобальной платформе медитации для объединения сознаний. О машинах, умеющих расшифровывать сны и превращать бессознательное в топливо личного роста.

Вскоре очередь дошла до Шмитта. Он расправил плечи, а в голосе зазвенела уверенность, будто натянутая струна.

– Мы живём в век разрозненных медицинских данных. Человеческое тело, окружающая среда, генетические сведения – всё это собирается, но остаётся бессмысленным набором фрагментов. Цель Tempest – соединить их в единую систему и создать операционную платформу для здравоохранения.

В воздухе пахнуло масштабом.

– Это не просто предсказательная модель ИИ. Это сочетание машинного обучения и человеческого врачебного опыта, позволяющее каждому человеку выбирать лучшее. И мы создаём уникальные решения для каждого пациента.

С этими словами Шмитт перевёл взгляд в сторону, и этот взгляд полыхнул прямым вызовом – тяжёлым, как глухой удар в стену, от которого вибрация разлетается по комнате.

Взгляд Шмитта говорил куда больше слов – острый, как холодное лезвие, будто спрашивал: "Понимает ли такой человек, утопающий в цифрах, что вообще значит настоящая мечта?"

Воздух вокруг дрожал от накопленного напряжения, словно перед грозой. Наступал момент, когда долгий разгон наконец должен был перейти в удар.

На губах появилась тихая, почти незаметная улыбка. Затем прозвучал голос – спокойный, тягучий, будто в помещении растёкся аромат тёплого мёда.

– Есть близкий человек, тяжело болеющий редким заболеванием, известным как болезнь Каслмана. Всего около двух с половиной тысяч случаев в год. Из-за низкой прибыльности никто не торопится искать лекарство…

Слова про редкую болезнь врезались в тишину, словно кто-то открыл настежь окно и впустил резкий порыв ветра. Взгляды участников обернулись, наполнились растерянностью – ожидали рассказов о покорении финансовых вершин, о миллиардных фондовых дерзостях, но услышали совсем иное.

– Задуман проект, способный лечить даже такие забытые недугами судьбы. И лекарство от болезни Каслмана будет найдено.

Это и был тот самый замысел-мечта.

Не красивая сказка – истинная цель, прорезающая вторую жизнь, как нить через тёмную ткань.

– С нынешними темпами развития ИИ всё возможно. Технически – да. Но проблема не в технологиях. Настоящая проблема в том, что за это никто не берётся. Не приносит прибыли.

Плечи поникли в печальной искренности, голова склонилась – жест, отточенный словно тень в дуэли взглядов со Шмиттом. Потом взгляд медленно скользнул на него…

На лице Шмитта появились трещины, будто по свежему льду прошла тяжёлая нога.

Кажется, дошло.

Люди вокруг тоже всё поняли. На лицах проступило осознание, медленно, как чернила на промокашке.

– Так вот почему он добивался инвестиций… редкие болезни…

В той истории, что незаметно выросла из тумана недомолвок, всё выглядело предельно ясно.

Сергей Платонов – разоблачитель жуликов из мнимых медицинских стартапов, защитник средств простых людей, Касатка, стоящая на страже честной медицины. Он предлагал Шмитту вложиться в проект редких заболеваний, но тот отказался – дескать, прибыли нет.

А Платонов, хоть и разочаровался, лишь сдержанно признал: "Понимаю. Это трудное решение…"

Теперь становилось очевидно, кто в этой истории смотрел только на деньги.

Если Шмитт продолжит упрямствовать, вся его "Tempest" превратится в красивую витрину, игнорирующую пациентов, которым никто не хочет помогать.

Но всё это было только началом.

Пришло время поднять собственное имя над этим залом.

– Разумеется, инвесторы хедж-фонда тоже не станут поддерживать такой проект. Как уже сказано, прибыли нет. Поэтому…

Пауза упала тяжёлой каплей на гладкую поверхность внимания. Все головы едва заметно наклонились, ловя каждое слово.

– Поэтому планируется выделить из личных средств один миллиард долларов на разработку лекарства от болезни Каслмана. Есть большие надежды на потенциал искусственного интеллекта. И если у кого-то найдутся технологии или идеи, способные помочь – двери открыты. В любое время.

***

После этого слухи поднялись, как пожар в сухом лесу.

– Нашёл причину спора Платонова со Шмиттом! Всё из-за инвестиций в редкие болезни!

– Редкие болезни?!

Обсуждение их конфликта стало главной темой саммита. Репутация Сергея Платонова раздувала историю, как ветер раздувает угли.

Гений стратегий. Человек, который поднял на щит этичность инвестиций. И вот – стычка с перспективным основателем стартапа.

Такие истории распространяются без усилий.

– Говорят, он готов вложить миллиард в лекарства от редких болезней с помощью ИИ?!

Сначала – шок. Потом, по мере того как мысль оседала в умах, в глазах людей загустел блеск – смесь жадности, вдохновения и расчёта.

Силиконовая Долина любит говорить о "человечности" и "инновациях". Но под всеми речами всегда живёт настоящий двигатель прогресса.

Деньги.

Особенно если речь идёт об искусственном интеллекте.

Создание сложной модели искусственного интеллекта стоило как целый маленький космос. В воздухе чувствовалась смесь запаха электроники и холодного кондиционированного воздуха серверных залов, где гудели массивные кластеры, испуская едкий запах нагретого металла. Каждый вычислительный узел работал, будто маленькая печка, издавая глухое гудение, а цифры и данные, проходя через него, создавали невидимый ритм, почти ощутимый на коже, как вибрация от сердца машины. Миллиарды помеченных и классифицированных данных ждали своей очереди, а эксперты, словно алхимики, сутками исследовали их, перебирая, уточняя, превращая хаос в структуру. Даже стартовый капитал, чтобы окунуться в этот мир, был астрономическим, словно гора золота лежала перед дверями лаборатории.

Но вопросы венчурных капиталистов звучали одно и то же, острые и предсказуемые, как холодный ветер через щель: "Технология реально работает?" "Когда она начнёт приносить прибыль?" "Потенциал рынка подтверждён?"

Разработчики, измученные долгими ночами и бессонными вечерами, не могли дать ответа. Как можно гарантировать результат, если сама технология ещё не рождена? Это была парадоксальная ловушка: без денег нельзя создать продукт, а без продукта денег не получить.

И вдруг. Для тех, кто застрял в этом замкнутом круге, появление Сергея Платонова стало словно вспышка света в темной комнате. Его условия были необычайно просты: "Может ли эта технология помочь лечить болезнь Каслмана?" Ни слов о рынке, ни о прибыли – только цель. Деньги текли почти свободно, но с глубоким смыслом.

Слухи быстро распространились среди разработчиков. В лабораториях, в кафе возле кампуса, среди серверных залов и шумных конференц-залов слышались шёпоты: "Попробуем подойти к нему?" "Пожалуй, стоит. Терять нечего."

И каждый, кто осмелился, шел к нему. Сергей Платонов встречал каждого с вниманием, словно ощущал пульс их усталости и амбиций. Вопросы задавались точно, иногда остро, а решения принимались на месте, без промедлений. "Мы поддержим начальное финансирование в пять миллионов долларов для разработки вашего проекта модели," – слышалось, и сердца разработчиков подпрыгивали.

"Но есть одно условие," – добавлял Платонов, и голос его звучал мягко, но твердо, напоминая о силе ветра, который гнет деревья, но не ломает их. "Если модель окажется успешной, исследуйте возможность применения её для болезни Каслмана. Это проект-мечта для лечения этой болезни."

Простое условие: если результат будет – применить для настоящей миссии.

Для разработчиков, измученных бесконечными требованиями венчурных фондов и строгими условиями инвесторов, это стало настоящей отдушиной. "Нужно ли нам ещё и технологии визуализации?" – спрашивали они, глядя на свои мониторы с усталыми глазами, полными надежды. "Просто попробуйте. Есть команда, что получила семь миллионов на модели распознавания паттернов," – советовали коллеги.

В глазах этих людей загорелся огонь – свет надежды. Появление Сергея Платонова стало лучом в темноте. Он объявлял вызов не через хедж-фонд Pareto Innovation и не через его аффилированные структуры, а как индивидуальный игрок. Настоящий проект-мечту.

Финансирование, которое он предложил, составляло целый миллиард долларов – сумма, равная вложениям учредителей Next AI. Среди них были руководители известных компаний, но каждый участвовал как частное лицо, без корпоративной маски. И это было ключевым условием.

Интуиция Сергея Платонова не подводила. На следующий день к нему подошёл новый человек, чьё лицо казалось знакомым, хотя встреча происходила впервые.

– Сергей Платонов? – прозвучало ровно, с лёгкой ноткой уважения и любопытства. – Много о вас слышал. Я Алекс Сандер, CEO Hatchwork.

Алекс Сандер. Мужчина, который позже станет руководителем Next AI. И в тот момент каждый звук, каждый шаг и каждое слово казались предвестником будущей революции в мире ИИ и медицины.