Частица тьмы

1 ЛАРА

Ноги приводят меня к самому краю света.

Здесь — предел, дальше нет ничего, если смотреть прямо — лес, тропинка и даже небо над ними исчезают, теряются в белом тумане. Если я обращаю взгляд далеко в сторону, то почти вижу призрачные очертания деревьев и холмов, растянувшихся ниже того места, где я стою. Так что, возможно, мир здесь не заканчивается, а продолжается, и в каких-то тайных глубинах своего сознания я понимаю, что так и должно быть. Но для моего мира это край.

Прийти сюда сознательно, поставив себе такую цель, я не могу. Не могу, приняв решение, отправиться к этому месту пешком и попасть туда; это можно сделать только случайно. Если я сильно расстроена и просто брожу, без всякого плана в голове, то обычно оказываюсь здесь. Это рефлекс, что-то вроде подергивания ноги, если стукнуть молоточком по коленке.

Почему я расстроилась? Мои мысли устремляются в направлении, которое им нельзя принимать, и ускользают.

Я наклоняюсь вперед с вытянутыми руками, зависаю над миром, который исчезает впереди и снизу, прямо как в кадре из «Титаника», и закрываю глаза. Могу ли я потерять равновесие, упасть вперед и вниз — рухнуть с холма, вывалиться отсюда?

Может быть, если усну. Никто не может контролировать, где я хожу во сне — даже я сама. Меня охватывает дрожь, мысли поневоле устремляются к прошлой ночи. К… к… к чему? Что бы это ни было, оно пропало, исчезло из моего сознания. Мною вновь овладевает спокойствие.

Не в силах остановить себя, я поднимаю правую ногу и делаю шаг вперед. Но, открыв глаза, вижу то же самое, что и всегда: я повернулась и иду в другую сторону, удаляюсь от края. Я вздыхаю и прислоняюсь к дереву.

Под ногами тянутся выступившие из земли голые, переплетенные корни. Если нога зацепится за корень вот здесь, споткнусь ли, упаду ли? Но нет, слишком поздно: я уже подумала об этом. Невозможно перехитрить ноги, направить их в ловушку, уже приготовленную мысленно.

Может быть, в следующий раз.

В глубине сознания я слышу зов.

Лара, возвращайся.

Еще один рефлекс. Он гонит меня назад, заставляет бежать обратно тем же путем, которым я пришла, бежать с четким осознанием направления и цели.

Послушание.

Такое, какое называют слепым.

2 ШЭЙ

Самолет снова кренится, и я сжимаю подлокотники сиденья. Елена — она сидит впереди меня — перепугана до смерти; Беатрис рядом с ней совершенно спокойна. Может быть, когда тебе восемь лет, ты и впрямь ничего не боишься. Но обычно человек спокоен тогда, когда не понимает, что с ним может случиться что-то непоправимое, или что вообще означает смерть. О ней, однако, ничего такого сказать нельзя, верно? На глазах у Беатрис вся ее семья, все родные, как и многие, многие другие, умерли от эпидемии. Выжившие, как мы, тоже умирали вокруг нее во время пожара, устроенного отрядом «Стражей», охотников за выжившими. Беатрис знает, что такое смерть, как она выглядит и каково оно — наблюдать, как дорогие тебе люди гибнут в страшных муках, и, прикоснувшись к ним после смерти, переживать их последние, предсмертные муки. Может быть, после всего этого полет на самолете в грозу кажется пустяком.

Чемберлен тоже летит с нами и расположился наполовину на соседнем сиденье, наполовину у меня на коленях. Кончик хвоста чуть заметно дергается, как будто он раздражен, но считает ниже своего кошачьего достоинства проявлять эмоции из-за подобной мелочи. Он держится, вонзив когти передних лап в мои джинсы, и время от времени царапает ногу, когда самолет проваливается в воздушную яму или кренится набок — кошачья боевая стойка? Я поглаживаю кота, успокаивая не только его, но и себя, и пытаюсь сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас: на своем страхе, на теплом весе Чемберлена, на его острых когтях. Но этого совсем недостаточно, чтобы отвлечь меня от душевных мук и страданий.

Кай закрылся. Отвернулся от меня и ушел.

Чувство такое, будто сама моя сущность истекает, медленно и болезненно, капля за каплей.

«Держитесь, все, через минуту прорвемся», — Алекс транслирует свою мысль в наше сознание со своего места за пультом управления — самолетом управляет он.

Алекс, то есть Ксандер — именно под этим именем он известен всем здесь. Мой отец. Впрочем, отцом мне он никогда не был. Справедливости ради следует признать, такой возможности ему и не представилось, поскольку мама ушла, не поставив его в известность о моем скором появлении на свет. Но теперь он знает, что я его дочь, и от этой мысли мне становится не по себе. Мама не хотела, чтобы он знал, так ведь? А теперь ее больше нет, и я даже не могу спросить почему.

Ксандер не боится, по крайней мере, виду не подает. Как и все его последователи, которые летят с нами на этом самолете — они спокойны, безмятежны, невозмутимы, — и я понимаю, что Ксандер больше успокаивал Беатрис, Елену и меня, чем всех остальных. Они всецело доверяют ему.

Кто вообще эти люди? Все они члены Мультиверсума; это что-то вроде культа поклонения истине, как сказала Иона. Судя по всему, они и Ксандеру поклоняются. Тот день, когда Иона читала про них в газете в школьном автобусе, кажется таким невозможно далеким, и воспоминания о том дне, одном из наших последних обычных дней, наполняют меня тоской по дорогой подруге. Моя лучшая подруга, как она там? Все ли у нее хорошо? Что бы она сказала о Ксандере? Надеюсь, ей никогда не представится возможности узнать.

Вскоре после слов Ксандера траектория полета выравнивается, как будто он управляет не только самолетом, но и небом, и погодой. Самолет идет плавно, ощущение опасности уходит, но когти Чемберлен не убирает, а волнение у меня в душе не стихает. Я смотрю в иллюминатор и поднимаю защитные барьеры — не хочу, чтобы какие-нибудь заблудшие мысли стали известны тем, кто меня окружает. Силюсь сдержать подступающие слезы, но одна капелька все же скатывается по щеке, и я быстро смахиваю ее.

Кай, как ты мог отгородиться от меня?

Я согласилась поехать с Ксандером, только чтобы попытаться найти сестру Кая, Келли, но слушать мои объяснения Кай не пожелал. Он увидел лишь то, что я уезжаю с его бывшим отчимом, которого он ненавидит, и услышал лишь то, что Ксандер вдобавок еще и мой отец, о чем я ему не сказала. Знаю, что должна была сказать давным-давно, но никак не могла заставить себя произнести нужные слова. Сначала потому, что на него и без того много всего навалилось, а потом, чем дальше откладывала, тем труднее становилось объяснить, почему не сказала раньше. В результате правда все равно вышла наружу, но оттого, как это случилось — именно Ксандер и выложил ее Каю, — легче никому не стало.

А еще он не поверил, что все это время с нами был не призрак Келли, а Дженна, выдававшая себя за нее. Что на самом деле это Дженна погибла при взрыве бомбы, что Дженна пожертвовала собой, чтобы спасти меня. И теперь новая боль сжимает мне сердце. Мы через столькое прошли вместе, и вот из-за меня ее больше нет.

И вот, во что это все укладывается: сестра Кая, Келли, реальная девочка, возможно, жива и сейчас, и только Ксандер может привести меня к ней.

Самое плохое то, что Кай не поверил в меня. Ксандер сказал, что знает, как это тяжело — быть другим, потерять кого-то из-за этого. Он потерял мою маму, потому что она почувствовала в нем это отличие — неправильность, как она назвала это. Боюсь, теперь она подумала бы то же самое и обо мне.

Не это ли послужило истинной причиной того, что Кай отверг меня? Ему всегда трудно было примириться с тем, что я изменилась после того, как пережила эпидемию, от которой умерло так много людей. Он не принял того, что я могу общаться без слов, проникать в чужие мысли и манипулировать аурой — исцелять и убивать. Этой последней способностью я пользовалась только для самозащиты, но Кай, когда узнал, пришел в ужас и не смог с ним справиться.

Но, отгородившись от меня, Кай не оставил иного способа связаться с ним, кроме как посредством сообщения — того, что я поспешно передала через его подругу, Фрейю. Она знает, что я сказала правду, в этом я уверена; когда общаешься мысленно, выживший с выжившим, по-другому и быть не может. И она пообещала передать ему мое объяснение.

Пожалуйста, Кай, поверь Фрейе. Даже если не веришь мне.

Самолет медленно снижается, и я бросаю взгляд через проход на последователей Ксандера. На шее у каждого, как и у меня, поблескивает золото. Подвеска, подарок от Ксандера — модель атома, знак Мультивселенной, — и хотя цепочка довольно длинная, я ощущаю ее как петлю, которая медленно затягивается на горле.

Один из последователей, должно быть, почувствовав мой взгляд, поворачивается и улыбается. В его глазах уважение, которого не было раньше, теперь он знает, что я дочь Ксандера. Как и все остальные, он кажется спокойным, мягким, даже добрым. Но я знаю, с какой легкостью они убивали, когда спасали нас от военных. Есть в этом сочетании небрежной жестокости с улыбкой что-то такое, отчего мне становится не по себе.

Признайся, Шэй, хотя бы себе. Ты боишься.

Как бы мне хотелось отмотать время назад, отделиться от этой компании, но я должна найти Келли. Только так я могу заставить Кая понять, что делаю все это ради него.

3 ЛАРА

Я открываю дверь, запыхавшись от стремительного бега через лес обратно в общину. Септа за своим столом. Черные волосы падают на лицо, когда она склоняется над чем-то, что читает, и я знаю, что торопить ее бесполезно.

Время тянется медленно. Но только я начинаю подумывать, заметит ли Септа мое отсутствие, как она поднимает глаза и улыбается. И хотя это она заставила меня бежать, а потом ждать, тепло ее улыбки так приятно.

— А, Лара, — говорит она с мягким упреком, — где ты была?

— Нигде. Ходила погулять.

Она кивает. Взгляд внимательный.

— Куда ходила?

Септа знает. Она всегда знает. Тогда зачем спрашивает?

— На край.

— Зачем ты туда ходила?

— Не знаю. Честное слово!

Она чуть приподнимает брови и склоняет голову набок.

— Знаю, Лара. По крайней мере, знаю, что ты так думаешь, но за моим вопросом и твоим ответом стоит гораздо больше. Подойди сюда.

Септа протягивает руку, и я делаю шаг вперед. Она берет мою ладонь в свою. Кожа у нее теплая, мягкий белый рукав туники касается моей руки. Золотая подвеска — знак Мультивселенной — поблескивает в свете ламп и приковывает мой взгляд. У меня раньше тоже был такой, но она забрала его.

— Ты же знаешь, я только пытаюсь помочь тебе.

— Да, знаю, что это правда, и все же… все же… что?

— Ты занималась мыслительными практиками, пока гуляла? Перед сном?

— Я стараюсь, — говорю я, и это точно правда.

— Старайся лучше. Заслужи свое место среди нас. Ты можешь это сделать.

Но на самом деле Септа в это не верит. Она знает, что я запятнана, что у меня ничего не получится. И я тоже это знаю.

Позже я сижу, выпрямив спину и скрестив ноги. Чувствую под собой пол. Медленно выдыхаю, ощущая, как воздух выходит из легких, потом так же медленно втягиваю его обратно. Я здесь, сейчас. Пол, воздух, мои легкие. Ни того, что было раньше, ни того, что будет потом, только сейчас. Мысли проносятся в голове, но я знаю, что это всего лишь ментальные события, которые приходят и уходят; они не определяют меня, и вмешиваться в них не нужно. Я вдыхаю, выдыхаю, и все оставшееся напряжение уходит из моего тела.

Легкое прикосновение Септы к моему сознанию одобрительное, но, с другой стороны, ничего ведь никогда не меняется, не так ли? Я никогда не меняюсь.

Негативные мысли — это всего лишь ментальные события, как и прочее. Я принимаю и признаю их, и они ускользают вместе с выдохом.

Вскоре Септа решает, что пора заканчивать, и я поднимаюсь и забираюсь в постель. Чувствую прохладу простыней на коже, вес одеяла. Каждый вдох и выдох.

«Спокойной ночи, Лара», — шепчет внутри меня Септа и уходит.

4 ШЭЙ

Терпеть не могу ощущение замедления во время посадки. В этом есть что-то противоестественное — тормозить в воздухе.

Впрочем, Ксандер проделывает все безупречно. Самолет касается земли мягко, почти без толчков. Снаружи еще темно, но это именно те мгновения неподвижного безмолвия, что наступают перед рассветом.

Я отстегиваю ремень безопасности и поднимаюсь с места, беру на руки Чемберлена. Тяжелый же котяра. Ксандер ждет в начале прохода, как какой-нибудь стюард.

— Нелегкий был полет. У всех все в порядке? — спрашивает он вслух.

Под его взглядом Елена забывает страх.

— Конечно, — отвечает она. — Ни секунды не сомневалась, что приземлимся в целости и сохранности.

Он смеется, словно знает, как ей было на самом деле страшно.

— Я в полном порядке, — говорит Беатрис, — жаль только, что Спайка здесь с нами нет.

Я была настолько поглощена мыслями о себе, о Кае, что не думала о Спайке, и меня это потрясает. Он ведь часть нас, часть нашей группы, и его с нами нет. Его больше нигде нет. И в этом моя вина.

Елена, должно быть, улавливает мои мысли или читает их по лицу, потому что берет меня за руку. Она знает, что Спайк толкнул меня на землю, спасая от пуль, которые оборвали его жизнь. «Спайк не был бы Спайком, если бы не сделал все возможное, чтобы спасти тебя, ведь так?» — Безмолвные слова звучат у меня в голове.

Но она не понимает; она не знает того, что я сделала. Я трусиха. Я прячу это глубоко в себе, чтобы Елена не увидела.

Мы спускаемся по лесенке на взлетно-посадочную полосу, если ее можно так назвать. Она поросла травой и не намного шире размаха крыльев самолета. Ксандер, должно быть, и в самом деле знает свое дело, если сумел здесь приземлиться.

Солнце только-только выглядывает из-за горизонта, отбрасывая первые лучи света на высокие деревья по краю поля. Под их сенью стоят низкие дома с «живыми» крышами — на них растения и трава. Возможно, чтобы их не было видно сверху? Чемберлен начинает вырываться, и я наклоняюсь, чтобы отпустить его. Он радостно спрыгивает на землю. Ох, хорошо быть кошкой.

— Где мы? — спрашиваю я.

— В Шотландии. Это удаленная высокогорная община, которую мы основали несколько лет назад; никто, кроме нас, не знает, где она находится.

— Хочешь сказать, эпидемия сюда не добралась? — спрашивает Елена.

— Именно так.

Вот как. Они построили в лесу поселок, дополнили его летным полем, которое выглядит как луг. Его никто не нашел и не принес сюда инфекцию. При всей удаленности остаться никем не обнаруженными, должно быть, нелегко. На руку им было то, что большая часть населения страны вымерла от эпидемии; это их устраивает.

— Вас здесь много? — интересуюсь я.

— В самой общине примерно сто человек. За ее пределами еще около двухсот.

«Келли тоже здесь»? — Мой мысленный вопрос адресован одному только Ксандеру.

«Терпение», — отвечает он тем же способом и переводит взгляд с меня на деревья за нами; оттуда кто-то приближается… женщина.

— Сейчас уже более двухсот — двести девять, — подходя ближе, говорит она мягким, мелодичным голосом. — Со времени твоего последнего визита, Ксандер, к нам присоединились еще несколько человек. «Добро пожаловать», — мысленно добавляет она всем нам. Значит, тоже выжившая.

Длинные черные волосы струятся по спине, а такой яркой ауры я еще ни у кого не видела, не считая, быть может, Беатрис: она пульсирует и сияет. На женщине белая туника и черные леггинсы, на шее подвеска со знаком Мультиверсума, на лице широкая улыбка, предназначенная Ксандеру, и только ему.

— Септа, — тепло отзывается Ксандер и, наклонившись, целует ее в щеку. Между ними происходит быстрый и скрытый от остальных обмен мыслями.

— Это Септа. Она староста коммуны. — Он поворачивается к нам и представляет Елену и Беатрис, после чего следует драматическая пауза: Септа смотрит на меня, гадает, кто я такая.

Ксандер кладет руку мне на плечо.

— А это Шэй. Моя дочь.

Удивлению Септы нет предела.

— Твоя дочь? — Она переводит взгляд с меня на Ксандера, потом снова на меня, в глазах вопрос. Еще один быстрый, безмолвный диалог между ними.

Женщина поворачивается ко мне и широко улыбается.

— Добро пожаловать, Шэй. — Она наклоняется, чтобы поцеловать теперь и меня. Сияние ее ауры чистое, она приятно пахнет, и от этого я чувствую себя грязной крысой, которая провела ночь в мусорном баке. Кровь, смерть и страдания пропитали меня насквозь.

— Идемте, — говорит Септа. — Я приготовила гостевой домик для вас троих, хотя Ксандер и не говорил, кто приедет! — Она смеется.

— Люблю держать любопытных вроде тебя в напряженном ожидании, — отзывается он, но смотрит при этом на меня. Уж не мне ли предназначался этот комментарий?

Ксандер берет Септу под руку, и они вдвоем ведут нас к одному из домиков. Нас троих, Елену, Беатрис и меня, оставляют у двери, сообщив, что сегодня мы можем отдыхать, а вечером, на закате, будет ужин и собрание. После чего уходят — рука об руку.

Дом обставлен просто, и он такой чистый и белый, что я боюсь к чему-либо прикасаться. На низком столике ждет еда. В доме три маленьких спальни и — я облегченно вздыхаю — ванная. Спрашиваю, будет ли кто-то возражать, если я пойду первая, но Елена лишь качает головой и подталкивает меня к ванной.

Шагнув внутрь, я закрываю дверь. Задвижки нет, а мне хотелось бы запереться, хотя я и не ощущаю никакой опасности или угрозы моему уединению. Кроме того, там Елена и Беатрис, и если кто-то придет, они дадут мне знать.

Довольствуюсь тем, что оставляю перед дверью вешалку для полотенец.

Сняв с себя одежду, я отпихиваю ее ногой в угол ванной, в надежде, что мне будет во что переодеться, когда закончу. К своей не хочу даже прикасаться — все грязное, на всем, как и на мне самой, пятно прожитого дня. Дня, не думать о котором я больше не могу.

Спайк. Он толкнул меня на землю, а сам подставился под пулю. Спас меня и погиб. Спайк, мой друг, умер. Я пытаюсь стереть кровь со своей кожи, но она все равно остается. Я могу смыть то, что видно глазу, но чувство вины не смыть ничем. А ведь были еще и солдаты, которых я убила мысленной атакой, их так много — их кровь не попала на меня, но я все равно чувствую ее на себе, как клеймо.

Вода горячая, и я беру старомодный кусок мыла и тру, тру кожу докрасна. А потом опускаюсь на пол под струями воды и притягиваю колени к груди. Кладу голову на колени.

Так много смертей. Вспоминаю Дженну, которая защитила меня — ее прохладная тьма накрыла нас с Чемберленом и спасла от бомбы, но она погибла. Я до сих пор не могу поверить, что ее больше нет.

Столько испытаний за один день, что это просто невозможно было вынести.

Но потом появился Кай, и я поняла, что смогу справиться с чем угодно, если он рядом. Эти губы, которые Кай целовал. Эти ладони — он держал их в своих. Эти руки — они обнимали его так крепко, а теперь я могу обнимать ими только себя. Горячая вода стекает по спине, по голове, но я все равно дрожу.

Наступит вечер, и мне придется пойти на это собрание, каким бы оно ни было. Потом настанет завтра. Я буду сильной. Я завоюю доверие Ксандера, найду Келли, найду способ вызволить отсюда нас обеих.

Но не сейчас. Сейчас я разрешаю себе выплакаться. Я плачу по Спайку — я могла бы спасти его, но не спасла. Я не хотела убивать, чтобы помочь нам бежать, и что же произошло? Новые смерти. Я плачу по Дженне, которая выдавала себя за Келли — она спасла мою жизнь, мою и Чемберлена, и теперь нет и ее.

И сильнее всего я плачу по Каю, оплакиваю свои пустые объятия — сейчас, и завтра, и послезавтра; дни простираются передо мной бесконечным одиночеством, и я должна смириться с тем, что это, возможно, навсегда. Даже если я найду его сестру, простит ли он меня за все то, что я утаила от него?

Потом, когда-нибудь, я отыщу в себе искру надежды — обязательно отыщу, потому что иначе не смогу дальше жить. Но сейчас я — одно сплошное отчаяние.

5 ЛАРА

Маленькая квадратная комната, темная, без окон.

Нет, только не это, только не снова, я этого не вынесу.

Я силюсь освободиться от ремней, которыми крепко привязана к стулу, хоть и понимаю, что это бесполезно, но ничего не могу с собой поделать. Никто не поможет.

Одна стена начинает мерцать.

Бисерины пота проступают на лбу.

Я знаю, что это сон, что все происходит не на самом деле, и мне следовало бы изменить происходящее, как пытается научить меня Септа, — ведь мое подсознание под контролем?

Пламя вырывается из стены.

Я представляю распахивающуюся дверь — пожарные, пожарные шланги. Система пожаротушения таинственным образом включается и в самый критический момент проливается с потолка обильным дождем.

Но как бы я ни старалась, ничего не выходит.

Я горю, тело мое горит, я пронзительно кричу…

КРИЧУ!

Нет ни помощи, ни выхода, ни спасения… Что я кричу?

«ПРОСНИСЬ».

Команда звучит у меня в голове. Я открываю глаза, и паутина кошмара, сквозь которую я продиралась, наконец рассеивается.

Я сажусь в кровати, сбрасываю с себя ощущение тревоги. Хмурюсь. Было что-то неприятное, даже ужасное. Что же?

«Лара, подойди ко мне», — это Септа, и ее мысли этим утром окрашивает не просто обычное нетерпение; в них присутствует какое-то предвкушение или возбуждение.

Я поднимаюсь, открываю занавески. Ночная гроза прошла, мир, новый, умытый дождем, сверкает в ярких лучах утреннего солнца.

И еще кое-что новое: на поле внизу приземлился самолет.

6 ШЭЙ

«Шэй, с тобой все в порядке?» — это Елена за дверью моей спальни.

«Просто болит готова. Через минуту выйду». У меня и вправду болит голова, но эта тупая тяжесть, скорее, оттого, что я слишком много плакала, чем по какой-то иной причине. Если бы только весь мир оставил меня в покое, я бы навсегда осталась в постели и даже не пошевелилась.

Чемберлен касается моей щеки лапой, и я открываю глаза. Он трется головой о мой подбородок.

Ну, может, не навсегда. Протягиваю руку, чтобы погладить его.

«Я могу что-нибудь сделать?» — внимание Елены трогает меня, но иногда чья-то забота — совсем не то, что нужно. Это все равно, что получить разрешение оставаться в постели и плакать в подушку целую вечность. Мама всегда знала, когда надо обнять, а когда подтолкнуть. Тоска по ней вновь накатывает на меня. Как раз сейчас мне нужен пинок.

«Шэй?» — снова Елена.

«Нет, ты ничего не можешь сделать, со мной все хорошо», — отвечаю я.

Заставляю себя сесть, и головная боль усиливается. Сжимаю виски ладонями. А готова ли я? Мне нужна ясная голова. Ксандера обмануть нелегко: нельзя позволить ему увидеть, что единственная причина, по которой я здесь, — это поиски Келли и ее возвращение домой. Я должна заставить его доверять мне.

Может быть, попробовать отпроситься с собрания и остаться здесь…

Нет. Соберись, Шэй. Приведи себя в порядок. Проникни внутрь, отыщи боль и устрани ее. Не ту боль, что зовется Каем, — с ней так легко не справиться, да и не стоит. Но совладать с физической болью мне по силам.

Я закрываю глаза, сосредоточиваюсь и отправляюсь внутрь себя, чтобы пройти путь вместе с моей бегущей по жилам кровью. Как и всегда, это требует полного внимания, так что внутренняя концентрация отвлекает меня от себя самой или, по крайней мере, от эмоций. Уже само это проникновение успокаивает бурю в душе и вовлекает меня в водоворот кружащихся кровяных клеток, молекул, атомов, частиц — частиц, которые становятся волнами, волнами исцеления. Я успокаиваю и смягчаю припухшие веки, распухший нос, покрасневшую кожу; направляю разум и тело в русло бодрствования и жизнерадостности. И в качестве дополнения легкая настройка трансмиттеров, что несколько повышает уровень серотонина в крови. Такого рода умение было бы незаменимой вещью для психиатра: не потребовалось бы никаких антидепрессантов, всего лишь немножко покопаться в мозгу пациента.

Я открываю глаза, когда уже готова посмотреть миру в лицо. По крайней мере, этому крайне странному его уголку.

Встаю, надеваю через голову свежую тунику. После долгого душа я с облегчением обнаружила, что для нас приготовлена чистая одежда: белые туники, черные леггинсы. Почти что форма вместе с прохладным ощущением золотой подвески на шее.

Открываю дверь и обнаруживаю в коридоре Ксандера. Он одет почти так же, только его туника голубого оттенка, который подчеркивает цвет его глаз. Ни Елены, ни Беатрис не видно.

— Они ушли вперед с Септой, — говорит он, отвечая на мой невысказанный вопрос.

— Я опоздала?

Он качает головой.

— Нет. Я подумал, что нам нужна минутка наедине.

— О… Ладно.

— Я знаю, что последние несколько дней были трудными. Знаю, как тяжело тебе было оставить Кая.

— Да.

— Но не считая этого, ты не против быть здесь?

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Я пока еще не понимаю, что чувствую.

— Я могу что-нибудь сделать? — Тот же вопрос задавала и Елена, но смысл другой; он не из тех, кому можно поплакаться в жилетку, да и в любом случае он не это имеет в виду. Ксандер спрашивает о чем-то специфическом, чтобы поправить непоправимое. Впрочем, одно он может сделать: ответить на мои вопросы, особенно на самый важный: где Келли? Но тот его взгляд, которым он смотрел на меня, когда сказал, что любит держать любопытных в беспокойном ожидании… нет. Спрашивать бесполезно. Не исключено, что от этого мне только труднее будет узнать то, что надо знать. Я придерживаю язык и качаю головой.

— Тогда пора идти. — Ксандер предлагает мне руку, и я принимаю ее. Она у него теплая, моя холодная, и что-то в этом простом жесте затрагивает какую-то струнку в душе. Я не понимаю, что чувствую, но не в состоянии размышлять над всеми «что» и «почему», когда он так близко, ведь он прочитает меня как открытую книгу. Надо оставить это на потом.

— Все будет хорошо, Шэй, — говорит он. — Твое место с нами, ты сама убедишься.

Небо усеяно звездами, и света достаточно, чтобы видеть тропинку и поселок. Дома разбросаны под деревьями. Как я уже заметила, когда мы прилетели, на крышах растет трава. Когда мы проходим мимо, и я присматриваюсь внимательнее, то замечаю детали, которых не видела раньше: в основном это лекарственные травы, лук-порей и другая съедобная зелень, но все посажено беспорядочно, а не ровными рядками. Это чтобы сверху выглядело как дикая поросль?

Строения и в самом деле похожи на домики на деревьях, только эти находятся под ними. Или, может быть, с этими живыми крышами они выглядят, скорее, как норы хоббитов. Где они берут электроэнергию? Воду? Есть ли тут телефонная линия или мобильная связь? Интернет?

Ничего подобного я прежде не видела, и во всем этом есть некое ощущение правильности. Маме понравилось бы здесь, мелькает невольная мысль. Она всегда стремилась быть ближе к земле, к деревьям. И здесь всего этого в избытке.

Мои шаги замедляются, и Ксандер тоже приостанавливается. Смотрит на меня, ждет.

— Что произошло между тобой и моей мамой?

— Я любил ее. — Он говорит правду. — В какой-то степени до сих пор люблю. — Через него и его ауру проходит острая печаль.

— Ты уже тогда был выжившим, верно? Как и сказал Кай. Каким образом?

— Произошла авария. В Дезертроне, в США. Слышала о нем?

Я качаю головой.

— Это был ускоритель частиц, построенный в Техасе еще до ЦЕРНа. Официально проект был отменен до окончания строительства, но на самом деле его завершили. Это скрывали после аварии. Другие погибли, я выжил. Никто не понял, что произошло со мной в процессе.

— Когда это было?

— В 1993-м. Уже давно. Я так долго был один.

— Судя по тому, что я видела, всегда есть люди, которые хотят быть рядом с тобой.

— Но не такие, как я. И ты. — Взгляд у него серьезный, задумчивый. — Нам так много надо узнать друг о друге, и я уверен, что у тебя есть ко мне ряд непростых вопросов, как и должно быть. Но знай вот что: я всегда делал то, что считал правильным. Не все всегда получалось так, как мне хотелось, но я старался. Что бы ни говорили твоя мать и Кай.

Он легонько тянет меня за руку, и мы идем дальше. «Я тоже», — мысленно говорю я только себе самой. Я делаю то, что считаю правильным — как, например, когда, думая, что ношу инфекцию, ушла от Кая и сдалась военным. Но в тот раз я ошиблась. Ошиблась, не поверив Каю, когда он сказал мне, что Ксандер является выжившим уже много лет. Ошиблась, не признавшись Каю, что Ксандер мой отец. Как я могу судить других за ошибки, когда сама то и дело их совершаю?

Хотя последствия ошибок Ксандера… что ж. Мои причиняют боль, главным образом, мне, тогда как его убили многие тысячи, а, возможно, уже и миллионы.

Впереди вырастает строение побольше, туда мы и направляемся. Слышится тихий гул голосов. Слабый свет пробивается сквозь зашторенные окна.

Ксандер открывает дверь, жестом предлагает мне войти первой. Он входит следом, закрывает дверь и становится рядом со мной. Комната заполнена людьми, которые сидят на скамейках вдоль длинных столов. Когда мы вошли, они болтали, но теперь разговоры в комнате стихают, и все взоры обращаются на нас.

Может, Келли здесь?

Я окидываю быстрым взглядом комнату: здесь мужчины, женщины и дети всех возрастов, Елена и Беатрис тоже. Но нет никого, хоть сколько-нибудь похожего на Келли.

Все взгляды по-прежнему устремлены на нас, и я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Но Ксандер, словно уловив мое желание сбежать отсюда, крепко держит меня за руку. Я в ловушке.

— Приветствую вас, — говорит он. — Давно мы не собирались все вместе, и нам о многом нужно сегодня поговорить. Через минуту мы с аппетитом поужинаем, но сначала я хочу вас кое с кем познакомить. — Он делает эффектную паузу и с улыбкой смотрит на меня. — Позвольте вам представить мою дочь Шэй.

Отовсюду раздаются возгласы удивления. Я думала, раз один из них уже знает обо мне, то и все остальные теперь уже в курсе? Впрочем, у меня такое чувство, что Ксандеру нравится быть в центре внимания, и остальные, зная об этом, решили не отказывать ему в удовольствии. Потом лица озаряются улыбками, все вокруг кивают и бормочут: «Добро пожаловать».

Я чувствую себя глупо, хочется сбежать, но я не знаю куда — рядом с Еленой и Беатрис нет свободных мест, — и все по-прежнему смотрят на меня, ждут. Я должна что-то сказать?

Я нервно сглатываю, во рту внезапно пересыхает.

— Э-м-м… здравствуйте. Спасибо.

Ксандер ведет меня к накрытому на шестерых маленькому головному столу в конце ряда. Септа уже там, и еще трое; я гадаю, не изгнали ли кого-нибудь ради меня. За столом еще два пустых стула: один рядом с Септой, и я ожидаю, что Ксандер сядет туда, но он опускается на другой стул, оставляя меня между ним и быстро скрытым недовольством Септы.

Я еще раз оглядываю комнату на случай, если каким-то образом проглядела Келли, но нет. Здесь сегодня около сотни человек. Возможно, это внутренняя община, о которой упоминала Септа, что бы это ни значило. Все в белом и черном, за исключением Ксандера и Септы — оба в голубых туниках, хотя раньше она была в белом. Все — мужчины, женщины и дети — выглядят одинаково. У всех на шее золотая подвеска, как у меня, а теперь и у Беатрис с Еленой тоже. Из всех присутствующих аура выживших есть только у Ксандера, Септы, Елены, Беатрис и у меня. До нашего приезда Септа была единственной. Поэтому она староста?

Септа звонит в маленький колокольчик, и задняя дверь открывается. Еще какие-то люди подносят еду и напитки к каждому столу. Они одеты по-другому, в обычную повседневную одежду с вариациями в цвете и стиле.

Одна женщина ставит передо мной тарелку с чем-то, похожим на фасолевый пирог, и овощами, и я замечаю у нее на руке знак, как у Ксандера: буква «I», означающая «иммунитет». Его знак фальшивый, но поскольку никто не знал, что он выжил после той давней аварии, то все, должно быть, решили, что он, если не заболел, обладает иммунитетом. Остальные разносчики, насколько я вижу, тоже имеют такой знак.

— Свою еду мы, по большей части, выращиваем и собираем здесь или обмениваем на продукты у других подобных общин, — говорит Септа. — Как видишь, мы все вегетарианцы. Надеюсь, ты не против?

Пожимаю плечами.

— В чужой монастырь, — отвечаю я и вспоминаю, что в доме Первого на Шетлендах, где останавливались мы с Каем, была только вегетарианская еда. Впрочем, мы не были зваными гостями, как и не знали тогда, что Ксандер и Первый — один и тот же человек. Интересно, ему известно, что мы побывали там?

— Ты все еще ешь мясо? — спрашивает меня Ксандер с нотками удивления в голосе. И только теперь до меня доходит, что все время, пока мы находились в Нортумберленде, мы тоже не ели мяса — я-то полагала, это потому, что его просто не было.

— Э-м-м, да, когда оно есть.

Они обмениваются взглядами.

— Как выжившие, мы находим, что есть животных, когда можно так отчетливо ощущать их ауру и чувства, довольно… неприятно, — говорит Септа.

— Мы сами выращиваем свою еду, — добавляет Ксандер. — Поэтому, если бы мы выращивали, а потом убивали животных, то переживали бы их смерть.

— Разумеется, я это понимаю, — говорю я. Раньше мне это как-то не приходило в голову, и бобовый пирог теперь кажется куда более привлекательным. Хотя здесь ведь не все выжившие? Справедливости ради, еда хорошая, и ее довольно много, разве что все немного пресное. До этого я ничего не хотела, но теперь, когда еда передо мной, умираю с голоду.

«Ты как там, нормально?» — Это Елена безмолвно окликает меня.

«Вроде да», — отвечаю я.

«Я беспокоилась о тебе, — говорит Елена, — но ты выглядишь изумительно».

«Шутишь?»

«Смотри». Она показывает мне то, что видят ее глаза. Моя кожа буквально сияет — может, я перестаралась с исцелением? Глазами Елены я изучаю еще и Септу, сидящую рядом, незаметно для нее, и вижу, что она просто красавица. Немножко похожа на мою маму, какой она была, судя по фотографиям, когда познакомилась с Ксандером. Ему нравится определенный тип? Стройная, с длинными черными волосами, моложе него лет на двадцать-тридцать.

«Насчет нее я не уверена», — говорит Елена.

— Шэй? — Я поворачиваюсь к Септе, которая смотрит на меня выжидающе и с любопытством. Она мне что-то сказала?

— Прошу прощения?

— Пора. — Она кивает, звонит в маленький колокольчик, и все встают. Дверь открывается, разносчики вновь входят и уносят грязную посуду, а потом и столы. Скамьи расставляются по периметру комнаты. Люди стоят группами и разговаривают, а я, пользуясь случаем, сбегаю к Беатрис и Елене. Когда я иду к ним, люди вежливо расступаются, дают мне дорогу. Наблюдают за мной.

— Привет, ты как? — спрашиваю я Беатрис.

— Не знаю. Почему мы не сели с тобой? «Люди, с которыми мы сидели, скучные», — мысленно добавляет она.

«Извини. План рассадки принадлежит Ксандеру, полагаю».

«Я попыталась заговорить с одним из тех людей, что подавали нам еду, но они не ответили».

«Это странно».

Все начинают рассаживаться по скамейкам, и я твердо беру Беатрис за руку: «Сейчас я сяду с вами».

Никто не возражает.

Улыбающаяся Септа остается в центре комнаты, пока все садятся.

— Добро пожаловать, все, и с возвращением, Ксандер, — говорит она, и улыбка, когда ее глаза находят его, становится шире. — И добро пожаловать, наши новые члены, Беатрис, Елена и дочь Ксандера, Шэй. — Она жестом показывает на нас. — Сегодня я не стану вас задерживать. Знаю, всем нам не терпится послушать Ксандера. — Септа садится, а он встает и выходит на середину комнаты.

Чувствуется, что все в предвкушении. Лицо Септы пылает, и она взирает на него так, словно само его присутствие для нее бесценно.

Но он не произносит ни слова. Вместо этого он закрывает глаза и устанавливает мысленную связь со всеми выжившими в помещении. И показывает нам, новичкам — Елене, Беатрис и мне, — что делать. Сосредоточиться, обратившись внутрь, а затем наружу, потом внутрь и наружу одновременно. Сначала мы достигаем полной синхронизации друг с другом, затем и со всеми остальными в комнате, включая и не-выживших.

Вначале все дышат вместе: вдох, выдох, медленнее и медленнее. Вот уже и наши сердца стучат в унисон, словно связанные одним электрическим импульсом, и наконец мы соединяемся, как будто каждый в этой комнате — часть меня.

Наплыв тепла и радости настолько сильный, что я открываюсь почти полностью. Вот только делать это мне нельзя. Нельзя, чтобы кто-то узнал, зачем я здесь на самом деле. Я возвожу стены и прячу их внутри себя, сохраняя часть себя. И, соединенная оставшейся частью со всеми, могу сказать, что здесь есть еще двое частично закрытых: Ксандер и Септа.

Мы дышим, наши сердца бьются, и даже притом, что часть меня скрыта, я ощущаю глубокое, исцеляющее успокоение, бальзам для моей израненной души, какого я не знала никогда прежде.

А потом это уже не только мы, люди. Наше коллективное сознание простирается дальше — к деревьям, строениям и их живым крышам; к обитателям леса, птицам, насекомым. И к Чемберлену тоже. К полям и садам, курицам, которые несут яйца, и коровам, которые обеспечивают молоком, маслом и сыром.

Теперь я понимаю, почему здешние люди не могут есть баранину, телятину и другое мясо. Когда душа теленка — как и его матери — так близка тебе, мысль о том, чтобы приготовить из него обед, просто невыносима. Поэтому все они вегетарианцы.

Это такое потрясающее ощущение покоя и единения друг с другом, землей и всеми ее богатствами, что мне хочется плакать.

Мы наполнены благоговением перед тем, что происходит, и не только мы втроем, для которых такой опыт внове. Я могу сказать, что происходящее сейчас грандиознее того, что было здесь когда-либо раньше. Участие большего количества выживших позволило нашему объединенному разуму охватить больше окружающего нас мира.

Позже мы начинаем разделяться, один за другим, и отправляемся отдыхать, спать, но каждый человек, уходя, все равно сохраняет чувство общности — отсюда и название этого места, которое я теперь понимаю гораздо лучше. Выжившие — Ксандер, Септа, Елена, Беатрис и я — остаются до конца, удерживая связь, которая делает это возможным, и разделяемся в последнюю очередь.

Мы стоим вместе, медленно возвращаясь к реальности, и открываем глаза. Лицо Елены мокрое от слез, которые я переборола.

«Все было, как ты и предсказывал, Ксандер, — говорит Септа. — Сумеем ли мы дотянуться нашим сознанием еще дальше?»

«Можем попробовать. А потом? Вся планета, объединенная воедино. И дальше, к звездам. Но сейчас все должны спать».

Когда он произносит эти слова, я чувствую глубоко внутри сильную усталость. Эти игры разума порядком вымотали всех нас.

Мы выходим в ночь, Ксандер самый последний. Луна взошла уже высоко, что говорит о том, что мы пробыли внутри довольно долго.

Рука Ксандера касается моего плеча. «Теперь ты понимаешь, — шепчет он у меня в голове, — ты одна из нас — навсегда».

Когда я возвращаюсь в свою комнату, мне хочется оставаться в том же состоянии сознания. Даже сейчас, когда мы все разделились, последствия — и радость, и глубочайшая усталость — настолько сильны, что я чувствую себя одурманенной. Приходится заставить себя поднять барьеры, уйти в подсознание и обдумать то, что произошло этим вечером.

Я бы хотела, очень хотела быть вместе со всеми полностью, ничего не утаивая и не скрывая. И Беатрис была так счастлива, она буквально светилась изнутри и снаружи. Я впервые видела, чтобы она так открыто улыбалась.

Но я была не единственной, кто не целиком отдавался этому единению: Септа и Ксандер тоже скрывали какую-то часть себя. Должно быть, и у них есть тайны, которыми они не хотят делиться. Интересно, что это за тайны?

Если я узнаю, что скрывает Ксандер, то и он узнает мои секреты. Наверняка, он задается теми же вопросами.

Когда чуть раньше мы шли вместе и он рассказывал, как сильно любил маму, мы разделяли одну на двоих боль от ее потери. Это казалось настоящим.

Я приняла решение сделать все, чтобы он стал доверять мне, но так старалась обмануть его в отношении своих чувств, что обманывалась сама.

Это притворство. Я не могу доверять ему, когда так много поставлено на карту. Я должна помнить, кто он и что, или, по крайней мере, составить более полное представление об этом. Так много людей погибло во время эпидемии из-за него — и мама в том числе. Возможно, он не хотел, чтобы так случилось, возможно, считал, что поступает правильно, как он говорил, хотя трудно понять как. Но если Келли здесь и если то, что он говорит и не говорит, подразумевает, что она здесь или что он, по меньшей мере, знает, где она, тогда он украл ребенка у матери и брата. Это не оправдать ничем.

Ксандер говорил: представьте, каково будет, когда нас станет больше, но как насчет цены? Так мало людей выживает в эпидемии, которая сделала нас такими. Чтобы выживших стало больше, нужно, чтобы она распространялась дальше; чтобы выжившие объединились по всей земле, эпидемия тоже должна охватить всю землю.

Миллионам людей придется умереть ради того, чтобы чуть больше немногих жило вот так.

7 ЛАРА

Я нахожусь в доме за холмом — в том, который стоит отдельно, скрытый от посторонних глаз. Септа привела меня сюда вчера и велела не выходить. Сказала, что придет за мной.

Когда мне стало скучно и я попыталась выйти, то не смогла найти дверь. Ее не оказалось на обычном месте. Странно.

Почему я сижу здесь? Обычно я сплю в своей комнате в маленьком домике рядом с домом Септы, который находится на самом краю общины. Это ближе к общине, чем постройки внизу, где живут слуги и полевые работники, но и не является ее частью. Я не принадлежу ни к тем, ни к другим.

То, что меня спрятали здесь, должно быть, как-то связано с гостями, которые прилетели на самолете, когда я спала.

«Лара? Я иду. — Голос Септы в голове заставляет меня вздрогнуть. — И Ксандер тоже. Он хочет поговорить с тобой. Мы будем у тебя через несколько минут».

Ксандер здесь, и он хочет увидеться со мной? Но не может быть, чтобы меня переселили из-за этого. Он навещает меня время от времени, но никогда раньше меня не прятали вот так.

Сердце бьется быстрее, и я ощущаю легкое, успокаивающее прикосновение Септы. Пульс замедляется, приходит в норму.

Когда дверь вновь появляется, у меня мелькает мысль выскочить в нее — но нет, не хватит времени. Они уже переступают через порог.

Ксандер улыбается, и он единственный здесь, кто добр ко мне, но есть в нем что-то такое, я не знаю, что, отчего мне всегда хочется убежать.

— Как ты? — спрашивает он.

— Хорошо.

Он переводит взгляд на Септу, и по тому, как она смотрит на него, понятно, что они, должно быть, разговаривают между собой мысленно. Септа слегка поджимает губы и уходит.

Дверь за ней закрывается, и мое сердце опять колотится в груди. На этот раз Септа молчит.

— Все в порядке, Лара. Я просто хочу поговорить с тобой. — Ксандер садится. — Тебе все еще снятся кошмары?

Когда он упоминает о моих снах, я снова вспоминаю их: натиск боли и страха. Чувствую, как кровь сбегает с лица, и киваю.

Ксандер жестом приглашает меня сесть с ним рядом на низкий диван. Между нами остается расстояние, и он не придвигается. Но я ощущаю в нем разочарование из-за того, что я не села ближе.

— Как вы ладите с Септой?

Я удивленно вскидываю голову, бросаю быстрый взгляд на дверь.

Он улыбается одним уголком губ.

— Все в порядке. Она не слушает.

Я изумлена. Она всегда слушает; не у двери, нет, не настолько явно, да ей это и не нужно. И тогда-то до меня доходит, что ее легкое прикосновение в моем сознании, которое присутствует почти всегда и уже стало таким привычным, что я едва замечаю его, пока она не скажет что-нибудь, — оно исчезло.

— Хочешь сказать, я могу думать о чем угодно? Говорить все, что вздумается?

— Конечно, — заверяет он, и я понимаю, что он говорит правду. Не так, как Септа, которая задает вопросы, но ты знаешь, что нужно отвечать, даже если это неправда.

— Ну, думаю, мы неплохо ладим.

— Но?

— Я… не знаю. Большую часть времени я чувствую себя как-то не так.

— В каком смысле?

— Ну, то есть чувствую я себя нормально, но это как будто не я. Как будто я сплю наяву.

Он кивает, глаза задумчивые.

— Возможно, пора попробовать что-то другое. Ты чувствовала единение вчера вечером?

Я качаю головой. Когда они говорят о чем-то таком, чего я не ощущаю, я никогда не знаю, что сказать.

— Можно? — Я понимаю, о чем он просит, но удивлена. Септа никогда не спрашивает, и мне интересно, что было бы, если б я ответила «нет». Но по какой-то причине я не хочу отказывать.

Я киваю и чувствую еще один легкий контакт со своим сознанием — Ксандера. Не такой, как у Септы, — глубже, загадочнее, интенсивнее.

Надеюсь, что так. Он просеивает, сортирует мои воспоминания тех недель и месяцев, пока его не было, но на это много времени не нужно: здесь мало что происходит.

«Тебе грустно оттого, что я так думаю?» — удивляюсь я.

«Я хочу помочь тебе. Хочу, чтоб ты была счастлива».

«А я несчастна? — Это озадачивает меня. — Что означает счастье?»

Теперь он опечален еще больше. Мысленный контакт прерывается.

— Может, попрактикуемся вместе? — говорит он вслух.

— Ладно.

Мы садимся на пол. Глаза закрыты. Дышим, сосредотачиваясь на работе легких: они расширяются, медленно наполняются воздухом; потом воздух так же медленно выходит. Еще и еще. Его сознание каким-то образом присутствует во мне, хотя больше не контактирует с моим, так откуда же я знаю, что оно там?

Прими мысли. Дай им пройти через тебя. Дыши.

Он остается надолго, и я чувствую себя словно в каком-то трансе — расслабляюсь и забываю, что не должна думать. «Теперь я счастлива?» — спрашиваю его и тут же начинаю извиняться за потерю концентрации.

«Все в порядке, — отвечает он. — И ты уже на пути к счастью».

Но сам он отнюдь не счастлив. Он печален.

8 ШЭЙ

— Ксандер и Септа передают свои извинения, им необходимо заняться кое-какими делами. Они вернутся во второй половине дня. — Женщина в дверях застенчиво улыбается. Я знаю, что ее зовут Персефона, и она предпочитает, чтоб ее называли Перси. Ей, наверное, немного за двадцать. После вчерашнего единения со всеми в общине я обнаруживаю, что знаю их — и не только имена. Если я сосредотачиваюсь на ее открытом лице, мое сознание заполняют подробности, и не какие-нибудь скучные вроде размера обуви или отметок в школе, а более глубокие. Она поэтесса и занимается ботаникой; поет песни растениям в оранжерее, чтобы те быстрее росли.

— Мне предложили провести вас по общине, если вы захотите, — говорит Перси, и после короткого мысленного диалога с Еленой и Беатрис я соглашаюсь.

Вскоре мы уже шагаем вслед за Перси, Чемберлен трусит вслед за нами. Девушка показывает нам маленькую ферму, дома общины. Солнечные батареи и водяные колеса, которые обеспечивают электроэнергией. Показывает вход в исследовательский центр и комнаты для собраний, и объясняет, что они, по большей части, скрыты под землей. Добавляет, что Ксандер хочет показать их сам.

И наконец она ведет нас в библиотеку.

Какое огромное помещение — всего лишь для сотни жителей? Полки заставлены книгами по всем, какие только можно вообразить, темам и предметам — почти все это документальная проза, — а еще здесь есть столы и компьютеры. Беатрис просматривает корешки томов на стеллажах, Елена изучает компьютерные возможности. Обе хотят остаться здесь, но мне на месте не сидится — тянет побродить в одиночестве.

Я выхожу наружу, и Перси идет следом. Мне что, не позволено быть одной? Интересно, она уйдет, если я ее попрошу? С другой стороны, есть хорошая возможность кое-что разузнать. Я прячу вспыхнувшее было раздражение и улыбаюсь.

— Ты давно здесь живешь?

— Около двух лет.

— Значит, еще до эпидемии.

— Да.

Эпидемия — кошмар, который кажется здесь далеким, словно этот уголок Шотландии — пузырь, защищающий от нее.

— А кто те другие люди, которые прислуживали за ужином вчера вечером, а потом ушли?

— Некоторые из них друзья, которые хотели бы присоединиться к нам. Но большинство — это те, у кого иммунитет, кто нуждается в помощи и убежище. Мы, конечно, здесь не для этого, но не принять их не могли. Некоторые, возможно, со временем вступят в общину, если пожелают и подойдут.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же знаешь, как вчера вечером община слилась в единое целое. Я об этом.

— Стало быть, не все могут так делать?

— Тут требуются определенные мыслительные навыки; это не каждому под силу. К тому же их должна принять Септа и вся община.

— И кого принимают, а кого — нет?

— Мы должны быть уверены, что они не больны и не заразят группу.

— О какой болезни ты говоришь?

— Ну, что их разум не замаран.

— Ты имеешь в виду психические заболевания?

— Это не совсем то же самое. Иногда психическое заболевание — это барьер, иногда — нет, зависит от душевного состояния. Единение может в некоторых случаях исцелить их. Но в других случаях, даже если на взгляд большинства они здоровы, их нельзя допускать до единения, потому что они могут все испортить. К тому же не все способны к единению, к растворению в группе. Единение — это, до определенной степени, потеря себя, своего эго, и не всем это нравится. — Перси потрясена — неужели кто-то может испытывать подобные чувства, — это видно по ее ауре.

— А как же я? И Беатрис с Еленой? Группа решила принять нас?

— Разумеется. Вы же пришли с Ксандером.

— Значит, Септа и группа в целом — или Ксандер — могут позволить кому-то присоединиться к вам?

— Ну, наверное, да. Но мы всегда соглашаемся с Ксандером, так как это вроде как одно и то же.

— Люди, которые прислуживали за ужином вчера вечером, почему они не разговаривали?

— Они не часть общины.

— Значит, им нельзя разговаривать с нами?

— Нельзя.

— И они не могут соединяться с нами, хотя трава, деревья, животные, птицы и насекомые могут?

— М… нет, не могут. Это было бы неправильно.

Озадаченная, я решаю оставить пока эту тему и посмотреть, нельзя ли выведать что еще.

— У тебя иммунитет? — спрашиваю я.

— Не знаю, — отвечает Перси.

— Значит, община не была заражена?

— Нет. До этого уединенного места эпидемия не добралась.

— Но это не относится к Септе и Ксандеру, поскольку они выжившие.

— Где-то в начале эпидемии Септа заразилась во время поездки в Эдинбург. Она оставалась там, пока не поправилась, а потом вернулась к нам.

— А есть и другие места, подобные этому?

— Да, и немало. Хотя ближайшее к нам в нескольких днях пути.

— У них у всех имеется свой староста?

— Да.

— А старосты всегда выжившие?

— Не думаю. Старосты у них были и до эпидемии, до появления выживших.

— А что насчет Ксандера?

Она озадачена моим вопросом.

— Он всегда был таким, как есть. Он же Ксандер.

— А у него есть какая-то другая семья?

— Мы все его семья.

— Но здесь есть его собственные дети? Как я. Я его дочь. Есть у него еще дети?

— Ходили слухи. — Она явно шокирована собственными словами.

— Слухи? Все в порядке. Ты можешь сказать мне. — Я внушаю Перси рассказать мне, успокаиваю ее ауру, снимая запреты делать это, если таковые имеются.

— Ну, поговаривали, что кто-то из маленьких детей, рожденных здесь, может быть от него. — Глаза у нее мечтательные, словно родить от него ребенка — самая прекрасное, что есть на свете, а ведь она, должно быть, лет на сорок младше него? М-да.

— Не из старших?

— Нет.

— А у Септы есть дети?

— Все здешние дети — ее дети.

— А она… ну, в общем… родила кого-то из них?

— Нет. По крайней мере, насколько мне известно.

Бесполезный разговор, но через него я ощущаю мысли Перси и вижу правду в ее ауре: она ничего не скрывает, просто смотрит на вещи не так, как я. С одной стороны, меня ужасает, что у нее как будто промыты мозги, и еще этот странный культ — все, как и говорила когда-то Иона. Но, с другой стороны, Перси и все члены общины выглядят такими счастливыми и уравновешенными.

Хватит расспрашивать о том, что ты сама можешь почувствовать и увидеть, говорю я себе. Они не просто кажутся такими — они такие и есть. Ты не сумела бы так слиться со всеми ними, если б не знала этого наверняка.

Но как же насчет других, тех, что работают на них и не являются частью общины, тех, кому не позволено разговаривать? В это трудно поверить. Септа сказала, их больше двухсот, в два раза больше, чем членов общины. Они же должны где-то жить. Но нигде на территории общины, куда Перси водила нас, мы их не видели. Мне не терпится побродить одной и разведать, что и как.

Иду почитать в библиотеку и тут, наконец, Перси говорит, что ей пора заняться теплицами. Я немного выжидаю, а потом отправляюсь на прогулку.

Вскоре рядом оказывается еще один член общины, парень по имени Джейсон. Он улыбается и пристраивается рядом.

Мне не позволено ходить одной? Или, может, я такая диковина и вызываю такое любопытство, что устоять невозможно? В любом случае, скоро это начнет раздражать.

Я сдаюсь и направляюсь к нашему домику, говорю «пока» Джейсону и закрываю дверь у него перед носом на случай, если ему вздумается войти за мной. Впрочем, замков-то на дверях нет. Ну, по крайней мере, я теперь одна, не считая Чемберлена, который спит на моей кровати и просыпается от моего присутствия.

Интересно, за Чемберленом тоже будут ходить по пятам?

Я глажу мягкую шерстку под подбородком, и кот мурлычет, приоткрывает глаза до щелочек, потом снова закрывает.

— Не хочешь прогуляться? — говорю я, и он открывает глаза пошире. Я удерживаю его взгляд и проникаю в его сознание. Ощущения другие, не те, что тогда, когда я смотрела глазами пауков, мышей или птиц. Я как будто имею дело с человеком, хотя Чемберлен — всего лишь кот.

Он сердится, словно знает, о чем я только что подумала.

«Самый бесподобный, прекрасный, умный, потрясающий кот на свете. Что делает тебя на несколько ступеней выше среднестатистической человеческой особи».

Он согласен.

Я мысленно рисую, куда бы хотела его отправить — сначала за дверь, потом за пределы общины. Дальше и дальше. И наконец показываю ему Келли — ту, кого ищу.

Он зевает, потягивается всем телом, как умеют только кошки, садится и смотрит на меня, как будто обдумывает мое предложение.

«Пожалуйста?»

Он идет.

Я сворачиваюсь «калачиком» на теплом месте, где только что спал Чемберлен, и сохраняю легкий контакт с его мозгом — смотрю его глазами. Он выпрыгивает через кухонное окно, и картинка накреняется, потом вновь выравнивается, когда он вышагивает по тропе.

Я никогда раньше этого не пробовала: не просила никого пойти туда, куда я хочу, тем более кота, и мне не очень-то верится, что это работает.

Что-то шевелится в траве, и кот останавливается, весь подбирается, затем прыгает вперед… но промахивается. Бабочка вспархивает с цветка и улетает прочь.

Чемберлен запрыгивает на крышу дома на краю общины, останавливается умыть мордочку, потому что уход за собой — это важно. Сквозь деревья, далеко внизу, его острый глаз улавливает какое-то движение. Люди?

«Разведай, Чемберлен».

Кот спрыгивает на землю и идет через лесок, по которому проложены чуть заметные тропинки. Он следует по ним, принюхивается, и его нос говорит мне, что чует мясо. Он ускоряет шаг. Вегетарианская кошачья еда не слишком его впечатляет.

На поляне несколько домов-фургонов и навесы, сделанные из палок и брезента. Посредине что-то вроде жаровни или, по крайней мере, костер с вертелом над ним. Для такого маленького убежища людей, пожалуй, многовато. В дождь, когда не выйти, они, должно быть, спят друг на друге. Не все выглядят чистыми или сытыми, слышны голоса, шум ссоры. Вся сцена хаотичная, почти полная противоположность спокойному порядку наверху.

— Котик! — Какой-то малыш видит Чемберлена, радостно улыбается и показывает пальцем, а потом тянется к нему, но мой посланец заметил ту, что, похоже, заведует стряпней. Он подбегает к ней и трется о ноги женщины.

Похоже, нюх на любителей кошек у него есть: она наклоняется и гладит его.

— О, да это тот самый котище, что приехал с его дочкой. Должно быть, умирает с голоду, бедняжка. Не волнуйся, мы поймали тут чудных жирных кроликов — не тобой поделимся.

Итак, хотя я почти не видела этих людей, они знают, кто я, и что это мой кот.

Чемберлен раздражен.

«Прости, не имела в виду, что ты принадлежишь мне, ничего такого».

Вскоре он уже пирует остатками кролика. Надо признать, даже они могут показаться деликатесом после того, как несколько недель просидел на бобах. В прямом смысле.

С набитым брюхом неплохо бы вздремнуть на солнышке, но я убеждаю его еще немного оглядеться. Он идет дальше по тропе, находит еще один импровизированный лагерь, еще людей, попутно собирает похлопыванья и поглаживания то там, то тут, и обходит стороной тех, кто, на его взгляд, может оказаться не слишком дружелюбным.

В этих лесных лагерях живет так много людей. Как они могут быть уверены, что никто из них не инфицирован? Если разразится эпидемия, она может уничтожить общину.

Нигде ни малейших признаков Келли, хотя трудно представить, чтобы Ксандер позволил своей дочери жить здесь.

Где же она?

Стук в дверь. Я вздрагиваю от неожиданности, теряю связь с Чемберленом и возвращаюсь в себя на кровати. Встаю и иду к двери.

Это Ксандер.

9 ЛАРА

Я вижу лицо в окне, оно смотрит на меня. Какой-то ребенок из лагеря внизу — худенькая, серьезная мордашка, грязная одежда. Поняв, что я заметила его, он порывается убежать.

— Не уходи, тебе нечего бояться, — кричу я и улыбаюсь, а в голове уже формируется идея. Септа еще не восстановила контакт, но я по-прежнему не вижу двери… может, он может помочь?

В сомнениях мальчонка настороженно делает шаг назад, в любой момент готовый убежать.

— Хочешь есть?

Вид у него голодный, и на мой вопрос он бросает на меня взгляд.

— Погоди минутку, — говорю я. Поворачиваюсь, накладываю полную тарелку печенья, сыра, фруктов и держу так, чтобы он видел ее через окно. — Если ты откроешь мне дверь, это все твое.

Он колеблется, не сводя глаз с еды. Исчезает из виду, а потом внезапно дверь открывается. Я протягиваю тарелку, он хватает ее и убегает.

Стою у открытой двери и дышу полной грудью. Нет, в доме не душно, окна немного приоткрыты — ровно настолько, чтобы я не могла вылезти — просто от долгого заточения я уже начала задыхаться.

Хватит ли мне смелости выйти из дома? Я могла бы просто оставить дверь открытой и знать, что могу уйти, если захочу. Септа страшно разозлится, если вернется, а меня не будет на месте.

Но соблазн слишком велик. Я делаю один шажок от дома, потом еще, потом иду все быстрее и быстрее, чтобы поскорее скрыться из виду на случай, если кто-то придет проверить.

Я хочу знать, почему меня тут держат. Должна же быть какая-то причина. Кто прибыл вместе с Ксандером?

Хочу разузнать.

Я обхожу общину по краю, держась в стороне от окон и тропинок. Члены общины редко забредают за ее границы; их, похоже, не волнует, как меня, где может быть этот край.

Я избегаю и тех, других, что живут на опушке — обхожу окружным путем их жилища. Вряд ли они расскажут Септе или кому-нибудь в общине, если увидят меня, но Септа может сама выяснить, что они знают, если спросит, так зачем рисковать лишний раз?

Я сосредотачиваюсь на дыхании. Если Септа вздумает проверить меня при помощи легкого мысленного контакта, она может решить, что я занимаюсь, и не догадается, где я на самом деле. Главное — сохранять спокойствие. Если проявлю эмоции, она сразу заподозрит что-то, займется мною повнимательнее, и тогда я попалась.

Направляюсь к выбранному заранее дереву. На него легко взобраться, у него густая листва, и когда я залезаю выше, то вижу входы в библиотеку и подземную постройку с ней рядом. Именно туда входит и оттуда выходит большинство членов общины, но что там происходит, неизвестно. Однажды я спросила у Ксандера про библиотеку в надежде почитать что-нибудь интересное, но он ответил, что мне ходить туда нельзя, и принес несколько книжек. Вот только желание читать уже пропало, и Ксандер так расстроился, что больше с такими просьбами я к нему уже не обращалась.

Дохожу до дерева и быстро залезаю на него, пока меня не заметили выходящие из библиотеки люди. Забираюсь чуть выше и устраиваюсь на толстой ветке, откуда можно наблюдать за дверьми и тропинкой внизу, и если никто не взглянет вверх в определенное место, вряд ли меня увидят.

Время идет. Люди входят и выходят, но всех их я знаю. Ноги затекают, и я время от времени меняю положение.

Наблюдаю и жду.

10 ШЭЙ

Ксандер ведет меня на экскурсию по их так называемому исследовательскому центру. Он похож на маленький домик на уровне земли, но когда мы спускаемся по ступенькам вниз, там обнаруживается огромное подземное помещение, где располагаются лаборатории, компьютерные кабинеты, комнаты для совещаний. В процессе Ксандер рассказывает о членах общины и их работе.

Проходя мимо двери с окошком, я замечаю внутри Беатрис и подхожу ближе. Она сидит с закрытыми глазами, скрестив ноги, на полу.

«Привет, Би», — говорю я, но она не отвечает. — Что она там делает?

— Это тихая комната, из нее нельзя установить мысленный контакт — примерно такие были в госпитале на базе ВВС.

Меня передергивает. Это чувство, что ты отрезан от всего живого… хуже и быть не может. Туда даже паук не мог заползти.

— Но зачем такая комната здесь?

— Септа пытается найти способ пробиться сквозь этот барьер; власти научились блокировать наши способности, поэтому мы стараемся придумать, как обойти препятствие.

— Да, но почему Беатрис?

— Полагаю, Септа заручилась ее помощью. Беатрис обладает поразительной ясностью мышления и умением фокусировать внимание.

— Я знаю, но она всего лишь ребенок. Разве ей не надо ходить в школу, играть в игры или заниматься чем-то таким же? — Я качаю головой.

Стучу в окошко, и девочка открывает глаза. Открываю дверь, и только теперь до меня доходит, что она была заперта снаружи.

— Привет, развлекаешься?

Она кисло улыбается.

— Тут жутковато. Септа сказала, что прежде чем уйти, я должна придумать способ выбраться отсюда.

Я протягиваю руку.

— Идем, я тебя вызволю.

Септа появляется в коридоре, ее аура излучает раздражение.

— Ты прервала мой эксперимент.

Ну, замечательно.

— Ксандер, разве ты не говорил, что каждый член общины сам решает, что он хочет изучать?

— Говорил.

— Беатрис полноправный член общины?

Он удивлен. Раздумывает.

— Да, разумеется, — отвечает он. Септа недовольна, а Ксандеру весело.

— Ну, Беатрис, что бы ты хотела изучать?

Ей даже не приходится задумываться над ответом.

— Слияние и расширение мысленного контакта — на большие расстояния. На весь мир, к звездам! Вроде того, о чем говорили вчера вечером. Мы с Еленой потом еще обсуждали. Могли бы и попробовать!

— Ух ты! Вот это размах. Держи «пять»!

Беатрис подпрыгивает, чтобы шлепнуть пятерней о мою ладонь, и уносится на поиски Елены. Септа в гневе удаляется.

— Ксандер, серьезно, на что бы ни был способен ее мозг, Беатрис еще ребенок. Ей нужны границы. За ней нужно присматривать.

— Беатрис поразительный ребенок: она самая младшая из всех выживших, которых нам удалось найти. Она, похоже, инстинктивно делает то, что нам приходится постигать с таким трудом. Но вообще-то я согласен с тобой. Как тебе такой вариант: есть одна маленькая, удаленная община, которая занимается в основном сельским хозяйством. Местный староста с виду тихая бабуля, но на самом деле у нее не забалуешь. Мы можем послать туда Беатрис с Еленой, чтобы они попробовали установить связь на дальние расстояния.

— Она не захочет уйти.

«Ты имеешь в виду, что тебе не хочется отпускать ее. Но смотри», — и он показывает мне место, куда думает послать их. Это что-то вроде семейной фермы со всякими животными — ей точно понравится.

— А теперь идем, я покажу тебе, что еще мы здесь изучаем, — говорит он.

Члены общины исследуют все, от альтернативных источников топлива до генетических манипуляций. Лицо Ксандера светится воодушевлением, когда он рассказывает мне об их работе и работе других ветвей общины по всему миру. Все они ищут ответы на множество вопросов, и он — лидер, руководитель их всех.

Слушая его речи, я исподволь наблюдаю за ним. В его глазах жажда знаний, стремление постичь все еще не познанное. Вот это, бесконечное любопытство, желание узнать все об окружающем нас мире, свойственно и мне. Я всегда была такой, но с тех пор как стала выжившей, эта тяга как будто усилилась. Почему? Трудно сказать. Может быть, потому, что теперь я могу видеть и понимать связи между вещами так, как не могла раньше.

И все же есть границы, которые я не готова переступить ради знания, а вот насчет него такой уверенности у меня нет. В этом суть того, кто и что есть Ксандер.

Наконец он приводит меня в комнату для совещаний и закрывает дверь. Жестом указывает на стул.

— Теперь решение за тобой. Какую работу ты хотела бы выполнять?

— А какой выбор?

— Огромный, как сама мультивселенная.

— А что вообще это значит? Что такое мультивселенная?

— Это моя главная одержимость, — отвечает Ксандер. — Эта вселенная, в которой мы живем, всего лишь одна из многих. Связаны ли они между собой? Как? Можно ли попасть из одной в другую? Влияют ли они друг на друга? Откликается ли действие, совершенное здесь, в другой вселенной?

Я задумчиво склоняю голову набок.

— Если наши действия отзываются в другой вселенной, резонно предположить, что действия, совершенные там, будут откликаться и здесь тоже.

Он улыбается.

— Вот именно. И если каждое наше решение имеет последствия не только здесь и сейчас, но для каждой нашей копии во всех многочисленных вселенных, при этом определяя несколько иную судьбу? Дух захватывает.

— Начинаешь думаешь, и мозги закипают. Да и как здесь можно что-то узнать?

— Это мыслительный эксперимент: отталкиваясь от посыла, ты движешься к логическим заключениям, видишь результат, а уже затем находишь способ проверить его.

— Не представляю, как это возможно.

— Я тоже… пока. Но я обязательно доберусь до истины. — Ксандер произносит это с уверенностью безумца. Он и впрямь считает, что ему по силам решить любую задачу. — Итак, это моя одержимость. А какая твоя?

Мне даже не приходится раздумывать, прежде чем ответить.

— Почему мы выжили? Почему некоторые остаются в живых, когда большинство умирает? Почему кто-то невосприимчив к инфекции? Чем мы отличаемся от них? Я хочу понять природу этой эпидемии, как она действует. А потом найти способ остановить ее.

— Ты уже как-то говорила о связи между нами и зарождением вселенной. Считаешь, что все это вписывается в какую-то главную эволюционную схему?

— Ты имеешь в виду Большой взрыв и попытку понять, почему вещество взяло верх над антивеществом? Тогда да. — Тут я вспоминаю Спайка и все наши разговоры об этом, и сердце вновь наполняется грустью. Когда я опять поднимаю глаза на Ксандера, в его ауре светится сочувствие — он, похоже, знает, о чем я думаю, хотя я была уверена, что поставила защитные барьеры.

— Можешь сосредоточиться на этом, посмотришь, куда это приведет тебя. Было бы неплохо изучить разные стадии эволюции и проследить за их развитием во времени в обратном порядке.

— Назад к Большому взрыву, ты имеешь в виду?

— Да. С космической эволюции — развития пространства, времени, вещества и энергии из небытия — до звездной: формирования сложных созвездий из первоначальных элементов. Затем развитие химических элементов, затем планет. За этим следует органическая жизнь, которая потом развивается в разные виды жизни. Финальные стадии эволюции — вариации внутри видов — вот то, на чем обычно сосредоточены эволюционные исследования, но все это восходит к тому, что было в начале.

У меня голова идет кругом от колоссальных изменений от древних времен до нынешних.

— Если смотреть под этим углом, пройти все различные стадии, то можно увидеть, что все постоянно менялось и продолжает изменяться.

— Именно.

— Не знаю, сможем ли мы ответить на эти вопросы. Не уверена, что это то же самое, что я выбрала: выяснить, почему некоторые люди выживают, а другие — нет. Разве что… — Я умолкаю, сосредоточившись, наконец, на том, к чему, я уверена, он все время и подводил меня.

— Да?

— Разве что мы эволюционируем прямо сейчас. С нами это сейчас происходит?

— Фантастика, да? А что если впереди еще одна ступень эволюции, на которую мы вот-вот поднимемся?

— Что за ступень?

— Та, где мы выбираем. Мы сами решаем, каким путем будет развиваться человечество. Наша роль в этом выборе активная, а не пассивная.

— Даже если предположить, что такое возможно, то возникает вопрос: а нужно ли?

— Если ты найдешь ответ на вопрос, чем мы отличаемся, и если из этого последует, что люди смогут измениться настолько, чтобы пережить эпидемию, то разве оно того не стоит?

Голова снова идет кругом.

— Пожалуй. Но не означает ли это, что мы претендуем на роль Бога? Менять людей, решать, кому жить, а кому умереть?

— А разве не этим современная медицина занимается в течение многих лет? Последние успехи в генетике сделали возможным вносить изменения в гены, устранять дефекты, которые вызывают заболевания, спасать жизни.

— Мне надо все это как следует обдумать.

— Да! Думай и изучай, снова думай, и кто знает, куда это тебя приведет. Может, ты преуспеешь больше, чем я, в разгадывании тайн мультивселенной.

И тут я вспоминаю дом Ксандера на острове; мы с Каем вломились в него и жили там несколько дней. Весь дом был спроектирован вокруг телескопа, который следил за прекрасной Альбирео, двойной звездой в созвездии Лебедя.

— Ты можешь видеть другие вселенные на небе? — спрашиваю я. — Поэтому так любишь наблюдать за звездами?

Он вскидывает бровь с легкой насмешкой, и до меня доходит — проговорилась. Мы никогда не говорили о его телескопе или о том, что мы были там.

— Все в порядке. Я знаю, что вы с Каем жили в моем доме, — говорит он.

— Как ты узнал?

— По ноутбуку. Кай пытался стереть историю примитивным способом, но система была настроена на запись и отслеживание. Я отслеживал все его операции, пока вы были там.

Я потрясена и пытаюсь вспомнить все, что мы делали на его ноутбуке.

— На меня произвело впечатление, как ты вычислила дверной код, — говорит он. — И пароль компьютера.

— Твоя любимая звездная система. Та самая, за которой ты наблюдаешь в телескоп.

— Да. И не только прекрасное созвездие, но и радиус «черной дыры»: точка, за которой гравитационное притяжение настолько сильное, что даже свет не может прорваться. Может, это и есть путь к другим вселенным?

— А разве все, что заходит за радиус «черной дыры», не исчезает навсегда?

— Именно. Но куда?

— Построй космический корабль и узнай.

— Может быть, однажды. Ты пользовалась телескопом?

— Да. Извини, я тогда не знала, что влезла в твой дом. Была такая таинственная зловещая фигура по имени Первый, создатель эпидемии, от которой погибло так много людей.

— А теперь, когда ты знаешь, кто такой Первый, какова твоя оценка? По-прежнему таинственный и зловещий? — Он усмехается. Ему нравится словесная пикировка.

— Таинственный — да. Слишком много в тебе такого, чего я не знаю и не понимаю. Зловещий? Скажу то, что уже говорила: не знаю.

Он смеется, качает головой.

— Я же рассказывал тебе, что мы делали на Шетлендах.

— Расскажи еще раз.

— Ну, хорошо. — Он подается вперед. — Теперь, когда ты знаешь, что я уже давно стал выжившим, то могу рассказать все поподробнее. Я обнаружил, что могу вылечить себя от любого недуга, и мне захотелось узнать, можно ли использовать это для лечения таких болезней, как рак. Мы…

— Мы?

— Мультиверсум работал в сотрудничестве с ПОН — Полком особого назначения. ПОН был учрежден для разработки нового оружия, которое можно было бы использовать в войне против терроризма, оружия, которое могли бы запретить, если б о нем стало широко известно. Военные были независимы и соблюдали строгую секретность. Никто не знал, чем они занимаются, поэтому и неприятностей ни у кого бы не возникло, если бы что-то вышло на поверхность. Все, что интересовало ПОН, это возможное оружие на основе антивещества. Не думаю, что они хорошо понимали, что это такое. Полагаю, они рассчитывали, что мы создадим нечто вроде лучевого ружья, которое враз уничтожит всех наших врагов. Мы же стремились лишь к тому, чтобы нацелить антивещество на лечение рака.

— А Дженна и Келли, как они оказались вовлечены в это?

— Дженна была раковым пациентом. Я уже говорил тебе, она страдала психическими расстройствами от вторичного рака мозга. Такая жалость, потому что мы, в конце концов, сделали это: вылечили ее от рака! Она была нашей победой.

— Она была выжившей.

— Да. Печально, что она погибла во время взрыва, который уничтожил наш исследовательский институт. Почему Дженна сказала тебе, что мы сделали это намеренно… — Он пожимает плечами. — Не знаю. Может быть, страдала маниакальным расстройством?

— А что насчет Келли?

— Келли в этом не участвовала.

— Но она должна была знать Дженну, если Дженна притворилась ею? Где Келли? Она жива и в порядке?

Ксандер медлит с ответом.

— Она жива, — наконец отвечает он.

— Но не в порядке?

— Физически она здорова.

— Где же она? Пожалуйста, скажи мне.

В душе его идет борьба. Я вижу это по его ауре, читаю по лицу. Но мне отчаянно нужно знать, и я сознаю теперь, что уже не только ради Кая, но и ради себя самой. У Кая с Келли одна мать, но у нас с Келли один отец: она моя сводная сестра.

— Я так много потеряла, а ведь она и моя сестра тоже. Мне нужно знать. Пожалуйста.

Его аура излучает решимость, он пришел к решению и кивает.

— Я постараюсь… — Ксандер не успевает договорить.

Дверь открывается, и в нее заглядывает улыбающаяся Септа.

— Извините, что прерываю. Пора.

Мы поднимаемся и идем за ней, а я стараюсь не показывать, как расстроена ее вмешательством. Ксандер уже собирался сказать мне о Келли, я уверена в этом. Будет ли он все еще желать этого после того, как обдумает все еще раз? Остается лишь надеяться.

Елена с Беатрис ждут нас у выхода. Уже стемнело. Я потеряла счет времени в том глухом помещении без окон. Мы выходим, но Септа говорит, что должна кое-что сделать, и поворачивает назад.

11 ЛАРА

Начинает темнеть. Я уже устала сидеть на дереве и подумываю о том, чтобы спуститься и вернуться, пока никто не заметил моего отсутствия. И тут дверь в исследовательский центр внизу снова открывается.

Я вижу незнакомую девочку, гораздо младше меня, она идет с женщиной, тоже мне не знакомой. Новые члены общины? Если да, то непонятно, почему меня прячут от них, ведь раньше так никогда не делали.

А потом выходит Ксандер, а с ним девушка. Я прищуриваюсь в меркнущем свете. С виду она на несколько лет старше меня, и есть в ней что-то такое… нет, не могу понять, что именно. Я отправляю ей мысленный посыл повернуть голову, чтобы разглядеть получше, и когда она делает это, вздрагиваю.

Я знаю ее. Ведь так? Я в недоумении качаю головой. Не могу сказать конкретно, откуда знаю ее, но в глубине души уверена: она мой друг. Мне хочется подойти к ней, но не на глазах у Ксандера.

Они вместе идут через рощу и скоро скроются из виду. Надо посмотреть, куда она направляется.

Пульс учащается. Я осторожно спускаюсь, ощупью отыскиваю ногой следующую ветку, потом следующую. Не осмеливаюсь спешить, но боюсь, что они исчезнут, и я не узнаю, куда она пошла.

Я уже почти внизу, когда чья-то рука смыкается у меня на лодыжке. С силой дергает, и я лечу оставшуюся часть пути, ударяясь и царапаясь о ветки, и, наконец, приземляюсь на пятую точку.

Меня рывком поднимают на ноги.

Это Септа. Она в ярости. Бьет меня по лицу, и я, ошеломленная, прижимаю ладонь к щеке. Слезы щиплют глаза.

«Как ты выбралась из дома?»

Ее мысли врезаются в мой мозг с такой силой, что причиняют боль. Септа видит, что я сделала и кого только что видела.

Тянет за волосы — «марш!» Гонит назад, к дому. Вталкивает в дверь с такой силой, что я лечу на пол.

«Оставайся здесь. Забудь. Спи».

Забыть… что? Я поднимаюсь с пола, дрожу, не понимая толком, как оказалась там. Тело болит, щека горит огнем.

Я медленно, осторожно бреду в спальню и забираюсь на кровать.

Тьма окутывает мое сознание и мысли прежде, чем голова касается подушки.

12 ШЭЙ

Время обедать. А потом — сердце екает в приятном предвкушении — единение. Беатрис встречает меня улыбкой и идет на свое место в другом конце комнаты. Меньше двух дней в этом месте, и она буквально расцвела. Теперь, когда я забрала ее от Септы, ей снова нравится здесь, да и мне в какой-то степени тоже. Если бы только все было таким, как кажется: кучка милых, счастливых людей, которые объединяются с землей, деревьями и друг с другом и проводят большую часть времени, размышляя и пытаясь решить мировые проблемы.

Снова думаю о том, как понравилось бы здесь маме и как не понравилось бы мне, если бы кто-то рассказал об этом заранее. Я качаю головой и отгораживаю свои мысли. Это, как и остальное, не так-то просто, когда Ксандер всем заправляет.

Септа торопила нас, но сама опаздывает. Она как будто специально подгадала свое вмешательство, чтобы Ксандер не рассказал мне о Келли. Впрочем, опаздывает она часто. Я знаю это из вчерашнего обмена мыслями, повторить который мы собираемся сегодня. Септа наконец входит и медленно идет через комнату. Щеки ее немного раскраснелись — неужели бежала? Она доходит до нашего стола и звонит в колокольчик, подавая сигнал к началу обеда.

Слияние этим вечером еще более широкое и крепкое, чем в прошлый раз, если такое возможно. Я проникаю глубоко в себя, потом устанавливаю мысленный контакт со всеми. Мы снова начинаем с синхронного дыхания, наполняя себя и друг друга кислородом, и вот наши сердца уже бьются как одно. Внутри меня лишь тонкий слой, барьер, не позволяющий раствориться в этом целиком и безвозвратно.

А затем мы охватываем все живое вокруг нас — и неживое тоже, вроде камней и земли, — и я чувствую, как Беатрис ведет нас даже дальше, чем в прошлый раз.

Чемберлен тоже с нами, но в этот раз я ощущаю его иначе, чем другие. Он мелькает среди деревьев в темноте — ночная вылазка в поселок.

После все улыбаются. Взгляд или легкое прикосновение руки или плеча отмечают наше разъединение, и мы, один за другим, выходим в ночь, теперь поодиночке и в то же время не одни. Если бы кому-то понадобилось расширить сознание, мы бы все пришли на помощь.

Я не так устала, как в первый раз, и мое сознание спокойно, неподвижно, сфокусировано. Самое подходящее время приступить к решению выбранной мною самой задачи.

Я выжившая. Что во мне устроено по-другому?

У себя в комнате я сажусь на пол, скрестив ноги. Глаза закрыты. Дышу медленно и ровно, как мы делали чуть раньше, но в этот раз тянусь внутрь, не вовне. Сердцебиение замедляется, дыхание становится глубже, и я продвигаюсь еще дальше в себя: не через кровь, как делаю обычно, но вдоль нервных ответвлений. Вначале от периферии — кончики пальцев, пальцы, ладони, запястья, вверх по рукам, к горлу вдоль каждого нерва и тонких, разветвленных окончаний, которые обеспечивают почти бесконечные связи одного нерва со множеством других, идущих вдоль спинного мозга и к головному.

Вчера я установила трансмиттеры между клетками, даже не задумываясь о том, что делаю, но сейчас я иду дальше… глубже. Проникаю через клеточные оболочки к молекулам, атомам, частицам внутри атомов и там… там что-то есть. Я чувствовала это раньше, когда лечила себя. Но что это?

Некая темная и безмолвная недвижность, каким-то образом защищающая часть меня, но от чего? Это антивещество? Антивещество все еще можно обнаружить в выживших, но не от него они заболевают, и они не заразны, поэтому что-то должно препятствовать распространению этого в нас самих и передаче другим.

В нашей основанной на веществе вселенной нет ничего, способного на подобное.

Может быть, я создала это сама, когда болела? Или оно уже было там? Может быть, оно есть у всех, просто не каждый умеет использовать его, чтобы спасти себя?

Как долго я занимаюсь изучением себя, сказать не могу, но когда, в конце концов, заканчиваю и возвращаюсь в реальность, тело одеревенею и ноет. Чемберлен сидит рядом и смотрит на меня круглыми глазищами. Он явно раздражен. На него слишком долго не обращали внимания? Когда я вот так погружаюсь в себя, то ничего не вижу, не слышу и не чувствую.

— Пора ложиться, да? — спрашиваю я и почесываю его за ушами, но он и не думает спать. Смотрит на меня, идет к двери, оглядывается и снова смотрит.

Интересно. Я устанавливаю легкий мысленный контакт с ним. Он взволнован чем-то, происходящим там, в ночи, но я не могу понять, чем именно — его воспоминания и кошачий мозг работают не совсем так, как мои.

Но он хочет мне показать что-то, в этом я уверена.

Значит, со сном придется повременить. Может, прогулка поможет размять мои затекшие мышцы? Я потягиваюсь, иду к двери комнаты, потом открываю дверь на улицу, гадая, не возникнет ли сейчас кто-нибудь из общины, чтобы ходить за мной по пятам, как это было днем. Нет, никто не появляется. Похоже, все крепко спят после единения.

Чемберлен идет через рощицу, и я ощущаю его нетерпение. Прибавляю шагу, и он припускает бегом, потом ждет, когда я его догоню.

Тропинка, по которой он следует, не бросается в глаза, и мне приходится продираться сквозь кусты. Она поднимается немного вверх, на маленький холм. И с другой стороны холма, в окружении деревьев, которые почти скрывают его из виду, стоит домик. Он похож на все дома в общине, но не является ее частью, да и во время экскурсии по общине нам его не показывали.

Все страньше и страньше. «Что же ты нашел, мурлыка?»

Чемберлен ведет меня к окошку. Половинки луны в небе вполне достаточно, чтобы разглядеть очертания спящего на узкой кровати человека.

Девочка. Девочка с длинными черными волосами.

Может ли это быть Келли?

Она лежит спиной к окну, поэтому я не вижу ее лица и не могу быть уверена. Но ведь я показывала Чемберлену, как выглядит Келли. Неужели он нашел ее, привел меня к ней?

Ух ты.

«Умный котик». Я наклоняюсь погладить его, потом обхожу дом вокруг и нахожу дверь. Надеюсь, что, как во всех домах общины, она не заперта. Ручка поворачивается.

В темноте прохожу через переднюю и нахожу дверь в спальню. Она открыта. Чтобы никого не напугать, тихонько стучу по двери, но девочка не шевелится.

Вхожу в комнату и заглядываю ей в лицо. Никаких сомнений, это она.

— Келли? — тихонько зову я.

Ничего.

Устанавливаю легкий контакт с ее аурой: девочка крепко спит, так крепко, что это почти противоестественно. Я немножко перенастраиваю ее сознание, подталкиваю к пробуждению.

Она шевелится, поворачивает голову.

— Привет, — говорю я. — Не бойся.

Она садится в кровати, слегка поморщившись при этом. И смотрит на меня глазами, которые даже при лунном свете сияют отцовской голубизной.

— Так это и вправду ты! — Я улыбаюсь. — Так много людей ищут тебя.

Глаза ее расширяются.

— Кто ты?

— Меня зовут Шэй.

— А зачем кому-то меня искать? Кто они? — Она озадачена.

Я подхожу ближе.

— Твоя мама, разумеется. И твой брат Кай. Ну, и я тоже. Я твоя сестра, то есть, сводная сестра, хотя мы с тобой еще толком не встречались.

Девочка смотрит на меня пустыми глазами, и хоть я и уверена, что это она, в душу начинает закрадываться сомнение.

— Это ведь ты, не так ли? Келли?

Она резко втягивает воздух, подтягивает колени к груди и резко мотает головой из стороны в сторону.

— Что случилось? — спрашиваю я и подхожу к ней. — Келли? — Я вновь произношу ее имя, и она начинает кричать.