Честное пионерское!

Глава 12

Солнце грело мне затылок, грозило расплавить волосы. Порывы ветра не несли прохладу. Даже здесь, на высоте четвёртого этажа, я словно ощущал жар, идущий от раскалившегося к полудню асфальта. Я не прикасался к грязным перилам: берёг рубашку. Повернулся спиной к густой кроне тополя (подставил голову и спину под новые голубиные подарки). Смотрел на сидевшего в кресле на балконе старшего оперуполномоченного Верхнезаводского УВД, майора милиции Юрия Фёдоровича Каховского. Зоин отец помахивал журналом; ждал, когда я поясню свое внезапное и совсем не детское заявление.

— Дядя Юра, — сказал я, — вы что-нибудь слышали об ограблениях пенсионеров — тех, что на протяжении уже четвёртого месяца происходят в нашем районе города? Я понимаю, что это… немного не вашего уровня преступления… пока. Но коллеги наверняка при вас упоминали о них. Или о некоторых из них — потому что не все потерпевшие обратились в милицию. Юрий Фёдорович, я вам напомню. В этот вторник ограбили квартиру ветерана войны Григория Лежнева, проживающего по адресу улица Первомайская, дом двадцать пять, квартира одиннадцать. Это уже восьмой зарегистрированный подобный случай. Двадцать первого июля то же самое произошло…

Я неторопливо перечислил майору милиции восемь фамилий и адресов. Прекрасно их помнил: если уж что-то заучивал наизусть, то больше не забывал. А данные потерпевших от действий «Врача-убийцы» я зубрил несколько дней, когда готовил материал для своих роликов. Потому что не пользовался во время съёмок ни шпаргалками, но «бегущей строкой» — выдавал текст, глядя в объектив камеры (считал, что так мои слова прозвучат убедительней, произведут на зрителей «нужный» эффект). О деле фельдшера скорой помощи, которого милиционеры прозвали «Врачом-убийцей» я снимал подробный репортаж — прекрасно помнил все его детали.

— …Это фамилии и адреса тех, кто обратился в милицию, — сказал я. — Ещё двое потерпевших в ОВД не пошли: пожалели свои силы и нервы.

Юрий Фёдорович кашлянул — озадаченно.

— Мне-то об этих случаях известно, — сказал Каховский. — О некоторых. Пусть они и не по моему профилю. Но вот откуда о них знаешь ты?

— Дядя Юра…

Я вздрогнул, когда с крыши взлетел очередной голубь.

Обошлось.

— Юрий Фёдорович, — сказал я, — это не всё, что мне известно. Ещё я знаю, что во всех этих случаях преступления совершались по единой схеме. К пенсионерам приходила женщина в белом халате — невысокая, молодая, весёлая — сообщала старикам, что принесла выписки с результатами их анализов из поликлиники. Объявляла, что анализы плохие; устраивала обследование, измеряла артериальное давление. Диагностировала гипертензивный криз — предлагала снизить давление уколом. Старики соглашались — после укола засыпали. А добрая женщина в белом халате обворовывала их квартиры — выносила даже продукты из холодильника.

Я посмотрел Каховскому в глаза.

— И знаете, дядя Юра, что самое странное? Все эти преступления до сих пор не объединили в одно дело. Хотя их сходство налицо — разве вы сами так не считаете?

Майор милиции свернул журнал в трубочку — расправил морщины женщине на обложке.

— Сколько, говоришь, тебе лет? — спросил Юрий Фёдорович.

Он помахал журналом, словно дубиной.

— Десять, — ответил я. — Это если считать только нынешнее воплощение. Но вы ведь не из тех, кто верит в мистику? Ведь так, дядя Юра? Кто я и откуда, вы прекрасно знаете: наверняка уже навели справки и обо мне, и о моей болезни. Елизавета Павловна рассказала вам о моём первом визите. Как разумный человек и как милиционер, вы не могли не заподозрить подвох. Ваша жена первым делом помчалась к дочери. А вы, Юрий Фёдорович, скорее всего, принялись ворошить моё прошлое. И прошлое моих родителей. Вы уже знаете о моих приступах. И о том, что в мае этого года я семь дней пролежал в коме.

Я не спрашивал — утверждал.

А Каховский со мной не спорил.

— Сегодня я прикоснулся к подруге вашей жены и на несколько минут лишился сознания, — сказал я. — Сколько я провалялся в отключке? Минут десять?

За спиной Каховского в окне появилось Зоино лицо — серьёзное. Девчонка повертела головой: взглянула на макушку отца, потом на меня. Она словно проверяла, на балконе ли мы, или чудесным образом покинули его (незаметно для неё). Недовольно сдвинула брови. Но к нам не вышла — попятилась… и исчезла (на стекле, будто в зеркале, отражалось небо и листва — что происходило в квартире, я не видел).

— Меньше, — сказал Каховский. — Жена позвала меня сразу же, как только уложила тебя на пол. Тебе повезло, что она среагировала на припадок. Пока она возилась с тобой, пока шла за мной — прошло около минуты. И на диване ты закатывал глаза минуты две. Получается, приступ длился минуты четыре — не больше.

— И за это время я увидел, как Фаину Руслановну готовили к операции, — сказал я. — Если вам интересно, ей не было больно. Всё было не так, как… у Зои. Но пробыл я ТАМ не четыре минуты — гораздо дольше. Так мне показалось. А теперь представьте, Юрий Фёдорович, сколько всего я увидел за семь суток, проведённых в коме… или мог увидеть.

Я замолчал.

Старший оперуполномоченный выудил из пачки сигарету, закурил — не спуская с меня глаз.

— И что же ты увидел? — спросил он. — Как грабили пенсионеров?

Я дёрнул плечом, указал подбородком на стол, где лежала «Работница» (и не только она).

— Вижу, у вас уже и ручка с блокнотом наготове, — сказал я. — Записывайте, дядя Юра.

— Что именно?

— Лукин Фрол Прокопьевич. Проживает по адресу улица Первомайская, дом тридцать семь, квартира три.

— Кто это? — спросил Каховский.

К блокноту он не притронулся — даже не взглянул в его сторону.

— Это тот, из-за кого милиционеры нашего ОВД… некоторые получат выговор, — сказал я. — Генерал-майор авиации, ветеран Великой Отечественной войны, инвалид. В среду, восьмого августа, к нему домой явится та самая «невысокая, молодая, весёлая» женщина в белом халате. Всё будет в точности, как с другими ограбленными пенсионерами — она измерит генералу давление, сделает укол. Вот только в этот раз найдёт в квартире старика очень много интересных вещей — слишком много. Вовремя не уйдёт. Генерал проснётся и застанет преступницу на месте преступления. За что и поплатится. Грабительница станет убийцей: она утюгом проломит инвалиду висок.

Я заметил, что во взгляде Зоиного отца не осталось и намёка на иронию.

— После смерти Фрола Прокопьевича Лукина поднимется волна недовольства, — продолжил я. — Не только в Великозаводске, но и в Москве. В столице у генерала очень много высокопоставленных друзей и сослуживцев. Их всех очень огорчит нелепая смерть дважды Героя Советского Союза. В том числе она расстроит и Виталия Васильевича Федорчука, нынешнего министра внутренних дел СССР: с нашим генералом он знаком лично, пусть и не очень близко. Зато среди друзей Федорчука есть такие, кто вместе с Лукиным и его геройски погибшим отцом съел не один пуд соли — они завалят министра и даже самого генсека жалобами, гневными письмами и просьбами.

Я вздохнул, показал рукой на блокнот и ручку.

— Так что готовьте вазелин, Юрий Фёдорович, раз не желаете записать мою информацию.

Каховский избавился от журнала (тот недолго побыл трубкой). Взял со стола шариковую ручку. Но не конспектировал. Он смотрел на меня исподлобья — не моргал. Его нос теперь если и напоминал клюв, то не утиный — такими целили в своих жертв хищники. Истлевший кончик сигареты обломился, упал на ковёр. Майор милиции не обратил на него внимания. Он больше не походил на доброго шутника «дядю Юру». И уже явно не считал беседу со мной развлечением. Я невольно представил, что испытал мой отец, когда очутился у него на допросе (или ещё испытает?). Почувствовал спиной сквозь ткань прикосновение перил.

— А теперь, Михаил, повтори мне всё, что только что говорил, — сказал Каховский. — Подробно и без шуток. Меня интересует информация, которая касается генерал-майора Лукина. Какова вероятность того, что твоё… предсказание — не результат кислородного голодания мозга?

Я вздохнул, посмотрел поверх плеча Зоиного отца на своё отражение в стекле.

Представил, как бы сам отреагировал на слова десятилетнего мальчишки — на его очень странные утверждения.

— Юрий Фёдорович, а какова была вероятность, что врачи не распознали бы у Зои аппендицит? — спросил я. — Согласитесь: она была, если опираться на математические понятия. Вот только стоило ли её проверять? Не лучше ли было проконтролировать процесс, как это сделала Елизавета Павловна? Стать жертвой глупой шутки — это не трагедия. Вы сами, насколько знаю, тот ещё любитель розыгрышей. Но я могу вам рассказать, что чувствует человек при терминальной стадии перитонита. Хотите? Это чтобы вы представили, что могла бы пережить ваша дочь — точнее, чего она бы не пережила. И нужно ли выяснять эти проценты вероятности сейчас?

Я пожал плечами.

— Дядя Юра, ну, возьмёте потом ремень и выпорете меня — если вдруг почувствуете себя одураченным, — сказал я. — Тоже мне… проблема. Даю вам честное пионерское, что не пожалуюсь на этот ваш поступок маме. И не напишу заявление в милицию. Если желаете — подпишем договор кровью. Или заверим его у нотариуса. Я не представляю, как могу вам доказать, что говорю правду. Не подскажете? Нет? Вот и я не знаю. Но знаю, как будет выглядеть голова генерал-майора Лукина после удара утюгом. Могу вам рассказать. Очень надеюсь, что вы не проверите точность моего описания. Если хотите, перечислю фамилии и адреса двенадцати других жертв, что последуют в мир иной вслед за Фролом Прокопьевичем.

— Двенадцати других? — сказал Каховский.

Майор милиции не заметил, как пепел сигареты снова свалился на пол.

— «Невысокая, молодая и весёлая» после смерти Лукина станет колоть своим жертвам не снотворное, а яд, — объяснил я. — И пока ваши коллеги будут терпеть унижения от московских гостей, она навестит ещё двенадцать стариков. Одной из последних от её укола умрёт жительница блокадного Ленинграда — Анастасия Михайловна Терентьева. Помните такую? Вы наверняка её знаете, Юрий Фёдорович: она живёт на первом этаже во втором подъезде вашего дома. Вспомнили? У этой пенсионерки убийца отравит ещё и кошку — чтобы та не скучала без хозяйки. Проявит милосердие. Но я всё же надеюсь, что до кошки очередь умирать не дойдёт. Неправильно это — убивать кошек и стариков. Вы так не считаете, товарищ майор?

Старший уполномоченный бросил потухшую сигарету в пепельницу.

— Ты всё это увидел, пока лежал в коме? — спросил он.

— Я увидел намного больше, Юрий Фёдорович, — ответил я. — Намного. За семь суток у меня была огромная куча… видений, вызванных кислородным голоданием головного мозга. Самых разных. Вот только прочие мои видения пока подождут — почти все. Мы вернёмся к ним. Возможно. Но позже. Когда наладим взаимное доверие и установим конструктивный диалог. Сейчас предлагаю спасти уважаемого и заслуженного ветерана войны. Дадим ему шанс увидеть парад в честь сорокалетнего юбилея Победы советского народа в Великой Отечественной войне. А заодно обезопасим вас и ваших коллег от бесчинств столичных гостей. Хотя это обстоятельство, признаюсь честно, заботит меня в последнюю очередь. Так что, дядя Юра? Не желаете стать героем?

В воздухе надо мной вновь раздались хлопки голубиных крыльев.

Я не поднял глаза, чтобы поинтересоваться: несут ли голуби лавровый венок.

Каховский откашлялся, утёр губы.

— Ну, давай попробуем, — сказал он. — Лукин Фрол Прокопьевич, говоришь?

Старший оперуполномоченный всё же взял со стола блокнот.

— Диктуй его адрес.

— Улица Первомайская, дом тридцать семь, квартира три, — повторил я. — Тёткина Виктория Матвеевна…

— А это кто? — спросил Каховский.

Он поднял голову.

— Убийца… будущая, кто же ещё, — сказал я. — Та самая «невысокая, молодая и весёлая» в белом халате. Тёткина Виктория Матвеевна. Тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения. Окончила Великозаводское медицинское училище имени академика Льва Яковлевича Фелистова. Работает фельдшером на седьмой подстанции скорой помощи. Проживает вместе с матерью по адресу: улица Труда, дом пять, квартира тридцать четыре. Ездит на автомобиле «Москвич-408» голубого цвета — он достался ей от умершего в позапрошлом году отца. К пенсионерам приезжала именно на этой машине, что известно по уже свершившимся, но не объединённым в одно общее дело случаям ограблений.

Каховских хмыкнул.

— И всё это ты тоже увидел, пока лежал в больнице? — спросил он.

Потянулся к пачке за сигаретой.

— Дядя Юра, вы снова начинаете? — сказал я. — Откуда, почему… К чему эти вопросы? Желаете спорить со мной и гадать? Зачем? Вы убедитесь в правдивости моих слов, когда разыщете эту женщину. Ограбленные запросто её опознают… некоторые. Записывайте!

Я покачал головой — показал, что устал от препирательств Каховского.

— Ладно, — сказал Юрий Фёдорович. — Я запишу. И обязательно проверю. Но и ты, Михаил, помни насчёт ремня. Он у меня есть.

Майор милиции ткнул в мою сторону пальцем.

— Ты обещал, что не пожалуешься матери.

— Не пожалуюсь, — ответил я. — Но если спасёте генерала и получите за это плюшки от начальства — с вас, дядя Юра, мороженое. Два. Эскимо. Договорились?

— Будет тебе мороженое, — сказал Каховский. — Или порка ремнём.

Я кивнул.

— Тогда проверьте свои записи. И пометьте: «Врач-убийца» явится к генералу в промежутке от десяти до одиннадцати часов утра. Но это неточно. Со временем я могу и ошибаться. Но дата точная. Как и адрес генерал-майора. Женщина принесёт ему результаты исследований анализов из поликлиники — настоящие, пусть и краденые. Потом измерит давление. Сделает укол. Она и раньше забирала у стариков воинские награды. Пометьте на всякой случай: ордена и медали Тёткина передавала через знакомых своему брату — Станиславу Матвеевичу. Тот проживает в Ленинграде, в переулке Кирова, дом пять, квартира семнадцать. Там такой мрачный, серый дом с проходной парадной и тесным двориком.

Я вспомнил, как бродил вокруг того дома с камерой — подбирал хорошие ракурсы. Явился туда вскоре после окончания дождя (и незадолго до начала следующего). Покружил по дворам, отыскивая нужную мне парадную. Местные жители посматривали на меня с возмущением и недовольством во взглядах, словно подозревали в шпионаже. Я тогда промочил ноги, замёрз и устал. Не получил удовольствия от съёмок (как после, уже дома, и от их результата). То был мой первый опыт по добыче материала вне Великозаводска (не самый приятный и успешный, но нужный).

— Юрий Фёдорович, — сказал я. — Если арестуете Тёткину до восьмого августа — сообщите об этом мне, пожалуйста. Или повесьте на окно квартиры Лукина одну из моих подвесок — ту, что я видел у вас на кухне. Это если будете дожидаться её в квартире генерал-майора.

— Зачем?

— Потому что иначе я вам помешаю. Не увижу на окне вашего знака — вломлюсь к пенсионеру вслед за Викторией Тёткиной. Сами понимаете: сидеть сложа руки я не смогу. Ну а вдвоём с ветераном мы уж как-нибудь отобьёмся от этой «невысокой, молодой и весёлой» — волосы-то я ей повыдеру. Сами понимаете, дядя Юра: доверяй, но проверяй. Если в этот раз генерал погибнет, в этом будет и моя вина. Потому что я доверился не тому человеку.

Старший оперуполномоченный откашлялся.

— Ну, теперь я верю, что тебе действительно десять лет, — сказал он. — Взрослый бы такие глупости не говорил. Придумал тоже… шпионские игры. Фильмов насмотрелся.

Юрий Фёдорович положил на стол ручку — закурил. Выпустил в балкон пятого этажа дым, задумчиво посмотрел поверх моей головы.

— Ничего не случится с твоим генералом, — сказал Каховский. — Не нужно тебе никуда ходить. Без тебя разберёмся. И без всяких там… цветочных горшков на подоконнике.

Он хмыкнул.

— Завтра расспрошу коллег об этих ограблениях. И если хотя бы часть твоих сведений подтвердится… Нет, не так. Даже если твои слова не подтвердятся — я всё равно проведаю Фрола Прокопьевича. Обещаю. Чтобы потом выпороть тебя, как следует: втолковать, как можно шутить, а как не следует. К тому же, будь уверен: я навсегда вычеркну тебя из списка зятьёв — это когда окажется, что ты морочил мне голову. Так и знай. А дочери скажу, что ты… писаешься в штаны. Вот так. И это не пустая угроза, Михаил Иванов. Ты меня понял?

— Понял, дядя Юра, — сказал я.

В этот раз Каховский не позволил пеплу упасть на пол — донёс его до хрустальной туфли.

— Хочешь мне рассказать о чём-то ещё? — спросил он.

Я взглянул на своё отражение — на тонкошеего большеглазого светловолосого мальчишку. Снова дёрнул плечом — отражавшийся в оконном стекле пацан повторил мой жест.

— Пока нет, Юрий Фёдорович, — сказал я. — Давайте сперва разберёмся с делом генерал-майора Лукина. Чтобы в следующий раз у вас было больше веры в мои рассказы.

— Значит, будет ещё и следующий раз, — сказал Каховский.

Я кивнул.

— Обязательно будет, дядя Юра.

Юрий Фёдорович усмехнулся, шариковой ручкой постучал по странице блокнота.

— Ну, ладно, — сказал он. — Давай разберёмся вот с этим.

Я вернулся в комнату. Впустил в квартиру с улицы облако табачного дыма. После яркого солнечного света гостиная Каховских показалась мне мрачной тёмной пещерой — я таращил глаза, привыкая к скудному освещению. Балконная дверь отсекла уличные звуки. Я услышал приглушённые тонкими стенами женские голоса (это на кухне беседовала с подругой Елизавета Павловна). Воображение нарисовало картину того, как женщины разглядывали на дне чашек кофейную гущу, как они раскладывали на столешнице карты и обсуждали связь «казённого дома» с «бубновым интересом».

Из кресла, будто воробей с ветки, вспорхнула Зоя Каховская — поспешила мне навстречу.

Девчонка хмурила брови — демонстрировала недовольство.

— О чём вы с папой так долго болтали?! — спросила она.

— Да как обычно, — ответил я. — О женщинах, о политике и об автомобилях. О чем ещё могут разговаривать друг с другом взрослые мужчины?

Зоя фыркнула.

— Тоже мне… взрослый нашёлся, — сказала она.

Взглянула на мои короткие штанишки, на торчавшие под ними голые острые колени и на красные тапки.

Мне почудилось, что девчонка сейчас прокомментирует мою внешность.

Но Каховская вдруг печально вздохнула.

— А я все полки просмотрела, — сказала она.

Развела руками.

— Нету. Представляешь?

Зоя обиженно оттопырила губы.

— Чего нет? — спросил я.

Девчонка снова нахмурилась, будто собиралась отчитать меня за непонятливость.

Но сдержалась.

— Этих твоих «Алых парусов» нет, — сказала Зоя. — У нас вообще нет ни одной книжки Александра Грина.

Она указала на шкафы.

Спросила:

— Они вообще существуют? Ты их не выдумал?

— «Алые паруса»? — сказал я.

Зоя кивнула.

— Одна книга так точно существует. Она в моей комнате на полке стоит. Во всяком случае, ещё сегодня утром стояла.

Каховская склонила набок голову (будто передразнивала Елизавету Павловну), на манер своего отца сощурила левый глаз.

— А не врёшь? — спросила она.

— Не вру. Да и зачем мне врать?

«…по такой мелочи», — добавил мысленно. Я действительно видел в Мишиной спальне сборник Александра Грина. Обратил на него внимание ещё в тот день, когда впервые явился в Надину квартиру. Вот только пока не заглядывал в его содержание. Но всё же почти не сомневался: составители этой книжицы не позабыли об «Алых парусах».

Зоя махнула рукой.

— Ладно, — сказала она (будто согласилась на моё не озвученное предложение). — Тогда идём.

Я вопросительно приподнял брови.

— Куда?

Девчонка закатила глаза — продемонстрировала, как устала «разжёвывать» для меня каждую свою фразу.

— Ты ведь уже уходишь? — сказала Каховская. — Так?

Я пожал плечами.

— Наверное.

Зоя покачала головой.

— Я провожу тебя, — сказала она. — И возьму у тебя книгу. Понял?

— Понял.

— Прекрасно, — сказала Каховская. — Немного подожди. Я быстро переоденусь.

Она поспешила к двери. Оставила меня стоять посреди гостиной в одиночестве.

«Вот так и нужно завлекать девчонок, — подумал я. — Не разучился ещё».