Дайте нам крылья!

Купол у Церкви Святых Серафимов был не то что гладкий, а даже скользкий, но странно — высота меня больше не страшила. После Заоблачной цитадели и «Поднебесной расы» я научился преодолевать головокружение. Поэтому, когда сознание мое в очередной раз слегка прояснилось, я сел и вперил взгляд в даль, где на фоне ночной синевы светился и парил огненный поплавок — Заоблачная цитадель, гордость Чешира — быть может, последнее его творение?

Когда Хенрик и команда спасателей наконец забрались на купол с соседних крыш, меня колотило от озноба и пережитого потрясения так, что зуб на зуб не попадал. Я и говорить толком не мог. И лодыжка болела зверски. Тем не менее, пока мне ее бинтовали, пока меня спускали вниз, мы с Хенриком от души повеселились: подумать только, ведь оба пролезли на купол! Бескрылые — и на самой макушке летательской святыни. Утерли нос этим крылатым зазнайкам! Мы хохотали как ненормальные, хотя я при каждом накате хохота думал, что свалюсь вниз. Спасатели уже помогали мне спуститься по контрофорсу на землю, когда Хенрик сказал:

— Кстати, тебе будет интересно. Мы только что арестовали Дэвида Бриллианта за торговлю людьми. И за соучастие в убийстве.

Глава двадцатая

Земля, земля!

Итак, я сидел дома у Хенрика, — в его городской квартире. Сидел в кресле, а пострадавшую ногу положил на подушку. Завтра обещали имплантировать новую кость, чтобы перелом зажил побыстрее. «Повезло вам, запросто могли и шею сломать», — так выразились спасатели, которые снимали меня с купола Церкви Святых Серафимов. Они спрашивали, как меня туда занесло, но рассказу моему верить ни за что не хотели — пришлось показать пучок алых перьев, выдернутых у Хищника, — охотничий трофей. Только тогда поверили.

Когда я расположился в кресле, Хенрик заказал какой-то еды с доставкой на дом, и засобирался.

— Отдыхайте, — велел он нам с Пери, — а я пошел. С ног валюсь, надо поспать хоть часик-другой, а то через три часа уже на работу.

Пери укачала Хьюго, малыш крепко спал у нее на руках. Оказалось, я зря беспокоился, — она, конечно, не бросила Хьюго на произвол судьбы, когда отправилась на слет. Пери оставила его в приюте «Джек и Джилл» — этот приют представлял собой нечто среднее между круглосуточным садиком и детской гостиницей. Правда, заведение было не самого лучшего пошиба.По дороге к Хенрику мы туда заехали и забрали Хьюго, и теперь Пери не спускала его с рук.

— Круглосуточные ясли-садик? Никогда в таком не бывал. Ну и местечко, — с сомнением сказал я, когда мы подкатили к убогой, облезлой многоэтажке, перед которой красовался зазывный рекламный щит. Смахивало все это на заброшенный курорт предпоследнего разряда. Перед домом голубел бассейн, обсаженный чахлыми пальмами. Реклама на щите гласила: «Принимаем детей от новорожденных до двенадцатилетних. Круглосуточный присмотр. Оплата посуточно или за неделю. Позаботимся о детях с особыми потребностями. Раздельные дортуары для мальчиков и девочек. Лучший отдых для ваших детей — это и лучший отдых для вас, родители!»

— Насчет присмотра они сильно преувеличивают, — ответил Хенрик. — Насколько мне помнится, там острая нехватка нормального персонала. И были несчастные случаи, травмы. — Он мрачно покачал головой. — Знаешь, как в Управлении называют эти занюханные садики? Детскими стойлами. Но пользуются, а что делать, деваться некуда.

И вот мы с Пери, Хьюго и Плюшем если и не дома, то хотя бы в относительно безопасном и тихом месте. Пери устроилась на диване. К ее боку привалился Плюш, а голову положил Пери на колени, и урчал как заведенный. Маленький лев блаженствовал. Ясно было — Пери он обожает, куда мне с ней тягаться. Я слушал, как он урчит, и улыбался, хотя, чего греха таить, было немножко обидно. Вот ведь неблагодарный котище! А кто о нем заботился, кто ему раны залечивал? Ладно, был бы жив и здоров.

Белая пудра — остатки карнавальной личины Эрота — постепенно осыпалась с крыльев Пери, сеялась на обшивку дивана и на золотистую шкуру Плюша. Пери склонила голову к Хьюго. В приоткрытое окно доносился мерный рокот ночного прибоя.

— Пери, как вы? — осторожно спросил я. Называть эту девушку на «ты», как тогда, у обрыва, у меня теперь язык не поворачивался.

— Я ничего, — не сразу отозвалась Пери. — Просто вымоталась и вся измочаленная. Как подумаю, что завтра каждая жилочка разболится…

— Пери, пожалуйста, объясните мне, что стряслось? В чем дело? Тогда, у Жанин, вы согласились вернуть Хьюго. Я знаю, вы уже летели в Город, а потом…

— Ваш маячок. Да, я его обнаружила, — перебила меня Пери.

Я пожал плечами.

— Я о вас беспокоился.

— Знаю, вы правильно сделали, и эта штуковина спасла мне жизнь, — откликнулась Пери.

— Тогда что случилось? Вы не прилетели в Город вовремя, не сдержали слово, а теперь вдруг заявляетесь на слет и пытаетесь убить Чешира. Хенрик звонил в больницу — сказали, состояние у Питера стабильное, но, я так понял, рана была очень опасная. Ему еще повезло, что жив остался.

— При чем тут везение, — тихо сказала Пери. — Хотела бы насмерть застрелить — так и застрелила бы. А мне надо было его проучить. И предупредить.

— За что?

— А за то, что Хьюго — мой, — ответила Пери.

И наконец-то рассказала мне все как было. Как замыслила побег, как передумала. Я слушал ее, завороженный. Бескрайние просторы неба и земли совершили то, что было не по плечу человеку: переубедили Пери, показали, как она ничтожно мала и как слаба в сравнении с силами, с которыми пыталась вступить в противоборство. Пери поведала мне, как чудом уцелела в бурю, как жила среди независимых летателей, и про «Орлан», и про налет, и что было после налета. Когда она дошла до сражения с Хищником над Райским кряжем, у меня уже сердце разрывалось.

— Сами понимаете, когда летатели из «Орлана» заставили меня участвовать в боевом вылете, я подумала — жестоко с их стороны. А вышло — все к лучшему, мне бы надо им спасибо сказать. Зак, понимаете, если б я просто прилетела в Город и вернула Хьюго, я бы и не узнала, что он мой сын. Понимаете, что у меня сейчас на душе? Если бы я с самого начала делала как скажут, как надо, — так бы ничего и не узнала.

Я вспомнил о разговоре с Мирой Кхандр. Ладно, потом расскажу, успеется.

— Значит, вы как вернулись, решили ни за что не отдавать Хьюго Чеширу? — уточнил я. — И поэтому пальнули в Чешира из лука при всем честном народе? Пери, сомневаюсь, что этот урок ему на пользу. Так дела не делаются. Так вы ничего не отыграете и не докажете.

Пери вскинула голову и обожгла меня своими глазищами.

— А что мне еще оставалось? Как он со мной, так и я с ним. Питер натравил на меня Хищника, Хищник загнал меня в бурю. Я чуть не погибла. Вместе с Хьюго.

У меня перед глазами живо, словно наяву, запунцовела та роза, которую показывал мне Чешир — подарок Пери. Чешир вскружил ей голову, совратил, потом использовал свое богатство и связи, чтобы заставить девушку выносить ему ребенка, — но эти проступки меркли в сравнении с главным предательством: паутиной лжи, которой он опутал Пери. Да, он предал ее и заслуживал казни, и ему повезло, что Пери оставила его в живых.

Пери поежилась. Вид у нее был совсем больной, она уже не побледнела, а прямо-таки позеленела.

— Пери, вам совсем худо. Давайте-ка вызовем врача, — забеспокоился я.

— Ничего, — прошелестела она, — пройдет.

— И что же вы хотели… — Я осекся. — Пери! Господи!

На груди у нее распустилось кровавое пятно. Я едва успел выхватить у Пери ребенка, как она обмякла и скатилась с дивана на пол в глубоком обмороке.

На другой день я поехал проведать Пери в больницу неподалеку от Аэровилля. В справочном сказали, что она еще в реанимации и в себя пока не пришла. Мне-то ногу уже починили, я вполне мог ходить и медленно захромал в палату к Пери, а Хьюго, мягко переступая, шел рядом со мной, крепко держа меня за руку. К Пери обещали пустить, хотя я и не член семьи, ну и что, — у нее близких-то никого нет.

По словам врачей, у Пери было сломано несколько ребер. Неудивительно, если вспомнить, как она с разлету врезалась в Хищника, когда мы кувыркались в небе. Как и я, Пери здорово исцарапалась: уйма ссадин на руках и особенно на животе — это когда Хищник волок нас по парапетам и стенам воздушного замка. Правда, Пери сразу же побрызгала антисептической искусственой кожей из летательской аптечки (оказывается, есть у летателей такая штука). На первое время средство действенное, но на сильные ссадины оно не рассчитано, увы. Кроме того, Пери пострадала от сильной кровопотери и теперь раны воспалились. Все это были неутешительные новости.

Я сел возле ее постели и притронулся к руке Пери. Девушка вся горела и была без сознания.

— Пери, смотрите, кого я привел, — на всякий случай сказал я. — Хьюго пришел вас навестить.

Хьюго похлопал Пери ладошкой по щеке. Лоб у него собрался в тревожные складочки.

— Мама на ’уки! — потребовал он.

— Хьюго, на руки нельзя. Маме надо полежать.

Когда мы вышли из больницы на улицу, я наклонился к малышу, стараясь не наступать на больную ногу.

— Эх, Хьюго, что же мне с тобой делать-то?

Еще не хватало, чтобы мне еще и похищение припаяли. Мы потихоньку двинулись к ближайшей остановке рельсовки, и тут взгляд мой упал на гигантский инфощит на платформе: по ним транслируют то музыку, то рекламные ролики, то новости.

«СКАНДАЛ В АГЕНСТВЕ ПО ПОДБОРУ НЯНЬ!» — кричал один заголовок. «ДЕТИ НА ПРОДАЖУ?!» — надсаживался яркими буквами другой. «РАССЛЕДОВАНИЕ В УПРАВЛЕНИИ ПО ОХРАНЕ СЕМЬИ И ДЕТСТВА: ЗАМЕШАНЫ ВЫСШИЕ ЧИНЫ», — пояснял третий, менее бульварный. «ОППОЗИЦИЯ ТРЕБУЕТ ПРОВЕСТИ СЛЕДСТВИЕ», — гласил четвертый. «ГЛАВЕ ДЕПАРТАМЕНТА ГРОЗИТ УВОЛЬНЕНИЕ. НЕ ПРОШЛО И ДВУХ ЛЕТ», — прочитал я. Ага, машина, которую запустили мы с Кам и Хенриком, не просто вертится и набирает обороты, а гремит на весь мир, — теперь и широкие массы в курсе дела.

Хьюго я отвез к себе домой, а куда было деваться? Едва переступил порог — позвонила Динни.

— Зак, ты цел?

— Вроде да, — ответил я.

— Питер в больнице. Той, которая рядом с Аэровиллем, как бишь ее? — сообщила Динни. Я коротко, горько рассмеялся. Вот тебе и раз! Чешир — сосед Пери. Ну да, все логично, раненого доставили в больницу, которая была ближе всего к месту слета.

Простившись с Динни, я первым делом набрал номер Катон-Чеширов. Трубку никто не брал, значит, Авис домой не вернулась. Тогда я позвонил Вивьен, жене Хенрика. Она охотно согласилась посидеть с Хьюго, если я сам привезу его днем к ним в «Дзэн».

Передохнув, я отправился обратно в больницу, — теперь уже навестить Чешира. Он полулежал на высоких подушках и читал. В сознании, значит. А Пери без памяти и в лихорадке.

— О, да вы живы, — сказал я с порога вместо приветствия. — Везунчик.

Чешира разместили со всеми удобствами: эту отдельную… нет, не палату, скорее уж гостиничный номер-люкс было и не сравнить с той, переполненной, куда запихнули Пери, с закутом в общем помещении человек на десять, отгороженным зеленой казенной занавеской. Тут было тихо, там шумно, там — унылый черный линолеум на полу, здесь — все светлое, на окнах — деревянные жалюзи, стены выкрашены не по-больничному, а на столе — настоящий тропический цветник, и вдобавок корзины с фруктами.

Чешир повернул инфокарту экраном ко мне. А, я так и думал, читает новости. Заголовки об аресте Бриллианта.

— Похоже, новости так и фонтанируют, — заметил Чешир. —Вы там тоже руку приложили?

Бледен он был — белее молока, даже кремовый халат на нем и то казался темным. Крылья Чешир подложил под себя, но я видел — взъерошенное оперение его потускнело, утратило ухоженный глянец; праздничная синева, кобальт, лазурь погасли.

— Да, и еще как, — ответил я. — Без вас там тоже не обошлось.

Чешир приподнялся на локтях, сел повыше.

— В таком случае, будьте любезны, объяснитесь.— Он указал на одно из крыльев.

— Это вы о чем?

— Из моего крыла извлекли стрелу. Она выпущена из арбалета, который несколько лет назад был украден с военного склада. Больше мне пока ничего сообщать не хотят, — недовольно заявил Чешир.

Я пожал плечами.

— Руководство слета, судя по всему, не горит желанием устраивать разбирательство. Наоборот, играет в молчанку и не желает сотрудничать. А пока ваши запираются, какой интерес нашим, то есть полиции, начинать расследование? Тем более, что ваши, как и всегда, прежде всего заботятся о собственной безопасности.

Чешир вздохнул.

— Летатели не хотят, чтобы полиция вмешивалась в их частную жизнь. Даже если это означает, что историю с покушением на меня придется замять. Но вы-то знаете, чьих рук дело?

— Мы оба знаем. Но насилие первым применили вы, —отчеканил я.

— Вы полагаете, я сам виноват? — вскипел Чешир. — А кто похитил Хьюго? Она!

— Хьюго похитили вы, и вам это прекрасно известно. — Перед глазами у меня снова запунцовела роза, упрятанная в стеклянное пресс-папье. Так, спокойно, я зачем сюда пришел? Обрушить свой праведный гнев на тяжелораненого? Нет. Я пришел вступиться за Пери, добиться, чтобы ее план сработал. Мне надо суметь убедить Чешира, что он должен согласиться на переговоры. Особенно потому, что сейчас правда о нем, Пери и Хьюго выплыла наружу и будет у всех на слуху.

Чешир безмолвствовал.

— Где Авис?

— Ее нет дома. Какое ваше дело, где она? — огрызнулся Чешир.

— Ну, например, такое, что сейчас за Хьюго некому присмотреть.

Чешир так и взвился. Я на это и рассчитывал. Он подался ко мне.

— Вы знаете, где Хьюго? Он невредим? В безопасности?

— Да.

— Черт, Фоулер, да сядьте же вы, перестаньте надо мной нависать — нервы мне треплете. — Он ткнул в сторону стула для посетителей. До этого я и правда стоял, хотя нога побаливала. Теперь все-таки сел.

Чешир вперил в меня пристальный взгляд.

— Немедленно прекратите выгораживать Пери и верните мне сына, — потребовал он. — Поняли? Немедленно!

— Да что вы говорите? И как вы намереваетесь нянчиться с ним здесь, в больнице? — поинтересовался я. — Кстати, я на вас больше не работаю — запамятовали?

— При чем тут ваша работа! Хьюго — мой сын.

— Он еще и сын Пери, знаете ли. Питер, даже не думайте от нее избавиться. Не выход. Ничего хорошего из этой затеи не получится. Бриллиант вот попробовал избавиться от Луизы Перрос, и, как вы проницательно подметили, теперь новости просто фонтаном. — Я перевел дыхание. — Сейчас Пери совсем худо, она между жизнью и смертью. Ваше счастье, если она выживет. Когда она придет в себя, повидаетесь и решите, сколько и с кем будет Хьюго. Просто забрать ребенка — нельзя. Пери, кажется, предельно ясно показала вам — она Хьюго не отдаст.

— Чушь какая! — отрезал Чешир. — Хьюго будет жить со мной. — Сказать-то сказал, но сам вроде бы призадумался.

— Так где же все-таки Авис? — настойчиво спросил я.

— Ее нет. Улетела, — ответил Чешир. — Сколько раз повторять?

— Да, но куда? Почему?

— Кто знает? — Он пожал плечом. — Мне день и ночь названивают насчет ее выставки. По плану галереи, через три недели открытие, а от Авис — никаких вестей.

— Питер, вы знаете, почему она улетела. Я же вижу.

Ресницы у Чешира дрогнули. Он сплел длинные пальцы, глубоко вдохнул.

— Да. Знаю. Вам, конечно, известно, что я когда-то был таким же бескрылым, как вы. Крылья обрел только в семнадцать лет.

Я кивнул. Чешир собирался с силами, — ему просто надо было разогреться, чтобы ответить. Классический сценарий: подействовала эмоциональная встряска, и немудрено, она у него приключилась не единожды. Сначала подстрелили, теперь больница, исчезновение Авис, которая его бросила, да еще и новость, что сын цел и невредим — и с ним можно увидеться. Ладно, подождем, пока Чешир изольет душу. Мне спешить некуда, пусть выговорится.

— Далеко не сразу я понял, что со мной, разобрался в себе. С двадцати до тридцати я жил в состоянии эфйории: как же, стал летателем, карьера пошла в гору. Но счастье мое было неполным, и наконец я осознал, почему. Меня совершенно не влекло к летательницам. Тянуло лишь к бескрылым. Я вырос среди бескрылых женщин, для меня именно они были настоящими. Но смешанные браки быстро дают трещину и разваливаются. Есть исключения, однако их по пальцам можно перечесть. Мне казалось, когда-то я любил Авис. Хотя просто не испытывал к ней желания. И к другим летательницам тоже. Ни разу в жизни.

Тут в палату на мягких подошвах беззвучно вплыла медсестра, и Чешир умолк. Я поднялся, отошел к окну, стал ждать, пока она померяет пациенту температуру, давление или ради чего она там заявилась. Стоял я неподвижно, но внутренне просто дымился и кипел крупными пузырями. Сбила! Надо же так некстати прийти. А вдруг Чешир больше ничего не расскажет? Когда медсестра наконец убралась, я снова устроился у изголовья на стуле для посетителей. Чешир заговорил, глядя мимо меня. Он явно хотел высказать все, что наболело.

— Хотел бы я знать, единственный мой случай или нет? Правда, я пробовал выяснить, обращался к психотерапевту. Спросил, испытывают ли такое прочие летатели. А он и отвечает: «Мы занимаемся вашим конкретным случаем, а не прочими летателями». Ценные сведения, ничего не скажешь. Честное слово, убил бы. Потом он заявил, что сейчас переходный период. И что следующее поколение с таким не столкнется, потому что крылья начнут отращивать раньше, летателями становиться с детства — и с бескрылыми не общаться. Но я в это не очень-то верю.

«Поздновато Чешир спохватился — тревожиться по этому поводу», — подумал я, но промолчал.

— Летательницы прекрасны, — продолжал Чешир, — но дело не в красоте. Красота и притягательность напрямую не связаны. В мире столько красивого, но не возбуждающего.

Я кашлянул.

— И поэтому вы решили совратить Пери? Будет вам, Питер, я ни секунды не верю, что вы пленились ее красотой. Вас заводило ощущение собственного могушества.

Чешир полоснул меня гневным взглядом, свел брови.

— Что вы несете, Фоулер! Вы понятия не имеете о настоящем могуществе и власти. И представить себе не сможете.

— Ничего, не беспокойтесь, как-нибудь представлю, у меня от природы весьма живое воображение, — парировал я. — Сейчас расскажу, что вас так возбуждало. Вы превращали каждое свидание в смертельно опасную игру. Играли с Пери, как кот с мышкой. Пристрастились — и потому все другое вам уже было слишком пресно. На такие забавы подсаживаются покрепче, чем на наркотики. — Я говорил, а сам вспоминал беседу с Руоконен. У летателей недаром сложности с деторождением. Мне запали в память ее слова: «Стать летателем — значит измениться как личность. Изменить свои приоритеты».— И вы наконец-то решились и открыли все Авис, да? — спросил я. — Сказали, что Пери — родная мать Хьюго? А с Пери — просто не рассчитали? Привыкли к тому, что Авис от вас все никак не забеременеет, и забыли об осторожности, не подумали, что другая вполне способна? Потом вы получили результаты анализов, и тогда все и завертелось. Вы знали, что Авис рано или поздно догадается — она даже не генетическая мать Хьюго, а ведь Авис ждала иного — что Пери будет всего лишь суррогатной. План не сработал, интрига рассыпалась, и вам пришлось сказать Авис правду. Бедняжка, сколько на нее всего сразу обрушилось. И ребенок оказался чужим — правда, похоже, она всегда нутром это чуяла… наверно, и холод ваш тоже чуяла. Всегда. Не диво, что она так маялась.

Чешир не поднимал глаз от инфокарты, которую так и не выпускал из рук.

— Я с самого начала подозревал, что вы меня обманываете, но и помыслить не мог, насколько. Это же надо — отбирать у Пери ее ребенка! Да вы, летательская братия, просто чудовища. Выродки. — Я больше не в силах был сдерживать гнев. — Вам что, сердце вырезают, когда пришивают крылья?

Чешир наконец-то соизволил поднять голову и неприязненно посмотрел на меня.

— Что за наивность, Фоулер, — ответил он. — Пери все равно бы пришлось отдать нам ребенка. Я не сказал ей правду — пощадил, из жалости.

— Да Пери пришла в ужас, когда поняла, что вы вот-вот сбагрите Хьюго неведомо куда и кому! У нее сердце разрывалось, она же видела — вы им пренебрегаете, и все только потому, что из него не получается слеток, что малыш не в вашу породу пошел, другим уродился. — Мне уже казалось, я вот-вот зарычу и зафыркаю, как разъяренный Плюш. — Задела она вас за живое, а? Еще бы Авис не бесилась! Спятишь тут. Впрочем, Авис ничуть не лучше вас, вы два сапога пара. Очень в духе богачки — спихнуть беременность и роды на чужие плечи и сберечь свою драгоценную фигуру! Можно подумать, Хьюго — тючок с бельем, которое вашей мадам было некогда выгладить. Полагаю, она не очень-то и жалела, что не сама вынашивала и рожала, а? Ей главное было, чтобы генетически Хьюго был ей сыном, а на остальное плевать она хотела.

Тут уж Чешир вскипел. Он отбросил инфокарту и резко сел, скривившись от боли.

— Фоулер, с каких пор вы заделались проповедником? Вы ни черта не знаете про беременность и роды, а туда же — суетесь со своими рассуждениями. Что вы в этом понимаете? Не вам же рожать. Скажите на милость, что такого прекрасного и благородного в беременности и родах? Растяжки? Порванная промежность? Может, хирургические разрезы? Сплошное варварство и уродство. Каменный век. Может, вы сами ткете себе одежду или печете хлеб? Ах, нет? Так надо же немножко соображать, где грань разумного. Вы просто приукрасили беременность и роды романтическим флером — от безвыходности, потому что вашей семье не по карману другие варианты. — Страстный выпад утомил его, и Чешир откинулся обратно на подушки. Помолчал, собрался с силами и заговорил снова, еще горячее: — Я скажу вам кое-что еще. Скандал, который вашими стараниями разгорелся вокруг «Ангелочков» и церкви, принесет больше вреда, чем пользы. Вы, конечно, вообразили себя рыцарем на белом коне, спасителем бедных беззащитных девушек? Ни черта подобного! Знаете почему? Потому что бедные девушки никакого спасибо вам не скажут, наоборот — еще и проклянут. Вы им только все испортили. У них за душой ни гроша, вот и торгуют тем единственным, что имеют, лишь бы в люди выбиться. И кто вы такой, чтобы их судить и решать их участь? Думаете, Пери предпочла бы гнить на Окраинах и остаться без крыльев? А вы ее спрашивали? Так спросите, черт вас подери!

Я выслушал эту тираду молча, глядя на него так же враждебно, как он на меня. Потом отвел глаза. Заметил инфокарту, которую Чешир сгоряча швырнул на столик у кровати. На экране, сменяясь, мелькали какие-то картинки — изображения дома, не чертежи даже, а вроде как макет готовой постройки, объемный и яркий.

— Лучше скажите по-хорошему, где Хьюго. — В голосе Чешира прозвучала неприкрытая угроза. Он проследил мой взгляд — я никак не мог оторваться от картинок, очень уж они оказались необычными.

— Скажу. Как только назначите встречу с Пери и адвокатами. Адвокат Пери сам с вами свяжется. А сейчас, как я понимаю, вам к Хьюго и приставить некого, — невозмутимо ответил я.

— Найду кого, — бросил Питер.

— Что, свеженькую няню наймете? В прошлый раз очень удачно получилось, — съязвил я.

Чешир высокомерно прикинулся, будто не услышал, и показал мне на экран инфокарты.

— Это будущий дом Хьюго. Такой дом не строят — его выращивают, все цвета и материалы созданы из настоящих лепестков, листьев, стеблей. У каждой комнаты — свой аромат: чабреца, сена, апельсинов, ванили. И ко всему прочему дом умеет более-менее самостоятельно регенерироваться.

— Фантастика. — Я не сумел скрыть восхищения. Черт возьми! Чешир, конечно, самодовольный и безжалостный сукин сын, но какой талантище! Работа — несомненно, его единственная страсть. И подумать только — показывает мне свои разработки так спокойно, будто все, что случилось раньше, осталось в далеком былом или вообще не происходило. Вот это умение двигаться дальше! Казалось, Чешир оставил все в прошлом: и жену, и дом на верхушке скалы, и Плюша. Ну да, Чешир ни разу не упомянул маленького льва, не поинтересовался, как тот поживает, цел ли, здоров ли. Почему Питер такой? Винить перекроенные гены и медикаментозные процедуры — слишком удобный и простенький ответ. О нет, реакции у Чешира вполне человеческие. Так обойтись с матерью своего сына, с самим сыном! Уж я-то знаю, люди еще и на худшее способны. А ведь Чешир не понимает главного: больше всего страдает от этого Хьюго.

Я все не мог оторвать глаз от растительного дома на экране инфокарты. Стены у него были сотканы из луговых трав и пестрых цветов, зеленый дворик скрывал обитателя от посторонних взоров. От такого жилья я бы и сам не отказался. Питер вложил в этот дом душу, я видел, — он хочет обеспечить Хьюго всем самым лучшим, но меня так и подмывало сказать Чеширу: пойми, лучшего все равно недостаточно! Ребенку нужно отдавать всего себя целиком. А дом, конечно, прелесть, архитектурный шедевр. Судя по картинкам, он будет подниматься над землей, словно вьющийся бобовый стебель, только алого цвета. На самом верху расположатся покои Питера. Да, очень по-летательски. Как там говорил Чешир? «У нас клаустрофобия, у них головокружение».

Чешир устало смежил веки и величественным жестом указал мне на дверь. На прощание он нанес последний удар:

— Помните, официально Хьюго — наш с Авис сын. Так записано в его свидетельстве о рождении.

Я навещал Пери как можно чаще, едва выдавалась свободная минутка, сразу мчался в больницу, но Пери до сих пор не пришла в себя. Звонил Хенрик, справлялся о ее состоянии, я мрачно ответил, что инфекция не унимается и лекарствам не поддается. «Не иначе, один из этих новых сверхвирусов», — предположил Хенрик. Пока Чешира не выписали из больницы, мы с Хенриком и Вивьен по очереди присматривали за Хьюго. Отдать его обратно в «детское стойло» — об этом и речи быть не могло. Хьюго охотно играл с близнецами Хенрика и радовался обществу Плюша. Маленький лев, правда, заметно сдал — уже не резвился и не скакал, как прежде, а к Хьюго относился как терпеливый снисходительный дедушка к бойкому внучку. Порой он даже позволял малышу залезть к нему на спину и прокатиться несколько шагов, но потом мягко стряхивал Хьюго на пол — под счастливый визг последнего.

— Страшно подумать, что бы сказали в Управлении, пронюхай они, как мы тут пасем Хьюго безо всякого на то дозволения, — заметил Хенрик как-то вечером, когда я приехал к ним в «Дзэн» на ужин. Сегодня Хьюго ночевал у Хенрика с Вивьен. — Но, правда, в Управлении и обратиться-то не к кому, вся контора закрыта и опечатана.

— Мне звонила Кам, — ответил я. — Сказала, даст показания комиссии и сразу уедет. Ее временно отстранили от работы. Представляешь, она раскрыла самые вопиющие случаи нарушений и чуть не угодила в кутузку за разглашение секретных данных — чудо, что обошлось.

— Бедняга. — Хенрик покачал головой. — Досталось ей.

За окнами сверкнула молния. Над домом и садом прокатился гром, хлынул ливень. Снова гроза, снова на море буря. Какое сумасшедшее и дождливое нынче лето, и сколько гроз.

— Меня тоже вызвали на комиссию по расследованию этой заварушки, придется давать показания, — сообщил я.

Ливень за окнами набирал силу.

— А куда уезжает Кам?

— Я так понял, что в буддийский монастырь. Говорит, у ее сородичей в этом возрасте как раз принято совершать паломничества для духовного роста.

Прошло несколько недель, и Хенрик позвонил мне, взбудораженный до крайности.

— Новости смотришь? — спросил он, едва поздоровавшись.

— Я их всегда смотрю, — отозвался я, решив, что он спрашивает так, вообще, а не про сегодняшние выпуски. — Тем более, с тех пор как мы с тобой и Кам вызвали такой ажиотаж в обществе. Я получил несравненное удовольствие, когда смотрел репортаж про арест миссис Гарпер. Как она строила из себя святую невинность и гневно отрицала все обвинения, называя их гнусными поклепами! А прическа у нее была потрепана, не иначе, Гарпериха сопротивлялась.

— Так вот, если сейчас не смотришь, срочно включай, — настойчиво сказал Хенрик. — Я пока не разъединяюсь, хочу послушать, что ты скажешь.

— Ладно.

Я включил новости, там говорили об урагане высшей категории опасности. В последние дни погода вытворяла такое, что про нее обычно рассказывали в первую очередь, а не под конец выпуска.

— Погоди, сейчас будет, — пообещал Хенрик.

— О! Один из твоих ребят, — откликнулся я. На экране возник подчиненный Хенрика, детектив, который направлялся в поселение «Корней» где-то на Окраинах. — Отлично.

А потом нам показали такое, что я просто онемел, а потом меня захлестнуло безудержное ликование.

Нам показали арест Его Безмятежного Святейшества Троицы Джонса.

Вот это была радость — смотреть, как бородатого коротышку, дутого архипастыря, шарлатана и негодяя наконец-то берут под стражу и ведут в наручниках, — а на заднем плане все так же маячат солнечные яхты, как и в прошлый раз, когда мы устроили облаву в паршивом поселении сектантов. Вот это была радость — знать, что на сей раз Троице не отмазаться, потому что обвинений набрался целый букет, одно серьезнее другого: тут вам и торговля живым товаром, и похищения, и убийства.

Вид у Джонса был не на шутку напуганный, уж мне-то знакомы эти приметы, когда лицо все каменеет и вокруг глаз аж белеет от напряжения. «Поделом тебе, гад, теперь не отвертишься», — подумал я. Скандал с Бриллиантом сыграл свою роль взломщицкого инструмента: все пали преграды и оборонительные сооружения, которых настроили вокруг себя «Корни», все тайны секты выплыли наружу.

— Знаешь, что самое смешное? — спросил Хенрик. — Пока что это еще не оглашали, но главное обвинение, по которому Троица сядет, — это уклонение от уплаты налогов. Обхохочешься, а?

— Твой специалист по финансовым преступлениям потрудился на славу! — понял я.

— Еще как. Денежки там просто рекой текли. И все от богатеньких летателей, и все в обход налогового ведомства, естественно. За такое власти его по головке не погладят.

Да, тогда мы именно так и думали. Но делу Троицы Джонса суждено было принять новый, совершенно непредсказуемый оборот…

Из реанимации Пери перевели в отдельную палату, просторную и роскошную, почти как у Чешира. Думаю, он эту роскошь и оплачивал, и чего бы ему не расщедриться — ведь Хьюго он получил.

Пери лежала на боку, неподвижная, бледная, совсем как мраморный ангел на надгробии, укрытый собственными крыльями.

— Пери, — тихо сказал я, — мне жаль, что так вышло.

Она блеснула на меня глазами, но не отозвалась.

«Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх», вспомнилось мне. \(Иов 5:7 )\

— Скажите мне, что случилось? — осторожно попросил я.

— А как вы думаете? — со вздохом ответила Пери. — Куда уж было моему адвокату сдюжить против команды Питера. Он старался, конечно, сделал что мог. Получилось лучше, чем ничего. Я о таком и думать не смела. Свидетельство о рождении перепишут. Мне обещали постоянный вид на жительство — не отберут. Но Хьюго… Хьюго будет жить у Питера. А мне разрешат Встречи с Ребенком. Я буду его Навещать Время от Времени. И поначалу — под Официальным Присмотром, а то как бы чего не вышло.

Я шагнул было к Пери, но она выставила перед собой ладонь, мол, не надо, потом помахала — садитесь. Не хотела, чтобы я впал в ярость из-за ее беды. И сама старалась держаться из последних силенок, но поток слез вот-вот грозил хлынуть.

— Вот его и нет у меня больше. Понимаете — просто пришли и забрали. Отняли. Он… он так плакал! — Пери отчаянно замотала головой. — Пожалуйста, только не говорите ничего. Не надо меня утешать, а то я не вынесу. Я ведь старалась до последнего. Денег у меня нет, жить негде, сама подкидыш, в деле записано — мной в детстве помыкали, жестокое обращение и все такое, поэтому считается, что я опасна для ребенка. Могу плохо повлиять и хорошей матери из меня не выйдет, раз меня саму жизнь потрепала. Бедняки всегда проигрывают. В похищении меня обвинять не стали, но уж адвокаты Питера найдут с дюжину способов доказать, что я плохо влияю на Хьюго.

Она зашмыгала носом.

— Одно хорошо — от Авис ни слуху ни духу. Официально родителями Хьюго записаны мы с Питером. А, забыла, вот еще что хорошо: весь этот порядок с посещениями — он установлен временно. Но мне Хьюго не отдадут. А дальше знаете как пойдет? Сначала Питер будет сам не свой от счастья, что заполучил Хьюго. Однако хватит его ненадолго. Я-то знаю, сколько он работает — круглые сутки, как одержимый, и дело свое обожает, а все прочее ему не нужно. Приставит к Хьюго очередную няню и вообще перестанет с ним видеться. — Пери колотило от бешенства. — Почему, ну почему им просто не отдать Хьюго мне? Трудно, что ли? Все равно же няню наймут, зачем все усложнять, ведь есть же я! — Она хлопнулась лицом в подушку и зарыдала в голос.

Я осторожно положил руку ей на плечо.

— Питер сейчас, мягко говоря, недоволен. Ну, что вы хотите. Пери, погодите убиваться, потерпите. Со временем все наладится. Будете чаще видеться с Хьюго.

Пери рывком села. Слезы еще катились у нее по щекам, но лицо застыло, словно оледенело.

— Я-то ладно, я получила по заслугам, — выдавила она. — Но Хьюго? Его за что наказывать? Он чем провинился?

— Вы о чем?

— Я же думала — сделаю как лучше, помогу ему, спасу. Верила, что правильно тогда его унесла. А что вышло? Только навредила! Он ведь и в бурю ужасно перепугался, да еще его чуть Дикие не украли, когда у нас был бой на Райском кряже. Он теперь боится летать даже у меня на руках.

Я молчал. Что проку в фальшивых утешениях? Если уж предлагать, так по существу.

— Насчет жилья я бы вам помог, — решился я. — Хенрик хочет сдать ту квартиру. Сможете оплачивать, найдете заработок?

Пери вытерла слезы и собралась с мыслями. Я дал ей пачку бумажных платочков, она решительно высморкалась.

— Для начала пойду в Полетный клуб, — твердо сказала она сипловатым голосом. — Летать я теперь умею лучше любого тамошнего инструктора. Да и учить смогу не хуже.

Мы еще потолковали о том-о сем, потом Пери задремала. Я посидел, дожидаясь, пока она уснет покрепче. Смотрел, как высыхают слезы у нее на щеках, слушал, как она дышит — все ровнее и тише. Привык я, что ли, к этому расследованию? Даже не верится, что дело закрыто. Исход, конечно, не радует, хотя это как поглядеть. Хьюго достался отцу, победу присудили сильнейшему. Не ново — такого я навидался. Чешир с самого начала был уверен, что у него все четко распланировано, что Пери как миленькая выносит им с Авис ребенка. Но что поломало его планы? Природа. Искусственного оплодотворения не потребовалось, зачастие произошло естественным путем. Почему? Потому что Чешир соблазнил Пери. Для чего? А просто потому, что мог, имел возможность, силу. В том числе — потому, что в его власти было, чтобы она забеременела. Хотя, наверно, сам Чешир этот мотив и не осознавал. Как говаривал мой отец, внушая мне азы осторожности с подружками, «Природе на твое счастье наплевать, ее другое заботит». Природу не волнует, хочешь ты ребенка, не хочешь, у нее к тебе личных счетов нет, она просто гнет свою линию — детей хочет она сама. Мы ведем себя безответственно, будто разорвать связь между сексуальностью и деторождением — легче легкого. Но Питера Чешира летательницы не влекли и он так и не сумел понять, почему. А между тем все просто: ведь летательницы в большинстве своем бесплодны.

Санил назначил мне очередную встречу в баре «Камчатский Джо», и я помчался к нему, рассчитывая на новый заказ. Когда я вошел, Санил был уже на месте — сидел просматривал новости.

— Занятная статейка, — сказал он с улыбкой.

— Что пишут?

— Анализируют скандал вокруг «Корней». Тут говорится, что Его Безмятежное Святейшество Троицу Джонса осенило идеей торговать детьми неслучайно. Он ведь к власти рвался, да и воля сильная, недаром же собственную секту учредил. А по мужской части — недоразвитие, он все равно что евнух, проявить себя мужиком не мог, так что решил управлять чужим плодородием, раз сам недееспособен. И не просто управлять, а развернуть настоящий бизнес, причем деньги делал на злейших идейных врагах, на богачах и важных персонах, которых ненавидел. Это ему было слаще меду, он на это подсел. Да еще и доходное предприятие, очень доходное.

— В этом есть логика, — кивнул я.

Разодранная Хищником рука все еще побаливала: мне ведь сняли здоровый клок пострадавшей кожи и поставили заплату из свежей, но пока что она заживала. Я потер предплечье.

— Компромат, который я тебе раскопал на Бриллианта, теперь, наверно, без надобности? — уточнил я. — Депутат и без того по уши увяз, скандалище будь здоров.

Санил уставился на меня, не мигая. Потом хлопнул себя по коленям и расхохотался, да так заразительно, что я и сам засмеялся, хотя он мне еще ничего не объяснил.

— Ну ты и прелесть! Святая простота, — всхлипнул Санил. — Ты и правда так думаешь? Не буду тебя разубеждать.

— Погоди. Что-то я не поспеваю. Что я прохлопал?

— Зак, для сыщика в тебе маловато подозрительности, — поддел меня Санил.

Я вытаращился на него в недоумении, потом постепенно до меня дошло.

— Кажется, понял, — протянул я, задумчиво барабаня по столику. — Тебе Бриллиант с самого начала был не особенно нужен. А что теперь ему шьют убийство, это так, десерт, не больше. Бриллиант и Церковь Святых Серафимов идут в нагрузку, а основное блюдо у тебя в меню — Троица Джонс, вот его-то тебе и надо было на горячее. Так? Ты заподозрил, что Бриллиант с Уотерхаусом затеяли какие-то махинации, я накопал тебе улик. Сведения, которые раздобыли мы с Кам, тоже пригодились, потому что с них и начался весь скандал вокруг Бриллианта, Серафимов, а потом уж своим чередом — вокруг «Корней» и Троицы. Но ты изначально на это и метил, и заранее просчитал, когда запустить всю лавину. Да?

Санил тонко улыбнулся.

— По-твоему, спрогнозировать участь Бриллианта было так уж трудно? — поинтересовался он.

— То есть ты знал, что я привлеку к делу Хенрика? М-да, предсказуемая я, видать, пешка. Ладно, по крайней мере, ребята Хенрика нарыли по финансовой части кое-что полезное, и твоему боссу эти сведения сгодились. Кто бы он ни был — а кстати, кто?

— Видишь! — Санил торжествующе поднял палец. — Можешь, если захочешь. Подумал немного, пораскинул мозгами, и сам все сообразил.

— Ах ты учитель-мучитель, так тебя и этак, — буркнул я.

Вся схема вдруг предстала перед моим мысленным взором с хрустальной ясностью. Я понял, кто был истинным врагом Троицы Джонса и начальством Санила — тот самый бывший министр внутренних дел, обладатель множества связей в верхах и целой армии могущественных знакомцев, тот самый — отец двоих дочерей, похищенных из клуба «Харон». Это дело, расследование которого когда-то принесло мне некоторую известность, все еще влияло на расстановку сил в политике. Недаром же говорят, что месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным. В данном случае блюдо разве только не заморозили, так долго вызревал план этой мести.

Значит, я все-таки подлинный слуга Немезиды, богини отмщения.

— Здорово, Санил. Чисто сработано, поздравляю, — сказал я.

Ведь и правда — работа мастера. Оба раза я послужил орудием мести. Тогда — все совпало случайно, теперь — все было тщательно просчитано, словно в изящной шахматной партии. Санил умница. И умелый игрок.

Глава двадцать первая

Операция

У меня в жизни наступила больничная полоса. Мало того, что сам я ездил лечить ногу, и еще навещал Питера и Пери, а потом пришел день, которого я страшился больше всего на свете. День, когда я отправился в больницу к Томасу.

И вот я сидел в приемной рядом с Лили и ждал. Подготовительные процедуры и таинственная терапия остались позади, а сегодня решающий день — Томаса прооперируют. Его уже увезли прочь от нас, в неведомую страну за белыми дверями операционной. Вернется он преображенным.

Я ожидал, что Лили будет сама не своя от ликования, но ошибся — все-таки не совсем она бессердечная: вон как притихла, лицо подавленное, даже испуганное. В больницу она явилась в своем неизменном сером деловом костюме, и даже прихватила с собой какие-то документы — полистать, пока мы будем ждать, но папку даже не раскрыла. Просто сидела на белом пластиковом стуле и неотрывно смотрела на экран настенного телевизора, ничего не видя. Я принес кофе на двоих. Лили отпила глоток и поставила бумажный стаканчик рядом с собой. «Он был такой маленький на этой каталке», — выдавила она, не глядя на меня.

— Да, — отозвался я. На каталке, укрытый голубой казенной простыней, Том казался не то что маленьким — крошечным. Вокруг блестели капельницы, катетеры, что-то еще, он был весь опутан проводами.

Когда каталку уже увозили, я успел прошептать Тому:

— Ты у нас храбрец, великан Томас, правда?

Меня затопляло невыносимое чувство вины, — конечно, бывало, что я и раньше мучился совестью, но не до такой степени. Господи, что мы с Лили наделали? Отправили родное дитя на мучения, на пытку. Наркоз, маски, иглы, скальпели. Как у нас язык повернулся — согласиться, чтобы над ним такое вытворяли? С точки зрения закона, хирургическое вмешательство — это жестокое насилие, преступление, которое оправдывано лишь согласием пациента и необходимостью. Да, согласиться мы согласились, но так ли уж необходима операция? Согласился бы сам Томас, если бы понимал, что его ждет?

Теперь оставалось лишь сидеть и терпеливо ждать, и надеяться, что операция кончится благополучно и наркоз минует благополучно и вообще все обойдется и от меня зависеть уже не будет, потому что я страшно устал винить во всем себя.

Лили нервно грызла ногти, — я-то думал, она уже избавилась от этой детской привычки. Я мягко отвел ее руку ото рта. На миг она задержала свои пальцы в моих, потом стиснула руки на коленях и застыла.

— Не знаю, сколько мы здесь прождем, — сказала она.

Я встал и заходил взад-вперед по приемной. По линолеуму коридора тянулась вдаль, к дверям хирургического отделения, синяя полоса, и я ходил по ней туда и обратно, туда и обратно, потом стал ходить от окна к окну. Как нам сказали, сама по себе операция не из опасных, просто длинная и трудоемкая — требуется аккуратно сшить уйму мышц и нервов.

Солнце в то утро замерло в небе. Сколько я ни проходил мимо окна — солнце не двигалось, стояло на том же месте. О, это больничное время. Мертвенно-белое неподвижное время, которое отмеряется только завтраком, обедом и ужином. А если ты не пациент, оно превращается в нечто бесформенное и тянется бесконечно. Я настойчиво предложил Лили перекусить, принес лимонад и бутеброды, завернутые в целлофан, но она и не прикоснулась к ним.

За окном длился жаркий день, белело раскаленное небо. Белые двери хирургического отделения распахнулись. К нам шла женщина в голубом медицинском халате, забрызганном кровью, — неужели кровью Тома? Она на ходу сняла маску и сказала:

— Томас сейчас в реанимации. Все хорошо, он молодцом. Вам к нему будет можно, когда его переведут в палату.

Лили вскочила как подброшенная. Вот теперь она лучилась счастьем. Столько ждать — и наконец-то получить долгожданный подарок, крылатого ребенка. Ей не терпелось поскорее развернуть обертку. Каков же он окажется?

Наконец нас провели в палату. Койка Тома стояла у окна, и на нее лился солнечный свет. Том крепко спал, укрытый простыней до самого подбородка. Мы с Лили просто стояли у постели и смотрели на него.

Потом Лили протянула руку и приподняла краешек простыни.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Я должна увидеть, что получилось!

Медленно-медленно она стянула простыню.

И мы увидели крылья. Ничего не скажешь, доктор Руоконен превзошла самое себя.

Крылья укрывали Тома от шеи до пят. Они сверкали чистейшим золотом, и его незагорелая кожа казалась белой, словно мрамор.

Лили заплакала.

Солнце играло на оперении Тома, отчетливо обрисовывало каждое мельчайшее перышко, — они были словно выточены искусным резчиком. Ювелирная работа.

Мы стояли и смотрели, как мерно дышит Том и как крылья слегка колышутся в такт его дыханию. Сколько мы так простояли, не знаю. Солнце постепенно опускалось к горизонту, и, когда низкие закатные лучи пробежали по крыльям Тома, золотое оперение вдруг сверкнуло зеленым отливом.

Я наклонился и поцеловал своего крылатого сына.

Глава двадцать вторая

Дальний перелет

Ветер гнул деревья так, что сучья царапали небо. Вой ветра вторгался в сон Пери, становился все выше и тоньше, предвещая надвигающуюся стену бури. Пери лежала на спине, часто дыша, отдавшись сладкому ужасу, чистому, кошмарному наслаждению, подобного тому, которое охватило ее, когда она падала в долину в объятиях Беркута. Она утонула в собственном дыхании, слушая ветер, и на миг ощутила невесомость, словно на самой вершине грозового фронта, когда она зависла там на секунду и увидела внизу яркую дугу земли. Закрывая глаза, она заново проживала тот миг, ту вечность на пике бури, ощущала, как захватывает дух перед тем, как рухнешь в бесчувствие, и понимала, что эта страшная красота — талисман ее души.

Плюш просочился в спальню и спал в ногах кровати, и свет, падавший в окно, расчертил ему шкуру черно-белым. Пери запустила руки ему в гриву. Ей было приятно трогать теплый мех. Плюш зевнул и перевернулся на другой бок, не просыпаясь.

Пери перекатилась на живот, сунула голову под подушку. Хьюго очень боялся непогоды, стоило ему услышать гром, и он отчаянно плакал и требовал маму. В такие ночи они спали в обнимку. Сама Пери ничуть не боялась бурь, она вообще многого теперь не боялась, но когда она засыпала и теряла бдительность и в ее сны вторгался вой ветра, то просыпалась в холодном поту и не могла заснуть, если Хьюго не было дома: кто утешит его в доме, который построил Питер?

Пери встала и прошлепала босиком в комнату Хьюго, пустую, но все еще наполненную его теплым сладким запахом. Закрыла дверь, пошла в кухню, налила себе стакан воды. За окном кухни рос дуб, его трепещущие листья бросали на Пери теплый отсвет.

Знать бы, что сталось с Авис. Питер ничего о ней не выяснил. Было дознание, Питер даже попал в число подозреваемых, но следователи не нашли никаких улик, что с Авис что-то нечисто. «Нечисто! Это с точки зрения бескрылых, — надменно твердили проницательные летатели. — Она одичала. Дураку понятно. А власти только и говорят, мол, ничего не доказано». Ее исчезновение стало настоящей сенсацией — она и была знаменита, а когда исчезла, прославилась еще больше. Зато страхи Пери приняли теперь новое обличье — она то и дело представляла себе одичавшую Авис, тощую тварь с запавшими глазами, которая налетает, истошно визжа, и утаскивает Хьюго в небо.

Пери поставила пустой стакан в раковину. От ветра даже стены в квартире тряслись. У Хьюго теперь собственный дом — так решил Питер. Пери с самого начала понимала, что Питер очень талантлив, но раньше ей казалось, что этот талант воплощается скорее в громадах, сиянии, величественности. Она не представляла себе, что Питер сумеет создать такой маленький мягкий домик — как облачко. Каждая комната — своего изысканного оттенка. Цвета заката — розовый, голубовато-сиреневый, ярко-алый. Стены изгибались волнами и распускались, как бутоны. А если Хьюго случайно пачкал стены красками или стучал по ним машинками, они ничуть не портились.

Пери со вздохом выглянула в окно. Скверная будет ночь — стены так и давят. Пери все хуже выносила замкнутые пространства, и это ее пугало. Частенько она спала в ветвях серебристого дуба в саду, на помосте, который выстроили другие летатели — спала и вслушивалась в движение воздуха. Там ей сразу вспоминалось время, проведенное на Райском кряже, с «Орланом». Еще бы она его не вспоминала, но это ее тревожило. Как будто зачатки дикости в ней растут и крепнут. Надо как-то примириться с этой своей стороной, с тем существом, в которое она превращалась в полете.

Пери вернулась в спальню. Надо уметь признавать поражение. Она натянула изолят для ночного полета — плотная, мягкая серая ткань не давала замерзнуть и отражала скудный свет луны и звезд, чтобы было видно другим летателям.

Пери взмыла в воздух и повернула к океану — там ей особенно нравилось летать. Море внизу было словно утыкано россыпью бриллиантовых булавок, там и сям виднелись рыбацкие лодки, не заслуживающие громкого названия «флотилия». Рыболовных флотилий больше не существовало.

Вскоре после того, как Пери взяли на работу в тренировочный центр, в Город вернулся Нико — один. И «Альбатрос» тут же подал на него в суд за публикацию исследовательских статей. Нико торжествовал. Напав на Нико на его же территории, «Альбатрос» совершил роковую ошибку. «Они не ожидали, что все зайдет так далеко. Думали меня запугать. Никогда, — говорил он Пери, — никогда не подавай в суд на того, кому нечего терять. Что они могут со мной сделать? Разве что запретят публиковать статьи — ну так все, кто хотел, давно сделали себе копии».

Когда судебный процесс набрал обороты, в «Альбатросе» сообразили, что совершили катастрофическую ошибку и теперь им не выпутаться. Самым скверным для «Альбатроса» было то, что на рассмотрение суда были вынесены мельчайшие подробности исследований, внутренней документации, махинаций, общения с клиентами и конкурентами — а поскольку процесс был открытым, все это стало достоянием публики. Нико и его сторонники стали суперзвездами в масштабах страны и всего мира, ведь именно они обвинили «Альбатрос» во всем, начиная со сговора с «Корвид-Микро-РНК» при установлении цен на препараты до подделки результатов при выявлении побочных эффектов процедур.

— Странная история, — сказал Нико, когда процесс шел уже около месяца. — Они сами подали на меня в суд — и тем не менее подослали ко мне человека, чтобы поговорить о тебе.

Пери уставилась на него.

— Они уверены, что ты прислушаешься к моему мнению.

— К чему я должна прислушаться?

— Само собой, их интересуете вы с Хьюго.

Само собой.

Нико сказал, что «Альбатрос» признал — пусть и в определенной степени — свою вину в том, что произошло с отцом Пери.

— Предлагают тебе компенсацию. Хотя ты ее и не просила. Они не называют это компенсацией, но на самом деле именно так все и обстоит. Тебе обеспечат весьма существенную поддержку во всем, чем тебе захочется заниматься, — в учебе, в любых проектах.

— Если я соглашусь, чтобы они изучали нас с Хьюго, — проговорила Пери.

«Беда в том, что мне и самой интересно».

— Да, — кивнул Нико. — Тебе надо понимать, как подействовали на тебя процедуры, которые проходил твой отец, это важно и для твоего будущего, и для будущего Хьюго.

— Нико, передайте им — я подумаю. Мне часто приходит в голову, что именно поэтому я с самого детства так страстно хотела летать. Надеюсь, дело только во мне, а не в том, что компания, которая ставила опыты на моем отце, имплантировала мне эту страсть…

Пери направилась на восток, от берега. Надолго ли ей хватит сил? Она постоянно тренировалась, расширяла свои возможности. Училась.

Беркут что-то затевает. Обращался к ней за помощью. «Ты стала знаменитой, — обронил однажды Нико. — В нужных кругах, среди осведомленных людей. Слышал, ты самый востребованный инструктор по полету в Городе».

А еще Нико сказал Пери — еще когда в первый раз пришел к ней после возвращения в Город, — что Сойка погибла. В ту ночь ее загнали в угол, заставили взлететь и принять воздушный бой с Диким. Беркут видел, как она упала. Искать ее тело они не могли — надо было спасаться самим. Одинокая, страшная смерть. Пери часто мерещилось, как с неба падает черная фигурка, вошедшая в штопор. Стоит поднять крылья под неверным углом, и их уже не выровнять, не добиться подъемной силы.

— Беркут возвращался, искал тебя, — сказал Нико. — Но ты уже улетела. Он рисковал жизнью, лишь бы тебя найти.

Может быть, Беркут отпугнул Диких и они поэтому не стали гнаться за Пери?

— Беркут перебил довольно много Диких, — продолжал Нико, — но их было так много, что он организовал отступление. Считал, что это он виноват в гибели Сойки, думал, что если бы лучше нас подготовил, беды не случилось бы. Я с ним не согласен — мы знали, на что идем. В общем, он возвращался за тобой. Думаю, тебе стоит об этом знать.

— А Шахиня? — спросила Пери.

— Мы не знаем, что с ней. Тешу себя мыслью, что она нашла себе территорию и нового самца. Хорошо, что Беркут не держал ее на привязи. А то и она погибла бы.

Впереди глотал звезды облачный дракон, извивы туши пятнали небо. Пери решила подняться выше облаков. Перед ней как будто протянулась широкая тропа прямо в небо. Пери все чаще воспринимала пространство именно так. Видишь тропу и летишь по ней, и неважно, какая тебе предстоит траектория, прямая или изогнутая. Вероятно, это было как-то связано с пробудившейся способностью смутно видеть ультрафиолетовые лучи, по крайней мере, при дневном свете. Пери чувствовала переливы цвета в небе; они влияли на ее маневры в полете, особенно в дальнем. И думала, что городские летатели их не замечают, поскольку им не нужно. Они не пользовались своими способностями. Летать на дальние расстояния им приходилось редко.

А вот Беркуту — часто.

— Я думаю о настоящих дальних полетах, — говорил он ей. — Мы полетим за океан. Как птицы летают в теплые края. Так еще никто не делал. Полетишь со мной?

Пери взмыла выше, чуть-чуть отклонилась к северо-востоку. Стоит ли соглашаться? Ох, как хочется снова полетать с Беркутом — больше всего на свете…

Пери развернулась, сверила курс по россыпи звезд и по ливневой завесе городских огней, которые она прекрасно видела с такого расстояния, и направилась с моря на сушу.

Она набрала скорость. Носиться ночью над городом было несказанно приятно — даже мурашки бежали по коже. Темнеющие башни небоскребов вращались внизу, и Пери казалось, что она парит высоко-высоко — их шпили задавали масштаб высоте полета. Потоки горячего воздуха над крышами и улицами подталкивали к небу. Она закружилась над самым высоким небоскребом — «Заоблачной цитаделью», — одним из немногих, который был ярко освещен даже по ночам. Это было здорово, почти как стекляшка: Пери упала в расщелину улицы вдоль стены небоскреба, мелькали мимо этажи, водопады света рушились в небо — только здесь можно было сполна насладиться скоростью.

Перелет, который планировал Беркут, мог состояться не раньше чем через год. Беркут уже начал собирать группу поддержки и продумывать логистику. К нему присоединятся летатели со всех земель, изо всех стран, над которыми они пролетят. Это будет исследовательская экспедиция, протест, испытание. Об этом заговорят во всем мире.

Пери резко сбросила высоту и разогналась, потом взмыла стрелой и перемахнула через «Заоблачную цитадель», — проверяла, хватит ли скорости. Затормозила, развернулась, снова сбросила высоту и запорхала, словно одуванчиковый парашютик на ветру. Ну, все. Она уже устала. Хватит выпендриваться. Пора домой.

— Если полетишь с нами, если у нас все получится, ты прославишься, — сулил ей Беркут. — Станешь первооткрывателем. Легендой. Такого еще никто не делал, никому и в голову не приходит, что это вообще возможно.

«А вдруг и вправду невозможно?» — подумалось Пери. И все равно перелет манил ее — пусть даже сияющим намеком на осуществление. Пери представляла себе, как они взлетают на закате, ориентируясь на полосы поляризованного света, протянувшиеся по небу, сверяясь с магнитным полем Земли, а потом летят всю ночь при луне, вытянувшись длинным широким косяком. Ритм полета на целые дни — вдох, крылья вверх, выдох, крылья вниз, и вот уже не остается ничего, кроме ритма и меняющегося света и облаков, тающих, словно островки соли, прозрачных, как рисовая бумага, и они рвутся в клочки, распадаются, перекипают и струятся, как кипящее молоко. Никаких мыслей, кроме движения света и стеклянного воздуха, оглаживающего крылья.

К концу перелета она одичает.

А может, и нет. Может, найдется золотая середина.

Придется им начинать без нее. Пери только сейчас начала проводить больше времени с Хьюго. Если она улетит в сверхдальний перелет безо всяких гарантий, что вернется, не получится ли, что она повела себя как Авис — взяла и исчезла? Для Хьюго это будет очень долго. И для Пери тоже. Хватит ей начинать все с чистого листа.

Столько всего предстоит сделать, столько всего узнать о безбрежной стихии полета. Они еще только начали. Пери совсем молода. У нее полно времени в запасе.

Вернувшись домой, Пери достала письма, которые вернул ей Зак.

Мой милый Хьюго!

Я пишу тебе эти письма, потому что хочу, чтобы ты знал, как все было, когда ты был совсем маленький. Ты же сам не помнишь. А я тогда все время была с тобой. Видела тебя, слушала тебя, знала, как ты живешь.

Милый Хьюго!

Ты обожал луну. По ночам, когда мы не спали и я кормила тебя и переодевала, если тебе было видно луну в окна, выходившие на восток, ты смотрел и смотрел туда без конца. Иногда ты смотрел в окно, даже если не видел луну. Интересно, у всех маленьких детей такая страсть к луне?

Милый Хьюго!

Ты часто просыпался так рано, что я кормила тебя в темно-синих предрассветных сумерках. Поев, ты снова засыпал, как будто ускользал от меня в глубокую прозрачную воду. Я тебя видела, но ты был не здесь.

Милый Хьюго!

Хотела тебе рассказать…

Пери убрала письма, вышла из дома и взлетела на ветви дуба. Сегодня она будет спать под открытым небом.

Эпилог

Урок летательского мастерства

В вагоне рельсовки Томас так и запрыгал на сиденье.

— Мы едем-едем-едем на Сахарный остров! Мы едем-едем-едем на Сахарный остров!

— Посиди спокойно, солнышко, — сказал я, поправил его золотистые крылья, чтобы не примять, и пристегнул ремень. Да, крылья у него самые красивые на свете. Похоже, нам с Лили повезло, что Томас успел стать одним из последних пациентов доктора Руоконен. Теперь она целиком посвятила себя научной работе — в основном исследует динамику полета насекомых. Говорит, насекомые «запрограммированы на полет». Они постоянно меняют форму и натяжение крыла, поэтому у них получаются маневры, какие птицам и не снились. Насекомые умеют летать и задом наперед, и вверх ногами. От души надеюсь, что передать все эти способности людям не удастся еще очень и очень долго. Люди-птицы — это еще ничего, но дожить до того, чтобы увидеть людей-насекомых, мне как-то не улыбается. Тогда проект «Человечество» уж точно будет закрыт.

— А я тебе не солнышко, — весело возразил Томас. — Меня зовут Стриж!

В последнее время он все чаще называл себя летательским именем. С одной стороны, оно не очень ему подходило, ведь стрижи черные, а не золотистые, с другой — благодаря выгнутым узким крыльям он когда-нибудь станет невероятно быстрым и ловким. Я немного почитал про стрижей и выяснил, что они рекордсмены среди птиц по скорости, обогнать их могут только сапсаны, и почти всю жизнь проводят в воздухе — на лету и пьют, и спариваются, и даже спят в полете. Что-то все это меня не порадовало.

Я дал Томасу банан — в этом возрасте мальчишки постоянно голодные, — и настроился на долгую дорогу до Сахарного острова. Я бывал там только один раз, в детстве, и остров остался в памяти как идеально прекрасный пейзаж — бирюзовая вода и белый, мелкий песок — и правда как сахар; такой мелкий, говорили мне, потрясенному ребенку, что им полируют огромные вогнутые зеркала для орбитальных телескопов.

Томас все ерзал и прыгал на сиденье, насколько позволял ремень, и пел с набитым ртом:

— Лети, мой Томми, на сосну, лети, мой Томми, на луну, лети до солнца и до звезд, лети в жару, лети в мороз!

Когда мы приехали, на Сахарном острове было безлюдно. Билет сюда стоил так дорого, что почти никому не по карману. Как всегда, на то, чтобы отстегнуть ремень и вытащить Томаса из вагона, ушла целая вечность. Теперь, когда у него появились крылья, возиться приходилось еще в два раза дольше — осторожно высвободить крылья, не помять и не поломать перья, пригладить их… Наконец мы спустились по дорожке со станции, извилистой, усыпанной белым песком, и двинулись в зеленый лес из высоких-высоких деревьев. Минут через десять впереди показались синяя вода и синее небо. Но до пляжа было еще далеко — мы очутились на краю обрыва метрах в двадцати над водой. Я присел и убрал у Томаса челку с глаз.

— Привет, — послышался низкий тихий голос. Пери. А потом тоненький писк:

— Том! Том!

— Хьюго, как ты вырос! — воскликнул я, обернувшись, и раскинул руки. Хьюго бросился ко мне, Пери не отставала от него. — Можно, я тебя поцелую? — Хьюго важно кивнул, и я поцеловал его в щеку. Хьюго с Томасом тут же сели и принялись играть в сложную игру с камушками — они сами ее изобрели. Я поцеловал в щеку и Пери тоже.

— Прекрасно выглядите, — сказал я.

— Спасибо, — улыбнулась Пери. — Как Динни?

— Хорошо. У нее все хорошо. Нет ли вестей от Беркута с компанией? Где они сейчас?

— Перелетают Индийский океан.

— Ничего себе. Сильно. А как Хьюго? Вид у него цветущий.

Пери помолчала.

— Нормально. Я должна отвезти его к Питеру к семи часам.

— Спасибо, что согласились полетать сегодня с Томасом. Вряд ли он понимает, как ему повезло, что его учит такая знаменитая летательница, как вы. Говорят, никто лучше вас не дает так остро почувствовать радость полета.

— Для меня это только в удовольствие, — ответила Пери. — Дело не в том, что я такой уж мастер. Просто настоящих летателей еще маловато.

Я улыбнулся.

— Я не спросила вас, почему вы все-таки решили дать Томасу крылья, — произнесла Пери.

— Мне удалось себя уговорить, — признался я. — Я все думал, что это откроет перед ним блестящее будущее, обеспечит успех в жизни, убережет от мест вроде Венеции. Но на самом деле, по-моему, все решило совсем не это. Думаю, все свелось к одному простому соображению: попробуй-ка скажи маленькому ребенку, что он не будет летать. Потому что ты ему не позволишь.

— Да, — кивнула Пери, болезненно скривившись. — Мне этот разговор еще предстоит.

— Ох, Пери, простите меня! Неужели ничего нельзя сделать?

— Не знаю. Питер пока не соглашается проконсультироваться у специалистов. Может, и вообще не согласится. Честно говоря, я не думаю, что Хьюго захочется летать. Это я виновата. Зато он может стать… забыла слово… исследователем пещер или кем-то в этом роде. — Она нагнулась к Томасу. — Томас, ты не покажешь мне свои крылышки? Я таких красивых никогда и не видела!

Томас встал, раскрыл крылья и горделиво повернулся — внутренняя сторона крыльев полыхнула на солнце зеленым огнем. Хьюго и ухом не повел — так и возился с камешками.

Пери шагнула вперед и обняла Хьюго.

— Поиграй немного с Заком, а мы с Томасом скоро вернемся, договорились?

Хьюго на нее даже не посмотрел. Пери поцеловала его в щеку, еще раз обняла и встала.

— Все будет хорошо, — шепнула она мне, взяла Тома за руку, и они шагнули на край обрыва. Я так и не привык к тому, какой Томас бесстрашный. «Наш Томми маленький храбрец», как поется в его любимой песенке. Вот и в этом он все больше отдаляется от меня. Мне по-прежнему приходилось преодолевать тошноту каждый раз, когда он на моих глазах бросался в воздух.

Они взмыли в небо, Пери летела вровень с Томасом, а потом закружила под ним. Крылья у него сверкали золотом. Он сиял под облаками, словно дневная звезда.

А Хьюго смотрел на них, не оборачиваясь, пока они не превратились в две точки — одну темную, другую сияющую.

— Пошли, Хьюго, — сказал я. — Поиграем на берегу. А хочешь, искупаемся?

Он дал мне руку, и мы спустились по тропе, обсаженной пышными пальмами, на уютный закрытый пляжик.

Мы плавали под водой, видели рыб и медуз. Мимо проплыла крупная синяя рыба-губан. Мы вторглись в ее владения. Потом мы строили роскошные замки из песка, собирали ракушки, исследовали обитателей луж на отмелях.

А после этого сели в тенечке и перекусили.

В мелководье врезался метеор. Это приземлился Томас — крылья у него на полуденном солнце блестели так, что смотреть больно. Рядом, веером взметнув брызги, опустилась Пери. Они поплыли к нам — лениво и грациозно, словно пара лебедей. Хьюго вскочил и побежал в воду. Они с Томасом вышли на берег вместе, и Хьюго похвастался своим песчаным замком. Они сели и принялись играть, позабыв о нас с Пери.

А Пери двинулась ко мне — величественная и прекрасная, будто статуя. Богиня победы. Теперь она выглядела старше, более женственной. Я утратил дар речи и даже не поздоровался. Я и забыл, какая она красавица, и подобные моменты всегда заставали меня врасплох.

Пери сложила крылья и села — так, чтобы было хорошо видно Хьюго и Томаса, полностью погруженных в свое строительство. Я протянул ей ломтик арбуза.

— Вот бы они подружились на всю жизнь, — сказал я, глядя, как они отнимают друг у дружки игрушечные грабельки.

— Да-да! — закивала Пери; я не ожидал, что она так горячо согласится. — Я очень надеюсь.

— Только поглядите! — ахнул я, но Пери уже и сама увидела. — Это вы научили Томаса?

— Нет, стыдно сказать, но мне даже в голову не приходило…

Томас раскрыл одно крыло и выгнул его над головой Хьюго, прикрывая его от солнца.

Мы с Пери устроились поудобнее на песке и стали глядеть на них.

Можно было бы тут и закончить — почему бы и нет? Я до конца дней запомню этот день на пляже — неподвижные, словно на картине, фигуры, напоенные цветом, прозрачная синева и зелень, золотые крылья Томаса, сверкающие на фоне неба. Любая история превратится в трагедию, если закончится смертью героя — а ведь они все так и кончаются, — и обернется комедией, если в финале родится дитя. А дети по-прежнему будут рождаться, пока мы существуем как биологический вид. Насколько нам известно, дети по-прежнему будут рождаться — другое дело, какими они станут, — а мне не хочется, чтобы эта история показалась трагедией, вот почему я и заканчиваю ее на Томасе и Хьюго.

Был день середины лета. Мне он потом часто снился — словно мы остались там навсегда. Мы отпраздновали его — короновали младшего из нас, Хьюго, венком из цветов: пусть будет нашим принцем эльфов, сказала Пери. Цветы и ветви для венка мы нарвали у тропы, ведущей к пляжу: жасмин, вьюнок, жимолость. Туго им приходилось в здешнем климате, но они преодолели все и густо разрослись — и венок получился пышный, бело-сине-золотой, источающий сладкий аромат. Пери посадила Хьюго себе на плечи, и лепестки сыпались им на спины — цветы на жаре сразу стали вянуть. Томас бежал за Пери по пятам, словно ангел-паж.

— Понимаете, — сказала мне Пери во время прогулки, — мы с Томасом все равно… ну… — Она понизила голос. — Мы выродки, хотя сами этого хотели. А Хьюго — само совершенство. Он ничего не теряет.

Славно, что вы так говорите, Пери. Возможно, вы искренне так думаете. Однако никто еще не знает, правда это или нет. Данных пока недостаточно, вердикт не вынесен. Можно рассчитывать лишь на предварительное заключение: «Не доказано».

Не осуждены, но и не оправданы.

Томас скакал по дорожке, распевая «Наш Томми маленький храбрец, наш Томми просто молодец!»

И тут в голове у меня сам собой рождается ответ — словно гиря, плавно качнувшая чаши весов:

«А нам не страшно».

Томас взбегает на невысокий холм впереди, и крылья его ловят косые лучи послеполуденного солнца и вспыхивают так ярко, что он словно тает на фоне солнца, растворяется в заходящем золотом шаре, не оставив по себе даже силуэта, и вот мне его уже не видно.

Благодарности

Описание механики полета в главе 9 — «Беспощадная стихия» — я почерпнула в книге Пэт Шипман «Встать на крыло. Археоптерикс и эволюция птичьего полета» (Pat Shipman. Archaeopteryx and the evolution of bird flight. Phoenix, 1999), где блестяще, ясно и подробно рассказано о научных спорах по поводу эволюции птиц. Если я что-то слишком упростила или неверно поняла, вина целиком и полностью моя. Ценным источником сведений стала для меня и книга «Птицы. Повадки и способности» Гизелы Каплан и Лесли Дж. Роджерс (Gisela Kaplan, Lesley J.Rogers. Birds: Their habits and skills. Allen & Unwin, 2001). Цитата о хищниках из «Истории птиц Британии» Томаса Бьюика приведена по антологии «Радость крыльев. Писатели о птицах и наблюдениях над ними» под редакцией Джен Хилл (An Exhilaration of Wings: The literature of birdwatching. Penguin Books, 2001).

Чтобы превратить рукопись в книгу, нужен тяжкий труд. Поэтому первой в списке тех, кого я благодарю, стоит Сельва Антони, мой литературный агент, человек яркий и страстный. Еще я благодарна Кэтрин Хоуэлл, а также Джоди Ли.

Спасибо Али Лавау, чудесному редактору, чуткому и преданному своему делу; именно вы поднесли книгу к свету и показали мне новые грани. Огромное спасибо Кристе Маннс и всем сотрудникам «Allen & Unwin», которые работали с этой книгой и верили в ее успех. Особая благодарность Аннет Барлоу — будущее этой книги видится ей таким, о каком я и мечтать не смею.

А главное — сердечное спасибо моему мужу Джулиану, который прочитал книгу столько раз, что и не сосчитать, и уделил ей столько творческих сил и столько мыслительной работы — и высказал столько замечаний, — что и представить себе невозможно, не говоря уже о физической, финансовой и эмоциональной поддержке. Без тебя эта книга была бы гораздо хуже.