Дайте нам крылья!

Теперь у меня на руках имелся немаленький список девушек, — фамилии, возраст, кое-какие биографические сведения. Можно звонить Кам домой, есть что предъявить.

— Кам, привет. Я собрал для тебя имена нянь и еще кое-какие сведения.

— Перешли мне список, ладно? — ответила Кам. — У нас тут в управлении заварилась настоящая каша. Из полиции пришел официальный запрос, и все забегали как ошпаренные — в жизни такого не видела. Пытаются проделать все шито-крыто, но больше похоже на разворошенное осиное гнездо. Так что я смогу навести справки только в воскресенье, раньше соваться в архивы рискованно. А в выходные, надеюсь, здесь никого не будет. И…хорошо бы нам не опоздать.

— Куда опоздать, Кам? — встревожился я.

— Зак, ты потерпи немного. Я тебе обязательно перезвоню.

Пришлось удовольствоваться этим обещанием.

На следующее утро, в пятницу, я брился, и рассеянно представлял себе, как хорош будет Хенрик в строгом темном костюме на приеме у министра. И вдруг меня осенило. Почему-то меня часто осеняет за бритьем, может, потому, что это редкие спокойные минутки. Я вдруг сообразил, как добраться до архивов доктора Елисеева. Мне даже не придется проникать в Аэровилль. Все гораздо проще.

Я набрался терпения и просмотрел рекламные проспекты всех частных школ в Городе. Времени на это ушло немало, но затея того стоила. А вот и то, что мне нужно, малиново-золотая форма и девиз «Per ardua ad astra”. Конечно, база данных школы была закрытой, но тут услуги хакера Уилсона не требовались, я и сам справился и легко взломал защиту и пароли. Отлично, вот и Элли Кхандр, и в личном деле записано «непереносимость лактозы», а вот и контактная информация, чтобы в случае чего связаться с ее матерью, Мирой Кхандр, администраторшей у ЕНлисеева. Других близких у девочки нет, видно, Мира с Элли одни в целом мире. Это мне на руку. А какой интересный адресок у мамы с дочкой! Пятый боковой проезд по улице Уинстон, больше известный как Пятый проезд. Адрес в пределах Центральных линий, и, учитывая, что это самая гигантская трущоба в Городе, к тому же сущий лабиринт, — адрес весьма конкретный, просто удивительно. В школьной базе данных был, разумеется, и номер инфокарты, но звонить Мире прямо сейчас, когда она на работе, смысла нет — только напугаю ее до смерти. Нет-нет, с Мирой Кхандр — той самой секретаршей доктора Елисеева, — я пообщаюсь лично, и даже знаю подходящего человечка, который будет нам посредником, — он настоящая звезда трущобного населения. Па Зи, конечно, к кому же еще и обратиться, как не к нему. Только придется погодить, сейчас слишком рано — он еще наверняка дрыхнет, потому что раньше четырех часов ночи спать не ложится.

Я отложил документы «Ангелочков» и взялся за материал для Санила. Плюш уютно устроился у меня на коленях — живой меховой плед. Интересно, стал бы лев для людей символом власти и царем зверей, если бы мы знали, какие львы отъявленные летняи? Эх, Плюш, хорошо тебе, знай ешь да спи, а я вот изволь работать день напролет, и еще вдобавок по ночам. Вон, полюбуйся, сколько я натащил документов у Бриллианта, прямо не знаю, с чего и начать.

Включив на инфокарте программу «искусственный интеллект», я запустил первый этап отбора, сортируя имена и темы по тем категориям, по каким обычно просил их расставить Санил. Особое внимание я уделял финансовым операциям и известным именам среди деловых партнеров и донаторов Церкви Святых Серафимов. Я догадывался, что Санила заинтересуют и известные имена среди самих адептов, а также просто знаменитых летателей, поэтому настроил поисковик и на них тоже. Пока что удалось найти множество документов, касающихся Чешира, — деловую переписку и прочее, — но они были давними, еще времен проектирования и стройки храма. Не зря я подозревал, что Бриллиант — заказчик с фанабериями; переписка подтвердила — он вел себя непредсказуемо: в одном письме капризничал, пыжился и выступал с пространными выспренными речами, в другом язвил и ворчал.

Я и сам не знал в точности, что ищу, но уже уяснил: мир летателей тесен, поэтому любой документ может оказаться ниточкой, которая приведет меня к Пери или Луизе. Однако я отдавал себе отчет, что «искусственный интеллект» все-таки работает небезупречно, настоящих мозгов не заменит, поэтому после первого этапа сортировки нужно будет просмотреть все материалы самому. Я заварил чаю и принялся за дело. Вот что называется пожадничать! Оторвался я от работы спустя несколько часов. Голова болела, в глаза словно песку насыпали. Пора звонить Папаше Зи. Напоследок я еще раз пролистал таблицу, в которую «искусственный интеллект» внес все проекты, которыми занималась Церковь Святых Серафимов. Таблица получилась что надо: в отдельной графе было проставлено, кто с каким проектом связан, кто его финансирует, а также список источников финансирования. Во всяком случае, некоторых. Проекты носили таинственные звучные имена наподобие «Гермеса», «Кореллы», «Рубеллы», «Грифа», «Алконоста», «Гамаюна», «Сирина» и понять, что скрывается за этими названиями, было невозможно.

С хрустом потянувшись и потерев усталые глаза, я набрал номер Папаши Зи.

Выслушав суть дела, Па Зи живо откликнулся:

— Известное местечко, а как же. Пятый проезд. Там мыловаренный завод, а еще полно кафе и ресторанов, я по тем заведениям не один вечер играл. Я там каждому известен, и дамочка ваша меня наверняка в лицо узнает.

— Только ты с ней поаккуратнее, подушевнее, ладно? — попросил я. — Она человек хороший и делает доброе дело, помогает одной девушке-сироте, которая по возрасту чуть постарше ее дочки. Очень тебя прошу. Деньги само собой, но…

— Понял, чего тут не понять, — откликнулся уличный музыкант. — Я таких, как она, навидался. Работают как муравьи. Последнюю рубашку с себя долой, а детишек подымут. Мира твоя, поди, сильно рискует, что сироте помогает? А ты сам? Тебе точно это надо? Опасно ходишь, вот что скажу.

— Да, мне это точно надо, — твердо ответил я.

К вечеру я поехал забирать машину из ремонта. Называть ее Таджем у меня больше не получалось даже мысленно. И я до сих пор горевал по нему, моему напарнику. Я катил по городу в золотистом вечернем свете, но держался настороже. На автопилоте машина пока ездить не умела. Искусственный интеллект автомобиля восстановили, но он еще только осваивался и с картой, и со спутниковым навигатором, и с той кучей информации, а вернее, дезинформации, которую являли собой дорожные знаки и разметка в Городе. У Таджа ушли годы, чтобы набраться опыта, а новый мозг автомобиля был, считай, еще младенческим, хотя и быстро обучался. Словом, нынешняя поездка на машине была не чета прежним, — никакой радости, одни сплощные нервы и печаль по Таджу.

Ехал я к Эбби Ли Райт. Час уже был поздний, но на звонок в дверь никто не ответил. Я походил кругами поблизости, но не встретил ни души. Зеленые лужайки и тихие улочки этого богатого района были безлюдны.

Ладно, раз так, поступим иначе. Я набрал в поисковике «Эбби Ли Райт», и, конечно же, их в Городе оказалось несколько. И кто знает, правильно ли Гарпериха написала фамилию и имя! В списке высветились и Абби Райт, и Эбби Лей. Я проверил, кто из них летатели, и сохранил ссылки, чтобы подробнее посмотреть попопозже. Жаль, что никого нет дома; как-никак, Гарпериха послала Луизу именно сюда, и я надеялся выяснить у Райтов что-нибудь полезное.

По дороге домой я проделал часть пути по взморью. Над океаном вновь стягивались тяжелые грозовые тучи и стремительно неслись на Город, а вместе с ними летел холодный ветер, трепал пальмы на мысу, взбивал пенные барашки на бурных свинцово-серых волнах. Зачарованно и встревоженно наблюдал я, как надвигается шторм. Надо же, до чего дождливое и штормовое выдалось лето, я таких и не упомню. Мимо меня с пронзительным воплем пронеслась чайка; она яростно била крыльями, но лететь против ветра у нее не получалось, ее сносило, как пушинку. Да уж, летателям в такую погоду надо соблюдать осторожность, а не то будут как эта бедная птица.

И вдруг меня как ледяной водой окатило. Как же я раньше не сообразил! Господи помилуй! Погода, треклятая погода! Я ведь бескрылый горожанин и мне в голову не пришло, какую огромную роль для летателей играет погода, сила и направление ветра, гроза, дождь, град…

Дождь уже лил стеной. Я глянул в инфокарту, справился, какая погода была в среду, когда сигнал Хьюго и Пери пропал. В Панданусе погода была ясная. А что южнее? Вот оно! Сильный шторм к югу над океаном. Должно быть, тот самый, который краешком задел Заоблачную цитадель, громыхая, сверкая молниями и барабаня градом. Тот самый, едва не затопивший альпийский луг, по которому вел меня Чешир, а затем Амандина Кон. Я уставился на анимированную карту на экране. По ней ползли пятна и контуры, обозначая движение атмосферных фронтов, зон высокого и низкого давления, осадки, силу ветра и тому подобное. Бедняжка Пери. Бедный маленький Хьюго. Я-то привык воспринимать Пери как человеческую девочку-беглянку, а не как полудевочку-полуптицу. И мне даже в голову не пришло, что Пери полетела к Городу в бурю — навстречу смертельной опасности. Вот почему тогда так бешено метался огонек на экране инфокарты! Маячок Хьюго подавал последние сигналы. Может быть, в ту самую минуту, когда я сидел, впившись глазами в эту крошечную точку, Хьюго и Пери гибли над океаном, в бурю?

Теперь, когда я осознал роковую роль погоды, стало понятно, где еще искать следы Пери и малыша. И, хотя Хенрик уже пообещал помочь мне, я все равно начал обзванивать больницы, госпитали, полицейские участки, травмпункты и морги, которые находились в радиусе шторма, — обзванивал, расспрашивая, не попадал ли к ним кто, похожий на Хьюго или Пери. Звонил я прямо на ходу, используя каждую свободную секунду, когда не надо было следить за навигатором и управлять автомобилем. Рискованно, конечно, но ждать я больше не мог.

Однако никаких следов Пери и Хьюго обнаружить не удалось. Нет, таких не поступало, отвечали мне по всем номерам. Я упорно названивал, пока ставил машину на подъездную дорожку, пока шел к крыльцу, и оторвался от инфокарты лишь когда увидел, что дверь квартиры стоит нараспашку. Я замер как вкопанный.

Сначала в сердце у меня полыхнула безумная надежда: вдруг Пери все-таки уцелела в буре и умудрилась вернуться раньше времени? Так устала, что вошла и не заперла дверь? Но нет, в квартире царили зловещие темнота и тишина. Я медлил. Вытащил пистолет и скользнул к двери, прислушиваясь, держа оружие наготове. Я слишком хорошо представлял себе, какая такая тварь подкарауливает меня внутри и не хотел вступать с ней в схватку. Но в квартире было тихо. Я осторожно прокрался внутрь, слыша лишь шум крови в ушах. Сердце у меня колотилось. Неужели ошибся? Может, дверь забыл запереть, потому что уходил впопыхах, да еще рассеянный от недосыпа?

Когда глаза у меня привыкли к темноте, я различил слишком знакомые контуры, которые более чем красноречиво подсказывали — дело плохо. Таких декораций я навидался предостаточно. Я зажег свет в гостиной. Так и есть. Квартиру разгромили и перевернули все вверх дном. Повсюду разбросанные вещи, опрокинутая мебель, раскиданные книги, бумаги, подушки, одеяла. Одежда и посуда — и то валяются на полу. Многое истоптано и побито, словно взломщик вымещал на неповинных вещах зло, потому что не нашел того, ради чего перерыл все мое жилище. Хоть бы не нашел, Господи, хоть бы обошлось!

Хватаясь за сердце, которое отчаянно болело, я прошел к рабочему столу. Уф! Настольная инфопластина вроде бы на месте, цела и невредима. Конечно, ее могли не расколошматить, потому что взломщик скачал с нее все данные. Или, наоборот, потому что понял — взломать защиту и скачать тщательно зашифрованные файлы ему не под силу. Вообще-то даже включить инфопластину мог только я сам, она была надежно запаролена биометрической настройкой — открывалась только при условии, что на экран посмотрю именно я, и программа опознает мои глаза. Правда, кому-кому как не мне знать, что идеальной защиты не существует и взломать можно что угодно… Потом проверю, целы ли пароли. Хотя все равно мне вряд ли удастся определить, насколько опытным хакером был мой незваный посетитель.

Меня обожгло еще одной отчаянной мыслью. Черт! Если взломщик все же украл данные, то Санил с меня три шкуры спустит и солью присыплет! Я поспешно похлопал себя по карманам. К счастью, инфокарта никуда не делась. Я всегда сливаю самые важные файлы на нее и никогда не выпускаю ее из рук. Даже если взломщик добрался до файлов на настольной инфопластине и стер их начисто, они продублированы на инфокарту.

В тишине, затопившей квартиру, было что-то мертвенное. Крадучись, я быстро обследовал прочие комнаты. Везде то же самое: все вверх дном, но ни души. Вот сволочь этот взломщик! И куда подевался Плюш? Неужели его украли? Я обыскивал комнату за комнатой, оценивал причиненный ущерб и даже нашел в себе достаточно спокойствия, чтобы отщелкать фотографии разгрома — предъявить в страховую службу. Но внутри у меня все клокотало. Ничего не трогать, потому что это место преступления? Не смешите меня. Заявлять в полицию бессмысленно, взломщика все равно не поймают, а и поймают, так не уличат.

Наконец я добрался до спальни, и в глаза мне бросилось темное пятно на подушке.

Засохшая кровь! На моей подушке. Ох, Плюш… Я как наяву увидел, что здесь произошло. Плюш спал у меня на подушке — запретный плод, известное дело, сладок, а именно тут спать ему строжайше запрещалось. Эх, Плюш, Плюш… ну что тебе стоило в это время нежиться где-нибудь еще, например, в шкафу, и благополучно линять там золотыми шерстинками на стопку моих свитеров? Впрочем, шкаф тоже переворошили, так что и это убежище бы тебе не помогло, бедолага. Тебя застали врасплох, сонного, ты наверняка зарычал — как же так, чужаки на твоей священной территории! В тебе взыграли львиные гены — те самые, настоящего огромного льва, повелителя саванны, царя зверей. Ты, должно быть, кинулся на чужака, он отшвырнул тебя, а потом? Плюш, где ты, что с тобой сталось?

Я вышел из дому, накинув куртку; несмотря на теплую погоду, меня познабливало. Замок, как ни странно, оказался исправен. Я внимательно осмотрел дверь — вроде бы никаких следов. Взломщик, кто бы он ни был, действовал аккуратно и умело. Значит, профессионал. Еще того не легче! Конечно, взломать мою дверь — задачка простенькая, замок у меня незатейливый. До сих пор я полагался на то, что непритязательный вид нашего дома и простецкий район — лучшая защита, а еще был твердо убежден: нагородишь заборов, наставишь замков, сигнализаций и камер — привлечешь нежелательное внимание. К тому же я прекрасно помню: систему видеонаблюдения у нас в доме устанавливали неоднократно, а толку? Каждый раз камеры или крали, или разбивали вдребезги.

Я обошел вокруг дома, повторяя: «Плюш! Плюш!» Походил взад-вперед по подъездной дорожке, заглянул под машину — вдруг лев забился туда, пока я не видел? Обшарил палисадник, заглянул под каждый куст, а кустов здесь высажено немало, в основном — те растения, которые долго цветут, традесканции, гибискус, плюмерия. Заглянул я и под кроны манговых деревьев, но Плюша не нашел. Прогулялся по улице, повторяя свой призыв, как заклинание. Потом, понурясь, вернулся к входной двери и осмотрел ее еще раз. И кое-что нашел. Перо. Крошечное красное перышко. Красное!

Господи помилуй, это еще что за шутки? На меня охотится не один Хищник, а целых два? Конкуренты? И кто подослал второго? Наверняка — летатель; Хенрик ведь говорил, что Хищники работают только на своего брата летателя, а с бескрылыми никаких дел не имеют. Значит, заказчик — богатый летатель; впрочем, это масло масленое, где вы видели бедных летателей? Разве что Пери и Луиза, но эти девочки — исключения. Или есть еще им подобные? Да ну, бред какой-то — чтобы крылатые няни подсылали ко мне домой Хищника. Что еще ясно? Что этот Хищник — не из полиции, вроде нашего Мика Дайрека. Чеширу, разумеется, по средствам нанять и второго Хищника, если с первым что-то стряслось. Или этого красноперого подослал Бриллиант, потому что заподозрил неладное? Нет, версия не годится: Бриллиант осторожен, а взлом, обыск и погром — это уж через край. Хотя… как поглядеть. Если Бриллиант обнаружил, как я пошерстил у него в кабинете, вполне естественно, что он пожелает выяснить, кто я, черт возьми, такой — и заодно припугнуть. А если так… значит, Бриллианту есть что скрывать.

Тут мне вспомнилось, как Плюш спугнул Хищника у самого нашего дома — тогда, ночью, в темноте. Вот именно, в темноте все кошки серы, и я не разобрал, какого цвета было оперение у Хищника — черное или алое. Давайте разберемся. Черный Хищник ошивался возле Таджа, тот его видел. А Чешир, можно сказать, и не отрицал, что черный Хищник — его затея. Но доказать, что тот Хищник следил за мной после того, как установил на Таджа жучок? Увы, не смогу за отсутствием доказательств. Мне нечего предъявить Чеширу. А Чешир выказал неподдельное изумление, когда я потребовал у него «отзовите свою крылатую тварь». Правда, после этого он едва не скинул меня с мостика в бездну с Заоблачной цитатели.

Вернувшись в квартиру, я медленно, старательно подвязал оборванную москитную сетку над кроватью Томаса. Руки не слушались: недосып и нервная встряска сделали свое дело. Надо связаться с Хенриком, но глаза уже сами собой закрываются и голова не варит. Нужно подремать, хотя бы немного… я прилег на постель Тома и закрыл глаза. Комнате Тома досталось меньше всего — здесь если и рылись, то почти ничего не разгромили.

От подушки и простыней сладко и нежно пахло ребенком. Под веками у меня заклубились, наслаиваясь и путаясь, разрозненные картинки: вот Плюш изготовился к прыжку и бьет хвостом, вот Пери и Хьюго на ферме «Совиный ручей» — девочка с младенцем на руках на краю обрыва; вот Чешир хватает меня железной рукой на мостике над бездной; вот кровь на золотистой львиной шкуре; вот Том расправляет крылья и взлетает в небо…

Не знаю, долго ли я спал, но проснулся как подброшенный. Рывком сел, уставился в непроглядную темень. Мысли путались. Я машинально нашарил инфокарту, потому что понял — разбудил меня ее сигнал. «Хенрик?» — спросил я, но не услышал в ответ ни звука. Потом глянул на экран. Сообщение от Лили. Открыл, просмотрел. Том прошел первые проверочные тесты.

Я поплелся в ванную, содрал мятую пропотевшую одежду, принял холодный душ — авось голова прояснится. Душ не очень-то помог. Я посмотрел на часы: нет, звонить Хенрику поздновато. Черт подери! Отправил ему сообщение: «Срочно свяжись со мной с утра». Перечитал сообщение Лили — оно меня озадачило. Ведь со слов Руоконен выходило, что тесты требуют долгой подготовки и множества бумажек, а выходит, нет? Лили, конечно, кого угодно за глотку возьмет, и, возможно, она сумела обойти формальности по-быстрому. А теперь Лили требовала моего официального согласия на дальнейшие процедуры. Вот он, Рубикон. Теперь — или протестовать, или заткнуться. Я помнил, через какие испытания пришлось пройти ради крыльев Пери. И понимал, что для Тома все будет легче, и в моих силах этому поспособствовать. Конечно, как и любой ребенок, Томас мечтал летать, но вот видел ли он хоть раз в жизни настоящего летателя? Знал ли, что мечта его выполнима?

Мне не давала покоя фраза, которую изрек Бриллиант: «Проект «Человечество» считаю оконченным».

И вот опять два часа ночи. Как и вчера. У меня вообще теперь все время глубокая ночь. Поняв, что уснуть не удастся, я скрепя сердце взялся за уборку — спотыкаясь, в полусне бродил по квартире, расставлял вещи, сметал осколки, пытался худо-бедно навести порядок. И неотступно думал о Пери и Хьюго. Бросил уборку, включил видеозапись с камеры слежения Чеширов — ту самую, , выученную наизусть, где Пери бежит из дома. Просмотрел снова и снова. Похоже, Пери бежала от Чеширов в ужасе и у нее были все основания бояться. Снова и снова она возникала на экране, запирала дверь, бледная, напуганная, упрямо сжав губы, отворачивалась от меня и делала шаг в воздух. Неужели это последние кадры, на которых они с Хьюго живы? Неужели они оба погибли?

Я прикидывал все обстоятельства и на душе у меня было невыносимо тяжело. Сильнейший шторм да еще этот зверюга-Хищник… Я совсем вымотался, и даже не соображал, за что теперь хвататься, как действовать. Черт, неужели заболеваю? Как нельзя кстати — свалиться с каким-нибудь вирусом, и я еще легко отделаюсь, если он окажется банальным гриппом или простудой, а не какой-нибудь экзотической хворью, которую я подцепил на Окраинах, где полно паразитов и всякой заразы.

Проснулся я уже субботним утром. Размял затекшие плечи и шею, с трудом, покачиваясь, встал, и, невзирая на ранний час, снова отправился искать Плюша. Для начала наведался к Витторио и все ему рассказал. Худое лицо Витторио вмиг вытянулось. Он расстроился и что лев пропал, и что опасный Хищник — здоровенный крылатый бандит вломился в квартиру, но при этом умудрился остаться незамеченным. Встревоженно наморщив лоб, Витторио оправдался — он, мол, отлучился ненадолго, выпить с приятелем, а когда вернулся, ничего такого подозрительного не заметил. Потом я опросил соседей — тех, с которыми был знаком, тех, кто подходил погладить и похвалить Плюша, кто заговаривал со мной в ближайшей лавочке. Потом с горя стал расспрашивать и тех, кого знал лишь в лицо. Никто ничего не видел и не слышал. Одни воспринимали весть о пропаже и взломе с испугом, сочувствовали, другие равнодушно роняли: «Простите, ничем не могу помочь».

Пери так и не появилась и сигнал на инфокарте не восстановился. Обойдя соседей, я вернулся домой, принял душ, переоделся, заварил чаю. Кусок в горло не шел. Я то и дело вскакивал и выглядывал в окно, мне мерещились шаги, шорох крыльев, голоса. Я уже не верил, что Пери появится, и все-таки ждал и надеялся.

В девять позвонил Чешир.

— Придется подождать еще немного, — сказал я. Да, я собирался обвинить его в том, что он со своим наемным Хищником подверг Пери и Хьюго опасности. Но обвинение подождет. Вот когда буду точно уверен, что Пери не вернется, тогда и выскажу.

Чешир перезвонил в десять, затем в одиннадцать и в полдень. Скверный признак, не сулит ничего хорошего. Похоже, больше Чеширу новости разузнать негде. Значит, красноперый Хищник — это не Чеширов посланец, а чей-то еще. В таком случае, получается, что Чешир вполне искренне поразился, когда в Заоблачной цитадели я обвинил его в слежке. Но если это означает, что в первый раз к моему порогу наведывался красноперый Хищник, а не черный, Чеширов, тогда выходит, что и красноперого подослал не Бриллиант, потому что в тот первый раз, когда Хищник крутился возле Таджа, я с Бриллиантом знаком еще не был.

Тьфу, совсем запутался, голова кругом идет от этих летателей! Да еще и раскалывается от боли. Я принял таблетку обезболивающего и засел разбирать материалы, собранные в кабинете у Бриллианта, а попутно — раз в час — отвечал на звонки Чешира и вновь возвращался к работе. Надо было попробовать угадать, что скрывается за названиями различных проектов Церкви Святых Серафимов. Я открыл таблицу, составленную вчера, и стал сличать названия проектов и разные письма и прочие документы — а я ведь награбил вчера огромную кучу всякого добра. Разумеется, значительная часть деловой переписки к четырем основным проектам не имела никакого отношения, это были разные будничные письма, от жалоб на плохие кондиционеры до смет на электричество, и я распихал их по другим графам.

Проекты «Корелла» и «Рубелла» можно было со спокойной душой заархивировать и забыть: один был связан с миссионерскими вопросами, с тем, как завлечь в Церковь Святых Серафимов побольше прихожан-летателей, а второй оказался стратегическими карьерными разработками по части деятельности Бриллианта-парламентария. Зато вникнув в проекты «Гермес» и «Гриф», я насторожился. Особенно острые подозрения вызывал «Гриф» — тут скопились всякие планы и наметки, касавшиеся врагов конгрегации: как заткнуть им рты, как дискредитировать и так далее. Я умею читать между строк и быстро просек, что в «Грифе» шла речь и о способах шантажа и запугивания. Значит, у Церкви Святых Серафимов есть свой запас компромата и она его пополняет.

Самым закрытым и таинственным оказался проект «Гермес». Бриллиант тщательно оберегал его секретность: переписку вел всего с одним-двумя корреспондентами. Видимо, какая-то камерная затея, хотя кто знает. Я принялся сортировать финансовые документы, занося в особую графу те, что имели отношение к «Гермесу». Через час все было готово и я запустил программу обработки данных. Надо было кое-что подсчитать.

Когда программа завершила анализ и подсчеты, я тихо охнул. Вот это да! «Гермес» на поверку оказался отнюдь не камерным проектом. Совсем наоборот — масштабным. Немаленькие суммы денег регулярно поступали от церкви св. Серафима одному и тому же лицу, причем суммы эти всегда были примерно одной и той же величины. Сопровождались эти финансовые операции письмами Бриллианта некоему Клёсту, и послания, похоже, были шифрованные. Деньги неизменно шли от Серафимов загадочному адресату, и никогда в обратную сторону. Они поступали в какой-то трастовый фонд или на чей-то счет. Но кому, куда? Мне самому нипочем это не выяснить.

Я встал, потянулся. Ничего, ничего, главное я установил, а в детали будут вникать специалисты — уж они-то разберутся.

На столе у меня алело перо, оставленное вчерашним Хищником. Я провозился с материалами Бриллианта все утро, а загадка красноперого Хищника оставалась неразгаданной, и никаких новых гипотез у меня не возникло. Я ведь не знал никого из летателей, кроме Чешира. Разве что Авис — мало ли, ревность в голову ударила, или еще какая дурь, вот эта вздорная баба и решила пошпионить за мной без ведома супруга. Нет, не сходится. Неужели Авис желала девочке смерти?

О черт. Проклятье.

А если Хищника подослал тот же, кто подстроил убийство Луизы? Если Луизу убил именно этот красноперый Хищник? Летучая тварь впервые навестила меня после того, как я вернулся с Окраин, после того, как узнал про Луизу Перрос и ее гибель. Не понимаю, кто и как мог про нее пронюхать, но я ведь искал сведения о ней в базе данных и говорил о ней с Хенриком, просил его помочь. Перехватить мои звонки и запросы мог любой… любой, у кого достанет хакерских навыков и кто одержим паранойей.

Я вышел на крыльцо, посмотрел в небо. Никаких подозрительных темных точек там не кружило. Да и с чего бы им кружить? Они уже получили с меня все, что могли. Разве что Пери подкараулить.

Хенрик не позвонил и на мое сообщение не ответил. Наверно, занят чем-нибудь, например, повез своих близнецов на футбол. Все-таки выходные. Значит, раньше понедельника до него не достучаться.

Но все-таки одно свеженькое сообщение на инфокарте обнаружилось. «М.Кх. Центральные линии, вторая половина дня, Пятый проезд. В “Самолучшем кафе на свете”». Спасибо, Па Зи. Мира согласна на встречу и обещает рассказать то, что мне нужно. Хоть что-то сработало.

Я выпил еще чаю и, невзирая на влажную духоту и жару, уснул прямо за кухонным столом, а проснулся только когда у меня под ухом сверчком застрекотала инфокарта. Я разлепил глаза и обнаружил, что лежу щекой на столе. В первое мгновение я вообще не понимал, кто я и где нахожусь. Инфокарта настойчиво стрекотала, но меня словно парализовало. Я не мог заставить себя протянуть руку и ответить на вызов. С трудом поднявшись, я ушел от нее подальше — в душ, надеясь, что вода меня освежит. Проснуться никак не получалось. Да, дела шли неважно, как я и ожидал.

Едва выключив воду, я различил назойливый голосок инфокарты. Я медленно-медленно вытерся, потом так же медленно оделся. За окном висело тяжелое послеполуденное марево. Инфокарта не умолкала. Пришлось взять трубку.

— Есть разговор.

К дому Чешира я подъехал уже в сумерках. Не скажу, что подъем наверх на лебедке дался мне легко, но по сравнению с мостиком Заоблачной цитадели и синей пропастью Церкви Святых Серафимов это были просто цветочки.

Чешир молча встретил меня в гостиной и провел к краю гостиной — с видом на океан. Здесь он, судя по всему, до этого и сидел — сидел долго, о чем свидетельствовала полупустая бутылка вина на столе. Интересно, куда подевалась Авис?

Хозяин дома молча указал мне на свободный стул, молча налил бокал вина. Боже правый, настоящее вино — по запаху и цвету ясно. Я такого не пробовал со времен своей свадьбы, но выспивать с Чеширом у меня не было ни малейшего желания. С океана порывами налетал легкий ветерок, освежал вспотевший лоб и шевелил влажные от испарины волосы на затылке. Мерный шум моря долетал даже сюда. Ах вот оно что, Чешир сдвинул откидную крышу, как верх кабриолета, сдвинул и прозрачную стену, так что мы сидели на краю пропасти.

Молчание наше нарушал только шум волн. Наверно, Чешир ожидал, чтобы я заговорил первым, — объяснил, что происходит, какие есть достижения. Но я вконец вымотался, сил говорить не было, поэтому некоторое время я просто сидел и смотрел в небо над океаном, где уже загорались первые звезды. Сидел и слушал, как далеко внизу набегают на берег и с плеском разбиваются о скалы волны прибоя. Каково-то лететь в такую пору над океаном? Пожалуй, легко увлечься, лететь, не останавливаясь, и слишком велико искушение забыть о суше, парить вместе со стаей альбатросов, утратить счет времени… Я стряхнул с себя мечтательное оцепенение. Пора задать Чеширу серьезные вопросы. Не отвертится.

— Питер, — начал я, — давайте наконец поговорим начистоту. Мне нужны от вас правдивые ответы. Пери сейчас на пути в Город, но я понятия не имею, где именно она находится. Она ведь может буквально растаять в воздухе. А на мой автомобиль кто-то установил жучок. Кроме того, кто-то — полагаю, подосланный вами Хищник, — шпионил за мной на Окраинах. Я всерьез опасаюсь, что он добрался до Пери. Она поэтому не возвращается?

Чешир вскинулся.

— Прикажете звонить в полицию? — резко спросил он. — Какие еще есть предложения?

— Да, разумеется, вам надо обратиться в полицию, — отчеканил я, с трудом сдерживая ярость. — Только вы с самого начала даже и не собирались этого делать. Где уж, интересно, полиции справиться, если ваш растреклятый Хищник и тот все облажался? Да что там, хуже, — он же попросту убил Пери! А может, и Хьюго тоже. Если вы собираетесь и с полицией так скрытничать, как со мной, то вам вообще нет смысла туда обращаться. В полиции, видите ли, обычно хотят знать все как есть. А не слушать россказни и басни.

Чешир шевельнулся, зашуршав оперением. Я все еще смотрел на океан.

— Будет вам, Питер. Я ведь без дела не сидел, домашнее задание хорошо приготовил — много интересного накопал. Хотите послушать? — С этими словами я повернулся к Чеширу. Он сидел очень прямо, с непроницаемым лицом, но весь напряженный.

— Итак, во-первых, я знаю, что провинциальные девчушки не получают крылья в обмен на услуги кормилиц. Во-вторых, я знаю, кто биологическая мать Хьюго, и это, представьте себе, не Авис. Не знаю я, за что и как Пери получила постоянный вид на жительство в Городе. Но я и это раскопаю, будьте уверены.

Чешир безмолвствовал.

— Что ж, если Хьюго еще жив, — я умудрялся говорить более-менее ровным голосом, хотя внутри у меня все кипело, — и если вы рассчитываете, что малыша вам просто вернут и не станут задавать никаких вопросов, тут вы сильно заблуждаетесь. Потому что дело зашло слишком далеко, и вопросы неизбежно будут, Питер, будут. В частности, вопросы насчет того, каким образом Хьюго появился на свет и как вы этого добились.

— Нет, — отрезал Чешир. — Поэтому я вас и нанял. Чтобы не было лишних вопросов. Хьюго — наш с Авис ребенок, а Пери ее услуги оплатили более чем щедро. — Произнес он это с таким нажимом, что явно хотел подчеркнуть: безродную девчонку облагодетельствовали, а она неблагодарная тварь, и только она виновата в похищении.

— Эта сделка сомнительная, — резко возразил я, теряя остатки самообладания с каждой секундой. — Напоминаю, Пери на тот момент была несовершеннолетней. И заключать законные договоры и сделки не могла.

— Вы хотите сказать, будто найдется суд, который присудит Хьюго этой… ей? — Чешир поднял бровь.

— Меня это не касается, — сказал я, — но вам советую хорошенько подумать, где уместно торговаться, а где нет. Потому теперь условия диктуете не вы. Да, и вот еще что. Вчера ко мне в квартиру вломился какой-то второй Хищник, с красным оперением, все разгромил, и Плюш исчез. — Я хотел проорать в лицо Чеширу: «Плюша похитили, покалечили, убили!»

— Я уже говорил, что этот Хищник не имеет ко мне ни малейшего касательства, — процедил Чешир.

— Да что вы? А чей же он тогда?

Чешир помотал головой.

— В самом деле не знаете? Даже догадок нет? — Я поднялся. — Все, больше я на вас не работаю. Будем считать вопрос закрытым. Расследование слишком опасно. К тому же вы с самого начала лгали мне напропалую. В полицию я уже позвонил. И вы, если вам не наплевать на сына, тоже позвоните. Что Пери и Хьюго могли погибнуть, я им уже сообщил.

Когда я уходил, Чешир все так же неподвижно сидел в подступавшей темноте.

И только на обратном пути домой меня как громом ударило: он же не заплатил мне остаток гонорара, тот, самый большой, куш! Да, Зак, ты изрядно сглупил: надо было заранее договориться с Чеширом, что гонорар я получаю в любом случае. Тоже мне, раскипятился, идиот! Дорого тебе обошлась твоя гордыня.

Глава тринадцатая

Неведомая земля

Кулаки у нее были стиснуты крепко-накрепко, так что уже даже не больно, просто пальцы онемели. Пери скорчилась на раскаленном металлическом круге, пригвожденная к месту снопом света, но что-то ее потянуло, руки оторвались от горячего железа, и от радости Пери поначалу даже не сообразила: что-то не так. Она не взяла с собой что-то важное.

— Подождите! — закричала она. — Нам надо вернуться!

Никто ее не услышал.

— Подождите! — простонала Пери. — Неужели трудно подождать?!

Сноп света закрутился смерчем, поднялся ветер, воздух нестерпимо засиял, свет слепил, словно тьма, и Пери в отчаянии беспомощно полетела вверх, все выше и выше с каждой секундой. Ей ни за что не найти дорогу обратно. Не разыскать потерянное.

Очнувшись, Пери не понимала, кто она такая. И где очутилась.

В голове было пусто. Перед глазами мелькали цвета и контуры, но они ничего не значили. Серая пелена могла быть и стеной, и скалой, и тучей. На спине Пери ощутила какую-то тяжесть, слышала шелест перьев, как будто с ней в пещере была какая-то гигантская птица. Ага, значит, она в пещере. Правда, она сама не понимала, почему так решила. Тут в голову хлынули свежие воспоминания — словно в сознании приоткрылась дверца — и Пери тут же смело волной паники. Буря. Черное небо. Падение. Пери вспомнила, кто она и чьи это крылья у нее за спиной.

Ее собственные.

Почему они такие непривычные, будто чужие? Неужели отнялись?

Тут до нее дошло кое-что похуже, и она скорчилась, словно вот-вот должно было ударить узкое острое солнце молнии, и Пери понимала, что это, но не знала, как это назвать, в какой образ облечь, а оно надвигалось — сейчас ударит. В нее врезалось тихое острие света. Ее озарило — и она готова была отдать все что угодно, лишь бы еще секунду побыть во тьме.

Хьюго с ней не было.

Пери села, скинув легкое теплое одеяло, и дико заозиралась. Может, Хьюго спит в пещере рядом с ней? Нет, больше никого в этой крошечной пещерке — скорее даже под скальным навесом — не было. Что случилось во время бури? Пери потеряла сознание в темноте. Напрочь не помнила, как попала сюда. Тот, кто ее спас, скажет, наверное: «Ребенок? Нет, ребенка мы не видели».

Всхлипывая от страха, Пери шарила кругом, хотя знала, что Хьюго здесь нет.

— Хьюго! Хьюго!

Тут она поняла, что руки, ноги и уши у нее в повязках, а изолят разодран в клочья и весь грязный. На запястье появился тонкий серый браслет. Пери вскочила и выбежала из пещеры; выход был занавешен чем-то зеленым. Пери даже не подумала, а просто поняла на бегу, что зеленая завеса — это висячие мокрые лианы, расцвеченные бутонами: точно такое же висячее болотце было за домом Питера.

Пери падала в пустоту. Завеса скрывала обрыв сразу за входом в пещеру.

«Я разобьюсь насмерть».

Было холодно и свежо, как перед рассветом, и очень тихо. Пери падала быстро — скала мелькала мимо и расплывалась — не уследишь.

«Я умею летать, я не должна просто падать, но все происходит так стремительно, а я окоченела и замерзла и… вот. Сейчас». Крылья Пери сами собой вытолкнули ее вверх, пока она все это думала. Они ожили и спасли ее, словно и вправду принадлежали ей, были частью ее тела и всерьез хотели сохранить этому телу жизнь.

С каждым взмахом крылья несли ее все выше, она поднималась в тишину — только серый воздух вокруг и неподвижное облако над головой. Оранжевый мазок по краю мира возвещал о восходе. Пери взмыла над скалой. Между бронзовыми стволами скопилась голубая дымка. Облако скатывалось по отвесной стене, словно водопад, стекало в долину, густое и белое. На склоне у подножия одного утеса к западу утреннее солнце заиграло на россыпи камней — гигантских тусклых самоцветов. Пара — нет, троица — орлов кружилась на фоне скал по ту сторону долины.

— А, вот и ты, — произнес чей-то голос в неподвижном воздухе над головой у Пери. Голос был низкий, но говорил так тихо и отрывисто, что Пери едва разобрала слова.

Она испуганно вскинула голову. Над ней парил огромный летатель, таких здоровенных она никогда и не видела, крылья у него были блестящие, темно-шоколадные, а с изнанки — медные с лиловым отливом.

Пери выгнула крылья, взмыла по спирали вверх, пристроилась рядом.

— Хьюго? — выдохнула она; ей так нужно было услышать ответ, что она не нашла других слов.

Летатель был озадачен, однако на лице у Пери, видимо, отразился такой страх, что он воскликнул:

— А, ты про ребеночка! Жив-здоров. Значит, Хьюго его зовут? Наши прозвали его Шторм.

Пери сбилась с ритма. Летатель сказал:

— Давай-ка держись поближе и немного позади. Пусть наши поймут, что ты со мной.

Пери полетела за незнакомцем, а он немного приспустил крылья и уверенно спланировал к деревьям на вершине утеса — там, где Пери упала из пещеры. Когда он снизился, Пери с удивлением обнаружила на его крыльях узор — такого она не видела ни у кого из летателей: по темно-коричневому фону крыльев золотыми перьями была выложена молния, тянувшаяся зигзагами наискосок через оба крыла. Ее уменьшенная копия сверкала в коротко подстриженных блестящих черных волосах.

Летатель вышел из пике высоко над деревьями. Тут Пери заметила белую нить, которая тянулась вниз по скале. Они нацелились на нить и снижались, пока не стало ясно, что это лента водопада. На плоской вершине утеса, за водопадом, Пери увидела небольшой участок песка, окаймляющий зеленоватую речную заводь и усеянный летателями. Летатель с молнией на крыльях стрелой ринулся к заводи и с громким плеском врезался прямо в воду, взметнув перьями и подняв тучу брызг. Это было чудесно — лишняя черта к великолепию полета. Пери понимала, что сама она плюхнулась в реку скорее уткой, чем лебедем, — перекувырнулась, хлебнула речной воды, но потом встала на ноги и вышла на берег, отряхивая мокрые крылья.

К ней подошла женщина с темно-синими крыльями и вручила ей Хьюго. Пери онемела. Со слезами на глазах она отнесла Хьюго на полянку у заводи и села, прислонясь спиной к дереву. Хьюго расплылся в улыбке, а Пери ощупала его с ног до головы — это точно он, он точно не пострадал? Когда она увидела, что руки и ноги у Хьюго тоже забинтованы, а все тело в синяках, то испугалась — хорошо хоть кости оказались целы.

Пери шмыгнула носом, вытерла слезы и поцеловала Хьюго в макушку, вдохнула дурманящий аромат, который узнала бы где угодно. Расцеловала его ладошки, ткнулась носом в шею — и почувствовала, что сердце стало биться мирно и ровно. Хьюго ворковал и лепетал, трогал ее за щеку, и при каждом прикосновении Пери охватывал трепет, словно при взмахе крыльев. Она выпрямилась и приложила Хьюго к груди.

Когда он пристроился сосать, Пери стала смотреть, как летатели собираются вокруг небольшого костра, горевшего посреди полянки безо всякого дыма. Насколько она могла судить, бескрылых среди них не было. Куда она попала, кто все эти люди? Она потеребила серый браслет на запястье, но он не снимался.

Женщина с синими крыльями увидела, что Пери уже пришла в себя от потрясения, и подошла к ней.

— Меня зовут Сойка, — представилась она, положила у ног Пери сумку-пояс и протянула ей несколько летательских питательных пастилок. — По крайней мере здесь. Можно сказать, это моя боевая кличка.

— А я Пери. Это Хьюго. — Пери одной рукой порылась в сумке, другой придерживая Хьюго, и вытащила таблетку оптериксина и шприц-тюбик айлеронака. Подумала, не принять ли две дозы, чтобы возместить пропущенное, но решила, что не стоит.

— Скажите, что с ним? — Она показала на повязки на руках и ногах Хьюго.

— Спроси Беркута, — ответила Сойка. — Это он оказывал вам первую помощь.

Тот летатель — значит, его зовут Беркут — куда-то исчез, но скоро вернулся, держа на специальной перчатке сокола. Беркут встал на колени на мелководье, и сокол спорхнул с его руки и стал плескаться. При каждом движении птицы слышалось отчетливое позвякивание.

— Что он делает? — спросила Пери.

— Это Шахиня, наш сапсан-дикомыт. Он ее купает.

Сойка посидела с Пери, пока остальные занимались своими делами. На Пери они почти не обращали внимания, то ли из деликатности, то ли им было просто неинтересно — этого Пери не понимала. Летатели у костра были в основном молодые, едва за двадцать, но все равно старше Пери, сдержанные, уверенные в себе. Беркут был еще немного старше, пожалуй, под тридцать, а Сойке, наверное, уже перевалило за сорок пять. Она была невысокая и мускулистая, очень загорелая, с заметными морщинами и длинными черными волосами — одна прядь была высветлена и окрашена в темно-индиговый цвет, в тон крыльев.

Перекусив, четверо летателей помоложе коротко посовещались, а потом перешли заводь и взлетели с края утеса. Они превратились в черные точки на фоне неба. Пери сообразила, что три орла, которых она видела в долине, наверное, тоже были люди: из них получились слишком жирные точки. Легко было обмануться — разве поймешь, какого что размера, когда оно всего лишь точка на фоне бескрайнего неба?

Пери посмотрела, как сапсаниха выкупалась; птица отряхнула воду с груди и пригладила перья. Потом несколько раз коротко наклонилась и попила речной воды.

— Уймись, сестренка, а то наклюкаешься, — сказал Беркут. Сапсаниха прыгнула ему на кулак. Это была крупная красивая птица с темными сланцево-синими крыльями, темной шапочкой, белой маской и горлышком, ровными полосами на брюшке и мощными оперенными ногами. А звякали, оказываются, крошечные бубенцы на ленточках, которые охватывали желтые ноги птицы.

Беркут поднес сапсаниху к Пери.

— Смотрю, наша Шахиня тебе по душе, — сказал он. — Красотка, правда? Была у нас пара для нее — славный сокол-мальчишка, — но мы его, к сожалению, не так давно потеряли.

Пери глядела на сапсаниху, пока к ней не обратилась Сойка:

— Ну, что нам с тобой делать? Ты-то еще ничего, но ребенок! Ребенок все усложняет.

Беркут присел на корточки, по-прежнему держа сапсаниху на перчатке. Пери немного странно было видеть такой тесный союз человека с птицей, которые прямо отражались друг в друге: с таким она сталкивалась впервые, будто ожил резной Гаруда, чудесная птица, на которой летал бог Вишну — его статую Пери как-то видела в Церкви Святых Серафимов, — ожил и смотрел на такое же, только поменьше, крылатое создание у себя на руке, и изящные крылья сапсанихи повторяли мощный изгиб его крыльев.

Беркут сказал Сойке:

— Бледнолицый Брат наплел мне тут всякого. Сказал, что я зря принял за весь отряд решение взять к нам и ее, и ребенка. Сказал, я, мол, превысил полномочия, нарушил иерархию, а я ему и говорю — а что, у меня был выбор? Вон какая буря разыгралась, где тут мозгами раскидывать, и вообще мне приятно думать, что он поступил бы точно так же!

— И что Блед… что Нико на это ответил? Тьфу ты, Беркут, из-за тебя я тоже начну его так называть!

— Ну уж нет, тебе не положено. В общем, он сказал, что я прав.

Беркут перевел взгляд на Пери, наклонив голову точно так же, как сапсаниха — свою круглую головку, и смотрел на нее долго и строго. Он был настоящий великан, выше Питера, с бугристыми мышцами и гладкой темной кожей — словно лакированное дерево. Над широким высоким лбом торчали подстриженные ежиком блестящие прямые черные волосы. Густые брови слегка выгибались над темными миндалевидными глазами. Рот у него был большой, изящно обрисованная верхняя губа чуть выдавалась над нижней. Мощные руки выше локтей были покрыты сложными абстрактными узорами татуировок. Пери решила, что он, наверное, с Островов, как Ма Лена.

— Ради вас с ребенком я пошел на риск. Постарайся, чтобы мне не пришлось об этом пожалеть.

— Спасибо, — проронила Пери.

— Так что вы с Нико решили? — спросила Сойка.

— Она остается. Надо побольше о ней узнать.

— Скажи, а это зачем? — Пери подняла руку с серым браслетом.

Беркут слегка нахмурился, глаза у него потемнели.

— Это? Твой монитор. Через него мы следили за собой, пока ты приходила в себя в самом спокойном и безопасном месте, какое мы смогли тебе найти. Еще он всегда говорит мне, где ты находишься. Не пытайся его снять. Не сможешь.

— Ох… — У Пери перехватило дыхание. Вот почему Беркут подоспел как раз когда она покинула пещеру. Да, эти люди настроены очень серьезно, вот только почему? Почему они видят в ней угрозу? — А это? — спросила она, показав на повязки Хьюго.

Беркут оценивающе оглядел ее.

— Как ты себя чувствуешь?

— Устала.

— А руки-ноги?

— Покалывает.

Беркут кивнул:

— Обморожение, — сказал он. — Вернее, сильное переохлаждение. Когда мы вас поймали, ты была с ног до головы в изморози, а вы оба — в синяках. Здорово вас побило градом. — Беркут пересел поближе к Пери, по-прежнему держа сапсаниху на руке. Вытащил из кармана штанов какой-то футлярчик, достал оттуда шприц-тюбик. — Посидите смирно. — Он прижал шприц-тюбик к руке Хьюго, потом достал другой и прижал Пери к плечу. — Обезболивающее, — пояснил он. — Пока мы вас отогревали, то поначалу держали на наркотиках. Еще мы кололи вам противостолбнячную сыворотку, антибиотики от инфекции и противовоспалительные. Повязки пропитаны мазью с алоэ, чтобы кожа быстрее заживала. Ему повязки снимем сегодня под вечер. Его только чуть-чуть поморозило. Дети, поганцы, — они прочные. — С этими словами он потрепал Хьюго по голове. — Молодец, что сунула его под фуфайку, — продолжил Беркут. — Лучшее средство от обморожения. Нет, вру: лучшее средство — не соваться в сверхъячейку на высоте больше девяти километров.

— Девять километров?! — поразилась Пери.

— Ага. Выше горы Эверест. Реактивные самолеты там как рыбы в воде, а вот летателям туда соваться не рекомендуется, — сказал Беркут. — Мы это называем смертельной зоной. То, что вы остались живы, уникальный случай: там температура падает ниже пятидесяти по Цельсию. Случается, что летатели выживают после такого, но это, конечно, из ряда вон.

— Как ты думаешь, почему мы остались живы?

Беркут пожал плечами:

— Я бы сказал — потому что вы оба очень молодые и крепкие и потеряли сознание. Сердцебиение и обмен веществ замедлились, поэтому вы и уцелели, несмотря на переохлаждение и кислородное голодание на огромной высоте.

Пери вздрогнула.

— Все было так быстро, ты себе не представляешь…

— Я — представляю, — отрезал Беркут. Пери едва не улыбнулась — настолько царственно и снисходительно это прозвучало. Кто, интересно, дал ему право так выпендриваться? — Но взлетели вы и вправду почти что невообразимо быстро. С четырехсот метров до девяти с лишним километров меньше чем за пятнадцать минут. Ничего себе гонка.

— А ты откуда знаешь, на какую высоту занес меня ветер? — спросила Пери.

Беркут взглянул на Пери по-птичьи пронзительно.

— Ты что, правда не понимаешь? — спросил он.

Пери помотала головой.

— Забавно, — сказал Беркут. — Ладно, пока об этом не будем.

Сапсаниха беспокойно запрыгала на кулаке Беркута.

— Можно? — спросила Пери и протянула руку.

Беркут покачал головой:

— Нельзя. Никогда не прикасайся к чужой охотничьей птице. — Он повернулся к Сойке. — Я ее с месяц дрессирую, она уже вполне самостоятельная. Хороший результат для дикого сокола. И характер у нее самый легкий из всех моих дикомытов.

Пери уронила руку.

— Беркут наш самый сильный летатель, всем фору даст, — сказала Сойка. — Тебе повезло, что он был среди тех, кто нашел тебя во время бури.

— И-чип-и-чип-и-чип, — сказала сапсаниха, глядя на Беркута, так звонко, что у Пери ее голос отдался в костях. Потом Шахиня снова посмотрела на Пери и Хьюго.

— Мы никак не можем понять, — начала Сойка, — зачем вы с...

— С Хьюго, — подсказала Пери.

— Да. Зачем вы с Хьюго отправились в полет в такую погоду.

— Да. Конечно. Я… это была ошибка. Конечно. Вы же видели, какое быстрое было восходящее течение. Я не понимала… — По крайней мере это не была неправда. — Я была в гостях у… у тети и возвращалась с ребенком в Город. Решила, что спокойно долечу. Я ошиблась.

— Ясно, — кивнула Сойка.

Пери понимала, что ей никто не верит. Отвернулась. Лучше спрашивать самой, а не ждать вопросов от них.

— А долго я была… была…

— Ты была без сознания весь вчерашний день. Мы доставили тебя с малышом сюда позавчера вечером.

— Ага. — Значит, сейчас утро пятницы. Зак Фоулер еще не знает, что она не сдержала слово. Куда же она попала? Может быть, до Города отсюда недалеко, она еще успеет вернуться вовремя и Зак поможет ей отдать Хьюго родителям?

— Да, — сказала Сойка. — Этот молодой человек все плакал, требовал тебя, но тебе надо было выспаться. Нам повезло, что ему нравится жареная крольчатина. И манго и бананы — у нас их тут полно.

Пери оглядела завесу тускло-зеленых и бурых кустов, пронизанных вертикальными полосами белого и серого лоснящегося камня, — она вздымалась на противоположном берегу реки, словно стена дыма.

— Где мы?

Беркут словно бы не услышал вопроса и обратился к Сойке:

— Шахине надо отдохнуть и подкормиться несколько дней. Если мы возьмем ее на ежевичные плантации, ей там перепадет вволю птичек, а может быть, и несколько кроликов.

Пери поняла, что они ей ничего не скажут, пока не узнают о ней побольше. Хьюго перестал сосать и сел. Пери натянула на грудь дырявую футболку от изолята — весь ее летательский костюм буря изодрала в клочья, — и стала рассматривать Беркута, на котором были только закатанные почти до колен камуфляжные штаны, выгоревшие до блеклого цвета сухой травы, на ремне вокруг тонкой талии висел нож в больших ножнах, а на руке была толстая перчатка, где сидел сокол. На Сойке была серая рубаха и шорты из грубой ткани. Пери отважилась задать другой вопрос:

— Что вы здесь делаете?

— Учимся летать, — ответила Сойка — безо всякого выражения, так что Пери сразу почувствовала, что за ее словами скрыт целый мир.

— А, — растерянно отозвалась Пери. Вообще-то если эти летатели уцелели в бурю, когда они с Хьюго чуть не погибли, должно быть, они обладают мастерством, какое Пери и не снилось.

— Мне бы очень хотелось пожить у вас несколько дней, — проговорила Пери. — Посмотреть, как вы летаете.

— Твое желание исполнится, — сообщил Беркут.

— Нет, мне нельзя задерживаться, — сказала Пери: от металла в голосе Беркута сердце у нее екнуло.

— А у тебя никто не спрашивает, — негромко и веско проговорил Беркут. — Останешься здесь, пока я не решу, что мы можем тебя отпустить, ничем не рискуя. Если вообще сможем. В бурю мы видели, что ты не одна. Хищники, знаешь ли, не за всеми гоняются. Для нас это крутовато.

— Потому-то мне и надо лететь, — напряженным тонким голосом ответила Пери. — Мне надо доставить Хьюго в безопасное место.

Беркут рассмеялся.

— Кто бы тебя ни преследовал, здесь он тебя нипочем не найдет, поверь мне на слово. А мы тебя не отпустим, пока мы не поймем, что тебе можно доверять. Не вздумай улетать без моего разрешения. — Он небрежно махнул рукой в сторону браслета у Пери на запястье. — Ясно тебе? Этот монитор — он не просто для слежения.

— Ясно, — тихо отозвалась Пери. Спорить сейчас с Беркутом было бессмысленно — надо показать ему, что она их не выдаст, и показать чем скорее, тем лучше.

— Ты ведь понимаешь, что Хищник погиб в бурю? — спросила Сойка.

— Вы его убили? — проговорила Пери.

— Нет, — сказал Беркут. — Просто не стали спасать. Надо было вытаскивать тебя с Хьюго.

— Спасибо. — Пери понимала, что тут никаких слов не хватит, хотя ее благодарность и омрачалась страхом. Итак, она в плену. На что они пойдут, эти местные летатели, ради самозащиты? Хищника они уже бросили на верную смерть.

— Лучшее твое спасибо — делать, что велят. — Беркут поглядел на нее исподлобья.

Хьюго яростно тер глаза.

— Он устал, — сказала Пери, опустив голову, чтобы не видеть, как смотрит на нее Беркут. — Где можно уложить его поспать?

Сойка повела Пери вверх по реке, потом свернула вдоль впадавшего в нее ручья. Пери присела и намочила край футболки. Потерла самые грязные места на лице Хьюго, но только размазала грязь. Махнула рукой и вытащила из сумки-пояса чистую кофточку для него. Ладно, потом можно будет как следует его выкупать.

— Утром мы пустили его поиграть в песке у реки, — сказала Сойка. — Конечно, он устал. — Она остановилась на крошечном пляже с белым песком. — Сюда. — Она показала на тропинку, которая вела в густые кусты под нависающей скалой. Пери прошла по тропинке и очутилась на пятачке сухого песка под каменным навесом. Там на стеганой подстилке спал какой-то юноша — он лежал на боку, закутавшись в собственные крылья. Кругом висела зеленая москитная сетка, закрывавшая почти весь песчаный пятачок. Пери положила Хьюго на мягкую подстилку, накрыла краешком, подоткнула и поднялась.

Сойка дала ей серый флакон.

— Мажь себя и ребенка каждое утро и каждый вечер. С ног до головы, особенно тщательно — запястья и щиколотки.

— Что это?

— Средство от насекомых, сделано по военной технологии. У нас тут встречаются опасные твари. Несколько разных видов, они кусаются в разное время суток и переносят разную заразу.

Пери опустилась рядом с Хьюго на колени и намазала его вязкой жидкостью. Потом встала и натерла себя. От испарений защипало глаза.

— Мне надо посидеть с Хьюго, — сказала Пери.

Сойка пожала плечами.

— Не забывай, что сказал Беркут. Он не шутит. Ты обязана ему жизнью. И жизнью Хьюго. Помни об этом.

Пери кивнула. Потом она все объяснит Сойке, втолкует, почему ей так важно доставить Хьюго в безопасное место.

Между тем Хьюго решил срыгнуть часть обеда прямо на Пери, и Пери оттерла его одежку, поменяла подгузник, отмыла ему лицо и умылась сама, и когда после всего этого малыш наконец решил поспать, почувствовала, что у нее тоже слипаются глаза. Она ужасно устала — и физически, и душевно.

Через некоторое время ее разбудил топот бегущих ног. Среди деревьев слышались крики:

— Стекляшка! Стекляшка! Все сюда!

Кроме Пери и Хьюго, под навесом никого не было.

Пери подхватила Хьюго и понесла к реке. На тропинке ее догнала девушка с яркими ало-зелеными крыльями и длинными темными волосами, стянутыми в хвост.

— Что случилось? — спросила Пери. — Все нормально? Что за стекляшка?!

— Тьфу, да ты и правда с луны свалилась! — бросила девушка через плечо, обогнала Пери и побежала дальше.

На берегу реки Пери увидела Сойку — та натягивала серые рейтузы и серую футболку с длинными рукавами.

— Что стряслось?

Сойка уставилась на нее:

— Да стекляшка же! — воскликнула она. — Ты чего? Это же лучше всего на свете! Давай с нами! Эй, Малиновка!

Девушка, обогнавшая Пери на тропинке, сидела рядом и торопливо смазывала крылья перед полетом; она подняла голову.

— Посидишь с мальчишкой, ладно?

— Размечталась! — фыркнула Малиновка и стала мазать крылья с удвоенной скоростью. — Да я под страхом смерти стекляшку не пропущу, даже ради тебя, Сойка!

— Ладно, ладно. Все на этих вечерних стекляшках просто свихнулись — можно подумать, мы не устраиваем их каждые несколько дней, сейчас же разгар сезона!

Малиновка снова подняла голову, лицо ее было серьезно:

— Хочешь узнать мою точку зрения? Мне сколько стекляшек ни дай — все мало, понятно? Стекляшка даже лучше секса, раз примерно в десять. Раф — и тот так считает.

— Хорошо, но за тобой должок, ясно?

— Да сколько угодно, — буркнула Малиновка и побежала от них к краю скалы.

— Ладно, ребенка бери с собой, — скомандовала Сойка, натираясь средством от насекомых. — Стекляшка не опаснее обычного полета. — Она выпрямилась и дала Пери флакон со средством, а потом смерила ее с ног до головы придирчивым взглядом. — В этом рванье летать нельзя, — постановила она. — Вот что. Сбегай за слингом — и жди меня здесь. Я принесу что-нибудь более… подходящее из одежды.

Когда Пери вернулась на берег, Сойка дала ей мягкие рейтузы и футболку неопределенного серо-голубого оттенка. Одеваясь, Пери удивленно разглядывала обновки. Сойка засмеялась.

— Не ломай себе голову, все равно не поймешь, какого цвета твой костюм, — сказала она. — Главное — это лучший в мире камуфляж. На фоне облаков он серовато-белый, на фоне неба — любых оттенков голубого и синего.

— А на ощупь как шелк, — сказала Пери, привязывая Хьюго в слинг.

Сойка хмыкнула:

— Нет, костюм не шелковый. Во много раз дороже. Береги его. Другого такого у тебя в жизни не будет, это уж как пить дать.

Сойка провела Пери по песчаной тропинке к краю утеса и взлетела в воздух, а Пери, выждав несколько секунд, последовала за ней. Похоже, к этому времени все здешние летатели — человек пятнадцать — уже вытянулись цепочкой высоко в небе над утесом. Стоило Пери оторваться от земли, как ее охватило сильнейшее ощущение мягкого, но сильного воздушного течения — чистый-чистый воздух был плотный, словно вода, и мягко вознес ее ввысь, будто по склону залитой солнцем прозрачной горы, и вот Пери очутилась в сотнях метров над утесом, а упругий воздушный океан по-прежнему плавно нес ее вверх.

Это был не просто термик — целая долина внизу разом отдала накопленное за день тепло, и вот Пери и Хьюго, онемев и задыхаясь от восторга, заскользили по бескрайнему плато из небесного стекла, остальные летатели висели рядом, словно в сиропе, — кто-то тоже молчал, кто-то кричал и хохотал, — а внизу, к востоку от утесов, долина тонула в туманном море цвета индиго, лиловом по краям, и ниже, в сумраке у земли, переливалось серебро и пузырилась жидкая сталь — это последние лучи солнца играли на воде, — однако выше, по краю утесов, еще царил день, мерцающее предвечернее летнее солнце белило стволы деревьев и заливало золотом кроны — ярко-зеленые и желтые, и небо еще голубело, но облака уже окрасились снизу стальным огнем, сияющим, словно мозаичные отблески воды в долине, и все так пело и ликовало, что Пери поняла — на самом деле она никогда в жизни по-настоящему не видела гор и долин, рек и облаков, зелени и синевы.

— Осторожно, скоро начнутся холодные провалы, — крикнула ей Сойка, проплывая мимо на неподвижных крыльях и закладывая вираж, чтобы проехаться по склону стеклянной воздушной горы. — Солнце сядет, и воздух начнет остывать. Но до той поры… ух, это все равно что летать в шампанском! Да, в шампанском — пузырьки поднимаются и несут тебя к краю бокала. Кувыркайся, пока дают!

Как только солнце скрылось за горизонтом и по стеклянной глади воздуха пошла рябь, трещины и выбоины, Хьюго стряхнул дремотный транс и захныкал. Он стал вертеться в слинге, пинаться и ныть — впервые за все время, когда летал с Пери.

Пери полетела вниз, на утес. Она не хотела, чтобы Хьюго портил всем настроение и мешал другим летателям, которые ловили последние восходящие потоки своей драгоценной стекляшки.

Приземлившись, Пери обнаружила, что Сойка уже сидит на берегу реки и ужинает, точнее, наскоро перекусывает чем-то холодным; она предложила поесть и Пери с Хьюго.

— Ну, рассказывай, — ведь понравилось, да? — сказала Сойка.

— Я не верю в рай, — просто ответила Пери. — Но, по-моему, только что видела, каково там.

Сойка засмеялась:

— Интересно, что ты так сказала. На некоторых старых картах это место так и называется — «Райский кряж». Вот и тебе довелось узнать, что такое райская стекляшка.

Когда они поели, Сойка приказала Пери уложить Хьюго спать — именно приказала тоном, не терпящим возражений.

— Малиновка с ним посидит, — добавила она.

Пери совсем не нравилось, что придется оставить Хьюго под скальным навесом с этой нахалкой, однако когда Сойка повела Пери обратно к утесу, малыш уже засыпал.

— Мы куда? — спросила Пери, пробираясь через заросли по тропинке, слабо мерцавшей в свете разгоравшихся звезд. От кустов разливался дурманящий ночной аромат — сухая нота коры и ветвей, дикое благоухание листьев и цветов и слабый, но отчетливый запах реки.

— Увидишь. Это наша работа, — негромко отозвалась Сойка. — Изыскания. Мы трудимся над этим по десять-двенадцать часов в день. Не только в воздухе, но и на земле — думаем, обсуждаем, сравниваем. Разрабатываем термины, подводим теории. Испытываем границы возможного. Неужели ты думаешь, будто врачи, когда назначали нам процедуры и лекарства, заранее знали, что получится? Конечно, нет. Большинство из них сами никогда в жизни не летали. А инструкторы в тренировочных центрах для летателей привыкли к искусственным условиям и к работе с новичками. Летательский тренировочный центр — это ведь вольер и больше ничего. Там дают только самые основы — а нужно-то гораздо больше. Нам необходимо разобраться, что такое полет, как надо летать, каковы наши подлинные возможности. На свете есть люди, которые понимают в механике полета птиц и самолетов, и, честное слово, мы их внимательно слушаем, но мы-то летаем сами, мы имеем дело с тем, как полет влияет на твое собственное тело, что при этом чувствуешь, а об этом пока что никто ничего толком не знает.

— Вот зачем вам Шахиня! — догадалась Пери.

— Естественно. У нас были и другие птицы, но Шахиню мы любим больше всех.

— А кто-нибудь еще, кроме вас, этим занимается? — спросила Пери.

Сойка балансировала на самом краю обрыва, глядя вверх, на яркие-яркие звезды — Пери в жизни таких не видела. Ярче, чем над морем, ярче, чем у Жанин.

— Да, мы поддерживаем связь с другими группами, — кивнула Сойка. — Мне бы было неприятно думать, что все зависит только от нас. В Городе ничем таким нельзя заниматься — там гораздо больше дел и обязанностей, приходится отвлекаться, особенно если ты из тех, у кого были деньги на крылья. На полете не сосредоточишься, нечего и мечтать. И условия однообразные, тренироваться негде. И все равно нужна группа. Одному ничего не сделать. Если попробуешь сам, того и гляди одичаешь. Ну, отдохнула? Пора бы. Отоспаться тебе дали, а стекляшка — сплошное развлечение, правда? Это же не работа.

— А что… а почему… — начала было Пери.

— Одна из важнейших областей наших исследовательских интересов — ночные полеты, — сказала Сойка, разворачивая крылья. — Беркут ведет группу, но нам с тобой, наверное, лучше полетать вдвоем.

И они с Пери взмыли в теплую ночь. Пери молчала. С какой стати Сойка решила полетать с ней — чужой? Значит ли это, что здешние летатели приняли ее? Ладно, пусть думают что хотят, а уж она-то она, Пери, точно не упустит случая полетать с такими мастерами.

Она сосредоточилась на том, чтобы наблюдать за Сойкой и повторять движения ее темного силуэта на фоне ночного неба — удивительно легкие движения. Пери остро ощутила, как движется она сама — тяжело, неуклюже. Думать о собственном полете было трудно. Как будто все делаешь неправильно. К тому же ее одолевали приливы неконтролируемой паники — ведь она оставила Хьюго одного. Пери была уверена, что стоит ей хоть ненадолго расстаться с ним, не миновать беды, особенно если голова при этом занята другим, если отключиться от постоянных, пронизывающих все ее сознание мыслей о ребенке — словно Пери окутывала его коконом своих забот, словно его можно было оберегать одним только постоянным вниманием. А забудешь о нем на миг — и он угаснет, будто падучая звезда.

Во время ночных полетов ощущение пространства всегда было ярче, чем днем. Ночь окутала Пери, обострив все чувства, туго облекла ее и растеклась во все стороны. Пери взмыла вверх. Теплый воздух еще поднимался над долиной, но это уже были не прежние, сильные термики, которые делали за нее всю работу. Ничего, Пери сильная. Сама может взлететь.

Сойка слегка притормозила, и Пери догнала ее, держась за правым плечом. Да, Сойка ее учила, тут сомнений не было. Это был урок летательского мастерства — Сойка нарочно подчеркивала все свои движения. Летала Сойка легко, привычно и плавно, как ходила. Не думала над каждой мелочью. Летела — и все. Пери начала надеяться, что когда-нибудь тоже так сможет.

Сойка притормозила еще больше, они с Пери полетели рядом, крыло к крылу.

— Вообще-то обычно я не беру в такие полеты новичков вроде тебя, но Беркут считает, чем скорее ты здесь освоишься, тем лучше. Он уже принял решение, а наше дело — исполнять. Мы спасли тебе жизнь и теперь отвечаем за тебя, мы приняли тебя, но теперь ты в долгу перед нами, а в уплату изволь рассказать свою историю, иначе у нас с тобой ничего не получится. Для начала объясни-ка мне, какого дьявола тебя понесло с ребенком в грозу.

Пери резко втянула воздух сквозь сжатые зубы.

— Говори, — велела Сойка.

— Да, сейчас. — Пери покосилась на темный силуэт Сойки на фоне звезд. — Когда я вылетела, погода была хорошая. Я летела на юго-восток, и тут началась гроза. Глупо было, конечно, вылетать, не разведав погоду, но мне негде было посмотреть и приборов с собой тоже не было. У меня был план полета, но я его плохо разработала.

— Мы постоянно так делаем, — сказала Сойка. — Летаем без приборов. Но недалеко, конечно. Значит, тебе некуда было деваться. Почему? Нам надо знать, а то вдруг те, от кого ты бежишь, нагрянут к нам.

Пери вздохнула.

— Понимаю, — проговорила она. — Я работала в Городе. В одной семье. То есть у супружеской пары. Агентство, которое меня к ним направило, выяснило, что нужно мне. И что нужно им. И как это совместить.

Пери почувствовала, как Сойка повернула голову и уставилась на нее.

И кивнула.

— Я им — ребенка. Они мне — крылья.

Даже говорить об этом было больно — а тем более поверить, что она призналась в этом ужасном поступке уже во второй раз за несколько дней, а раньше молчала, даже наедине с собой. Больно было признаться, на какую циничную сделку она пошла. Пери резко снизилась, мышцы у нее ослабели от горя. Она была как та несчастная мамаша из страшной сказки, которая продала новорожденную дочку ведьме за пряные листья рапунцеля.

«Но ведь это был не мой ребенок! Я не думала, что он будет мой! Это не оправдание. Теперь я это понимаю».

— Боже мой! — воскликнула Сойка. — Пери, бедняжка! Какой ужас! И ты взяла его и улетела, да?

Пери мотнула головой.

— Нет, все сложно. Убили мою подругу. Она заключила такой же договор, как я. А Хьюго хотели отправить в приют. Вы себе не представляете, как они… Ладно, это я себе не представляла, на что соглашаюсь, — сказала она. — Какая я была дура! Вообще ничего не знала — я же никогда не была беременна. Не знала… что со мной будет… что вообще от этого бывает!

Сойка громко фыркнула — это могло быть и изумление, и жалость, и гнев.

— Выходит, никто не подозревает, что ты здесь?

— Откуда? Я и сама не знаю, что я здесь. То есть я не знаю, где это — здесь.

— Но ведь Хьюго будут искать. Как ты намерена поступить?

— В тот день, когда я вылетела, я уже была в бегах. Хотела забрать его… в общем, очень далеко. Сейчас я передумала. Тогдашний полет показал мне… какая я желторотая. Я как раз решила вернуть Хьюго, подумала, что у него еще есть шанс на счастливую жизнь в семье, но тут пришлось удирать от Хищника. Сойка, отпустите меня, пожалуйста, — вы же все понимаете. Мне нужно вернуть Хьюго. Как можно скорее. А то страшно подумать, что со мной будет, что со мной сделают!

— Ясно, — сказала Сойка. На сей раз по ее голосу было слышно, что она поверила Пери.

Звезды были так близко — только руку протянуть… Пери поднялась выше. Ей хотелось очутиться среди звезд, подальше от земли. Она еще никогда не летала ночью без Хьюго, без тщательных навигационных расчетов, без необходимости сосредоточиться изо всех сил. Сейчас все было иначе. Легче. Ну-ка, высоко ли она заберется? Воздух холодил руки, но Пери разогрелась от усилий, мягкие перья на крыльях оглаживали спину. Как было прекрасно просто смотреть вокруг — а ведь они столько говорили о пределах человеческих возможностей… и ночь выдалась тихая-тихая.

Все выше и выше.

Ярко-ярко горели звезды. Как будто можно подлететь к ним поближе. Дотронуться до них. Скользкие, блестящие, словно подтаявший лед. Звезды пели. Что же поют они тонкими, дрожащими голосками? Пери сглотнула — уши у нее заложило, и слова звездной песни было не разобрать.

Здесь, в вышине, было очень холодно, обмороженную кожу под повязками щипало, каждый вздох, каждый взмах в разреженном воздухе давался с трудом.

У Пери закружилась голова.

Где же Сойка?

Пери посмотрела вниз.

Никого.

На какой она высоте?

Внизу было темным-темно. Никаких ориентиров — ни костра, ни блеклой нити водопада, ни переливов серого и черного на отвесной стене утеса. Над долиной стянулся слой облаков — далеко-далеко внизу, вообще ничего не разглядишь. Несмотря на появление летателей, виды облачности по-прежнему описывали с точки зрения наземного наблюдателя. Пери еще не привыкла разглядывать их сверху.

Она так рвалась к звездам, что утратила всякое представление о том, где она, забыла даже, что надо держать крылья ровно — может быть, и голова у нее закружилась, потому что она сама не заметила, как вошла в штопор?!

Пери попробовала подняться повыше. Набрать высоту — единственное спасение, но ей не хватало воздуха. И пение звезд доносилось теперь из дальней дали и резало уши. Высоко, не долететь. Несмотря на высоту, падать тоже было опасно — как бы не потерять управление. «Ни видимого горизонта, по звездам тоже ничего не видно — только и знают, что визжать мне в уши, — непонятно даже, ровно я лечу или нет. Не паникуй, дыши, нет, нечем дышать»…

По спине у нее скользнул кончик чужого махового пера.

Рядом летела Сойка. Где она пропадала?!

— Сосредоточься. Надо снизиться, там дышать будет легче. Не думай так много о том, как выровнять крылья, это ни к чему. Мы обнаружили, что у нас есть своего рода внутренний гироскоп. Он сам включится, надо только научиться его чувствовать. Большинство летателей попросту не доверяют ему и боятся его тренировать. В первые несколько раз без посторонней помощи не обойтись.

Сойка поманила Пери за собой, и они очутились в теплом, более сгущенном воздухе, и полетели над темной землей на восток. В вышине кружился звездный хоровод, Пери поймала ритм дальнего перелета, мерно взмахивая крыльями в унисон сердцу. Они летели так около часа, и только тогда Пери спросила:

— Что это было?

— Высоко ты забралась, — ответила Сойка. — Молодец, почти пять километров.

— Да вы что?! Как вы меня отпустили? — ахнула Пери.

— Да ладно тебе, Пери. Я же не инструктор в тренировочном центре. Мы не собираемся держать тебя за ручку. Разбиться не дадим, но стараться будешь сама. Тебе надо самой все прочувствовать. И порадоваться тоже, конечно. Найди свои причины летать.

— По-моему, так высоко летать вообще нельзя.

— Представь себе, можно. Журавли летают на шести тысячах метров. Некоторые виды диких гусей еще выше и даже ловят высотные струйные течения. Сама нащупай свой потолок, сама разберись, где тебе безопасно летать, а где уже не стоит. Хищники, например, ставят такие опыты.

— А гироскоп? Внутренний балансир?

— Тут много споров. Лично я убеждена, что он есть и что мы получили его в результате превращения — то ли вместе с птичьей ДНК, то ли еще с чем-то, по-моему, это логично, — однако в официальной литературе о нем ни слова. Не советуют летать в облаках без наручного альтиметра — и все. Некоторые специалисты считают, что он есть, но не у всех. Что он появляется в результате приема некоторых лекарств. Проверить невозможно, потому что мы не знаем, в каком месте ДНК он зашит.

— Тогда понятно, почему все молчат, — заметила Пери. — Если он есть не у всех и невозможно узнать, есть ли он у тебя, упоминать о нем опасно.

— Может, и так, — сказала Сойка, — но я думаю, просто никто не понимает, что это такое.

— Вы считаете, это побочный эффект процедур и ученые сами такого не ожидали?

— Не исключено. Пока что он обнаруживался у всех, с кем мы работали. Вот что интересно. Трудность в том, что почувствовать его и научиться ему доверять можно только после долгих трудов и риска. Нужно работать над ним изо всех сил.

— А у вас нет альтиметра и вообще никаких приборов, — сказала Пери, когда они повернули обратно. Она прислушалась было, как там внутренний гироскоп, но сразу испугалась — и вообще какой в нем смысл, если можно сверяться по звездам.

— Ну и вираж ты заложила, — засмеялась Сойка. — Полицейский разворот. — Пери не ответила, и Сойка продолжила: — Навигационные способности у птиц так сильно развиты, что мы до сих пор не можем в них разобраться. Далекий отголосок этих способностей — призрак, в сущности, — мы получили при превращении. Если как следует поработать над ним, то, возможно, удастся развить чувствительность и лучше пользоваться этими способностями, но если будешь все время полагаться на альтиметр, ничего у тебя не выйдет. Ты, наверное, слышала, что у птиц в ушах есть орган, который ощущает атмосферное давление, — но знаешь ли ты, что если бы ты была чувствительной, как утка, то могла бы по перемене давления сказать, на каком ты этаже в доме? Между прочим, очень полезно, чтобы вовремя прятаться от бурь, а еще — чтобы чувствовать, что воздух поднимается или опускается с постоянной скоростью. То есть ты, конечно, чувствуешь, когда попадаешь в воздушное течение, слышишь его, особенно если повезло поймать мощный термик, но без вариометра и вслепую летатели почти никогда не могут даже понять, куда их несет воздушное течение, вверх или вниз. Пока что по этой части мы сильно отстаем от уток, тут и говорить не о чем, но у меня хватает опыта, чтобы почти всегда чувствовать, на какой я высоте.

Сойка стала разгоняться, и Пери пришлось напрягать усталые крылья, чтобы не отстать.

— А еще интереснее — чувство направления и маршрута. Чувство направления — внутренний компас, который всегда показывает на север, — предполагает и внутренние часы, чтобы ориентироваться по солнцу. Некоторые птицы, например, почтовые голуби, прокладывают маршрут с такой точностью, будто всегда знают, на какой они широте и долготе. В чем тут дело, мы не понимаем. Птицы не ориентируются по солнцу или звездам, хотя и это могут: они находят дорогу домой даже в самую пасмурную погоду, даже если их выпустить в совершенно незнакомом месте. Ну, разве не стоит исследовать такие поразительные таланты, как ты считаешь?

Они полетели над темной землей в полной тишине — только ветер шуршал перьями. Пери летела бы так до бесконечности, но крылья начали уставать. Обезболивающее, которое дал ей Беркут, уже не действовало, все ушибы и ссадины саднило с новой силой, да и мышцы заныли.

— В летательские наручные часы встроено все на свете, — продолжала Сойка. — Тут и альтиметр, и виртуальный горизонт, и спутниковая навигация, и хронометр, и направление и скорость ветра, и давление, и вариометр, и прогноз погоды — все что душе угодно. Так что самой тебе не о чем и думать не надо — вот ты и не думаешь. К тому же это трудно и опасно. Беда в том, что если ты все время будешь смотреть на приборы, то никогда в жизни не поймешь, что такое летать по-настоящему.

— Зато я никогда в жизни не пойму, что такое врезаться в землю со скоростью двести километров в час, — буркнула Пери.

— Еще как поймешь, если не научишься сама разбираться с драконами.

— Какие еще драконы? — растерялась Пери. — Ну у вас тут и жаргон…

— Да потому что ты и летала-то толком исключительно в тренировочном центре, а с другими летателями небось и вовсе никогда — я угадала?

— Да, — неохотно созналась Пери.

— Драконы — это невидимые опасности, которые подстерегают летателей на каждом шагу. Турбулентность, смерчи, порывы ветра, даже гравитационные волны. Например, во время полета нужно высматривать зоны зарождения смерчей и избегать их. Никакие приборы тебе в этом не помогут. А если тебе лень это делать, зачем вообще летать? — резко спросила Сойка. — Сидеть на земле куда как проще.

Они летели в сердцевине черной сферы, сбрызнутой сверху светом. Пери вдруг почувствовала себя огромной — словно из головы и из каждого перышка протянулись во тьму невидимые щупальца. Особенно длинные щупальца выросли из маховых перьев — даже не щупальца, а чуткие антенны, улавливающие мельчайшие воздушные вибрации. Как будто у ее тела больше не было четких границ. Далеко ли удастся дотянуться?

А Сойка продолжала, помолчав:

— Если что-то стрясется с твоими часами — браслет расстегнется, случится сбой спутниковой связи, если ты разобьешь их о скалу или о землю, если они просто разладятся — что тогда? Ты ничего не сможешь. Придется лететь вслепую — при всех твоих способностях. На самом деле ты еще не летатель. Ты турист. Большинство летателей такие. Туристы, которые во всем зависят от дорогих электронных прибамбасов и еще более дорогих допингов.

Дальше они полетели молча. Пери прекрасно понимала: большинство летателей не стали бы и слушать Сойку. Смотрели бы на свои приборы, даже не представляя себе, сколько разных сил действует в их новом мире. Не ступили бы на порог новой жизни. Ведь никто не знает, что это за жизнь. Большинству летателей крылья дались куда легче, чем ей, Пери. Но она — она так много за них отдала! Как теперь жить, когда знаешь, что за пропасть отделяет тебя от подлинного полета? Если не покорить стихию, как доказать самой себе, что жертвы были не напрасны? А перебраться через пропасть можно только так, как говорит Сойка, и не иначе…

— А эта ваша группа — она как-то называется? — спросила Пери.

— «Орлан».

— Ну, в тренировочном центре тебе такого и не показывали, верно? — спросила Сойка, когда они с плеском приземлились в черное мелководье над водопадом у края Райского кряжа. С воздуха Пери не заметила ни малейших признаков лагеря группы «Орлан». Зато теперь разглядела костерок на полянке, прикрытый сверху и с трех сторон металлической загородкой — получилось что-то вроде духовки, откуда за деревья не вырывалось ни одного предательского отблеска. Пери догадалась, где они, только по извилистым потокам воды на отвесном склоне утеса.

— Понимаешь, эти городские вообще ни бельмеса не смыслят, — бросила Сойка, когда они вышли из воды и двинулись к утесу, миновав по пути компанию из троих летателей в черном. Пери решила, что это что-то вроде патруля. — Таких, чтобы знали толк в настоящем полете, в Городе и десятка не наскрести. Крылья для них — или модное украшение, или в лучшем случае экстремальный вид спорта. Стать настоящими летателями им страшно. А знаешь почему? Пока не скинешь балласт, крылья тянут тебя вниз, а не вверх. И никакой свободы. Никакого настоящего полета. Чтобы стать летателем, мало обрести крылья, надо еще отбросить все ненужное.

Не успела Пери уточнить, что значит ненужное и что она должна отбросить, как появился Беркут и отозвал Сойку в сторону. Они ушли по какому-то загадочному делу, сказав Пери на прощание, что в пещерке под водопадом, на холоде, спрятана кое-какая еда и можно перекусить. За кругом света от костра Пери обнаружила Малиновку, возле которой мирно посапывал уютно укутанный Хьюго. Пери торопливо, не присаживаясь, проглотила фрукты и питательные пастилки и устроилась рядом с Хьюго. Малиновка снова сосредоточенно смазывала и приглаживала перья при свете фонарика, висевшего под плотной завесой ветвей, однако снизошла до того, чтобы поприветствовать Пери еле заметным кивком. Костер не было видно ни сверху, ни из лагеря — только с реки. Немного поразмыслив, Пери решила тоже привести крылья в порядок.

Перебирать перья, чистить их, пока не засияют в голубом свете фонарика — это так успокаивало. Слова Сойки чудесным образом развязали в Пери тугой узел отвращения к себе и страха перед Полетом, которые мучили ее с тех самых пор, как у нее появились крылья.

Если никто в Городе толком не умеет летать, может, мой случай еще и не безнадежный. Может, здешние летатели и научат меня уму-разуму. Откуда я знала, что именно это мне и нужно? Считается, что тренировочного центра вполне достаточно.

До превращения никому и в голову не приходит задуматься, что будет после обретения крыльев и первого полета. Это как рожать: невозможно представить себе, что будет потом, пока через это не пройдешь. А после родов понимаешь, что это лишь начало преображения, а вовсе не конец, — хотя тебя никто об этом не предупреждал. И никто не предупреждал тебя, что когда начнешь летать, будешь чувствовать себя так же потерянно, как с новорожденным ребенком на руках. Еще бы — кому захочется признаться в собственной слабости, в собственных сомнениях? Правда, Луиза могла бы что-то рассказать — только мы так редко виделись. Хорошо бы и вправду поучиться у местных летателей. Сейчас, конечно, нет времени — надо, чтобы они отпустили меня, дали вернуть Хьюго родителям, — но, может быть, они разрешат вернуться?

Когда Пери совсем выбилась из сил, она взяла стоявший рядом с Малиновкой флакон со средством от насекомых, еще раз намазалась сама и намазала Хьюго, потом накрыла малыша одним крылом, пристроила голову на другое и заснула.

Проснулась она глубокой ночью. Они с Хьюго были одни, но тут Пери услышала, как летатели с плеском приземляются в реку. Хьюго заерзал, закряхтел, стал просыпаться. Она приложила его к груди, он немного пососал. Пери смотрела, как летатели выходят из реки и сходятся на свет костерка, и вдруг задумалась о том, сколько им требуется еды и какая им, наверное, нужна большая яма для отходов — наверняка где-нибудь подальше от воды. А скоро, должно быть, понадобится вырыть новую яму. Даже такая крошечная группа все равно неизбежно совершает насилие над природой.

Из-за деревьев беззвучно возникла Сойка и села рядом с Пери. Мимо прошли два молодых летателя, по пути один из них, высокий, светловолосый, повернул голову и посмотрел, как Пери кормит ребенка грудью. Потом со смехом сказал приятелю:

— Глянь-ка, какая тут мощная приземлялка.

Пери посмотрела на Сойку:

— Что это значит?!

— А, — махнула рукой Сойка. — Похоже, ты и вправду мало общалась с другими летателями. Не волнуйся, это же Раф, он ничего плохого не имеет в виду. Кстати, он один из тех, кто тебя спас. И вообще это был комплимент. Чтобы ты знала, приземлялка — все, что отвлекает летателя от полетов.

Мало-помалу летатели стягивались к костерку и рассаживались в кружок, чтобы поболтать за едой. У Пери заколотилось сердце — ей было по-прежнему непонятно, кто она, своя в этой компании или пленница. Ясно, что они ее испытывают, присматриваются к ней. Надо им доказать, что ей можно доверять. Надо, чтобы они разрешили ей вернуть Хьюго и сдержать слово. Хьюго заулыбался и залепетал. Она вполголоса отвечала ему, повторяла каждый звук: «А-бу ва. Ба-бу». Хьюго трогал ей щеки, заглядывал в глаза. Она смотрела на него в ответ и тонула в его бесхитростном взгляде.

В конце концов вокруг костра собралось девять летателей. Беркута Пери не видела. Она заметила, что у всех были ножи, а у некоторых к бедрам и предплечьям были пристегнуты ножны и кобуры с каким-то невиданным миниатюрным оружием. Пери хотелось посмотреть на него поближе, но она, конечно, сдержалась. И стала разглядывать лица. Который тут Нико — легендарный Бледнолицый Брат, сомневавшийся, что Беркуту стоило ее спасать? Наверное, вот тот, лет сорока, — он только что вышел из реки, и вокруг тут же сгрудились остальные летатели, совсем юные: вот-вот затолкают, что-то ему говорят, забрасывают вопросами, соревнуются за его внимание… Да, это точно он. Должно быть, Нико — это такая кличка, ведь в этой компании у всех клички. Он искоса, с любопытством поглядел на Пери. Пери смущенно отвела глаза, но успела заметить, что Нико высок, сухощав, с крыльями серо-стального цвета и тонким аристократическим лицом. Волосы у него были серебристые и стояли гребнем, словно хохолок у громадного какаду.

Летатели хвастались своими достижениями в полете — крутыми виражами, стремительными спусками. Пери старалась уследить за беседой, покачивая мирно посапывавшего Хьюго, но тут кто-то подошел и встал над ней, загородив звезды. Беркут.

— Ну, как слетали? — спросил он Сойку.

Пери ждала, что ответит Сойка, ждала ее вердикта.

— Хорошо, — улыбнулась та. — Разок-другой она даже дошла до точки.

Беркут увидел, какое лицо стало у Пери, и рассмеялся.

— Дойти до точки — это похвала, — объяснил он. — Значит, ты взлетела так высоко, что превратилась в точку в небе.

Он присел на корточки рядом с Пери, поставил на землю небольшую сумку и открыл ее.

— Дай сюда Хьюго.

Пери положила ему на руки спящего малыша. Беркут осторожно размотал бинты на его руках и ногах.

— Ну-ну, братишка, — шепнул он, когда Хьюго на миг проснулся, но тут же снова задремал, едва сняли повязки. Беркут внимательно осмотрел кожу Хьюго, потом достал из пачки влажную салфетку и тщательно протер пострадавшие места. Он склонил над Хьюго голову, и молния в его волосах мерцала золотом в свете костра. — Еще антисептика и искусственную кожу, — пробормотал он, сворачивая старые бинты и убирая их в сумку. — Смотри, шкурка как новенькая! На детях все мгновенно заживает. Больше даже смазывать ничем не надо. У него и синяки рассасываются быстрее, чем у тебя.

Летатели вокруг костра обнаружили, что Беркут уже здесь, и дружно загалдели в знак приветствия.

— Семинар! — закричал кто-то.

— Семинар, семинар, семинар! — подхватили остальные, но тут Беркут неторопливо поднялся и подошел к костру. Поднял руку — пусть все замолчат.

— По-моему, семинар у вас уже в самом разгаре, — проговорил он, кивнув в сторону бутылки в руке у Нико: Пери подумала, что это, наверное, пиво.

— Да, семинар уже полчаса как идет, — сказал Нико, сидевший у поваленного дерева, свесив за него крылья. Младшие летатели расселись напротив Нико полукругом, на почтительном расстоянии.

— Сэр, я ужасно хочу послушать, как платить аренду! — проныл кто-то из летателей. Остальные засмеялись. Пери увидела, что этот шутник — Раф. — В общем, семинар у нас! Давай-ка, Беркут, взбодри нас зажигательной речью, прочитай лекцию об энергии, ты обещал!

— Фигня, — чуть ли не сплюнул Беркут. — Стайка желторотых зачемучек, вот вы кто.

— Хорош трепаться, — произнес Нико.

— Ага, щас, совещание вам, — буркнул Беркут. — Спать давно пора.

— Нам надо успокоиться, — крикнула одна из девушек. — Мы сегодня просто улетались!

— Кто такие зачемучки? — шепнула Пери.

— Новички, — шепнула в ответ Сойка. — Понимаешь, они вечно пристают с вопросами — а это зачем, а то зачем. Потому и зачемучки.

— Улетались, говорите? — рычал Беркут, расхаживая по кругу — он явно был в полном восторге от происходящего. — Улетались! Господи, да вы, зачемучки, в жизни ничего не видали слаще моркови! Улетались они, как же! Просто диву даешься, какие вы все тут слюнтяи желторотые! За редким исключением, конечно. — Он грациозно повернулся и поклонился Сойке и Нико. — Вы, убогие сынки богатых папиков, получили крылышки в подарок на окончание школы, и вот какой-то докторишко наскоро их вам приляпал и выставил за дверь с мешком колес и годовым абонементом в тренировочный зал «Быстрокрылая, блин, киви» — и вы решили, что умеете летать! Офонареть можно — вы ведь искренне считаете, будто умеете летать!

Беркут снова круто развернулся и зашагал в другую сторону — и Пери невольно залюбовалась молниями на его крыльях: казалось, они светились во мгле сами по себе.

— Ну, не совсем так, — протянул Нико. — Потому-то мы и здесь. Видишь ли, не все такие везунчики, как ты, не всем довелось целых шесть лет тренироваться с лучшими из лучших. Да еще и за счет налогоплательщиков.

— Я — везунчик? — ощерился Беркут. — Вы считаете, все, что я сделал, все, через что прошел — это везение? Ладно, неважно, главное — я все это знаю и я здесь! А не болтаюсь неведомо где и не сколачиваю, чтоб его, состояние!

— В том, что ты порядочный человек, никто не сомневается, — уронил Нико. Голос у него был тихий — но Пери завороженно смотрела, как напряглись все летатели, чтобы расслышать каждое слово. Беркут был их командиром, это да, зато Нико — политическим лидером.

— Хорошо. — Беркут поднял руки. Костер золотил его смуглое лицо снизу, высвечивал все черты, так что Пери сразу вспомнились резные статуи, на радужной изнанке его крыльев мерцали алые искры. — Хотите лекцию об энергии? Ну-ну. Эй, кто-нибудь, — каков первый закон полета?

— Не сбавляй скорость, а не то земля поднимется и ударит тебя! — заорал Раф.

— Точно, — кивнул Беркут. — Вот именно. Скорость полета — разновидность энергии, которой нужен строжайший учет. Скорость — безусловно, ваш самый ограниченный ресурс. К этому я еще вернусь. А сначала надо понять вот что: за каждую миллисекунду в воздухе надо платить аренду, ясно?

— Ясно! — взревели младшие летатели.

— А почему надо платить аренду?

— Первый закон движения! — снова завопил Раф. — Первый закон движения гласит: «Тело, находящееся в состоянии покоя, стремится сохранить состояние покоя, а тело, которое движется равномерно и прямолинейно, стремится и дальше двигаться равномерно и прямолинейно, при условии отсутствия внешних сил»!

— Что за внешняя сила?..

— Сила тяжести!

— А следовательно, за каждую секунду в полете вы платите аренду. Энергией. Чтобы преодолеть силу тяжести. Пока что все просто, так? А еще за каждую секунду в воздухе надо платить налоги, верно?

— Верно, — кивнул Нико.

— Что за налоги?

— Сопротивление воздуха! — хором отозвались младшие летатели.

— Точно. Сопротивление воздуха и рассеяние энергии из-за теплопотерь в соответствии со вторым законом термодинамики. Итак, из чего он складывается, ваш энергетический бюджет? Что у вас в банке, ребята?

Настала тишина, нарушаемая только шелестом перьев. Потом одна из девушек нерешительно подала голос:

— Ну, мышечная сила…

— Ага, — кивнул Беркут. — А что дает вам мышечную силу?

Девушка растерянно огляделась.

— Топливо. Дыхание. То есть пища и кислород, так? — подсказал Беркут.

Летатели закивали.

— Хорошо, что мы хотя бы в этом согласны для разнообразия, — поднял бровь Беркут. — Итак, это химическая энергия, и мысль о ней первой приходит к нам в голову, когда мы задумываемся, откуда берется энергия на полет. Химическая энергия невосполнима. Когда мы ее расходуем, она исчезает, преобразуется в работу и рассеивается в виде тепла и сопротивления воздуха. Это как зарплата: регулярно трудишься от сих до сих, а потом получаешь, сколько заработал, минус налоги. А еще, чтобы превратить топливо в энергию для полета, нужно время. Зато у нас в распоряжении есть еще несколько разновидностей энергии. Ну, кто назовет?..

— Подъемная сила, — сказал Нико.

— Верно, вроде той, которая поддерживает тело в жидкости. Это механическая энергия, без нее мы вообще не смогли бы летать. Все вы знаете, что подъемная сила возникает, когда поток жидкости отражается от чего-то твердого, например, от крыльев. Тогда поток поворачивает в одну сторону и создает подъемную силу, направленную в другую сторону, — согласно третьему закону Ньютона: сила действия равна силе противодействия.

— Вообще-то я имел в виду термики и тому подобное.

— Хорошо. Подобного рода подъемная сила включает и термики, и разницу давлений, и конвергенцию, и динамики, и стоячую волну над горами, и стекляшку, и все разновидности ветра, в том числе и попутный ветер, который несет тебя куда надо. Все эти виды подъемной силы и ветра в конечном итоге сводятся к энергии солнца — вы пользуетесь энергией солнца, чтобы пополнять запасы собственной химической энергии. Энергия солнца, само собой, не подписывалась быть вам лучшей подружкой — она еще и самый страшный противник, это вам скажет каждый, кто сталкивался со сдвигом ветра, с роторами или грозами. — Беркут посмотрел на Пери и подмигнул ей. Пери обрадовалась, что сидит поодаль от костра: иначе все увидели бы, как она покраснела. — В реальном мире, конечно, нельзя сказать, что мы пользуемся энергией солнца, когда поднимаемся на термике. Но есть и еще одна разновидность энергии, куда более значимая, которой мы пользуемся постоянно. Я ее уже упоминал. — Беркут обвел слушателей взглядом. — Ну? Неужели никто-никто из вас не учил физику? Эй, Бледнолицый Брат!

— Было дело, — отозвался Нико. — Давным-давно. Напомни мне. Нам напомни.

— Механическая энергия, — с нажимом проговорил Беркут.

— Так ты же уже говорил про скорость полета, — удивился Раф.

— Это только один ее вид. Скорость полета — это кинетическая энергия. Кинетическая энергия пропорциональна квадрату скорости. А еще?

— О, вспомнил, — сказал вдруг Нико. — Потенциальная энергия.

— Да. Иными словами — высота. Да, ребята, высота. На самом деле высота — это почти всегда самый крупный депозит в вашем энергетическом банке. Относитесь к ней с уважением. Это ваш капитал. Помните, что вбивали вам в головы в тренировочном центре: «Сомневаешься — не теряй высоты. С небом еще никто не сталкивался».

Беркут замолк.

Пери подняла голову и посмотрела на звезды.

А вот я умудрилась столкнуться с небом. Пробить стену восходящего потока — разве это не значит столкнуться с небом?

— Потенциальной энергией мы пользуемся постоянно, — продолжил Беркут. — Каждый раз, когда мы взлетаем с утеса или склона, мы преобразуем потенциальную энергию в кинетическую. Каждый раз, когда планируешь вниз, каждый раз, когда резко сбрасываешь высоту или открениваешь на вираже, ты преобразуешь потенциальную энергию в кинетическую. А каждый раз, когда берешь разгон, чтобы набрать высоту, поступаешь ровно наоборот — преобразуешь кинетическую энергию в потенциальную. Кинетическая и потенциальная энергия вместе составляют механическую энергию, которой ты располагаешь. Так вот, механическая энергия — это очень здорово, и вот почему. Во-первых, это быстро. Ее можно мгновенно преобразовать в нужную форму. Во-вторых, это обратимо. Высоту можно преобразовать в скорость и обратно — совсем как на американских горках, — мгновенно и столько раз, сколько нужно, хотя при этом, конечно, какое-то количество энергии рассеивается.

— А ты же вроде говорил, что скорость — это самый ограниченный ресурс? — спросил Раф.

— Именно так — она обеспечивает тебе меньше всего энергии. Следовательно, для тебя скорость — важнейшая переменная. Следи за ней внимательно! Скорость кончается быстрее всего. Береги ее на черный день, и когда у тебя ничего не останется, ты сможешь купить на нее несколько жизненно важных секунд — но не больше. — Беркут снова умолк, чтобы отхлебнуть из бутылки, которую открыл для него Раф. — Есть еще один закон, который всем надо помнить на тот случай, если попадете в беду, и вот что он гласит: скорости всегда хватит, чтобы долететь до места, где тебя расшибет в лепешку.

Беркут оглядел кружок летателей и послушал, как они смеются. Пери жадно ждала, когда он обратит внимание и на нее. Когда он наконец посмотрел в ее сторону, у Пери закружилась голова — как бывает, когда падаешь с высоты.

— Так вот, какое отношение все это имеет к вам и вашим полетам? Ну, для обычных городских летателей, в общем-то, никакого. Полетают часок-другой — и на землю. Что-то у них получается инстинктивно — например, они парят в термиках от домов или стартуют с обрывов и склонов: ну, видите теперь, что они пополняют энергетический счет при помощи высоты? Но мы-то совсем другие. Вы — совсем другие. Вы учитесь летать на дальние расстояния и при любых условиях. А тогда все, о чем я вам тут рассказал, начинает влиять на стиль полета — и влиять очень сильно. Нужно заранее продумывать стратегический план полета, трезво оценивать свой энергетический бюджет, размечать маршрут, планировать высоту, просчитывать свое поведение при прогнозируемой погоде и прочих внешних условиях и при этом держать в голове все, что вы от меня услышали. — Беркут вернул бутылку Рафу и снова стал расхаживать вокруг костра, описывая руками для наглядности то круги, то спирали. — Далее, понимание сути полета повлияет и на ваше поведение в воздухе — то есть на тактику. Вам нужно куда больше самодисциплины, нужно научиться сознательно думать об энергетическом бюджете — какой у вас стартовый капитал, как пополнять его в пути. Например, при дальнем полете не надо набирать высоту, если просто, трам-тарарам, захотелось, потому что за это придется расплачиваться скоростью и огромным количеством химической энергии.

Когда Беркут это сказал, у Пери запылали щеки. Он ведь говорил именно о том, как она сама летела с Хьюго в тот день, до грозы: она летела как попало, да-да, вот именно — как в голову взбредет, то набирала высоту, то сбрасывала, даже не задумываясь. Она, конечно, искала восходящие течения, пыталась обратить их себе на пользу, но на самом деле в ее полете не было ни понимания, ни дисциплины. Она не имела представления о самых основах полета — и при этом задумала лететь через весь континент! А сама даже зарождение сверхъячейки проворонила, а потом было уже поздно. Пери захотелось провалиться сквозь землю и рвать на себе волосы от стыда. Каких она глупостей наделала — убить ее мало!

— Вместо этого, — продолжал Беркут, — надо ждать, пока не подвернется сильный термик или динамик, который сам поднимет вас, например, до нижней границы облаков — в общем, на ту высоту, где вы предпочитаете летать. С другой стороны, случается, что нужно заплатить высотой за скорость. Именно поэтому в дальних полетах берегитесь голубых дыр. Нельзя очертя голову рваться в голубое небо между облаками, думать надо! Оцените размер дыры, подумайте, не лучше ли облететь ее по краю и воспользоваться течениями под облаками или даже «облачным подсосом» — пусть они сами пронесут вас под дырой и дальше по маршруту. Можете даже попробовать динамическое парение — то есть набрать кинетическую энергию, несколько раз перелетев границу между воздушными массами, которые движутся с разной скоростью. Это здорово умеют хищные птицы и вообще так называемые парящие птицы — они поднимаются по вертикальному воздушному течению и платят за высоту путевой скоростью — скоростью по поверхности земли, — сохраняя при этом скорость полета. Но для этого нужно по уши загрузиться техническими приемами, ясно? Завтра вечером у вас будет возможность потренироваться. А теперь спать. Набирайтесь сил, они вам понадобятся.

При этих словах Пери насторожилась, но от усталости ей было уже не до лишних вопросов. Она пожелала Сойке спокойной ночи, забралась на песчаный пятачок под скальным навесом и улеглась рядом с Хьюго. Все равно она сейчас ничего не решает. А завтра пойдет поговорит с Беркутом, а то и с самим Нико. Может, Сойка ее поддержит, расскажет остальным, в чем дело. Эти летатели — они такие сильные, такие опытные, гораздо старше Пери и гораздо больше уверены в себе. С чего они решили, будто она несет в себе угрозу для них?..

На нее навалился сон — такой глубокий и внезапный, словно сознание разом отключилось и свет поглотила черная дыра.

Глава четырнадцатая

Пятый Боковой проезд

В воскресенье утром я проснулся в самом скверном расположении духа. Разгром в квартире разгрести так и не удалось, но сил браться за уборку у меня не было. Вот тоска…Этот хаос, подумал я, как нельзя красноречивее отражает хаос, в который я превратил всю свою жизнь, да и расследование заодно. В доме развал — и жизнь разваливается на глазах.

Если предположить, что Пери с Хьюго все-таки уцелели, то сейчас им опаснее всего именно заявляться ко мне. Ведь Хищник наверняка следит за моим обиталищем. Но как предупредить Пери, непонятно.

Я заставил себя выползти из кровати. Раз настроение хуже некуда, самое время заняться каким-нибудь заведомо бессмысленным и обреченным на провал делом. Например, снова поехать к дому Эбби Ли Райт.

На этот раз дверь открыл какой-то мужчина и неприязненно оглядел меня с головы до ног.

— Чем вы торгуете? — спросил он.

В ответ я показал ему удостоверение и поинтересовался, здесь ли живет Эбби Ли Райт.

Мужчина мотнул головой.

— Купил у них дом с год назад. Куда переехали — без понятия. Вроде в какой-то богатый район.

— Они? Кто это они?

— Эбби и муженек ее, кто ж еще.

— Они летатели? Оба?

— Ну да.

— А дети?

— Слушайте, объясните толком, что вам занадобилось.

— Все в порядке, они ни в чем не замешаны и вам ничто не грозит, — успокоил его я. — Мне просто надо найти Эбби и ее семью, их разыскивает сослуживец.

Мужчина смягчился и закивал:

— Детишки у них были. Один вроде только-только ходить начал, а второй и вовсе грудной. Да, точно.

— А мужа ее вы видели?

Хозяин громогласно расхохотался.

— Ну да, разок видал. — Он покачал головой, хмыкая и словно не веря своим глазам.

— Почему вы смеетесь?

— Такого раз увидешь — век не забудешь, — ответил он.

Я насторожился всерьез. О, эта знакомая щекотка под ложечкой, и это знакомое ощущение, будто в мозгу замигала красная лампочка: мол, внимание, сейчас случится что-то важное, сейчас сложатся еще два фрагмента в головоломке.

Улыбнувшись, я деланно небрежно спросил:

— Что же в нем такого незабываемого, в муже Эбби Ли Райт?

Хозяин снова хохотнул.

— Крылья! Вы бы видели — не крылья, а цирк какой-то или там цыганская юбка. Я таких в жизни не видал — тут тебе и малиновое, и голубое, и зеленое, и еще в золотую полосочку.

Я сидел за уличным столиком возле кафе под скромным названием «Самолучшее кафе на свете» в Центральном квартале. По правде говоря, слово «уличный» применимо здесь чисто теоретически: извилистая улочка больше похожа на туннель, потому что дома, лавки, склады смыкаются над головой, погружая мостовую и тротуары в вечные сумерки. В этой части Центрального квартала, самой многолюдной, хорошо живется разве что вампирам: солнечные лучи им точно не грозят. Зато и Хищник не выследит с высоты — не увидит ничего, кроме раскаленной, как печка, саванны залатанных, ржавых, расхристанных крыш.

Я передвинул стул: с одного боку меня поджаривал поток горячего воздуха из пекарни напротив, а с другого поддувал вентилятор из зальчика «Самолучшего кафе». Было еще раннее утро, но по хребту у меня уже стекала струйка пота, а рубашка под мышками промокла. Запах пряностей и яичницы из кафе соперничал с химическими ароматами розы и лайма с мыльной фабрики и вонью грязной воды, засорившейся канализации и вытяжек.

Вышла официантка и поставила передо мной местный комплексный завтрак — горячее солодовое молоко и свежевыпеченные пресные лепешки с маслом.

— Спасибо. — Я подумал, не спросить ли у нее про Миру, но потом решил, что не стоит. Па Зи не назначил точное время, просто сказал, чтобы я ждал ее здесь с утра.

Я изучил инфокарту. Смертельная усталость понемногу перетекала в эйфорию, которая иногда настигает, когда дня два подряд почти не спишь: настроение у меня ни с того ни с сего взлетело до небес при мысли о визите в дом, некогда принадлежавший Эбби Ли Райт. Новый хозяин сообщил мне именно то, что нужно, чтобы подтолкнуть расследование в нужном направлении — и я нашел ее, ту самую Эбби Ли Райт.

Жену депутата Дэвида Бриллианта.

Офонареть, вот что я вам скажу.

А значит, Луиза, то есть по крайней мере какая-то Луиза, работала у Дэвида Бриллианта. Райт и Бриллиант — богатенькие летатели, у них, само собой, полон дом прислуги, в том числе и няня для их — я проверил — да, двоих детей. Откуда у них, интересно, взялись дети? Я пристально рассмотрел фотографии Эбби Ли — тощая, как большинство летателей, но это ничего не доказывает. Теперь главное — выяснить, работает ли у них сейчас кто-то по имени Луиза. Если нет — куда подевалась? Если пропала — почему не заявили в полицию?

Я поднял голову от инфокарты и поглядел вдоль забитой людьми темной улицы. Прекрасно знаю эти трущобы. В прошлой жизни, когда я был полицейским офицером, здесь были мои охотничьи угодья, но я уже давно сюда не наведывался. Сколько я тут наловил осведомителей, мелких жуликов и шестерок крупных шишек — и не сосчитать.

Я отхлебнул молока. Когда я пробирался сюда, петляя в грязи между хижинами, то наткнулся на табличку, которую раньше не видел: «Станционная улица». Станции тут никакой не было, да и улицы тоже — просто длинный округлый бетонный холм, словно хребет поселения. Топая по бетонному полукругу шириной метра три, не меньше, я вдруг вспомнил, что это — огромный, вечно протекающий трубопровод, шедший от водопроводной станции. Вот почему «Станционная улица». Понял. Очень остроумно.

Кам с сотрудниками классифицировала Центральный квартал как «зрелые» трущобы. То есть среди хижин тут попадались бетонные, а жители организовали себе кое-какие удобства, например, ворованное электричество. В некоторые лачуги провели даже водопровод от той самой станции — и в Венеции, и почти во всех Предместьях это была неслыханная роскошь, — и у всех были телевизоры или инфопластины.

Даже в гробовой полумгле Пятого Бокового проезда жестяные и бетонные стены вокруг меня сияли всеми оттенками аквамарина, бирюзы, шафрана и ядовито-розового — в точности как я помнил: их покрывали археологические напластования краски, наклеек, граффити, настенных росписей и плакатов с рекламой фильмов, зубной пасты, бензина, политиков. Там и сям двери обрамляли цепочки розовых и оранжевых лампочках, потусторонним светом сиявших в утреннем сумраке, — они заманивали в игорные притоны и душные бары («Гром и молния», «$тервочка» и «БАР БАР БАР БАР!» — в общем, сразу становилось ясно, что соваться туда не следует).

Мимо «Самолучшего кафе» продефилировала компания девочек-подростков. К одной из них подбежала женщина — к той, у кого по спине струились роскошные волосы, щедро украшенные цветами жасмина и перевитые змейкой со стразами; живая сначала даже испугался, что змейка живая. Волосы у девицы были длиннее юбчонки. Девица с женщиной о чем-то коротко поспорили. Компания лениво двинулась дальше. Женщина свернула к кафе — на ней были лиловые брюки и рубашка, на запястьях и на шее блестели лиловые бусы. Мира.

Я помахал ей. Она подошла, качая головой, и села, положив на стол сумочку и темные очки.

— Все нормально?

— Ох уж эти девчонки! — Мира закатила глаза.

Неужели девица со змейкой, — та самая скромница Элли, которую я видел в школьной базе данных? Ну что ж, напомнил я себе, Центральный квартал есть Центральный квартал.

Подошла официантка. Мира заказала чаю.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — начал было я, но Мира оборвала меня жестом.

— Я вам ничего не принесла, — сказала она.

— А, ясно.

— Ничего вам не ясно, раз вы взяли и попросили меня рискнуть работой. — Мира огляделась. В нескольких кварталах дальше по Пятому Боковому проезду послышался мерный перестук.

— Извините, — проговорил я. — Я понимаю, что прошу слишком много…

— Нет, — отрезала Мира. — Вы просите невозможного.

— Ладно, — кивнул я. — Зачем же вы пришли?

Мира поглядела в чашку.

— Вам надо выговориться, — произнес я.

Она подняла голову, глаза у нее блестели.

— Хочу вам объяснить, что у вас есть долг, — шипящим шепотом сказала она.

— Да. Хорошо, — сказал я.

— Не бросайте это дело. Ради Пери. Она не такая, как все.

— Это я уже понял, — сказал я.

— Нет, не поняли, — горячо возразила Мира. — С ней совсем другая история. Они… — Мира расплакалась. Минуты через две она вытерла глаза и высморкалась. — Вы же знаете про детей.

— Да, Пери говорила, что родила ребенка. В качестве суррогатной матери.

Мира кивнула.

— Да. Таких, как она, много.

— Летательницы не хотят беременеть?

Мира передернула плечами.

— Кто-то да, кто-то нет. Кто-то может, кто-то нет.

— Ясно. А Елисеев им помогает?

Мира снова кивнула и отхлебнула чаю.

Я огляделся по сторонам. Лучшего места для подобных разговоров не сыскать во всем Городе — летатели нас не увидят, никто не подслушает в таком гвалте, а к человеческой драме, к слезам, визгу и хохоту здесь давно привыкли и не обращают внимания.

— А что Пери? Почему с ней совсем другая история?

— Она… она ничего не знала. Они ей не сказали! — Мира снова расплакалась.

Я потянулся через стол и взял ее за руку.

— Прошу вас…

Мира подняла глаза.

— Пери уже была беременна.

— Что?! — Я разжал пальцы, ее рука упала на стол.

— В день подсадки эмбриона. Ей сделали анализы. Она уже была беременна. На очень раннем сроке. Еще не знала.

— Господи боже мой! — вырвалось у меня. — От Питера?

— Да. И… и… ей уже дали наркоз, так что они оставили ее на столе и стали решать, что делать. И решили не делать ничего. Вывели ее из наркоза, но она, конечно, считала, что ей подсадили эмбрион.

— Кто решил? Елисеев? Елисеев с Питером?

Мира уставилась мне за спину. И медленно кивнула.

— Доктор Елисеев с кем-то посоветовался. Был очень взволнован. А потом поговорил с Питером, с мистером Чеширом. Я сидела в операционной, наблюдала за состоянием Пери. И доктор Елисеев сказал, что это хорошо и что они хотят сохранить эту беременность, что так даже лучше, лучше для него, лучше для фирмы, для ребенка, для мистера Чешира…

— И Питер согласился?

— Да.

Я откинулся на спинку стула.

— Ну и дела.

Мы помолчали.

Мира перевела дух, поискала взглядом официантку. Заказала еще чаю.

Я дошел до предела, до отключки. Усталость накрыла меня с головой, только и хотелось, что рухнуть лицом в стол. Дай мне волю, я прямо тут и засну — под доносящиеся из окон первых этажей вопли телевизоров, старающихся перекричать друг друга, под кудахтанье кур, под гомон толпы, собравшейся поглазеть на огнеглотателя в паре десятков метров от нас.

— Так, давайте еще раз, чтобы ничего не упустить. Пери дала согласие родить ребенка Питеру и Авис. Однако оказалось, что она уже беременна, и Елисеев уговорил Питера сохранить ребенка, которого она уже зачала, верно? Она родила своего ребенка — генетически, физически, во всех смыслах слова? И не знала этого?

Мира стиснула виски.

— Да! Нет! То есть да, она ничего не знала.

— А как же Авис? Знала ли она?

Мира скривилась, будто откусила лимон.