Дайте нам крылья!

Амандина вздохнула.

— Вы видели Авис?

— Да. Похоже, она тяжело переживает случившееся. Очень нервная.

— Она всегда такая, — скривившись, ответила Амандина.

— Да что вы говорите! Получается, малышу не хватало материнской ласки? И Пери заменила ему родную мать?

— Вроде того.

О чем она толкует, на что намекает? Что вообще творилось в этом растреклятом поднебесном доме? Конечно, насчет Авис все понятно: если перекладываешь все свои главные обязанности на помощников, нечего удивляйся, что они проживают за тебя твою жизнь. А вот Амандина Кон меня поразила: как-никак, сподвижница и приятельница Чешира, я-то ожидал — она тоже будет винить в случившемся только Пери и видеть в девочке юное циничное чудовище. А она, похоже, иного мнения. Я хотел было спросить, известно ли ей о сделке между Чеширами и Пери, но прикусил язык. Ясно же: проболтаюсь — Чешир меня прикончит. Я и так уже намекнул Амандине как мог. Попробую продвинуться еще на шажок.

— Скажите, пожалуйста, а с врачом Чеширов, доктором Елисеевым, вы знакомы? Никогда не задавались вопросом, как Пери удалось выкормить Хьюго?

Мгновение-другое она меряла меня пронизывающим взглядом, потом отвернулась. Не хочет отвечать на этот вопрос — скверный знак, решил я. Не иначе, все-таки знает куда больше, чем рассказала.

Коридор закончился, очередная дверь плавно отъехала в сторону, и я заморгал — в глаза мне ударил ослепительный солнечный свет. Я давно уже перестал ориентироваться в этой проклятущей Заоблачной цитадели, поэтому лишь приглушенно ахнул, когда увидел, что снова очутился на верхнем ярусе, в самой широкой его части — так сказать, на корме. В небесной вышине по яркой синеве проносились рваные белесые клочья — все, что осталось от тяжелых грозовых туч. А альпийский луг, который расстилался передо мной, сверкал так, что смотреть было больно. Его засыпало снегом и градом.

— О, замечательно! Я только того и дожидалась! — в восторге воскликнула Амандина. Низкий голос ее взбудораженно, по-девчачьи зазвенел. Я потер глаза, всмотрелся и понял, что ее так восхитило. Наст искрился и стремительно таял под лучами солнца, и талые воды катились с обрыва верхнего яруса, рождая тот самый стеклянный занавес водопада, который сулило рекламное объявление.

— Что это? — спросил я на всякий случай.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — откликнулась Амандина. — Идемте со мной, посмотрите.

Сговорились они все, что ли?

И вот я снова иду по альпийскому лугу, на сей раз шлепая по слякоти и тающему снегу. Амандина пружинисто шагала впереди, раздвигая высокие травы, и с них летели крупные капли. Она вела меня к северной оконечности яруса, и, когда мы очутились на самом краю, бесстрашно, бестрепетно наклонилась над пропастью. Я услышал мощный шум водяных струй. Вода стекала с обрыва, которым заканчивался луг, и с плеском падала с высоты. Ноги у меня давно промокли, водопад не водопад, но маленькие озера в ботинках точно хлюпали. Я превозмог себя и подошел поближе, — конечно, не вплотную к обрыву, как Амандина, потому что все-таки опасался поскользнуться. Ради чего она заманила меня сюда — водопад послушать?

Порыв ветра взметнул водяную пыль, и влажная взвесь защекотала мне лицо. Нас с Амандиной окутал то ли туман, то ли многослойная пелена, сотканная из мельчайших бисерных капель. Солнце пронзало ее насквозь и она играла полупрозрачными переливами бирюзового, аквамарина, индиго, сиреневого, морской волны, переплетенной золотыми лентами солнечных лучей. Я никогда в жизни не видел подобной красоты. Мы стояли внутри влажной, дышащей радуги, а в двух шагах от нас с шумом низвергались с обрыва струи водопада, окутывая в разноцветные покровы белый стан величественной башни — Заоблачной цитадели.

Оба мы не произносили ни слова, оба, словно сговорившись, замерли неподвижно, затаив дыхание. Я ощущал на щеке легкое дыхание Амандины, чувствовал жар ее тела — она стояла вплотную, совсем рядом. Мы будто боялись шелохнуться, боялись спугнуть зыбкое мерцание, и ждали, пока земной шар чуть качнется под нашими ногами, и солнечные лучи сдвинутся, и волшебная радуга погаснет. Но время словно замерло.

Сквозь радужную пелену я снова увидел огромную шахматную доску ярусом ниже, и спросил Амандину:

— Что это?

— А, это здешний термогенератор. Вы разве не знали, что Питер считается лучшим дизайнером в мире по этой части?

— Увы, я не разбираюсь в…

— Простите. Термогенератор дома — это такой генератор, который всегда размещают в одной и той же части архитектурной конструкции. Деталь функциональная, но, если иметь голову на плечах, а также вкус и глазомер, ее можно превратить и в декоративную, а кроме того, снабдить дополнительными свойствами. В данном случае за счет чередования темных и светлых полей термогенератор вырабатывает дополнительную энергию. Естественно, Питер разработал этот дизайн для нескольких генераторов, которые будут размещены на территории «Цитадели», чтобы смотрелись целостно.

Радуга, игравшая в водяной пелене, погасла, солнце на небе сместилось. Я попятился от края и понял, до чего же онемели ноги. И промокли. И замерзли.

Амандина зашагала рядом и, о счастье, мы наконец-то направились к лифту.

— Питер фантастически талантлив. Надеюсь, вы оценили это в полной мере, — сказала она.

Интересно, она таким образом ответила на мои вопросы о Чешире, и это все, что я от нее услышу? В подтексте — просьба не судить его по общепринятым меркам? Или она опасается, что мое расследование как-то ему повредит?

Пока мы ждали лифта, Амандина смотрела на меня со знакомым выражением — именно так когда-то глядел на меня Чешир; она тоже хотела увидеть «Цитадель» моими глазами.

— Вы ведь первый бескрылый, кто попал сюда, — заявила она. — Удивительно, что Питер вообще вас привел.

А уж я-то как удивляюсь, дорогая моя!

— Да, место впечатляющее, — ответил я. — С ума сойти можно.

— Вы держались молодцом, — заметила Амандина. — По-моему, даже нашли в себе силы получить удовольствие.

Я усмехнулся. Знали бы вы, дамочка, что я тут пережил!

Амандина тепло улыбнулась в ответ. Да никак она со мной заигрывает? Летательница, старший партнер фирмы, знаменитая Амандина Кон — флиртует с ищейкой из бескрылых? Впрочем, со мной так давно никто не кокетничал, что я, похоже, разучился правильно толковать женские уловки. Может, она просто приветлива.

Двери лифта распахнулись, я вошел внутрь, но мне уже было немножко жаль покидать вершину «Заоблачной цитадели». После ссоры с Чеширом на мосту страхи мои почти что испарились. И даже прозрачный пол лифта уже не так пугал.

— Вообще говоря, мне нужен кто-нибудь вроде вас, — вдруг произнесла Амандина. — Хотите побывать на слете «Поднебесная раса»? Фирма приглашает.

Я уставился на нее с плохо скрытым изумлением. Значит, ей все-таки что-то от меня нужно. Но что? Зачем? Подобное приглашение получают раз в жизни. Слет «Поднебесная раса» — мероприятие такого уровня, что туда не всякий летатель проникнет, тут нужны связи. Значит, я теперь человек со связями.

Лифт достиг зоны, куда допускали бескрылых, стены и пол утратили прозрачность.

— Мне казалось, этот слет сугубо для летателей, — осторожно сказал я.

Амандина покачала головой.

— Слет в основном предназначен для летателей, но бывают исключения. Он ведь не только праздник, но и своего рода конференция, на которой мы изучаем и проверяем разные варианты летательского образа жизни. Понимаете? Нам важно выяснить, что это такое, каково это — быть летателем. Полет как образ жизни не сводится лишь к способности летать. Все не так просто. — Она заговорила совсем как доктор Руоконен — гладкими фразами, точно на лекции для непосвященных. — Правда, в этом году у меня как у одной из организаторов возникли определенные сложности: пришлось получать разрешение у властей, потому что мы впервые проводим слет такого масштаба. И в качестве одного из условий нам выдвинули требование — чтобы на слете присутствовало определенное количество бескрылых, а я никак не могу набрать этот минимум. Питеру-то это совершенно безразлично, он до подобных тонкостей не снисходит и беспокоиться о них не будет — с властями все улаживаю я. Большинство бескрылых боятся «Поднебесной расы» как огня, но мне каким-то чудом удалось подыскать несколько альпинистов и даже одного рабочего-монтажника, не страдающего боязнью высоты. А вы, повторю, сегодня показали себя таким храбрецом, что, по-моему, и на слете продержитесь на отлично.

— Вы правда так считаете? Хм, зависит от того, когда слет, — ответил я.

— Через две недели, считая с пятницы. — И Амандина протянула мне ярко-синюю большую инфокарту в ладонь величиной, ни дать ни взять — кусок небесной синевы. — Это пропуск, он записан на мое имя. Смотрите, не потеряйте, а то даже я сама не смогу провести вас на слет. Помните — многие бы отдали за эту штуку что угодно.

Лифт сбавил скорость, на табло высветилась надпись «Тридцатый уровень».

— Благодарю вас, мисс Кон, — сказал я Амандине, но она, прежде чем выйти, бросила мне через плечо:

— Зовите меня просто Динни.

Вот, пожалуйста, еще одно доказательство тому, что летатели непредсказуемы. Я задумался: а хочется ли мне на этот слет, в общество взбалмошных, капризных летателей?

Пожалуй, все-таки хочется, решил я, выходя из лифта на первом этаже. Меня так и тянуло по-детски запрыгать на одной ножке и запеть во всех горло от радости, облегчения и еще — от предвкушения новых чудес. Но ничего не попишешь, взрослому полагается вести себя солидно, так что я быстро зашагал к станции рельсовки, запрокидывая голову и поглядывая в небо. Подумать только, я совсем недавно был там, на немыслимой высоте, где сейчас снова стягивались и наливались сизой мглой дождевые тучи! Сейчас душа у меня пела еще громче, чем когда я только подходил к Заоблачной цитадели. Еще бы! Попасть на слет «Поднебесной расы»! Когда еще мне выпадет такой отличный шанс изучить летательский мир изнутри. А ведь я обязан его изучить — ради будущего Тома.

На ходу я снова поднял глаза к небу и различил темную фигуру летателя, кружившего возле Заоблачной цитадели. Даже отсюда, снизу, она казалась крупной, так что, должно быть, вблизи он просто гигант.

Эх, Фоулер, Фоулер, пожурил я себе, и чего ты так возрадовался раньше времени? Праздновать пока особенно нечего. Хьюго еще не вернули, и за тобой неотступно шпионит неведомо кем нанятый Хищник, и вообще, приятель, вспомни-ка свое главное правило: положению всегда есть куда ухудшаться. Вспомнил? Вот и не ликуй.

Я уже стоял на платформе, когда, снова подняв глаза к небу, различил несколько фигурок летателей, совсем немного, по пальцам пересчитать можно, — погода полетам не благоприятствовала. Но один летатель был явно покрупнее остальных, тот самый. Он следовал за мной от самой Заоблачной цитадели. А может, мне померещилось? Отсюда, снизу, его толком не разглядеть — темное пятнышко кружит в вышине, зато у него полно преимуществ надо мной, бескрылым. Если он накачан «бореином», то ему сверху видно все, в том числе и мою физиономию в подробностях, и он меня запросто узнает. На «бореине» зрение у летателей обостряется до орлиной зоркости. Плохи мои дела. Похоже, все-таки слежка. Я мигом ощутил себя кроликом, на которого охотится ястреб. Прячься не прячься, он тебя все равно видит.

По пути домой я заносил в инфокарту кое-какие заметки по итогам сегодняшнего дня, но окошко, в котором высвечивались сигналы маячка, не закрывал: отслеживал, как там Пери с Хьюго.

Минут на десять я погрузился в заметки. Когда снова проверил окошко, в груди у меня похолодело и я яростно затряс инфокарту, а потом даже стукнул по ней в сердцах. Черт, черт, черт! С экраном творилось что-то неладное. Светящаяся точка маячка металась по карте зигзагами, петляла, как перепуганный заяц, убегающий от охотника. Я увеличил масштаб, карта заняла весь экран, но толку не было никакого. На всякий случай я открыл другие окна, проверил — все работало как надо.

«Нет, нет, только не это, прах меня побери!» — пробормотал я себе под нос. Потряс инфокарту, постучал по ней пальцем, но сигнал ни за что не желал налаживаться.

Я вытер мгновенно вспотевшие ладони о колени. Отчаянно потер лоб, пытаясь привести в порядок мысли. Хлопнул себя по лбу. Хотелось побиться головой о стенку. Если с инфокартой все в порядке, то что за чертовщина творится с маячком? Пери не могла его обнаружить, это исключено. Я смотрел, как маленькая точка отчаянно мечется по карте на экране, и меня, словно струями ливня, окатило ужасом. Маячок мечется, потому что мечется Пери с Хьюго на руках. С ними происходит что-то страшное.

Когда я переступил порог своего дома, сигнал еще несколько раз слабо мигнул на экране и исчез, словно его и не бывало.

Часть вторая

Основные законы полета по инструктору Хаосу

1. Старайся держаться в середине воздуха.

2. Не приближайся к краям воздуха.

3. Края воздуха легко распознать по появлению земли, домов, моря, деревьев и межзвездного пространства. Там гораздо труднее летать.

Хищные птицы… куда малочисленнее плотоядных четвероногих; думается, природа рассудила очень мудро, сделав так, что сила хищных птиц так же ограниченна, как и их число; ведь если присовокупить к стремительному полету и острому зрению орла мощь и неутолимый аппетит льва… никакая хитрость не позволит укрыться от одного, никакое проворство не даст убежать от другого.

Томас Бьюик. «История птиц Британии».

Глава одиннадцатая

Низвержение с небес

Пери в жизни так не ликовала, как в ту минуту, когда покидала ферму Жанин. Когда она уходила из Венеции, ее переполняли и волнение, и надежда. Когда бежала из Города, ей двигала паника, страх за свою жизнь, уверенность, что вот-вот позади послышится шелест вражеских крыльев.

А сейчас Пери улетала в неизведанное. Сегодня началась ее новая жизнь. «У меня есть крылья, — твердила она себе, задыхаясь от счастья, — у меня есть ты, Хьюго, у меня есть свобода. Пришлось обмануть и Зака, и Жанин, пообещать, что я вернусь в Город. Значит, у нас в запасе несколько дней».

Однако было очень досадно в первое же утро новой жизни проснуться с криком от старого страшного сна — ее бросили одну в Городе, где-то высоко, и пришлось сначала коченеть от холода, а потом жариться на раскаленной солнцем крыше. «Не двигайся. Подожди. Ты упадешь». А я-то надеялась, что больше он не вернется... Мечты, мечты.

Мерные, сильные взмахи несли Пери по небу, крылья распахивались и смыкались кончиками то внизу, то над головой. Руки Пери держала по швам. Какое упоение было рассекать воздух, прозрачный, голубой, золотой.

— Гляди, птенчик, как плывут над нами облака — прямо пушистые кораблики!

Пери закутала Хьюго в костюм для полетов, надела на него и шапочку, и варежки, и стеганую куртку — к ее груди был туго привязан уютный тепленький сверток. Малыш смотрел в сторону, в небо. Видишь, птенчик, какая красота? Да, Хьюго был в восторге, он гулил и ворковал от удовольствия. Они направились к побережью, и тут перед ними с гомоном взмыла большая стая краснохвостых попугаев, облетела Пери с двух сторон, снова собралась наверху. Хьюго ахнул и засмеялся.

— Кау! Кау! — закаркал он им вслед.

Знаешь, Хьюго, когда Зак Фоулер нас нашел, я сначала ужасно испугалась — вдруг все кончится как с Луизой? Когда он ее разыщет, ему сразу станет ясно, почему я не могу вернуться.

Зак спросил, на какую жизнь я тебя обрекаю, — зато я понимаю, от чего тебя спасаю, а это главное. Зак ничего не знает о летателях, и ты тоже не знаешь, бедненький мой птенчик, зато я знаю. Я одна из них. Думаю, я с самого начала все делала правильно — еще задолго до того, как получила крылья. Я знаю, что бывает с человеком от процедур и лекарств, знаю, каким решительным и безжалостным к себе надо быть, чтобы они подействовали. Летателей устраивает только совершенство. Но ты и так совершенство! Если твои родители этого не понимают, значит, они не настоящие родители, правда? Не думай, что я украла тебя у мамы с папой: Хьюго, они уже отказались от тебя.

Их накрыла тень, и Пери поежилась. Между ними и солнцем прошла набрякшая туча. Пери обернулась проверить, нет ли кого-нибудь сзади. Вопрос в том, правду ли говорил Зак, что их преследует Хищник? Если кто-то ее сейчас преследует, ему пока еще кажется, будто она летит в Город. Даже если Хищник висит у них на хвосте на большом расстоянии, им ничего не грозит. Надо просто все время держать курс на юг.

Последний рубеж — большая дельта реки, до нее несколько часов полета. Если Пери и после этого полетит на юг, то сдержит слово, которое дала Заку, но если она над дельтой свернет к верховьям реки, в глубь континента, в полную опасностей пустыню, возьмет курс на город по ту сторону —их с Хьюго судьба будет решена. К этому времени станет понятно, преследуют ее или нет. В тот момент Хищник обязательно нанесет удар, и придется развить небывалую скорость. Пери была уверена, что если удастся оторваться от Хищника хотя бы ненамного, можно получить необходимое преимущество. Пери знала, куда направляется, благодаря файлам Жанин. Еще она знала нужных людей и безопасные места, где можно остановиться по пути, и запаслась питательными пастилками и водой. Если Хищник без подготовки и снаряжения бросится за ней в такой опасный полет над безжизненной жаркой пустыней — сам дурак.

Город, где жил Эш, ее последнее убежище, город с домами, выстроившимися вдоль океана, который она никогда не видела, словно белые ракушечные бусы, всегда стоял на отшибе от торных путей. Он издавна принимал всех беглецов, мечтавших начать новую жизнь, и с каждым годом самолеты летали туда все реже и реже, а потом и вовсе перестали, дороги мало-помалу разрушились, и попасть в город стало практически невозможно. Идеальное место для всех, кто хочет исчезнуть.

Случалось ли и другим летателям в одиночку совершать такие перелеты? Юность, радость и сила переполняли Пери, кровь бурлила в жилах от восторга. И любые испытания были нипочем.

Все окончательно решится, как только я поверну вглубь материка.

Пери нежно прижала к себе Хьюго. Тот загулил и стал брыкаться.

— Хьюго, надеюсь, ты простишь меня. Надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь.

Пери отправилась в путь рано-рано утром, еще до рассвета, когда все кругом было холодно-серое. Лучше было подстраховаться и взлететь с холмов, чтобы не бросаться в глаза на фоне сияющего синего неба. От Пандануса Пери собиралась взять к югу и затем лететь над морем, сколько хватит сил. Над морем было безопаснее всего — меньше народу.

Но когда Пери ранним утром летела на юг, заворожило ее не море, а земля. От организованной красоты сельскохозяйственного пейзажа захватывало дух, все чувства обострились от радостного волнения. Пери прикинула, что поднялась примерно метров на двести, и с высоты ей были видны сложные узоры цвета и фактуры — ровные, словно плитки, поля, квадраты рыжей земли, располосованной бороздами, рядом с прямоугольниками изумрудных пастбищ — все резко очерченное, словно вырезанное.

Пери узнала видневшуюся внизу ферму — тракторные колеи исчертили землю, словно каракули на мятой бумаге: это была ферма старика Лейна, а бурый ручей, который вился меж холмов — та самая Рыбная протока, где Пери в детстве купалась и играла с черепашками. В седловине невысокого холма, который Жанин и ее знакомые прозвали Распивочной, теснились низкие клоки утреннего тумана; прогалину совсем не было видно под густой белой паутиной.

Пери не ожидала, что от сумеречных полей и шиферных крыш домов и сараев вверх идут слабые утренние воздушные течения, и очень обрадовалась. Хаос называл такие потоки «голубые термики»: они даже не разгоняли облака.

— Ты должна понимать, что на каждую колонну восходящего воздуха найдется такое же количество нисходящего, — втолковывал ей Хаос. — Не бойся: если ты попадешь в нисходящий воздух, то не провалишься, потому что он растекается по большей площади. Просто придется больше работать крыльями, чтобы компенсировать перепад давления.

Иногда массы нагретого воздуха отрывались от своего источника — теплого участка на земле — и плыли по ветру, и Пери обнаруживала их только тогда, когда невидимый пузырь поднимающегося воздуха подбрасывал ее вверх. Каждый раз у нее мурашки шли по коже от восторга: лишняя энергия — нежданный дар, придававший скорости.

Ядовито-зеленое пастбище казалось лоскутком мятого шелка рядом с рядами лавандовых кустов, словно вырезанных из камня. Чистые звуки ясно разносились в теплеющем воздухе — вот камнем упал клич одинокой вороны, вот кашлянул старый трактор, вот раскатилась, нарастая, песня цикад.

Пери сначала испугалась, увидев черное пятнышко, бегущее по полям, залитым пылающим золотом — но тут же сообразила, что это ее собственная тень. По сравнению с этими просторами Пери была совсем маленькая, и они с Хьюго долго-долго висели над золотой лавой, — казалось, они вовсе застыли в воздухе, хотя Пери летела очень быстро, — и золотой огонь залил ей глаза, и все кругом замерцало, словно тлеющие угли.

Потом поля наконец сменились дорогами, землю покрывали клочки невысоких кустов. А когда Пери миновала последние холмы, отделявшие ее от моря, перед ней открылась такая красота, что дух захватило. Под ней за полосой белого песка змеился бирюзовый океан, расстилался до самого горизонта, синел и темнел вдали. На отмели у берегов вода была ярко-зеленая, жидкое стекло набегало на извивы песка на дне. По воде бежала рябь от ветра, и сияющая зелень ворочалась на свету, мерцала, словно исполинская перламутровая раковина, разрисованная тончайшими серебряно-лиловыми линиями.

Пери стало ясно, что она взяла слишком близко к Панданусу. Лететь низко над городом небезопасно, но она все равно решила сбросить высоту. Она же теперь летатель — сбылась ее многолетняя мечта. Она крылата. Она свободна. Главный пляж в одном месте выгибался, будто желтый ломоть гигантской дыни, окаймленный зеленой корочкой деревьев, а за ними тянулся ряд магазинов — ага, вот и кафе «Наксос», все в точности так же, как и в тот день, когда Пери покинула Венецию. Да, это был ненужный риск, но Пери очутилась уже совсем близко — у самой окраины Пандануса с южной стороны, — поэтому она заложила вираж и пронеслась над самой Венецией, похожей на груду битой посуды и клочьев бумаги у самой полосы океанского прибоя. Трудно поверить, что целый мир, полный страданий, с высоты кажется таким маленьким. Похоже, все было тихо. Пери, конечно, надо было подняться гораздо выше и двинуться через океан, но ей обязательно надо было пролететь над Венецией — всего один раз. По бумажным дюнам ползали черные букашки — люди, копающиеся в отбросах. Что бы они подумали, если бы увидели, как она пролетает в вышине? Может быть, ее заметит даже Ма Лена? Пери на бреющем полете пронеслась над своей старой темницей — и представила себе, как сама она — маленькая девочка — бежит по берегу внизу и радостно кричит. Это в твоих силах. Это в твоих силах! Теперь и она сама могла бы стать для кого-то тем образом, который вырвал ее из ловушки, спасением во плоти.

Пери резко взмыла вверх, изо всех сил работая крыльями. Мозг и крылья действовали быстрее, чем Пери успела разобраться, что слышала. Привычный пронзительный свист позади. Она прекрасно знала, что это, — наслушалась в Венеции, когда Райан с бандой подросли. Еще раз, все ближе и ближе. Кто-то стрелял в нее с берега.

Вот и ответ. Она-то мечтала, как другие дети столпятся вокруг и будут глядеть на нее в благоговении — куда там: вот какие чувства она вызывала на самом деле. Злобу. Ненависть. «А ну, подстрели эту курицу, разлеталась тут!»

Значит, снова пора бежать.

Тяжело дыша, Пери свечой взлетела к переливающемуся кучевому облаку над морем и на теплом спиральном течении поднялась еще на километр. Теперь снизу видна разве что точечка — в такую мишень трудно попасть. Где была моя голова? Как я могла подвергать Хьюго такой опасности? Да, надо как следует подумать, что ждет Пери впереди, все рассчитать и предусмотреть.

На очередном витке Пери поймала импульс и выскочила из воздушного потока в нужную сторону — и даже улыбнулась. В воздушных течениях она пока еще разбиралась неуверенно и радовалась удачному маневру.

Теперь ее отделяло от города несколько километров океана. Здесь, вдали от берега, ультрамариновое море было словно шаль в известковых узорах — все изукрашено запятыми, капельками, головастиками островов с длинными хвостами из белого песка. Пролетев на юг около часа, Пери вернулась к берегу: ей требовались силы, а над землей было больше теплых течений.

У самого берега высилась кособокая гора, на крутой дальней стороне совсем не было деревьев. Вот зараза! Это же гора Гримс, местные зовут ее Тучегонная, а значит, Пери пролетела меньше, чем рассчитывала. Получается, путь отнимет больше времени, чем планировала Пери, когда корпела над картами у Жанин. До лекарств она не понимала, как можно с первого раза запомнить все, что нужно, — а ведь все реки, горные кряжи, направления, ориентиры отчетливо запечатлелись у нее в памяти. Но сейчас по спине побежали мурашки от неуверенности. С навигацией все было хорошо — а вот время Пери рассчитала неверно; ничтожной точечкой висела она над золотыми просторами полей, а теперь — над океаном. Как только у нее хватило дерзости думать, будто она в силах пересечь весь континент?!

И океан, и пески были пустынны, и Пери снизилась до двухсот метров. Потом еще — до ста метров; море застилало глаза соляной голубизной и зеленью. Пери видела лишь блестящее мокрое покрывало песка, залитое зыбким слоем акварели, и нежно-голубые и белые пятна — отражение неба. Когда паришь над песчаными зеркалами, впадаешь в транс; Хьюго, убаюканный ритмом полета, давно уснул, но самой Пери приходилось быть настороже — в полете дремать нельзя. А ведь так было бы легче всего — бездумно пожирать пространство, отрешенно смотреть, как исчезают позади под крыльями леса, поля и холмы. Однако Пери сопротивлялась гипнозу дальнего полета: приходилось высматривать ориентиры, вроде горы Тучегонной, которая проплывала сейчас внизу, и опираться на основы навигации по небесным светилам, по звездам и солнцу, — эти знания пробудил в ней Хаос.

Потом белые, как соль, пески остались позади, и Пери дивилась тому, как резко выделяется изрезанная граница земли. Черта, отделяющая красные утесы от воды, была четкая, словно на карте. Ни размытых линий, ни постепенного отступления песков — континент здесь просто обрывался. Утес как будто рассекли вертикальным ударом, обнажив ржавые, серые, бежевые слои.

По краям и изломам кишели морские птицы, сверкали белые хохолки, рябили на скалах тени.

— Смотри, Хьюго, прямо как торт! Откусить бы кусочек!

Пери опустилась ниже края утеса. Летать в таких местах опаснее всего: ветер, натолкнувшись на отвесную стену, рвется вверх и ближе к гребню набирает огромную скорость, сбрасывая давление. Если влететь в зону повышенного давления, всерьез рискуешь, что ветер отбросит тебя обратно через утесы, где бушуют мощные вихри — летатели зовут их роторами. Надо держаться или очень высоко и в стороне, либо гораздо ниже края.

— Запомни, — втолковывал Хаос, — запомни, воздух — это жидкость, он и ведет себя как жидкость. Тебе надо понимать, где зона турбулентности, где возникают роторы. Для этого представь себе, что воздух течет, как река. Смотри, что попадается ей на пути, ну, например, цепочка острых камней под обрывом или просто бревно. Ветер обтекает препятствия в точности так же, как вода в реке бурлит возле валуна. В таких местах и возникают роторы.

Правда, снизиться и поймать термик тоже было бы хорошо; Пери хотела дать отдых крыльям, ей нужны были дополнительные силы на долгий полет. О, прекрасно, вот он, динамик, — сильное восходящее течение ниже гребня утеса, где ветер ударялся о склон и волей-неволей поднимался вверх и к тому же его подогревали скалы, на которые уже несколько часов светило яркое утреннее солнце.

Пери парила вдоль гребня, пока скалы не кончились; они становились все ниже и сошли на нет сразу после треугольного Акульего Зуба, и тогда Пери разрешила себе немного сбросить высоту и полетела зигзагами — теперь ей нужно было найти границу зоны конвергенции, где холодный воздух с моря сталкивался с нагретым с суши. Солнце стояло высоко, так что эта зона уже должна была образоваться. Да-да, вот она: Пери нащупала границу и заскользила по ней вдоль длинных изгибов прибрежного песка.

Подобные приемы были Пери в новинку; теории обращения с динамиками, термиками и зонами конвергенции Хаос учил ее еще в тренировочном центре, но до сих пор это были просто слова. В Городе Пери не приходилось летать подолгу, и опыта полета на воздушных течениях у нее не было. Надо было учиться на ходу.

Проснулся Хьюго. Пери дала ему воды и питательную пастилку, размятую в сладкую кашицу.

Что-то блеснуло — так ярко, что глазам стало больно. Пери выгнула шею и присмотрелась. В нескольких сотнях метров от берега, запутавшись в зеленых водорослях, притаились, понурив тяжелые головы, огромные существа.

— Это кладбище портовых кранов, Хьюго, — объяснила Пери. — Жуть берет, правда? Будто гигантские грустные кузнечики с поникшими головами. Видишь, солнце блестит на осколках стекла? Бедные старенькие краны. Мертвые краны.

— Ка-ка-ка, — ответил Хьюго. — Ка. Кани.

Пери опустила глаза, снова поглядела на море, всмотрелась в волны — быстрые, бурные, даже странно — под таким-то ясным небом. «Небо как газировка, — говаривал Хаос. — Представь себе это ощущение — чистое, искрящееся, щекочет крылья, шипит, опьяняет».

Она посмотрела в глубь континента — там должен быть Тючок, приземистая квадратная скала над мангровыми болотами. По Тючку можно будет сориентироваться, где дельта реки. Не может быть, чтобы она его просмотрела. Где же он? Значит, Пери летела медленнее, чем думала. Неужели у нее хватит духу на такой риск — свернуть от побережья и пролететь к верховьям реки? Если за ней погонятся, хватит ли у нее сил оторваться от преследователя — после нескольких часов полета?

Пери оглянулась. В небе, кроме нее, никого не было видно, даже птиц. Снизу доносился шорох прибоя, вода прибывала, поднялся полуденный прибрежный ветер, вздымавший буруны. На волнах играло белое кружево пены, песок поднимался со дна и окрашивал воду светло-коричневым.

«Здесь тебе не место», — сказала тогда Жанин. Да, это так, но найдется ли ей место в Городе, куда она должна вернуться? Ох, вряд ли! А ведь как было здорово, когда она приехала туда, уверенная, что это и есть ее настоящий дом, особенно когда она получила постоянный пропуск. Пери нащупала его под кожей. В городе ей место нашлось — и не где-нибудь, а в самом-самом лучшем доме на свете, у Питера. Просыпаться каждое утро в своей комнате на узкой белой кровати, пахнувшей лавандой, в чистой тихой комнате, залитой отраженным от моря светом — это было все равно что просыпаться в прекрасном сне.

Она прожила там всю беременность; Питер и Авис старательно прятали Пери от посторонних глаз, однако буквально тряслись над ней, особенно над ее здоровьем. «А теперь съешь вот это», — требовала Авис и взбивала в блендере очередное зеленое овощное пюре, и уговаривала Пери выкупаться в их бассейне, и укладывала ее поспать после обеда. Славная была жизнь. Пери с радостью нежилась в роскошном доме, любовалась подлинными полотнами Аль-Рахима и фотографиями Энди Сильвер по стенам, гладила потускневшее серебро на скульптуре птицы-филемона в саду, пробовала блюда, о которых раньше даже не слышала.

Пери жила в золотой клетке, несколько месяцев выходила за пределы дома и сада разве что на прием к врачу или — несколько раз — на ближайший пляж, а еще — на их с Питером секретные вылазки. Уделом запретной любви к Питеру стал сумеречный мир, яркий, как сон, и не имевший никакого отношения к остальной жизни.

Пери часто размышляла о страшноватых узах, что связывали ее с ними обоими — и с Питером, и с Авис. Они ее наняли, она жила в этом великолепном доме по их прихоти, не представляла себе, какие у нее права и есть ли они вообще — и все равно была связана с хозяевами самыми тесными узами, узами собственной плоти. Она носила их дитя. Кто еще был с ней связан, кроме родителей, которых она не знала? Жанин — нет. Бронте — уж точно нет. Ма Лену она, наверное, никогда больше не увидит.

В детской то и дело появлялись роскошные дорогие диковины, и Пери робко брала в руки игрушки, крутила изящный миниатюрный глобус и радовалась — ведь Хьюго будут так сильно любить. Значит, она делает благое дело: благодаря ей Хьюго родится здоровеньким, родители будут его холить и лелеять. А Пери получит крылья.

Пери прекрасно понимала, что на самом деле ухаживают не за ней, а за ребенком в ее утробе. И все равно оказалась не готова к тому, как резко переменилось отношение к ней, когда Хьюго появился на свет. Она еще не пришла в себя после родов, а уже превратилась в служанку, у которой не было ни минуты свободной. Никаких книг, никакого послеобеденного сна. Зеленое пюре ей по-прежнему полагалось, но теперь она была обязана делать его сама каждое утро. «Чтобы молока было вдоволь», — сьрого говорила Авис. Пери пришлось расплачиваться за роскошь и безделье — причем с процентами. Сладкая жизнь кончилась с первой схваткой.

Кроме того, переменились и ее чувства к Хьюго, и Пери отчаянно старалась это скрыть. Представлять себе, как счастливо он будет жить, пока он плавал внутри нее, недосягаемый и неуязвимый, — это одно. Теперь все изменилось: его крошечное тельце стало беззащитным перед всеми тяготами мира, и Пери должна была оберегать его, теперь он сосал ее грудь, теперь она ощущала его аромат, свежий, как воздух, теперь она просыпалась, не успевал он подать голос из детской, теперь она любовалась им, когда он спал в ее постели, завороженно разглядывала мятый бутончик его губ, которые даже во сне что-то посасывали, а его пьянящее дыхание дурманило ее — и так было гораздо тяжелее.

Теперь тишина и пустота, когда-то так чаровавшие Пери в особняке Питера, беспокоили ее: они означали, что Питера и Авис дома нет. Они были очень рады рождению ребенка, но из этого не следовало, что они работали и развлекались меньше обычного. Авис, очевидно, винила Пери в том, что та встала между ней и Хьюго. Поначалу Хьюго или ел, или спал. Пери прекрасно помнила, как Авис впервые попыталась убаюкать Хьюго, а тот выгнулся дугой. А потом бился и корчился, пока Авис, багровая от злости и стыда, не сунула его обратно Пери. «Хьюго, миленький, прошу тебя, — молила про себя Пери, — не надо еще сильнее все портить». А он, конечно, не послушался: едва Пери взяла его на руки, как он тут же уютно прижался к ней. Наверное, надо было тогда сразу понять, что ничем хорошим это не кончится. Ну и лицо стало у Авис. Она еще несколько раз пыталась поняньчить Хьюго, но чем дальше, тем больше нервничала, а Хьюго отчаянно протестовал. Чем лучше я училась обращаться с Хьюго, тем сильнее Авис меня ненавидела. Страшно подумать, что бы она сделала, если бы заподозрила, что ее муж тоже предпочитал меня!

Как трудно было скрывать любовь к Хьюго, набиравшую силу с каждым днем, и страх за него! Так что Пери было не обойтись без ежедневных отлучек в детский парк.

Детским парком — там никогда не бывало никого, кроме малышей с нянями, родители были вечно заняты, — назывался обнесенный оградой квадрат буйной зелени, очередная городская роскошь, которую няни в глаза не видели, пока не нанялись на работу в богатые семьи. Зеленая плодородная земля, которую заботливо поливали и возделывали только для того, чтобы там гуляли отпрыски сливок общества. В густой тени ветвей и прятались молоденькие няни, укачивая в колясках будущую золотую молодежь.

Среди этих девушек было только две кормилицы, одна из них — Пери. Другие няни с ними не разговаривали, но Пери с Луизой это не тревожило. Они садились под каким-нибудь деревом и болтали о том, как сделать, чтобы было больше молока, сколько раз в день они кормят, как они волнуются, когда малыша взвешивают. Оказывается, мало просто любить и оберегать ребенка. Пока они не начали кормить, то не подозревали, что отвечают еще и за рост и развитие своего подопечного.

Когда Луиза призналась Пери, что тоже сбежала в Город, Пери возликовала.

— Думаю, мне жилось даже хуже, чем тебе, — тихо проговорила Луиза. — По крайней мере, на тебя обычно не обращали внимания. А психи, которые стояли во главе нашей общины, были убеждены, что любое непослушание — знак, что в ребенке живет злой дух. И выбивали его из нас кусками толстого кабеля — представляешь, они носили их на шее, чтобы мы никогда про них не забывали! Понимаешь, они мучили нас, своих родных детей, и гордились этим — разве это нормально?!

— Боже мой, Луиза! — Пери взяла Луизу за руку.

— Бог тут ни при чем. А если при чем, я его ненавижу, — отозвалась Луиза.

Пери погладила ее по голове.

Когда они увиделись в парке на следующий день, Луиза подарила Пери серебряное колечко и показала такое же у себя на пальце.

— Ты моя сестра, — сказала она. — Навеки.

Навеки. Навеки продлилось недолго. Пери посмотрела на волны, на тот самый океан, который сомкнулся над Луизой, трепал ее труп, обдирал перья с крыльев. Крылья принесли Луизе смерть. А Пери — много горя.

Впереди показалось что-то непонятное. Пери прищурилась: под мерцающей поверхностью моря виднелись какие-то темные фигуры. В этом месте вода отгрызла большой кусок суши. Берег осыпался в море, почти весь песок смыло, оголились серые камни. Волны набегали на растрескавшуюся дорогу, которая упиралась прямо в океан.

— Что это такое, Хьюго?

Из воды торчали кривые палки. Мертвые пальмы. Надо же, устояли, несмотря на сильный прибой. Между мертвыми стволами там и сям торчали металлические шесты — даже выше пальм: фонарные столбы, только лампы давно разбиты. Под водой колыхались бурые прямоугольники, а вокруг — большие грязные пятна, словно растекшаяся тушь. А еще дальше в море вдавались длинные прямые дорожки с черными продольными полосками. Пери снизилась посмотреть. Все это тянулось без конца и края. Похоже, мертвые пальмы когда-то стояли вдоль набережной.

— Хьюго, это же был курорт! Жуть какая. Море его затопило. Коричневые прямоугольники — это крыши вилл, а там, вот погляди, там — купальная бухта, только теперь ее залило, завалило песком, она заросла водорослями. Ого-го, там, на дне, даже затонувшие машины! Черные полоски — разметка на водяных катальных горках. Как же устояли эти пальмы? Одна вон совсем скособочилась, корни у нее подмыло. Ой, Хьюго, я поняла, смотри, они посажены в цементных кадках, а теперь цемент растрескался!

Да, когда-то это был шикарный курорт. А теперь постройки, на которые ушло много миллионов долларов, оказались под водой. Неужели и дом Питера ждет такая же судьба и утес растрескается и сползет в жадные волны у подножия? Сюда пришла беда, пришел потоп, настал ад кромешный, и ничего нельзя было поделать.

Потом Пери пришлось задуматься о другом — она вгляделась в белые буруны и двинулась к берегу, нащупывая длинную невидимую грань, где встречались воздушные потоки. А, вот и он, Тючок, выглядывает из-за мангровых лесов — пышных темно-зеленых фестонов с серебристо-серо-голубой каймой прибоя по краю воды. До дельты оставалось не меньше часа полета. В небе кругом по-прежнему никого не было: Пери изогнулась и посмотрела. Зря этот Зак грозил погоней.

Беда приходит, когда совсем не ждешь, говаривала Ма Лена, и Пери на собственном опыте убедилась в ее правоте. Беда пришла. Сбылась заветная мечта Пери, она достигла цели, которой посвятила все свои помыслы и поступки, — и это погубило ее. Беду принесли крылья. Крылья стоили Пери работы и возлюбленного.

Все началось в тот миг, когда она проснулась в послеоперационной палате. Она ничего не понимала, не могла прийти в себя от потрясения — хуже, чем после родов. Ей пришлось добираться домой самостоятельно, и там она рухнула в постель, ощущая сложенные за спиной непривычные, чужеродные крылья. Пери лежала неподвижно, оглушенная, словно птица, ударившаяся о стекло, даже дышала с трудом, от лекарств ее рвало, и она в ужасе думала: «Что я натворила? Теперь ничего не исправишь!»

За бедняжкой Хьюго ухаживала другая девушка, а кормили его молоком, которое Пери сцедила перед операцией. Пери смертельно боялась, что ее уволят — она много дней пролежала придавленная грузом крыльев, истерзанные, онемевшие мышцы спины не могли их поднять, и Пери не решалась даже встать и поглядеть на себя в зеркало. Раньше она ни секунды не сомневалась, что крылья сделают ее прекрасной, — а теперь ей было страшно, что с огромными мертвыми придатками, приделанными к спине, она превратилась в чудовище.

Когда Пери наконец собралась с силами, встала с постели и снова начала ухаживать за Хьюго, Авис глядела на нее так, что Пери всерьез испугалась. Как же она сразу не сообразила, что теперь Авис возненавидит ее еще сильнее? Ведь Пери претендовала на то, что она ей ровня.

Когда Пери с трудом дотащилась до парка, вяло толкая перед собой коляску Хьюго, прочие няни и вовсе объявили ей бойкот. Повернулись спиной и ушли. А Луиза не перестала с ней разговаривать.

— Ты же моя сестра, — сказала она, но почему-то появлялась в парке все реже и реже.

А потом Пери с Хьюго остались одни. Она и раньше не особенно откровенничала с другими, но с кем-то все-таки общалась. Всегда можно было поговорить о детях, няни рассказывали забавные истории и давали друг другу советы, как облегчить свой каторжный труд. А у Пери были крылья — и из-за нее Хьюго тоже стал изгоем.

«С кем Хьюго играет?» — допытывалась Авис каждый раз, когда Пери попадалась ей на глаза. Авис беспокоилась, что Хьюго проводит так много времени без общения с другими детьми, это Пери понимала. Вскоре Авис сложила два и два и пришла к очевидному выводу — во всем виновата Пери, точнее, ее крылья. А Питер дал понять, что не согласен с Авис, и от этого стало только хуже. Питер полагал, что крылья Пери не отталкивают от Хьюго других детей, а придают ему, Питеру Чеширу, еще больше веса в обществе.

Эта небольшая супружеская размолвка обострилась во время праздника в честь того, что Хьюго получил летательское имя.

— Назовем его Гир, в честь ястреба Гира, — подслушала Пери радостный разговор Авис с подругой.

Пери участвовала в приготовлениях, украшала дом, помогала приглашенным официантам сервировать столы. Но как только появились гости, Пери выставили вон. На праздник позвали друзей и коллег Питера и Авис — целую шумную стаю в роскошных нарядах (Пери была уверена, что многих из них одевала сама Авис); все принесли подарки. Пери лежала в темноте в своей комнате и с наслаждением слушала музыку, смех и разговоры взрослых, — и вдруг поняла, что все эти звуки прекрасно ей знакомы, что они успокаивают ее. Пери села. Интересно, ее родители тоже созывали гостей? Ни на ферме, ни в Венеции она, конечно, ничего подобного не слышала.

Послышались шаги — кто-то шел к ней в комнату, и походка у него была тяжелее, чем у Авис. Пери поспешно поправила волосы, сердце у нее больно екнуло. Неужели Питер отважился прийти сюда, когда Авис дома?!

Питер вошел в комнату с Хьюго на руках; мальчик хныкал и совал в рот кулаки.

— Пора его покормить, — сказал Питер и сел на кровать; матрас прогнулся под его тяжестью. Пери взяла Хьюго, отчего-то смутившись, и приложила к груди. Питер смотрел на нее — в полумраке Пери не понимала, что выражает его лицо. С тех пор, как у Пери появились крылья, он еще ни разу не приближался к ней. Его присутствие, аромат его крыльев, тяжесть его тела на постели — у Пери голова шла кругом. Она так тосковала по Питеру, что стоило ему просто сесть рядом, и ее словно одурманили. Питер встал.

— Не уходите, — попросила Пери. — У меня для вас подарок.

Придерживая Хьюго одной рукой, она наклонилась, пошарила в тумбочке.

Протянула Питеру стеклянный шар с розой внутри, и Питер взял его.

— Спасибо.

Господи, какая я идиотка. Он же меня теперь возненавидит. Что он с ним будет делать, с этим стеклянным шаром?

— Вынеси Хьюго к гостям, когда он поест, — велел Питер на прощание.

Через двадцать минут Пери робко принесла Хьюго в гостиную, моргая от яркого света. Огляделась — где же Питер? — но он с большинством гостей вышел на широкую каменную террасу над морем. Низкий каменный поребрик был весь в огнях, и скалы и волны далеко внизу переливались яркими цветами — розовым, зеленым, бирюзовым.

— А, вот и ты, — сказал Питер; похоже, он захмелел и утратил бдительность. Даже не отправил Пери обратно в свою комнату, а вручил ей бокал шампанского. Пери потрясенно взяла бокал, держа Хьюго одной рукой. «Что вы делаете?!» — хотела спросить она, но пришлось вежливо улыбаться, пока Питер представлял ее столпившимся кругом гостям, которые изумленно глазели и на Хьюго, и на Пери — на диковину, крылатую няньку.

— Нет-нет, — говорил Питер высокой и очень худой женщине. — Конечно, то, что у нее есть крылья, совсем не опасно. Опасно было бы, если бы крыльев не было. Сами видите. Теперь она сможет как следует присматривать за Хьюго, будет рядом с ним, когда придет пора учиться летать.

На террасу стремительно прошагала Авис в наряде из золотого дождя, окутавшем ее с шеи до бедер; дождь мерцал и переливался, однако не открывал ничего лишнего. При каждом движении Авис струящееся золото вспыхивало изумрудами, рубинами, опалами. От него разливалось благоухание. «Интересно, — подумала Пери, — это настоящая ткань или какой-то обман зрения?» Она в жизни ничего подобного не видела.

Авис взяла Хьюго у Пери, чтобы похвастаться гостям. Пери нервно крутила на пальце серебряное колечко. Сейчас Хьюго должен быть сытым, довольным и сонным, но здесь столько музыки и огней, шумно, толпятся незнакомые люди, а ему пора спать — вдруг он испугается и заплачет? «Хьюго, будь умницей, Хьюго, будь веселеньким», — молила про себя Пери, но Хьюго, конечно, и не думал о вежливости и деликатности. Авис покачала его, пристроила себе на плечо, походила с ним — вроде все делает правильно, думала Пери, только у нее ничего правильно не получается, она ничего не умеет. Хьюго поначалу просто куксился, а потом весь покраснел и разревелся.

Тогда Авис грубо сунула Хьюго в руки Пери, и та бросилась с ним в детскую — где он мигом успокоился и через десять минут уже мирно спал.

Что было потом, Пери помнила нетвердо. Кажется, когда гости разошлись, она сидела в своей комнате и тряслась от страха, слушая, как Авис кричит на Питера, срываясь на визг, за то, что он якобы унизил ее перед друзьями. Что ответил Питер, Пери не разобрала, но Авис не унималась. Они не впервые ссорились из-за Пери, но этот скандал был хуже всех.

Знала бы Авис… После операции Питер ни разу не прикоснулся к Пери. Мало того что крылья бесили Авис — они еще и оттолкнули Питера.

Прошло месяца два после праздника, и в один прекрасный день на пороге Катон-Чеширов появилась Луиза — она спрашивала Пери и Хьюго. О чудо — у нее были крылья! Вот почему она перестала появляться в парке.

— Они решили завести Вайолет сестренку, — объяснила Луиза. — Крошку Эми.

Больше ничего объяснять не потребовалось.

С одной лишь оговоркой: Луиза выдала Пери страшную тайну — ей имплантировали устройство, которое позволяло следить за всеми ее перемещениями и ограничивало радиус полета.

— Электронный поводок. Может сбросить тебя с неба в любой момент. Они, конечно, сказали, что это для моей же безопасности. Взяли и вживили. — Луиза передернула плечами. — Сволочи, правда? А еще прикидываются верующими, совсем как те самодуры, с которыми я росла. А тебе хозяева ничего не говорили? Я бы на твоем месте проверила.

Зато у Пери теперь появилась настоящая подруга, было с кем полетать в редкие свободные часы. Пери с Луизой обменивались впечатлениями о странной новой жизни, однако никогда не заговаривали о том, во сколько обошлись им крылья. До тех пор, пока однажды Луиза не пожаловалась:

— Я видела одну девушку из нашей общины. Вот уж не думала, что когда-нибудь с ней встречусь. Она беременна. Работает в летательской семье — как ты. Как я. Я хотела с ней поговорить, но она ни слова мне не сказала. Притворилась, будто не знает меня. Дерганая, просто ужас. Ой, Пери, я так расстроилась! Думала, в жизни не увижу никого из той дыры…

А через две недели вызвала Пери на разговор над Соленой бухтой — и голос у нее срывался от волнения. Сказала, у нее для Пери новости. Важные.

В лицо Пери ударил холод, и она опомнилась. Поднялся ветер. На границе встречных потоков стало неспокойно, и Пери решила, что лучше немного набрать высоту. Она потрясла головой — глаза защипало от слез. Ей и раньше было некогда оплакивать Луизу, и едва ли стоило предаваться горю теперь, в самом начале долгого перелета. И вообще Пери слишком увлеклась воспоминаниями о двух годах в Городе и несколько отклонилась от курса. Она провела в воздухе несколько часов и начала уставать — и чувствовала себя маленькой-маленькой над переменчивым вековечным морем. К этому времени Пери рассчитывала отлететь дальше к югу от Тючка, вскоре должна была показаться дельта реки. Если Пери сделает этот ход и переступит черту, то станет очередным нелегальным эмигрантом. Это ее совсем не радовало — имеет ли она право обрекать Хьюго на подобную жизнь? А вдруг — чего не бывает! — до Питера с Авис дойдет, что ее побег — крайняя мера, и они опомнятся? Ведь Хьюго — их сын. Вдруг они наконец-то это поймут, поймут, что скучают по нему, поймут, что на самом деле любят его таким, какой он есть. Неужели их сейчас не мучает совесть?! Может, Пери поступила правильно?

Да, пора вернуть Хьюго родителям.

При мысли о том, что не придется сворачивать у дельты, не нужно улетать от Хищника, Пери с головы до ног окатила теплая волна облегчения. Ведь гораздо проще полететь дальше, вернуться в Город — единственное место на свете, которое стало домом для них с Хьюго.

Теперь в городе был еще и Зак — Зак, обещавший ей помочь. Он стал новым слагаемым в ее задаче: если он выяснит, что случилось с Луизой, то защитит и ее, Пери. Ведь Питер не убивал Луизу — и меня не убьет, если я верну Хьюго. Наверное, не убьет…

Пери вспомнила все свои свидания с Питером — с каждым разом все опаснее и опаснее. Как он уложил ее на самый край крыши — так высоко она еще никогда не бывала, — и навалился сверху, и не давал пошевелиться. Правда, она пришла туда по доброй воле — да, пожалуй, хотя она помнила, как крепко держал ее Питер за плечо, пока они поднимались в лифте, и как она не знала, что он с ней сделает, и не решалась спросить, и сама не представляла себе, на что надеется, чего боится, чего сама от него хочет.

Той ночью она чуть с ума не сошла: Питер провел ее по балкам своего недостроенного небоскреба, а потом уложил так, что голова свешивалась в бездну, и внизу, далеко-далеко, мелькали и двигались огоньки, и сверкающие городские небоскребы высились вокруг, перевернутые, словно подвешенные к небу, и ветер хлестал по лицу и шее, и Питер проговорил — «Не бойся, я не дам тебе упасть», — и голос у него, обычно такой мягкий, был сиплым от страсти, но Пери, конечно, боялась, в этом-то все и дело, и страх не унялся, даже когда Питер обнял ее и окутал крыльями, теплыми, гладкими, обдал ее сандаловым запахом кожи и пряным ароматом перьев, и вошел в нее, и еще раз, и еще, словно ему все было мало и близости, и глубины.

Пери плакала от страха и наслаждения, не могла отличить одно от другого, потому что еще не знала такого сильного чувства — все ее тело звенело, будто под током. Мало-помалу Пери поверила в силу Питера, чуть-чуть расслабилась — и только тогда ощутила, как это прекрасно, когда их с Питером обдувает теплый воздух, а снизу пузырьками поднимаются приглушенные звуки и огни Города.

— Я люблю тебя… — выдохнула она ему в плечо, тихо-тихо, чтобы он не слышал.

Они никогда не говорили о том, что произошло между ними той первой ночью. Однако у них появилась общая тайна.

Раз-другой в месяц Питер без предупреждения брал ее куда-нибудь в незнакомое место — то на какую-нибудь свою стройку, то на утес над морем, то на мост. И каждый раз Пери все ему позволяла, доверяла ему свою жизнь. После каждого свидания она несколько дней не чуяла под собой ног от счастья. Тем страшнее было Пери, когда он овладевал ей прямо дома, в собственной постели — и с каждым свиданием рисковал все больше.

— Лапочка, какая же это любовь? — протянула Луиза, когда Пери выдала ей свою тайну: надо же было кому-то рассказать. — Это адреналин.

Пери было все равно. Она опьянела от собственного могущества. Пери даже мечтать не смела, чтобы такой опытный, влиятельный, сдержанный человек, летатель-аристократ, на которого пол-Города смотрели снизу вверх, потерял от нее голову, показал ей, что чувствует, как есть, без оглядки, без брони. Она, Пери Альмонд, видела такого Питера Чешира, какого не знал никто.

Пери впервые в жизни ощутила страсть — и понимала, что не в силах ей сопротивляться и отдаст за Питера жизнь. Оставалось надеяться, что до этого не дойдет.

Дыши в ритме полета. Надо нащупать ритм, который донесет ее до самого города и заодно очистит голову от лишних мыслей. Ничего не выйдет: как всегда во время полета, Пери жадно впитывала образы моря и неба, ощущение ветра и солнца на крыльях, и на нее наваливались воспоминания, страхи и надежды. Больше ей негде и некогда было думать — только здесь, в вышине, в полете.

Воздух над океаном раскололся на хлесткие холодные потоки, небо твердело на глазах. Вода внизу тоже стала иной, прозрачная утренняя зелень и глубокая полуденная синева прилива подернулись растекавшимися в воде ржавыми тучами. Это был не песок. Это были обломанные ветки и острова плавучего мусора. Должно быть, все это нанесло из дельты. Пери взмыла выше, но реку по-прежнему не было видно — только расползалось темное пятно там, где она извергала в море накопившуюся грязь. Вот и все, Пери перелетит за дельту. Пути назад не будет. Пери покрутила колечко на пальце — еще и еще. Она сдержит слово и вернет Хьюго.

С юго-запада налетел сильный ветер, ударил Пери в лицо и в правый бок. Он толкал ее от земли, далеко в море. Если он еще усилится, Пери не сможет лететь против него.

Она оглядела облако, простиравшееся над головой и правее, — что еще готовит погода им с Хьюго? Странное оно было, это облако. Несколько сотен метров в высоту и быстро темнеет, застилая косые лучи послеполуденного солнца. Слишком оно высокое. Вот в чем дело. Кучевые облака при хорошей погоде не бывают такие высокие. Хуже того — оно не одно. Облако впереди входило в длинную череду башен, которые на юго-западе смыкались вдоль горизонта в сплошную стену. Прекрасные кучевые облака обернулись густыми грозовыми тучами и слились в черную гряду. В грозовой фронт.

Как же Пери не заметила, что происходит с облаками? Забыла главное правило полета! «Будь настороже». Хаос говорил ей — не летай, когда голова забита посторонними мыслями. Будь настороже. А она — она, наоборот, увлеклась воспоминаниями, восторгами, тревогами и планами. Конечно, тревожиться было о чем.

Небо вскипело, превратилось в огромный котел бурлящего свинца. Темного, с трескучими огнями.

Пери посмотрела на землю. Надо спускаться, спасаться от ветра, найти, где переждать грозу... но тут она увидела — его.

Крылья затрепетали от ужаса, Пери с усилием вернулась в ровный ритм полета. Далеко позади, немного справа, со стороны земли прямо к Пери, к морю, мчалась черная точка. Ворон. Да-да, конечно, ворон. Кто же еще. Только зачем ворону гнаться за ней над морем в грозу?

Пери снова оглядела облака, темнеющий грозовой фронт впереди — он заметно придвинулся. Лететь туда нельзя ни в коем случае. Пери вся похолодела от страха. «Взлет — дело добровольное. Посадка — принудительное».

Грозовой фронт — самое опасное, что только может быть в воздухе. Ветер возле него достигает немыслимой силы. В лучшем случае грозовой фронт сулил скверную погоду, но тучи впереди громоздились и расширялись кверху в виде наковальни — характерный признак так называемой сверхъячейки, опаснейшего шторма с вращающимися циклоническими восходящими течениями.

Когда Пери снова обернулась, черная точка стала больше и нацелилась прямо на нее. Таких крупных птиц не бывает. Это мог быть только он. Тот самый Хищник, о котором предупреждал Зак, тот самый Хищник, которого она высматривала весь день. Вот он, Хищник Питера, — ему так важно выследить ее, что он летит за ней прямо в грозу. Господи. Как же объяснить ему, что она и в самом деле собирается вернуть Хьюго?! А может быть, им это вообще неважно, может быть, они просто хотят от нее избавиться — раз и навсегда. Хищник отнимет Хьюго и убьет ее — над морем, вдали от любопытных глаз обитателей суши.

Раньше Пери старалась побольше парить в экономном режиме, чтобы сберечь силы. Теперь ветер толкал ее назад, дышать стало трудно, приходилось работать крыльями изо всех сил, иначе можно было сбиться с курса на юг. Мышцы крыльев и спины заболели. Пери и так уже пробыла в воздухе несколько часов, крылья уже не выдерживали дополнительного напряжения, которого требовала от них Пери. Скоро они совсем откажут. Если бы дело было только в грозе, можно было бы свернуть на сушу и либо обогнать грозовой фронт, либо найти укрытие и пересидеть бурю. Но сейчас ее преследует Хищник — и поступать так опасно, даже если бы это было физически возможно.

Пери сосредоточилась, заставила себя разогнаться до предельной скорости и мчаться вперед.

Что же мне делать? Покориться Хищнику, отдать ему Хьюго по доброй воле? Это лучше, чем погибнуть вместе с малышом в грозу. Только Хищник не станет ждать, когда я отдам ему Хьюго. Если он меня догонит, то убьет, утопит в море. Меня никогда не найдут. Проще простого — гораздо проще, чем оставить меня в живых. От меня живой им одни неприятности, за последние несколько дней я это доказала, так ведь? Труп Луизы перекатывается в волнах прибоя. Отличный план. Только вот тучи некстати нагромоздились. Такого никто не предусмотрел.

Видимость падала с каждой секундой, небо темнело, ветер швырял Пери в лицо капли воды. Пери не понимала, что это — дождь или брызги, сорванные ветром с поверхности бушующего внизу моря. Она помотала головой, убрала с лица мокрые волосы. Кругом ревел буйный ветер, грохотали волны — как тут сосредоточиться?!

Хьюго плакал, Пери обхватила его руками:

— Ничего-ничего, не волнуйся, птенчик!

Визг ветра заглушил ее.

Да, Хищнику сейчас трудно следить за ней. Погода ему не подчиняется — в этом смысле они с Пери ровня. Даже если Пери рискнет жизнью, чтобы отдать Хьюго Хищнику, это в любом случае будет опасно. И ей, и Хищнику сейчас надо думать, как уберечься от гибели. Главное — держаться подальше от туч. Если залететь в тучу, невозможно будет держать крылья на одном уровне — того и гляди войдешь в штопор, а когда это поймешь, спасаться будет поздно — даже дернуться не успеешь.

Пери решила пожертвовать остатками сил и пробиться еще выше, хотя в такой темноте поди разбери, на двадцать метров взлетел или на все пятьдесят. Чем выше окажешься, тем дальше будут нисходящие течения и тем меньше риска, что тебя вожмет в землю. «Ты упадешь». Но перелететь грозу поверху невозможно. Так им не спастись. Грозовые тучи — самые высокие из всех облаков, они бывают даже выше двенадцати километров.

Пери оглянулась через плечо — и в ужасе обнаружила большой черный силуэт, подсвеченный лучами солнца, которые еще пробивались к поверхности моря сквозь прорехи в облаках; Хищника от нее отделяло расстояние примерно в километр. Боже мой, он не отстает от меня даже в бурю! Совсем с ума сошел?!

Пери мрачно рванулась вперед, собрав все силы. Обогнуть грозовой фронт уже не получится. Придется взглянуть в лицо своему главному страху. Главному страху любого летателя.

Гроза грохотала так, что уши закладывало.

Я лечу на грозу.

Вслепую.

Пери плохо следила за морем и небом — и поплатится за это. Если бы только можно было приземлиться, найти убежище для Хьюго, — тогда неважно, что будет с ней самой. Но снижаться было нельзя. Снизиться — значит упустить воздушное течение, упустить последнюю возможность для маневра. Ее будет носить туда-сюда, словно соломинку. В Панданусе Пери видела, как сильный ветер швыряет в воздухе птиц. Куда они прятались от него? Может быть, и никуда. Птицы часто погибали в бурю, и Пери потом находила их искалеченные тельца вдоль полосы прилива.

Ветер бушевал все сильнее. Это было страшнее, чем когда тебя накрывает большой волной. Да, летать сродни катанию на волнах — только таких волн в море не бывает: их с Хьюго то подбрасывало вверх на пятьдесят метров, то швыряло на сотню метров в сторону. Неудивительно, что их так болтало. Термики вдоль грозового фронта, которые взбивали эту темную пену, достигают пятидесяти узлов* /Один метеорологический узел равен 0,5 м/с или 1,8 км/ч (1 морская миля в час)/, а то и больше.

Раньше Хьюго заходился криком, буря срывала слезы с его лица, но теперь он притих от ужаса — а может быть, ему было трудно дышать на таком ветру.

Перед ними высилась туча размерами, наверное, с небоскреб. Или с гору. Поди разберись — в небе сравнивать не с чем. Молнии били все ближе. Гром рокотал так, что Пери обезумела от страха — гроза гудела громче любого прибоя, как будто обваливалась целая стена: «Воздух — это жидкость», — говорил Хаос, и эта жидкость рушилась с оглушительным грохотом. Все кругом трещало, пылало, разлеталось на куски.

Молнии били совсем рядом, небо раскалывалось, словно в космосе зияла трещина до самого солнца, Пери невольно зажмурилась — и все равно свет сквозь веки обжигал глаза, и когда ей удалось их открыть, все кругом почернело: молния ослепила ее. Потом зрение вернулось, но в полумраке плавали какие-то искры и пятна. «Сейчас ударит еще ближе — и нам конец!»

Молния шутила с глазами скверные шутки. Пери была уверена, что при последней вспышке что-то увидела. Два каких-то пятна. Больших и черных. С крыльями. Не может же быть, чтобы за ней гнались сразу два Хищника! Откуда? Они что, следили за ней от самой фермы Жанин?! Нет! Наверняка глаза ее обманывают. Это пятна после той ослепительной вспышки. Ну вот, теперь они повсюду. Целый рой черных фигур. Опять вспышка. Нет, никого.

Порыв ветра с силой ударил Пери в грудь, швырнул их через все небо, смял ей крылья, не давал дышать. Пери закрутило в воздухе, словно беспомощного мотылька. Она не понимала, куда летит, не знала, удастся ли ей отчаянными усилиями вытянуть их с Хьюго из адской круговерти — хотя бы на метр. Не исключено, что ветер просто закружил Пери — будто веточку по краю небесного водоворота.

Только что небо было темно-серое с прожилками желтого света — а теперь совсем почернело и освещалось только молниями, сверкавшими над просторами океана, где хлестал дождь. Пери еще не попала в ливень, но он надвигался — и она понимала, что дождь ее прикончит. Она не намазала крылья маслом для длинных перелетов над морем. Вода скатится с крыльев, но не вся — и перья намокнут и потянут ее вниз.

Дождь лил стеной, словно череда небесных водопадов. Ветер взметал струи все выше и выше, а потом низвергал в ревущую бездну. Пери не могла разобраться, на какой высоте летит. Ливень настиг ее, колючий, ледяной. Да это и были льдинки, градины, они молотили Пери и Хьюго, били, кусали. Пери подбросило еще выше, где воздух был холоднее, и они очутились в эпицентре града — под бомбежкой ледяных шаров с грецкий орех величиной, которые так и обрушились на них. Пери почувствовала, как над локтем растеклось горячее пятно. Кровь — это градина рассекла кожу.

Пери в панике обхватила Хьюго руками. Шапочку с него давно сдуло. Он совсем окоченел, того и гляди замерзнет насмерть!

Силы покидали ее. Сколько они уже бьются с грозой? Сопротивляться буре бессмысленно: иногда порывы ветра швыряли Пери то вверх, то в стороны и пока что поддерживали в воздухе. Но нельзя же рассчитывать, что буря не даст упасть. Некогда думать о том, чтобы держать крылья ровно: нужно сосредоточиться только на том, чтобы не сбрасывать высоту, а когда ветер позволит, продвигаться вперед. Исхлестанные градом крылья ныли, мышцы совсем разболелись от усталости.

Пери изо всех сил растирала Хьюго, старалась его согреть. Задрала футболку от своего костюма-изолята, натянула на голову Хьюго, чтобы он грелся от ее кожи. Становилось все холоднее.

Прогремел гром, раскатился вокруг. Гул накрыл их в темноте, отдался в костях. Пери показалось, что все ее тело, все внутренности превратились в желе от вибрации. Как только ей удается не потерять сознание?

Крылья у нее онемели, и Пери собралась с силами для последнего рывка. Резервы у нее были на исходе. Если сейчас не удастся выбраться из бури, им с Хьюго конец.

Ей вспомнилась плоская шуточка Хаоса: «Как называется летатель, который не знает прогноза погоды? Летатель, который не продумал план полета?» Словом, летатель, не сделавший чего-то из длинного списка всего того, что Хаос считал необходимым. Ответ всегда был один и тот же: «Покойничек. Ха-ха-ха».

Очередной порыв ветра бросил их в сторону и закрутил. Время остановилось. «Не двигайся. Ты упадешь». Пери не знала, долго ли вертела их буря на сей раз — ветер поднимал их все выше и выше.

А потом швырнул вниз.

Сил не осталось. Их высосал холод, выжег ветер. «Ты упадешь». Теперь как ни старайся — все напрасно. «Упадешь». Единственное, что держало их в воздухе — ее стремление спасти Хьюго. Долго ли? Целый ледниковый период. Значит, мало. Мало она старалась.

Что-то побежало по щеке. Вода — но не ледяной дождь.

Прости меня, Хьюго.

Пери не знала, шепнула она это или прокричала или просто подумала — они летели во мрак.

Грохочущая стена ночи воздвигается над головой, рвется вверх — мощнее скорого поезда.

Коснуться воронки вертящейся тьмы — верная смерть, а теперь она захватила их и взметнула вверх — беспомощных, легких, словно сухие листья.

Они летят все выше и выше, мчатся сквозь ветер и черноту, и Пери не в силах вдохнуть и ничего не слышит — и вот они пробили стену циклона в самом сердце бури.

Кислород кончается, температура падает.

По спирали в черноту. Глаза колет от звездного света.

Лед окутывает тело. Пери теряет сознание — а их все тащит вверх, быстрее, быстрее. Тьма застилает глаза — и мелькает отрешенная мысль: как странно. Я погибну, потому что упала вверх.

Хьюго, прости меня. Хьюго…

Ночь с ревом взвивается ввысь, небо приближается, звезды мчатся мимо и рушатся в бездну, на один сверкающий миг их выбрасывает над облаком — так высоко, что Пери успевает заметить сияющую дугу — край земли.

И снова падает в черноту.

На предельной скорости.

Триста километров в час. Девяносто метров в секунду.

Оказывается, упасть можно и с крыльями.

Весь мир — сплошной ветер, и ливень, и гром.

Глава двенадцатая

Без вести пропавшие

В глаза мне бьет ослепительный свет, такой яркий, что я щурюсь и смаргиваю слезы. Расплывчато колышется зеленое марево. Затем словно невидимая рука поворачивает винт фокусировки, и я вижу поляну посреди зеленого леса, залитую солнечным светом и усеянную белыми цветами. Лили протягивает мне бокал вина, берет за руку и мы идем вдвоем по тропинке в чащу леса. Все прекрасно, но в солнечном сиянии моего безмятежного счастья темнеет пятнышко тревоги. Я что-то позабыл, что-то очень важное. Лили указывает вверх и я смотрю в небо. У нас над головой кружат два орла. Впервые вижу живых орлов, да еще так близко, и меня переполняет восторг. Они плавно помавают крыльями и парят на ветру, и я вижу, что кончики крыльев у них бахромчатые, и крупные маховые перья напоминают человеческие пальцы. Мы идем с Лили по тропинке и уже вступаем под сень деревьев, как вдруг путь нам преграждает изгородь из колючей проволоки. Лили шла впереди меня, но, едва завидев изгородь, она обратилась в бегство, и я уже готов пуститься за ней вдогонку, однако оглядываюсь и краем глаза замечаю нечто темное, большое, запутавшееся в проволоке. Подхожу ближе. Это один из тех двух орлов, он распят вниз головой и крылья его приколочены к ограде. Земля уходит у меня из-под ног, потому что вместо орлиной головы я вижу белый лунный диск. Но крылья у орла еще слабо подергиваются. Я отворачиваюсь, я не хочу всматриваться в луну, я знаю, что увижу вместо луны, если присмотрюсь. Шею у меня сводит судорогой, мышцы немеют, и все-таки я против своей воли поворачиваю голову. Белая луна — это лицо Тома. И тогда я просыпаюсь.

Уже наступил четверг, правда, еше только два часа ночи. Хотя я и привык мало спать, но даже для меня это недосып. Первым делом хватаюсь за инфокарту. Ничего нового, я уже раз двести проверил экран, прежде чем уснуть, — сигнал потерян. Я твердил себе, мол, беспокоиться не о чем, может, Пери еще вернется. Однако меня терзал неотступный утробный ужас, рвался изнутри, словно зверь из капкана. Хьюго никак не мог потерять маячок, я прикрепил его надежно, и, похоже, события пошли наихудшим путем: с Пери и Хьюго приключилась какая-то беда. А виноват в ней я. Именно я и никто другой, потому что я отправился на Окраины, меня выслеживал Хищник и я навел его на Пери!

Теперь даже задремать и то не было никакой надежды. Я не мог спать и лежал, таращась в темноту, терзаясь от рези в глазах, усилием воли запрещая себе даже прикасаться к инфокарте — чтобы не проверять ежесекундно, есть ли сигнал. И от Уилсона тоже никаких весточек, ни гу-гу. А ведь ему уже пора бы со мной связаться. Ау, отшельник, что стряслось?

Хуже, чем бессонница и тревога в два часа ночи, — только бессонница и тревога в три часа ночи, а время неумолимо ползло к трем. В четыре, по крайней мере, можно сказать себе «да я просто встал пораньше» и встать. Но в три часа совершенно невозможно притвориться, что ты ранняя пташка. В три часа ночи ты лежишь, словно одинокий путник в пустыне, словно рыба, выброшенная на берег, хватаешь ртом воздух, мучаешься от неотвязных мыслей о том, как страшно жить, и понимаешь — уцелеть, не спятить, жить дальше удастся только если отбросишь эти мысли.

Я поморгал. В глаза будто песку насыпали, спину ломило. Лучше не думать о прочих немощах, которые еще готовит мне возраст. Тома рядом не было, и его отсутствие саднило, как застарелая рана. Я растравлял себе душу, припоминая все промахи, которые накопились на моем счету за годы отцовства. Тут было все, что обыкновенно мучает родителей. Я считал себя плохим отцом, потому что уделял Тому мало внимания и ласки — так мне казалось. И ежедневно совершал какие-то мелкие предательства, без которых не обходится и в самой любящей семье. И еше потому, что иногда ругал его, а резкое слово все равно что удар по детской щеке. Но больше всего я корил себя за вечную спешку и раздражительность. За то, что не ценил неиссякаемую любовь Тома. У меня не хватало времени и терпения просто побыть рядом с ним подольше, просто посидеть рядом, любуясь совершенством его личика, изгибом ресниц, разрезом зеленых глаз. Я всегда куда-то спешил, я всегда был слишком взрослым, слишком занятым, работал, готовил, читал, делал что-нибудь еще. А просто побыть с Томом мне было некогда. Да, сейчас я ему нужен, необходим, сейчас я ему лучший друг, а что будет потом? Когда он подрастет, ему станет не до меня, мы поменяемся ролями. Я уже сейчас твердо знаю, что именно так оно и будет, я еще способен что-то изменить, пока не слишком поздно, но мне все равно некогда — не найти времени, чтобы наобщаться с ним вдосталь, про запас.

Я не выдержал, зажег лампу у постели и вытащил из тумбочки записочки Пери для Хьюго. Эти клочки я уже зачитал чуть ли не до дыр, тщетно ища в них ключ к разгадке.

Милый мой Хьюго,

Самой первой и любимой твоей игрушкой был попугай — красно-синий, с гибкими лапами. Ты засовывал их себе в рот. Попугая можно было тискать или трясти и тогда он или шуршал как бумага или звенел колокольчиком. Я пишу это, потому что хочу напомнить тебе, пока мы не забыли. Пока я сама не забыла.

Отложив записки, я погасил свет. Перевернул подушку, прижался лицом к прохладной поверхности. Лоб горел. В считанные минуты подушка снова накалилась. Я стукнул по ней кулаком и со стоном лег на бок.

А когда проснулся снова, была уже половина пятого. Я лежал и припоминал параграф закона, который недавно перечитывал. Закон о защите прав летателей и бескрылых — в равной мере. Согласно этому закону, запрещалось строительство любых зданий и сооружений, которые недоступны для бескрылых. Таких, которые ставят бескрылых в положение ущербных и требуют особых приспособлений, чтобы попасть внутрь. Закон этот устаревал и терял силу прямо на глазах, он растворялся, словно крупинка соли, брошенная в океан, а океанские волны уже захлестывали нас с головой. Будущее надвигалось неумолимо.

«…Летатели не уживаются с бескрылыми: у нас клаустрофобия, у них головокружение», — вспомнились мне слова Чешира.

Поверх этого голоса у меня в голове наслоился другой, голос Хенрика, суховатый и размеренный. Говорил он то же, что и всегда за работой: «Если на твоей стороне только закон, а больше никакой поддержки, значит, приятель, ты крепко влип».

В пять утра я сдался, встал и вывел Плюша на прогулку. Пробежек мы больше не устраивали: львы не любители бегать. Да и когда-то травмированное правое колено упорно ныло, что к пробежке не готово. Поэтому мы с Плюшем часа два прогуливались по тихим улочкам неподалеку от дома. Мимо скользили женщины, которые спозаранку торопились в храмы со своими подношениями. На ходу я напряженно размышлял: «Может, позвонить Хенрику прямо сейчас?» Передо мной встал мучительный, неразрешимый выбор. Положим, я передам дело полиции, а вдруг Пери все-таки объявится в условленное время? Тогда все пойдет прахом, и не только для меня — для нее тоже. Чешир будет в ярости, а ведь, возможно, скрытничая, утаивая истину, он пытался защитить не только себя, но и Пери. Но с другой стороны, если сигнал пропал и это значит, что Пери с Хьюго в беде, тянуть нельзя — надо бежать в полицию, а то я потом себе никогда не прощу.

Я то и дело поглядывал в утреннее небо. Нет, никаких черных точек там не кружило. Впрочем, над нашим районом летатели появляются крайне редко. Удивительно, но я ни разу не споткнулся, хотя местные торговцы уже начали выкладывать свой товар — цветы, овощи, фрукты, — кто на перекрестках, кто на ступенях магазинов. Я автоматически переступал яркие россыпи и шел своей дорогой. Постепенно улицы заполнялись народом, уже гудели и звенели, проносясь мимо, мопеды и велосипеды. Всадники махали нам, окликали Плюша, но тот важно шествовал, время от времени останавливался понюхать товары, разложенные на земле. Вот он повел чутким ухом, заслышав сквозь городской гул птичий голосок. Говорящий попугайчик раскачивался на жердочке в клетке, которая украшала чью-то веранду. «Привет! — протрещала птица нам вслед. — Привет! Ни гроша. Ни гроша. Все хорошо. Привет!» Плюш двинулся дальше, высоко поднимая лапы и ловко избегая грязных луж.

Ближе к перекрестку Восьмидесятой улицы Плюш вдруг натянул поводок и со всей силы поволок меня вперед — к очередному лотку, с которого торговали съестными припасами. Что это он? Боковым зрением я успел заметить, как мимо нас пронеслось нечто черное, блестящее, крылатое. У меня захолонуло в груди. Здоровенная черная птица уселась на мешок с мусором и принялась потрошить его острым изогнутым клювом. «Карр! Карр! Карр!» — хрипло каркнула она. Ворон, да какой здоровенный! Плюш благоразумно обошел его стороной, и правильно сделал: таким клювом, как у этого ворона, хорошо глаза выклевывать.

Солнце поднялось выше, утренняя прохлада сменилась жарой. В воздухе разносились ароматы жареного бекона с манго. Я купил порцию и принялся завтракать на ходу, скармливая кусочки и Плюшу. Тут в кармане у меня зажужжала инфокарта, и я лишь чудом не уронил ее в сточную канаву, пока поспешно доставал жирными от соуса пальцами.

Звонила Лили.

«Привет», — упавшим голосом сказал я. В глазах потемнело, сердце колотилось как бешеное. Мне казалось, я вот-вот упаду в обморок от недосыпа и тревоги.

В палисаднике у самого дома я остановился и полез в карман за ключами. Потом машинально глянул в небо — это уже вошло у меня в привычку, а поди отучись, когда такие дела творятся. Глянул — и замер. Меня будто льдом сковало. И вправду стало холодно.

Там, в вышине, кружило нечто темное и крылатое.

Очень высоко.

Не ворон.

Проклятье. Этого только не хватало.

«Брось, Зак, — строго сказал я себе, — хорош паниковать. Тебе только кажется, будто в ваши края летатели и не заглядывают — ты просто раньше не обращал внимания. Редко смотришь в небо. Сам же об этом задумывался, или уже забыл?»

Я встряхнулся, поспешно отпер дверь, впустил Плюша, накормил его, заварил чай. Лили сообщила, что записала Тома на подготовительные тесты и сканирование. Если он пройдет все это успешно, то получит допуск к медицинским процедурам и тогда превращение сможет начать уже на следующей неделе. Лили — она такая, даром времени терять не любит. Если уж она решила действовать, только держись. Едва станут известны результаты тестов, от меня она потребует официальное согласие на процедуры. Я сообщил ей, что потолковал с Руоконен и сильно сомневаюсь, стоит ли… но Лили даже не дала мне договорить и, похоже, не услышала — снова завела о процедурах. Я понял лишь одно: если я намерен протестовать всерьез, начинать надо как можно скорее.

Я глубоко вздохнул, потер недавнюю ссадину на щеке. В небе уже глухо погромыхивало и вскоре по земле забарабанили крупные капли дождя, а потом хлынуло как из ведра. Я едва успел вбежать в дом. Такое выдалось лето — что ни день, то ливень с грозами. Вода струилась по оконному стеклу, так что манговые деревья и улица за окном причудливо исказились. Сточные канавы мгновенно переполнились, вода ручьями потекла по тротуару и мостовой. А сколько мы с Витторио бились,чтобы домоуправ нашего жилого комплекса прочистил канавы!

Пришла беда — отворяй ворота, как говаривала моя матушка. Пери с Хьюго пропали, словно дождем смыло. Времени у меня в обрез, в субботу утром нужно предъявить Чеширу хоть какой-то результат. Но сегодня придется заняться компроматом, который заказал Санил. К субботе Чешир начнет меня когтить и спрашивать, где Хьюго и какие новости. Значит, к субботе надо заготовить ответ.

И в довершение всего у меня ровно неделя на то, чтобы решить: быть моему сыну летателем или нет.

Я свирепо воззился на черную плесень, которая расползалась по потолку. Влажность у нас высокая, погода сырая, а в домоуправлении — одни бездельники, вот что. Дом разваливается на глазах. И Тадж погиб, не вернуть — исчез, как не бывало, а ведь он был мне единственным напарником. «Силы хаоса ополчились против нас, Плюш», — мрачно сообщил я льву. Плюш лениво посмотрел на меня, растянулся на пыльном полу и принялся вылизываться.

В этот самый миг и позвонил Хенрик.

— Кое-что я для тебя сделал, — не поздоровавшись, сказал он. — Послал запрос в Управление по делам семьи, — узнать, нет ли у них досье на твою Луизу Перрос. Мне бы и в голову не пришло, но ты же сам говорил, Управление в этом деле тоже припутано. А Альмонд у нас пока единственная ниточка к Перрос.

— Это ты хорошо придумал, с запасом, — ответил я.

— Всегда так делаю, когда речь идет об убийстве, — отозвался Хенрик. — Если в кадре труп, надо копать поглубже и пошире, такое у меня правило. Когда-нибудь меня на этом заловят и перестанут повышать по службе, а придавят, как клопа. В общем, Зак, жду не дождусь свидетельских показаний от твоей Альмонд.

Вот черт! Пери ведь нужна мне еще и поэтому — я обещал ее показания Хенрику.

— С чего ты взял, что в кадре труп, а? — спросил я. — Твои ребята ведь ничего не нашли?

— Нутром чую. И потом, мы частенько возвращаемся и проверяем по второму разу. Сам знаешь.

— И что? — насторожился я.

— И то, что я послал осмотреть место еще раз, и они кое-что нашли.

— Колечко, да?

Хенрик онемел, потом рявкнул:

— А ты откуда знаешь?!

— Серебряное колечко со стилизованным изображением чайки?

— Чертов экстрасенс, — буркнул Хенрик. — Всегда знал, что ты сквозь стенки видишь.

— Все проще, приятель, — ответил я. — Такое колечко было у Пери, и я еще ломал голову: девчонка одна как перст, ни друзей, ни парня, кто бы ей мог такое подарить? А кольцо из тех, которыми меняются подружки. Я и прикинул: кому было дело, что она стала летательницей? Не Чеширы же ей кольцо подарили, в самом-то деле.

— Да, похоже, ты прав, и кольцо это Луизы Перрос, — раздумчиво протянул Хенрик. — Сличим с твоим, то есть с кольцом Альмонд, покажем ей, когда придет показания давать.

Я сделал глубокий вдох.

— Насчет придет — это еще вопрос, — сказал я. — Хенрик, я что-то беспокоюсь за Пери и Хьюго. Вчера маячок показывал, что они на пути к Городу, а потом сигнал пропал и до сих пор нету.

— Ты, никак, хочешь, чтобы я их искал? — язвительно спросил Хенрик. — Класс, просто класс, приятель. Сначала дождался, пока твой чудненький планчик рухнул, а теперь пищишь «ай-ай, спасите-помогите». Но вот что я тебе скажу: не выгорит дело. Я не могу за это взяться, понимаешь? По нашему ведомству на них ничего нет, по нашим каналам они не проходили: в розыск не объявлены, никаких преступлений за ними не числится, ни во что не влипали. Не могу я и дальше профукивать наши ресурсы по прихоти бывшего сослуживца.

Я терпеливо выслушал его гневную тираду, а что мне было делать? Потом сказал:

— Но, согласись, эта история с Перрос наводит на кое-какие подозрения. Например, что там идет крупная игра и дело не только в пропавших без вести.

Хенрик, выпустив пар, отвечал гораздо спокойнее:

— Ладно, что могу — то сделаю. Проверим, как обычно, по больницам, моргам и так далее — не попадался ли кто-нибудь, кто подходит под описание. Прикроюсь расследованием по делу Перрос. Поищем твою Пери с младенцем.

Я поблагодарил Хенрика и залпом допил остывший чай. Надо, надо садиться за компромат на Церковь Святых Серафимов, тем более, очень может быть, что вскорости этот заказ останется у меня единственным. Но сосредоточиться мне не удавалось: после разговора с Хенриком опасения за Пери и смутные предчувствия превратились в панический страх: я поверил, что они не просто могли погибнуть, но почти наверняка погибли. Надо любой ценой выяснить, что с ними произошло. Чешир хотел заполучить отличного сыщика? Он его заполучил. А знать, какой работой я занимаюсь параллельно, ему незачем.

Надо во что бы то ни стало раздобыть досье из картотеки агентства «Ангелочки». В нем, как я надеялся, найдутся сведения, благодаря которым мне удастся напустить Кам на архивы Управления. И документация Елисеева мне тоже нужна дозарезу. Это важный фрагмент ребуса, который я разгадываю. Пошлю-ка я еще одно сообщение Отшельнику Уилсону. Правда, у него режим с ног на голову, сейчас он наверняка дрыхнет и проспит до вечера, он у нас ночной работничек.

Я принял душ и облачился в лучший костюм — мне предстояло изобразить соискателя на должность в Церкви Святых Серафимов у самого Дэвида Бриллианта, члена парламента. Что я подставное лицо, Бриллиант понятия не имеет. Санил хитроумно устроил так, что меня включили в список кандидатов, отобранных агентством по найму.

И вот я стою у подножия Церкви Святых Серафимов. Вокруг нее плавает шлейф голубого тумана. Я задираю голову, иначе верхушку храма не видно. Все-таки Чешир и правда гениальный архитектор — от одного вида этого сооружения дух захватывает. Ни дать ни взять настоящий айсберг чистейшей синевы, но висит в воздухе на немалой высоте. Невозможно и помыслить, что это дело рук человеческих: лед как он есть, синий, светящийся внутренним светом лед, холодные грани айсберга. Однако восторг мой поумерился, стоило вспомнить, что в храм нет доступа бескрылым. Это Чешир тоже нарочно спроектировал. «Питеру все равно, он до подобных мелочей не снисходит», как сказала тогда Амандина Кон. Пришлось дождаться, пока выйдет служка и проводит меня во внутреннее святилище, потому что мне как бескрылому без особого допуска вход на территорию храма воспрещен. Надменные пернатые ублюдки! Юноша-служка проводил меня во флигель — ту самую пристройку, на стене которой сверкала золотом гневная граффити: «Если бы Бог захотел, чтобы мы летали, он сотворил бы нас богатыми».

Пока мы поднимались на двадцать пятый этаж, у меня закружилась голова, — и не только потому, что от серебристо-черных крыльев служки исходила могучая волна каких-то летательских благовоний не то притираний. Вчера я уже намучился от головокружения в Заоблачной цитадели, и тоже большое спасибо Чеширу. А какие кошмары поджидают меня в летательском храме? О неумолимо приближающемся слете «Поднебесной расы» я даже думать не хотел: похоже, я его попросту не переживу.

Служка провел меня к восточной стене флигеля; отсюда прозрачная лестница через боковую дверь вела в основное здание. Едва войдя в храм, мы остановились. Служка плотно притворил дверь.

Мы очутились на крошечной площадке внутри сводчатой пещеры, словно бы созданной из кобальтового льда. Внутри Церкви Святых Серафимов.

Из-под потолка отвесно падали снопы света, но и они бессильны были осветить всю громаду храма и рассеять сумрак, и узенький подвесной мост, который вел от боковой двери вниз, терялся в темноте. В торце храма виднелся квадратный белый постамент, увенчанный мерцающим огоньком, а за ним в воздухе висел огромный экран-«Стрекоза», на котором проступало зыбкое туманное изображение — безмятежный лик, обрамленный шестью огненными крылами. Они светились во мгле. Изображение серафима. Если все это вместе означает алтарь, то, похоже, Церковь Святых Серафимов стремится показать, что прихожане ее почитают стихии огня и воздуха. Или что приручили и укротили их.

Я поднял голову. Сквозь прозрачную стеклянную крышу далеко в вышине голубело небо. Лишь боковые стены в этом удивительном храме были из кобальтово-синего льда, а задняя и передняя — прозрачны, как и крыша. Присмотревшись, я понял, что наша подвесная дорожка спускается вниз и вливается в центральный проход храма. Собственно, проход этот можно было бы назвать нефом, но поперечного нефа, трансепта, какой всегда бывает в церквях с крестообразным планом, здесь не было. Крест как символ для летателей, похоже, ничего не значил.

Служка повел меня по подвесной дорожке вниз, с белоснежному алтарю с мерцающим огнем. Дорожка была малость пошире, чем тот мостик над бездной, где я стоял лицом к лицу с Чеширом. Но перил не было и здесь, так что голова у меня все-таки закружилась снова.

Творение Чешира изнутри выглядело еще красивее, чем снаружи, только вот с росписями они, по-моему, перемудрили — столько позолоты и такие кричащие краски, что в глазах рябит. Без всей этой пестроты и мишуры синяя холодная пустота храма смотрелась бы куда эффектнее и строже. Чего тут только не было на стенах! Крылатые фигуры — целый сонм ангелов, тут же зеленый витраж с изображением птицы Гаруды из индуистского пантеона, а рядышком угнездился Гермес — античный посланец богов, в непременном крылатом шлеме и с крылышками на сандалиях. С ним соседствовала Ника, крылатая богиня победы, а неподалеку красовался крылатый же мальчуган, не иначе как Эрот. У самого алтаря имелось еще и изображение крылатого солнечного диска, сверкавшего золотом, и солнце сильно смахивало на золотую монету. Весьма уместно в храме для богатеньких. Да, с чувством меры и вкуса у здешних летателей явно катастрофа.

У алтаря мы свернули налево, миновали очередную дверь и служка повел меня в коридор, куда выходили разные конторские помещения. Наконец он остановился перед дверью с раззолоченной табличкой «Кабинет Архангела». Вот так прямо взяли и написали — «Архангела». Я ухмыльнулся. Видно, образованных у них тут тоже не хватает, а то бы знали, что архангел — одна из нижних ступеней в ангельском чине, мелкая сошка, не то что серафимы — они-то как раз выше всех остальных по званию.

Дэвид Бриллиант, достопочтенный Архангел, а также член парламента, стоял у окна, выходившего аккурат на здание парламента. Стоял он спиной ко мне, так что прежде всего я заметил его крылья, ниспадавшие до самого пола. Бриллиант громогласно беседовал с группой советников, столпившихся вокруг — хорошо поставленным звучным голосом, будто речь произносил. Служка заколебался было на пороге кабинета, потом поманил меня за собой, мы вошли и скромно присоединились к кружку советников. Здесь все как один были летателями, и я заранее догадался, что мою бескрылую кандидатуру встретят не очень благожелательно. Впрочем, нет, присутствовал тут еще один бескрылый, я его поначалу просмотрел и заметил только сейчас, — высокий, бледный, лобастый человек, который привольно раскинулся в кресле у хозяйского письменного стола. Даже не лобастый, а плешивый. Вот чудак, кто же в наши дни позволяет себе опуститься до лысины!

Бриллиант все вещал, не оборачиваясь. Вот и хорошо, по крайней мере, успею оглядеться и освоиться с непривычной обстановкой. От одних лишь крыльев Бриллианта впору было ослепнуть. Бриллиант выбрал расцветку в полоску, в которой соперничали алый, аквамариновй, изумрудный и золотой. Кабинет у него был оформлен под стать оперению, да и иконостасу в церкви, — тоже в глазах рябило. Все стены плотно увешаны изображениями крылатых людей, картинами, натыканными как попало, безо всякого вкуса и чувства меры. Репродукции «Благовещения» Фра Анджелико и Джотто соседствовали с сумрачным полотном «Умирающий Икар», написанном в эпоху романтизма. Ну, теперь совершенно ясно, кто исказил весь архитектурный замысел Чешира и битком набил синий ледяной грот храма разномастными изображениями, так что получился вопиющий кич. Интересно, не возненавидел ли Чешир Бриллианта за эту безвкусицу? Отказывается же он сейчас работать на Флореса, кто бы это ни был. Возможно, Чеширу надоели заказчики, которые не желают подчиняться?

А Бриллиант все вещал и вещал, и я, наконец, прислушался к тому, что он говорит.

— Человечеству известны изображения ангелов шестисотлетней давности. Изображения ангелов, крылатых богов и богинь мы находим в культуре любой страны, в любую эпоху. Древний Египет, Древняя Африка, Южная Америка — какую страну ни возьми, ангелы встречаются везде. Эти крылатые существа всегда служат посредниками между небом и землей. Церковь Святых Серафимов верит, что людям свыше предначертано рано или поздно достичь своего подлинного вида — крылатого, и что мы предназначены, подобно радуге, стать мостом, соединяющим небеса и землю, связующим звеном между Богом и Человеком.

Бриллиант перевел дыхание и продолжал, все более пылко и громогласно:

— Мы истово верим в то, что ангелам суждено появиться из рядов человечества, в то, что наша человеческая раса всегда знала о своей судьбе, и потому наш святой долг, наша важнейшая задача — воплотить эту судьбу, стать ангелами. Именно поэтому мы никогда не останавливаемся на достигнутом и стремимся идти все дальше и дальше, точнее, выше и выше, преодолевая все преграды, покоряя все новые вершины прогресса, пока не поднимемся на ту желанную вышину, где человек наконец-то станет ангелом и небесное соединится с земным. Да, сольется в единое целое! Мы уже почти взяли эту высоту!

Умелый оратор, он проникновенно понизил голос и таинственно зашептал, изображая пророка:

— Истончается, истончается завеса между мирами! Скоро она раздастся!

Я, как и остальные слушатели, невольно подался вперед. Даже плешивый бескрылый посетитель в кресле — и тот приподнялся, вытянул шею и нервно сплел длинные белые пальцы, не сводя с Бриллианта глаз. Правда, мне нестерпимо хотелось перебить Бриллианта и поддеть его вопросиком: «А что, бореин у вас считается вместо святого причастия?», но я удержался.

— Нам всего лишь и надо, что протянуть руку, — журчал Бриллиант, упиваясь звучанием собственного голоса. — Осталось совсем немного, желанная цель близка! Когда мы достигнем цели, перед нами откроется новый мир, новые горизонты, новое измерение. Истинно говорю вам, на нас снизойдет озарение. И мы пойдем, нет, мы полетим в Царствие Небесное.

Он смолк. Советники вразнобой зааплодировали. Хотел бы я знать, что это он тут репетирует: проповедь в Церкви Святых Серафимов или речь в парламенте?

Кто-то решился подать голос:

— Простите, а если рядовые люди… то есть бескрылые… заявят, что мы опередили их и покинули на произвол судьбы?

— Очень, очень хорошо, что вы задали этот вопрос! — со смаком воскликнул Бриллиант, поворачиваясь на пятках. Я увидел крепкого мужчину с мясистым красным лицом и прилизанными черными волосами. Строгие темные брюки от костюма и белая рубашка не вязались с арлекински-пестрым оперением. Бриллиант походил на солидного управленца, которого выдернули с комитетского заседания прямо вместе с бумагами и портфелем, и, не дав опомниться, присобачили ему эти цирковые кричащие крылья. Зря я думал, что летатели непременно стройные и подтянутые. Этот вон вполне упитан.

Бриллиант повел речь дальше, все тем же выспренным цветистым слогом, будто рассчитанным на многотысячную толпу слушателей.

— В тех религиях, в основе которых лежит слово Божье, дарованное смертным, люди отделены от Бога, и именно на ангелов возложена миссия соединить их. Ангелы — посланцы Божьей воли, они несут людям Слово Божье. А исполнение Божьей воли ангелами — это и ниспослание людям благодати, и особые знаки Божьей благодати, и даже спасение грешных душ. Кто скажет, что мы не в силах помочь бескрылым? Если по воле Божьей мы исполняем свое высшее предназначение и становимся ангелами, наш святой долг — позаботиться о простых людях.

Плешивый посетитель в кресле поморщился и нахохлился, как обиженный марабу. Что-то в словах Бриллианта его задело и оскорбило. И немудрено.

Бриллиант выдержал эффектную паузу, выдвинул челюсть вперед и грозно зарокотал:

— Но мы сможем помочь нашим бескрылым младшим собратьям только при условии, что нам не будут чинить препоны и дадут беспрепятственно следовать стезей, предначертанной самой судьбою. Мы не можем позволить, чтобы те, кто не входит в число богоизбранных, повисал на нас тяжкими жерновами и мешал взлететь. Различные вероучения спорят о том, какова истинная природа ангелов. Кто они — исключительно духовные сущности? Есть ли у них материальное тело? Или же они духовные сущности, которые способны облекаться в плоть? Мы ответим на этот вопрос. Мы обретем телесное совершенство той материальной формы, в которую облекаются ангелы, и затем уже достигнем духовного совершенства.

Бриллиант обошел массивный дубовый стол, но садиться не спешил. Советники, шурша крыльями и бумагами, затеснились к выходу; некоторые на ходу достали инфокарты и начали деловито названивать и разговаривать. Возле Бриллианта осталась только одна женщина-летательница, которая, судя по всему, его и расспрашивала.

— Но и это еще не все, — неторопливо отвечал Бриллиант. — Речь пока не дописана, я намерен внести туда еще несколько параграфов. Там у меня непременно прозвучит мысль о том, что мы вовсе не намерены бросить бескрылых на произвол судьбы, напротив — чтобы исполнить свой долг и предназначение, мы нуждаемся в их помощи. Если оставшаяся часть человечества просто не будет чинить нам препонов — этого мало; нам нужна поддержка, иначе мы не преуспеем. — Бриллиант оглянулся на плешивого посетителя в кресле. Тот важно кивнул. — И потому для нас подлинное благословение — сотрудничать с такими прекрасными соратниками, как вы.

— Да, — сипло, с одышкой сказал Плешивый. — Надо будет обсудить, как получше и подоступнее это преподнести. Тем, кто мыслит прямолинейно и воспринимает все буквально, непросто понять, откуда и почему у нас с вами общие интересы. — Он едва договорил и дышал тяжело, с присвистом.

Бриллиант поглядел на него не то встревоженно, не то неодобрительно. Плешивый встал. Он являл собой престранную фигуру — какой-то ярмарочный уродец, иначе и не скажешь. Длинный, тощий, наподобие марабу в человеческом обличье, а грудь круто выпячена, — неужели еще и горб спереди?

Советники просеменили за дверь, Плешивый Марабу последовал за ними. Осталась только женщина, которая внимательно слушала Бриллианта, а он все говорил и говорил.

— Проект «Человечество» считаю оконченным. — Бриллиант просмаковал эту фразу едва ли не по слогам. Видно, она была особенно любезна его сердцу, потому что он с расстановкой повторил: — Да, человечество — это проект, которому настал конец. Сейчас грядет новый проект — сверхчеловечество.

Понятно, почему он дождался, чтобы Плешивый Марабу ушел, и только потом выдал этот девиз.

Бриллиант тяжеловесно умостился за столом и указал мне на стул для посетителей. Служка почтительно подал ему инфокарту и выскользнул за дверь, а вместе с ним и женщина-советник. Мы с Бриллиантом остались наедине. Он с важным видом изучал записи в инфокарте, а я тем временем смотрел в окно. Между Церковью Святых Серафимов и парламентом зеленел пышный тенистый парк, усаженный инжиром и баньянами.

— Весьма впечатляющее резюме, — провозгласил Бриллиант, оторвавшись от записей. Я, честно говоря, своего поддельного резюме, которое мне состряпал Санил, толком и не читал, так, глянул на ходу. Запомнил только, что у меня есть опыт службы в полиции и опыт работы в биоинженерии. Если Бриллиант начнет меня расспрашивать, как и полагается на собеседовании, то я окажусь в дураках. Но я заподозрил, что расспрашивать Бриллиант не будет — ясно же, он из тех, кто сам любит порассуждать и покрасоваться, а от меня требуется лишь одно, поддакивать. И я не ошибся.

— Нам нужен сотрудник, который бы хорошо понимал проблемы, возникающие у Церкви Святых Серафимов, — начал Бриллиант. Я так и думал, что он скажет нечто подобное. В переводе с иносказательного — «мы предпочитаем сотрудника-летателя». — Однако человек… кхм… вашего толка тоже может быть нам полезен, например, чтобы заниматься связями с общественностью, с другими независимыми партиями, — с этими словами Бриллиант многозначительно махнул рукой в сторону двери. — Вы же видели нашего друга. Ему будет куда спокойнее и приятнее работать с кем-нибудь вроде вас.

«Проект «Человечество» считаю оконченным», да-да, конечно. Еще бы тому бескрылому не было спокойнее работать с кем-нибудь вроде меня. Бескрылый бескрылого всегда поймет. Как же, соображаем, мистер Бриллиант, будь вы неладны.

Бриллиант облокотился на стол, поиграл пальцами.

— Чем дольше я об этом размышляю, тем сильнее убеждаюсь: нам понадобится два сотрудника на эту должность. Человек… кхм… вашего толка и еще один, более соответствующий духу нашей церкви. Скажите, мистер Фоулер, а почему вы хотите у нас работать?

Вопрос не застал меня врасплох: я заготовил ответ заранее и пошел в красках расписывать Бриллианту, как меня подвела к этой идее прежняя работа в области биоинженерии, и как мне дозарезу хочется идти в ногу со временем, быть в числе флагманов прогресса и все такое прочее. В порыве вдохновения я сознался, что у меня есть еше и личный, семейный интерес: хочу, мол, разобраться, как бескрылым родителям получше удовлетворить нужды отпрысков-летателей, ведь это важнейшая проблема. Ребятишки поднимутся на такие высоты, каких родителям нипочем не достичь, и как при этом сохранить духовные скрепы в семье, и как родителям быть достойными дитятка, и та-та-та и бу-бу-бу. По-моему, я малость пережал, но Бриллиант вылупил на меня глаза и слушал как завороженный. Черт подери, да он и правда купился. Не понимаю, как у Питера Чешира хватает терпения работать с такими тупицами, да еще двинутыми?

У Бриллианта зазвонила инфокарта: по кабинету разнесся нежный мелодичный перебор струн арфы, затем громкие победоносные трубы. Вполне в стиле хозяина. Ну и ну, этот типчик — просто ходячий штамп! Я еще раз оглядел стены кабинета, увешанные картинами с ангелами, купидончиками и херувимчиками. Банальность на банальности. Хотя кто знает, может, Бриллиант нарочно нагромоздил весь этот кич для маскировки, а на самом деле у него алмазной остроты ум, и весь он — сплошь холодный расчет и манипуляторство. А вернее всего, Бриллиант совмещает в себе и то и другое. Сентиментальный, обожающий пестроту и купидончиков, интриган и манипулятор.

— Что-что? Неужели вы всерьез? — говорил между тем Бриллиант в трубку. — Не можете справиться сами? Не верю. — Он глянул на меня. — Простите, мне надо поговорить.

Ага, в игру вступил Санил, как мы и договаривались, сбил Бриллианта с толку — подстроил отвлекающий маневр.

Бриллиант встал, зашумев цветастыми крыльями, и заходил по кабинету. Он нервничал и прижимал инфокарту к уху.

— Хорошо, хорошо, я подойду, но только при условии, что это ненадолго, — пообещал он. Потом разъединился.

— Надеюсь, вы меня простите. Срочное дело. Может быть, перенесем нашу беседу на другой раз?

— Что вы, ничего страшного, я, с вашего позволения, лучше подожду тут, — смиренно отозвался я.

Взбудораженный Дэвид Бриллиант мыслями был уже где-то за пределами кабинета.

— Что ж, пусть так. Я вернусь буквально через пять минут. Сейчас пришлю вам Ури, чтобы вы тут не скучали.

— Спасибо, не надо ради меня никого дергать. — Я старательно изобразил скромность и смущение. — Мне тут все равно надо ответить на кое-какие сообщения. — Помахал своей инфокартой для убедительности. — Побуду один, не волнуйтесь.

Бриллиант уже надевал пиджак — особого покроя, с прорезями, вроде накидки поверх крыльев.

— Еще раз простите. Я постараюсь не задерживаться. — Он прошуршал к выходу и исчез.

«Иди, иди, голубчик, и назад не торопись», — подумал я. Выждал минутку, прислушался, осторожно выглянул за дверь. Ни души. Теперь, полюбовавшись, как Бриллиант репетирует свою проповедь, я понял, почему он пожаловал себе титул Архангела. Он, конечно, метил в Серафимы, но на подобную степень просветления все же постеснялся претендовать.

Действовать надо было быстро и четко. Я не раз уже проделывал подобные штуки, но сегодня, как назло, чувствовал себя медлительным и неповоротливым. Ладони вспотели, руки тряслись, инфокарта выскользнула из пальцев, я подхватил ее, чертыхнулся.

Тьфу! Зак, приятель, что с тобой творится? Тебе же не впервой, это твоя работа, забыл? Обычно я сохранял спокойствие и хладнокровие, но убийство Луизы Перрос — а яснее ясного, что это убийство, — выбило меня из колеи, лишило самообладания. Не говоря уже о страхе за Пери и Хьюго, о недосыпе, о тревоге за Тома. Тут впору спятить.

Я всегда считал, что техническое обеспечение у меня неплохое, но у Санила оно оказалось лучше: он снабдил меня мощной инфокартой, у которой кодов доступа было гораздо больше, чем у моей. Я подсоединил инфокарту к большой настольной инфопластине на столе у Бриллианта и скачал оттуда все, что только мог. Пока инфокарта скачивала файлы и папки, я рыскал по кабинету, ворошил бумаги на столе, копировал все, казавшееся хоть сколько-нибудь полезным — черновики, чистовики, речи, документы.

Было мгновение, когда кто-то из помощников Бриллианта всунулся в дверь, но не глядя на меня и беседуя с кем-то в коридоре, и я как раз успел положить распечатку речи обратно на стол, а когда помощник посмотрел на меня, я уже стоял у окна. Все было проделано чисто. Помощник кивнул и затворил дверь.

Моя инфокарта зажужжала. Наконец-то объявился Уилсон, наш компьютерный гений и отшельник. Как обычно, новости были сразу и дурные, и хорошие. В последнее время они всегда настигали меня именно в такой смеси. Уилсон прислал какой-то зашифрованный файл и к нему записку: «Файл из «Ангелочков». Закрыт на несколько кодов, взломал, но не целиком. Хватит или надо еще? Дальше за доп. плату. Типичный малый бизнес, но шифруются слишком сильно, подозрительно. НО! Что за фигня с д-ром Е.? У госагентств инфу и то взломать легче. Тут мощная защита. Не берусь, а то меня выследит его крыша. Дальше только мозгами».

Вот спасибо, рак-отшельник, вот порадовал. Дальше только мозгами. То есть разбирайтесь сами силами человеческого интеллекта, хакерские программы бессильны. А как, скажите на милость, я пролезу в Аэровилль? Там ведь такая охрана и такая система слежения, что даже муху на подлете к этому району выследят, запишут и отловят. Уж на что я опытный сыщик и могу незаметно пробраться в любой район города и проникнуть в любой дом, но Аэровилль — это мне не по зубам.

Кстати о камерах слежения! Надо замести следы. Под занавес я записал на видеокамеру несколько секунд, в течение которых сидел и читал с самым невинным и сосредоточенным видом. Потом подсоединился к камере наблюдения и закачал в нее эту запись, закольцевав ее. Теперь всякий, кто просматривает записи камер слежения за кабинетом Бриллианта, убедится, что я сидел и мирно читал свои сообщения в инфокарте. И более ничего. Для подстраховки я облазил весь кабинет: а вдруг у Церкви Святых Серафимов тут есть еще какие-то камеры слежения, которых я не заметил? Если меня поймают, Санил от меня открестится, сделает вид, что он знать меня не знает. «Какой еще Зак Фоулер? Понятия не имею, о чем вы», — скажет он. Ничего не попишешь, так всегда поступают, если операция по сбору компромата проваливается.

Будем надеяться, что дополнительных камер у них нет.

Бриллиант вернулся, раздраженно мотая прилизанной головой. Я с самым простодушным видом сидел на стуле для посетителей и просматривал свежие сообщения. Фальшивую закольцованную видеозапись на камеру слежения я успел скинуть как раз вовремя — Санил прислал мне короткое предупреждение: «Бриллиант идет по коридору», и я ретировался на исходные позиции. Теперь я проверял, не восстановился ли сигнал маячка, который позволял мне следить за Хьюго. Особых надежд я не питал, и каждый раз, когда думал о Пери и Хьюго, в животе у меня возникал нехороший холодок, — будто я стоял на краю обрыва, на верхнем ярусе Заоблачной цитадели или шел по узенькой подвесной дорожке над синей бездной Церкви Святых Серафимов.

Бриллиант быстренько задал мне несколько поверхностных вопросов, и на том собеседование окончилось. Пообещал связаться со мной в течение ближайших дней. Из конторы я вышел черным ходом, как раз в парк, на который смотрело здание парламента. Похоже, Бриллиант взаправду надумал взять меня к себе на работу, забеспокоился я. Такого поворота я не учел, потому что рассчитывал на совсем иной вариант: Серафимы меня не возьмут, скажут, что-де я им не подхожу, и я уже предвкушал, какой скандалище им устрою и как буду грозить судебным иском за дискриминацию бескрылых. Ну да ладно, там как-нибудь разберемся.

В электричке по дороге домой я бегло просмотрел файл из агентства «Ангелочки», частично взломанный отшельником-Уилсоном. Полистал и добычу, взятую в кабинете у Бриллианта. Но сосредоточиться мне не удавалось. Мысли мои то и дело возвращались к Хьюго и Пери, и к бедной Луизе Перрос, а потом перескакивали на Тома, и тревога жалила в самое сердце. Если Том все же станет летателем, я не хочу, чтобы он якшался с этой сектой Святых Серафимов. Не хочу, чтобы мой сын возомнил, будто он — высшей пробы и высшей расы, и будто стезя летателя — Божья благодать. Да, но только вот вопрос, не противоречу ли я собственным целям, если так думаю? Ведь я хотел, чтобы Том поднялся на новые высоты — в буквальном смысле слова? Разве не ради этого я не возражал против его превращения в летателя? В сущности, я хотел того же, чего добивались мои родители, отдавая меня в школу св. Иво, — чтобы сын жил лучше их. Но только не желал я, чтобы Том усвоил высокомерие и замашки той касты, куда я пытался его протолкнуть. Да, тут какое-то противоречие. Я хочу, чтобы сын изменился, но при этом остался прежним. Так не бывает. Чтобы стал лучше меня, но не показывал этого. Так тоже не бывает. Очередное невозможное требование, из тех, которые родители навязывают детям. Плохо дело.

Отвлекали меня и другие мысли. Нынешний заказ Санила на компромат не давал мне покоя: что-то многовато двойной игры от меня требуется в этой затее, да и сама она слишком уж авантюрна и рискованна. Обычно при таких заказах мне платили за то, чтобы собрать сведения, обработать их, отцедить полезное и сдать заказчику удобочитаемую выжимку. А в этот раз Санил отчего-то велел сдать ему все материалы, даже не заглядывая в них. Раньше я бы, пожалуй, обрадовался: меньше работы, вот и спасибо. Но сейчас меня терзали смутные сомнения — дело было нечисто, и мне это все совсем не нравилось. Особенно потому, что собранные материалы напрямую касались многих вопросов, важных для меня лично — не только из-за дела Пери Альмонд, но и из-за моих тревог насчет Тома. Не привык я обманывать заказчиков. Что это Санил вдруг развел такую секретность? Впрочем, если он ничего не узнает, то и не огорчится. Отошлю материалы Санилу, и все шито-крыто: он и не догадается, что я оставил себе копию.

Дома я первым делом накормил Плюша, а потом уж засел читать файл, присланный хитроумным Уилсоном — те самые материалы, которые он выкрал из базы данных агентства «Ангелочки». На поверку они по большей части оказались вариациями на тему каталога, который мне уже показывала Гарпериха. Были и запросы от семей потенциальных работодателей: мол, не найдется ли такой няни, чтобы не просто присматривала за малышом? Но вот чего не было как не было — это запросов насчет кормилиц. Все чинно-благородно, и насчет девушек, которые бы хотели обзавестись крыльями, тоже ни звука. Все сведения в досье самой Пери — знакомые, мне их уже предоставлял Чешир. Нового нашлось мало, разве что загадочное рекомендательное письмо для Гарперихи от церкви св. Серафима. Интересно, кого там знала Пери, что получила от них рекомендацию для агентства? Но и в этом письме ни словом не упоминалась кормилица или суррогатное материнство. Еще бы: такое если и обсуждается, то лишь устно, а не письменно, очень уж скользкие темы.

А вот и оно! Наконец-то нашлось упоминание о Луизе Перрос, но крайне скупое. Никаких данных в каталоге, никаких рекомендательных писем, просто запрос и данные о том, что Луизу Перрос отправили к некоему или некой Эбби Ли Райт. Если, конечно, это та самая Луиза Перрос. Семья Райт приняла ее на должность няни четыре года назад. Я ввел адрес в настольную инфопластину, дождался, пока на экране высветится карта. Дом как дом, ничего подозрительного, правда, с первого взгляда видно, что район дорогой и семья состоятельная, а значит, нанять няню для них невелика затрата.

Я вновь погрузился в материалы агентства «Ангелочки». Когда починят автомобиль, надо будет съездить посмотреть на Райтовский дом. А вот еще целый файл с документами, которые я не успел просмотреть. Так-так, что тут у нас… Стандартные заявления, чтобы получить временный вид на жительство для нянь: фамилия и имя девушки, данные семьи-работодателя. На имя Пери — несколько заявлений; временный вид на жительство продлевали и неоднократно, но вот постоянный не упомянут ни разу, и запросов на него никто не делал. И вообще во всей груде материалов, которые раздобыл виртуозный хакер Уилсон, не было ни единого случая, чтобы кто-то запрашивал постоянный вид на жительство для работниц агентства «Ангелочки». А между тем у Пери этот документ был!