Четвертый кодекс

32

Благой с Езоэевели. Эгроссимойон, около десяти миллионов земных лет назад

Больше периода минуло, пока паломники не вышли из великих ущелий на обширное плоскогорье. Некогда это были прибрежные земли Великого Северного океана — сердце Солнечной империи. До сей поры здесь часто встречались руины разрушенных поселений, из песка торчали какие-то странные артефакты, окаменевшие пни, остовы животных и — кости эгроси. Здесь почти не шли процессы разложения, энтропия была медлительной. Как будто, сразу уничтожив все живое на поверхности планеты, вселенная успокоилась и теперь лишь угрюмо созерцала нетленные мощи погибшей цивилизации.

Обитатели Гротов не любили ходить тут. Их угнетала мертвая аура, пропитавшая тут все. Словно нескончаемый вой миллионов живых существ, корчащихся в вечной муке — так они воспринимали ментальный фон этого места.

Поэтому отряд свернул налево и пошел по ровной, покрытой слоем песка равнине, на которой изредка встречались огромные круглые выбоины от метеоритов. До Дня гнева она была неглубоким океанским заливом. Землю и Марс объединяла еще и гидравлическая сущность их цивилизаций — они всегда тянулись к запасам воды, означавшим жизнь и процветание, и именно из необходимости их освоения рождались государства, венцом которых на Марсе стала Огненная империя. Однако и в те времена земноводные эгроси значительную часть жизни проводили в воде прудов, рек, каналов, а в Гротах они в ней жили практически все время. Поэтому отношение к воде у них было куда более трепетным, чем у землян, — благоговейно мистическим.

Сейчас, когда паломники шли по дну бывшего моря, по подернутому изморозью песку, зная, что под толщей отложений покоится древняя вода, ставшая твердым, как алмаз, льдом, их состояние приблизилось к восторженно-просветленному. Они неслись по равнине, не отрывая глаз от почвы под ногами, словно надеясь разглядеть под песком и камнями блеск драгоценной субстанции.

Но ни разу ни один не посмотрел вверх — чтобы увидеть звезды и юркие спутники планеты, и далекую Яснодеву со своей служанкой. Благой понимал, что это есть страх — страх перед открытыми небесами, навечно поселившийся в этих существах со Дня гнева. Эгроси больше не хотели видеть небо, оно смертельно пугало их. На поверхности планеты, на самых высоких вершинах, были установлены несколько телескопов, которые обслуживались теми же смертниками-ириасис. Но мало кто, кроме нескольких чиновников и ученых, назначенных Советом Гротов, интересовался данными, которые эти телескопы поставляют. И уж тем более никому, кроме разве что нескольких безумцев, не приходила в головы идея космического полета — несмотря на то, что Гроты имели возможность сделать это. Эгроссимойон более не интересовался космосом.

— Смотри, — позвучал в голове Кромлеха призыв Леэнмиин. — Аделин-виири!

Евгений взглянул туда, куда указывала самка, и замер. Вдали равнина резко переходила в возвышенный район столовых гор, и это само по себе притягивало привыкший к ровной поверхности взор. Но громоздящиеся на горизонте глыбы имели неожиданно правильные формы. Даже геометрические слои пород великого каньона не производили такого впечатления. И через несколько секунд стало ясно, что перед ними древние руины, состоящие из громадных каменных блоков.

Кромлех знал, что они вышли к руинам великого древнего мегаполиса — столицы империи и самого большого ее порта. Но он не был готов к тому, что эти развалины будут настолько циклопическими! Это было удивительно прямолинейно расположенное скопление массивных пирамидальных зданий с вкраплениями нескольких меньших пирамид и еще меньших — но тоже огромных по земным меркам — конусообразных построек. Храмы, дворцы, бассейны, укрепления и жилые дома — простершийся на много километров город, рассеченный на сектора прямыми улицами и каналами. И надо всем этим незримо витал девиз канувшей в вечность империи: «Слушай голос Огня!»

Постройки, ставшие руинами миллионы лет назад, все равно решительно отличались от окружающих высоких холмов. Евгений смутно помнил, что года за четыре до того, как он покинул Землю и свое время, мировые СМИ взахлеб сообщали, что американский космический аппарат сфотографировал на Марсе нечто похожее на рукотворные объекты. Кромлех, погруженный в мир древних майя, тогда не обратил на это особенного внимания. Но теперь эти «объекты» были перед ним.

В благоговейном молчании путники вступили в мертвый Аделин-виири.

Евгению он очень сильно напоминал развалины древних мексиканских городов, только увеличенные в четыре-пять раз. И еще здесь не было буйных зарослей вокруг — лишь камень, песок и остовы погибших деревьев. В имперскую эпоху Аделин-виири славился своими садами и парками...

Оставив машины на границе развалин, паломники шли мимо разрушенных зданий, пересекая полузасыпанные каналы, в которых некогда плескалась прохладная вода. В этом городе, словно в Венеции, они во многом заменяли улицы, из конца в конец мегаполиса по ним сновали толпы эгроси. Некоторые почти не вылезали оттуда, отдыхали, удобно устроившись на самом дне, просыпались и вновь принимались за дела. Теперь в песке паломники иногда натыкались на их тоскливо взирающие провалами глазниц черепа.

На Земле Кромлех, как истинный гуманитарий, не очень-то воспринимал точные науки. Но мозг эгроси был в несколько раз крупнее человеческого и оснащен куда большим количеством синапсов. Поэтому теперь Благой не просто знал, что все пропорции этого огромного города тщательно вычислены. Он еще и явственно видел в уме воображаемые линии, соединяющие рукотворные постройки и природные объекты — скалы, холмы и метеоритные кратеры, изящно вписанные древнейшими архитекторами в общую изощренную концепцию. Линии эти сплетались в сложную сетку, иллюстрирующую представление древних эгроси о своей планете с ее периодами и об окружающем космосе.

Это была вполне зримая космогоническая модель Марса и его места в Солнечной системе до Дня гнева. И еще — обсерватория и святилище солнечного культа, в центре которого находился конечный путь их паломничества, великий лик Аади-Иаасси, Объединителя, Сына Аделинаам.

Кромлеха, как историка, поражало, насколько хорошо эгроси помнили свое прошлое — несмотря на гигантскую даже по их меркам толщу веков и то, что в Гротах совершенно не развита была археология поверхности. Доставлять оттуда любые предметы считалось кощунством, а те немногие, кто этим занимался, презирались всеми. Но все равно в Гротах прекрасно знали о том, что происходило десятки миллионов лет назад. Любой головастик-школьник мог в подробностях рассказать о долгой, трагической и славной жизни первого императора, воссевшего на алмазный трон в Аделин-виири, о его удачах, трагедиях и жестокости, завоевательных походах, победе над королевством Гриизийя, возведенном в память павших огромном мемориальном комплексе на месте последней, самой ужасной битвы. И об еще более величественном памятнике во славу великого властителя в самой столице, который начал строиться при его жизни, и возводился несколькими поколениями правителей после, пока не приобрел вид совершенный. А вскоре пришел День гнева.

Остались эти развалины, сохранявшие древнюю гармонию — то ли планетарные часы, то ли секстант. Тени от культовых зданий и обработанных скал и холмов в разные дни года падали на строения, символизирующие многочисленные праздники. На Земле похожие функции выполнял Стоунхендж, однако древнебританский каменный круг по сравнению с этим городом был словно дачный домик перед Зимним дворцом.

Пройдя центр города, паломники вышли на огромное поле, бывшее в древности плац-парадом для толп эгросимооа, собиравшихся здесь во время ежегодных общеимперских торжеств — летнего и зимнего солнцестояний, Нового года, Дня Владыки. Слева виднелся массивный угрюмый замок, в древности защищавший город от врагов с моря, справа — высокий холм, на вершине которого древние изваяли один из спутников Эгроссимойона, который они представляли в виде проказливого агри. А дальше возвышалась великая пирамида. Она была в несколько раз выше пирамиды Хуфу и куда более вытянута, напоминая нацеленный в небо каменный кинжал. И еще отличалась от земных пирамид тем, что была пятигранна. На фоне марсианского пейзажа и мертвенного неба это производило впечатление воплощенной в реальности картины Кирико.

Благой знал, что четырехгранные пирамиды на планете тоже были — например, на том же острове Гриизийя. Но пятигранники были чисто имперским атрибутом. И тот, который они сейчас созерцали, называвшийся Палец Эгроссимойона, был величайшим. В древности он служил главным гномоном — «стрелкой» солнечных часов. В момент зимнего солнцестояния его огромная тень ложилась на Лик, и тот медленно выходил из нее, зримо являя народу рождение в пустоте нового Аделинаам, слившегося с образом отца Солнечной империи.

Конечно, за прошедшие сотни тысячелетий положение планеты и ее окружения настолько изменилось, что часы «сломались» и точность движения теней была нарушена. Но по-прежнему суровый Аади-Иаасси, половина лица которого была изображена в виде лишенного плоти черепа, взирал на отца своего Аделинаам, источая вечную мысль-мольбу: «Боже мой! Боже мой! Для чего наказал нас?»

Паломники в развевающихся от пронизывающего ветра ярких праздничных одеждах и высоких ритуальных тиарах поверх доспехов-скафандров остановились. Отсюда Лик представлялся им широким плоским курганом. Лицо императора во всем его великолепии можно было увидеть, лишь поднявшись над ним. «На Земле его потом тоже увидят», — вспомнил вдруг Кромлех те самые сенсационные фото со спутника, хотя «лицо Марса» тогда был официально объявлено обманом зрения, парейдолией.

Но и стоящие на равнине наблюдатели, созерцая прихотливо изрезанный гребень кургана, видели в нем четкий профиль эгроси, хоть и сильно обгрызенный временем. «Из полустертых черт сквозит надменный пламень, / Желанье заставлять весь мир себе служить», — вспыхнули в памяти Евгения странно, но удивительно верно прозвучавшие сейчас земные строчки. Его спутники, выражавшие свое благоговейное изумление обычными у эгроси экспансивными жестами, уловили мысль Благого и замерли, осознав ее точное соответствие моменту.

И тут Кромлех услышал позади звук... Или это был не звук, и сработал не слух, а какое-то иное чувство, побудившее его резко развернуться.

Это был... сарай. Из всего странного и чудесного, что Благой видел сегодня, это зрелище потрясло его больше всего — обычный земной сарай на каменном основании из больших валунов и дощатыми стенами со щелями. На вид довольно старый сарай, и... знакомый, очень знакомый, но Евгений не успел понять, почему. И из приоткрывшейся его двери кто-то явно собирался выйти...

Впрочем, видение тут же исчезло и Благой понял, что просто пережил мгновенную галлюцинацию. «Сначала Шелли, теперь это... Земля зовет», — подумал он, широко зевая от пережитого изумления. Но тут его спутники приступили к последнему этапу паломничества, и Евгений отправился за ними, вновь влившись в общую ауру мысленного псалма владыке Аделинаам, сыну его Аади-Иаасси и духам этого места.

Последнее, похоже, не было мистической абстракцией — уже некоторое время Благой ощущал в общей молитве некое постороннее вмешательство, с каждым шагом к Лику Императора становившееся все более настойчивым. Словно навязчивый шепот в голове психически нездорового человека — сначала невнятный, но скоро обретающий непреклонность приказа.

«Ты пришел... Иди, иди сюда... Иди к нам, будь с нами... Мы ждем...»

Откуда-то Кромлех понимал, что этот приказной шепот адресован именно ему. Понимали это и его спутники, и, кажется, даже знали, что так и дОлжно.

Евгению стало жутко, он попытался не слышать шепот, но не в состоянии был вырваться из общей ауры.

Так паломники подошли к кургану и стали подниматься на него по едва заметной тропинке, кое-где оснащенной стершимися ступенями. Их путь лежал в самый центр Лика — во впадину, обозначавшую рот государя. Это был храм без крыши, под которым пребывал в несокрушимом покое выдолбленный из цельного алмазного метеорита саркофаг Аади-Иаасси с его мумией и всеми сокровищами. Будь это на Земле, гробницу разграбили бы еще десятки миллионов лет назад. Но на Эгроссимойоне такое было немыслимо.

«Иди... иди, — продолжали шептать бесплотные голоса. — Ты пришел... Ты наш... Мы будем вместе...»

Эгрегор группы стал настолько плотным и сильным, что паломники один за другим теряли свою самость, растворяясь в нем. Но Кромлех еще держался — несмотря на все более настойчивый шепот, и на то, что безмолвная молитва стала приобретать жестокие, агрессивные тона. Евгений с ужасом осознавал, к чему идет дело, но не имел воли, никак не мог противостоять тому, что должно было случиться.

Они спустились в пасть храма. Это было длинное помещение, мини-каньон с крутыми стенами. Неяркий свет марсианского дня едва проникал сюда, однако в его свете было видно, что храм почти пуст. Лишь со стен смотрели скорбные лики богов, а в центре, там, где у живого эгроси находится основание двух языков — коммуникативного и боевого — возвышался короткий раздвоенный столбик. Для культуры эгроси это был откровенно фаллический символ.

Все так же пребывая в тисках общего моления, они окружили столбик — Кромлех понимал, что это жертвенник. И он, с ужасом зевая, увидел, что Леэнмиин сбросила одежды и стала расстегивать застежки скафандра.

С Леэнмиин — единственной из группы — у Евгения установилось что-то вроде дружеских отношений. На привалах они часто ментально болтали о всякой всячине. И все это время она знала, куда идет и чем закончится для нее хадж — жертвенным камнем... «Почему?!» — пытался спросить ее Благой, но теперь ее душа жила только внутри эгрегора, и он не смог пробиться к ней. А она даже не повернула головы в его сторону.

В который раз Кромлех подумал, что никогда не поймет внутренний мир этих существ.

— Аделинаам-бог, Аделинаам — яркий взор, свет ослепительный Аделинаам, благой наш убийца, возьми кровь, возьми плоть, возьми жизнь! — пульсировала в жутком помещении немая молитва.

Евгений одновременно воспринимал и ее, и со всех сторон обволакивающий шепот неведомых тварей, обитающих в этом месте:

— Пришел к нам, пришел Благой, будь с нами, развоплотись, придет другой, здесь покой, останься здесь, смерти нет, жизнь — не жизнь, смерть — не смерть, не бойся, с нами соединись...

Уже совсем раздетая Леэнмиин, натужно пытаясь набрать воздуха в легкие, приблизилась к жертвеннику и опустила спину на его развилку. Четверо паломников крепко ухватили ее за руки, задние лапы и голову, и надавили вниз, заставив тело девушки выгнуться дугой.

Пожилой жрец, возглавлявший группу, обеими руками занес полулунную секиру и с силой опустил массивное лезвие, сразу разрубив жертве грудную клетку. Она бешено забила хвостом, остававшимся свободным.

Не обращая на это внимания, жрец отбросил нож-секиру, погрузил обе руки в грудь, раздвигая обломки костей и рассеченную плоть, нащупал сердце и с силой вырвал, вызвав фонтанчик крови.

Жуткий телепатический вопль убитой бесследно канул в недрах общей молитвы.

— Леэнмиин! — мысленно закричал Кромлех.

Но ее уже не было нигде.

Жрец воздел сочащееся сердце к темнеющим небесам, а затем торжественно пошел вдоль стен, под непрерывную безмолвную молитву обмазывая свежей кровью скорбные лица богов.

И время словно бы прервалось. Евгений вдруг вырвался из молитвенного эгрегора чужим богам и увидел, что все паломники замерли на своих местах. Жрец застыл в нелепой позе с сердцем в руках. Капли крови застыли, подобно рубинам, и зависли в воздухе.

Но сам Евгений при этом вполне мог двигаться и думать.

Пока он размышлял над этим странным эффектом, на периферии его зрения что-то зашевелилось. Он взглянул туда и тоже застыл — от ужаса. Окровавленная, лишенная сердца Леэнмиин пыталась подняться с жертвенника.

Труп сначала просто сильно раскачивался в каменной ложбинке, потом, неуклюже переваливаясь с боку на бок, освободился, и покойница встала на ноги. В середине ее груди зияла страшная сочащаяся пещера.

«А ведь я хотел ее», — посетила Благого совершенно неуместная в этих обстоятельствах мысль. Но он глядел на изувеченное тело юной девушки, и понимал, что так оно и есть...

Труп между тем стал неверными шагами приближаться к Кромлеху, который по-прежнему не в силах был пошевелиться. И все вокруг оставалось застывшим — двигалось лишь мертвое тело.

— Тайишаиш приветствует тебя, воин, — произнесла жуткая кукла, подойдя к Евгению вплотную.

Он понимал, что это именно кукла — уже не Леэнмиин, а кадавр, движимый чужой потусторонней силой.

Труп механически открывал рот, в котором вяло шевелился язык. Не было ни малейшей попытки ментального контакта, а когда его попытался осуществить Благой, то отпрянул, наткнувшись на ледяную тьму.

Слова демона, разумеется, тут же возникли в воздухе.

— Хочешь ли ты умереть до рождения? — продолжало речь чудовище. — Тогда твой путь окончится здесь, среди нас — братьев и сестер.

— Среди кого? — угрюмо вопросил Кромлех, оправившись от ужаса и уразумев, что в очередной раз нечаянно переступил грань реальности.

— Ты знаешь, — ответила Леэнмиин.

Вернее, Тайишаиш... или Иш-Таб... или кто она там такая...

Голос ее был скрипуч, а из ужасной раны на груди при каждом издаваемом ею звуке выступала кровь.

— Это — мы, — продолжал вещать труп. — Такие же, как ты — кого подверженные разрушению называют Прохожими. Нас почитали там и тут. Но нам нет больше дела до тех, кто здесь, и кто там — пусть сами копошатся в своей призрачной жизни. А нам покойно здесь — где мы вечно мыслим без тел. Наш путь окончен. Ты останешься с нами.

В словах Тайишаиш Кромлех ощутил какую-то неодолимую весомость, ему захотелось поверить ей и устало улыбнувшись, предаться вечному отдыху. Он даже поднял руку к застежке скафандра. Но тут ему в голову пришла одна мысль.

— Но ведь вы приходите в Гроты, к живым?

— Так, — кивнула Тайишаиш.

— И это ведь ты придешь на Землю, и тебя будут звать там Иш-Таб?

Демоница сделала неопределенный жест.

— Может быть. Когда-нибудь. А, может, это уже было. Какая разница.

— Получается, это еще не конец?

Тайишаиш неожиданно сухо рассмеялась. Этот человеческий смех, вылетающий из пасти мертвой эгроси, был предельно сюрреалистичен.

— Однако за то время, которое мы не встречались, вы стали куда менее опрометчивы, Благой-дио, — отсмеявшись, ехидно произнесла она.

Впрочем, уже не она — вместо мертвой Леэнмиин перед Кромлехом возник... Хеэнароо. Он был без скафандра, но, в отличие от предыдущей собеседницы, передавал речь прямо в мозг Кромлеха. Что не мешало его словам тоже плавать в воздухе.

— Ты прав, — продолжал он, ухмыляясь. — Статус развоплощенного не избавляет от скучных дел мира сего. И это значит, что вам пора возвращаться в тональ, дон Эухенио.

Евгений вздрогнул.

— Кто ты? Кто вы все? — глухо вопросил он.

— Ты знаешь, — совсем по-человечески ухмыльнулся Хеэнароо. — Мы с тобой уже говорили об этом. Или еще будем... Циклическое существо — четки... возможно, ожерелье. Бусин много, но они — одно.

— И эти? — Кромлех неопределенно покивал головой в сторону. — Развоплощенные...

— Ну да, ожерелье, — после некоторого молчания задумчиво произнес Хеэнароо. — С подвесками. Они очень красивы, дороги и выглядят солидно. Но функциональна в ожерелье лишь нить с бусинами, а подвески — для красоты. Так вот те, кто витает на поверхности этой планеты — именно подвески единого ожерелья. А вот рядовым бусинам еще предстоит работа. Короче, у вас еще будет время отдохнуть среди этих красивых скал в бестелесном виде. Но сейчас вам надо продолжить свой путь.

— На Землю? — спросил Кромлех, хотя и сам уже понял, что его жизнь на Марсе подходит к концу.

Хеэнароо поморгал третьим веком.

— В Чичен-Ице заждались своего Пернатого Змея, — подтвердил он. — Теперь вы достаточно подготовлены для полезной работы на вашей малой родине.

Эгроси иронически поиграл перед Кромлехом коммуникативным языком.

— Вы думаете сейчас, как же пройдете сквозь Нэон-гоо, не будучи в Гротах? Вы разве не поняли, что подземные воды для этого не нужны. Более того, теперь вам не нужна и старушка Иш-Таб в качестве психопомпа. Вы вполне можете сделать все сами — здесь и теперь.

Кромлех понял, что это правда. А поняв — сделал.

В непроглядной тьме перед ним возникла пронзительная багровая точка. Он потянулся к ней всем существом и канул в ослепительную вечность пылающей пучины первоначального хаоса.