Дайте нам крылья!

«Она всегда такая», — говорила мне Динни про Авис.

— Мира, нет ли у Авис каких-то… проблем? Ну, как бы так выразиться… Скажем, она слишком сильно любит бореин или что-то в этом роде?

Мира помотала головой.

— Откуда же мне знать… — Она задумалась. — Не исключено. Правда, бореин не вызывает привыкания.

— Все равно можно перебрать с дозой.

Мира раздраженно нахмурилась.

— К нему не привыкают, как к никотину. Превысить дозу, конечно, можно. Он примерно как алкоголь… то есть, конечно, действует он совсем не как алкоголь, просто, понимаете, можно принимать понемногу каждый день без особого вреда для здоровья. Но слишком увлекаться нельзя. Очень многие принимают бореин безо всяких осложнений. Но не все.

— Почему Питер с Елисеевым так поступили?

Мира запустила пальцы в волосы.

А я сразу вспомнил сообщение от рака-отшельника: «Что за фигня с д-ром Е.? У госагентств инфу и то взломать легче. Тут мощная защита».

Здание. Здание! Само здание, где работает Елисеев, по словам моего отшельника, нашпиговано защитным оборудованием «Церебрус».

— Мира, с кем Елисеев советовался? С кем-то из «Альбатроса»?

Мира кивнула.

— Значит, «Альбатрос» заинтересовался беременностью Пери?

— Они с самого начала интересовались самой Пери. Как только мистер Чешир взял ее в дом. Доктор Елисеев проводил полное обследование — как положено.

— А доктор Елисеев обычно консультируется с «Альбатросом»?

Лицо у Миры окаменело.

— В этом нет ничего плохого, — проговорила она. — Напротив. У доктора Елисеева такая обширная практика именно благодаря сотрудничеству с «Альбатросом». У него есть доступ ко всем их последним исследованиям, процедурам и медикаментам. Неужели вы не понимаете? «Альбатрос» — это лидер индустрии, ну, может быть, наравне с «Корвид-Микро-РНК» и еще несколькими компаниями, но… нет, «Альбатрос», конечно, впереди всех. Фирма следит практически за каждым летателем, за каждой серией медикаментов, за каждым превращением, собирают как можно больше информации о том, что происходит с нашими пациентами в долгосрочной перспективе. Конечно, летателей пока немного, так что это не очень трудно…

— А в случае Пери Елисеев прибег к самым современным исследованиям, — проговорил я. — Он успел модифицировать половые клетки Питера до того, как Пери забеременела?

— Естественно. Если бы он этого не сделал, то не был бы готов подсадить эмбрион. Это… это еще было связано с подробностями биографии Пери.

Личное дело Пери я читал. «Думай». Что заинтересовало бы «Альбатрос»? Я не все читал внимательно, сосредоточился на том, чтобы разыскать Пери, а теперь мне бросилось в глаза, как важны те подробности, которым я не придал тогда значения. Причина, по которой она, собственно, и оказалась в приемной семье. Отец у нее пропал без вести, а мать бросила ее на крыше. Ей было три года. Она обгорела на солнце и так цеплялась за ограду, что пальцы не могли разжать целый час.

— Отец Пери числится пропавшим. Это имеет какое-то отношение к интересу к ней «Альбатроса»?

Мира уставилась в экран своей инфокарты. Кивнула, не поднимая головы. Ей хотелось поскорее закончить этот разговор, она излила душу, поплакала по бедной Пери, у которой украли ребеночка, какая мать ее осудит? Только вот предпринимать она ничего не собиралась.

— Почему в «Альбатросе» захотели сохранить ребенка Пери? Зачем это понадобилось Питеру?

— Мне известно не все, — ответила Мира и начала собирать вещи. Спрятала в сумочку очки и инфокарту. — Это как-то связано с тем, что Пери — летатель второго поколения. Одна из первых. А Чеширы — нет. В смысле, они не летатели второго поколения.

— Второго поколения? Вы хотите сказать, что отец Пери был летатель? — Я помотал головой, не веря своим ушам. Мира промолчала — знак согласия: да, отец Пери был летатель. — Значит, «Альбатросу» было очень нужно, чтобы Хьюго, сын Пери, родился на свет. Потому что и ее отец был летатель. Да уж, теперь я понимаю, что в ней такого исключительного. Да-да, наконец-то мне все ясно! — Я хлопнул себя по лбу.

— Что ясно?

— Постоянный пропуск. Ну конечно. «Альбатрос» вполне мог посодействовать. А заодно и устроить так, чтобы Пери — а потом и Хьюго — были в пределах досягаемости и никуда не делись. Чтобы их можно было изучать. Только почему Питер… мистер Чешир…

Мира поднялась.

— Как я уже говорила, мне известно не все. Однако доктор Елисеев пообещал мистеру Чеширу, что «Альбатрос» оплатит все расходы — содержание Пери, ее беременность, крылья для нее, все, что понадобится Хьюго. А это… это многое объясняет.

— Питер очень богат, — заметил я. — Едва ли это единственная причина.

Мира посмотрела на меня сверху вниз.

— Вы так считаете? — усмехнулась она. — Похоже, мистер Фоулер, у меня больше богатых знакомых, чем у вас. Правда, доктор Елисеев сказал мистеру Чеширу еще кое-что, кажется, напомнил ему ту пословицу про синицу в руке.

— Вы имеете в виду, что Питеру может больше не представится случая зачать собственного ребенка?

— Да. Если бы мы сделали аборт и заново провели все процедуры по подсадке эмбриона, это потребовало бы дополнительной лекарственной терапии и так далее, что не слишком приятно, — а вдруг Пери передумала бы? Или генетический материал Авис оказался бы непригодным для оплодотворения и вынашивания — об этом доктор Елисеев тоже упомянул.

— А Питер получал, что хотел — своего ребенка.

— Я вам ничего не говорила, — заторопилась Мира, доставая кошелек. — Если сумеете, сами найдите доказательства, но я подтверждать не стану. Мы с вами не встречались.

— Ясно, — отозвался я. — Вы хотите, чтобы я как-то извернулся и помог Пери, но не желаете огорчать своего начальника, хотя и понимаете, что он совершил преступление. Ну, или по меньшей мере крайне неэтичный поступок. И «Альбатрос» впутывать не хотите. — Я махнул рукой — мол, уберите кошелек. Хотя бы за чай заплачу в благодарность.

— «Альбатрос» ничего плохого не сделал, — произнесла Мира, мотнув головой и вручив официантке деньги. — Насколько я могу судить. Они не запрещали доктору Елисееву говорить Пери о ребенке. — И с вызовом поглядела на меня. — Если бы не «Альбатрос», ребенок Пери не родился бы.

Тоже достойная точка зрения. Я отметил про себя, что за Елисеева она не вступилась.

— Удачи, — бросила Мира и удалилась. Мгновение — и ее поглотила толпа. Я собирался спросить ее о Луизе, но и сведений о Пери оказалось более чем достаточно. А Пери оказалась особым случаем, который вывел Миру из душевного равновесия, заставил задуматься, чем это она занимается, когда работает на Елисеева. Даже если Луизу отправили к Елисееву, чтобы рожать детей Бриллианта, у Миры, видимо, не было особых резонов рассказывать мне о ней. С одной оговоркой. Сущий пустячок — Луизу-то убили.

Я брел по Пятому Боковому проезду и пытался обмозговать все, что сообщила мне Мира. Надо бы мне разозлиться на Чешира, но я до того устал, что и злиться не было сил, — я и так за время расследования уже несколько раз хотел его убить, подумаешь, еще один повод, пусть и самый вопиющий. Бедная Пери.

Мерный перестук, который я слышал уже давно, становился громче. Я перешел дренажный канал и увидел, что толпа народу выстроилась вдоль его цементных берегов и молотит в пятнистую землю деревянными колотушками. В воздух летела разноцветная пыль. Я вытащил несвежий носовой платок, прижал к носу и поспешил мимо. Эти люди толкли в пыль хлопья засохшей краски, чтобы потом снова сделать из них краску. Вообще-то картина было великолепная — цемент в разводах багрянца и лазури, зелени и золота, воздух пронизан радужной пеленой, — но если надышаться этой пылью, можно и отравиться. А у людей с колотушками не было ни респираторов, ни масок, и майки и шорты у них были покрыты ярко-розовыми и кричаще-зелеными пятнами ядовитой пыли.

Однако Мира была даже более типичной представительницей Центрального квартала, чем эти несчастные, толкущие краску. Многие жители Центрального квартала были люди с образованием, с приличной работой и могли бы себе позволить скромное жилье. Просто скромного жилья в Городе не было. Вот и приходилось им ютиться в поселении, где и вправду было несколько относительно фешенебельных кварталов — дальше по набережной, где у особняков и высоток были даже каменные фасады и спутниковые тарелки.

Я уже выходил из Центрального квартала и двинулся туда, где оставил машину, когда из толпы, роящейся вокруг станции рельсовки, послышалось громкое «Ах!». Все смотрели на набережную, где фасады высоток испещрили зеленые, голубые, малиновые точки, они шарахались от кронштейнов спутниковых тарелок и пикировали в расщелины улиц. А потом принялись шнырять между стойками рельсовки, как бешеные, нарезать спирали вокруг самих рельсов, едва не задевая их, камнем падать на мостовую — и снова взлетать вдоль стен высоток прямо в небо. Из толпы раздались восторженные крики, улюлюканье, кто-то захлопал в ладоши. Опять эти шалые, безмозглые летатели-экстремалы, из тех, для кого весь Город — спортплощадка, а толпе только зрелищ подавай. Ахали, визжали, а летатели проносились над самыми головами, махали зевакам и исчезали в полуденном сиянии.

Я стоял и смотрел в тот сектор неба, где исчезали летатели. Красный Хищник. Он наверняка из «Альбатроса». Откуда же еще. У кого, кроме «Альбатроса», хватит денег нанять Хищника — да и резонов, если уж на то пошло? Елисеев наверняка сразу доложил обо мне «Альбатросу», но сесть мне на хвост они смогли, только когда я вернулся с Окраин. А теперь глаз с меня не спускают, потому что не знают, где Пери и Хьюго; похоже, этого вообще никто не знает. Хищник вломился ко мне в квартиру, чтобы раздобыть хоть какие-то сведения о Пери и Хьюго — думал, у меня они есть. Что бы он сделал, если бы они были? Из того, что сказала Мира, следовало, что Пери и Хьюго для «Альбатроса» — важная инвестиция, так что едва ли он причинил бы им вред. А знают ли в «Альбатросе» о Луизе? Если да и если эта история не имеет к ним отношения, вероятно, они испугались за Пери и Хьюго. Может быть, Хищнику поручили похитить их и спрятать.

Дома я еще поработал с материалами из кабинета Бриллианта и нашел проект под эгидой «Гермеса», — по крайней мере, средства, предназначенные на него, были переведены в ту же бухгалтерскую компанию. Сам по себе проект был довольно прозрачный. Назывался «Гнездышки» и представлял собой серию небольших программ в разных мелких городках. Целью проекта, похоже, было потратить немножко денег на бескрылых и заодно заручиться их расположением: тут построить поликлинику, там — музейчик. Зато теперь «Гермес» трещал об этих программах во всех своих публичных выступлениях: глядите, мол, мы думаем не только о Городе, не только об элите, не только о летателях. Да, для депутатской (а не церковной, судя по всему) деятельности Бриллианта «Гнездышки» был проект нужный, только довольно жалкий, если оценить, сколько на него на самом деле отводили средств.

Я встал из-за обеденного стола. Церковные проекты не дали мне никакой зацепки, я не нашел ни единого упоминания о Луизе.

В голове стоял туман, я вновь попытался худо-бедно навести в квартире порядок, но в результате под вечер завалился на диван, а порядка почему-то так и не настало.

Я лежал и смотрел новости, и ощущение было такое, что диван обволакивает меня какой-то гнусной серой массой, которая липнет к ногам, к рукам, а хуже всего — просачивается в мозги, тянет клейкие нити к каждой мысли. А вдруг я подцепил какую-нибудь смертельную хворь? Может, надо пойти сдаться в больницу? Мне было не пошевелиться. В конце концов я заснул — прямо под бубнеж новостного канала, под чередующиеся репортажи об оползнях, муссонах и чемпионатах.

Спал, спал, а когда проснулся, долго лежал без движения, глядя в экран: что-то я отвык смотреть новости. С каждой минутой во мне крепла уверенность, что Пери и Хьюго погибли. А ведь стоило мне пойти с этим делом прямо к Хенрику, все обошлось бы — или нет? Если они погибли от рук Хищника или в бурю, я бы все равно не успел их спасти — с моего возвращения с Окраин прошло тогда меньше суток. Зря я вообще взялся за это дело, вот в чем была моя ошибка. Я с самого начала понимал — хорошего не жди, а теперь мне ткнули в нос: нечего было жадничать, нечего было связываться с Чеширом, сам виноват! Конечно, это он страшно подставил Пери и собственного сына, но я-то чем лучше? Он использовал Пери к собственной выгоде, а я, похоже, тоже действовал в собственных интересах, а не ради нее и Хьюго.

Я перевернулся на спину и стал изучать узор из трещин и облупившейся краски на потолке. Даже на спине дышать было трудно, грудь сдавило, как будто ребра обвил удав. Я пощупал лоб — вроде бы температуры нет. Решил принять обезболивающее — а что еще делать-то, когда все болит? — но не было сил встать и рыться в аптечке.

Даже не верится, что дело попало ко мне всего неделю назад. Столько всего случилось — как будто я ступил на порог Чеширова дома полгода назад. Пора подвести предварительные итоги. Большинство пунктов в списке — потери, причем тяжкие: получил Плюша — но тут же потерял, Тадж не подлежит восстановлению, квартиру перевернули вверх дном с непредсказуемыми последствиями для моей будущей карьеры и репутации, Пери и Хьюго я нашел — и тут же потерял, а теперь еще и Томаса могу потерять.

Мысль о Томе придала мне немного сил, и я, кряхтя, уселся. Самое время ответить Лили на сообщение, которое я получил в пятницу вечером. Подумаешь, три часа ночи. Она небось ждет не дождется ответа — ну так она его получит, за мной не заржавеет.

Проснулся я через несколько часов, уже в понедельник утром— и по-прежнему на диване. И новости по-прежнему бубнили. Первая мутная мысль, всплывшая в мозгу, была поговорить с Хенриком, но когда я вытащил инфокарту из кармана, где она втыкалась мне в ребра, то увидел, что Хенрик уже прислал мне сообщение с первой сессии общенациональной конференции, которая должна был продлиться до вечера. Выходит, сегодня до него не достучаться, и пробовать не стоит.

Остаток утра я копал информацию, полученную от Бриллианта. Телевизор оставил включенным. Со мной рвался поговорить Чешир, но я не ответил. В два часа дня началась трансляция заседания парламента. Я поднял голову. Вдруг увижу Бриллианта за работой? Мог бы и раньше догадаться поглядеть, как там дела в парламенте. Решали вопрос о проекте высокоскоростной железной дороги. Камера проплыла по залу. Крылатых депутатов раз-два и обчелся. Вот и Бриллиант. По-моему, спит и видит сны. Плотно пообедал, небось. Я опустил голову и стал работать дальше.

Кто-то взял слово. На диво мерзкий голос, сиплый, прерывающийся на каждой фразе, чтобы перевести дух. Я снова поднял голову и хотел выключить телевизор — и застыл, как громом пораженный. Это был Марабу, тот самый долговязый плешивый тип, которого я видел в кабинете Бриллианта. Оказывается, Марабу у нас депутат, как и Бриллиант. Ну да, Бриллиант говорил, что сотрудничает с третьими сторонами. Кто н такой? Я запустил программу распознавания личности по изображению и подождал, пока она думает. А пока ждал, вслушался, что он говорит.

Это была настоящая бомба. Марабу напустился на летателей, в том числе на Бриллианта, всячески их клеймил и обличал — мол, это дьявольские твари, мерзкая помесь, чья дерзость, высокомерие и противоестественный набор человеческих и животных черт навлекут на все человечество гнев Господень. Камера показала Бриллианта — тот со скучающим видом глядел в сторону.

И это Марабу. Которого Бриллиант назвал своим другом.

Программа выдала имя-фамилию. Марабу звали Харрис Уотерхаус.

А был Уотерхаус не кем-нибудь, а депутатом от партии «Корни».

Вот зараза-то какая! Очень неприятный сюрприз. По шее и рукам у меня побежали мурашки — запахло паленым. Я потер лоб. А ведь мне так хотелось больше ни за что, никогда не впутываться ни в какие истории, связанные с «Корнями»!

Мне хотелось заорать Бриллианту: «Ты сам-то понимаешь, во что вляпался?!»

Увидеть, что Уотерхаус — депутат от «Корней», было не просто неожиданно: как будто открылась старая, скверно поджившая рана. Партия «Корни» — «респектабельный» фасад секты «Корни», и меня мутило при одной мысли о том, что она завоевывает популярность. Сам Троица Джонс в жизни не стал бы подчиняться парламентской дисциплине, однако у него хватило хитрости проделать определенные маневры, чтобы вывести на политическую арену нескольких своих последователей, которые на первый взгляд казались людьми вполне здравомыслящими. Если Троица и был безумен — а многие полагали, что так и есть, — значит, в его безумье была система, да еще какая.

А еще «Корни» настаивали на том — и у них хватило сообразительности объявить это вкладом в общественную жизнь, — что необходимо поддерживать численность неизмененных человеческих особей, дабы выстоять в бесчисленных неведомых катаклизмах. Эта точка зрения снискала им некоторую симпатию и поддержку в обществе. Кое-кто так и рвался голосовать за депутатов от «Корней», несмотря на сомнительные и даже преступные делишки секты. Просто им нравилось, что консервативная секта сохраняет популяцию генетически неизмененных людей, а мириться с болезнями и уродствами избиратели предоставляли другим — собственно, самим членам секты. Выходит, если Уотерхаус отказался лечить свою лысину и прочие отклонения, вроде сиплого голоса и неестественно длинных рук и ног, это не чудачество, а символ — более того, бесспорное доказательство — его верности «Корням».

Только вот что они могут дать друг другу — Церковь Святых Серафимов и партия «Корни»? Вообще-то их друг от друга тошнит: каждый отстаивает именно то, что другой люто ненавидит. Может быть, они поддерживают друг друга по маленькой в борьбе за места на скамье оппозиции — ты мне, я тебе. «Враг моего врага — мой друг» и все такое прочее.

Я выключил телевизор и еще раз поглядел в настольную инфопластину. Вроде бы никто туда не лез и ничего не повредил, но абсолютной уверенности у меня не было, и чем дальше, тем сквернее становилось на душе. Я пытался разогнать тучи, но в конце концов дошло до того, что я выбрался из-за обеденного стола и взял темные очки, кепку и инфокарту. Не мог я больше сидеть на месте, лучше уж пойти поискать Плюша.

Однако сильнее всего меня тревожило даже не это.

Нервничал я потому, что послал Лили свое согласие. Господи, как можно было принимать такое важное решение посреди ночи?! При том что я вообще сейчас не в лучшей форме и соображаю туго — и этому уйма подтверждений.

Пока я искал Плюша, осматривал все дворики и садики, все переулки на много кварталов вокруг, то пытался разобраться, что же следует из моих выкладок. Все это, само собой, было прямо связано со страхом за Томаса. Головоломка никак не сходилась — сплошные шифры, сплошные полунамеки, сплошные переговоры обладателей внутренней информации друг с другом, — однако общие контуры виделись уже яснее, несмотря на то, что многих деталей пока недоставало. И картина вырисовывалась прескверная.

И чем дольше я ломал себе голову над летательскими медикаментами и над махинациями по этому поводу, тем упорнее убеждал себя — откладывать решение по поводу Томаса уже не было смысла. Верное ли оно, я, скорее всего, никогда не пойму, но по крайней мере смогу искренне сказать Томасу: я сделал для него все возможное. Если честно, вряд ли он рассердится на меня за то, что я дал ему возможность летать, а вот за то, что я встал на его пути — запросто.

Я разыскивал беднягу Плюша — как я теперь понимал, генетические модификации отнюдь не пошли ему на пользу, — и сам себе дивился. Вчера вечером я падал с ног от усталости и трясся от страха. Трудно представить себе менее подходящий момент для подобных решений — а я взял и решил. Отчасти — потому что терпеть не могу пребывать в подвешенном состоянии.

А теперь уже поздно. Я дал согласие. И даже если бы у меня было время его отозвать — уж кого-кого, а Лили я знаю. Она уже сообщила Томасу, что у него будут крылья. Разве можно вмешиваться и все отменять?

Когда я вернулся домой ни с чем, до заката оставалось около часа, и я с облегчением увидел, что в моем саду расположился Папаша Зи со своей группой. Чем больше вокруг народу, тем спокойнее я сейчас себя чувствовал. Я бросился к Па Зи с расспросами о его здоровье и его семействе. Где его дочурка Коссива? Мне страшно хотелось поскорее вырулить разговор на то, не слышал ли сам Па Зи или кто-то из его обширной шпионской сети родных и знакомых об обыске в моей квартире — и не видел ли Плюша. В результате подробнейшего осмотра окрестностей у меня появились новые поводы для беспокойства, а у Па Зи были все шансы меня утешить. Однако когда я спросил про Коссиву, его смуглое лицо помрачнело.

— Совсем разболелась, — ответил Па Зи. — Надо в больницу везти.

«Надо в больницу везти». А это значило только одно — он еще не отвез ее в больницу. Ему это не по карману.

— Па Зи, — спросил я, — что с ней?

— А не знаю я. Какая-то москитная болезнь, черт ее побери, я про такую и не слыхивал.

Я оторопел. В жизни не слышал, чтобы Па Зи поминал черта.

— Ты столько для меня сделал, а платил я тебе мало, — сказал я и нашарил кредитку. — Вот, возьми, пожалуйста.

— Спасибо, друг мой, — с достоинством проговорил Па Зи. — Скажу тебе еще кое-что.

— Опять плохие новости?

— Да. Про Рэя.

Вот. Вот что меня насторожило, когда я прочесывал улицы: ни следа Рэя.

— Забрали его, — проговорил Па Зи. — Не знаю куда. Городу он больше не нужен.

— Что?!

— Туберкулез, — вздохнул Па Зи. — Как только Город узнает, что у тебя туберкулез, сразу раз — и вышвыривают.

— Господи, — сказал я. Па Зи стиснул мне руку. А я, эгоист такой, сразу подумал про лепешки-самоса, которыми торговал Рэй, и не заразил ли он меня...

У двери в квартиру меня ждала Кам — я чуть не подскочил от неожиданности. Мы знакомы много лет, но домой ко мне она пришла впервые.

— Заходи, — сказал я.

— Чайку не нальешь? — Кам оглядела мою кухню и сняла с плеча сумку. — А лучше чего покрепче…

— Пива?

— Спасибо. — Она прошла в гостиную. — Боже мой, Зак!..

— Ну, обычно у меня все не так, сама понимаешь. Были незваные гости. Дело запахло паленым.

При этих словах Кам вся побелела и опустилась на диван, и только сейчас я увидел, как она измотана.

— Да, кажется, я начинаю понимать, почему…

Я сел рядом с ней.

— Рассказывай.

— Расскажу, — кивнула Кам. Отхлебнула из бутылки, обхватила горлышко, прижала прохладный стеклянный бочок к шее. — Кажется, я заболела. Вчера, как ты знаешь, была на работе и сегодня пошла, но завтра посижу дома. — Она посмотрела на меня, потом отвела глаза и проговорила: — Все фамилии, которые ты дал, я не успела проверить, но у тех, кого проверила… в общем, нехорошая картина складывается. Доля девушек, что называется, «проходящих по нашему ведомству», очень высока, примерно сорок процентов реестра «Ангелочков» — если экстраполировать статистику по тем, о ком я успела разузнать. — Брови у меня полезли вверх, а Кам продолжала: — Мне стало интересно про миссис Гарпер. Я кое-что разузнала — миссис Гарпер раньше именовалась мисс Кернаган. Большая была шишка в Управлении по охране семьи и детства, пока не уволилась.

— Вот сволочь, — выдавил я. — Уволилась и открыла агентство «Ангелочки».

— Да. — Кам поставила полупустую бутылку на стол и закрыла глаза. Вид у нее был издерганный, постаревший, лицо осунулось и стало все в морщинах, волосы — скорее седые, чем светлые, — растрепались. — Кто лучше нее знает все входы и выходы на этом рынке, особенно если она же его и контролировала?

— Лесник превратился в браконьера.

— Не она первая, не она последняя. Такое случается со всеми бывшими чиновниками.

— А нужные сведения она получает из министерства?

— Да.

— Значит, ей помогает кто-то из тамошних. — Я вспомнил наш разговор — и чуть под землю от стыда не провалился: хотел, видите ли, прижучить эту Гарпериху начальством из Управления! Выпендривался перед ней на ее же территории — и понятия не имел, что она эту территорию знает куда лучше моего. Умная баба — прикинулась, будто напугалась.

— Она стреляный воробей, — проговорил я.

— Что же делается-то, совсем сил нет, прямо тут бы свернулась калачиком и заснула… — Кам зевнула и потянулась.

— Что будешь делать, а, Кам?

— Зак, я… я все. То, что я сделала, меня доконало. Завтра не пойду на работу. Может, вообще больше не пойду.

— Что? Что ты такое говоришь?!

Кам села, порылась в сумке, вытащила маленькую инфокарту и вручила мне.

— На, держи. Отдай Хенрику. Тут информация по этому делу, которую он собирается выудить у Управления по охране семьи и детства. Зак, когда я в воскресенье вошла в систему, то не смогла раздобыть ни одного нужного файла. Система была заблокирована. Я потыкалась туда-сюда и поняла, что ничего не выйдет и надо бросать это занятие, иначе мной заинтересуется служба безопасности. Может, уже и заинтересовалась. Может, они у меня на хвосте. Я не смогла скрыть, что входила туда в воскресенье. И в субботу вечером тоже, когда проверяла кое-какие фамилии из твоего списка — не вижу других причин, почему теперь мне закрыт доступ к остальным файлам. Я обращалась с ними осторожно, чтобы никто не заподозрил, что я их читала — помнишь, я говорила тебе, как кто-то перехватил данные Пери Альмонд и сунул туда нос? Научилась на чужих ошибках. Замела следы, только, похоже, не помогло…

— Господи, Кам, я ничего не понимаю! Чем они занимаются?

— Ну, что прячут данные от полиции — это определенно. А может быть, и уничтожают. Ведь в конце концов полиция сообразит, что они тянут резину. Вот почему так важно, чтобы ты передал эту информацию Хенрику из рук в руки — посылать по почте рискованно, может пропасть.

— А зачем им это, как ты думаешь?

— Ты знаешь не хуже меня, Зак. Кто-то высокопоставленный, а может быть, сразу несколько высокопоставленных чиновников делят прибыль с Гарпер. Неужели сам не понимаешь? Эти девочки идеально подходят, чтобы делать из них суррогатных матерей, кормилиц, да кого угодно, стоит летателям захотеть! Нищие, одинокие, обделенные! Ни родственников, которые чуть что поднимут шум, ни близких, которые могут вмешаться и не дать согласия… Молоденькие, но уже способные рожать девушки, и яйцеклетки у них тоже молоденькие! А самое замечательное — они подопечные государства, о них все известно. На каждую есть досье. Гарпер и ее люди знают вообще все — медицинскую историю, слабые стороны, с какого боку к ним подойти, как их использовать, на что нажать, как сломать, если понадобится. Все эти сведения накопились за долгие годы тяжелого труда — моего труда, Зак, и труда мне подобных, труда тех, кто хотел помочь этим девочкам! Эти файлы, Зак, — они же, чтоб им провалиться, золотая жила! — Кам расплакалась.

Я обнял ее.

Через некоторое время Кам отстранилась. Оглядела гостиную.

— Зак, все это очень плохо. Похоже, за тобой тоже кто-то охотится. Надеюсь, от того, что я сюда нагрянула, хуже не станет. Ты-то как?

Вот она какая, моя Кам. Всегда подставит плечо, даже когда ее саму скрутило по полной.

— Не очень, честно говоря. Кажется, заболеваю.

Глаза у Кам стали круглые:

— Правда? А что?

Я пожаловался на слабость в мышцах, усталость, плохой сон. Кам подалась вперед, положила мне руку на лоб. Ладонь у нее была сухая и прохладная.

— Жара нет. Если боишься, что подцепил что-то на Окраинах, сходи к врачу.

— А ты считаешь, не подцепил?

— Нет, дело не в инфекции.

— А в чем?

— Зак, если депрессия — черная бездна, ты бродишь по самому краю и глядишь в нее. Ты переутомился, нервничаешь, а если твои попытки навести порядок в квартире ни к чему не приводят, значит, стал еще и несобранный. Отойди-ка от края. Когда ты в последний раз как следует высыпался? Когда в последний раз ел по-человечески?

Я пожал плечами.

— Вот именно. Послушай меня, я все про это знаю, — достаточно, чтобы понимать, что обозримое будущее не сулит мне ничего хорошего. Думаешь, раз кое-кто из твоих старых приятелей заявился в свой старый участок, приставил пушку к голове и спустил курок, а тебя пока не тянет, значит, все не так уж плохо. Так вот, я тебя обрадую. Годы службы в полиции нанесли тебе травму. Я давно уже это поняла, а теперь она совсем тебя тянет на дно и вот-вот утопит. Что-то в этом деле задевает тебя очень глубоко.

Я ничего не ответил, но меня всего колотило — от потрясения, какое чувствуешь, когда кто-то объясняет тебе, что с тобой на самом деле, а тебе кажется, будто он попал пальцем в небо — но при этом ты понимаешь, что это отчасти правда. Редкое и малоприятное ощущение.

Как вздохнула.

— Не надо, конечно, бросать тебя в таком состоянии, но я и сама того и гляди сорвусь. Дай мне слово, что передашь эту информацию Хенрику.

Я кивнул, не решаясь даже посмотреть на нее. Мне хотелось только одного — закрыть глаза и поспать, но я заставил себя проводить Кам до двери и сказал на прощание:

— Ты там осторожно, ладно, Кам?

А ночью меня опять накрыло бессонницей, и я лежал и думал. Квартирка у меня маленькая, но без Плюша и без Томаса она казалась огромной и гулкой. Кто знает, когда мне удастся в следующий раз взять Тома к себе. Непросто будет объяснить Лили, почему я не могу его взять. А еще в голове у меня крутилось все, что рассказала Кам. Хотя я давно понимал, что дело Пери и Хьюго разрастается, что в него замешаны уже и Церковь Святых Серафимов, и «Альбатрос», и даже партия «Корни», но к мысли о том, что и министерство, даже отчасти, оказалось настолько прогнившим, как говорит Кам, мне все равно было не привыкнуть.

Назавтра, во вторник, я с утра пораньше заявился к Хенрику в кабинет и вместо приветствия процитировал:

— «Последний же враг истребится — смерть». Первое послание к коринфянам, пятнадцатая глава.

— «Погруженный в мирские дела, кто вспоминает о смерти, покуда не грянет она, словно гром?». Миларепа, великий тибетский йог, — мгновенно отбил мяч Хенрик. — Спасибо за бодрый старт. Ну и рожа у тебя! Как делишки?

— Хуже некуда, — отозвался я. — Таджа больше нет, мне сели на хвост, квартиру сначала обыскали, потом разнесли, лев мой исчез и, наверное, погиб. А вчера вечером ко мне зашла Кам и объявила, что карьера ее окончена, а все из-за того, что ты запросил информацию о Луизе Перрос.

— Что?!

— Я тоже оторопел. Министерство ставит тебе палки в колеса — уничтожает файлы. Кам дала мне вот это, просила тебе передать. Говорит, здесь все, что ты выбил бы из Управления по охране семьи и детства на сегодняшний день, если бы сумел.

Хенрик повертел инфокарту в руках.

— Ну и дела. Спасибо.

Я отмахнулся:

— Рад, что для разнообразия помог тебе, а не наоборот.

— Сейчас посажу кого-нибудь разбираться, — сказал Хенрик. — Надо допросить семью, где работала Перрос, и ее сотрудниц, — похоже, пока что это единственный путь, ведь твоя девушка, насколько я знаю, так и не объявилась. Думаю, вряд ли я в ближайшее время получу от нее показания.

Я скривился.

— Лично я не потерял надежды, что она объявится. Рано или поздно. А ты знаешь, кто нанимал Луизу?

— Пока нет, — мотнул головой Хенрик.

— В файле Управления по охране семьи и детства этих данных не найдешь; я считаю, что ее файл не обновляли примерно с тех пор, как она попала к «Ангелочкам». Видимо, она уже давно вышла из-под надзора министерства.

— А что, у тебя есть какие-то мысли на этот счет?

— Ручаться пока не буду, но все сходится к тому, что это Бриллиант, депутат от Серафимов, и его жена.

— Обхохочешься, — высказался Хенрик. — Этих расколоть даже труднее, чем Чеширов. Придется мне поторопиться. Комиссар еще не приказал мне убрать руки за спину, но, похоже, это вопрос времени.

— Да, и еще, — сказал я. — У меня есть кое-что на Бриллианта, может, тебе стоит взглянуть. Я тут просматривал кое-какие церковные делишки и нашел проект, где гуляют большие деньги, и при этом совершенно непрозрачный. Вообще непонятно, на что идут эти средства и кто их получает.

— Гм-м, — протянул Хенрик. — Тут нам надо действовать очень осторожно. Если проект загадочный, из этого не следует, что он теневой, — даже если мы с тобой понимаем, что на самом деле так и есть. Все равно, чтобы подкопаться к Бриллианту, нужен предлог.

— Луиза, — ответил я. — Отправь какого-нибудь летателя, лучше всего, наверное, Мика, пусть расспросит Бриллианта про Луизу. Этак невинненько. Мол, у вас тут девица пропала, почему не обратились в полицию и так далее. Может быть, он психанет и сделает какую-нибудь глупость; насколько я видел, хладнокровием он не отличается. Я дам тебе все, что наковырял в кабинете Бриллианта, и с этими сведениями и тем, что притащит тебе Мик, у тебя, не исключено, будут на руках все карты, чтобы разобраться и с Луизой, и даже с проектом «Гермес».

— «Гермес»? Ну и ну. Какая изысканная классика. Вестник богов.

Я взял со стола у Хенрика какие-то бумаги и, обмахиваясь ими, как веером, описал, что сделали с моим жилищем, и пересказал разговор с Мирой о Чешире.

— А вот это уже, черт побери, серьезно, — проговорил Хенрик.

— Сам вижу. Пока с этим делом не будет покончено, я боюсь брать Томаса с ночевкой — не могу гарантировать, что в квартиру ко мне не вломится еще какой-нибудь Хищник и не перебьет моих домашних.

— Беда в том, что родители так и не подали заявление о пропаже ребенка. Если они не хотят, чтобы мы совали нос в их дела, могут наврать, что няня, мол, отправилась с ребенком на курорт. А если я нажму, Чеширы, чего доброго, нас еще и прижучат.

— Постой, главное в том, что сообщила мне Мира, — то, что Пери не совсем няня, а они не совсем родители. Слушай, старик, надо все как следует обговорить. Пахнет жареным.

— Да, только раньше, чем в четверг вечером, мне этого не провернуть. Мало нам было этого геморроя с министерством и Перрос — так нет же, у нас еще дел по горло с налетом на лабораторию на севере. А эти копы с Окраин — не мне тебе говорить, у них ни оборудования, ни кадров. Нам приказано им помогать. Вот уж не было печали. А знаешь, приходи-ка к нам с Вивьен ужинать в четверг. К тому времени мы, наверное, уже добьемся чего-нибудь от Бриллианта.

— Здорово, спасибо, — сказал я. — Что за налет? На какую такую лабораторию?

— Принадлежит одной компании под названием «Альбатрос»… — Хенрик увидел, как меня перекосило, и осекся. — Ты про них знаешь? Да, точно, ты же разговаривал с этой Мирой Кхандр. В общем, к ним вломились, а они полезли на стенку, и поэтому нам надо изобразить активную деятельность, сам понимаешь. Естественно, никаких Хищников на Окраинах днем с огнем не сыщешь, так что Дайрек собирается туда. Придется послать его к Бриллианту до отлета. Кстати, тебе везет — он полетит примерно в тот район Окраин, где имеет смысл поискать твою Альмонд с ребенком. Я ввел его в курс дела, он сделает, что сможет, раз все равно там будет.

Во вторник я выволок свою настольную инфопластину в ближайшее кафе и просидел там за работой несколько часов. Личную инфокарту я отключил, потому что Чешир домогался заботы и внимания чуть ли не каждый час. В квартире по-прежнему все было вверх дном, а я по-прежнему не мог взять себя в руки и навести мало-мальский порядок, к тому же одному мне было там не по себе. Само собой, после обыска я не расставался с оружием, но все равно подумывал, как бы еще себя обезопасить.

После кафе я двинул в «Малакку» — дешевый ресторанчик, где, как мне было известно, постоянно торчит Па Зи со своими друзьями и родственниками. Там оказался брат Па Зи Эмем, и я подсел к нему под предлогом, что хочу разузнать про Коссиву — оказалось, она уже в больнице, уф, гора с плеч, — и сидел до тех пор, пока природная учтивость не вынудила его пригласить меня пообедать с ним и его родичем. Домой я отправился поздно, основательно нагрузившись пальмовым вином.

В среду утром, после очередной тяжелой ночи — не надо было перебирать пальмового вина — я пошел купить себе чего-нибудь на завтрак, и когда проходил мимо своей машине на подъездной дорожке, то услышал «Пф-ф» — будто кто-то чихнул. Заглянул под машину. Там, в тени, лежал Плюш — побитый, весь в крови. Наверное, ночью заполз туда, бедняга, и спрятался. Страшно представить себе, где он ютился и чего ему стоило притащиться обратно на свою территорию!

В гриве у Плюша запутался обломок большого красного пера, явно из маховых. Без махового пера Хищнику будет теперь трудненько взлетать. Я опустился на колено и осторожно вынул перо из львиной гривы. Спасибо тебе, Плюш. Мне это на руку. Когда я коснулся Плюша, он заскулил, потом приоткрыл глаза и снова чихнул.

Я отвез его в ветклинику. Смазав ему раны и заклеив ухо, врач посмотрела на меня:

— Досталось ему, — сказала она. — Выгуливайте его подолгу каждый день для реабилитации.

Едва я вышел из ветклиники, как пришло сообщение от Хенрика: «Мик был у Брилл. Крепко поговорили, ха-ха. ЛП там работала. М намекнул Б, что мы знаем, что она родила ему 2 д. Кажется, клюнул. Ты как в воду глядел: Б. сказал, Л уволилась, мол, мало платили, не заявили о проп. Л, решили, нашла другую р. М не поверил, Б изобразил, что волн. за Л, но психанул. Попался!».

А мне полегчало в основном потому, что Хенрику не пришлось из-за меня зря тратить время на Бриллианта. Наконец-то, наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки — медленно-медленно, словно сходящий со стапелей океанский лайнер. «Самый малый вперед». Но — вперед.

День начался вполне прилично. Я втолковал Лили, что не смогу взять Тома с ночевкой, но она должна сказать мне спасибо за согласие на процедуры, и вторую половину дня мы все равно провели вместе. Я был до того счастлив, что нашел Плюша, пусть и в таком скверном состоянии, и до того рад, что увижу Томаса, что даже собрался с силами и навел дома порядок. Пока я трудился, бедняга Плюш дрых на диване, а когда я закончил, дом выглядел и благоухал, как накрахмаленная и наглаженная новенькая простыня. Плюша я будить не стал и съездил за Томасом к Лили, которая жила в таунхаусе в Серебристых Пальмах.

Когда я пристегивал Тома в детское автокресло, он что-то лопотал взахлеб — так взволнованно, что я ни слова не понимал. Наконец он с грехом пополам проверещал:

— Папа, папа, смотри! Папа, да слушай!!! Смотри! — Он и сунул мне под нос рисунок — рисунок, на котором он летел над Городом на ярких, словно бабочкины, крыльях.

— Ух ты, Том! — с энтузиазмом воскликнул я, стараясь не выдать, как упало у меня сердце при виде этой картинки. — Какая красота!

— Воистину так! — ответил Том и покивал мне со всей серьезностью четырехлетнего малыша. «Воистину так» — новая для него фраза, и я живо представил себе, как ее по сто раз на дню с пафосом произносит Ричард, а еще я понял, как гордится Том, что выучил ее.

Я не стал сразу заводить машину, а с минуту разглядывал рисунок, унимая расшалившиеся нервы, а Томас между тем рассказывал, как они ходили к доктору — к Руоконен.

— Здорово, солнышко, — сказал я, сложил рисунок и убрал в боковой карман. — Буду каждый день любоваться.

Я повел Тома в кино. Том согласился только на один фильм — «Воришки Персиммон», про всяческие приключения четверых детей-летателей, и я покорно терпел, дивясь, как быстро превращение в летателя внедрилось в самую его суть и укоренилось там. После кино мы пошли в мороженицу, и Томас, не умолкая, трещал обо всем, что сможет сделать, когда у него будут крылья, — и тут что-то во мне разжалось. Родители всегда боятся будущего, потому что страшатся того мига, когда больше не смогут защищать свое дитя. Да, у меня этот миг настанет раньше, чем мне бы хотелось, но разве много есть на свете родителей, которые могут себе позволить выпустить своего ребенка в такой восхитительный мир?

Томас показывал на голубей, роившихся над линией рельсовки, которая шла мимо мороженицы.

— Папа, я полечу прямо-прямо в небо! Я буду летать под радугой и где облака! — Ему никак не сиделось на месте.

Завибрировала инфокарта. Я думал, это опять Чешир, но все равно поглядел на экран. Нет, Лили — напоминает мне, что я должен дать Томасу дневную дозу лекарств: он уже начал подготовительную медикаментозную терапию.

Потом я повез Томаса обратно к Лили, и он заснул в машине. Остановившись перед дверью Лили, я повернулся посмотреть на него — на своего сына, которого я считал еще младенцем и который стоит на пороге царства, куда мне вход заказан. Что-то он слишком крепко заснул — крепче, чем обычно, когда ему случалось задремать в машине.

Я выскочил, открыл дверь с его стороны, сунулся в салон. Лицо у Тома было восково-бледное, дышал он еле заметно. Я потряс его за плечо. Он обмяк, голова свесилась на грудь.

У меня чуть сердце не остановилось от ужаса. Я тряс Томаса, пытался его разбудить, и одновременно названивал Лили. Она выскочила из дома, следом бежал Ричард — он уже вызывал «скорую».

— Что с ним?! — заорал я Лили. — Реакция на лекарства?

— Черт побери, я-то откуда знаю? — завизжала Лили в ответ.

«Скорая» приехала через десять минут — просто чудо, ставшее возможным лишь благодаря тому, что дороги вокруг Серебристых Пальм были прилично отремонтированы.

Я поехал на хвосте у «скорой», но безнадежно отстал задолго до больницы.

Глава пятнадцатая

Боевой вылет

Еще затемно Пери разбудила мускулистая девушка с короткой светлой стрижкой.

— Меня зовут Латона, — сказала девушка. — Пошли.

Пери подхватила Хьюго — и бегом бросилась догонять Латону: ее фигура, обтянутая серовато-голубым изолятом, и голубые крылья так и норовили растаять в предутренней мгле среди деревьев. Пери видела Латону накануне и запомнила, как играл на ее лице отблеск костра и как жадно и сосредоточенно слушала она Беркута.

Пери с Латоной вышли на главную поляну. Беркут, Сойка и Рафаэль глядели на инфокарту в руках Нико — их лица, подсвеченные снизу сиянием экрана, словно парили в темноте; Пери с Латоной присели на песок рядом с остальными летателями.

Нико кивнул Пери, когда она села, да и все прочие держались так, словно она тут своя — и Пери вдруг поняла, что ощущение это незнакомое, но приятное. Хьюго принялся сосать, а Пери внимательно слушала Нико, пытаясь понять, что стряслось. Остальные, кроме Нико, жевали питательные пастилки.

— Так вот, — говорил Нико. — Я раздам каждому по инфокарте. Почти весь день проведете в воздухе, потом спуститесь отдохнуть. В Л-1 заходить не раньше половины второго ночи. Пока в Л-1 еще никому не удавалось проникнуть. Объект охраняют, но в основном от бескрылых. Все нужные коды записаны на инфокартах, которые я вам раздам. Откуда я их знаю, не спрашивайте. Естественно, лететь вместе вам нельзя — это привлечет внимание, — так что я загрузил маршрут во все инфокарты, и каждый может спокойно прокладывать самостоятельный маршрут.

Беркут обвел пристальным взглядом всех летателей — красивое его лицо было сурово, словно он хотел убедиться, что все поняли Нико. Пери опустила глаза и посмотрела на Хьюго. Видимо, Беркут увидел, что хотел — он повернулся к Нико:

— План нападения я запрограммирую в инфокартах в реальном времени, — продолжал Нико. — В общем, по заведенному порядку. Так мы сможем согласовать свои действия и принять в расчет все непредвиденное по мере развертывания операции, к тому же это страховка на случай, если кому-то из вас… скажем так, придется неожиданно задержаться. — Он встал и раздал всем по инфокарте. — Отдохните и как следует поешьте. Вылет до рассвета, перед самыми гражданскими сумерками.

Беркут поднялся и двинулся к Пери, и она увидела, что в руках у него четыре небольшие сумки и фонарик. На Беркуте был такой же серо-голубой летательский изолят, что и на Латоне, Пери и Сойке.

— Ведь вы меня с собой не берете, правда? — шепнула Пери Сойке.

— Берем, — шепнула в ответ Сойка и взяла у Беркута одну сумку.

— Как?!

— «Орлану» балласт не нужен. Ты член нашей группы, будешь делать то же, что и мы.

— Нет, нет, не надо! Сойка, Сойка, прошу вас, мне надо доставить домой Хьюго! Мне надо лететь! Если я сдержу слово, может, удастся до чего-нибудь договориться…

Беркут помотал головой.

— Я же видел, кого ты за собой привела. С теми, кто смог отправить его в погоню, переговоры не ведут. Ты участвуешь в операции и сделаешь все, что прикажут. Это твой единственный шанс наладить с нами отношения.

Серый браслет на запястье Пери вдруг стал тяжелее и туже. В глазах защипало — только какой смысл плакать? Слезами Беркута не разжалобишь, более того, вдруг из-за них он решит, что она будет в их операции слабым звеном? Мысль о том, чтобы участвовать в какой-то непонятной затее «Орлана», пугала Пери до полусмерти, но при этом логику Беркута она понимала: если Пери хорошо себя зарекомендует, они смогут ей доверять. Вот и дают ей единственный шанс. Она вздохнула, пристроила Хьюго на плечо и поднялась на ноги.

Беркут выдал по сумке Латоне и Рафаэлю, а последнюю оставил себе.

— Это что? — спросила Пери.

— Оружие, — ответила Латона и вытащила из сумки что-то узкое и обтекаемое. Пока Латона осматривала и проверяла предмет, Пери разглядела, что это миниатюрный самострел.

— А мне дадите?

Беркут мотнул головой.

— В другой раз, сестренка.

Пери пробрала дрожь. «Сестренка». Она слышала, как Беркут называл так других летательниц из «Орлана». Неужели он тоже считает ее своей? Он спас ей жизнь — наверное, это создает какие-то узы…

— Я умею стрелять, — сказала Пери. Ветхие луки, которые были у них в Панданусе, не шли ни в какое сравнение с этим чудом оружейного искусства, но Пери знала, что стреляет очень метко, пусть даже и тренировалась в основном на консервных банках, бутылках и прочем мусоре, которого у венецианских беспризорников было в изобилии.

— Тем более, — хохотнул Беркут. — Зато я дам тебе вот что. — И он вручил ей пару тоненьких мягких тапочек. Пери повертела их в руке — другой она придерживала Хьюго, который радостно лепетал, разглядев что-то интересное в сероватой мгле среди деревьев. — Это посадочные туфли, — пояснил Беркут. — Защита для ног, особенно если приземляешься на неразведанную почву или с разгона.

Пери кивнула. Ну вот, теперь она в «Орлане» своя, да не совсем. Участвовать в опасной операции ей доверяют, но носить оружие — нет. «А если их поймают, они уж постараются, чтобы мне досталось как всем».

Беркут поманил Пери к себе. Она стискивала зубы, когда он снимал с нее повязки, но больно не было. Зажившая кожа была разве что чувствительной, и Пери немного поежилась от утреннего холода. Беркут поднял фонарик и осмотрел обмороженные места.

— Неплохо, — сказал он. Потом осмотрел Хьюго, вскрыл какую-то упаковку, отслоил светло-коричневый квадратик и прилепил Пери повыше локтя. Разгладил пластырь на коже Пери — ловкими, отработанными движениями, но загрубелые пальцы все равно оставили след. Там, где он коснулся Пери, ее обдало теплом — и тепло растеклось до самых ладоней, словно от солнышка. На самом-то деле Пери замерзла, и если сейчас он обнимет ее, окутает крыльями, ей наконец-то станет тепло-тепло, она оттает после бури, окончательно выздоровеет…

— Что это? — спросила Пери.

— Питательный пластырь.

— Активируется теплом тела, — сказала Сойка. — Беркут знает, какие припасы красть. — Проверив самострел, она убрала его в рюкзак. Наверное, не ожидает опасности в полете — иначе пристегнула бы оружие поближе, чтобы было под рукой. — Ультрасовременные военные разработки — то, что надо, — продолжила Сойка. Пери увидела, что и у нее на руке налеплен такой же пластырь. — Экономит время в дальних перелетах, когда важно сохранять скорость. Нельзя позволить себе постоянно делать привалы, чтобы поесть. Долгий полет сжигает энергию в таком темпе, что нужно постоянно подзаряжаться калориями, тут никаких летательских пастилок не хватит.

Кожу у Пери саднило там, где ее касались пальцы Беркута. В ушах зазвучал голос Луизы: «Пери, какая же это любовь? Это гормоны!»

Стойка встала, отряхнула песок с изолята и подошла к Пери, которая натягивала тапки.

— Полетишь со мной, — сказала она и вручила Пери пустой рюкзак. Пери пристроила рюкзак за спиной между крыльев, подтянула лямки и пристально посмотрела на Сойку. Что, интересно, полагается туда класть? Инфокарту, воду, пастилки — все, что нужно в полете, — Пери держала в сумке-поясе. Столько всего надо выяснить…

— С кем останется Хьюго? — спросила она.

— С Малиновкой, — ответила Сойка. Увидев, как покривилась Пери, она нахмурилась: — Пери, все будет хорошо. Он уже прожил без тебя целый день — и ничего. — Она кивнула на Малиновку, которая только что бесшумно появилась из-за окружавших поляну деревьев — и Пери с удивлением заметила, что у той забинтована щиколотка. Значит, Малиновка не летит из-за травмы. Пери очень надеялась, что ей не обидно, что ее не взяли. «Ой, вот бы и меня оставили! Ладно, что тут думать. Надо пережить сегодняшний день — и все. Делать, что велят».

Малиновка взяла у нее Хьюго — на удивление бережно: ведь обычно она вела себя резко и грубовато.

— Пока, птенчик, — проговорила Пери.

Сойка взъерошила малышу волосы, потом посмотрела на Пери.

— Пора отправляться. До гражданских сумерек несколько минут.

Пери бросилась за ней.

— Что это такое?

Неужели Сойка сказала, что пора отправляться, потому что решила, что она, Пери, летает медленнее остальных?!

— Что? — обернулась Сойка. — А, гражданские сумерки. Это когда солнце поднимается на шесть градусов ниже горизонта. Хватает света, чтобы различать предметы.

— Ой, Сойка, а вдруг с нами сто-то случится? — воскликнула Пери, когда Сойка двинулась к краю утеса. — Мне надо обязательно вернуться к Хьюго! Нельзя же, чтобы я просто исчезла для него!

— Нико это понимает, — отозвалась Сойка. — Честное слово, сегодняшняя операция — самый краткий путь к твоему спокойному будущему среди нас. А теперь смотри на меня. Я сегодня работаю пробным парашютом.

— Как это?

Сойка подтянула пояс и наскоро смазала маховые перья:

— Когда летят двое летателей или больше, хорошо, чтобы самый опытный поработал пробным парашютом перед началом полета. Собственно, это означает, что я взлетаю первая, вот и все. А ты смотришь на меня и по тому, как я лечу, оцениваешь силу и скорость ветра и остальные условия полета. Ну, сходила на дорожку?

Пери кивнула.

— Отлично, — сказала Сойка. — Пей воду часто, но по глотку, тогда меньше попадает в мочевой пузырь. Если врежешься в землю, скалу или дерево, пустой мочевой пузырь, скорее всего, не лопнет, а полный — вполне может.

Сойка взлетела с травянистого обрыва — это было ее любимое место взлета, — и Пери смотрела, как она взмыла над утесом — стремительно, как стрела, чтобы увернуться и от турбулентности над гребнем, и от возвратных течений, которые могли сдуть ее назад, за обрыв. Через несколько секунд взлетела и Пери, радуясь, что можно ни о чем не беспокоиться – знай следуй маневрам Сойки.

— Сойка, объясните, что за операция? — взмолилась Пери, когда они оказались высоко над Райским кряжем и полетели бок о бок. — Страшновато это звучит. И, по-моему, это противозаконно. Нико говорил про какой-то Л-1 и что туда до сих пор никому не удавалось попасть. Это он про что?

— Прилетим — сама увидишь, — ответила Сойка и свернула на восток, в нежную серую предрассветную дымку. — Да, операция опасная и противозаконная и в этом смысле мало чем отличается от кое-каких твоих недавних поступков. Повезло тебе, что ее спланировал Нико — он осторожен и еще никогда никого не терял. Нико интересуют перемены, картина в целом. Ты заметила, что в «Орлане» девушек больше, чем мужчин?

Пери покивала.

— Такова политика Нико. Женщины делают свое дело, а не доказывают, кто лучше, говорит он. Нико всегда следит, чтобы в группе было больше женщин, чем мужчин — считает их пустобрехами. Беркут не из таких, он не хвастается, а просто говорит чистую правду… А Раф у нас сорвиголова, но как же мы без сорвиголовы!

Внизу, под Сойкой и Пери, расстилалась до горизонта пелена пушистых облаков: словно занавес в складку из синих теней и розовых бликов солнца — нет, словно пелена волнистых волос. Когда солнце поднялось, Сойка увела Пери под облака.

— Чтобы ты понимала, какова тактика сегодняшнего полета, — начала Сойка примерно через полчаса, когда они разогрелись и вошли в ритм. — Есть такая поговорка: «Лететь можно или по небу, или по земле». Когда вылетаешь ненадолго, просто поразвлечься, то летишь по земле — высматриваешь динамики, обходишь роторы и зоны ветра в приземном слое, ищешь генераторы термиков и облетаешь озера, потому что озера термиков не генерируют, и еще приглядываешь себе зоны приземления. — День разгорался, Сойка достала из сумки-пояса пару темных летных очков, перебросила их Пери — той пришлось слегка нырнуть, чтобы подхватить их, — а потом достала и вторую пару, себе, и надела, не переставая говорить. — Но во время долгого перелета, как сегодня, летать надо по небу. Мы летим под самой нижней границей облаков, по верхушкам восходящих течений. Собираем все термики, которые подпитывают облака, а с земли нас практически не видно. Кроме того, чем выше поднимается термик, тем он плавнее и шире, хотя на высоте их, конечно, меньше. А следовательно, нам лучше искать облачные дорожки — параллельные гряды кучевых облаков по направлению ветра, нижняя граница которых проходит на одном уровне. Может, повезет найти даже голубую дорожку. Голубые дорожки возникают, когда образуется точно такое же длинное течение, но воздух в нем сухой и поэтому облаков нет — и найти голубую дорожку гораздо труднее, потому что она невидимая.

— Никогда не летала по облачной дорожке, — призналась Пери.

— Правда? Надо океаном они бывают довольно часто. Иногда тянутся на сотни километров. — Сойка вздохнула. — Как это здорово — лететь под рядами облаков на мощном термике, а если у тебя хватит опыта, чтобы перескакивать с одной облачной дорожки на другую — ух, тогда можно лететь так тысячу лет!

— Нет, я была лишена подобных радостей, — проговорила Пери. — Искать облачные дорожки — это не для таких, как я. Хорошо хоть в тренировочный центр отпускали. Даже если бы у меня было время…

— Что, Пери? — насторожилась Сойка. — Ну-ка рассказывай.

— Вы, наверное, никогда и не слышали о летательских ограничителях — жучках для слежения…

— Отчего же, — скривилась Сойка. — Слышала.

Пери покосилась на серый браслет. Беркут не объяснил ей, для чего он. Между прочим, очень жестокий и циничный поступок — теперь она сама не своя от страха: браслет следит за ней — так, может, он еще и поводок, готовый сдернуть ее на землю, как только Беркуту захочется?

— Готова спорить, вам никогда не вживляли жучка принудительно. Родители ставят их своим слеткам, но те, которые для взрослых, те, которые сбивают тебя с неба, словно выстрел…

— Значит, никакого тебе парения над океаном в поисках облачных дорожек… — произнесла Сойка. — Бедная ты, бедная. Надеюсь, нам удастся сегодня хотя бы разок проплыть по белой улице.

Пери решила, что лучше предвкушать свою первую облачную дорожку, чем бояться, куда она приведет.

Земля внизу была пустынна. С воздуха самым явным признаком безлюдья было отсутствие четких линий — не было ни простых и ясных границ между полями, ни выверенных пунктиров изгородей, ни пронзающей геометрии дорог. Пери с Сойкой летели над просторами пестрой равнины, рыже-буро-серой, изрезанной неровными плавными кривыми, которые напомнили Пери лагуны и оборки рифов, которые она видела, когда летела вдоль побережья. Темные каменистые предгорья выгибались полукругами — это тоже напомнило Пери рифы на мелководье; солнце поднималось все выше, сияло все ярче, и тени укорачивались. Из-за мягких, словно истертых контуров казалось, будто Пери и Сойка летят над плоским сухим дном древнего моря.

— Ясный жаркий денек, — проговорила Сойка. — Хороший восходящий поток, но облачных дорожек не будет — воздух поднимается слишком высоко, никакой крышкой не прихлопнешь.

Бурая равнина кончилась, начались розовато-оранжевые пески, смятые спиралями и черточками растений — темных-темных, так что казалось, будто зелень обведена фиолетовой каймой. Потом потянулись цепочки скал, таких же красно-оранжевых, что и земля, изрезанных расщелинами, где таилась бездонная тьма.

Они с Сойкой летели весь день и садились передохнуть и поесть всего три раза — там, где можно было надежно спрятаться под деревьями. Чем дальше они оказывались от Райского кряжа, тем чаще снижались: Сойке надо было проверить курс по ориентирам. А потом находили термик и взмывали обратно к нижней границе облаков.

— Следи за их формой, особенно за отношением высоты к основанию, — советовала Сойка, когда они направлялись к нагромождению кучевых облаков. — Держись подальше от слишком высоких и узких — они могут быстро переродиться в грозовые; это ты и сама видела в бурю. Кроме того, берегись облаков с широким основанием — там слишком сильные течения, можешь не справиться. Если тебя засасывает в облако и никак не выбраться, ты попадаешь в «белую комнату». Вот когда восходящие потоки тебе совершенно ни к чему.

Сначала Пери заметила тени. Они летели над просторной буро-зеленой равниной, справа тянулся скалистый кряж. И вот к востоку от кряжа Пери увидела бегущую по земле ломаную линию пятен. Она посмотрела наверх. Над тенями мчался ряд пушистых облаков с плоскими основаниями.

— Сойка! Сойка!

Сойка повернула голову.

— Да-да. — Она направилась прямо к цепочке облаков. Пери последовала за ней, стараясь держаться вровень. — Лети сзади и справа, — велела Сойка. — Здесь придется лететь дельфинчиком — так это называется. То есть замедляйся, когда тебя несет течением под облаками, и разгоняйся в бороздах холодного воздуха между ними. Главное — сохранять высоту. Тут надо потренироваться.

И вот они оказались под облаками — порхая, словно пушинки одуванчика. К западу громоздился каменный драконий хребет, ниже изгибалась длинная неровная тень. И перед Пери тоже тянулась линия — долгие километры высоченных термиков. Это дурманило почти как стекляшка — именно о таком полете Пери всегда мечтала: когда мчишься безо всяких усилий, несешься над землей, и нет этому конца.

Вдали засияла ярко-синяя брешь между гребнем скал и белым облаком.

— Впереди голубая дыра, — сказала Сойка. — Надо же, нам везет, можно перепрыгнуть на следующую дорожку.

Попав в провал нисходящего течения, Пери словно полетела вниз на американских горках, все быстрее и быстрее, а потом поймала термик, подскочила выше и слегка замедлилась под следующей дорожкой.

— Боже мой! — восхитилась Сойка. — Только погляди! Никогда такого не видела.

Пери несло вверх сильным теплым течением. Над ними тянулся чуть изогнутый облачный валик — плотный, а вовсе не рыхлый, как приземистые облачка, которые они видели раньше. По обе стороны от Пери и Сойки на той же высоте проходили длинные облачные цилиндры, беленькие, гладкие, словно толстые макаронины, аккуратно разложенные на голубой тарелке.

— Полосатое небо, — сказала Пери.

— Ну прямо зубная паста, а? Самой не верится. Посмотри, какие ровные края!

Это был полный восторг – но через час облачные дорожки все-таки кончились.

— Смотри-ка, небесные боги благоволят тебе сегодня, — заметила Сойка. — Как новичку. Довольна?

Пери кивнула.

— Еще бы. Ведь можно всю жизнь летать — а такого не увидеть.

Внизу появились следы человеческого присутствия — свежие шрамы от лени и небрежения. При виде одного из них — мертвой плотины гидроэлектростанции — Пери бросило в дрожь. В земле под ними зияла огромная жуткая яма. Ниже обвалившегося края разломанной плотины, на высохшем дне бывшей реки валялись массивные куски бетона, ощетинившиеся стальной арматурой — словно разбросанные великанские кубики. По бетону тянулись потеки ржавчины — точь-в-точь запекшаяся кровь.

Пери и Сойка пролетели вдоль пересохшей реки, похожей на след от ножа; она вывела их на пустошь, понемногу отступавшую под натиском солончака — его смертоносные белые каракули наскоро латали раны сырой земли, осевшие холмы, осыпавшиеся дамбы, прикрывали выветренные скелеты покосившихся домов, сараев, амбаров. Даже птиц не было видно — лишь иногда попадались вороны.

Прямо перед ними на горизонте блеснуло что-то странное — затейливое и неприятное одновременно. Широкие полотнища ярчайших цветов — Пери в жизни таких не видела, — темно-зеленые, будто нефритовые, полосы длиной и шириной в несколько километров вперемежку с ослепительно-розовыми и красно-коричневыми. Самое интересное, что у этих цветов не было ни малейших оттенков, ни намека на светотень. А когда они кончились, стало еще интереснее — земля внизу, докуда хватало глаз, была покрыта голубым. И это был не ровный голубой цвет, он дробился мозаикой огромных квадратов, тщательно выстроенных по тону и оттенку морской синевы — от почти белого и чистой бирюзы мелководья до глубокого ультрамарина.

Квадраты блестели на солнце, будто лакированные.

— Ну и ну, — протянула Сойка через некоторое время. — Видала я и зеленые ленты, и розовые — в последний раз, когда летала в эти края. Но голубые квадраты — это что-то новенькое.

— А я знаю, что это, — сказала вдруг Пери.

— Правда?

— Энди Сильвер. Точно.

— Что-что?

— Энди Сильвер, художница. Вы ведь наверняка ее знаете.

— Нет, откуда?!

— А, ну, я подумала… в общем, я подумала — она же самая знаменитая из художников-летателей. У Питера и Авис висят ее работы.

— Работы! — фыркнула Сойка. — Это соляные пруды!

— Да, это соль, но еще это произведения искусства. Я тоже раньше не видела голубых квадратов. Энди создает очень крупные работы, говорит, что предмет ее искусства — сама среда, в которой летают летатели. Или над которой. Я видела фильмы о ее работах — например, она окружала облака чем-то вроде разноцветных перьев: влетала в них и подкрашивала края. А краски брала у микроскопических морских водорослей, которые окрашивают океанские течения. Наверное, она жила здесь, пока делала эти голубые соляные квадраты — несколько месяцев, а может, и лет, одна в пустыне…

— Спасибо хоть не одичала в процессе, — недобро усмехнулась Сойка.

Пери не могла понять, как Сойка остается равнодушной к такой красоте. Сама она уже начала уставать, но теперь плыла словно в голубом сне. От жары голубые квадраты испарялись и покрывали ее тонкой пылью — Пери чувствовала горячую соль на губах. Пери плыла по воздуху, будто гигантский скат-манта в фильмах о природе, который скользит, раскинув крылья, в прозрачном тропическом море. Она парила и парила над переливчатой бирюзовой эмалью, будто голубизна подталкивала ее вперед, — парила, забыв об усталости, боли и страхе. Голубизна поддерживала Пери и Сойку, как термик, — может быть, от соляных прудов и правда получались термики, может быть, думала Пери, это и есть настоящая голубая улица, только она видимая и внизу, а не невидимая и наверху.

— Берегись, — сказала Сойка. — Проваливаешься.

Пери тряхнула головой, поскорее набрала высоту и полетела вровень с Сойкой, отметив, что при этом жертвует скоростью.

— Послеживай за собой, — посоветовала Сойка. Теперь они летели над лесистыми зелеными холмами. — На чем сосредоточишься, туда и влетаешь. Один мой знакомец врезался в одинокое дерево в поле — кругом было несколько гектаров открытого пространства, представляешь? А все потому, что сосредоточился на препятствии, которое надо обойти, — а ты должна сосредоточиться на том, где хочешь оказаться.

Они летели еще несколько часов, пока не стало смеркаться. Солнце склонилось к западу позади, залило деревья и луга внизу белым золотом, а земля и холмы впереди утонули в голубизне, синеве, багрянце. Пери сняла летные очки и сунула в сумку-пояс. Под ней проносились верхушки деревьев, мерно колыхались их кроны, сбрызнутые нежно-розовым пламенем от горизонтальных лучей заходящего солнца.

Внизу расстилалась дорога — блеклой полосой на фоне темного неосвещенного поля. Ни огней, ни машин.

— А ты знаешь, что птицы тоже ориентируются по дорогам? — спросила Сойка. — Им так проще. Иногда летят вдоль дорог, хотя путь получается длиннее. Говорят, они даже поднимаются повыше над развязками, чтобы лучше было видно общую картину.

— А ведь считается, что птицы летают напрямик, — заметила Пери.

— Может, некоторые и летают, — ответила Сойка. — Но что птицы повторяют маршруты, которые прокладываем мы — это точно. Вот еще один пример, насколько мы меняем мир. Думаю, птицы так поступали с тех пор, как римляне начали строить свои дороги — или с тех пор, как первобытные племена прокладывали тропы по лугам.

Через некоторое время Сойка сказала:

— Л-1 — место уединенное. Почему, увидишь, когда долетим, зато нам так проще.

— Утром Нико говорил про заведенный порядок. Значит, вы и раньше что-то такое делали, да? — осторожно спросила Пери.

— Пока что это самая масштабная акция, — отозвалась Сойка. — По крайней мере, за все время, что я в «Орлане». До сих пор мы старались держаться в тени, не хотели, чтобы нас начали искать. Но Нико метит все выше. На сей раз он и в самом деле хочет привлечь внимание.

Еще через час они приземлились в поле и сразу спрятались в густой лесок, надежно укрывавший поле от ветра с одной стороны.

— Остальные скоро подтянутся, — сказала Сойка.

Они перекусили, подремали — так прошло еще два часа. Время близилось к полуночи. По инфокарте Пери видела, что Л-1 находится еще немного восточнее, хотя точно расстояние было не рассчитать. Еще через полчаса инфокарты завибрировали: пришло сообщение от Нико.

— Отлично, — кивнула Сойка. — За мной.

Они прошли по опушке, потом пробежали вдоль забора и очутились у еще более густой рощи. Сойка провела Пери на поляну за гребнем холма. С края поляны, из-за деревьев, Пери разглядела неподалеку какой-то округлый курган с гладкими, как стекло, склонами. Наверное, это и есть Л-1. Кроме подозрительно идеальной формы, курган ничем не выделялся.

Пери увидела черный силуэт и отпрянула.

— Да не бойся ты, это же Раф, — шепнула Сойка.

Рафаэль двинулся к ним, за ним подошли Беркут и Латона.

Сойка поманила летателей поближе, они расселись в кружок. Пери обнаружила, что самострелы есть у всех, кроме нее.

— Итак, идем двумя партиями, — сказала Сойка. — Латона и Пери — со мной, Беркут и Раф — сами знаете, куда вам и зачем. Мы попадем на видеокамеры, так что наденьте вот это.

Сойка раздала всем по куску материи, сложенному в узкую полоску; если его развернуть, получалась полупрозрачная сухая на ощупь пленка, которая клеилась к лицу. Сквозь нее было хорошо видно и легко дышать, но Пери немного сбивало с толку, что лица у всех остальных как будто закрыты густой вуалью.

— Если предположить, что камеры поймают нас сразу же, у нас сорок минут, — продолжала Сойка. — Когда мы войдем, сигнализация не сработает, Нико все обеспечил, но видеонаблюдение не отключить. Если охрана чуть-чуть задержится, у нас может быть и час десять, но рассчитывать на это нельзя. В «Альбатросе» считают, что Л-1 в полной безопасности, потому что сюда так трудно добраться — бескрылым совсем никак, а городские так далеко не выбираются. Об Л-1 вообще мало кто знает. Так что сегодня шансы у нас высоки. Потом все будет гораздо сложнее. Вот почему мы ждали, пока не убедились, что летим не просто так, а за важными материалами, которые наверняка сыграют свою роль. Поймать нас не должны, поэтому проследить, где наша база, никому не удастся. Обратно полетим двумя группами, вылетаем не позднее двух двадцати. — Сойка поднялась. — Прежде чем мы пойдем туда, хочу кое-что прояснить. Во-первых, никакого вандализма. Нам нужна информация и припасы, больше ничего. Мы здесь не затем, чтобы что-то уничтожить или помешать работе «Альбатроса». Логику Нико вы понимаете: «Альбатрос» нарушает закон, а мы — ангелы мщения. Во-вторых, то, что вы увидите, вам не понравится. Сдержаться будет трудно. Но придется. Зато лучше поймете, откуда у вас взялись крылья и что для этого потребовалось. Думаете, кому-нибудь из городских охота это знать? Мы здесь не для того, чтобы оспаривать этику исследований, которые ведутся в «Альбатросе», мы здесь для того, чтобы предать гласности подлинные результаты этих исследований. Если вы с этим не согласны, предпримете что-нибудь самостоятельно в свободное время. У нас у всех есть крылья, все мы обязаны этим исследованиям «Альбатроса», «Корвид-Микро-РНК» и других подобных компаний. Так что раздобудьте как можно больше, ничего не повредите и выходите. Да, еще. Даже и не думайте выпустить на свободу… ничего, что вы там увидите. Это будет жестоко и может привести к катастрофе. Вы не знаете, что с ними сделали, не знаете, есть ли у них хоть малейший шанс прожить вне Л-1 хотя бы пять минут, не говоря уже о том, что будет, если мутация распространится по диким популяциям. Ясно?

Все кивнули — безликие призраки в масках.

— Отлично, — сказала Сойка.

У Пери весь день крепли недобрые предчувствия, очень похожие на тревогу по утрам перед врачебными осмотрами, и теперь у нее кровь застыла в жилах от самого настоящего ужаса. О чем это Сойка говорит? Что они там увидят? Пери отчаянно завидовала самой себе в будущем — ведь она очень надеялась, что всего через два часа она уже выйдет из этого жуткого места и больше никогда-никогда сюда не вернется. Она глубоко вздохнула. Надо твердо уяснить, что завидовать некому, ведь она сейчас и она в будущем — один и тот же человек. Просто нужно перетерпеть этот мучительный промежуток — минуту за минутой.

Беркут отвел Сойку в сторонку, они о чем-то коротко посовещались один на один. Сойка отпрянула на шаг, потом подошла к нему обратно — движения ее были резкими от волнения и тревоги. Беркут мотнул головой:

— Зато удобный случай. И все будет нормально, если она и вправду… — Беркут покосился на Пери и перешел на шепот.

— Сама знаю! — бросила Сойка и отвернулась.

Боже мой! Что они затеяли? Беркут и Сойка явно говорили о ней, Пери. Точно-точно: все остальное они уже давно обсудили до последних штришков, а тут она — неизвестная величина, темная лошадка. Осложнение. Неужели они хотят бросить ее здесь? Нет, не такие они бессердечные! Что бы они ни надумали, ей деваться некуда: без них ей не найти дорогу к Хьюго!

Рафаэль и Беркут взлетели и тут же исчезли на фоне темного неба. Пери заметила, что луны сегодня нет — наверно, это тоже учли, когда планировали вылет. Они с Латоной и Сойкой тоже поднялись в воздух, крыло к крылу перемахнули за вершину холма, спустились вниз и приземлились на вымощенную плитами площадку у дверей. Перед ними стояло несколько низких строений под общим высоким куполом.

Пери едва дышала. Ей никогда не приходилось летать так близко к домам. Если бы не вчерашний урок высшего пилотажа и не внимание, с которым она присматривалась к другим летателям в последние дни, она бы точно разбилась. Сколько времени прошло с тех пор, как она сбежала от Питера? Чуть больше недели! Она улетела днем в субботу, а сегодня тоже суббота, то есть уже самое начало воскресенья. Все, вернуть Хьюго она опоздала. Сроки вышли. Но сейчас об этом некогда думать.

Сойка и Латона повели Пери ко входу, Сойка провела инфокартой по датчику. Дверь скользнула в сторону.

— Добрый вечер, доктор Саммерскейл, — сказал механический голос.

Они оказались в длинном коридоре. Лампы не горели, все кругом было едва различимо при свете люминесцентной пленки на стенах. Сойка и Латона достали фонарики и пристегнули самострелы к поясам.

— Что это? — шепнула Пери Сойке, показывая на стены.

— Светящиеся моллюски и черви. Гребневики. Клетки полихеты. Экономит «Альбатросу» электричество на кругленькую сумму. Поглядим, может, и этими данными разживемся. — Возле одной из дверей Сойка остановилась. — Латона, идешь туда, собираешь с третьих полок все, что можешь. Начинай с синих коробок. В твоей инфокарте коды от замков в шкафах. Пери, сюда. — Она толкнула дверь напротив и провела Пери в просторную темную комнату. От теплой спертой вони перьев и помета Пери едва не стошнило, она услышала шелест, шорохи и вздохи. Сойка прикрыла фонарик красным фильтром. Из темноты на них блестели глаза. — Не останавливайся, не смотри, не потревожь их, — велела Сойка и потащила Пери за собой в следующую комнату. — Так, Нико говорил, считывающее устройство где-то здесь. Повезло тебе, что попала к нам как раз перед этим вылетом. А иначе сомневаюсь, что тебя взяли бы в лагерь.

— Вы о чем?

— О том, что нам, черт побери, надо знать, кто ты такая. Мы уже задействовали поиск по базе данных, но полной информации не получили, хотя пока что все совпадает с твоими рассказами. Знаешь, не в первый раз в наши ряды пытаются внедриться, хотя прикрыться младенцем — это, конечно, некоторый перебор. А после сегодняшнего вылета спокойные времена у нас кончатся. Сюда.

Пери подошла к высокому узкому шкафу.

— Значит, вы мне не верите, — тихо проговорила она, злясь на себя за то, что дрожь в голосе выдает гнев и страх.

— Я — верю, — бросила Сойка. — Но это не имеет значения.

Да уж. Значение имеет только то, что думает Беркут. Это уж наверняка. Пери охватила ледяная ярость. Это его проверку она должна пройти, а не то ее бросят — как мальчика-с-пальчик, только без белых камушков, которые подскажут дорогу домой, дорогу куда угодно — а Беркуту и наплевать, пусть она сидит тут одна-одинешенька и ждет, когда «Альбатрос» вынесет ей приговор. Раз в жизни решила взять судьбу в свои руки — и вот что вышло!

— Все равно вы не сможете сказать, кто я, если это устройство не подключено к базам ДНК. А к ним имеет доступ только правительство.

— ПИМО, — ответила Сойка и вставила свою инфокарту в прорезь прибора. Прямоугольная панель засветилась. — Полные истории медицинских обследований. Хорошее слово «полные», правда? Оно означает, что туда входит и генетическая информация. Дай волосок.

Пери вырвала волос и протянула ей.

— Откуда у «Альбатроса» сведения о ДНК? Это же персональные данные.

Сойка достала из сумки-пояса прозрачный пластиковый пакетик и поднесла к огоньку на панели. В пакетике был еще один волос. Сойка положила волос Пери рядом с ним на пакетик и задвинула пакетик в прибор.

— Поначалу у «Альбатроса» не было к ним доступа. Ты, наверное, за этим не следила, да? Несколько лет назад по этому поводу было много споров. «Альбатрос» купил доступ только к тому разделу ПИМО, где хранились данные о ДНК, но все равно это, конечно, очень важные сведения, и далеко не все хотели бы их разглашать. Правительство продало — продало! — «Альбатросу» доступ этих данных в интересах науки и здравоохранения. Здорово, когда можешь позволить себе такие покупки. «Альбатрос» заявил, что не может работать без доступа к данным о населении — может, и не соврал, — и пообещал массу скидок и поблажек всяким государственным медицинским и исследовательским институтам, но пока что-то не спешит сдержать слово. И вот мы плавно подошли к вопросу о том, что мы здесь делаем. — Сойка выхватила пакетик с волосками из считывающего устройства, поглядела на него, молча улыбнулась и сунула пакетик в сумку-пояс. — Отлично, — сказала она. — Будем надеяться, все данные записались.

Отлично? Что это значит — Сойка довольна результатами? Пустят ли ее, Пери, сегодня обратно на Райский кряж?

Сойка вывела Пери по коридору к пандусу. Они взбежали вверх по пандусу и оказались на смотровой галерее, которая опоясывала огромную шахту с прозрачными стенами. Заморгали лампы. Сойка выругалась.

— Это они на нас среагировали!

Пери остановилась, зачарованная картиной за стеклом. В шахте росли самые настоящие джунгли — с деревьями высотой в добрые двадцать метров, тянущимися к прозрачному потолку. Деревья были покрыты цветным мусором — мириадами ярких клочков и кусочков металла, пластика и бумаги. Пери вздрогнула. Лампы разгорелись в полную силу, и цветной мусор зашевелился, некоторые клочки и кусочки отделились от деревьев — и миллионы бабочек, стрекоз, майских жуков, мотыльков и букашек засверкали медными, золотыми, зелеными, сапфировыми огоньками.

— Ух ты, уже и за насекомых взялись! — воскликнула Сойка.

К свету взвились разноцветные смерчи, о прозрачные стены застучали крылышки.

— Зараза, — проговорила Сойка. — Надо уходить.

Она потащила Пери по переходу в другое здание. Лампы позади потухли, и Пери с Сойкой вздохнули с облегчением. Сойка снова зажгла фонарик.

— Кое-что тут изменилось с тех пор, как здесь побывал информатор Нико. Подожди минутку. — Она сняла с Пери рюкзак и исчезла в темноте.

Пери осталась одна в переходе. В тусклом свете было видно нацеленные на нее видеокамеры. Пери уставилась в темноту. Куда подевалась Сойка? Ее не слышно и не видно… Вот, значит, как. Ее, Пери, решили бросить. Сойка сказала «Отлично», но это могло означать, что теперь ей не надо заботиться о Пери и у нее развязаны руки. Скоро за ней придет охрана. Даже если Сойка и не собирается ее бросать, Пери поймают. Беркут где-то тут, но помочь ей не хочет или не может. На Райский кряж ей не вернуться.

Она подкралась к стене, подальше от камер. Дверь. Пери толкнула ее — перед ней разверзся темный провал. Пери решила подождать тут, пока не заслышит Сойку. Если та вернется.

Тут загорелся тусклый свет. Перед ней тянулся длинный коридор, завешанный сияющими шелковыми полотнищами, расшитыми драгоценными камнями.

Пери потрясенно брела по коридору и разглядывала огромные куски нежнейших тканей — то прозрачных, словно крылышки стрекозы, то переливчато-лазоревых, словно бабочка-одиссей, то рубиновых и изумрудных, как грудка колибри.

Здесь не было ни птиц, ни насекомых, это не были ни крылья, ни перья, но ткань шевелилась, словно на что-то реагировала, — может быть, на колебания воздуха от движений Пери, на тепло ее тела, на шорох ее шагов, на углекислый газ в ее дыхании.

Пери замерла.

Да, эти трепещущие радужные завесы были живые.

Что она здесь делает? Если в «Орлане» хотели всего-навсего выяснить, кто она такая, могли бы просто взять волосок, а саму Пери с собой не тащить. Значит, они с самого начала собирались оставить ее тут. К тому же у них остался маленький заложник — Хьюго: вполне достаточная причина, чтобы Пери не выдала группу «Орлан».

Шли минуты, само время переливалось сапфиром и изумрудом.

Пери стояла в самом центре, в самом сердце главной исследовательской лаборатории «Альбатроса». Она была совсем одна, а здание гудело и жужжало вокруг.

Глава шестнадцатая

Хищник

Они вернулись на Райский кряж ранним утром. Малиновка принесла Хьюго, и Пери сначала покормила его грудью, потом дала ему фруктов и печенья, а Нико тем временем подробно их расспросил. Пери поняла не все, что он говорил, но ей стало ясно, что летали они отнюдь не только за информацией. Они притащили еще целую кучу дорогих медикаментов производства «Альбатроса» — фотоника, интрана, оптериксина.

Пока Нико говорил, Беркут молча стоял позади толпы и тщательно осматривал свои маховые перья. Пери не могла удержаться и то и дело косилась на свежие синяки — темные пятна на смуглой коже — наливавшиеся у него на шее и плечах. Когда Беркуту во время осмотра пришлось выгнуть спину, он скривился. На лице и груди красовались нашлепки искусственной кожи, но Пери не видела, что под ними — порезы, ссадины или ожоги. Несколько перьев оказались сломаны и теперь были подклеены пластырем. Похоже, Беркут принял на себя удар охраны «Альбатроса». Рафу тоже досталось. Рукав его изолята был изодран, руки в синяках, клок волос выстрижен, и на его месте красовалась повязка, закрывавшая рану.

— Я вчерне просмотрел данные, которые вы мне передали, — сказал Нико. — Многообещающе, хотя на полную обработку понадобится время. Там полным-полно неопубликованных научных работ, в том числе, похоже, статьи о том, как слезть с этих проклятых лекарств. Главное — теперь мы можем подтвердить слова некоторых обиженных сотрудников «Альбатроса»: результаты их исследований фальсифицированы. Публиковались даже статьи, основанные на поддельных данных. А я прежде всего хочу разобраться, что там правда. Может, самому выпускать научный журнал?

Беркут хохотнул.

Пери клевала носом. Она падала с ног от усталости и почти ничего не помнила с той минуты, когда услышала, как Сойка шепотом зовет ее в коридоре Л-1: «Пери, Пери, куда ты запропастилась?!» Побег из Л-1, трудный обратный путь, когда крылья двигались на чистом ликовании, на радости, что она возвращается на Райский кряж. К Хьюго.

Когда она проснулась, солнце клонилось к закату, а Хьюго сладко спал, положив голову ей на крыло. Пери была под скальным навесом, но не помнила, как туда попала. Разбудила ее Сойка.

— Отстаньте… Дайте еще поспать… — пробормотала Пери, потягиваясь.

— Пошли.

Пери взяла Хьюго на руки и следом за Сойкой двинулась к реке. Больше там никого не оказалось. Куда все подевались? Тренируются? Скорее, полетели в разведку. Готовить пищу тут не приходилось — местные летатели, как заметила Пери, обходились почти без еды, их ничего не интересовало, кроме полетов. А чтобы летать, вполне достаточно время от времени сжевать питательную пастилку.

На ходу Пери пыталась вытряхнуть из головы обрывки тяжелого сна. Ей снилось, что она идет по коридору в Л-1 — по тому, с занавесями, — завороженная полотнищами великолепных цветов, и вдруг пускается бежать, и тогда полотнища срываются со стен и набрасываются на нее, злобно и неотвратимо. Огромные дышащие существа были живые и норовили окутать ее с головой, перекрыть ей воздух переливчатой пленкой, отомстить ей за то, что вынуждены противоестественно разрастаться, словно раковые опухоли. «Убей нас, — пронзительно молили они тонкими, неслышными голосами — словно шипение и шелест на ветру. — Убей нас!»

Сойка усадила Пери на песок. Пери положила Хьюго себе на колени, пристроив головой на сгиб локтя. Он выгнулся, ухватил зеленое перышко с изнанки Периного крыла и стал с ним играть.

— Пери, я посмотрела на результаты, которые получила на Л-1.

— И теперь точно знаете, что я именно та, за кого себя выдаю.

— Да, но…

— А если бы результат был отрицательный, что бы вы сделали? — перебила ее Пери.

— Неважно. Лично я сразу тебе поверила. Мне надо сказать тебе кое-что поважнее. Ты должна это знать, это повлияет и на твои дальнейшие действия, и на то, как мы поступим с тобой. Беркут категорически против того, чтобы отпустить тебя, однако Нико говорит, что гарантировать безопасность Хьюго мы не можем, и я склонна с ним согласиться. Так или иначе, результаты все меняют.

— Почему?

— Пери, послушай меня. Я сравнила твой волос с волосом Хьюго. Прибор проанализировал обе ДНК и выдал бесспорный результат. Ты не просто родила Хьюго. Ты его биологическая мать.

Пери поглядела вверх, на изменчивые силуэты листьев над головой. Небо было еще голубое, но солнце, которого было не видно, уже подкрасило облака закатным огнем. Пери слышала все, что сказала ей Сойка, но слова не складывались в единое целое. Она попробовала осознать каждое в отдельности — не помогло. Тупая боль зародилась в горле и растеклась по груди и животу, отдавала в крылья, стреляла в ноги. Мышцы мстили ей за перенапряжение. За что, за что ей все это — чтобы теперь душа еще сильнее болела за Хьюго?

Пери посмотрела на Сойку исподлобья. И помотала головой.

— Нет. Это невозможно. Вы ошиблись.

— Нет, не ошиблась, — возразила Сойка. — Результаты совершенно очевидны. Ты его мать.

— Анализатор дал сбой, — проговорила Пери, скрипнув зубами.

— Пери, мы с тобой обе понимаем, что это правда, — Сойка говорила так ласково, что Пери взбесилась. — Точнее приборов, чем в «Альбатросе», просто не бывает. Почему ты так сердишься?

— Потому что это бред, — припечатала Пери, и на глазах у нее выступили слезы. Руки сами собой сжались в кулаки. Хьюго услышал, какой у нее голос, и захныкал. — Полнейшая чепуха. Мне заплатили, чтобы я родила их ребенка! Сына Питера и Авис! Разве можно родить собственного ребенка и самой этого не понять? Это все меняет, я теперь вообще не знаю, как быть… — Пери осеклась и яростно зачесала в затылке, будто кто-то ее укусил. Ей вспомнились свидания с Питером. Конечно, она вполне могла забеременеть, естественно, но… но… они наняли ее, чтобы она родила их ребенка. Никому и в голову не приходило, что Хьюго — не сын Авис. Как ему вообще позволили жить, если он — дитя Пери?

День, когда ей подсаживали эмбрион. Она лежала на операционном столе, готовая к процедуре, и знала, что рядом Елисеев и Питер, но помнила только склонившиеся над ней фигуры в масках и халатах. Помнила, как было страшно, когда гасло сознание, как она невольно сопротивлялась анестезии — падению в безвременье и пустоту. Кто-то держал ее, не давал сесть, прижал маску к лицу. Тогда-то они, наверное, и обнаружили, что она уже беременна. И приняли решение… И Питер принял решение не прерывать беременность. А Пери ничего не говорить. Предать ее. Заставить ее думать, что ребенок принадлежит им с Авис.

— А тебе не приходило в голову, что на самом деле ты все знала? — ворвался в ее мысли голос Сойки. — Это же видно по твоим поступкам. По тому, что ты готова на все ради Хьюго. У организма своя мудрость. Говорят, матери находят своих новорожденных детей по запаху среди сотни младенцев в темной комнате. Вообще-то тебе бы обрадоваться, — продолжила она. — Теперь ты знаешь, что ты самая настоящая мать Хьюго и у тебя на него права. Надо только разобраться, как о них заявить.

Пери вспомнила, как девять месяцев спустя оказалась в родильной палате в клинике Елисеева, где у нее отошли воды, вспомнила приглушенный свет лампы. Вспомнила холодный металл тумбочки, на которую она опиралась ладонями на пике схватки — тумбочка доходила ей как раз до пояса. Вспомнила бесконечное чувство облегчения, когда схватки отступали.

Через несколько часов схватки уже не накатывали и не отступали. Началась сплошная ровная боль, и Пери казалось, что все внутри истирают в пыль грубые жернова, и она мерила шагами палату, которая только что была теплой, а теперь стала душной и тесной, и как хотелось наружу, хотелось только ходить и ходить где-нибудь на воздухе, вытерпеть эти муки помогало только движение, но Елисеев не выпускал ее за порог. Казалось, вся Пери, ее душа, каждый ее нерв размазаны по жесткому шершавому граниту. Оторваться от него не удавалось ни на волосок. В жизни не было ничего, кроме смерти — если хочешь вырваться, умри. Пери на коленях молила о помощи. Ей было страшно, она была совсем одна. Елисеев и Питер смотрели на нее, но они были далеко-далеко, по ту сторону боли. Они снова надели маски и халаты, и Пери думала — может, Елисеев вырежет ребенка из нее? Они были и на людей-то непохожи, она видела блеск их глаз, но в лицо ей они не смотрели. Наконец Елисеев дал ей подышать каким-то газом, и она вдохнула его, и воздух зашипел и запузырился, Пери ничего не видела и не слышала, только боль, красную пелену перед глазами и грохот в ушах. Питер не хотел, чтобы ей дали анестезию, но Елисеев очень настаивал — теперь Пери подумалось, что он, наверное, хотел, чтобы она не помнила, как ребенок выскользнул из нее в потоке воды и крови. А потом она лежала, обессиленная, на койке в родильной палате, а Питер и Елисеев забрали ребенка — ей не дали ни подержать его, ни даже посмотреть. Она слышала, как он плачет, как затихает вдали его писк — все, его унесли. И когда плач Хьюго пронзил ей сердце, словно осколок стекла, Пери впервые испугалась, что не сможет исполнить договор.

Сойка оставила Пери и Хьюго и двинулась прочь, не сказав, куда и зачем. Пери заметила, что местные летатели вообще ничего ей не говорят — вернее, говорят только то, что касается ее прямо.

— Погодите, — окликнула ее Пери. Сойка обернулась. — Что решили Беркут и Нико насчет меня?

— Мы еще не приняли решения. Но ведь и ты тоже.

И Сойка исчезла за деревьями.

Пери посмотрела на ребенка — на своего ребенка — словно он вдруг стал ей чужим. Хьюго посмотрел на нее в ответ — глаза у него были глубокие, как небо.

— Ты все знал, — сказала Пери. — Ты все знал с самого начала, так ведь?

Хьюго одарил ее своей ослепительной улыбкой.

Как же я раньше не догадалась? Иногда мне приходило в голову, что Хьюго, по сути дела, мой сын — но тогда я думала, что сошла с ума…

Она взяла Хьюго на руки и прижала к себе. Он погладил ее по плечу крошечной прелестной ладошкой.

Уложив Хьюго спать, Пери побежала искать Беркута и нашла его на лужайке, куда они приземлялись. Он был один и собирался улетать. Пери видела только его силуэт — темный на фоне синего ночного неба.

— Беркут! — окликнула Пери ломким от злости голосом: она сама не понимала, кто она теперь. Чувствовала себя астероидом или планетой, выбитой с орбиты и ищущей себе новое место; теперь она была центром притяжения, а Хьюго вращался вокруг. Пери больше не была чьей-то луной, дополнением к чужой жизни, которому в любой момент можно найти замену.

Беркут пристально глядел на Пери, которая решительно подошла к нему и со всей силы ударила его кулаком в грудь — раз, другой, третий. Перехватил ее за запястья.

— Прекрати, — нахмурился он. — Больно же.

— А мне, думаешь, не больно?! Ты хотел меня бросить! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Беркут крепко держал ее.

— Отпусти!

Он разжал пальцы, и руки у Пери бессильно упали.

— Не собирался я тебя бросать.

— Нет, собирался!

— Нам надо было все проверить.

— И как вы думали поступить?

— Я видел, кого за тобой послали. А еще ты появилась очень вовремя — как раз перед нашим вылетом, — так что нечего тут обвинять меня в излишней бдительности. К тому же все мы — и ты в том числе — считали, что Хьюго даже не твой ребенок. Очень странная картина, согласись, — а ты хотела, чтобы мы решили, будто так и надо!

Пери рухнула на траву.

— Похоже, ты не только на меня злишься.

— Да ну?! — процедила Пери. — Какой ты у нас проницательный! Между прочим, Питеру мне не только врезать хочется. Я его убью. Убью! — Она стиснула кулаки. — За все, что он сделал… — Голос у нее сорвался. — Честное слово, убью! Вот честное слово!

Беркут положил ей руку на плечо. Пери ее стряхнула.

— Ты мне не веришь, да? Думаешь, кишка у меня тонка убить Питера — после всего, что со мной было?!

— Пообещай мне кое-что.

— Что?! — оторопела Пери.

— Если решишь еще раз стукнуть меня или наброситься, смотри, чтобы я тебя видел, ну, как сегодня. Никогда не нападай из засады.

— Почему?

— Иначе я сначала прихлопну тебя, а потом уже буду думать. А я не желаю тебе зла.

— О-о, спасибо, что снисходишь до меня, недостойной!

— Да ничего я не снисхожу, ты, мелкая безмозглая… — Беркут умолк и перевел дух. — Да, хорошо, я отношусь к тебе снисходительно. Пери, я вдвое тебя крупнее и к тому же тренировался и умею… — Он снова осекся, сел рядом с ней на траву и отвел от ее лица пряди волос. — Пери, я спас тебя во время бури. И я всегда буду перед тобой в долгу — куда больше, чем обычно бывают должны друг другу взрослые люди. Так уж вышло. Как ни странно, когда делаешь человеку что-то хорошее, то потом ты ему обязан, а не наоборот.

— Как у меня с Хьюго?

— Да. Кто-то когда-то говорил мне, что если хочешь привязать к себе человека, заставь его что-нибудь для тебя сделать — правдами или неправдами. Люди постоянно обманываются и попадают в западню — служат другим в расчете, что их за это полюбят, но на самом деле только сильнее влюбляются сами с каждым добрым поступком.

— Как-то это цинично.

— А вот и нет. Так уж устроена любовь. Тут дело не в свободе, не в равенстве, не в эгоизме, когда две независимые личности сходятся, ищут равновесие, дают и берут друг у друга поровну: такое — взаимовыгодный договор, не любовь, а бухгалтерский учет. Любовь есть служение, а иначе это не любовь. А я много думал о служении. Вся моя жизнь была такой. Чем больше от тебя требуют, тем больше ты даешь. И тем больше любишь. Ты — мать, ты меня понимаешь. Тот, кого ты любишь — это тот, кто захватил тебя целиком, кто рисковал твоей жизнью.

Пери прислушалась к шелесту травы на теплом ветру. В темном небе на востоке мелькнула летняя молния — словно белый водопад упал с далеких лиловых небесных утесов.

Так вот почему Питер и Авис никогда не думали о Хьюго, а я думала. И думаю. Я этого никогда не понимала. Им ни от чего не пришлось отказываться, они ничем не рисковали, и чем меньше они для него делали, тем меньше его любили. Я-то считала, все наоборот и они ничего для него не делают, потому что не любят его. Наверное, они и сами так думали. Может, даже задавались вопросом, что в них не так. Если бы они всего-навсего притворялись, будто любят его, изо дня в день, — мыли ему попу, купали, кормили, вставали к нему по ночам, — любовь пришла бы сама. Хочешь любви — изволь потрудиться.

Пери стиснула пальцы Беркута и поднялась.

— Пойду посплю.

На следующее утро Пери посадила Хьюго на пляж у реки и стала его рассматривать — раньше она не осмеливалась так пристально, так внимательно вглядываться в каждую его черточку. Она и раньше перебирала его пальчики, щекотала живот, целовала в нос — когда Питера и Авис не было рядом, — но так и не позволила себе подробно-подробно рассмотреть его, как всегда делают молодые родители, исследовать все-все, убедиться, что каждая его черточка идеальна, подумать, на кого из родни он похож. Пери боялась это делать — наверное, боялась слишком сильно полюбить его, или полюбить как-то не так — да и какой смысл разглядывать, как он выглядит? К ней это не имело отношения.

А теперь Пери смотрела на него новыми глазами. Она — его мама. Хьюго связал Пери с ее родом, с родителями, с бабушками и дедушками, которых она не знала. Он был живым письмом из прошлого, но прочитать его она не могла. Чуть-чуть миндалевидные глаза, пухлая верхняя губа, рот, похожий на полураспустившийся мак, нежные веки с лиловой тенью по краю, словно тонюсенькие ракушки, — чьи это черты? Высоченный лоб — это, конечно, от Питера, узы, соединяющие Пери с ним и с поколениями его предков, накрепко скованные, нерушимые.

Вчерашний гнев так и не угас. Питер все знал, а ей не говорил. Он занимался с ней любовью, когда она уже была беременна, и ничего ей не говорил. А как же Авис — она тоже в этом участвовала?! Не в этом ли разгадка ее холодности? Только с какой стати Авис стала бы с этим мириться? Питер сделал ей, Пери, ребенка и подстроил так, чтобы она носила Хьюго, считая, что он не ее сын. Питер все знал и молчал. Это он украл у нее Хьюго. Это он преступник.

Пери провела руками по ножкам Хьюго — будут длинные. Это и в нее, и в Питера. Пальцы с круглыми плоскими кончиками, словно у лягушки, и темные блестящие волосы, и чуточку квадратное лицо, и волевой подбородок — это все ее. Как же она раньше не замечала? Она не высматривала в нем сходство и не поверила бы, если бы увидела. По некоторым детям с самого рождения видно, какими они вырастут, но Хьюго был просто идеальным младенцем, воплощением детства — и все. Каким станет его лицо, когда он вырастет, пока оставалось тайной.

Пери снова взяла Хьюго на руки и уткнулась носом ему в затылок и шею. И уловила только его собственный аромат — песочного печенья — и запах речной воды и песка. Ей было нипочем не понять, нипочем не поверить, что теперь ей не просто дозволено любить Хьюго — теперь это ее обязанность, это от нее требуется. Попробуй привыкни к такому…

Какая разница между тем, чтобы любить Хьюго по своей воле — и быть обязанной его любить? Что это за чувство? Правда, Пери сомневалась, что у нее когда-нибудь был выбор. Но теперь его уж точно нет — теперь они связаны неразрывно. Какое облегчение — и не просто потому, что не надо его возвращать, а потому, что она не сможет его вернуть.

Ее родители, наверное, думали, что поступают правильно, когда отказывались от нее, а она точно знает, что они ошиблись. Она бы ни за что не поступила так с Хьюго.

Уже вечерело, когда за Пери пришла Сойка; Пери весь день провела у реки с Хьюго — играла с ним, кормила его, подремала рядом с ним, пока он спал после обеда. Помыла ему голову — пришлось собрать мыльную воду в тазик, который дала Сойка, а потом, пристроив Хьюго на бедро, отнести тазик к помойной яме, которую вырыли подальше от реки: так учила Сойка.

Все это время Пери задавала себе вопрос: что я чувствую? А что положено чувствовать? Надо ли мне еще сильнее стараться как можно больше времени проводить с Хьюго — раньше я думала, что не имею права? Или надо успокоиться, расслабиться — как настоящая мать, — довериться интуиции, которой нет, да и откуда ей взяться при таком давлении? Это было бы здоровее, верно? Если вдуматься, я и представления не имею, какой должна быть нормальная родительская любовь. Можно подумать, меня в детстве любили. А как вели себя с Хьюго Питер и Авис — разве это нормально?! Может, они и считали, что это нормально. Но ты, Хьюго, хотел бы иного. Точно. Я уверена.

Так что когда Сойка позвала Пери полетать с ней и с Беркутом, Пери не хотелось оставлять Хьюго, но при этом она была рада краткой передышке от мучительного, полного сомнений пересмотра своих отношений с ребенком. С ее ребенком! Если она и в самом деле занималась пересмотром отношений. На самом деле не совсем. Она перестраивала образ мыслей — но заботиться о Хьюго она будет как раньше. Изменится только подход к будущему — а думать об этом ей было сейчас некогда.

— Мы собираемся немного полетать — прогулять Шахиню, — сказала Сойка. — Летим с нами. Тебе надо сегодня размяться, а то мышцы совсем сведет.

Пери оставила Хьюго с Рафом и Грифоном, которые вышли к реке и принялись играть с ним в грубоватые мужские игры. Хьюго плескался в воде и заливался хохотом — вот-вот лопнет от счастья.

— Видишь? — сказала Сойка, когда Пери приобернулась на полпути к взлетной площадке у края утеса. — Он всем доволен!

Много вы знаете, мрачно подумала Пери, шагая за Сойкой. На самом деле Хьюго еще маленький, он не может долго без нее. Без своей мамы. Какая странная мысль. Особенно если учесть, что больше никто за ним, можно сказать, и не ухаживал.

На утесе к Пери и Сойке подошел Беркут. За пояс у него была заткнута перчатка, а на шее висел манок.

— Пробный парашют? — спросила Сойка.

Беркут кивнул, глядя куда-то вверх.

Он взмыл в предвечерний свет. Солнце стояло еще высоко, небо равномерно усеивали белые пушистые облачка, похожие на раскатившиеся по полу смятые бумажки.

— Высоко-кучевые облака, — сказал Беркут, когда Пери и Сойка поравнялись с ним. — От двух до шести тысяч метров. Точнее, «ас flo».

Пери полетела между Сойкой и Беркутом, которые, похоже, вообще не напрягались. Парили, словно дымок, и разглядеть их было так же трудно. Ни единой блестящей детали, ни одного предательского блика от часов или украшений, ни дурацких стразов на крыльях, которые Пери так часто видела в Городе. Пара невидимок. Городским летателям вовсе не хотелось стать невидимками, скорее наоборот.

— Altocumulus floccus, — расшифровала Сойка. — Немного выше. Кстати, у нас прямо по курсу кучевые облака — если, конечно, они не начнут нагромождаться…

— Их создает воздух, который поднимается перед холодным фронтом, — продолжил Беркут. — Такое облако - результат либо перерождения высокослоистых или кучевых облаков, либо турбулентности или конвекции на уровне высоко-кучевых или высоко-перистых облаков. Все это значит, что это облако в конце концов превратится в грозовое. Сойка, вы только что повели себя как лемминги. Какой смысл делать из меня пробный парашют, если вы, дурынды, даже смотреть на меня не стали?

— Еще как стали! — возмутилась Сойка. — Просто я оценила все очень быстро.

— Ничего подобного, — отрезал Беркут. — Ты взлетела, даже не поглядев, как я прикидываю условия полета. А Пери с тебя собезъянничала.

Сойка поняла, что Беркут не даст ей отшутиться, и сказала:

— Ладно, ладно, не посмотрела. Прости. Пери, никогда так не делай. — И тут же с вызовом добавила: — А сам-то небось не все показания снял перед вылетом! Ветер — понятно, а высоту основания облаков? А вертикальный градиент температуры?

— Отстань, — буркнул Беркут. — Будто сама не можешь рассчитать градиент.

— Нет, не могу. С цифрами я не в ладах, ты же знаешь, — ответила Сойка.

Беркут разозлился:

— Знаешь, могла бы и зазубрить, что вечером после такого жаркого дня, как сегодня, вертикальный градиент температуры, скорее всего, выше, чем сухоадиабатический градиент температуры, так что получается суперадиабатический градиент. Так?

— Эй, — оборвала его Сойка. — Я, конечно, виновата, показала Пери плохой пример, но не надо срывать на нас, желторотых, раздражение и заваливать терминами, тем более что по сравнению с тобой кто угодно желторотый — ты тоже подаешь плохой пример. Давай-ка объясни Пери по-человечески, о чем ты тут долдонишь.

Пери сосредоточилась на дыхании, на каждом взмахе крыльев, который заставлял ее втягивать воздух, скользнула в круговое течение, которое поймали Сойка и Беркут, и взмыла вверх по широкой плавной спирали. Выше, выше — пока земля не превратилась в плоское разноцветное покрывало. Тут было не так страшно, дыхание выровнялось, внутри словно что-то разжалось. Здесь можно летать в полном смысле слова. Они вырвались из крепкой хватки Земли. И взлетели еще выше, где уже стало холодать и надвинулись сверху серые основания облаков.

— Так вот, вертикальный градиент температуры, — проговорил Беркут. — Говоря по-простому, это как температура воздуха понижается с высотой. Средний градиент температуры — ноль шестьдесят пять градуса по Цельсию на сто метров высоты. На то, каким он будет на самом деле, влияет влажность и масса других факторов. Градиент температуры — один из самых важных показателей, так сказать, общей летабельности и подъемной силы течений. Разберись во всем этом — будет не очень просто, если ты не учила физику, особенно гидродинамику… — Он умолк: издалека донеслось пронзительное приближающееся «Витью! Витью!»

— Шахиня, — сказала Сойка. — Ходит на кругах. Это значит, что она кружит над нами и ждет, когда мы доберемся до места.

— Сейчас научу тебя одному полезному приемчику. Называется моментальный снимок облаков, — сказал Беркут. — Пусть войдет у тебя в привычку. Кому-кому, а тебе-то точно не помешает внимательнее следить за погодой.

Пери вспомнила, как ее учили в тренировочном центре летать в разную погоду, при разном ветре. Программу на каждый час показывали на экранах по всему центру. Под потолком неслись всевозможные облака.

— С облаками ты должна познакомиться ближе некуда, — твердил Хаос. — Облака — это лицо погоды, по ним все видно. Глаз с них не спускай. Вот altocumulus lenticularis, сокращенно «ac len» — высоко-кучевые линзовидные облака, они как гигантские чечевичины или стопка блинов. Этих красавчиков лучше облетать за милю. Они сформированы сильным ветром над гористой местностью. Если утро выдалось теплое и влажное и ты видишь в небе вот эту картину — пышные высоко-кучевые облака — берегись, днем будет гроза.

Хорошо, что он все это говорил. Пери очень скверно разбиралась и в небе, и в облаках.

— Итак, — продолжал Беркут, — следи, не нагромождаются ли облака. Кучевые облака всегда к этому склонны. Если они нагромождаются, жди сильного ветра и дождя, а может, града или грозы. Чтобы точно понимать, в какую сторону развивается облачность, возьми себе за правило делать мысленные снимки облаков во время полета. Делать это надо регулярно, скажем, раз в минуту. Найди себе точку отсчета, чтобы отслеживать скорость и динамику облаков, ну, например, положение относительно какого-нибудь большого дерева или горы, высоту относительно другого облака. Во время спирального подъема по термику делай снимки примерно с одной и той же точки на каждом витке. Иногда облака меняются на удивление быстро, а в небе не с чем сравнивать для масштаба, кроме других облаков, так что проще простого утратить представление о том, как они движутся и растут — или тают. Особенно пристально надо следить за тем, как они растут в высоту относительно размера оснований. Если облако быстро растет в высоту — ну, тогда сама знаешь, что делать…

— Рвать когти, — ответила Пери.

Беркут хохотнул.

Они плавно летели на запад к гряде кучевых облаков на горизонте. Пери попробовала делать моментальные снимки далеких облаков, но оказалось, что это очень трудно. Никаких ориентиров поблизости не нашлось, сравнивать было не с чем — так что Пери с трудом давались даже попытки зафиксировать в памяти все очертания, размеры и расположение облаков друг относительно друга — а уж о том, чтобы сравнивать снимки через одну-две минуты, и речи не шло.

Вот, например, то облако — разве у него только что не было маленькой плоской нахлобучки? Хотя это, наверное, неважно… Я в жизни не видела такого классного летателя, как Беркут. Гораздо лучше Питера. Лучше Хаоса. Даже лучше Сойки. Однако от того, чему он меня тут учит, впору потерять всякое удовольствие от полета. Как ощутить эту безудержную радость, когда надо помнить и о голубых дырах, и о банке энергии, и об этих моментальных снимках каждые шестьдесят секунд, будь они неладны?! Неужели я об этом мечтала, когда обрела крылья?

Сойка, похоже, уловила ее настроение.

— Как делишки? — спросила она.

— Не то чтобы очень.

— Может быть, тебе полегчает, если ты поймешь, что кучевых облаков там три разновидности. Например, такие разбросанные пушистые клочки, которые ближе всего к нам, называются по классификации cumulus mediocris, сокращенно «cu med» — кучевые средние облака. Таким хорошеньким облакам могли бы подобрать название и посимпатичнее — самое то, чтобы ясным деньком любоваться во время пикника. Средние — значит, летят невысоко. Сразу за ними виден яркий пример cumulus pileus…

— Дайте угадаю, — сказала Пери. — «Cu pil»?

— В яблочко. Видишь, какая у них плоская верхушка? Это не что-нибудь, а ледяные кристаллы. Красиво, высоко и очень холодно.

А. Значит, Пери ошиблась. Еще бы. Эти плоские нахлобучки — очень даже важно.

— А вон те грозные, но прекрасные великаны за cu pil, больше всего похожие на замедленные съемки фонтанирующей цветной капусты…

Пери хихикнула.

— Это Cumulus congestus — кучевые мощные.

— «Cu con»?

— Ага. От них мы держимся на почтительном расстоянии и уповаем на то, что они не налетят на нас слишком быстро. Кучевые облака всегда означают нестабильность — это один из весьма осязаемых выводов из суперадиабатического градиента температуры, который так дорог нашему Беркуту…

— У меня сейчас голова лопнет, — буркнула Пери.

— Упражняйся, душенька, упражняйся. Это навык, не более того. Я убеждена, что учиться летать гораздо проще, чем учиться, например, играть на пианино. Просто последствия разные. От фальшивой ноты еще никто не умер.

Они летели под основанием облаков, и вдруг Беркут резко снизился, а Пери с Сойкой последовали за ним. Заложили вираж и начали спускаться по широкой спирали.

Они снижались по направлению к лесу, который тянулся в неглубокую долину. Пери видела, что лес расстилается во все стороны, до самого горизонта. Сойка и Беркут сбросили высоту еще раз, и стали видны отдельные деревья и валуны. Потом они полетели над долиной, над самыми верхушками деревьев. За последние два дня Пери основательно натренировалась в искусстве бреющего полета. Проносясь над деревьями, Пери заметила островок нежной зелени, слишком свежей и пышной для лесной чащобы. Он бросался в глаза, словно зеленый маяк. Беркут притормозил, резко спикировал, потом замолотил крыльями часто-часто, чтобы смягчить приземление.

— Бум… Ой, — поежилась Сойка, когда Беркут врезался в землю. — Нет, я так быстро и жестко не умею. А он, наверное, привык.

И она начала плавно набирать высоту по спирали, поманив Пери за собой.

— Гляди, — сказала она, когда они забрались повыше и разглядели Беркута далеко внизу.

Беркут взял манок и трижды коротко свистнул. Под ними закружила Шахиня.

— Началась охота, — сказала Сойка.

— Как там Беркут ее назвал? Дикомыт?

— Обычно сокольники охотятся только с птицами, которых вырастили сами — такие соколы прямо-таки боятся упустить из виду того, кто их выкормил, когда они только-только вылупились из яйца. Но сокол-дикомыт — это жемчужина среди соколов: его поймали уже взрослым, у него оперение взрослой птицы. Может быть, Шахине даже довелось выводить птенцов. Она сумела выжить, несколько лет могла себя прокормить. Естественно, охотиться с дикомытом гораздо опаснее, такую птицу легко потерять: улетит, и все. Но Беркут позволяет ей летать свободно, и она всегда возвращается — тем более что ее самца убили. Интересно, не считает ли она Беркута своим самцом — этаким супер-соколом, правда, у хищных птиц самки крупнее самцов, так что габариты для них не признак мужественности.

— А что тогда признак? — улыбнулась Пери.

— Легкость, — ответила Сойка. — Масса и сила — это женские качества. Охота с самкой сапсана — высший пилотаж соколятника, считается, что только самки достигают вершин мастерства.

Беркут поднял руку навстречу Шахине.

Пери услышала свист ветра и увидела, как к земле что-то несется — стремительное, словно темная молния. Сапсаниха принесла Беркуту добычу. Тот скормил ей лакомство, и она, звякнув бубенчиками, снова взмыла в небо.

Пери поднялась еще выше. Здесь, в вышине, зрение у нее особенно обострилось. Внизу виднелись старые лошадиные загоны с покосившейся, поломанной оградой. Пейзаж навевал меланхолическое спокойствие. Пери сразу вспомнились заброшенные фермы в холмах за участком Жанин. Она снизилась, подражая спуску сапсана, и выровнялась, сильно хлопая крыльями, чтобы снова набрать высоту.

Вдали гудели пчелы или какие-то другие неведомые насекомые, настраивали свои инструменты на предвечернем солнцепеке.

Пери снова одолел страх. Надо срочно улетать с Райского кряжа, подальше от группы «Орлан». Надо… или нет? Солнце расслабляло напряженные руки и ноги, прогревало натруженные мышцы, наводило глянец на крылья. Пери вздохнула. Как бы ей хотелось, чтобы все ее страхи, все эти мысли испарились на жаре. Здесь нам ничего не грозит. Но долго ли? В Городе мы оба в опасности, если я не верну Хьюго Питеру — на его условиях. Вернуть то, что он купил у меня... Нет, теперь это невозможно. Верно говорила Сойка. Надо придумать, как заявить о своих правах.

Сапсаниха снова спикировала и что-то принесла Беркуту — о каждом ее движении возвещал тихий перезвон бубенчиков.

Пери балансировала на теплом термике: ну-ка, сколько удастся продержаться, не пошевелив крыльями? Она уже так здорово научилась контролировать свои движения, что могла сосредоточиться на угле поворота каждого махового пера.

Ей нужно время, чтобы все обдумать. Что будет, если она и вправду здесь останется? Она представила себе, какой она станет через несколько долгих лет вдали от города — знай себе летай да добывай пропитание, — да, она станет летателем экстра-класса, как и все остальные в «Орлане». Сумеет ли она сделать такой выбор? Уйти в леса? Тогда она больше не вернется в привычный мир. Миром для нее станут эти люди.