Частица тьмы

1 ЛАРА

Я горю и мысленно кричу свое имя снова и снова: Келли, Келли, Келли!

Силюсь удержать то, что я есть, даже когда пламя уничтожает меня.

Но в этот раз я не сплю, это не сон, и это все длится и длится. И здесь девушка, которая говорит, что ее зовут Шэй, и что она хочет помочь мне, но она ничего не может сделать. Затем появляется Ксандер, с ним Септа, и вместе они, наконец, прорываются в мое сознание. Они раскалывают меня как яйцо, разбившееся о пол.

Покой омывает меня с головы до ног, остужает пламя и удерживает его на расстоянии.

Но огонь по-прежнему там. Он всегда там будет.

2 ШЭЙ

Септа отталкивает меня, говорит, что я должна уйти — мол, хватит и того, что я уже натворила. Но я медлю в дверях и ухожу, только когда сама вижу, что Келли, наконец, успокаивается и затихает. Септа у ее постели, держит за руку.

Ксандер выходит следом за мной из комнаты, закрывает за нами дверь, уводит меня прочь.

— Что я сделала? — спрашиваю я, не в силах понять, что произошло. — Она кричала так, будто была в агонии, и я, как ни старалась, не смогла ее успокоить.

— Это не твоя вина. Тебе не следовало говорить с ней, не подготовившись, но ты же не знала.

— Не подготовившись?

— Ты ведь назвала ее по имени?

— Да. Келли.

— Она не может слышать свое имя. Если все же слышит, каждый раз происходит одно и то же. Мы называем ее Ларой.

Ему тоже больно — это видно по его лицу, по его ауре, и я, даже зная, кто он, не могу не посочувствовать ему и успокаивающе похлопываю по руке. Он накрывает мою ладонь своей. Вздыхает.

— Это я виноват. Виноват, что не сказал тебе, что вмешался вчера в лечебные процедуры Септы. — Он вздыхает. — Думал, что Келли нужно больше свободы, но, вероятно, ошибался.

— Лечебные процедуры? О чем ты говоришь?

— Она нездорова, и уже давно, — объясняет Ксандер. — Сомневаюсь, что Кай рассказал тебе об этом; я сильно удивился бы, если б он это сделал. Дело касается… психического равновесия Келли. Она с ранних лет посещает психотерапевтов, но Кай никогда не признавал, что у нее что-то серьезное.

— Почему она посещала психотерапевтов? В чем проблема?

— По поводу этого велись споры. Одна из форм раздвоения личности — таков обычный диагноз, хотя ее симптомы не вполне соответствуют всем критериям этого диагноза. Я забрал Келли, чтобы она прошла курс лечения у Септы. Да будет тебе известно, Септа — лучший специалист в этой сфере психологии. Келли нуждается в ее помощи.

— Ты хочешь сказать, что похитил ее, чтобы вылечить?

— Все не настолько ужасно, как кажется. — Но теперь его аура светится неуверенностью — той, что он позволяет мне видеть. — Ну, не совсем. Послушай, Соня — ее мать — не разрешала оказывать помощь, в которой Келли нуждалась. Соня была сторонницей исключительно медицинского подхода, она не понимала тончайшие грани психического равновесия, как их понимает Септа. Келли должна была пробыть с Септой всего несколько дней, но… кое-что пошло не так, и ее состояние, наоборот, ухудшилось.

— А что случилось? Вы проводили над ней какой-то эксперимент на Шетлендах?

— Что? Разумеется, нет. Септа говорит, дело в ее возрасте — гормоны, возрастные изменения, — что именно из-за этого обострилась болезнь. Кто внушил тебе подобную мысль?

— Дженна. Она сказала, они дружили и были там вместе.

— Дженна была раковым пациентом. А также пациентом Септы, и могла знать Келли через Септу. Вторичный рак мозга превратил ее в психопатку. Я уже говорил тебе, что это все полный бред, будто бы ее сожгли живьем. Ты должна мне верить. Она погибла во время взрыва в подземных лабораториях — в огне, да, но то был несчастный случай.

Я слушаю его и не знаю, что думать. Как может все то, что Дженна рассказывала мне, то, чем мы делились, когда входили в мысленный контакт, так разительно отличаться от версии Ксандера?

В то время я могла бы голову дать на отсечение, что Дженна говорила правду. Ну ладно, она знала, что является носителем, и не сказала мне, каким-то образом скрыла это от меня. Она могла обманывать, могла манипулировать, но в конце — нет. В конце она не лгала мне, тут я уверена.

Но если она сама верила в то, что говорила, значит, для нее это было правдой. Не знаю, что и думать.

— Келли все время была здесь?

— Да. На попечении Септы. И она гораздо счастливее, чем была, намного стабильнее. Если не случается чего-то, что нарушает ее душевное равновесие.

— Вроде моего появления.

— Ты не могла знать. Она сильно пугается своего имени; когда ее называют им или даже когда просто слышит его, то реагирует так, как сегодня. Септа говорит, она настолько раздвоилась, что не выносит ничего, что возвращает ее к тому, кем она была, даже своего имени.

Судя по всему, Ксандер искренне любит Келли и беспокоится о ней. А эта его неуверенность… никогда раньше не видела его в таком состоянии.

— Бог мой, тебе, в конце концов, не чуждо кое-что человеческое.

— Правда? — Он улыбается.

— Да. Ты не все знаешь, не так ли?

Он качает головой.

— Я хочу знать все. Но если и есть предмет, в котором я понимаю теперь не больше, чем когда мне было шестнадцать, так это то, как устроены мозги девочки-подростки. Келли, в частности.

— Полагаю, у меня есть некоторое понимание этого в общем смысле. Но мне не понятно, как ты мог забрать ее у мамы и брата.

— Ради ее же пользы. Чтобы попробовать вылечить ее.

Он свято верит в то, что говорит. Верит, что поступил правильно… Так ли?

Откуда мне знать? Я не знакома с матерью Кая, понятия не имею, какая она, какой была жизнь в их доме, и мне не по себе. Справедливости ради, Кай не самый уравновешенный человек, его эмоции и реакции порой бывают довольно бурными. А он рос в той же семье.

— Взгляни на это с такой стороны, — говорит Ксандер. — Если один родитель плохо обращается с ребенком, а суд ничего не предпринимает, и тогда второй родитель забирает ребенка, это можно назвать неправильным поступком?

— Ты хочешь сказать, с ней плохо обращались?

— Нет, но если один родитель не желает лечить поддающуюся лечению болезнь, которая может убить ребенка, готова ли ты признать, что единственно правильное решение — забрать ребенка у этого родителя, чтобы обеспечить лечением?

— Возможно. Да, пожалуй. — Хотя мне вспоминается мама. Она не верила в традиционную медицину, и когда я заболела гриппом, который убил ее, не позвонила в «Скорую» и не дала властям забрать меня. Она увезла меня сама и спрятала. Может быть, если бы она этого не сделала, то осталась бы жива?

— В случае с Келли имелось лечение, которое было ей жизненно необходимо. И я увез дочь, чтобы обеспечить ей это лечение.

Ксандер провожает меня до дома, затем возвращается, чтобы посмотреть, как там Келли. Говорит, чтобы я постаралась уснуть, что еще придет поговорить завтра.

Дверь за ним закрывается, и я прислоняюсь к ней. Ну и ночка. Я нашла Келли — точнее, Чемберлен нашел, — но то, что нашла, оказалось совсем не тем, что я ожидала. И что теперь делать?

Мой план был такой: отыскать Келли, убежать с ней от Ксандера и вернуть ее матери и Каю. Но возможно ли это? Действительно ли ей необходимо быть с Септой? Как она вернется домой к своей прежней жизни, когда при одном лишь звуке собственного имени начинает кричать, словно от невыносимой боли?

И думая об этом, я снова вспоминаю тот крик. Он был почти нечеловеческим, как у раненого животного, — чистейшая агония. Не сумев помочь, я в панике мысленно связалась с Ксандером, а он, должно быть, позвал Септу.

И все это случилось по моей вине.

Прости, Келли.

3 ЛАРА

Голова тяжелая, в сознании туман. Я открываю глаза и тут же жалею об этом — они опухли и чешутся.

Как будто я плакала.

Почему?

Поднимаюсь, иду в ванную, умываю лицо водой. На щеке красная отметина, и я осторожно дотрагиваюсь до нее. Больно, словно ударилась о дверь.

Или меня ударили.

Я напрягаю память, но воспоминания о предыдущем дне не приходят, а потом меня омывает покой.

— Лара? Ты проснулась. Хорошо. Я принесла тебе завтрак.

Септа стоит в дверях, и отчего-то у меня возникает желание попятиться, отступить, и глаза ее расширяются, а улыбка сникает.

Но затем волна спокойствия наполняет душу, и когда она подходит ближе и протягивает руку, я протягиваю свою. Она сжимает ее своей теплой ладонью и улыбается.

— Но сначала, перед завтраком, идем со мной.

Она тащит меня в гостиную, где мы садимся на пол. Дыхание. Вдох, выдох, покой, умиротворение. Я ощущаю под собой пол, воздух, когда он входит в мои легкие и выходит из них, сердце, его ровное биение.

Внутри меня вспышка тепла, и затем боль в голове, щеке и глазах уходит.

«Ну вот. Чувствуешь себя лучше?» — спрашивает она.

«Да, спасибо. Но почему…»

«Никаких вопросов. Идем». Мы открываем глаза, и она помогает мне подняться.

На подносе тарелка с фруктами, булочками и сыром, и перед моим мысленным взором мелькает другая тарелка… которую я протягиваю в окно? И даю мальчику, который открывает дверь?

— Ну ты и фантазерка, — говорит Септа, и я понимаю, что это была греза, тоска по другу. Но у меня нет друзей, верно?

Септа ведет меня в поле ниже общины, помочь ей в огороде — выпалывать сорняки, прореживать растения, резать лук на обед. Всю эту работу я уже выполняла много раз, но сегодня кое-что по-другому.

Септа остается рядом. Наблюдает.

К обеду ей это надоедает, и она располагается с книгой на скамейке в тени деревьев. Могла бы помочь, тогда и скучно не было бы.

У меня уже болит спина от того, что долго стою, согнувшись, и я опускаюсь на землю. Что-то мягкое касается моей руки. Вздрогнув, я оборачиваюсь.

Это кот. Красивый серый кот, да такой большущий. Я осторожно протягиваю руку, и он нюхает ее, потом трется о нее головой. Я глажу его шерстку, и он начинает громко урчать и плюхается у моих ног.

Мне всегда хотелось иметь кошку, но я не могла, потому что… потому что у кого-то на них аллергия. Я недоуменно хмурюсь. У кого? Еще один образ мелькает у меня в голове: рыжая полосатая кошка, моя кошка. Но нет, это невозможно. У меня ведь никогда не было кошки. Так?

Серый кот мягко шлепает меня лапой по руке, чтобы я еще раз погладила его, и мурлычет громче.

Может быть, у меня наконец-то есть и то, и другое: и кошка… и друг.

Когда Септе надоедает бездельничать и она зовет меня, кот, словно понимая, как лучше, идет следом, но на расстоянии. Септа оставляет меня в доме, и я всеми силами сосредоточиваюсь на двери, когда она закрывает ее.

Я по-прежнему не могу видеть дверь — ни ее контуры, ни ручку, ничего, но я постаралась точно запомнить, где она была, и теперь протягиваю руки и с закрытыми глазами отыскиваю ручку. Поворачиваю ее, немножко приоткрываю дверь и выглядываю.

Здесь ли кот?

Он выглядывает из-за деревьев, потом бежит к двери. Трется о мои ноги, входит в дом.

Я оставляю дверь приоткрытой, чтобы продолжать видеть ее и чтобы этот лапочка ушел, если захочет. Я знаю, каково оно, быть запертым в четырех стенах, и не стану удерживать его силой.

Но надеюсь, что он останется.

4 ШЭЙ

Ксандер появляется только следующим вечером, и я схожу с ума от нетерпения. Не успевает он открыть дверь, как слова, которые я собираюсь сказать, вырываются сами:

— Она моя сестра. Я хочу ее видеть.

— Я понимаю, правда понимаю. Но меня беспокоит, что может случиться повторение вчерашнего.

— Не случится. Я не стану называть ее по имени или говорить что-то, что напомнит ей, кто она такая. Обещаю. — И я намерена сдержать слово… пока. Но чем больше я об этом думаю, тем больше недоумеваю. Как может быть правильным метод лечения, отрицающий существование подлинной личности больного?

— Септа по-прежнему считает, что мы должны дать ей время и не беспокоить ее, пока память об этом происшествии не сотрется. В противном случае твое появление может вызвать рецидив.

— Но…

— Знаю, тебе не терпится увидеться с ней. Но мы должны считаться с тем, что лучше для Келли.

Тут я вспоминаю Беатрис, запертую в «тихой» комнате ради эксперимента Септы, и мне как-то трудно поверить в то, что она ставит интересы Келли выше собственных.

А что представляет для нее самый главный в жизни интерес? Ксандер.

— Да, я понимаю, что мы должны в первую очередь думать о Келли, и я согласна. Но…

— Терпение. — Он усмехается. — У меня его нет, так почему оно должно быть у тебя? Но пока что ничего менять не будем. А тем временем нам есть чем заняться, что изучать, о чем подумать. Идем.

Я иду следом за ним в библиотеку, и он оставляет меня у дверей. Елена с Беатрис уже там, и он мысленно просит меня не рассказывать им пока про Келли. Потом уходит.

— Где ты была? Что случилось, Шэй? — тут же забрасывает меня вопросами Беатрис.

— Ничего.

— Ты обманываешь.

— Ну, то есть ничего, о чем я собираюсь вам рассказать. Давайте, отвлеките меня, расскажите, что вы делаете.

Беатрис улыбается.

— Мы скоро уйдем на несколько километров отсюда и проверим, сможем ли по-прежнему участвовать в единении сегодня вечером. Если получится, пойдем дальше, потом еще дальше. — Она в радостном предвкушении.

— Да. Восхитительно, правда? — говорит Елена. Она тоже взволнована. — Интересно, как оно будет, если получится?

Никто не знает, и мне, несмотря ни на что, тоже любопытно и интересно попробовать.

Они вскоре уходят вместе с еще несколькими членами общины, которые знают дорогу на ферму. Мне грустно расставаться с ними, особенно с Беатрис, но я стараюсь ей этого не показывать.

Я брожу между библиотечных стеллажей, ищу чего-нибудь, чтобы отвлечься. Что-нибудь, на что глаз упадет… молекулярная генетика? И тут я вспоминаю, как изменила генный код, отвечающий за волнистость моих волос, чтобы сделать их прямыми.

А я еще говорила Ксандеру, что не уверена, следует ли нам менять себя, даже если предположить, что такое возможно, хотя сама уже это сделала. Будет ли изменение в моих волосах постоянным, или волосы, когда отрастут, вернутся в прежнее состояние? Если это навсегда, то какой ген унаследуют мои дети, если они у меня будут, прямых волос или волнистых? Если это так, что ж, я уже эволюционировала в соответствии со своими желаниями.

Заинтригованная, просматриваю один том за другим. Я уже нашла генетику увлекательной, и все гораздо сложнее, чем то, чему нас учили в курсе биологии в школе. Большинство вещей не просто закодированы одним геном. Не какой-то один ген делает человека, к примеру, высоким; это целый набор генов, которые взаимодействуют между собой, и на всех них оказывает влияние то, что происходит с человеком в той среде, где он растет, что он ест и так далее. И если не все, то большинство сложных характеристик именно такие.

И, несмотря на нежелание думать сейчас о чем-то серьезном, я поневоле возвращаюсь к своим вопросам. Почему некоторые люди невосприимчивы и обладают иммунитетом? Все остальные, подвергшиеся инфекции, заболевают, большинство умирает, но некоторые, пусть немногие, все же выживают? Кроются ли ответы на оба вопроса в генах?

Быть может, что-то такое запрограммировано в их генах, что дает им возможность выжить. Может быть, если бы мы посмотрели на наши ДНК и сравнили их с ДНК остальных, то смогли это найти.

Я настолько поглощена своими мыслями, что не обращаю внимания ни на какие звуки, ни на входящих и выходящих людей, пока, наконец, в мое сознание не проникает чье-то деликатное покашливание рядом. Поднимаю глаза — это Перси, мой позавчерашний гид.

Она улыбается.

— Не хотела прерывать. Ты выглядела такой сосредоточенной.

— Ничего. Что случилось?

— Время обедать.

Только теперь я замечаю, что все уже ушли.

Мы с Перси идем вместе.

— Опаздываем? — спрашиваю я.

— Почти. Но вряд ли мы будем последними.

— Последней будет Септа.

Перси делает большие глаза.

— Да, — шепчет она, словно замечать это возмутительно.

Думая о Септе, я нервничаю. Я не видела ее с прошлой ночи, когда мы с Ксандером оставили ее с Келли. Провела ли она с девочкой весь день? Вчера она была очень недовольна мною. Но нервозность уступает место приятному возбуждению, предвкушению нового слияния и желанию посмотреть, что произойдет.

Когда мы подходим к дверям, то замечаем, что сегодня нас меньше примерно на четверть. Неужели так много людей ушло с Еленой и Беатрис? И за главным столом тоже несколько пустых стульев. Мы входим, и Ксандер жестом приглашает Перси подойти со мной и сесть за стол вместе с нами. Девушка в восторге. По желанию Ксандера она садится рядом с ним, а я — рядом с Перси.

Септы еще нет — снова опаздывает.

Она появляется в дверях последней и идет не спеша, хотя все ждут только ее. У нашего стола останавливается, окидывает взглядом новый порядок рассадки.

— Садись здесь, рядом со мной, — говорит Ксандер, указывая на пустой стул по другую сторону от него. И налет раздражения на ее лице обращается в улыбку удовольствия.

— А почему нас сегодня так мало? — спрашивает она.

— Елена с Беатрис ушли на ферму, — отвечает Ксандер, — экспериментировать с максимальным расстоянием для единения.

Септа вскидывает бровь.

— А остальные?

Между ними происходит быстрый безмолвный диалог, потом ледяной взгляд Септы в мою сторону. Неужели это решение было принято без ее участия? Слишком поздно пытаюсь спрятать самодовольную улыбку; мне надо, чтобы она была на моей стороне — помочь Келли, — и я обещаю себе позже подольститься к ней.

Ксандер явно веселится, и меня вдруг осеняет: неужели он намеренно не только отстранил Септу от принятия решения, но даже не сообщил ей о нем? Ему как будто доставляет удовольствие выводить ее из равновесия, чтобы посмотреть, как она станет реагировать.

Но потом он берет ее руку в свою, и лед тает. Она улыбается и звонит в колокольчик. Обед начинается.

После ужина Ксандер, Септа и я, как выжившие, соединяем наши мысли первыми, но в этот раз, вместо того, чтобы присоединять тех, кто рядом, мы простираем наш коллективный разум вдаль, к Беатрис и Елене. Поначалу ничего не получается, и наши мысли окрашивает разочарование: неужели не выйдет?

Но затем знакомое прикосновение доходит до меня: это Беатрис. Поначалу связь едва ощутима, но набирает силу, когда к ней присоединяется Елена. А когда мы объединяемся с Ксандером и Септой, крепнет еще больше.

Потом мы вовлекаем остальных. Вдох, выдох, вдох, выдох одновременно, и сердца начинают биться в унисон. Все члены общины — и те, что здесь, и те, которые с Еленой и Беатрис — сливаются в едином сознании.

И сегодня, простирая наш объединенный разум к деревьям, насекомым, животным, птицам мы идем дальше и дальше. Между нами и фермой протекает река — мелькание амеб, водяных насекомых и рыб. Звери в лесу, недосягаемые для нас прежде, присоединяются к нам и замирают на месте, гадая, кто мы и что.

Ничего подобного никто из нас не испытывал, мы устремляемся за пределы обыденного, и все наши эмоции, вся наша радость как будто прирастают к земле и ее кладовым.

Это так изумительно, что я почти забываю про защитные барьеры и, наверное, забыла бы совсем, если бы не постороннее вторжение, чужое прикосновение. Это Септа. Пытается проникнуть внутрь, хочет узнать меня — узнать от и до. Никак не ожидала, что я поймаю ее.

Нет, Септа, так просто, как ты думала, не получится.

Она обращается ко мне напрямую, оправдывается: «Я — староста. Мой долг — досконально знать всех в общине», — говорит она в свою защиту. Да вот только я не такая, как все, и ей это прекрасно известно.

«Может, нам стоит обсудить это с Ксандером?»

Септа пятится, отступает и уходит.

Я вздыхаю про себя. Перетянуть ее на свою сторону пока что никак не получается.

Вернувшись в домик, где мы жили втроем, я чувствую себя одиноко. Брожу туда-сюда, останавливаюсь в дверях комнаты Беатрис. Вхожу. Поправляю ее подушку.

Решение вроде бы и правильное, но кто же мог подумать, что без нее и Елены мне будет так одиноко. Сейчас я здесь единственная, кто не является полноценным членом общины, не сросся с ней душой и телом. Даже с Еленой и Беатрис мне приходилось постоянно следить за своими словами — я не могла позволить им узнать мои планы. Как давно я не разговаривала с кем-то, ничего не остерегаясь, не оставаясь все время настороже? Как давно я не говорила, что думаю, и не скрывала своих чувств?

И я так тоскую по самым дорогим мне людям.

По маме — всегда. Какая-то часть меня до сих пор не может принять, что ее больше нет.

По Каю.

Но сейчас, может быть, даже больше — по Ионе, моей лучшей подруге. Мы с ней могли болтать о всякой чепухе и в то же время о чем-то очень важном для нас. Интересно, что бы она сказала об общине? Да и жива ли она вообще? Выяснять рискованно — вдруг это как-то отследят, а мне не хотелось бы, чтобы у нее возникли неприятности.

Даже Чемберлен, похоже, покинул меня.

Вообще-то, если подумать, я не видела его с ужина и не ощущаю, как было раньше, его присутствия. Мне даже немного не по себе. Надеюсь, у них там не перевелись кролики в лесу, и никому не пришло в голову, что из такого большого кота выйдет отличное жаркое.

Я закрываю глаза и протягиваю «щупальца» мыслей в разные стороны: «Чемберлен?»

Нахожу его и облегченно вздыхаю. Котик спал и теперь немного недоволен, что его разбудили. Открывает глаза, поднимает голову. Он на краю кровати — возможно, нашел кого-то, кто не мечется во сне, не тревожит его всю ночь, как я.

Чья-то рука гладит его; он поворачивает голову, чтобы ему почесали шейку. И прежде, чем его глаза его вновь закрываются, на мгновение передо мной возникают черные волосы и голубые глаза.

Это Келли.

5 ЛАРА

В полудреме одной рукой обнимаю своего кота.

Мой кот. Промелькнувшая мысль отзывается в памяти звоночком смутного воспоминания. Но вдруг он поднимает голову. Садится, потягивается и спрыгивает на пол. Выходит из спальни.

— Пожалуйста, не уходи, — говорю я и иду за ним. Но он просто вышел в переднюю и сидит на полу у приоткрытой двери.

Может, голодный?

На тарелке лежат остатки сыра, и я разламываю его на кусочки и один протягиваю ему. Он нюхает его и осторожно берет своим шершавым, влажным языком.

Еще? Протягиваю другой кусочек, потом еще один.

— Тебе нужно дать имя. Как бы ты хотел зваться? — спрашиваю я, но тут он идет к двери, лапой приоткрывает ее чуть шире, и у меня падает сердце. Неужели все-таки уходит?

Я встаю и подхожу к двери, чтобы попрощаться, если это так, но через дверь вижу кое-что еще, кое-что неожиданное. Там девушка, постарше меня. Кажется знакомой, но я не понимаю, почему, и ощущаю неясное беспокойство. Одета так же, как и все члены общины, на шее поблескивает золотая подвеска, но я не узнаю ее. Им запрещено разговаривать со мной, но я знаю, как все они выглядят. Кто же она и почему стоит здесь?

Девушка улыбается, наклоняется и гладит моего кота.

— Его зовут Чемберлен, — говорит она, и я потрясена: она разговаривает со мной? Нужно войти в дом и закрыть дверь, но я не хочу потерять Чемберлена.

Я с трудом обретаю голос.

— Это твой кот? — с грустью спрашиваю я. Наверняка она заберет его.

— Нет, — отвечает моя странная гостья. — Он свой собственный. Он приходит и уходит, когда пожелает. Должно быть, ты нравишься ему, если он пришел сюда.

И я улыбаюсь Чемберлену и ей. Она улыбается в ответ.

— Я Шэй, — говорит она.

— А я Лара.

— Приятно познакомиться. — Она протягивает мне руку, и после некоторых колебаний я протягиваю свою. Девушка пожимает ее своей теплой и твердой ладонью. И отпускает с некоторой неохотой.

— Я беспокоилась о Чемберлене, поэтому пошла его искать. Ничего, если я ненадолго зайду?

Я бросаю нервный взгляд на дверь. А если Септа вернется? Она не рассердится?

Словно услышав мои мысли, хотя я не почувствовала никакого внутреннего контакта, как чувствую с Септой, она качает головой.

— Все будет хорошо, обещаю.

И я почему-то верю ей.

— Ладно. Входи.

Я включаю маленькую лампу, и она входит. Это так… непривычно. Никогда раньше у меня не было гостей, а сегодня целых двое: Чемберлен и Шэй. Мы вместе садимся на диван, Чемберлен у наших ног. Он переводит взгляд с одной из нас на другую, словно что-то взвешивает, потом запрыгивает и укладывается наполовину на Шэй, наполовину на мне.

— Ну, спасибо тебе большое, — усмехается Шэй, — что мурлыкающая половина досталась Ларе.

Я смеюсь и почесываю его за ушами, а он вознаграждает меня громким мурлыканьем, как она и сказала, но больше не выглядит сонным. Через минуту кот встает и начинает обследовать комнату, заглядывая в темные углы и за стулья.

— Может, хочет поиграть, — говорит Шэй.

— С чем?

— Есть что-нибудь, за чем он может погоняться, к примеру, клубок ниток?

— Думаю, на кухне есть веревка.

— Отлично.

Я отыскиваю веревку, отрезаю кусок ножом. Покачиваю одним концом перед носом Чемберлена, он смотрит на нее, но не двигается с места.

— Давай, я попробую? — говорит Шэй. Я отдаю ей веревку, она заходит за стул, конец веревки тащится следом и исчезает. Кот припадает к полу, замирает и неожиданно прыгает за ней.

Шэй бежит вокруг стула, Чемберлен гонится за веревкой, и я улыбаюсь.

— Твоя очередь, — говорит она и отдает мне веревку. Я делаю точно так же, только захожу за диван, и это срабатывает! Потом я бегаю по всей комнате, вокруг стола и стульев, и кот носится за мной. С разбегу запрыгивает на стол и, не успев затормозить, падает с него, и при этом выглядит так уморительно, что я не могу удержаться от смеха.

— Что здесь происходит?

Я резко оборачиваюсь и вижу Септу и Ксандера, стоящих в дверях.

6 ШЭЙ

Я стою между Ларой-Келли и двумя взрослыми. Она пугается на долю секунды, но потом ее с ног до головы омывает спокойствие — это делает с ней Септа, и меня страшно злит, что она навязывает Келли те эмоции, которые сама считает нужными, но я старательно скрываю свои чувства.

— Мы играли, — говорю я. — С котом.

— Да, — подтверждает Лара. — С Чемберленом, — добавляет она, словно гордится тем, что знает, как его зовут.

— Иди в свою комнату, Лара, и оставайся там, — велит Септа, но она не просто говорит, а заставляет Лару переступать ногами, шаг за шагом, пока та не оказывается в своей комнате и не закрывает дверь.

— Тебе было сказано не приходить сюда, — говорит она мне.

— Я искала Чемберлена.

— И совершенно случайно нашла его здесь.

— Да.

— Верится с трудом.

Я ничего не отвечаю, просто стою, сложив руки на груди.

Ксандер вскидывает руку.

— Мир. Мне все равно, как Шэй попала сюда, пришла она за котом или после кота. Я вижу только, что моя младшая дочь выглядит намного счастливее с этим глупым котом и своей непослушной сестрой, чем за все последние несколько месяцев, и что бы тут ни произошло, это явно пошло ей на пользу.

Септа потрясена до глубины души. Это отражается в ее ауре.

Чемберлен тоже выглядит оскорбленным.

— Уверена, этот глупый кот поумнее многих психиатров, — говорю я, и Септа вспыхивает от злости. — Он, наверное, не играл так с тех пор, как был котенком, но понял, как заставить Ке… простите, Лару, улыбаться. И сделал это.

— И ты тоже, — говорит одобрительно Ксандер. — Здесь есть еще одна спальня, не так ли? — обращается он к Септе.

— Да, но… — начинает было Септа.

— Приготовь ее для Шэй. Они могут жить здесь вместе.

Очередные безмолвные возражения. Ксандер качает головой.

— Сделай, как я сказал, — холодно говорит он вслух мгновением позже.

«Ну, что, съела, Септа? Мне даже не пришлось подмазываться к тебе», — говорю я мысленно, но ее зрачки сужаются до щелочек. Наверно, не закрылась как следует.

— На сегодня и диван вполне подойдет, — говорю я вслух.

Септа берет себя в руки.

— Поговорим завтра. Мы должны установить рамки, за которые тебе нельзя выходить. Может, сегодня ей и лучше, но ты легко можешь спровоцировать вчерашний рецидив, если не будешь осторожна.

В этом Ксандер согласен с Септой, поэтому я киваю и говорю, что завтра мы это обсудим.

Они наконец уходят.

— Лара? — зову я от двери.

— Да?

— Хочешь сейчас спать или выйдешь и поговоришь со мной или с Чемберленом?

— Я не могу выйти из комнаты, — отвечает она после короткого молчания. — Так сказала Септа.

Я закатываю глаза.

— А я могу войти?

— Да! — тут же откликается она.

Я открываю дверь.

Она в кровати. Глаза сияют.

— Вы с Чемберленом будете теперь жить со мной? Правда?

— Ты ведь слышала. Да, правда. — Поняв намек, кот запрыгивает на кровать и сворачивается клубочком рядом с ней. — Здесь с тобой никто никогда не жил?

— Нет. То есть Септа постоянно навещает меня, особенно в последнее время. А до этого у меня был маленький домик рядом с ней.

— И ты жила одна?

— Да, — отвечает она и начинает гладить Чемберлена, потом замирает и смотрит на меня округлившимися глазами.

— А Септа не заставит тебя уйти…

— Нет. Ксандер сказал, что я могу остаться.

— Но он не всегда здесь. — Она встревожена.

— Зато буду я всегда. И Чемберлен тоже. Мы никуда не уйдем.

— Правда?

— Правда. — Повинуясь порыву, я обнимаю ее, как сделала бы, если бы это была Беатрис — девочка гораздо младше, которую я знаю немного лучше, — но почему-то кажется, что сейчас это именно то, что нужно. Она поначалу немного скована, словно не понимает, зачем это, но потом обмякает, и когда я начинаю отстраняться, удерживает меня на секунду, прежде чем отпустить.

— Может, пора спать? — спрашиваю я. — Уже поздно.

Она послушно ложится, закрывает глаза.

«Оставайся с ней, Чемберлен», — мысленно прошу я, хотя могла бы и не просить. Ему здесь нравится.

— А нельзя оставить дверь открытой? — спрашивает Лара, когда я выхожу. — Ненавижу закрытые двери.

— Конечно.

Я оставляю дверь приоткрытой и поворачиваю лампу так, чтобы свет от нее как можно меньше падал в ее комнату. Потом сажусь на диван — похоже, скоро уснуть мне сегодня не удастся.

До этой минуты мне приходилось старательно скрывать свои чувства — вначале от Септы и Ксандера, а потом и от самой Келли, — но моему негодованию просто нет предела.

Я рада, что поиски Чемберлена привели меня сегодня к Келли, что я не послушалась их указаний держаться в стороне. Рада, что Ксандер смог увидеть ситуацию такой, какая она есть, по крайней мере, была на тот момент, и что мое присутствие здесь, рядом с Келли — правильный выбор.

Я нисколько не сомневаюсь, что Ксандер любит свою дочь, но о чем он думал, оставляя ее на попечение Септы? И мне все равно, какие там кошмары видела Келли или какие у нее еще проблемы. Жить как полузомби, не имея дозволения на свои собственные чувства или решения, — в этом не может быть ничего хорошего. Она ведет себя как маленькая девочка, младше, чем Беатрис, хотя ей, должно быть, уже тринадцать.

И ее заставили жить здесь, в этом доме, совсем одну? Просто поверить не могу. Уму непостижимо.

Плевать мне, что Септа постоянно контролирует ее на расстоянии. Это все равно неправильно.

Бедная Келли. Когда я пришла сюда, все это было в ее ауре: бесконечное одиночество. Девочка без семьи, заботящейся о ней, без друзей своего возраста. Девочка, которая не знает, что такое объятия.

Я обещаю себе: все изменится куда больше, чем они думают.

Но продвигаться нужно медленно и осторожно. Интуиция интуицией, но я не знаю наверняка, через что она прошла и что с ней не так. И если я нарушу установленный Ксандером и Септой порядок, они могут запросто увезти ее куда-нибудь и спрятать. Этого допустить нельзя. Она моя сестра… то есть, сводная сестра. Этой ночью я уже почти забыла, что она Каю тоже сводная сестра. У них разные отцы и одна мать.

Келли может быть тем звеном, которое свяжет нас с Каем и поможет вернуть его ко мне, но в данный момент это не самое главное. Она моя сестра, и я должна помочь ей.

А еще я тоже одинока.

7 ЛАРА

На следующее утро просыпаюсь с приятным волнением, ощущением чего-то важного и, еще не до конца отойдя от сна, лежу и гадаю, что бы это могло быть.

Во-первых, удаленный мысленный контакт Септы, с ощущением которого я просыпаюсь каждое утро, исчез. Это настолько непривычно и удивительно, что, когда доходит до меня, я широко открываю глаза.

Потом что-то шевелится рядом — Чемберлен. Неужели он оставался со мной всю ночь?

И, наконец, слышу какое-то движение за дверью, которая не закрыта, а приоткрыта, как я и просила.

Я улыбаюсь и встаю с кровати. Но когда выхожу из комнаты, то вижу не Шэй, а Ксандера.

— Доброе утро, Лара.

— Привет. — Я пытаюсь незаметно оглядеть комнату. Шэй нигде нет, но ведь она сказала, что будет тут.

— Шэй скоро вернется, если ты ее ищешь; нужно было кое-что сделать. И я подумал, что мы могли бы поговорить.

— Ладно. — И все же я нервничаю, боюсь, что Шэй не вернется. Но потом до меня доходит — ее кот ведь здесь. Я немного расслабляюсь и, когда Ксандер жестом приглашает меня сесть, устраиваюсь рядом с ним.

— О чем ты хочешь поговорить? — спрашиваю я.

— Хочешь, чтобы Шэй жила с тобой?

Воспринимаю этот вопрос с недоверием. Септа имеет обыкновение спрашивать, хочу ли я чего-нибудь, прежде чем сказать, что нет, этого нельзя. Я пожимаю плечами.

— Думаю, да.

— Почему?

Я в замешательстве хмурюсь.

— Не знаю. Она мне нравится. Ей ведь можно остаться, да? И Чемберлену?

— Да, столько, сколько захочешь.

— Но ты не всегда бываешь здесь.

— Нет. Есть и другие общины, которые я должен иногда навещать, и работа, которую нужно делать.

— А когда тебя здесь нет, командует Септа.

— Ясно. И ты считаешь, что она сделает по-своему?

Молчу. Знаю, что так и будет.

— Я обо всем позабочусь. Не волнуйся.

— Ладно.

Мы вместе завтракаем, а потом он говорит, что должен идти. И когда он выходит и удаляется от дома, контроль Септы над моим разумом мало-помалу возвращается.

8 ШЭЙ

День серый, облачный; дождя пока нет, но низко нависшие тяжелые тучи говорят, что будет. Дом Септы освещен тонкими свечами, которые отбрасывают мерцающие тени на стены и притягивают мой взгляд.

— Я всегда предпочитала более мягкий свет, но могу включить лампы, если хочешь.

— Мне все равно, — отвечаю я, но это не совсем правда. С тех пор, как я чуть не сгорела заживо на базе ВВС, мне неуютно рядом с любым открытым огнем.

— Проходи, садись, — говорит она, увлекая меня к стулу перед столом. — Нам надо поговорить о Келли. Она все еще моя пациентка, и я по-прежнему лечу ее. Тебе необходимо помнить об этом и быть с ней крайней осторожной. Она хрупкая. — Аура Септы излучает спокойствие, сочувствие, заботу.

— Если бы ты объяснила, что с ней, от чего ее лечишь, возможно, я могла бы помочь.

— Она твоя сестра, и я ценю твою заботу. Но, вероятно, это вне твоей компетенции.

— Может, все-таки попробуешь объяснить?

Долгая пауза, вздернутая бровь, вздох.

— Тебе известно что-нибудь о раздвоении личности?

— Слышала об этом.

— Существует несколько видов. Келли страдала от этого недуга в мягкой форме много лет, но с вхождением в подростковый возраст положение усугубилось. Ничего необычного здесь нет. Проще говоря, она начинает ассоциировать себя с другими личностями — Лара одна из них и та, которую мы поощряем для ее же блага. Келли, по сути, есть ее истинное «я», и этого она боится больше всего. Время от времени проявляют себя и другие личности.

— Но почему она боится себя? Я не понимаю.

— До тех пор, пока она не наберется смелости посмотреть в лицо этому факту и не расскажет нам, мы не узнаем.

— Но в таком случае, разве не следует нам поощрять ее быть той, кем она на самом деле является, чтобы она встретила свои страхи лицом к лицу и справилась с ними?

— Это не так просто. Ужас настолько ослепляет ее, что она не способна ни думать, ни размышлять. Ей нужно время.

— Если она требует такой заботы, то почему живет одна?

— Она по сути никогда не бывает одна, ни днем, ни ночью. Она постоянно под наблюдением. Например, Ксандер был с ней, когда она проснулась этим утром, как ты знаешь; сейчас он ушел, чтобы заняться другими своими делами, но я поддерживаю контакт с ней даже в эти минуты, когда мы разговариваем. Это важно, Шэй. И жизненно необходимо для ее безопасности и доброго здоровья. Ксандер согласен со мной в этом.

— Наверняка для нее было бы лучше, если бы кто-то постоянно был с ней рядом.

— И этот кто-то — ты? — Она улыбается. — Даже тебе нужно спать. Без постоянного мысленного контроля тебе пришлось бы следить за ней всю ночь — будить ее от ночных кошмаров, которые случаются регулярно. Чем дольше она остается в своем кошмаре, тем тяжелее ей оправиться от него.

— Есть еще что-то, что мне необходимо знать?

— Ты уже знаешь, что ее нельзя называть настоящим именем — Келли. Также избегай любых упоминаний о прошлом, до того, как она попала сюда. Что еще? Она боится замкнутых пространств. Открытого огня. К тому же сильные эмоции могут вызвать приступы вроде того, что ты видела вчера ночью. Вот почему таких эмоций лучше избегать.

— Поэтому ты приглушаешь ее чувства изнутри?

Она вскидывает бровь, в ее ауре оттенок удивления.

— Я чувствовала твое присутствие в ее сознании и знала, что ты делаешь.

— Мое присутствие жизненно необходимо для ее лечения. Не нарушай эту связь между нами, иначе последствия могут быть серьезными.

Ясное, недвусмысленное предупреждение.

Ветер усиливается. Я иду назад через общину, и в моей груди, как и в надвигающейся черной туче, бушуют ярость, тревога и беспокойство.

Контроль и круглосуточное наблюдение — совсем не то, что нужно Келли, то есть Ларе, и мне надо начинать думать о ней именно как о Ларе, иначе я точно запутаюсь. Разве ей не нужен кто-то, с кем можно поговорить, кто-то, кто не указывает ей, что чувствовать и когда? Кто-то, кто не станет оберегать ее, опекать и ограждать?

И кое-что еще во всем этом не дает мне покоя. Рассуждения Септы о разных личностях заставляют вспомнить о другой девочке с той же проблемой — Дженне, которая считала себя Келли. Почему у обеих этих девочек настолько похожие состояния?

Я уже почти готова повернуть назад и спросить у Септы про Дженну — Ксандер упоминал, что она тоже была ее пациенткой, — но это означало бы, что придется… да, опять общаться с Септой. А для одного дня с меня уже более чем достаточно.

Первые тяжелые капли дождя падают, когда я возвращаюсь в дом, но мне требуется какой-то толчок, какое-нибудь физическое усилие, что угодно.

Лара на диване, Чемберлен спит с ней рядом. Она сидит, сложив руки на коленях, и смотрит в пол.

— Привет, Лара.

Девочка вскидывает и опять опускает глаза.

— Привет.

— Все хорошо?

— Отлично.

— Хочешь что-нибудь поделать?

— Не знаю. Что, например?

— И я не знаю. Может, прогуляться?

Она бросает взгляд в окно.

— Но там же начинается дождь.

— Да! И ветер воет, но не очень холодно. Я иду. Ты со мной?

Когда я произношу «я иду», она смотрит на меня, и в глазах у нее страх. Девочка отвечает «да», но ее аура кричит «не бросай меня». Поэтому она была так сдержанна, когда я пришла? Не была уверена, что я вернусь.

Мы одеваемся потеплее и выходим. Ветер треплет волосы, холодные капли падают все чаще.

— Куда пойдем? — спрашиваю я.

— Не знаю.

— У тебя есть любимое место, которое ты хочешь мне показать?

— Край!

— Край чего?

— Света. Идем.

— Кто быстрее? — предлагаю я, она колеблется, но потом вдруг срывается с места. Я нагоняю ее, и она бежит под дождем, смеется, прыгает по лужам и, с одной стороны, я удивляюсь, сколько же в ней от маленькой девочки, а с другой, какое удовольствие сама получаю от всего этого. Может, будучи единственным ребенком, я что-то упустила. И воспоминания о том, как мы с мамой жили вдвоем, возвращают тоску и боль, которые никогда не уходят, все время где-то рядом.

Лара останавливается возле дерева, прислоняется к нему, и я догоняю ее и становлюсь рядом.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Просто думала о своей маме. Она умерла во время эпидемии.

— Ох, мне очень жаль это слышать.

— А где твоя мама? — Слова вылетают прежде, чем я успеваю подумать, стоило ли спрашивать об этом. Вероятно, это относится к запретным темам, по мнению Септы.

Но девочка не выглядит расстроенной, она просто озадаченно хмурится, потом пожимает плечами.

— Не знаю. Ее никогда не было рядом, поэтому мне все равно.

И снова припускает вперед.

Теперь и я озадачена. Это не похоже на ту маму, о которой рассказывал Кай. Или это часть другой личности?

Лара останавливается на вершине холма, драматически вытянув перед собой руки. Ниже того места, где мы стоим, вьющаяся змейкой тропинка ведет к узкой проезжей дороге.

Что это? Какое-то движение там, внизу? Я прищуриваюсь и различаю вдалеке группу людей, направляющихся сюда. Их довольно много, и меня наполняют дурные предчувствия. Кто они такие? Я быстро устанавливаю мысленную связь с Ксандером и Септой, чтобы рассказать им, что вижу.

— Вот он, — говорит Лара.

— Кто?

— Край света.

Я озадаченно хмурюсь, потом осторожно проникаю в Ларино сознание: что она видит?

И перед ее глазами, за той точкой, где она стоит, пустота, словно кто-то все стер. Почему?

Могу ли я убедить ее, что то, что она видит, нереально, сделать шаг вперед?

Но мой взгляд снова устремляется к людям, приближающимся к нам снизу. Нам надо уходить отсюда.

В другой раз.

9 ЛАРА

Я завернута в одеяло, на голову намотано полотенце, в руках кружка с горячим сладким чаем, на коленях очень тяжелый кот.

Дверь открывается.

— Привет, Лара. — Это Септа. Я бросаю быстрый взгляд в дальнюю часть дома — Шэй принимает душ.

— Привет, — говорю я.

Она заходит в комнату, подходит ко мне, улыбается, и я рада видеть ее улыбку, чувствовать ее тепло, и это приятное ощущение растекается по мне.

— Я скучала по тебе сегодня, — говорит она. — Чем вы занимались?

— Ходили гулять. В дождь!

— Вот как! Надеюсь, ты не простудилась. Шэй еще в душе?

Слышен звук открывающейся и закрывающейся позади нас двери.

— Была.

— Она опоздает. Но неважно. Они подождут.

Шэй быстро выходит, так быстро, как будто узнала, что Септа здесь, и поспешила присоединиться к нам. Волосы у нее влажные, туника и леггинсы натянуты кое-как, второпях.

Между ними происходит что-то, не знаю что. Я смотрю на Шэй.

— Почему бы не вслух? Извини, Септа. Если Лара не пойдет сегодня на единение, то и я не пойду.

На лице Септы неподдельное потрясение.

— Быть там — часть твоих обязанностей как члена этой общины. Это не то, что можно начать и бросить, когда пожелаешь.

— Я ведь могу участвовать, оставаясь здесь, верно? — говорит Шэй. — Если Беатрис делает это с расстояния в несколько километров, то с нескольких сотен метров я точно смогу.

— Ну, помимо этого нам надо еще обсудить подход… — Она смолкает, явно договаривая мысленно. Подход к чему?

— Что ж, — отвечает Шэй, — думаю, вы и без меня справитесь. А мы уже спланировали свой вечер, правда, Лара?

— Да. Будем рассказывать истории, — говорю я. — Я уже сочинила одну про Чемберлена.

— Полагаю, Ксандеру будет что сказать по этому поводу, — заявляет Септа. Они с Шэй вновь умолкают, уходят в себя, и я понимаю, что они делают, — нечто вроде селекторного совещания. С Ксандером. По лицу Септы проносятся тени эмоций: сначала гнев, потом счастье.

— Приятного вечера, девочки. — Она уносится, как на крыльях.

— Что это с ней?

— Скажем так, ее сегодня пригласили на свидание. И я очень стараюсь не думать об этом.

10 ШЭЙ

Тем не менее я расстроена из-за того, что не иду на ужин вместе с остальными. Это чувство общности, единения — нечто особенное, подобного чему я не испытывала никогда в жизни. То есть я, конечно, была частью своей семьи, но семьи лишь только из нас двоих, а ощущать свою принадлежность к большой группе людей — это нечто совсем иное. Может быть, сказалось и то, что мы часто переезжали с места на место, и мне не хватало времени, чтобы привыкнуть, по-настоящему узнать других людей, почувствовать себя своей среди них.

Какая-то женщина приносит нам обед и застилает для меня постель в другой комнате — кто-то из не-членов общины. Я говорю «спасибо», и она просто улыбается. Я помогаю ей накрыть для нас стол, а потом встаю у нее на пути в дверях.

— Привет, — говорю я.

Она вскидывает глаза на меня, потом снова опускает.

— Она не будет с тобой разговаривать, — поясняет Лара.

— Почему?

— Ты же в общине.

— И что? Никто же сейчас не услышит.

— Она не понимает, как обстоит дело, — говорит обо мне Лара, и женщина качает головой.

— А с тобой она будет разговаривать? — спрашиваю я.

— Возможно, но только чтобы ты не слышала.

Женщина наклоняется вперед и шепчет что-то на ухо Ларе.

— Ей надо идти, — говорит Лара. — У нее дети одни. Она нервничает из-за новых людей.

Лара быстро поворачивается, берет хлеба и фруктов, из тех, что принесли нам на обед, и вручает женщине. Та неуверенно смотрит на меня.

— Она не расскажет, — заверяет ее Лара.

Женщина берет угощенье и быстро, чуть ли не бегом, уходит.

— Лара, ты должна объяснить мне. Как обстоит дело?

— Ну, смотри. Септа говорила, что некоторые из этих людей, у кого иммунитет, могут жить здесь и помогать в поле, по дому и все такое, но им не разрешается разговаривать с членами общины. Если они нарушат запрет, их прогонят. И еды тут для них недостаточно, но в других местах еще хуже, поэтому они хотят остаться.

— Но почему, бога ради, им нельзя разговаривать?

— Не знаю.

— Но с тобой они разговаривают?

— Иногда. Я и не в общине, и не с ними — я нигде. Только вы — Ксандер, Септа и ты — разговариваете со мной, а больше никто в общине. — Она говорит об этом как о само собой разумеющемся, но понимает, насколько изолирована. — Эту женщину я знаю, ее зовут Анна. Она немножко рассказывала мне про своих детей. У нее их четверо.

— Поэтому ты такая худая — отдаешь свою еду?

— Мне вполне хватает. Я не слишком голодна.

Я вскидываю бровь. Она говорит неправду. Милая девочка с добрым сердцем.

Теперь она встревожена.

— Ты ведь не расскажешь, нет? Септа говорит, нельзя, чтобы еда пропадала зря.

— Какая чепуха! Если они съедят ее, то как же она пропадет?

— Септа говорит, незачем растрачивать пищу на тех, кто не питает свой разум.

Мне становится не по себе. Что это за место такое? Это изумительное чувство единения друг с другом, и с землей, и со всем живым вокруг нас, но не с другими реальными людьми, которые не питают свой разум? Что бы это ни значило.

С людьми, которые голодают. Которым некуда идти из-за эпидемии. С людьми, которые выполняют для нас лакейскую работу, но которым не позволено разговаривать, иначе их отправят умирать с голоду.

Скоро собрание, и я уже совсем не уверена, что хочу пойти. Как скрыть то, о чем я только что думала?

— Ты чем-то расстроена? — спрашивает Лара.

— Есть немного, — отвечаю я. — Но зато есть кое-что, что меня радует, — это ты.

Счастливая улыбка озаряет ее лицо.

11 ЛАРА

Шэй где-то далеко. То есть она по-прежнему здесь. Говорила, что не уйдет, и не ушла: сидит на полу, скрестив ноги. Но глаза ее закрыты, а мысли улетели, чтобы соединиться с остальными.

Я наблюдаю за ней с любопытством. Каково это? Я спрашивала Септу, и когда она была в хорошем настроении, то пыталась объяснить. Говорила, это чистейшая радость. А когда была в дурном настроении, добавляла: та, которой мне никогда не испытать.

Но почему? Вот вопрос, ответ на который я никогда не понимала.

Что будет, если я заговорю сейчас с Шэй? Она меня услышит? А все остальные, с кем она соединена, тоже услышат?

Меня так и подмывает попробовать. Я заметила, что в этот раз впервые контакт со мной Септы почти исчез. Говорю «почти», потому что если бы я закричала — закричала мысленно, — она, наверно, все равно бы услышала. У нее что-то вроде радара, настроенного на меня, как-то сказала она.

Но это тот случай, когда я могу подумать о чем-то незаметно для нее. Какое-то время у меня еще есть.

— Привет, Шэй, — говорю я тихо.

Никакой реакции.

Я машу рукой у нее перед лицом. По-прежнему никакой реакции. И я разочарована.

— Шэй? — повторяю я на этот раз громче, потом вздыхаю.

Придется подождать, когда это закончится. Как удачно, что мне не привыкать ждать.

12 ШЭЙ

Единение из дома на другом краю общины происходит точно так же, как если бы я находилась в одной комнате со всеми остальными.

Мы устанавливаем контакт с Беатрис и Еленой, и сегодня нас ждет сюрприз: к нам присоединились другие.

Беатрис взволнована, но голос у нее спокойный и ровный. «Мы соединились с еще одной группой выживших, — говорит она. — Это Патрик, Зора, Джей-Джей, Генри и Амайя. Они теперь держат путь вместе с нами на ферму».

И потом новенькие тоже присоединяются, и каждый называет себя и представляется. Патрик, с помощью Беатрис, которая помогает ему расширить контакт, присылает мне личное сообщение.

Они знакомы с Каем и пытались помочь ему найти меня; Беатрис рассказала ему, что случилось, и он очень сожалеет, что нас разлучили. Печаль, немного смягчившаяся в последние дни, снова накатывает с прежней силой, и я почти теряю контакт, но весь наш коллективный разум, все эти люди, даже те, с которыми я только что познакомилась, поддерживают меня и придают сил.

Ксандер уже знал о группе Патрика — это он побуждал его присоединиться к нам. Выживших стало больше, и теперь мы простираем свой разум так далеко и широко, как еще никогда раньше. Ксандер говорит, что нам надо попробовать связаться с другими общинами в Шотландии, проверить, как далеко мы сможем зайти. Все мы соединяемся с ним и простираем сознание вовне. Находим одного изумленного старосту близ Гленко, другого в Криффе, третьего на острове Скай. Вскоре мы охватываем большую часть Шотландии.

Члены общины вокруг нас озадачены, недоумевают, почему они до сих пор не с нами, но прежде мы укрепляем связь между выжившими, а после — как и другие группы в разных местах — все вместе, как одно целое, устанавливаем контакт с людьми вокруг нас.

Поначалу это требует большей концентрации и синхронизации, но потом все идет само собой, дыхание и сердцебиение единого организма.

Мы вместе, выжившие и члены общины — здесь и повсюду. Земля, реки, озера и леса, как и все живое, что дышит и растет в них — вся Шотландия, что живет и дышит.

Но это не все люди, не так ли? Как насчет тех, кто работает на нас? Почему они тоже не объединяются?

Однако я все же помню, кто я сама по себе, помню достаточно, чтобы попробовать кое-что еще: осторожно, потихоньку крошечная частичка моего сознания отделяется от остальных, чтобы никто не заметил, и ищет тех, кто в лесу, и Лару тоже. Ищет, но натыкается на пустоту. Почему?

Или пустота — это установленная кем-то защита?

Есть и еще кое-что странное: Септа. Я не могу толком разобраться, в чем дело. Она здесь, соединена с остальными нами; мы все связаны, и для достижения результата требуются концентрация и усилия. Но есть и второстепенная, фоновая нотка, исходящая от Септы, и она диссонирует.

Я пробую тихий безмолвный шепот: «Септа? Ты в порядке?»

Улавливаю проблеск страха, боли. Он исчезает так быстро, что я начинаю сомневаться: а не померещилось ли мне. Но прячет его не она. По крайней мере, мне так не кажется.

Неужели… Ксандер?

Так что? Если Ксандер недоволен Септой по какой-то причине, самое время попытаться что-то узнать.

И все же позже, после того как мы прощаемся, в той части меня, которая защищена высокой стеной, сохраняется беспокойство. Септа испугалась.

По-настоящему. Почему?

Так или иначе я должна попробовать снова установить с ней контакт.

«Септа?» — обращаюсь я к ней.

«В чем дело? — Ответ резкий, больше похожий на тот, которого я и ожидаю от нее. — С Ларой все нормально?»

«Да, все хорошо».

«Ну, чего ты хочешь?»

«Ничего. Неважно».

«Я занята. Сегодня вечером без меня».

В голове быстро мелькает картинка, которой, я уверена, она поделилась намеренно. Септа с Ксандером, в его доме, направляется к нему и на ходу расстегивает свою тунику. Я отсоединяюсь как можно быстрее.

Она занята. Она с моим отцом. Фу. Это было так непристойно.

Я медленно возвращаюсь в себя, в свое тело, и открываю глаза.

Лара здесь, наблюдает за мной, склонив голову набок, словно изучает меня и о чем-то гадает.

— Что?

— Ты гримасничала.

— Ничего удивительного.

У меня появляется идея. Если Септа занята, и Ксандер тоже… что ж. Мы с Ларой и в самом деле предоставлены сами себе.

— Давай рассказывать истории, а? — напоминает Лара. — Я жду уже целую вечность. — Голос у нее обиженный, и я довольна — она чувствует именно то, что хочет чувствовать. Лара любит истории — Келли любила читать, говорил Кай. В этом доме нет книг.

Но я знаю, где их взять. Может быть…

— Теперь ты как-то хитро улыбаешься, — говорит она, — как будто думаешь о чем-то таком, о чем не должна думать.

— О, да. Как насчет приключения?

13 ЛАРА

Уже темно, поздно, и я вся трепещу от сознания того, что мы делаем что-то совершенно недозволенное.

Шэй подходит к двери в библиотеку, открывает ее. Дверь, которую можно открывать ей, но не мне.

Она входит, вспыхивает свет, и я вздрагиваю, уверенная, что кто-то увидел нас и включил его.

— Свет зажигается автоматически, все в порядке, — успокаивает меня Шэй. — Входи, не бойся. Если нас поймают, я возьму вину на себя, скажу, что заставила тебя пойти со мной. Все будет хорошо.

Я оглядываюсь вокруг.

— Все спят, уверяю тебя.

Делаю несколько неуверенных шажков вперед, пока не оказываюсь в дверях. Всюду в поле зрения книги. Бесконечные стеллажи с книгами.

— Ты точно уверена? — спрашиваю я на всякий случай.

— Точно, точно. Нет смысла мне выбирать что-то для тебя. Ты сама должна выбрать то, что тебе нравится.

— Септа узнает.

— Я разберусь с ней.

Я замечаю, что стою, разинув рот, и поспешно его закрываю. Я хочу войти — я верю Шэй, когда она говорит, что все уладит с Септой — но почему-то не осмеливаюсь сделать еще один шаг.

— Давай я помогу тебе, — предлагает Шэй. Она берет меня за руку, и в тот же момент что-то во мне расслабляется, отпускает, и мы вместе входим внутрь.

Тут полно всякой скучищи вроде той, что как-то приносил Ксандер — про звезды, моря, горы и всякое прочее, о чем я никогда и не слышала, — но потом Шэй находит секцию с рассказами. Я снимаю книги с полок, просматриваю и обнимаю, как друзей, и Шэй смеется, как много я набрала.

— Давай я понесу часть, — говорит она, берет несколько и просматривает заглавия. — В самом деле? «Моби Дик»? — И гримасничает. — Что ж, если хочешь.

— Мы должны как-то записать их или еще что?

— Нет. Если кто-нибудь заметит, что исчезло так много художественных томов, скажу, что их взяла я.

Мы задерживаемся там надолго, потому что я все ищу книги, которые хочу почитать, и никак не могу оторваться. В конце концов Шэй прикрывает ладонью зевок.

— Ну все, давай возвращаться, надо немного поспать.

Мы выходим из библиотеки, и свет автоматически выключается. Мы притаскиваем стопки книг к нам в дом. Шэй включает лампу, берет «Я захватываю замок»[1] и открывает ее.

— Ты ведь пока еще не хочешь спать, правда? — спрашивает Шэй.

— Нет, то есть…

— Что?

— Если не должна.

— Ты ничего не должна. Читай столько, сколько захочешь.

Я начинаю читать, но ощущаю на себе взгляд Шэй и поднимаю глаза. Она смотрит на меня с каким-то странно серьезным выражением.

— Что?

— Смотрю на тебя сейчас и не понимаю. С тобой все в полном порядке. Ты совершенно нормальная.

Обеспокоенная, я закрываю книгу.

— Да уж, нормальнее некуда.

— Так скажи мне, что с тобой не так? В чем заключается твоя ненормальность?

Я хмурюсь.

— У меня мысли разбегаются, когда я пытаюсь думать об этом. О себе.

— В твоем разуме стоят заградительные блоки, я их вижу: они не позволяют тебе думать на определенные темы. Дело рук Септы, полагаю. — Она злится, но не на меня.

Я смотрю на нее и начинаю понимать кое-что, чего не понимала раньше. Я считала, что неспособна думать о некоторых вещах из-за того, что со мной что-то не так. Но это сделала Септа? Намеренно? Я скрещиваю руки, какое-то незнакомое чувство поднимается во мне.

— Иногда у меня прямо руки чешутся врезать Септе. Если бы она была сейчас здесь, точно бы врезала. — Я изображаю пощечину, и у меня возникает какое-то странное ощущение, словно эта идея пришла извне, но потом оно исчезает. — В любом случае, это была бы очень плохая идея.

Шэй ухмыляется.

— Возможно, не столь прямое нападение было бы лучше. — Она смотрит на меня, размышляет. — Это будет трудно, но я могла бы попробовать убрать блоки из твоего разума, понемножку, один за другим так, чтобы они не заметили. И мы бы посмотрели, что будет. Но только если ты сама этого хочешь.

В моем разуме есть темные пятна, обрывки каких-то образов, которые мелькают в моем сознании время от времени, когда я дремлю или думаю о чем-то другом. Так бывает, когда ночью улавливаешь что-то краем глаза, а глядя прямо, не видишь ничего. Я боюсь того, что скрывается в этих темных уголках.

— Ничего, — говорит она. — Дай мне знать, если передумаешь. — В ее голосе разочарование, но она улыбается. — Давай, почитай еще, если хочешь, а я спать. — Она выходит из комнаты, оставляя дверь приоткрытой, и минутой позже свет гаснет.

Я открываю книгу, но вначале просто смотрю на страницу, не воспринимая написанное.

Септа копается в моих мыслях. Она заставляет меня делать то, чего я не хочу делать, навязывает мне чувства, которые я не испытываю. Я говорила Ксандеру, что большую часть времени живу, как сомнамбула, и это правда.

Может, пора проснуться.

14 ШЭЙ

На следующий день рано утром Лара входит ко мне в комнату. Я лежу с закрытыми глазами, но уже наполовину проснулась и чувствую ее присутствие. Потягиваюсь, зеваю и сажусь в кровати.

— Я передумала, — говорит Лара.

— Насчет чего? — спрашиваю я, хотя, кажется, знаю. Мне надо перестать так реагировать, это только напутает ее.

— Ты можешь убрать Септу из моего разума? Она и сейчас там. — Ее аура излучает смесь негодования и страха.

— Мне придется проникнуть в твое сознание. Ты не против?

Она кивает, но как-то отрывисто, словно это простое движение дается ей с трудом, когда кто-то пытается отнять у нее контроль над собой.

Я устанавливаю легкий контакт с ее сознанием, и да, действительно: Септа оплетает ее мысли и чувства, как затаившаяся змея.

«Септа, что ты делаешь, скажи, а?»

Она не ожидала, что я найду ее там, но удивление быстро сменяется раздражением. Однако есть и что-то еще, что омрачает мир Септы. Что же это?

«Проверяю, как моя пациентка», — говорит она.

«С ней все хорошо, по крайней мере, было, пока ты не начала копаться у нее в голове, и теперь она напугана. Прекрати».

Я даю ей мысленный пинок, и Септа пропадает из сознания Лары. Как легко… слишком легко. Может, потому что я рядом с Ларой, в одной комнате, а Септа далеко? Или, может, она и не пыталась сопротивляться. Что совсем на нее не похоже.

«Септа? С тобой все в порядке?»

«Оставь меня в покое». Контакт обрывается.

Лара ахает.

— Она ушла.

— Можно, я еще проверю? Чтобы убедиться, что она не прячется.

— Да.

Я углубляю контакт с сознанием Лары, но не нахожу следов присутствия Септы. Она и вправду ушла. Заградительные блоки, впрочем, по-прежнему на месте. Я уже собираюсь спросить Лару, не хочет ли она, чтобы я попробовала убрать и их тоже, но меня прерывает мысленный вызов.

Это Ксандер. «Шэй, что это ты затеяла?» Слышно, что он раздражен и недоволен, но вот кем, трудно сказать.

«Забочусь о своей сестре», — отвечаю ж.

«Нам надо поговорить», — слышу я после короткого молчания.

«Мы говорим».

«Приходи в исследовательский центр».

«Я не хочу оставлять Лару одну. Можно ей тоже прийти?»

«Это против правил».

«Чьих правил? Кто их устанавливает?» — Я давлю на него и не могу остановиться, хотя и не уверена, что мне следует это делать.

«Приведи ее».

Я открываю глаза. Лара пристально наблюдает за моим лицом.

— Септа правда ушла?

— Думаю, да.

— Спасибо.

— Ксандер хочет поговорить со мной в исследовательском центре.

— Не оставляй меня одну, она вернется!

— Нет, не вернется, я буду следить за ней, обещаю. Но я не собираюсь оставлять тебя, ты идешь со мной.

Мы идем через общину в исследовательский центр. Лара не верит, что Септа согласится держаться в стороне и, возможно, она права. Девочка боится ее, боится чужого присутствия у себя в голове. Она не хотела впускать и меня и сделала это только для того, чтобы я избавила ее от Септы.

Но причины ее неуверенности не только в этом. Она как будто боится думать самостоятельно — вероятно, потому, что ей долгое время не позволяли это делать, и из-за этого на меня вновь накатывает волна негодования.

Возможно ли сделать так, чтобы она почувствовала себя свободнее?

Мы подходим к исследовательскому центру, и Лара останавливается перед дверью. Я открываю.

— Все будет хорошо, обещаю.

Она медлит в нерешительности, и я даю ей легкий мысленный толчок. Она переступает через порог.

— Лара, ты знаешь, что такое «тихая» комната?

Она качает головой.

— Это комната, где никто не может проникнуть в твое сознание.

Она делает большие глаза.

— Даже Ксандер или Септа? — Или ты, думает она, но вслух не говорит.

— Никто. И здесь есть такая. Как насчет того, чтобы подождать в «тихой» комнате, пока мы с Ксандером поговорим? Ты будешь там в полной безопасности, обещаю. Можешь посидеть и почитать книжку, которую взяла, или просто подумать.

Она кивает, и я зову Ксандера, говорю ему, что привела Лару.

Но когда она видит, что комната маленькая и запирается снаружи, она качает головой и отступает назад. Септа говорила, что она боится замкнутого тесного пространства, верно?

В памяти возникает другая девочка, которая тоже боялась тесных замкнутых пространств: Дженна. Между ними двумя так много сходства. Не может же быть, чтобы все это были совпадения?

— А если мы будем разговаривать здесь, рядом? Ты будешь видеть нас через дверное окно. Так согласна?

Она колеблется.

— Ладно. Но ты ведь выпустишь меня, если я постучу?

— В ту же секунду, обещаю.

— Ну хорошо, — говорит она. — Теперь можешь закрыть дверь.

Я закрываю, наблюдаю за ней через окно. Она явно нервничает — нет, я уже не вижу ее ауру в тихой комнате, — но показывает мне, что все в порядке, когда я слышу приближающиеся шаги Ксандера.

— Доброе утро, — приветствую я его.

— Доброе ли? — Его аура буквально щетинится раздражением.

— Мы можем поговорить здесь? Я обещала Ларе, что останусь у нее на виду на случай, если она захочет выйти.

— Конечно. Прекрасно. — Он велит остальным держаться в стороне и снова фокусирует взгляд на мне. — Септа ужасно зла на тебя.

— Неужели?

— Ты вчера приводила Лару в библиотеку.

— Она захотела почитать.

— Я уже пытался приносить ей книги, но она не проявила интереса.

Я качаю головой.

— Не те книги. Она хотела беллетристику, ну, ты знаешь, романы.

— Септа считает, что чтение художественной литературы может плохо на нее повлиять, что она позаимствует личности, и это лишь ухудшит ее состояние.

— Посмотри на нее, Ксандер. Вот она сидит там, читает и выглядит вполне счастливой, прежде всего потому, что находится в тихой комнате, где никто не проникнет в ее сознание. Септа зашла слишком далеко, контролируя ее мысли и чувства.

Ксандер вздыхает, и я вижу нерешительность на его лице. Один человек, которого он считает экспертом, психологом, говорит ему одно, а я — совсем другое.

Потом он бросает взгляд через дверное окошко на Лару, которая читает книжку. И ее, кажется, совсем не беспокоит, что она находится в маленькой комнате.

— Я склонен предоставить тебе свободу действий в этом отношении. С тобой она выглядит счастливее, чем когда-либо раньше здесь.

— А как же Септа?

Он безразлично пожимает плечами, и где-то в глубине души — очень глубоко — мне становится ее жаль.

— Можно Келли прийти сегодня на ужин? — Еще одно последнее правило, которое необходимо нарушить.

— Септа считает, что большое количество людей плохо подействует на нее. Поэтому она держит ее отдельно от общины.

— Где она чувствует себя одинокой и изолированной.

— Прекрасно. Попробуй привести ее сегодня. Но она не должна пытаться объединяться со всеми, в этом я с Септой согласен. Слияние со столькими разными людьми будет слишком большим потрясением. Она не может делать это, не сознавая четко, кто она, без прочной связи со своей личностью, иначе просто потеряется в общей массе. Я уже видел, как такое случалось. Это слишком опасно.

15 ЛАРА

Дверь в «тихую» комнату закрывается, и сердце начинает скакать как сумасшедшее, а тело покрывается потом. Но я делаю дыхательные упражнения, заставляю себя ощутить окружение, почувствовать стул, на котором сижу, воздух в легких и мало-помалу успокаиваюсь.

Подняв глаза, вижу через дверь Шэй. Ксандер уже тоже там, они разговаривают. Судя по всему, о чем-то серьезном. Он поворачивает голову в мою сторону, и я опускаю взгляд, делаю вид, что сосредоточенно читаю книгу.

Септы здесь нет. Неужели никто не слышит мои мысли?

Я могу думать о чем угодно, и никто не узнает. Но я настолько привыкла скрывать то, что думаю и чувствую, даже от себя самой, что не знаю, с чего начать.

И, несмотря на то, что в этот раз мне удалось успокоиться, я все равно знаю.

В какую бы комнату я ни вошла, большую или маленькую, опасность всегда там, таится в углах.

Она придет за мной, когда захочет, и я ничего, ничего не смогу сделать.

16 ШЭЙ

По ауре Септы заметно, что она не была с Ксандером прошлой ночью. Должно быть, планы ее почему-то провалились, поэтому она и пребывала в таком состоянии. Я знаю, что видела, поэтому могу лишь предположить, что он отверг ее.

Септа рассержена, а еще напугана, но так тщательно это скрывает, что никто, кроме выжившего, ничего не заметит. Внешне она такая, как всегда. Сдержанная. Спокойная. Разве что два ярких пятна на скулах не совсем обычны, но их она просто не заметила, а то бы наверняка стерла.

А вот Перси не умеет контролировать свои чувства, как Септа. Она прямо вся светится. И в ее улыбке, адресованной Ксандеру, столько обожания, что это должно быть очевидно каждому. Он дотрагивается до ее руки, когда девушка садится, и она прямо-таки едва не лишается чувств. До сих пор я считала, что такое бывает только в любовных романах.

Интересно, другие заметили отставку Септы?

Должны были. Он поменял порядок рассадки за столом. Теперь с одной стороны от Ксандера сидим я и Лара, а с другой Перси и потом Септа. И он наклоняется в сторону Перси так, как не делал с Септой. И стул его ближе к ее стулу.

Сколько ей, лет двадцать? Она не намного старше меня. Это все просто неприлично.

У Анны — одной из прислуживающих — при виде Лары за столом рядом со мной глаза слегка расширяются. Я улыбаюсь, когда вижу, что она накладывает ей порцию побольше.

Когда обед заканчивается и столы убирают, наступает время главного события вечера: единения. Следует ли мне вернуться вместе с Ларой домой? Обращаюсь к Ксандеру, но прежде чем он успевает ответить, Лара качает головой.

— Я знаю дорогу и вернусь сама.

— Уверена?

— Не имеет значения, будешь ты там или нет, когда твое сознание где-то далеко. В этом состоянии ты все равно что каменная глыба. Думаю, не заметила бы, даже если бы тебе на голову рухнула крыша.

— Извини, — говорю я, — но я отведу тебя назад.

— Не надо. — Она направляется к двери, и люди слегка расступаются и дают ей пройти.

— Похоже, к ней возвращается подростковое упрямство, — замечает Ксандер.

— И это хорошо, не правда ли?

— Ну, как посмотреть.

— Я думала, ты уже должен был привыкнуть к подростковому окружению. — Я бросаю взгляд на Перси.

Он вскидывает бровь, лицо делается холодным.

— Это тебя не касается. — Меня словно окатывает ледяным душем, и я зябко поеживаюсь.

«Будь осторожна, Шэй, — шепчет Септа у меня в голове. — Не думай, что если ты его дочь, то это отменяет истину: лишиться его благосклонности так же легко, как и снискать ее».

Я оставляю этот выпад без внимания, хотя мне и не по себе, но не по той причине, как она могла подумать. Почему я так отреагировала? Почему мне было неприятно, что он недоволен мною, хотя он заслужил то, что я сказала?

Есть в нем что-то такое, что пробуждает желание видеть на его лице предназначенную тебе улыбку. За то короткое время, что пробыла здесь, я привыкла получать удовольствие от того, что являюсь одной из его любимиц, что он прислушивается ко мне.

Чувствую на себе взгляд и поднимаю глаза. Септа смотрит на меня так, словно прекрасно понимает, о чем я думаю.

Выжившие — Ксандер, Септа и я — должны начать процесс объединения вместе, и я гадаю, как это будет при том разладе, что, похоже, произошел между ними. Но когда мы начинаем, все идет как всегда. Хотя, возможно, Септа скрывает больше, чем обычно?

Потом она вздрагивает, раскрывается, будто устричная раковина, и ее боль становится видна всем, но Ксандер надменен и неумолим.

«Кто ты есть, где ты есть — все это только благодаря мне, — говорит он ей. — Помни об этом».

«Да, Ксандер», — шепчет она.

И я потрясена — как самим этим диалогом, так и тем, что он позволил мне его увидеть. Но потом я вспоминаю, что сказала Септа. Неужели он сделал это намеренно, чтобы преподать мне тот же урок?

Но очень скоро все эти беспокойные чувства между нами исчезают, словно их никогда и не было. Мы втроем — Ксандер, Септа и я — устанавливаем контакт с Беатрис, Еленой, Патриком и всеми остальными выжившими. Теперь я вижу, что они разбросаны по разным местам, и все вместе, объединившись, мы покрываем большую территорию Шотландии. Не так уж много нас и нужно, чтобы объединить всю страну.

И это так прекрасно. Я ощущаю покой и полнокровную вибрацию жизни. Я принадлежу Шотландии, и Шотландия принадлежит мне — одновременно.

И чтобы почувствовать, испытать это снова, я готова отдать все.

Все на свете.

17 ЛАРА

— Привет, — говорит Шэй.

Я поднимаю голову от книжки.

— Привет. Как все прошло?

— Собрание? Хорошо. Просто потрясающе.

Я вскидываю бровь.

— Извини. Это как если бы тебе сказали, что вкуснейший в мире шоколад лежит на полке, но ты не можешь его съесть?

— В некотором роде. Но не совсем… — я смолкаю, раздумывая. — Скорее, как если бы мне хотелось попробовать этот вкуснейший в мире шоколад, но я знаю, что у меня аллергия. Я хочу и в то же время не хочу его. — Неизвестно откуда, но я знаю: это был бы шаг, безвозвратно все изменивший.

— Хочу кое о чем с тобой поговорить. — Шэй явно не по себе, и я встревожена. — Это своего рода признание, — говорит она.

— Что такое?

— Помнишь, я спрашивала насчет того, чтобы убрать заградительные блоки в твоем сознании? В общем… — Она вздрагивает, словно чувствует себя неловко под моим взглядом. — Я уже частично убрала их без твоего разрешения. Если бы я не сделала этого, ты не смогла бы заставить себя переступить порог библиотеки или исследовательского центра: они были заблокированы. Если бы не это, ты не смогла бы попросить меня о помощи наутро после библиотеки. Тебе не хватило бы своей силы воли.

— Значит, ты копалась у меня в голове без спроса. Точно так, как все остальные.

— Да, но только для того, чтобы ты могла сама делать выбор.

Я расстроена, разочарована. Как же так?

— Я думала, ты другая.

— Так и есть! И я больше никогда не сделаю этого, если только ты сама не попросишь. Ты понимаешь, что я сказала, почему вынуждена была так поступить? — Шэй выглядит такой удрученной, и мне кажется, что я понимаю и прощу ее.

Но сначала нужно кое в чем удостовериться.

В ту ночь я не могу уснуть. Мне не по себе. Что-то меняется. Я чувствую приближение чего-то, словно некую вибрацию в воздухе от надвигающейся грозы. Бреду по дому босиком и спотыкаюсь о ножку стула. Он с грохотом падает, а у меня на глазах выступают слезы от боли в ушибленном пальце.

Слышу, как Шэй у себя в комнате встает.

— У тебя все в порядке? — начинает было она, но резко смолкает. Снаружи доносится какой-то звук.

— Кто это? — спрашиваю я, ведь она может узнать человека, даже не видя его, как Септа.

Но не успевает она ответить, как кто-то отрывисто стучит, затем открывается дверь — это Анна. Она держит в руках свечу. Мерцающий свет освещает ее перепуганное лицо.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Она смотрит на Шэй, но после секундного колебания выпаливает достаточно громко, чтобы и Шэй ее слышала.

— Новые люди, которые пришли вчера, они расположились ниже нашего лагеря. Они больны. Некоторые умерли.

— Больны? — переспрашивает Шэй. — Хочешь сказать?..

— Они принесли эпидемию. — Анна смотрит на меня. — Я хотела предупредить тебя. Лара, беги. Прячься. Спасайся.

Я слышу слова, но они как будто отдаляются, стихают. И мои глаза сосредоточены лишь на пляшущем пламени у нее в руке.

Шэй говорит что-то.

Анна уходит, она должна унести свечу с собой.

Должна.

Но пламя по-прежнему здесь… оно дрожит и растет…

оно в моих глазах, и я пытаюсь увидеть мир таким, каков он на самом деле… не этот кошмар…

но не могу остановить его…

не могу…

оно здесь..

тени по краям… они растут…

пламя…

огонь…

он здесь.

18 ШЭЙ

— Лара! Лара! Что с тобой?

Девочка вся дрожит, лицо белеет, потом краснеет. Она валится на пол и сворачивается в клубочек.

— Лара! Ответь мне.

Но она начинает кричать — пронзительный звук рвет барабанные перепонки, как в ту ночь, когда я назвала ее по имени, когда я назвала ее Келли.

В этот раз я не зову ни Септу, ни Ксандера. Я не позволю им насильно успокаивать ее, пеленать ее разум и дух смирительной рубашкой. Нет.

В ее ауре, когда я мягко и осторожно проникаю в ее сознание, черной рябью колышется боль. «Лара, я могу тебе помочь?»

«Я НЕ ЛАРА!»

«А кто ты?»

«КЕЛЛИ, Я КЕЛЛИ!» Теперь она выкрикивает свое имя снова и снова, и я вижу то, что она видит, что чувствует, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не отшатнуться от ужаса и страха.

Неужели в этот раз приступ вызвала свеча Анны?

Она пылает, горит, как горела я, когда едва не умерла…

И именно так умерла Дженна — в первый раз. Когда ее исцеляли огнем.

Неужели Келли слышала об этом, а потом каким-то образом вообразила? Да нет, не может быть, чтобы дело было только в этом.

Это и есть Дженна, это ее воспоминание, то, которым она поделилась со мной когда-то. Как воспоминание Дженны может быть у Келли? Как такое возможно?

Келли перестает кричать и обмякает.

— Дженна? — шепчет она вслух… неужели услышала мои мысли, когда я контактировала с ней, пытаясь помочь? — Дженна, — шепчет она снова. — Это была Дженна, так ее звали. Часть меня умерла вместе с ней.

Келли выныривает из воспоминания, или сна, или что там это было, и плачет — не тихонько, а навзрыд, с горькими всхлипами, которые разрывают мне душу. Я обнимаю ее и легонько покачиваю.

— Ш-ш, ш-ш, Лара, я с тобой, никто тебя не обидит.

— Я Келли, — бормочет она между всхлипами и качает головой.

— Хорошо. Келли. Тебе ничто не грозит, пока я здесь, обещаю.

Но на самом деле я не знаю, смогу ли сдержать обещание. Анна сказала, что в лесу, ниже поселка, началась эпидемия, и там умирают люди. Теперь, когда нет Дженны, которая распространяла ее везде и повсюду, она может передаваться только непосредственно от человека к человеку, но ведь они так близко. Подвергалась ли Келли инфекции раньше? Девяносто пять процентов людей умирают, всего пять невосприимчивы, и очень, очень мало таких, как я, которые заболевают, но выживают.

По силам ли мне защитить ее от этого?

Выплакав все слезы, а с ними и все силы, Келли наконец позволяет мне отвести ее к кровати и почти мгновенно проваливается в сон, продолжая сжимать мою руку в своей. Я все жду, что кто-нибудь придет узнать, в чем дело, но никто не приходит.

Наблюдаю за спящей и не спешу высвободить руку, чтобы не потревожить ее.

Почему Келли переживает смерть Дженны как свою собственную? Как такое возможно? Она была там, я знаю, потому что все детали в точности такие, как в воспоминаниях Дженны, которыми она со мной поделилась. И Келли сказала, что часть ее умерла с Дженной?

Не могу придумать этому никакого разумного объяснения.

Но этой тайне придется пока подождать.

Я простираю сознание к лесам и дальше: птицы, животные, любые глаза, через которые можно увидеть свидетельства эпидемии, о которых говорила Анна. В душе еще теплится надежда, что может быть, она ошиблась. Может быть, у них обычный грипп или какая-нибудь другая болезнь.

Но проходит совсем немного времени, и я нахожу крысу, обнюхивающую тело. Мертвое тело. Смерть несомненно наступила от эпидемии: в широко открытых застывших глазах — кровь. А затем я вижу и других, больных и умирающих прямо сейчас.

Эпидемия никогда раньше не добиралась до этого места. Члены общины не обладают иммунитетом. Они не защищены.

А Келли?

Я устанавливаю мысленный контакт с Ксандером, и в мои мысли просачивается паника.

19 КЕЛЛИ

На следующее утро просыпаюсь медленно.

Я одна… нет, Чемберлен здесь, спит у меня в ногах. На столе у кровати записка: «Пожалуйста, не выходи из дома — это важно. Потом объясню. Вернусь, как только смогу. Люблю, Шэй».

Прикладываю пальцы к двум последним словам и чувствую, как их тепло мало-помалу наполняет меня.

Шэй не написала мое имя наверху листка. Может, просто не знала, стоит ли это делать, не вернулась ли я вновь в пустую оболочку Лары?

Нет, этого не будет. Я Келли. Теперь я это знаю и быть Ларой больше не желаю.

Еще я знаю, что есть много такого, что я забыла — точнее, такого, что меня заставили забыть, и хочу все это вернуть.

Прошлой ночью, когда я увидела свечу в руке Анны, края сдвинулись, окружили меня. То создание тени было здесь, и мы вместе корчились в пламени от боли.

Но вчера было не так, как раньше, в других случаях. Раньше я никогда не могла вспомнить ночные кошмары после пробуждения, но кошмары прошлой ночи помню целиком. Произошло ли так из-за того, что прекратилось влияние Септы?

Как и раньше, мне было страшно, я кричала от боли, но в этот раз все осознавала. Я понимала, что это не галлюцинация, не ночной кошмар, что это реально. Что это на самом деле произошло. Не со мной, но с той другой мной, которая таится в глубинах моего сознания столько, сколько я себя помню. В последнее время Септа своими фокусами принуждала ее молчать, но ей надоело оставаться незамеченной.

Шэй была со мной прошлой ночью, но вместо того, чтобы прогнать другую меня, осталась и помогла справиться с воспоминанием, потому что это было именно воспоминанием. Она знала, потому что видела это своими глазами.

И Шэй знала ее, узнала ее: другую меня.

«Это Дженна», — удивленно прошептала она у меня в голове.

Имена имеют силу. Тогда Дженна считала себя мной в своем воспоминании об огне и боли, как я порой считаю себя ею. Наши жизни так переплетены, что, услышав ее имя, я увидела, кто она на самом деле.

Имя Келли тоже имеет силу, и оно мое: я возвращаю его.

20 ШЭЙ

Я бегу через общину к Ксандеру сказать ему в лицо то, чему он сопротивлялся на расстоянии.

— Ксандер! Вот ты где. Мы должны немедленно уходить отсюда. Может быть, еще не поздно избежать эпидемии.

— Нет, — говорит он. — Мы должны остаться и бороться.

— Бороться? Бога ради, о чем ты? С этим невозможно бороться. Люди умрут, большинство из них, если не все.

Он качает головой, и его аура излучает печаль и что-то еще, что я не могу распознать.

— Мы останемся и будем бороться, потому что это единственное, что мы можем сделать.

Ксандер ведет меня в большой зал. Сюда, где мы объединялись вчера вечером, сейчас приносят больных. Их пятеро, заболевших членов общины, все в агонии, лежат на соломенных тюфяках на полу.

Уже пятеро.

Слишком поздно бежать.

Мне становится страшно за Келли. Я устанавливаю с ней мысленный контакт, чтобы убедиться, что с ней все хорошо. Она говорит, что все в порядке, что мне следует остаться, чтобы помочь, чем можно, и обещает оставаться дома.

Впервые я рада, что ее держат отдельно, что ее дом в стороне ото всех остальных.

Она храбрая. Она не думает, что заболеет, и мне остается только надеяться, что она права.

Это ведь я устроила так, чтобы Келли пришла вчера обедать вместе со всеми. А вдруг она заразилась еще тогда, когда мы не знали, что к нам пришла эпидемия? Я никогда не прощу себя за это.

Септа отчаянно старается облегчить их боль, забрать ее себе, и я уважаю ее за это. Она передает свою волю: «Они мои. Они не могут умереть, я этого не допущу!» Но заболевших становится все больше и больше. И вскоре первые несколько человек умирают, несмотря на все ее усилия не допустить этого.

Что я могу сделать, чтобы это остановить?

Впервые об аурах я узнала из книг Ксандера в его доме на Шетлендах. У моей ауры цвета и оттенки радуги: в книгах сказано, что это знак целителя, звездной личности. И хотя я не знала и до сих пор не знаю, что означает последнее, с целителем все ясно: целитель исцеляет больных людей. Но как? Мне страшно.

Мне хочется убежать, но я заставляю себя встать на колени перед девочкой. Меган. Она не старше Беатрис.

— Так больно, — всхлипывает она, и я понимаю, что должна помочь. Должна попытаться найти способ остановить эту болезнь.

Что вызывает такую боль? Почему смерть наступает так быстро?

Я проникаю в ее сознание, и от мучительной боли, которую испытываю вместе с ней, едва не забываю, что должна сделать: облегчить ее страдания, увидеть, откуда берется боль.

Я немного смягчаю боль, забираю ее на себя, чтобы рассеять, насколько это возможно, не утратив способности думать. Затем заглядываю внутрь пристальнее, глубже.

В ее крови есть нечто, чего там быть не должно: компоненты клеток, мертвые и умирающие клетки, которые быстро распространяются с кровью по всему телу. Почему они умирают?

Так. Сосредоточиться на одной поврежденной клетке. Что-то происходит, что-то необычное для здоровой клетки. Вся клетка производит все больше и больше нового протеина, которого в нормальном состоянии здесь быть не должно, причем с бешеной скоростью. Клетка очищается для аминокислот, строительных кирпичиков протеина; он уничтожает необходимые компоненты клетки и ее стенки и, в конце концов, клетка лопается как мыльный пузырь.

Это ускоренное производство протеина повторяется везде, словно каждая клетка в теле превращается в опухоль, которая растет и растет, пока клетка не уничтожает саму себя.

Теперь, когда я увидела, что происходит, могу ли нацелиться на клетку и исцелить ее?

Я сосредотачиваюсь на одной клетке, где выработка протеина только что ускорилась, посылаю исцеляющие волны, дабы блокировать выработку протеина — остановить процесс. И у меня получается! Я могу вылечить клетку.

Но пока я лечила одну, тысячи, десятки тысяч других умерли. Процесс идет слишком быстро, клетки погибают быстрее, чем я успеваю их вылечить.

Они лопаются, выбрасывая токсины в кровь, и кровь разносит яд по всем органам.

Боль… отказ органов… смерть.

Меган ушла. Маленькая девочка умерла. Так много боли, ее и моей.

Кошмарный день продолжается. Мы облегчаем их боль, как можем, и держим за руки, когда они умирают, но из-за нашего бессилия меня, как и Септу, переполняет та же безумная ярость. Неужели это все, что мы можем? Я одержима стремлением сделать все что угодно, лишь бы помочь им, но даже когда пытаюсь помочь тем, у кого болезнь еще не зашла так далеко, как у Меган, не могу остановить ее, исцеляя клетки по одной: процесс ускоряется и распространяется слишком быстро.

А заболевших становится все больше. Люди умирают и умирают.

Еще один умирающий вскрикивает от боли, и я опускаюсь на колени рядом с ним. Его зовут Джейсон. Я знаю его, конечно же. Несмотря на короткое время, что пробыла здесь, я знаю их изнутри — по вечерним слияниям. Он химик с необычным чувством юмора, любит выращивать такие непрактичные вещи, как цветы — такие, которые нельзя есть.

Проникая в его сознание, я погружаюсь в его боль, как делала это со всеми остальными. Но на этот раз нашей с ним боли оказывается слишком много, и моя выдержка дает трещину.

Я плачу.

«Это твой час, — говорит мне Ксандер твердо. — Найди ответ на свой вопрос. Почему так мало людей переживают эту болезнь… как они выживают? Если найдешь ответ, то сможешь спасти Джейсона». Его слова наполнены такой силой убеждения, что я начинаю верить в себя. В то, что могу сделать это.

Боль Джейсона очень сильная, она берет верх, она душит его ауру даже раньше, чем токсины в крови убивают его самого. Жизненной энергии почти не осталось.

Может быть, эта повышенная способность выносить боль и позволяет некоторым выживать — если сможешь прожить дольше, то процесс каким-то образом повернется вспять? Сомневаюсь, что все может быть настолько просто, и все же…

Я отпускаю Джейсона и простираю свое сознание вдаль и вширь, первым делом отыскивая испуганную Беатрис. Объясняю ей, и она помогает мне собрать других выживших. И на этот раз, когда я соединяюсь с Джейсоном, они помогают мне.

Шок от его боли сродни нырку в солнце. Одна бы я с ней не справилась, но вместе мы погружаем его в прохладные темные глубины и почти избавляем от боли.

Мы облегчаем его уход, но он все равно умирает.

21 КЕЛЛИ

Столько времени мне никто не говорит, что происходит, и я уже начинаю сходить с ума от беспокойства. Шэй сказала, что к нам пришла эпидемия, от которой умирают. Неужели она охватила всю общину?

Последний раз, когда Шэй контактировала со мной, она велела оставаться дома, и я пообещала. Она боится, что я заражусь и заболею, как остальные. Она этого не сказала, но я и так поняла — Шэй боится, что я уже заразилась.

Я чувствую себя вполне хорошо. Пойти туда, посмотреть, что происходит, и, может быть, помочь? Или если пойду, то заболею?

«Нет. Не заболеешь».

Эта мысль возникла у меня в голове словно из ниоткуда, словно это подумал и выразил другим голосом кто-то еще. Не другая я, но моя половина, которая пряталась так долго, что я, кажется, уже и не знаю, как осознанно добраться до своих мыслей, своих воспоминаний. Но бывают моменты, как сейчас, когда я просто знаю что-то, хотя и не понимаю, как и откуда. Остается только верить, что так и есть.

Я открываю дверь. Забавно, теперь я прекрасно вижу, где она — наверное, это был один из тех блоков, которые, по словам Шэй, Септа установила в моей голове, и из-за которых я не видела того, что было прямо перед глазами.

Идти туда страшно, и я постепенно замедляю шаг. Боюсь не того, что заболею, просто страшно видеть, как заражаются и умирают другие.

Кругом никого, в окнах домов тоже. Библиотека пуста. Я открываю дверь исследовательского центра и прислушиваюсь, но оттуда не доносится ни звука. Попутно я дивлюсь простым вещам, вроде открывания дверей, делать которые раньше не могла.

Может быть, они в большом зале, где мы вчера обедали?

Я останавливаюсь в нерешительности снаружи, потом приоткрываю дверь и пытаюсь разобраться, что там происходит.

Люди лежат на полу. Некоторые неподвижны, окровавленные глаза слепо смотрят перед собой. Некоторые плачут и кричат от боли. И посреди всего этого Септа и Шэй пытаются помочь им. Ксандер тоже здесь, но стоит в стороне. Он первый замечает меня и направляется к двери.

Я чувствую мягкое прикосновение его сознания к моему.

— Келли?

— Да. Шэй помогла мне. Теперь я знаю, кто я на самом деле, — объясняю я, и он улыбается и касается моей руки.

— Тебе не следовало приходить сюда. Не надо тебе этого видеть. Возвращайся.

Я качаю головой.

— Не могу сидеть одна, когда такое происходит. Я хочу помочь.

— А ты не боишься, что заразишься?

— Нет. А должна бояться?

Ксандер склоняет голову набок, словно раздумывает, а потом говорит:

— Нет. У тебя иммунитет.

22 ШЭЙ

Я поднимаю глаза, вижу Келли, стоящую в дверях с Ксандером, и прихожу в ярость, потому что ужасно боюсь за нее.

«Я же говорила тебе, чтобы сидела дома! Пожалуйста, уходи, может быть, еще не слишком поздно».

Келли качает головой и говорит, что у нее иммунитет — интересно, откуда ей это известно? — и что она хочет помочь. А когда видит, что не убедила меня, добавляет, что это подтвердил Ксандер. Я не могу понять, откуда он знает, что у нее иммунитет, если Келли все время находилась здесь, в общине, месте, до вчерашнего дня не затронутом эпидемией. Но думать об этом сейчас я не могу. Ситуация требует абсолютной концентрации.

С помощью Беатрис и других выживших, близких и далеких, я продолжаю работу. Вхожу в контакт с одним из больных, затем с другим, вместе мы облегчаем их уход, но не можем спасти от смерти. Я служу проводником для других, и каждый раз, когда кто-то умирает, чувствую их смерть так явственно, словно умираю сама. Ком отчаяния растет в душе по мере того, как это происходит снова и снова, и с каждым разом все труднее заставлять себя пытаться помочь следующему. И каждый раз, соединяясь с другой душой, я погружаюсь в нее еще глубже, чем в предыдущий, стараясь найти то, что могло бы помочь.

Как насчет того сгустка темноты, который я ощутила внутри себя и который, возможно, защищает антивещество? У выживших он обнаруживается, но только он тщательно скрыт. Я начинаю искать его у умирающих и не нахожу.

Не по этой ли причине кто-то выживает, а кто-то умирает?

Нужно поискать его в другом выжившем. Я не решаюсь просить об этом Ксандера, поэтому спрашиваю Септу, могу ли войти в полный контакт с ней и посмотреть, имеется ли внутри нее этот сгусток. Она не понимает и не горит желанием, но, в конце концов, соглашается, если это может помочь хотя бы кому-то из ее людей.

Мы соединяемся. Во многих отношениях она не такая, какой кажется, но я стараюсь не видеть, не совать нос — не за этим я здесь. Глубоко внутри я, наконец, обнаруживаю искомое — сгусток тьмы, который ощущаю, но не вижу — стало быть, у нее он тоже есть. Это то, что делает нас выжившими… должно быть так. И то, чего нет у них.

Я оглядываю комнату: Келли тоже держит за руки больных. И хотя она не может облегчить их боль, как можем мы, это все равно помогает. Она по-прежнему выглядит вполне здоровой, и я молюсь, чтобы это оказалось правдой: что она невосприимчива, как и сказала.

И Ксандер подтвердил это? Но откуда он мог знать?

«Септа, как давно Келли живет здесь?»

«Что? Я не знаю. Около полугода».

«Не год?»

«Нет, не так долго. А почему ты спрашиваешь об этом? То, что ты нашла во мне, показывает тебе способ помочь моим людям? Так сделай это!»

Те, кто остался — больные, умирающие — я проверяю их всех. Ни у кого из них нет этого сгустка тьмы внутри. Они все умрут, и я не в состоянии это предотвратить.

Перси одна из последних заболевших. Глаза у нее широко открыты, полны страха и боли. Я опускаюсь на колени рядом с ее лежаком и беру за руку. Она крепко сжимает мою ладонь, и очередная волна боли накатывает на нее.

— Помоги мне, — шепчет она, — пожалуйста.

Септа тоже здесь, и каким бы ни было ее отношение к девушке, в глазах ее плещутся жалость и злость, рожденные нашим бессилием. Мои силы уже на исходе, но я не могу позволить ей умереть в таких муках. Как много раз до этого, я соединяюсь с Перси, ныряю в сердцевину ее боли и прошу Беатрис и других защитить меня от нее, насколько возможно, чтобы посмотреть поглубже, повнимательнее..

Внутри Перси нет сгустка тьмы. Я уже проверяла раньше, поэтому знаю, и все же…

Откуда он берется? Он уже есть у тех, кто выживет, или образуется в процессе?

И если образуется, то как?

Все в наших телах создается путем считывания отрезка ДНК или РНК — в основном производится читаемая копия гена, а затем преобразуется РНК для создания протеина. И хотя каждая клетка нашего организма образована из носителей всей нашей генетической информации в ДНК, гены не всегда активны — так из волос не вырастает кость, а из кости не растет волос, — клетки дифференцированы. Но эта болезнь разрушает данный процесс. Инфицированные клетки вынуждены перепроизводить новый протеин до тех пор, пока он не убивает их.

Может ли то, что спасло меня и других выживших, находиться глубоко внутри генетического кода? Мы ведь тоже заболели, поэтому этого не могло быть в нас изначально, но, может быть, его активировала болезнь?

Я теперь так глубоко внутри Перси, что даже несмотря на защиту других выживших, ее боль лишает меня возможности думать. Но я продолжаю попытки найти что-нибудь, хоть что-то, что отличает мою ДНК от ее…

Может ли это быть… здесь? Эти повторяющиеся последовательности ДНК во мне. Мусорные ДНК, так называют это генетики. Мусорные, потому что они не кодируют последовательность белков. Какую они выполняют функцию, тоже ясно не до конца. У нас обеих большое количество повторяющихся отрезков мусорных ДНК, но некоторые отрезки совершенно разные.

Не в этом ли дело? Чтобы окончательно убедиться, нужно сравнить ДНК большего количества заболевших и выживших… Но если так, можно ли изменить это в ней, как я изменила структуру своих волос, сменить направление болезни?

Слишком поздно. Перси умирает.

Перси умерла последней. За один день погибла вся наша община, за исключением троих, которые не заболели. Должно быть, у них иммунитет. Кроме них остались я, Септа, Келли и Ксандер.

Септа, которая так долго заправляла всей жизнью общины, похоже, теряет самоконтроль.

«Ты заметила, кого он отослал вместе с Беатрис? — шепчет она у меня в голове. — Своих любимчиков. Тех, которых хотел спасти».

«Что?»

«Те, что ушли с Беатрис и Еленой, — все его любимчики. Отправленные в безопасное место. А бедняжка Перси даже не была одной из них».

— Септа, моя дорогая, — говорит Ксандер и протягивает руки. Дрожа, она идет в его объятия. Беспокойные мысли утихают.

Келли идет к Анне, и люди, которые живут ниже, приходят помочь нам. Те, кто обслуживал нас — у кого иммунитет, — теперь очень сильно превосходят нас в численном отношении. Как это отразится на порядке вещей?

Для мертвых устраиваются погребальные костры, и я беспокоюсь за Келли, но она говорит, что с ней будет все в порядке. Что теперь, когда она знает о Дженне, огонь не пугает ее так, как раньше.

Брошен факел, и вскоре пламя уже бушует вовсю.

Как Ксандер с Септой могли думать, что жизнь в этом изолированном месте убережет всех от эпидемии? Рано или поздно она все равно бы добралась сюда, особенно, когда сюда все время приходят новые люди, привлекаемые имеющимися ресурсами. Даже без Дженны, которая распространяла эпидемию со скоростью лесного пожара, больные по-прежнему остаются заразными для тех, кто контактирует с ними.

И либо Ксандер, либо Септа солгали в отношении того, сколько Келли живет здесь. Ксандер уверял, что она здесь уже год, с тех самых пор как пропала, но тогда откуда он знал, что она невосприимчива к болезни?

Пока мы наблюдаем за погребальными кострами, я не только ощущаю разочарование в сознании Ксандера, но и вижу это в его ауре. Как выяснилось, члены общины не такие и особенные. Большинство были учеными и инженерами, тщательно отобранными Ксандером за их ум и знания. И, тем не менее, они всего лишь люди, как и все мы, и поэтому смертны. Большинство умерли, у нескольких иммунитет, но выживших сегодня не было. Не так неожиданно, поскольку выживание — редкий случай, а здесь было только восемьдесят членов общины, но Ксандер, по-видимому, считал, что его последователи найдут способ выжить, словно они смогут придумать, как им не умереть.

В случае с Перси я, как мне казалось, была на грани обнаружения чего-то, что могло бы помочь, но опоздала.

Опять опоздала.

23 КЕЛЛИ

Шэй валится на диван, лежит, не шевелится и даже почти не дышит, но и не спит. Чемберлен трется о ее руку, но она не реагирует.

— Чая? — спрашиваю я. Она медленно поднимает на меня глаза и моргает, как будто плохо понимает, о чем я говорю. Потом кивает.

Я иду делать чай. Положение изменилось: сегодня Шэй нуждается в Чемберлене и во мне. И хотя мне ужасно грустно из-за того, что произошло, но и приятно, что кому-то нужна я, а не наоборот.

Я приношу чай, ставлю на стол и немножко подталкиваю Шэй, помогая принять сидячее положение.

— Спасибо, Келли, — говорит она. Чемберлен видит свободные колени и запрыгивает к ней, кладет передние лапы на грудь и трется головой о ее подбородок. Она слабо улыбается, сдается и гладит его. — Хорошо быть кошкой.

— Выпей чая — вот увидишь, станет легче.

Она поворачивается и смотрит нормально, видит меня, а не тот ужас, который стоит у нее перед глазами. Улыбается.

— Я так рада, что с тобой все в порядке.

— Прости, что напугала тебя, когда пришла туда.

— Ничего. Я не знала, что у тебя иммунитет. А ты откуда знала?

— Не знаю, откуда. Просто знала и все.

— Ты помнишь, что уже была раньше среди заболевших?

Я качаю головой и на этот раз возвращаюсь мыслями к ужасу в большом зале. Такое я бы не забыла, верно? Вздрагиваю и заставляю себя не думать об этом.

— Но Ксандер знал, что ты невосприимчива, — говорит Шэй.

— Да. И что я теперь знаю, что я на самом деле Келли, а не Лара.

Она наклоняется над своей чашкой чая, которую держит в руках.

— Я не всегда знаю, что мне можно, и чего нельзя говорить, что ты знаешь, что помнишь. Не потеряешь ли ты самообладание, если услышишь что-то, или, наоборот, это будет хорошо и полезно, даже если причинит боль.

— Наверное, ты собираешься мне что-то сказать.

— Да. Но мне, возможно, придется войти в контакт с твоим разумом, чтобы посмотреть, нет ли там преград, которые не позволят тебе с этим справиться.

Я сглатываю. Мне страшно, но я хочу знать, хочу заполнить как можно больше белых пятен в своей памяти.

— Давай. Действуй.

Она отпивает чай и осторожно посматривает на меня, словно ищет ответ.

— Ты знаешь, кем тебе приходится Ксандер? — спрашивает она наконец.

Я озадачена.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, а кто он мне, знаешь?

— Септа сказала, что он твой отец.

— Да, это так. — Она кивает, и я думаю о Ксандере, его отношении ко мне в сравнении с тем, какой он с другими людьми, и какой-то обрывок воспоминания, связанный со мною и с ним, брезжит у меня в мозгу, когда я ощущаю там легкое прикосновение. Я чувствую Шэй у себя в голове; осторожная и внимательная, она убирает преграды.

Я хмурюсь.

— Он… то есть… думаю, он и мой отец тоже. Да? — Голова идет кругом, и я осознаю, что уже знала это откуда-то, просто знание было глубоко запрятано. Складываю два и два и широко открываю глаза.

— Значит, ты моя сестра?

Она улыбается.

— Да. Я сказала тебе это еще в первый раз, когда мы познакомились, но не удивляюсь, что ты не помнишь — ты была тогда не вполне здорова. Я твоя сестра. Точнее, сводная сестра: у нас разные матери.

Матери. И теперь мои мысли текут в другую сторону, к обрывочному образу в памяти: темные волосы, длинные и прямые, как у меня. Быстрая улыбка, поцелуи в щеку, пожелания спокойной ночи. И сразу же образ делается отчетливым, и я вижу ее ясно: мама. И меня накрывает боль и тоска по дому, и желание, чтобы она обняла меня, желание настолько сильное, что становится невмоготу. И у меня есть брат, который щекотал меня и гонялся за мной по дому, и я с визгом убегала, пока мама не говорила, чтобы мы вели себя потише, а то соседи вызовут социальную службу. Горячие слезы обжигают мне щеки.

Шэй поворачивается и кладет руки мне на плечи. Она моя сестра, но та, которую я не знаю — по крайней мере, не так, как знаю маму и Кая. Но в данную минуту она самый близкий для меня человек, и когда я, наконец, поворачиваюсь к ней, она обнимает меня. Мы немножко придавливаем Чемберлена, но он, кажется, не возражает.

И Шэй тоже плачет, словно скучает по ним так же, как и я.

24 ШЭЙ

— Я чувствовал, ты близка к разгадке, — говорит Ксандер. — Когда ты была в контакте с Перси, ты, кажется, почти нашла ответ. — Он само любопытство и любознательность; ни следа скорби или хотя бы печали по Перси, девушке, которая любила его. Пусть она заблуждалась в отношении чувств Ксандера к ней, но ее любовь была искренней. Мысли ее были лишь о нем, даже когда она умирала.

— Возможно, я что-то такое нащупала. Правда, не уверена, действительно ли это то, что я ищу.

— Расскажи мне. Может, мы вместе доберемся до истины, — просит он, но я в нерешительности; мне не хочется возвращаться туда. Он берет меня за руку.

— Есть и другие люди, которых можно спасти. — И в его словах слышится желание, даже страсть. Он отчаянно хочет помочь людям выжить..

И тут внезапно меня осеняет, и я удивляюсь, как не додумалась до этого раньше: он хочет, чтобы выживших было больше.

Я не уверена, что это значит, когда и как это началось и имеет ли значение теперь.

— Шэй? — подбадривает он.

— Ну хорошо, — говорю я. — Помнишь, как мои волосы заново отросли после того, как сгорели в том пожаре? Я сделала так, чтобы они были прямыми, а не кудрявыми, и при этом воздействовала не только на волосы, на протеин, который делает их либо волнистыми, либо прямыми.

— А на что еще?

— Я покажу тебе — так легче. — Его сознание входит в контакт с моим, и я возвращаюсь назад во времени, вспоминаю, что делала. Проигрываю все свои действия, в то же время тщательно сохраняю защитные барьеры, чтобы он увидел только то, что я хочу ему показать, и по мере того, как он переживает это вместе со мной, преобладающее место в его ауре занимает недоверие.

— Ты изменила свои гены? — с сомнением спрашивает он. — Перепрограммировала действительный код в своих клетках, чтобы выпрямить волосы?

— Да.

— Это поразительно, — восклицает он, и мысли так быстро мелькают у него в голове, что за ними невозможно угнаться. — Но ведь это же настоящая эволюция, Шэй, момент, когда люди могут сами решать, какими им быть, как измениться. — Его возбуждение и желание знать, как этого достичь, попробовать самому, почти сметают его собственные защитные барьеры, и я понимаю его яснее, чем когда-либо раньше.

— Но хорошо ли это? Иметь возможность решать, как нам развиваться? — спрашиваю я и хочу почувствовать его ясность, его уверенность, а не сомнение, которое омрачает мне душу.

— Ну, прямые волосы или волнистые — от этого ведь нет никакого вреда, верно?

— Ну нет, наверное. Но я как-то не задумывалась над этим. Тогда я даже не вполне понимала, что делаю.

— Ты можешь спасать жизни. Подумай об этом. Это могло бы открыть целый новый мир для медицины. Если бы ты овладела этим умением и применяла его к другим, то могла бы потенциально излечивать от целого ряда генетически наследственных заболеваний, может быть, даже связанных с нарушением обмена веществ, таких, как диабет.

С тем, что он говорит, не поспоришь, но мне все равно как-то тревожно думать об этом. Где она, та грань, которую мы не должны переступать?

— Но пока что давай вернемся к эпидемии, — продолжает Ксандер. — Как это применимо к ней?

— Ничего определенного сказать не могу. Но я заметила различия — явные различия — в мусорных ДНК между Перси и мною. Если это то, что отличает выживших от умирающих, и если бы мы смогли точно выяснить, какая часть этого важна для выживания, а потом проследить за теми генами, которые участвуют в процессе, тогда, вероятно, их можно было бы изменить.

— Использование современной медицинской технологии для выполнения генетических изменений вполне реально, — говорит Ксандер, — но это требует времени — больше времени, чем есть у больного. Думаешь, ты могла бы изменить гены в ком-то еще?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Полагаю, это можно было бы сделать у другого человека, если войти с ним в контакт. Правда, я не очень понимаю как.

— Ты могла бы попробовать.

Я смотрю на него задумчиво, слегка склонив голову набок.

— Почему я? Я же все тебе объяснила. Попробуй сам.

— Я, похоже, не обладаю тем инстинктом целителя, которым отмечена ты.

И еще одно озарение приходит ко мне в отношении человека, который является моим отцом: возможно, способность исцелять требует большей заботы и любви к другим людям, чем к самому себе. А у него на первом месте он сам, не так ли? Мне становится жаль его. Он любит Келли, я знаю, что любит, но недостаточно. И, возможно, я тоже ему не совсем безразлична, но все равно… недостаточно.

Я качаю головой.

— Не уверена, что у меня получится. Это невыносимо, ты понимаешь? Входить в контакт с умирающими, пытаться спасти их и терпеть неудачу. Я не смогу пройти через это снова.

— Отдохни, Шэй. Утро вечера мудренее. Подумай, что бы ты чувствовала, если бы заболела Келли, а ты не смогла бы спасти ее, потому что не развила свой дар, когда у тебя была возможность?

— У Келли иммунитет. И откуда ты это знал? Септа сказала, Келли живет здесь только месяцев шесть, но разве ты не говорил, что она находится здесь с самого начала — год и несколько месяцев с тех пор, как пропала? А до этого места эпидемия добралась только пару дней назад.

По его ауре пробегает рябь: он раздражен, но старается этого не показать.

— Ты забыла, — говорит он. — Я говорил, что привез Келли к Септе, и это правда, но поначалу не сюда. Сюда я привез ее, когда эпидемия стала распространяться повсеместно; мы ехали через зараженные зоны, и она не заболела, поэтому, скорее всего, у нее иммунитет.

Его объяснение звучит так убедительно, и все же… в душе у меня остается сомнение.

— Келли была на Шетлендах? — спрашиваю я.

— Какое-то время. Не в исследовательском центре. У меня там дом, о чем ты знаешь, поскольку жила в нем сама.

— А она знала Дженну?

Он в растерянности.

— Почему тебя все еще интересует Дженна?

Я не знаю, что ответить, и он с минуту смотрит на меня, потом качает головой.

— Послушай. Что бы ты там ни думала, Келли мне небезразлична. Если ты узнала что-то о ее болезни, скажи мне.

Я в нерешительности, раздумываю, не зная, что могу сказать ему, когда так много из того, что говорит он, кажется сомнительным. Но она его дочь, в конце концов. Может, он знает нечто такое, что поможет мне разобраться?

— Я не уверена, что ее болезнь — это болезнь, — наконец говорю я.

— Что ты имеешь в виду?

— У нее, похоже, имеется какая-то странная связь с Дженной. Она знала, как Дженна умерла. В точности. Если она не могла находиться с ней, то как узнала? Тот кошмар, который ей снится.

— Что? Этого не может быть. Возможно, она слышала об этом и вообразила бог знает что.

— Нет, не вообразила. Дженна поделилась со мной своим воспоминанием о том, как ее физическое тело было уничтожено в огне. Кошмар Келли был слишком похож на то, что произошло в реальности, поэтому не может быть ничем иным, кроме как подлинным воспоминанием Дженны. И я тоже этого не понимаю, но есть нечто такое, что связывает Келли с Дженной, как будто они каким-то образом переплетены друг с другом. И не думаю, что Септа, подавляя эти воспоминания — или ночные кошмары, или что бы это ни было, — помогла. Как только Келли приняла все таким, как есть, ей стало намного лучше.

— Я просто не представляю как…

— И, тем не менее, все именно так, каким бы неправдоподобным ни казалось.

— Септа делала все возможное для Келли.

— Да? Или, может быть, просто держалась за Келли, чтобы удерживать тебя?

Замечаю вспышку гнева в его ауре, и хотя сказала я лишь то, что думала, возможно, все же зашла слишком далеко.

Он быстро подавляет гнев.

— Ты слишком много времени размышляешь не над тем, над чем нужно. Довольно уклоняться, Шэй. Тебе надо сосредоточиться на поисках средства от эпидемии, и потом предпринять еще одну попытку.

Я скрещиваю руки на груди.

— Слишком поздно. Все местные, кто заразился, уже умерли.

— Мы кого-нибудь найдем. Есть места, где эпидемия все еще распространяется, продолжая убивать людей. Что если б ты могла помочь им? Разве ты не хочешь?

Я качаю головой.

— Не потому что не хочу, просто не могу. — Я встаю и выхожу, обрывая разговор. Мне как-то тревожно, и я не вполне понимаю, почему. Если появится шанс, пусть даже крошечный, что я могу найти способ, не следует ли мне попробовать?

Но скольким еще умирающим я буду давать ложную надежду?

Нет. Я не смогу пройти через это еще раз.

Я возвращаюсь в наш дом, к Келли. Действительно ли ей лучше, или я обманываюсь? Напоминаю себе, зачем приехала сюда: найти Келли и отвезти ее домой. Но прежде, чем пытаться покинуть это место, я должна быть уверена, что с ней все в порядке.

Септа стоит, прислонившись к дереву на дорожке впереди, не шевелясь, и заметив ее, я вздрагиваю от неожиданности.

«Мы должны быть бдительными», — шепчет она у меня в голове.

«Почему? Что ты имеешь в виду?»

Она оглядывается по сторонам, словно боится, что кто-то может подслушать.

«Скоро сюда придут другие, вот увидишь».

25 КЕЛЛИ

На следующее утро дым от погребальных костров висит в неподвижном воздухе. Ни малейшего ветерка, чтобы развеять его.

Шэй спит долго, но я не бужу ее. После вчерашнего ей надо отдохнуть.

Чемберлен выходит следом за мной в дверь. Я тихонько прикрываю ее и сначала иду, а потом, когда воздух становится чище, бегу. Мы направляемся в противоположную сторону от лагеря других; у них тоже были погребальные костры.

Я должна увидеть это. Должна увидеть край. Теперь, когда Септы больше нет в моем сознании, может быть, и край исчезнет?

Я бегу через лес к прогалине и останавливаюсь, тяжело дыша. Меня переполняет разочарование. Мир по-прежнему кончается. Я надеялась, что смогу шагнуть дальше, ведь теперь я многие вещи вижу и помню, но нет.

Я прислоняюсь к стволу дерева, потом сажусь на землю. Чемберлен усаживается рядом.

Бабочка порхает на солнце. Внезапно Чемберлен подпрыгивает, но промахивается, и я смеюсь. Бабочка взлетает чуть повыше, но остается в поле зрения Чемберлена, как будто дразнит его попробовать еще разок. Потом она поднимается ввысь и исчезает за краем света. Чемберлен прыгает за ней и тоже исчезает.

Я зову его, и через минуту появляется его голова, и это так странно и пугающе — одна голова без туловища, торчащая из ниоткуда.

Я протягиваю дрожащую руку и дотрагиваюсь до него. Чешу за ухом, глажу по голове и по спине. Рука моя тоже исчезает. Испуганная, я отдергиваю ее. Пробую еще раз, но теперь рука не проходит, словно упирается в стену, которую я ощущаю, но когда смотрю на нее и на свою руку, не могу пробиться сквозь нее.

Бабочки и коты не исчезают в никуда и не появляются из ниоткуда. Мир не заканчивается этой невидимой стеной, он продолжается, просто я его не вижу.

Я поднимаюсь и пытаюсь шагнуть в него под насмешливым взглядом Чемберлена. Пробую снова и снова, но что-то не пускает меня войти в это небытие.

Раздраженная, я уже собираюсь идти назад, когда слышу что-то.

Отдаленные голоса? И шаги. Они, кажется, доносятся из ниоткуда. Я прислушиваюсь, и звуки постепенно становятся громче — кто бы это ни был, они, похоже, приближаются.

Чемберлен уходит в никуда и возвращается: те, кого я слышу, направляются сюда.

Мне страшно. Кто это? И что мне делать — бежать и рассказать кому-нибудь или спрятаться?

Я прячусь за деревьями и наблюдаю. Звуки приближаются. Наконец кто-то выходит из ниоткуда на прогалину, где я была минуту назад, а за ним еще один, и еще.

Я облегченно выдыхаю. Я знаю этих людей, они из общины. Те, которые ушли с девочкой по имени Беатрис. Они все возвращаются?

Нет, не все. Их десять, а уходило больше. И Беатрис среди них нет.

Я продолжаю прятаться, скрытая деревьями, и наблюдаю, как они направляются в общину. Интересно, почему они вернулись именно сейчас? Болезнь еще может висеть в воздухе с дымом — не заразятся ли они? Если так, то им не следовало возвращаться. Они тоже заболеют.