Честное пионерское!

Глава 20

Зоина мама пришла ровно в полдень (я взглянул на циферблат часов, когда услышал трель дверного звонка). Беляевский молодой англичанин Аврелий Гальтон к тому времени уже очутился в Индии и учился летать. А Вовчик и Зоя свыклись с компанией друг друга — полусидели-полулежали на моей кровати (плечо к плечу). В гостиной не смолкало стрекотание Надиной швейной машины. Стул подо мной поскрипывал, будто намекал, что я засиделся. Мой голос слегка осип; а мой желудок настойчиво подсказывал, что неплохо было бы отвлечься если не на обед, то хотя бы на чаепитие.

Для чаепития мы и прервали чтение — когда на пороге Надиной квартиры появилась Елизавета Павловна. Зоя не рассказала, как её мама отреагировала на укороченное платье (да узнала ли та о нашей выходке). Но несчастной девчонка сегодня не выглядела — я предположил, что либо родительница одобрила поступок дочери, либо не углядела изменений в школьной форме, либо девочка скрыла эти «перемены» от маминых глаз (в последний вариант мне верилось больше). Зою тоже удивил визит Елизаветы Павловны: в ответ на мой вопросительный взгляд она пожала плечами.

«Тётя Лиза» принесла торт «Птичье молоко» (Надя утверждала, что в наших магазинах такой «поймать» практически невозможно) — вручила его мне, будто входной билет. По-хозяйски огляделась, помахала рукой выглянувшим из моей комнаты детям, с преувеличенной радостью поприветствовала Надежду Сергеевну. Каховская сходу пожаловалась Наде, что «заскучала в одиночестве». «Муж уехал в отпуск», «единственная дочь убежала из дома с утра пораньше». Вот она и решила «навестить подругу». Заодно «принесла детям гостинец» (женщина указала на торт).

— Наденька, — сказала Каховская, — а ещё я бы хотела с тобой пошептаться. Есть у меня к тебе… интересное предложение. Интересное — нам обеим.

За один день мы с «Ариэлем» не «справились». История оказалась объёмнее, чем «Остров погибших кораблей». Да и поедание «Птичьего молока» отняло у нас время (пусть и не много, потому что Вовчик умудрился в одиночку «умять» едва ли не половину торта). Женщины остались в большой комнате. Когда мы уходили, Надя и Елизавета Павловна обсуждали достоинства и недостатки чайной смеси «Бодрость». Я увёл свой отряд любителей приключенческой литературы к себе в спальню.

«Ариэль» завладел вниманием и воображение детей с той же лёгкостью, что и книга об искусственном острове в Саргассовом море. История молодого англичанина, понравилась и моему бывшему соседу по больничной палате, и Мишиной (а теперь и моей) однокласснице. Дети ни разу не поссорились, пока я упражнялся в выразительном чтении. Вовчик изредка шмыгал носом (старался делать это тихо). А Зоя то и дело задерживала от волнения дыхание, прикусывала губу.

«Засидевшаяся» у Нади в гостях «тётя Лиза» сообщила дочери, что им «пора домой». Зоя и Вовчик одарили Елизавету Павловну схожими недовольными взглядами (приключения Аврелия Гальтона были в самом разгаре). Девочка издала тоскливый стон, но не решилась спорить с родительницей (та взглядом красноречиво намекнула дочери, что не потерпит споры при посторонних) — поплелась в прихожую. Вовчик пошёл за ней следом, будто признал, что «праздник закончился».

Вовчик и Зоя попрощались… до завтра.

Елизавета Павловна уже у порога выдала на прощание речь о том, что «нужно чаще видеться» и пригласила Мишину маму посетить жилище Каховских… «когда-нибудь».

Надежда Сергеевна проводила гостей, закрыла дверь. Но продолжала улыбаться — будто пребывала «навеселе». Я невольно принюхался. Потому что заподозрил: Каховская принесла алкоголь (у Мишиной мамы я «заначек» спиртного не видел), и женщины сплетничали не «на сухую». Я не уловил в воздухе других ароматов, кроме смеси женских духов. Но Надежда Сергеевна всё же вела себя… неадекватно. Потому что она повернулась ко мне и вдруг сграбастала меня в свои объятия.

Я крякнул от неожиданности.

— Мишутка! — воскликнула Надя Иванова. — Скоро мы купим новый телевизор!

Елизавета Павловна Каховская попросила Надю пошить для неё триста «адидасовских» теннисок (по образцу той, белой, которую она видела на мне). Как я понял, за этим она к нам сегодня и приходила (ну, и хотела убедиться, что Зою здесь не удерживают насильно). Директорша комиссионного магазина пообещала выплатить Ивановой по пять рублей за единицу товара (расчёт — пятьсот рублей за каждую сотню продукции). При этом — половину последней выплаты она выдала авансом (Надя продемонстрировала мне десять банкнот номиналом в двадцать пять рублей). Обязалась уже на следующей неделе предоставить Надежде Сергеевне ткань и прочие материалы (их оплату Каховская взяла на себя). Установила срок сдачи «заказа»: до конца года.

— Это получится… полторы тысячи! — сообщила Мишина мама. — Представляешь, Мишутка?! Почти моя годовая зарплата в ателье! Мне даже не верится, что такое возможно! Столько денег — и всего лишь за четыре месяца несложной работы. С ума сойти. Да мы с тобой не только цветной телевизор на эти деньги купим! А ещё и новую люстру, и огромный ковёр на стену в твою комнату!

Надя снова прижала меня к своей груди — затрещали позвонки. Я вдохнул запах женского тела. И волевым усилием заткнул рот пробудившейся у меня в голове «жабе» (та с точностью японского калькулятора подсчитала сумму, которую мы получили бы за триста теннисок, если бы принимали заказы самостоятельно или через Вовчика). Напомнил себе, что пытался лишь улучшить финансовое положение своей новой семьи, а не сделать Надежду Сергеевну советским «цеховиком». Предложение Каховской вполне годилось для моих целей (добавит в мой рацион мясо и другие продукты с рынка). Я признал, что условия Елизаветы Павловны вполне сносные… хотя пять рублей с тенниски — это всё же не пятнадцать.

История с Зоиной юбкой напомнила нам о школьной форме (ведь до первого сентября оставалось не так уж много времени). Надя порывалась пошить её самостоятельно. Но я сказал Мишиной маме, что нам нет смысла «заморачиваться»: благодаря доходам от подвесок и теннисок мы теперь могли себе позволить не экономить. Убедил Надежду Сергеевну, что семнадцать рублей за школьную форму не лягут на наш бюджет тяжким бременем; и что Наде выгоднее потратить время на шитьё чужих заказов (в понедельник Вовчик принёс ещё один — снова заказали чёрный вариант).

За формой (и прочими школьными принадлежностями) мы отправились в «Универмаг» — во вторник двадцать первого августа. Моя маленькая банда малолетних любителей книг не обиделась на то, что мы взяли на вечер паузу в чтении (Зоя прослушала вместе с Вовчиком «Ариэль» — явилась и на следующий день, когда мы приступили к «Голове профессора Доуэля»). Дети заявили, что подготовка к школе — это дело нужное и важное. В два голоса сообщили, что пойдут в магазин с нами. Надя не отказалась от их сопровождения: уже попривыкла к роли то ли пионервожатой, то ли многодетной родительницы.

С покупкой формы проблем не возникло: Надежда Сергеевна быстро отыскала на стойках синий пиджак (Надя обозвала его курткой) и брюки моего размера. Отправила меня в примерочную кабину. За шторкой я задержался. Минут пять я рассматривал отражение советского школьника — пока лохматого (я всё ещё не подстригся), без октябрятского значка, но и не повязавшего на шею пионерский галстук. А из зеркала на меня глядел тонкошеий светловолосый мальчуган (он иронично ухмылялся). Его (как и меня) забавляло несоответствие моего внутреннего восприятия своей внешности с тем, что показывало зеркало.

— Мишутка, чего ты там застрял? — окликнула меня Надя. — У тебя всё хорошо?

— Всё нормально, — сообщил я. — Уже выхожу!

«Если это можно назвать… нормально», — промелькнула у меня в голове мысль.

Я подмигнул своему отражению. И подумал, что нам с этим тощим большеглазым мальчишкой предстояло учиться в школе — снова.

Уже со вторника Вовчик и Зоя приходили ко мне вместе. Не изображали «случайную встречу». Кто кого и где дожидался, я не уточнял. Но дети переступали мой порог друг за дружкой (мальчик всегда пропускал девочку вперёд). А в четверг утром я увидел в глазок, как они рука к руке поднимались по ступеням — спорили о том, когда Советский Союз построит «настоящую Звезду КЭЦ». Зоя Каховская обращалась к третьекласснику чуть свысока (как старшая — мы с ней ведь уже считались четвероклассниками). Но рыжий мальчишка не уступал ей в спорах — гнул свою линию, словно упрямый молодой бычок.

Явка ко мне по утрам стала для Зои и Вовчика привычным (и едва ли ни обязательным) делом. Неожиданно для себя я организовал в Надиной квартире маленький «пионерлагерь» (с одним отрядом из трёх человек). Вполне себе пионерский, пусть один посетитель моего летнего «лагеря» (Вовчик) и был пока октябрёнком. «В сердце» конопатый третьеклассник давно уже чувствовал себя «убеждённым» пионером: он с лёгкой тоской поглядывал на мой новенький красный галстук (купленный за шестьдесят копеек одновременно со школьной формой) и даже однажды его примерил (когда этого не видела Каховская).

Большую часть времени мы читали (точнее, читал вслух я, а Зоя и Вовчик меня слушали). Новые книги мы выбирали голосованием: я брался лишь за те произведения, которым отдали голоса оба моих слушателя. Так мы «осилили» трёхтомник Александра Беляева (пропустили только «Человека-амфибию). Прочли Джералда Даррелла «Моя семья и другие звери». Не обошли вниманием и сборник рассказов Николая Носова. Но особенности детям понравилась книга Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада». Её мы одолели всего за полтора дня (если бы не вмешалась Надя — прочли бы и за день).

Приключения «благородного» пирата подтолкнули Вовчика к идее стать моряком. Мысли о Первой межзвёздной экспедиции отошли в голове мальчика на второй план — на первый выдвинулись мечты о парусных кораблях. Рыжий самозабвенно выдумывал истории, как будет бороздить Мировой океан (когда помогал мне готовить обеды и ужины). Заверял резавшую лук Каховскую, что «бесплатно» прокатит её на своём круизном лайнере (пообещал Зое «кругосветное путешествие»). Прикидывал, где будет искать «пиратские» клады. Выспрашивал у меня, где в СССР «учат на морских капитанов».

К концу августа жара в Великозаводске спала — дышать и дома, и на улице стало легче. Народу на улицах заметно прибавилось: дети возвратились из оздоровительных лагерей и от бабушек-дедушек. Я предложил своему пионеротряду не засиживаться дома — погулять на улице. Потому что размышлял, как бывший отец двоих детей (или ещё не бывший: с этим делом я пока не разобрался — потому что жил «здесь» и всё меньше думал о «там»). Едва не обидел этим предложением любителей чтения. Вовчик и Зоя вообразили, что я захотел от них избавиться — насилу втолковал детишкам, что «ляпнул, не подумав».

В пятницу двадцать четвёртого августа (за неделю до введённого в этом году Дня знаний) Вовчик явился ко мне хмурый. Вручил мне двадцать рублей (плату за очередную тенниску), без былой радостной улыбки на лице спрятал в карман честно заработанный рубль. Опустил и без того поникшие плечи и заявил, что «завтра» прийти не сможет: «батя» повезёт его на рыбалку. Сказал, что «не смог отказаться». С печальными нотками в голосе спросил, какую книгу мы будем читать… без него. В глазах рыжего мальчишки застыла тоска (будто случилось нечто трагичное и непоправимое).

Мы с Зоей переглянулись. Каховскую несчастный вид Вовчика не оставил равнодушным. Девочка погладила рыжего третьеклассника по плечу, сочувствующе вздохнула. С надеждой заглянула мне в глаза (намекнула, что я непременно должен «что-то придумать»). И я придумал: предложил Каховской принести завтра «Алые паруса». Книга Александра Грина оставалась для Зои недочитанной (девочка призналась, что слушать меня ей нравилось несравнимо больше, чем читать самой) — предложил это исправить. Сказал, что Вовчик «всё равно не читал начало», «да и не интересно ему будет слушать про любовь».

В субботу утром мы с Надеждой Сергеевной ни свет ни заря съездили на городской рынок, потратили там часть капиталов, заработанных шитьём. Надя по привычке шарахалась от рыночных цен. Но я едва ли не насильно заставил её почувствовать себя «миллионщицей». Хотя у Мишиной мамы всё же дрожали руки, когда она едва ли не со слезами на глазах отсчитывала озвученные продавцами суммы. По возвращению домой мы заполнили морозильную камеру парой упитанных куриц и неплохими кусками свинины (на приготовление говядины я не замахнулся), расставили на полках банки со сметаной, молоком и творогом.

Свинину я потушил (с картошкой). Надю к приготовлению еды не подпустил. Заявил, что её дело сейчас — шить (Елизавета Павловна уже предоставила материалы). А «я буду готовить еду». Сказал, что очень много «чудесных» рецептов блюд «вычитал в журналах, ещё находясь в больнице». Зою Каховскую я зачислил в младшие кухонные работники, поручил ей чистку картошки (девчонка не сопротивлялась — охотно, пусть и неумело, принялась за дело). До полудня я покончил с трудами на кухне. Накормил мясом и картошкой свою женскую компанию. Выслушал от Нади и Зои заслуженные похвалы моему поварскому таланту.

А потом раскрыл книгу на помеченной конфетной обёртке странице. И…

— Лонгрен провел ночь в море; он не спал, не ловил, а шел под парусом без определенного направления, слушая плеск воды, смотря в тьму…

К вечеру Ассоль и Грей под вздохи Каховской «уплыли в закат».

А я воспользовался отсутствием Вовчика (не хотел дразнить рыжего) — попросил Зою научить меня завязывать пионерский галстук.

Ещё вчера считал, что справлюсь с этой проблемой самостоятельно (ведь я в прошлом был пионером не один год, а повязывал себе на шею красную косынку так и вовсе бессчётное количество раз). Но перед сном обнаружил: нехитрое «пионерское» знание испарилось из моих воспоминаний, а «мышечная память» не сработала, будто у моего тела её и не было (предположил, что Миша не научился вязать «правильный» узел на галстуке). Надежду Сергеевну отвлекать не стал. Воспользовался помощью Каховской. Тем более что она председатель Совета отряда пионерского отряда — а значит «шарила» в пионерских премудростях.

Зоя охотно согласилась помочь.

— Накидываешь галстук поверх шеи так, чтобы свисали кончики одинаковой длины — с обеих сторон, — говорила она, наглядно (на себе) демонстрируя мне «умение настоящего пионера». — Набрасываешь правый край на левый. Правый кончик продеваешь в вот эту петлю, сильно не затягиваешь. Этот конец опускаешь, а левый подтягиваешь вверх. Вот так. Потом левый помещаешь вот в такую петельку и протягиваешь насквозь. Теперь оба края галстука разводишь в стороны и распрямляешь. Вот и всё. Ничего сложного.

Каховская кокетливо повертелась на месте — продемонстрировала мне повязанную вокруг тонкой шеи красную косынку. Будто похвасталась новым модным аксессуаром. Замерла, ладошками разгладила складки на белом сарафане. И вдруг шаловливо улыбнулась. Выпрямила спину, изобразила стоящую у балетной палки танцовщицу. Чуть согнула правую ногу в колене, будто вознамерилась станцевать канкан. Скосила взгляд на зеркало — проверила, насколько эффектной получилась её поза. Пионерский галстук хорошо дополнил Зоин наряд. Он словно отразился на щеках девочки: те приобрели алый оттенок.

«Левый подтягиваешь вверх, — мысленно повторил я. — Вот про это подтягивание я и позабыл».

Протянул к Зое руку.

— Дай-ка его мне.

Каховская перестала улыбаться, вздохнула (мне почудились досада и растерянность в её взгляде). Девочка на шаг попятилась, словно я её оттолкнул. Обиженно сжала губы. Одёрнула подол сарафана. И тут же ловко распустила узел, протянула мне красную косынку. Её собранные в хвост волосы покачнулись (будто стряхнули с плеч пыль). Зоя насупилась, сложила на груди руки — приняла позу строгой учительницы. Игривый блеск исчез из её глаз. Каховская по-птичьи склонила на бок голову — следила за тем, как я приподнял воротник тенниски, набросил себе на шею пионерский галстук.

— Правый край — на левый… — пробормотал я.

Собственные движения показались мне неловкими, скованными. Привык, что руки совершали нужную работу сами по себе, не отвлекаясь на подсказки мозга — так было, когда я плёл подвески для кашпо (в макраме я каждый узел «отработал» до автоматизма). А вот над «правильным» узлом галстука «парился» больше минуты — будто создавал «произведение искусства». Пальцы неохотно совершали непривычные действия. Но я не позволил им халтурить. Послушно и пунктуально воспроизводил Зоины пошаговые инструкции. «Накидывал», «продевал», «накладывал». В этот раз я не забыл и «подтянуть».

Поправил галстук, опустил воротник; наощупь убедился, что создал правильный «пионерский» узел.

Посмотрел на Каховскую.

— Ну, как? — спросил я. — Хорошо получилось?

Заметил, что у Зои потемнели мочки ушей.

Девочка смотрела на меня в упор (широко открытыми глазами) — уже не хмурилась.

Я кашлянул, поправил узел пионерского галстука.

— Какой же ты красивый, — тихо сказала Каховская.

Зоя опустила взгляд, прикусила губу (блеснула белыми зубами).

А я подумал: «Читать любовные романы мы больше не будем».

С воскресенья мы приступили к изучению трудов Астрид Линдгрен. Их ещё в четверг по моей просьбе принесла из библиотеки Надежда Сергеевна. Начали с приключений Эмиля из Лённеберги (детский смех заставил Надю примчаться в мою спальню, а пару глав Мишина мама прослушала вместе с детьми). Потом перешли к «Пеппи Длинныйчулок». Слушать истории о Карлсоне дети отказались — я не настаивал. Не понравился им и «Расмус-бродяга». Зато и Зоя и Вовчик увлечённо слушали «Мио, мой Мио». И едва не уговорили меня прочесть повторно о приключениях юной разбойницы Ронни.

Вечером тридцатого августа позвонил Юрий Фёдорович Каховский. Разговаривали мы недолго. И всё больше говорили не нормальными фразами, а на милицейском жаргоне (так мне показалось). Старший оперуполномоченный Великозаводского УВД сообщил, что днём вернулся в город (из Ростова-на-Дону). Уведомил меня, что «монстра взяли». Заверил, что «по двум эпизодам» у милиции есть «железная доказуха». А на остальные преступления (о которых я упоминал) ростовские милиционеры будут «его» «колоть». «Монстр в клетке», — заверил «дядя Юра». Сообщил, что уже завтра выходит на работу. Но как только «разгребётся с текучкой» — обязательно со мной встретится.

— Уверен, что нам найдётся о чём с тобой поговорить, зятёк, — сказал он.

Я ответил ему уклончиво — ничего конкретного майору милиции не пообещал.

Тридцать первого августа я не погасил в своей комнате свет в обычное время. Хотя ещё с больничных времён ложился спать до десяти часов вечера: так я хорошо высыпался, при этом без будильника вставал рано (чтобы делать зарядку) и не зевал на протяжении всего дня. Однако сегодня мой внутренний таймер словно сломался. Часы уже показывали начало одиннадцатого. За окном стемнело. А я не ложился спать. Сидел на кровати, скрестив ноги; рассматривал висевшую на стене, у изголовья, фотографию.

За этим занятием меня и застала Надежда Сергеевна. Она вошла в мою комнату уже переодетая в тонкую ночную рубашку, без следов косметики на лице. Задержалась на пороге — будто не решалась переступить границу. Но потом всё же шагнула к моей кровати. Проследила направление моего взгляда. Я почувствовал запах мяты — должно быть, аромат зубной пасты. Мишина мама присела рядом со мной. Обняла меня за плечи, прижала к себе. Тоже взглянула на фото со своей свадьбы. Вздохнула.

— Скучаешь по нему? — спросила она.

Заметил на её лице печальную улыбку.

— Ты о своём бывшем муже говоришь? — уточнил я.

Надя кивнула. Прикрыла тканью рубашки оголившееся бедро.

— Да, о моём бывшем муже, — сказала она.

Я покачал головой.

Перевёл взгляд на светловолосого мужчину, стоявшего на фото рядом Надей-невестой. Я редко замечал его на этом фото. И ещё реже нарочно на него смотрел. Потому его лицо всё ещё казалось мне малознакомым. Отметил, что мужчина не урод, крепкого телосложения. И что он почти на голову возвышался над Надеждой Сергеевной. Разглядел у него Мишин овал лица. Но больше никакого сходства между этим высоким мужчиной в сером костюме и своей нынешней внешностью я не заметил.

Подумал, что теперь я не походил и на Виктора Солнцева. Хотя раньше тётка говорила, что внешне я — вылитый отец (а вот характер, утверждала она, мамин). Но теперь я растерял всё, что хоть как-то связывало меня с моим… настоящим папой. Я чуть выпятил челюсть (новая — Мишина привычка). Таких «чужих» привычек подмечал в себе всё больше. И это обстоятельство мне не нравилось. Подумал: зато в моём нынешнем облике много Надиных черт (у нас с Надеждой Сергеевной схожие глаза, губы, подбородок).

— Я этого мужика не помню, — сказал я. — Совершенно. Как я могу по нему скучать?

Мишина мама неуверенно повела плечом. А я вдруг ощутил себя прежним: сильным, уверенным в себе, взрослым. Захотел высвободиться из Надиных объятий. Потому что пожелал сам её обнять и прошептать ей на ухо те самые глупости, в которых обычно нуждались женщины. Хотел успокоить её, развеселить, пообещать ей, что «всё будет хорошо». Представил, как мои действия удивили бы Надежду Сергеевну (или испугали). Потому не пошевелился. Лишь нежно сжал в своей руке тёплые женские пальцы.

— Ну, он же все-таки твой отец, — сказала Надя.

Снова вздохнула.

Я погладил её по руке.

— Мам, да какой же он мне теперь отец? Биологический. Как донор. Одно название, а не папаша.

Усмехнулся.

— У меня было множество других предков, помимо него, — сказал я. — Прадедушки, прабабушки… и прочие «пра» и «прапра». Их видимо-невидимо, если углубиться в генеалогию и по твоей, и по его линии. По ним я тоже должен скучать, получается? Если придерживаться твоей логики. Никого из них я никогда не видел. Как и его. Не помню я твоего мужа. Совершенно. А потому он теперь от прочих моих предков ничем не отличается. Был такой — да и ладно. А люблю я только тебя.

Надя поцеловала меня в висок (запах мяты усилился).

— Если кого-то из них вспомню, то, может, и заскучаю, — добавил я. — Но — это если вспомню. Пока они мне не вспоминаются. Честно. А о твоём бывшем муже я думаю настолько редко, что это и не считается вовсе. Да и не до него мне сейчас. Уж поверь. Пусть живёт себе в своём Магадане. А у нас с тобой и без него забот предостаточно.

— Это, каких таких забот? — спросила Надежда Сергеевна.

Я изобразил удивление.

— Забыла? Завтра первое сентября.

А мысленно добавил: «Завтра я снова увижу папу».

В августе я не ходил к папиному дому. Потому что помнил: этот месяц мы с ним (в той, прошлой жизни) провели в деревне. Приехали в Великозаводск незадолго до начала занятий. Точный день возвращения Виктора и Павла Солнцевых я из памяти не извлёк. Но не сомневался, что увижу их завтра в школе на торжественной линейке. Павлик явится туда с большим букетом пионов в руках. А Виктор Егорович Солнцев — наряженный в свой любимый костюм.

А ещё на линейке будет Оксана Локтева — пятнадцатилетняя девчонка из девятого «Б» класса. Та самая, которую скоро зарежут, а в её убийстве обвинят моего отца. Я и тогда знал, что папа не виновен в её смерти. Потому что весь тот день, когда школьница умерла, папа неотлучно был рядом со мной (мы занимались любимым папиным делом: клеили пластмассовую модель броненосца «Князь Потёмкин-Таврический»). Однако моему свидетельству не поверили. А потом и папа… признался в том, чего не совершал.

Настоящего убийцу десятиклассницы тогда не нашли. Милиционерам хватило единственной улики и отцовского признания. Не поверили даже майору Каховскому, усомнившемуся в виновности Виктора Солнцева. Отца осудили. Юрий Фёдорович Каховский попал под следствие и уже зимой был уволен из рядов советской милиции. А убийца девчонки остался на свободе. Однако теперь я не сомневался: в этой реальности Виктора Егоровича Солнцева не осудят. Потому что теперь у меня есть способ раскрыть ещё несовершённое преступление.

Я уже завтра могу увидеть лицо человека, собиравшегося убить десятиклассницу — глазами его будущей жертвы (если прикоснусь к коже Оксаны Локтевой).

Конец первой части

ссылка на следующую часть: https://author.today/reader/281597/2551559

Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/279214