Деньги не пахнут 7

Глава 10

По коридору больницы тянуло прохладой, пахло хлоркой, горячим пластиком аппаратов и чем-то едва уловимо металлическим. Стоило пройти несколько шагов – и из-за дверей, из-за стоек регистрации, из-за приоткрытых палат начинали шептаться голоса, осторожные, приглушённые, будто опасались потревожить воздух.

– Это… тот самый, что ли…

– Косатка? Чего он здесь делает…

После последней громкой истории слухи расползлись по всей больнице, и теперь каждый взгляд будто обжигал затылок, словно острые иглы. Но никто не рискнул приблизиться. И правильно сделал бы – рядом с Дэвидом приходилось почти бежать, шаги гулко отдавались по линолеуму, темп не позволял ни остановиться, ни выдохнуть спокойно.

– Ещё сутки назад всё было очень плохо, – повторял Дэвид, не замедляя шага. Голос хрипел от бессонницы. – Температура сорвалась до тридцати девяти с половиной, давление рухнуло, шок развился буквально за минуты. Почки почти остановились, сатурация упала ниже восьмидесяти. Протащили его через это только за счёт ЭКМО и диализа. Еле-еле удержали.

В словах звучала тяжесть – та, что остаётся после ночей, проведённых у мониторов.

– Значит, цитокиновый шторм, – раздалось в ответ.

– Да, самый настоящий.

Иммунитет пациента сложился, как карточный домик, – внутри тела бушевала буря.

– Выходит, путь MTOR тут ни при чём. Касательно Дилана…

Это имя висело над всей ситуацией, словно тень.

Дилан.

Парень, с которым уже доводилось пересекаться раньше. Тогда показатели его анализов – скачки креатинина, причудливые волны IL-10 – показались подозрительно знакомыми, отражая собственную историю, написанную болячкой. И тогда закралось предположение: может, он такой же?

Но подтверждение, вместо удовлетворения, принесло горький привкус. Для исследований – шаг вперёд. Для Дилана – приговор. Тот самый тип заболевания, при котором известных методов лечения нет.

Дэвид остановился перед нужной дверью и распахнул её.

В палате пахло усталостью, кофе из автомата, резиной перчаток и томлением, которое бывает там, где ждут слишком долго. Джесси, с запавшими глазами, тяжело поднял голову.

И неожиданно – Рейчел. Глаза у неё были красные, причёска растрепалась, будто она снова и снова хваталась за волосы в отчаянии.

Возле стены стояли родные Дилана. Однажды они уже встречались – в тот раз лица светились надеждой. Теперь же на них застыло странное выражение, какое бывает у людей, когда улыбка больше не получается, а плакать сил нет.

Они попытались приветствовать, но губы дрогнули лишь на половину движения. В ответ им достался лишь короткий, спокойный кивок.

Кровать возвышалась в центре палаты, окружённая стойками с прозрачными пакетами, проводами, шлангами.

– Дилан? – прозвучало тихим, ровным тоном.

Под кислородной маской лицо лежащего казалось почти прозрачным. Глаза приоткрылись медленно, будто веки налились свинцом. На секунду уголки губ поднялись – слабая, призрачная тень улыбки.

– Самое тяжёлое, возможно, позади… – произнёс Дэвид глухо.

Но состояние говорилo совсем другое. Ритм сердца пробивался на монитор неровными, беспокойными всплесками. Давление держалось на опасно низкой грани. На коже выступали тёмные кровоизлияния, словно пурпурные следы от удара. Вся фигура пациента распухла, будто вода внутри тела не находила выхода.

Дверь распахнулась вновь. В палату вошли врачи – запах медицинских халатов, прохладный воздух коридора, шуршание бумаги. Позади заведующего маячили испуганные, изумлённые лица интернов и ординаторов.

– Сергей Платонов?

– Он? Здесь?..

Удивлённые возгласы прокатились по палате, как лёгкая волна.

Никто не ожидал увидеть в больничной комнате того, о ком шепчутся в холлах, словно о мифическом звере.

Под тусклым светом лампы шум в палате будто споткнулся и затих, словно кто-то накрыл его плотным пледом. Едва слышный писк аппаратуры отдавал в висках, навевая ощущение густого, вязкого воздуха, наполненного запахом антисептиков и стерильного холода. Лечащий врач одарил присутствующих резким, отрезвляющим взглядом – такой, от которого сразу смолкают даже самые громкие.

В этом тяжёлым комком повисшем молчании врач наконец заговорил, медленно, словно выбирая слова на ощупь:

– Сейчас у нас, по сути, два пути. Первый – попытаться подавить воспалительную реакцию мощными иммунодепрессантами, но…

Эта мера могла приглушить лишь видимые проявления болезни, не дотянувшись до того, что скрыто глубже. Всё это напоминало попытку накрыть восстание иммунной системы тонким пластырем – бесполезную и наивную.

– Второй вариант… это экспериментальный метод, предложенный вашим фондом.

Врач прекрасно знал, о каком подходе идёт речь.

То самое лечение, сродни игре "русская рулетка": выбор одного из десяти предполагаемых иммунных путей, участвующих в развитии болезни Каслмана.

Но в его взгляде мелькала тревога, густая, как тень позднего вечера.

– Методы, представленные здесь, – чистая теория. Рапамицин у некоторых пациентов давал положительные результаты, но остальные способы…, – он покачал головой, и ткань халата тихо шуршнула, подчёркивая паузу. – Их никто никогда не пробовал.

Перед всеми раскидывалась территория неизведанная, как белое пятно на старой карте. Ни случаев, ни статистики, ни чьего-то опыта – только догадки и холодный риск.

– Это ничем не отличается от русской рулетки. И если мы решимся, первым, кто нажмёт на курок, станет Дилан.

Он сказал это сухо, но в голосе просквозил едва уловимый надлом. Врач понимал необходимость поиска новых решений, но это вовсе не значило, что он готов их поддержать.

– Разумеется, кто-то должен сделать первый шаг. Но должен ли это быть именно Дилан?.. Пока предлагаю заняться контролем симптомов и понаблюдать.

Его слова утонули в тихих рыданиях семьи Дилана. Воздух наполнился дрожью – словно от тонких стеклянных колокольчиков, звенящих в груди у каждого присутствующего.

– Недостаток доказательств ещё не значит, что мы идём вслепую, – прозвучало твёрдо, почти негромко, но в тоне звенела уверенность, как металлическая струна. – Будут задействованы все доступные ресурсы, чтобы выбрать лучший из возможных вариантов.

– Но откуда уверенность, что это действительно лучший вариант? – резко вмешался кто-то из врачей, голосом, в котором слышалась усталость от постоянной борьбы с неопределённостью.

Ответ последовал жёстче, почти с холодным блеском:

– Диагностика больниц ограничена. Биотехнологические компании, в которые вложены средства, располагают технологиями куда более высокого уровня. Они будут подключены полностью.

– Но это всё равно лишь предположения.

– Любое медицинское решение – предположение. Всегда. Но разве лучше ждать, заведомо не леча, чем рискнуть, пусть и опасным, но с реальным шансом?

Лечащий врач поморщился, будто от слабой боли. Он знал: нынешние назначения – всего лишь временная заплата, тонкая и непрочная.

– Решение за семьёй пациента.

Тишина снова накрыла комнату, тяжёлая, как мокрый войлок, но её прорезал ясный, чистый голос:

– Нет. Это решение не должно принимать ни врачам, ни семье.

Говорила Рейчел.

Пока обсуждение превращалось в словесную схватку, она сидела рядом с Диланом, тихо и тщательно объясняя ему каждый нюанс, каждую опасность и каждую надежду.

– Решение принадлежит самому Дилану.

Медики замолчали. И не только они – даже воздух будто задержал дыхание.

Рейчел наклонилась к Дилану, её голос стал мягче, теплее, но чёткий как стекло. Она повторила всё ещё раз, медленно, без суеты. Пятнадцать долгих минут, заполненных шуршанием кислородной маски и мерным гудением аппаратов.

– Дилан, какой путь ты выбираешь?

Он не мог произнести ни слова – маска прижималась к лицу плотнее, чем хотелось бы. Но ответ был кристально ясен.

Лёгкая улыбка коснулась его губ. Его рука поднялась, чуть дрогнула, но сохранила уверенность. Большой и указательный палец вытянулись, складываясь в жест, который все узнали мгновенно.

Он медленно потянул невидимый курок.

– Бах.

Беззвучный выстрел разорвал комнату, громче реального.

– Похоже, решение принято.

Дилан выбрал риск. Выбрал нажать на курок.

***

Под потолком лабораторного блока дрожал тусклый свет, отражаясь от металлических стоек и оставляя на белых стенах холодные отблески. В воздухе ощущался терпкий запах спирта, смешанный с лёгкой горечью нагретой пластмассы от работающей аппаратуры. На столах мерцали экраны анализаторов, похожие на крошечные окна в переплетение иммунных механизмов.

Исследование упрямо сводило сложную сеть иммунных реакций всего к десяти подозрительным путям. Десять возможных сбойных цепей, среди которых скрывался источник болезни. Но какой именно механизм дрогнул первым – оставалось загадкой, тихой и коварной, будто затаившийся зверь.

Начальные госпитальные анализы позволили отсечь некоторые варианты. Лёгкое постукивание электронных клавиш, шелест бумажных распечаток, запах свежей краски на графиках – всё это сопровождало обсуждение врачей.

– По ELISA и маркёрам ангиогенеза, а также по результатам сосудистой визуализации, отклонений по VEGF-A не видно.

– Учитывая уровни рецептора IL-2 и CRP, синдром активации макрофагов тоже маловероятен. Показатели активации комплемента в норме.

Словно слои тумана, одни из путей рассеивались и исчезали. Но оставшаяся пятёрка механизмов – упрямая, сложная – продолжала тускло тлеть, как огоньки под золой.

Среди них оставались:

– истощение Т-клеток и нарушения в регуляторных механизмах,

– чрезмерная активность пути NF-kB,

– сбой в PI3K/AKT-сигнальной системе,

– проблемы в работе JAK–STAT,

– либо нарушения в TLR-сигналинге…

Больничных тестов стало недостаточно – они разбивались о предел возможностей, как волны о бетонный пирс.

Возникла необходимость идти дальше.

В этот момент в дело вступили деньги, связи, частные лаборатории. Их возможности были тоньше, точнее, почти ювелирны.

Обычная клиника могла лишь поверхностно изучить состояние Т-клеток, тогда как высокотехнологичные компании умели различать важнейшие маркёры истощения – PD-1, TIM-3, и другие, что обычно скрыты от стандартной диагностики. Аппараты, ещё не допущенные в массовую медицину, могли напрямую определять активность связывания NF-kB с ДНК, словно подглядывали за самой сутью иммунного сигнала.

Год 2015-й кипел биотехнологическим расцветом, и эксперименты, до которых больницы могли добраться лишь через годы, уже вовсю использовались в корпорациях: тонкая протеомика по сигнальным путям, фосфорилированные STAT-белки, анализы, нацеленные на специфические сегменты TLR-системы.

В адрес таких компаний отправлялись просьбы, усиленные внушительными суммами и именем Сергея Платонова. В условиях рынка, жадно ищущего крупные инвестиции, лаборатории открывали для него любые двери. В предложениях сквозил прямой намёк:

– Наш фонд видит высокий потенциал в вашей разработке. Рассматривается вложение не менее 200 миллионов долларов.

Имя Платонова, одного из самых заметных инвесторов в сфере медицины, действовало как пароль. Компании, мечтающие о капитале, мгновенно перестраивали расписание, сдвигали приоритеты, создавали исключения. Машины запускались раньше положенного, образцы шли в анализ без очередей, исследователи ночевали в лабораториях.

Так удавалось вырвать у времени драгоценные дни.

Но даже при таких усилиях срок ожидания неумолимо оставался прежним: от двух до четырёх недель. И за это время каждый день для Дилана был борьбой. Сильнейшие иммунодепрессанты удерживали болезнь на краю, как тяжёлый люк удерживает нарастающий жар подземного кратера. Внутри него продолжала тикающая мина, и вся надежда держалась на его воле.

Десять долгих дней. Десять ночей, пахнущих лекарствами, металлическим холодом кислородной маски и усталостью близких.

Но Дилан выстоял. Упрямо, будто цепляясь пальцами за край пропасти.

И наконец пришли результаты.

Однако даже долгожданные данные встретили врачей новой преградой – высокой, почти неприступной.

– Удалось исключить TLR-путь… но остальные четыре остаются возможными.

Почти месяц ожиданий, десятки анализов, сотни страниц данных – и лишь один вычеркнутый механизм из пяти.

Такова природа иммунной сети: одно нарушение дергает другие, запускает цепные реакции, и в итоге каждое звено начинает кричать одинаково громко. Разобрать, кто начал первым, оказывалось почти невозможным.

– Значит, виновник скрывается среди этих четырёх…

Научный арсенал исчерпал свои возможности. Дальнейший путь переставал быть тропой знаний и постепенно превращался в тропу решений.

В палате, пропитанной запахом антисептика и лёгкой горечью стерильных перчаток, снова пришлось вступать на землю, где нет ни карт, ни указателей, ни хоть какой-то уверенности. Воздух в коридоре перед комнатой Дилана был плотным, тревожным, словно натянутый канат, по которому приходилось идти босиком – осторожно, чувствуя каждую шероховатость и колебание.

Нужно было сделать выбор, когда сама почва под ногами едва держала.

– Если ударить по путям JAK–STAT и NF-kB в первую очередь, можно получить ответ быстрее всего. Руксолитиниб, бортезомиб и дексаметазон… первые признаки улучшения могут появиться через две–четыре недели…

Так был спущен первый курок.

Два наиболее вероятных виновника воспалительной бури подверглись удару. Если источник бедствия скрывался там – шторм угас бы, послушно сложив крылья. Но время показало другое.

– Состояние ухудшается! Крах! Срочный вызов! Код синий!

Хриплые крики персонала, топот нескольких пар ног, стук тележки с оборудованием – всё это ворвалось в коридор, словно косой порыв зимнего ветра. Выяснилось: причина пряталась не там. Временное облегчение, на которое так надеялись, растаяло, будто иней под дыханием.

Дилан выжил. Едва. Но тело его, измученное, натянутое как перетёртая нить радионити, достигло границы.

– Следующего приступа он не переживёт.

Слова врача прозвучали почти глухо, будто были произнесены через слой воды. Ощущение тяжести навалилось на всех, будто потолок стал ниже на метр. Эксперименты, похоже, тоже подходили к концу. Оставалось два направления. Два пути – и бесчисленное количество сломанных рычагов внутри каждого. И шанс, что ни один из них не верен.

Впереди зиял длинный, почти бесконечный путь. Но попытка осталась одна.

И здесь возник разлад. Дэвид и Сергей Платонов – оба уверенные, оба блестящие специалисты, но мысли их разошлись, как два луча, пробившиеся из одной точки.

– Надо попробовать пембролизумаб. У Дилана аномально высока экспрессия PD-1 и PD-L1. Если вернуть Т-клеткам силу, подавив тормоз… возможно, это выход…

– Это слишком опасно. У больных синдромом Каслмана он может вызвать смертельные судороги. Лучше выбрать идеалисиб – риск меньше…

Их голоса летели над столом, над графиками и распечатками, над тихим писком мониторов. В каждом доводе звучала логика, но не было истины. Только догадки – хрупкие, как стеклянные нити.

К спору подключился лечащий врач, его голос был сух, напряжён, словно струна.

– Сперва нужно погасить цитокины руксолитинибом и дать пациенту восстановиться.

– Но он уже не реагировал на схожие препараты. Какая гарантия, что этот сработает? – парировал Сергей Платонов, настаивая на персонализированном ударе, пока ещё оставалась возможность.

Дэвид требовал осторожности, пошаговой проверки. Врач настаивал на паузе. Слишком много голосов – и ни одного ответа. В воздухе витала растерянность, гуще даже, чем запах дезинфекции.

И тогда Рейчел вновь стала точкой опоры.

– Решение принадлежит Дилану.

Её слова прозвучали удивительно спокойно. Она развела перед Диланом все возможные варианты – сложные, пугающие, обрывочные. Каждую мысль объяснила тихо, мягко, словно распутывала узел на старой верёвке.

И Дилан сделал выбор.

– Ты… правда уверен? – выдохнул кто-то, пытаясь уловить хоть тень сомнений.

Но ответ оказался несгибаемым.

Он выбрал самое рискованное. Тот путь, что предложил Сергей Платонов. Тот, который обещал самый яркий шанс – и самую глубокую пропасть. Он понимал: другие меры уже не вернут силы. Промедление только приближало конец. Значит, оставалось идти на пределе.

Дилан поднял руку и, чуть согнув пальцы, словно по воздуху скользнул мягкий, почти неслышимый жест.

– Бах.

Снова воображаемый выстрел разорвал воздух тишиной.

Так было принято решение.

Через три дня, под едва слышный писк монитора и ровный холод ламп дневного света, прозвучали слова врача, пахнущие печалью и стерильностью:

– Время смерти – 10:49 утра.

Дилан ушёл.

В тот самый миг, когда врачебным тоном было произнесено слово "смерть", будто из человека вытянули все жилы. Колени предательски смягчились, и мир вокруг покачнулся, словно коридоры больницы наполнила тягучая, удушливая тишина. Воздух пах антисептиком, холодным металлом и чем-то обречённо тяжёлым – запахом, который обычно появляется в местах, где надежда сдаётся.

В голове крутилась мучительная мысль: "Неужели всё было ошибкой?"

Сергей Платонов предложил Дилану лечение на основе блокаторов PD/PD-1 – тех самых, что действуют как своеобразный тормоз иммунной системы. В организме есть такие иммунные "контролёры", не позволяющие защите тела зайти слишком далеко, словно педаль тормоза в машине. В анализах Дилана был найден сбой именно в этом механизме, и потому применение блокаторов PD-1/PD-L1 выглядело логичным решением. Даже теперь, оглядываясь назад, трудно было назвать тот шаг необоснованным.

Тем более, что сначала лечение действительно подействовало: дыхание мальчика стало ровнее, лицо посветлело, словно в нём теплился осторожный огонёк жизни. Но этот огонёк оказался недолговечным – болезнь снова рванула вперёд, не оставляя пространства для иллюзий.

Выяснилось, что проблема крылась глубже; блокатор был лишь вспомогательным средством, а не ключом к спасению. Возможно, для победы требовалась сложная комбинация разных терапий. И если текущее вмешательство помогло хотя бы найти один из недостающих элементов, значит, оно имело смысл. Ошибкой оно не было. Скорее – недостатком знаний. Неизбежным для первого шага в темноту.

Но привыкнуть к провалу трудно. Удар вышел оглушающим, как удар хлыста по голой коже.

В этот момент раздался отчаянный, дрожащий вскрик:

– Шон!

Мать Дилана вцепилась в рукав Шона, её пальцы дрожали, а лицо было мокрым от слёз.

– За что… зачем была предложена такая опасная возможность…?

Её плечи тряслись мелкой судорогой, и муж обнял её, стараясь хоть чуть-чуть удержать от распада.

– Только не вини Шона… Ты же знаешь, – вспыхнул в его голосе уставший надрыв, – это был выбор самого Дилана.

– Но… когда ребёнку показывают такую надежду… что ему ещё оставалось выбрать? – прошептала она сквозь рыдания.

В её словах звучала истина. Варианты, которые предложили Дэвид и лечащий врач, были расплывчатыми: ждать, тянуть время, отсчитывать дни. А путь, который предложил Сергей Платонов, был прямым, словно лезвие ножа. Выздоровление или смерть. Быстрая развязка, в которой можно было выиграть всё. Или потерять.

Такая перспектива нередко манит сильнее всего.

– Нет. Это был выбор Дилана, – голос Рейчел отозвался твёрдо, как стук каблуков по кафелю.

Она шагнула ближе, в её глазах блестела смесь скорби и силы.

– Все же знают… Дилан всегда был самым смелым. Тем, кто идёт первым.

Могут ли такие слова залатать дыру в сердце матери, потерявшей сына? Конечно нет. Но Рейчел всё равно обняла её – осторожно, но крепко. И мать Дилана, не выдержав, рухнула в её объятия, дав волю рыданиям.

Похоже, Рейчел часто бывала в палате, проводила рядом много времени. Между ней и семьёй Дилана явно была связь, о которой никто не упоминал. И уж точно не такая, как у тех, кто врывается в больницу лишь в минуты кризиса и принимает решения, от которых зависит чья-то жизнь.

Пока Рейчел и Дэвид утешали родителей, Джесси бросила взгляд в сторону Шона – молчаливый знак: лучше сейчас уйти. Шон едва заметно кивнул и шагнул за дверь.

Пустой коридор встретил приглушённым гулом вентиляции и горьковатым запахом хлорки. Где-то вдалеке щёлкнул автомат лампы, и холодный свет пролился на стены.

– Шон?

Знакомый голос окликнул его сзади.

Это был двоюродный брат Дилана. Имя вспоминалось смутно, но лицо запомнилось: парень стоял возле мальчика почти каждый раз, когда в палате что-то происходило. Казалось даже странным, что родственник не первой линии так неизменно находился рядом.

Хотя о том, как ведут себя семьи, знали далеко не все. Не всем дано иметь такую роскошь, как родственные связи.

Двоюродный брат Дилана стоял, переминаясь с ноги на ногу, с тем самым растерянным выражением, которое появляется на лице человека, пытающегося подобрать слова среди запаха хлорки и стылой больничной тишины.

– Тётя… просто не выдерживает. Если бы не ты, Дилан вообще бы не получил нормального лечения.

В этих словах звучала тяжёлая правдивость.

Семья Дилана не имела страховки. Формально больницы в таких случаях обязаны лечить всех одинаково, но всем известно, как в действительности исчезают определённые варианты терапии, будто их никогда и не существовало.

– Тётя всегда говорила, что благодарна тебе. Просто… такая болезнь, такие расходы… нам это было не по силам…

Сумма, требовавшаяся на лечение, тянула на шесть миллионов долларов – деньги, неподъёмные для семьи, где каждый доллар добывался тяжёлым трудом и надеждами.

– Но всё равно… даже зная это… так трудно не думать: вдруг можно было выбрать иначе? Вдруг был шанс, пусть малый, но шанс…

На его лице проступила вина, смешанная с отчаянной попыткой найти хоть какое-то объяснение.

– Так бывает. Всегда так бывает.

Подобные разговоры не редкость в больничных стенах: стоит исходу оказаться трагичным, как любой выбор начинает казаться неправильным. Семьи ищут альтернативу, которой не было, пытаются представить, что другой путь мог привести к чуду.

Но правда оставалась простой: даже если бы семья пошла по предложенной Дэвидом дорожке или прислушалась к лечащему врачу, конец был бы тем же. Те методы лишь растягивали последние дни, не меняя сути. Просто медленное ожидание.

Трудно, однако, произнести подобное вслух родным, которые держат в руках пустое место там, где раньше было сердце ребёнка.

Поэтому прозвучало лишь короткое и единственное возможное:

– Понимаю.

После этих слов шаги удалились по коридору, где лампы тихо жужжали под потолком, отбрасывая холодные пятна света на линолеум.

***

В отеле Four Seasons воздух был тяжёлым и неподвижным, пахнущим дорогими тканями, кондиционированным холодом и чем-то едва уловимым, напоминающим о роскоши, которую чувствуешь только краем сознания. Кровать приняла тело мягко, почти ласково, словно стараясь убаюкать, но сон так и не пришёл.

Усталость впиталась в мышцы, в кожу, в каждый сустав, однако рассудок оставался острым, как ледяной осколок. Несколько часов бесплодных попыток уснуть заставили подняться, почувствовав под ладонями гладкую прохладную поверхность постельного белья.

При мысли о выпивке внутри поднималась слабая надежда – может быть, алкоголь хотя бы немного притупит внутреннюю дрожь. Путь привёл к бару, где пахло лакированным деревом, дорогими сигарами и терпкими ароматами элитных напитков.

– Сергей Платонов?

– Касатка!

Стоило прозвучать имени, как взгляды нескольких посетителей одновременно обернулись. В обычный день такое внимание могло бы вызвать лёгкое удовлетворение, но сегодня от него разрасталось раздражение, словно слишком яркий свет бил в глаза.

Развернувшись, путь взял обратно, прочь из бара, в тишину собственного этажа.

Пентхаус, к счастью, был укомплектован внушительной коллекцией алкоголя. Пальцы обхватили тяжёлую бутылку виски, янтарная жидкость перелилась в бокал, распространив запах дубовых бочек и лёгкой дымки.

Один стакан. Второй.

Горло разогревалось, тело постепенно расслаблялось, но мысли только спутывались, становясь тяжелее и вязче. Внутри крутился один-единственный вопрос, как заевшая игла:

– А если бы всё это случилось со мной?

Если бы на месте Дилана лежало собственное тело, какую бы дорогу выбрал разум?

Ответ был слишком очевиден.

Выбор пал бы на тот же метод. На ту же попытку. На ту же возможность.

Лечение было предложено не ради статистики, не ради эксперимента. На больничной койке был бы сделан точно такой же шаг – шаг в сторону рациональности.

Вот только эта логика не приносила ни облегчения, ни оправдания. Напротив – оставляла тяжесть, похожую на свинец. Ведь расплачивался за выбор не тот, кто думал, а тот, кто лечился.

Дилан был чужим – полностью, от начала до конца. Лишь набор медицинских показателей, цифры, результаты анализов.

Но одна мысль кольнула сильнее, чем хотелось бы:

"Нет… это уже не так."

В памяти вспыхнул образ Дилана – того самого мальчишки, который умудрился в последний момент собственной жизни сделать жест, будто нажимает на курок. Мужество, странное и пугающее, будто оголённый провод под кожей. Стоило вспомнить этот жест, как по телу поползло липкое, мерзкое чувство, неотмываемое ни водой, ни оправданиями.

Ожидать подобное, конечно, приходилось. Использование чужой жизни как шага вперёд всегда вызывает внутренний скрежет, как ржавчина на зубах. Но одно дело – понимать это в теории, и совсем другое – столкнуться лицом к лицу. Там, где раньше чувствулась абстракция, теперь проступало удушливое ощущение грязи.

Мысль о долге висела прямо перед глазами. Долг, который невозможно вернуть, каким бы количеством знаний ни пытались компенсировать его тяжесть. Если бы на месте Дилана оказался сам инициатор метода, душа осталась бы спокойнее. Но болезнь ещё не коснулась тела, и стать подопытным кроликом было попросту невозможно. Бессмысленно проверять химиотерапию на здоровом человеке – ровно так же бессмысленно было взять удар на себя в подобной ситуации.

Но выходить из этой русской рулетки не приходилось. И логика подсказывала: шаг сделан правильный. Полученные данные теперь спасут многих – всех больных синдромом Каслмана, включая автора метода. Получается, винить себя вроде бы не за что: мир стал немного лучше, наука продвинулась вперёд…

Только вот липкая мерзость никуда не исчезала.

Чтобы прогнать её хоть на миг, в бокал отправлялась новая порция виски, терпкая, пахнущая дубом и дымом. Глотки жгли горло, растекались теплом по груди, но мысли не растворялись, а лишь туже скручивались внутри.

И когда алкоголь уже начал рассеивать углы сознания, дверь открылась.

На пороге стояла Рейчел.

– Волновалась…, – её голос прозвучал мягко, но в нём пряталась тревога, словно тонкая трещина в стекле.

Похоже, смерть Дилана, наступившая после предложенного варианта лечения, давила на неё ничуть не слабее.

– То, что сказала мать Дилана… это было от отчаяния. Ты ведь знаешь – решение принимал сам Дилан. Не впервые это подтверждаем.

Стараясь облегчить тяжесть, она произносила слова осторожно, почти на цыпочках. Но лёгкая, едва заметная усмешка и качнувшийся жест головы означали несогласие.

– Она хотела сказать, что выбор был подсказан мной, так? – прозвучало с едкой усталостью.

– Нет, – ответ Рейчел был быстрым, уверенным, как выстрел.

– Предложенный тобой путь не выглядел заманчивым. Наоборот – слишком рискованным, настолько, что нормальный человек отшатнулся бы инстинктивно. Дилан выбрал его, потому что он всегда выбирал трудные дороги. Поэтому это было его решение.

Слова звучали логично, почти безупречно. Но логика странным образом не умела согревать.

– Знаний у меня мало, – продолжила она, – но Дилана знаю лучше, чем ты или Дэвид. Если бы твои слова как-то сломали его характер и заставили принять решение, которое ему не свойственно… тогда пришлось бы остановить тебя. Во что бы то ни стало. Это моя роль.

Роль… странное слово, но в её устах оно звучало крепко, уверенно. Всплывали воспоминания о том, как она едва ли не ежедневно появлялась в больнице, выслушивала, разговаривала, вглядывалась в лица пациентов, будто пыталась понять не только их болезни, но и внутренний стержень каждого.

Алкоголь струился по венам, опутывал голову ватой. И среди этой мутной ваты её голос прозвучал снова – чётко, отчётливо:

– Если Шон когда-нибудь переступит грань – постараюсь остановить. Сделай своё дело до конца. Ты и Дэвид умеете разгоняться. А тормозом стану я.

– Тормоз? – отозвалось с удивлением.

– Так проще. Одному человеку сложно быть и газом, и тормозом, и рулём. Поэтому ответственность за остановку беру на себя. Это и есть моя часть пути.

Слова осели глубоко. Перед глазами стояла она – уставшая после ночи в больнице, но всё равно светящаяся каким-то внутренним огнём. Изумрудные глаза, сквозь усталость всё ещё яркие, смотрели почти прямо в душу.

Наивная? Возможно.

Но внутри этого хрупкого силуэта ощущалось что-то удивительно прочное – словно несгибаемая стальная струна, натянутая под мягкой оболочкой.

Пока взгляд скользил по её лицу, ладонь нашла бокал, и на язык вновь попала капля обжигающей янтарной жидкости.

– Так что не бери на себя всю вину. Эту ношу возьму…

Ответственность…

Трижды перекатилось это слово внутри, тяжёлыми камнями.

Но была ли эта тяжесть действительно ответственностью?

– Но… разве можно вот так просто идти дальше, будто ничего не произошло? – слова сорвались тихо, почти шёпотом.

Может быть, это и есть то самое чувство, называемое совестью.

Совесть не резала по-живому, формально ничего дурного не произошло, однако лёгкое, почти кожей ощутимое чувство неловкости не позволяло просто так отмахнуться и шагнуть дальше, будто бы ничего не случилось. Такое ощущение липкой тени на плечах, от которой не удаётся избавиться одним резким движением.

Рейчел тихо улыбнулась, мягко, словно кладёт кому-то ладонь на сердце.

– Не думай, что ничего не было. Просто неси это внутри. Если сможешь – этого достаточно.

Слова легли куда-то глубже, чем ожидалось. Нести это в сердце… почему бы и нет.

***

На следующее утро в холле отеля появился несколько странный запрос – просьба найти тату-салон. Консьерж даже приподнял брови.

– Тату-салон? Вы уверены?

Татуировки никогда не вызывали особого интереса, но в этот момент захотелось оставить на коже тонкую чернильную линию – словно отметку, чтобы память не стиралась временем. На запястье вскоре легла узкая надпись:

"Dylan (2015.2.5. 10:49)"

В какой-то момент возникла мысль вписать рядом имя Светланы Романовой, но точное время её смерти так и не всплыло в голове, поэтому решение пришлось отложить.

Чернила чуть покалывали под плёнкой, запах антисептика едва уловимо стоял в воздухе, и, несмотря на всё, внутри стало будто бы легче. Конечно, одним штрихом не воскресить мёртвых. Это всего лишь маленькая попытка умиротворить внутренний голос, который шепчет: "Ведёшь себя так, будто ничего не произошло". Но попытка сработала – и мыслей стало яснее, будто кто-то смахнул пыль со стола.

В голове постепенно выстраивались дела, которые нужно завершить. Не время киснуть. Не время увязать в горечи.

***

Дэвид встретил с осторожностью, взгляды у него были беспокойные, словно он подбирал слова, боясь ранить.

– Шон… насчёт Дилана…, – начал он, медленно, будто ступает по хрупкому льду.

Но дальше говорить ему не дали.

– Со мной всё в порядке. Сейчас важнее другое.

– Другое?..

– Похороны Дилана оплачу полностью.

– Что? Шон, необязательно…

– Для меня это не проблема, и ты это знаешь.

Дэвид вздохнул, понимая, что спорить бессмысленно. Денег у семьи почти не было – лишь на простейшую кремацию, скромную до боли. Такой прощальный обряд трудно назвать достойным. Это известно слишком хорошо – такие похороны оставляют только пустоту.

– Передай мне все данные по Дилану, как только их соберут. И... что там с покупкой EHS?

Компания EHS занималась обработкой данных пациентов из разных больниц. Раньше Дэвиду уже было поручено организовать её приобретение для RP Solutions. Дополнительное финансирование тоже выделено.

– Покупка…, – Дэвид замялся, будто стеснялся обсуждать бизнес прямо сейчас, когда воздух вокруг ещё пропитан горечью.

Но это действительно было важно.

– Этим нужно заняться в первую очередь.

Дэвид – человек эмоциональный, и такие события могут выбить из колеи настолько, что рабочие процессы начнут разрушаться. Нельзя было позволить ему бросить дело.

– Если сделаем это… такие трагедии удастся предотвращать.

– Предотвращать?..

Да. Не копаться в провале, а думать о завтрашнем дне.

– Хочу создать платформу, которая будет использовать ИИ и данные пациентов, чтобы моделировать исходы клинических испытаний ещё до их начала.

– Симуляция?..

– Представь, что перед сложным решением будет возможность заранее увидеть результат. Если появится подобная технология – разве не уменьшится число тех, кто становится жертвой такой вот рулетки?

– Разве такое вообще возможно?

Когда-то подобные разработки уже зарождались. В далёком 2023-м исследования по прогнозированию клинических исходов при помощи ИИ только начинались. Технология ещё едва стояла на ногах…

Но если ускорить развитие на несколько лет? Вложиться в правильный момент, объединить силы с медицинскими корпорациями, стать одним из тех, кто создаст новую инфраструктуру для медицины будущего?

Пусть не все болезни сразу поддадутся такой модели, но хотя бы болезнь Каслмана можно будет просчитать заранее – и чья-то жизнь однажды не оборвётся из-за ошибки, сделанной в тумане неизвестности.

Если такое станет реальностью, долг, тяготивший сердце, наконец перестанет жечь изнутри.

Вот почему нужно было войти в команду, стоявшую у истоков Next AI. Чтобы будущее однажды стало чуть более справедливым.