Честное пионерское!

Глава 10

«Клиентку» я дожидался в Зоиной комнате. Елизавета Павловна привела меня туда после недолгих, но бурных препирательств со стороны дочери. Происходили те за закрытой дверью; отдельные фразы я различал и на кухне — особенно часто звучало слово «Припадочный». «Кишка» у девчонки оказалась «тонка» — переспорить родительницу Зоя не смогла. И вскоре ей в комнату затолкнули нарядного меня.

Елизавета Павловна с затаённой угрозой в голосе велела дочери «развлечь одноклассника». Похлопала меня по плечу (будто пожелала удачи) — ушла. Я пребывал в хорошем настроении после чашки крепкого и не мерзкого на вкус кофе (непохожего на больничный). Поэтому ответил улыбкой на хмурый взгляд председателя Совета отряда Мишиного класса.

Зоина комната не сильно превосходила по метражу мою спальню (в Надиной квартире) — на два-три квадратных метра, не больше. Но вот обстановка в ней мне не понравилась: тут уже чувствовался дух подросткового бунтарства, которым я насладился, пока растил сыновей. Модные полосатые обои едва виднелись за многочисленными постерами и цветными картинками из журналов.

Множество лиц, что смотрели на меня со стен не вызвали отклика в моей памяти. Но некоторых разодетых в клоунские наряды девичьих кумиров я всё же опознал — тех, кого мои сыновья обзывали «динозаврами российской эстрады». Музыкой я в прошлой жизни не увлекался (в машине слушал аудиокниги). А потому «звёздные лица» с плакатов не ассоциировал с конкретными песнями.

Я изумился «упакованности» Зоиной комнаты современной техникой. На письменном столе я увидел портативный цветной телевизор «Грюндик» (по экрану бегали мультяшки). А рядом с ним — видеоплеер «Сони» (со стопкой подписанных от руки видеокассет). На полке шкафа заметил кассетный магнитофон «Панасоник», изуродованный переводными картинками.

Все эти допотопные устройства не вызвали у меня восторга и не выдавили из моей груди завистливых вздохов. Но удивили: очень уж несовременно они смотрелись в сравнении с Надиным чёрно-белым «Рубином». Я хмыкнул. Чуть наклонился — заглянул под стол: рассчитывал там найти старенький системный блок. В компании с импортной техникой тот смотрелся бы органично.

— Компа нет? — спросил я.

Порылся в памяти: поискал там дату появления первой «персоналки». Точных сроков её продвижения в массы из воспоминаний не выудил. Вспомнил только, что ещё в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году капиталисты уже продавали свой «Мекинтош». Но сам я до развала СССР персональных компьютеров вживую не встречал (или же тогда не подозревал, что именно увидел).

— Чего нет? — переспросила Зоя.

Она посматривала на меня снисходительно, как завсегдатай цирка на мальчишку, впервые увидевшего цирковой манеж.

Я махнул рукой.

— Забей. Не парься. Уже вижу, что у тебя его нет. Системники сейчас такого размера, что в твоей комнатушке их фиг спрячешь. Не напрягайся.

Я без спроса уселся на диван, пошарил взглядом по книжным полкам.

Спросил, чтобы продолжить разговор:

— Что смотришь?

Хотя уже по звукам узнал знакомый мультфильм.

Зоя поджала губы, нехотя произнесла:

— Том и Джерри. Если тебе это название о чём-то говорит.

Я повернулся к телевизору. Всё ещё не привык смотреть на выпуклые экраны. Да и жаль было портить глаза, рассматривая крупные пиксели. Рядом с Надиным телевизором я не засиживался, а свой последний (в прошлой жизни) подобный телек выбросил на свалку году эдак в две тысячи десятом. Не часто я смотрел и «плоского монстра», купленного моей женой вместо старенького «пузатого» «Самсунга».

Увидел на экране знакомую парочку (мелкий пакостник мышонок вовсю издевался над туповатым котом). Покачал головой: смотреть на такое изображение — издевательство над глазами. По экрану то и дело пробегали полосы, мельтешили «снежинки», да и сама картинка «вздрагивала». Страдали и уши: звук мелодии из мультфильма походил на скрип пенопласта.

— Старьё, — сказал я. — И качество отвратное. Явно не лицензия. Как такое вообще можно смотреть?

Зоя скрестила на груди руки, фыркнула. Взглянула на меня «свысока», будто барыня на крепостного.

Я отметил, что её коленки меня совершенно не интересовали.

— Можно подумать: ты уже видел этот мультик! — сказала девчонка. — По телеку такие не показывают. А видика у тебя дома нет — мне мама об этом говорила.

— Этот мультфильм древний, как стены Московского кремля. Его, небось, ещё Чарли Чаплин смотрел. Вот, гляди: сейчас кот возьмёт удочку, насадит на крючок кусок сыра…

Я подробно рассказал сценарий серии: с полсотни раз просматривал её сперва со старшим сыном, а потом с младшим. Эта была одной из их любимых. Мои детишки обожали следить за издевательствами мыши над котом. А вместе с ними и я просматривал все эти сцены насилия (когда рядом с детьми изучал прайсы на продукцию, пока жена хлопотала на кухне). А уж сколько раз мне пришлось пересмотреть «Один дома»!..

В моём изложении приключения кота и мышонка выглядели глупыми и бессмысленными (я их таковыми и считал). Да и тон для изложения мультяшной истории я выбрал монотонный и занудный. Зоя слушала мой рассказ — хмурила брови. Я пришёл к выводу, что девчонка «крутила» эту кассету не в первый раз: она проверяла мои слова, опираясь не на картинку в телевизоре, а на собственные воспоминания.

— Ну и что! — сказала Каховская. — Я детские мультики теперь редко смотрю. Чтоб ты знал, у меня и фильмов полно. Иностранных! Ты такие точно не смотрел!

Она указала на стопку кассет.

Мне вспомнились ларьки около железнодорожного вокзала, где в девяностых годах продавали подобную продукцию (но там всё больше были «фильмы для взрослых»). Те существовали до две тысячи десятого года (мне так помнилось), лишь в какой-то момент видеокассеты в них сменились дисками. А ещё: память воскресила голоса Володарского и Гаврилова, звучавшие в видеосалонах страны.

Я подумал, что в скором времени советским гражданам предстояло насладиться озвученными Леонидом Вениаминовичем и Андреем Юрьевичем фильмами: «Терминатором», «Крёстным отцом», «Звёздными войнами», «Крепким орешком» и прочими голливудскими шедеврами. Если они уже не слушали эти узнаваемые голоса, разглядывая отвратительного качества изображения на домашних экранах.

— Эти фильмы с русским переводом? — спросил я. — Или на иностранном языке?

Зоя ухмыльнулась.

— Разные, — сказала она. — Мама говорит, что я должна учить английский.

«Ну, хоть не немецкий», — подумал я.

— И как успехи?

— Какие? — спросила Каховская.

— В изучении английского, — уточнил я.

Английские слова я зубрил ещё в школе. Но по-настоящему изучал его уже в институте. Потому что подумывал тогда уехать на постоянное место жительства в Штаты. Но от иммиграции в итоге отказался. А вот навыки читать и болтать на импортном языке пригодились — когда «мотался» в Турцию и Китай за товаром. В Турции мне в руки попал томик Стивена Кинга (без русского перевода).

С него и началось моё знакомство с оригинальными текстами англоязычных авторов.

Процитировал вслух первые строчки из «Мизери»:

— Memory was slow to return. At first there was only pain. The pain was total, everywhere, so that there was no room for memory.

— Это по-английски? — сказала Зоя. — И… что это ты сказал?

Я повторил цитату по-русски:

— Память возвращалась медленно. Сначала была только боль. Боль была тотальной, повсюду, так что не оставалось места для воспоминаний.

Вздохнул: вспомнилось собственное пробуждение в этом новом старом мире.

— Это первые строки из моей любимой книги, — сказал я.

Мысленно добавил: «Вот только она пока не написана». Усмехнулся. И подумал: «Но я мог бы исправить это недоразумение — если рассуждать теоретически».

Зоя приподняла брови (снова напомнила мне свою маму).

— Ты умеешь читать на английском? — спросила она. — Врёшь, небось?!

Расцепила замок из рук — упёрла кулаки в диван.

— И на английском тоже, — сказал я. — Но предпочитаю читать на родном. У тебя вон, сколько книг.

Указал на книжный шкаф, спросил:

— Ты хоть что-то из этого прочла, или только мультики смотришь?

— Я?!

Каховская вскинула голову.

— Да я прочла уже столько книг, что тебе и не снилось! — заявила она. — У нас в гостиной стоят шесть томов Майн Рида! Мама мне… Я их все уже едва ли не наизусть заучила! И «Всадника без головы», и «Белого вождя», и «Оцеола, вождь семинолов»!

— И «Алые паруса» тоже прочла? — спросил я.

— Кого? — переспросила Зоя.

— «Алые паруса».

Девчонка задумалась.

— Её… кто написал? Тоже Майн Рид?

— Нет, — сказал я. — Александр Грин. Слышала о таком?

— Конечно, слышала, — сказала Каховская. — У нас в большой комнате полно хороших книги стоит. Там много чего интересного есть. Даже «Три мушкетёра»!

Она горделиво приподняла подбородок.

— Ты про эту книжку заговорил, потому что не читал Майн Рида, — заявила Зоя. — Выучил несколько слов на английском языке и думаешь, что я тебе завидовать буду? Я помню, как ты сдавал технику чтения.

Каховская усмехнулась.

— Учительница тебя пожалела: поставила тройку, — сказала она. — А я бы на её месте влепила тебе пару! Ты её заслужил. Не понимаю, как тебя с такой успеваемостью в пионеры приняли?!

— Ну, приняли же, — сказал я.

Повёл плечом.

— Пожалели! Ты же у нас… болеешь!

Каховская взмахнула рукой — будто прогнала от себя прочь неприятное слово «болеешь».

— А на честь класса тебе наплевать! — сказала она. — Может, хоть в этом году тебя оставят на второй год! Учись вместе с малышами, Иванов. И болей себе, сколько захочешь!

Я покачал головой.

Сказал:

— Нет. Даже не уговаривай, Каховская. В четвёртом классе я на два года не останусь.

— Почему это? — спросила Зоя.

Она склонила на бок голову в точности, как это делала её мама. Вот только сходства с птицей я в ней не увидел — скорее, с кошкой.

— Предметы там неинтересные, — сказал я. — Да и вообще: я решил измениться. Лежал себе в больнице, размышлял о своей жизни. А потом пришла ты. И я всё понял.

— Что ты понял? — спросила Каховская.

— Я понял, что дальше так жить нельзя. Читать по слогам — это стрёмно. Да и позорить свой класс плохой успеваемостью — тоже отстой. Всё. Пора мне измениться.

Я состряпал серьёзную мину.

— Со следующего учебного года стану отличником. Вот увидишь. Научусь бегло читать. И даже взвалю на себя общественную нагрузку… может быть.

Махнул кулаком.

— А знаешь, почему? — спросил я. — Чтобы ты, Каховская, могла мной гордиться.

Зоя скривила губы.

— Хватит уже дурачиться, Иванов! — сказала она.

Постучала пальцем по виску.

— После больницы ты стал совсем… того. Не знаю, что там тебе сделали. Раньше ты казался мне серьёзным. Немного пугливым. Но не клоуном. Теперь… ведёшь себя, как мой папа.

Девчонка снова уставилась в телевизор — показала, что разговор окончен.

Я подошёл к книжным полкам, принялся разглядывать корешки книг: «Как закалялась сталь», «Пионеры-герои», «Подвиги юных», «Сын полка», «Сто лет тому вперёд»…

Я невольно заморгал: попытался развеять наваждение. Знакомый корешок книги Булычёва смотрелся неуместно рядом с патриотичными названиями стоявших с ним по соседству изданий. Будто книга об Алисе Селезнёвой заблудилась, ошиблась полкой. Я даже взял её в руки — взглянул на обложку (та же, что и на книге, которую Надя приносила в больницу). Убедился, что не обознался.

— Ну и о чём же она? — поинтересовалась Каховская.

— Кто? — спросил я.

— Эти твои «Алые паруса». О чём книга? Или ты её тоже не читал?

Я вернул книгу об Алисе на прежнее место (поставил рядом с заскучавшим без неё «Сыном полка»).

— О любви. О мечтах. И о том, что мечты иногда сбываются.

«А ещё она доказывает, что «подход» можно найти к любой женщине — нужно лишь «хорошо прозондировать почву» и проявить фантазию», — добавил я мысленно.

— О любви? — переспросила Зоя. — И… что там за любовь?

Она привстала, протянула руку к телевизору, приглушила звук.

Велела:

— Рассказывай.

«Алые паруса» я читал несколько раз. И при каждом прочтении эта история виделась мне с новой стороны. Сейчас я выбрал ту, что приглянулась бы десятилетней девочке, уже шагнувшей на путь становления подростком. Слова и выражения подбирал интуитивно — опирался на свой немалый опыт в общении с женщинами. Делал акцент не на приключениях героев и не на неожиданных поворотах сюжета, а на мечтах и переживаниях Ассоль. Понял, что выбрал верный ориентир, двигался в правильном направлении. Потому что быстро завладел Зоиным вниманием. Следил за выражением лица Каховской. Наблюдал за тем, как ирония во взгляде девчонки сменилась интересом. Потом заметил блеснувшую в глазах Зои влагу (когда рассказывал о свалившихся на «несчастную» Ассоль испытаниях).

Я добрался в своём пересказе до первой встречи Артура Грэя с Ассоль. В красках расписал, как парнишка бродил по лесу, как нашёл там спящую девушку — оставил ей свой перстень. Какие автор повести привёл логические обоснования поступку Артура, я уже не помнил. Поэтому сделал упор на эмоциональной составляющей сцены в лесу; на том, что Грэй с детства любил «картины без надписи» (запомнилось мне это его чудачество). Заявил: Артур был поражён красотой Ассоль, он влюбился в девушку «с первого взгляда». Я не объяснил, почему в тот раз парень не поговорил с Ассоль — обошёл этот момент «стороной». Сообщил, что Грэй отправился в деревню, где проживала «запавшая ему в душу» девушка, и там услышал от местных жителей, что Ассоль сумасшедшая.

Зоя Каховская сжала кулаки, смотрела будто бы мне в лицо, но словно не видела его — насквозь пронзала взглядом мою голову. Понял, что мысленно она бродила сейчас вместе с Артуром Греем по деревеньке. Сжимала челюсти: намеревалась ринуться в атаку на болтливых и злобных обидчиков дочери рыбака. Я намеренно сгустил краски, добавил в голос трагичных ноток. Но двигался строго по сюжету, не вставлял в историю «отсебятину»: чтобы меня (потом, когда Зоя доберётся до оригинала) не уличили во лжи. Представил вдруг Зою Каховскую сидящей в кинотеатре во время просмотра «Титаника» или «Ромео и Джульетта» с Леонардо ДиКаприо в главной роли (вот где она бы вволю наплакалась). Невольно улыбнулся — разрушил трагизм повествования.

В комнату заглянула Елизавета Павловна, поманила меня рукой.

Я замолчал (оборвал рассказ на полуслове).

Зоя вздрогнула (будто вернулась из забытья) метнула в мать рассерженный взгляд.

— Миша, — сказала Елизавета Павловна. — Пора.

— Всё будет хорошо, — шепнула Каховская, когда мы вышли в прихожую.

От неё пахло духами и кофе (смесь из ароматов получилась неприятная, будто в капучино вместо взбитых сливок налили пену для ванны). Женщина на ходу поправила мне воротник, стряхнула с моего плеча пылинки (или разгладила морщинки на ткани?). Придирчиво осмотрела мой наряд, но не нашла, к чему ещё придраться. Несколько раз глубоко вздохнула: выравнивала участившееся дыхание. Мне показалось, что Каховская нервничала. Будто шла на допрос к строгому следователю; или провожала юного пионера на встречу с генсеком. Она улыбнулась — чтобы взбодрить меня.

— Я тебя надолго не отвлеку, Миша, — сказала она.

Теперь Елизавета Павловна говорила громко: явно рассчитывала, что услышу её слова не только я. Взяла меня за руку, потащила за собой, будто прицеп. Я едва ли не впервые после выхода из больницы почувствовал себя маленьким ребёнком. Но не высвободился из крепкой хватки женских пальцев. Только вздохнул: подумал, что красотки не скоро вот так же нетерпеливо будут вести меня к себе в спальню (пока я был способен им разве что любовные романы пересказывать). Вздохнул. Шаркал тапками по ковру, рассматривал серьгу с рубином, что блестела на потемневшей то ли от духоты, то ли от волнения мочке уха Каховской.

В кухню я вошёл следом за хозяйкой квартиры. Первым делом рассмотрел на мойке кофемолку и медную турку. Только потом увидел «клиентку» (когда выглянул из-за плеча Каховской). Гостья не выглядела юной (навскидку: дамочка вплотную подобралась к полувековому юбилею) и не показалась мне стройной (под центнер весом). Она сидела за столом — на том самом месте, где я недавно пил кофе. Будто нехотя помахивала перед собой журналом: пыталась высушить блестевшие на её лбу капли пота. Женщина равнодушно прошлась по моему лицу взглядом (не поздоровалась). Потом обратила свой взор на Елизавету Павловну.

— Вот, о чём я вам говорила, дорогая, — сказала Зоина мама.

Она подтолкнула меня в спину — ближе к столу.

— Взгляните на качество исполнения, — продолжила Каховская. — И это ручная работа!

Она заглянула мне через плечо, ткнула пальцем в мой сосок, прятавшийся под вышитым на кармане рубахи корабликом.

— Посмотрите, какие ровные стежки, — говорила Елизавета Павловна (едва ли не мне в ухо). — Ниточки лежат аккуратно. Одна к одной! Нет к чему и придраться. В магазине вы ничего подобного не найдёте.

Она снова меня толкнула — ближе к женщине. Я сделал короткий шаг, упёрся животом в стол (пуговица впилась в кожу — неприятное ощущение: защитой в виде «кубиков пресса» или «пивного брюха» я пока не обзавёлся). Гостья склонилась над столом (тот застонал под тяжестью её груди). Вытянула короткую шею, близоруко сощурила крохотные глазки. Уронила журнал («Работница», седьмой номер за тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый год). Я увидел на обложке светловолосую женщину в форме (лётчица?), прочёл: «Всегда быть на высоте» — девиз Инны Копец». Отметил, что фамилия у Инны с обложки… необычная.

— Представьте, как будет смотреться алая роза на моём платье, — говорила Каховская. — И не придётся заказывать новое! Да с таким рисунком его никто и не узнает. Не скажут, что я уже который год ношу одно и то же!

Её ладонь легла мне на плечо.

— Вот, потрогайте сами, дорогая, — попросила Елизавета Павловна. — Почувствуйте, какая гладкая вышивка. Скажите: разве я не права? Ювелирная работа! У этой мастерицы просто золотые руки!

Гостья облизнула свои пухлые губы (будто разглядывала не кораблик, а заварное пирожное). На реплики Зоиной мамы она не отвечала. Не реагировала и на стоны стола, оказавшегося под тяжестью её тела. Меня так и вовсе, словно не видела. Однако рисунок на моей рубашке изучала пристально, с интересом (с видом ценителя и знатока). А я смотрел на лицо женщины — взглядом исследовал на нём лабиринты морщин. И ощущал себя моделью на подиуме (не фотомоделью, а ожившей вешалкой для одежды). Женщина решительно оттопырила палец, нацелила им в мой сосок (или всё же в кораблик?).

Я не позволил ей прикоснуться к маминой вышивке: резко выбросил перед собой руку — вцепился гостье в предплечье.

И временно ослеп от яркой вспышки…

— …Фаина Руслановна, не переживайте, — услышал я звучавший на фоне монотонного поскрипывания женский голос. — Доктор Рыбин проводил подобные операции десятки раз. Он один из самых опытных кардиохирургов не только в нашем городе — во всём Советском Союзе. Да вы и сами об этом знаете. Доктор хорошо отдохнул во время отпуска. Он полон энергии и оптимизма…

Я вдыхал ещё не забытый больничный аромат. Слушал голос и скрип колёс каталки. Холодный воздух забирался под простыню, гонял по моей коже стайки мурашек. Я смотрел перед собой. Яркая пелена, наконец, рассеялась. Понял, что меня везут по широкому коридору с белыми стенами. Увидел склонённое надо мной лицо в медицинской маске и проплывавшие в вышине (на потолке) одинаковые лампы…