Доминик Пасценди ЧИСТАЯ КРОВЬ

1

Когда я вышел из салона самолета на трап и почувствовал, как меня обнял теплый и мягкий воздух, в котором сквозь запах сгоревшего керосина пробивался влажный аромат близкого моря, я вдруг ощутил себя легким и пустым, будто плыл в нагретой солнцем воде летнего моря. Я был дома, спустя почти двадцать лет. Все-таки, какими бы ни были мы сейчас космополитами, родина есть родина.

Было прохладно; обычно в наших местах в это время немного теплее, даже ночью. Но там, откуда я прилетел, вообще лежал снег, а влажный ветер резал лицо и заставлял глаза слезиться.

Я быстро прошел паспортный контроль, получил свой нехитрый багаж — старый пошарпанный чемодан на колесиках, и вышел к стоянке такси.

На позднем рейсе было не так много пассажиров, едва ли не меньше, чем скучающих таксистов, и моя очередь подошла быстро. Дряхлый дедуля в коричневом потертом костюме, вряд ли моложе моего собственного деда, кинулся было к моему чемодану, положить в багажник. Я, разумеется, сделал это сам. Старик радовался и благодарил ровно до того, как я назвал место назначения. Полтораста километров по узким горным дорогам, ночью и без фонарей, вызвали у него непроизвольный тяжелый вздох. Но в наши дни каждый грош даётся не даром, и мы погрузились, наконец, в машину.

Чтобы утешить старика, я подарил ему огромный спелый гранат, который мне, как и остальным пассажирам, всучили при посадке в самолет в честь новогоднего праздника (до него, собственно, оставалось часа три, и всё говорило, что мы с дедом встретим его в дороге). Таксист опять заулыбался, завел мотор, и мы тронулись.

Вначале я внимательно смотрел по сторонам, пытаясь заметить знакомые места и здания. Таких было довольно много, хоть и меньше (сильно меньше) половины. Но вскоре мы выехали из административного центра, свернули с национального шоссе и оказались на одной из тех самых горных дорог. Смотреть стало не на что: чернота по сторонам, желтый свет фар на асфальте впереди и отдельные огоньки вдалеке по бокам. Дорога, правда, была куда лучше, чем во времена моей юности; движение убаюкивало, и, несмотря на включенную водителем музыку (а может, благодаря ей), я задремал. Благо дедуля оказался, в отличие от подавляющего большинства наших водил, неразговорчивым.

Мы ехали почти два часа, за которые я почти выспался. Это была компенсация за бессонные недели перед отъездом, заполненные формальностями, пьянством и неприятными мыслями. Я, собственно, фактически потерял работу. Десять лет, потраченные на карьеру университетского преподавателя, полетели в бездну. Да что говорить — я потерял всё: семью, детей, дом, сложившийся быт…

Как говорится, профессиональный риск: преподаватель и сексапильная студентка. Не первый раз, не первый я. В университетской среде случается, и довольно часто, несмотря на новые веяния.

Но не каждый раз студентка, поняв, что преподаватель не собирается из-за нее разводиться с женой, кончает с собою, и не каждый раз у нее оказывается дядя — заместитель министра.

Эта история поставила крест на моей семье, собственно, лишь окончательно оформив то, что было давно свершившимся фактом. Жасслин давно была вся в своем бизнесе и вся в своих проектах. Я был ей нужен для упорядоченного секса дважды в неделю и для приличия, впрочем, последнее интересовало её все меньше и меньше по мере того, как все больше и больше её подруг разводились со своими мужьями. Возможно, она мне изменяла; я не хотел этого знать. Жалко было только дочек — совершенно очевидно, что в нынешней ситуации при разводе я потеряю право их видеть.

Хуже то, что эта история поставила крест на моей работе. А ведь всего ничего оставалось до заключения тенюры — пожизненного профессорского контракта. Моя карьера в университете была довольно успешной, главным образом благодаря тому, что я постоянно получал гранты на весьма приличные суммы от промышленности и государственных структур. У меня были связи еще со времен моей работы в представительстве основного поставщика наших технологий, да и жена по своим контактам подкидывала нужных людей. С десяток моих личных патентов, полученных в разные годы, давали мне необходимый авторитет. Да и организатор я неплохой.

Но больше всего я люблю преподавательскую работу. Зажигать огонь в глазах студентов, заставлять их слушать меня с открытыми ртами, вовлекать их в творчество. Приучать чувствовать удовлетворение от процесса исследований, от процесса решения проблем — которое сильнее, чем от полученных за это денег.

И вот этого всего я лишился едва ли не в одночасье. Меня вызвал декан и сказал:

— Немедленно бери творческий отпуск. Тебе положено на будущий год, но это я улажу. Чтобы тебя год никто здесь не видел. Будем надеяться, что за это время все уляжется. Потом вернемся к вопросу о твоем контракте.

К сожалению, из-за того, что я еще не имел перманентного контракта, декану не удалось выбить для меня оплату творческого отпуска. Так что я лишился еще и средств к существованию (ну, не то, чтобы совсем — роялти за патенты, общипанные, правда, женой еще при начале бракоразводного процесса, — и еще кое-какие доходы остались, но преподавательская деятельность, с учетом грантов, приносила мне куда больше).

Кто-то из подруг Урсулы — так звали девицу — настучал, как принято у немцев. Но в полиции на меня ничего не нашли серьёзнее, чем неоднократные задержки на работе с перспективной студенткой, разумеется, для завершения важных экспериментов и консультирования по написанию статьи. В университете всё поняли, однако они не менее меня были заинтересованы замести мусор под ковёр, потому что возьмись за это дело пресса — и вылезло бы столько всего… Уж я бы точно поделился многим из того, что знал, если бы на меня наехали. А кроме меня — было ещё кому.

Декан мой с первого дня был на моей стороне (ещё бы, через меня шла половина грантов факультета от промышленности, и результатами он хвастался на каждой конференции и на каждом заседании ректората). Я, в общем, не в обиде ни на него, ни на университет: заместитель министра, хоть и не профильного министерства, вполне в состоянии нагадить университету, да хоть по партийной линии. Мысль пересидеть год была правильной, потому что — там как раз выборы, и у того министерства точно должно поменяться руководство: свободным демократам в этот раз не светит, да и в коалицию им, скорее всего, не влезть.

Куда деваться на этот год, я не смог придумать. Оставаться в чопорной Германии, где находился университет и где были все мои деловые связи, явно не было смысла. Я решил взять паузу и наведаться в родные места.

Прямого рейса из университетского центра на наш остров нет, и мне пришлось лететь через столицу родной моей страны. Я никогда не любил этот жаркий, душный, бестолковый город, населенный высокомерными и отчужденными людьми. Мне как-то пришлось пожить там почти полтора года — когда я только еще уехал с острова. Было мне всего шестнадцать лет в то время. Там я впервые понял, что есть места, где ты никогда не станешь своим. Там мне пришлось перенести настоящие обиды и унижения, не имевшие ничего общего с теми детскими обидками на родителей и семью и с теми школьными подначками, что я считал унижениями до тех пор. Там я приучился не стесняться, хватаясь за любую работу — на самом деле любую, лишь бы платили. Там я понял ценность образования. И там я смог заработать на первый год обучения — тяжелым и неблагодарным трудом, экономией на всём, включая еду, отказом не то что от развлечений — от элементарного отдыха.

Лет десять назад у нас в национальной столице устроили олимпиаду, и к ней был выстроен новый международный аэропорт. Я попал туда впервые. Оказалось, что там довольно удобно и даже уютно, что мне весьма пригодилось, так как между прилетом и рейсом на наш остров пришлось ждать больше трех часов. За это время я успел плотно поужинать (и довольно вкусно: жареная дорада и рис со шпинатом, которые я запил бокалом прекрасного мосхофилеро) и сбить сонливость тремя чашками кофе.

И вот, наконец, я еду домой, туда, где вырос и откуда уехал чуть меньше двадцати лет назад. К родным людям, которых не видел большую часть своей жизни.

Водитель преувеличенно громко возгласил: "Господине, уже Алунта! Куда едем тут?". На часах было без двадцати двенадцать; мы доехали быстрее, чем я думал.

Я выпал из дремоты и стал показывать дорогу до родительской усадьбы. По нашим узким средневековым улочкам не так просто ехать, и еще сложнее в них ориентироваться. Я не дал таксисту свернуть на центральную улицу с громким названием Проспект национальной независимости и уклоном градусов в двадцать: вместо этого мы поехали по объездной грунтовке вокруг городка. Впрочем, сейчас это была уже не грунтовка и уже не объездная: довольно приличный бетон и новые дома там, где когда-то были поля, принадлежащие семействам Каридес и Селимене. Старые, заброшенные поля, заросшие низкими кустами шалфея. Теперь вместо них были двухэтажные бетонные коробки, крашенные в белый цвет, с одинаковыми силуэтами, одинаковыми окнами, одинаковыми крышами из полимерной черепицы и одинаковыми крошечными садиками, какими погнушался бы любой из моих знакомых жителей старой Алунты.

Но вот и проулок, шириной чуть больше, чем ширина старого "Мерседеса", на котором мы ехали. Проулок, ведущий к усадьбе моих предков. Проулок, перекрытый сверху парусинными полотнищами и диким виноградом, пахнущий старым деревом, пылью и пряностями, совсем как в детстве. Проулок, освещенный единственной тусклой лампочкой, висящей на древнем проводе.

Проулок, в самом начале своём перекрытый чьим-то ржавым пикапом.

Я выругался, плюнул, расплатился с таксистом, забрал свой чемодан и потащился пешком. Двести метров — не расстояние.

Загрузка...