Цена времени. Книга 3

Глава 18. «Набирая обороты»

17 апреля 1506 года.

Жизнь сына Новгородского ремесленника Борьки в последние дни менялась с ранее невиданной быстротой. Сначала удар в спину от своих же воинов, которые должны были защищать жителей города но, по всей видимости, продали свою верность и, пограбив горожан, отбирая чертовски дефицитный хлеб, заперлись в детинце. Как отец проклинал их… Таких слов Борис ранее и не слышал.

Потом они, собрав пожитки, перебрались к брату матери в деревеньку недалеко от города, в котором в последнее время отнюдь не всё гладко. В деревне Борьке не очень понравилось. Как-то всё очень медленно и неспешно. Хотя хлеба было в общем-то в достатке, но вот остальных благ и Борису и, наверняка, остальной его семье, не хватало. Но виду никто не подавал.

Однако их размеренная жизнь в деревне не продлилась долго. Уже вечером дня, когда они прибыли, в деревню вступили таинственные «тëмные кафтаны», как их окрестил по началу Боря, в сопровождении с дядькой Григорием и его сотней.

Сын ремесленника тогда очень сильно удивился, наверное, всему, что было при них. Начиная с железной дисциплины и походного строя, напоминавшего сплошной тëмный гранит, заканчивая, как выяснилось, очень даже красивыми, тëплыми и качественными, хоть и небогатыми «мундирами». Позже Борька узнал, как на самом деле называется их одежда из чëрного и серого сукна. Мундир имел глубокие карманы, шёл сплошным слоем до колен, а на поясе перевязывался кожаным ремнëм, на котором у воинов висели бумажные свëртки, о предназначении которых Борька пока не имел ни малейшего представления. У воинов в чëрных мундирах всю голень закрывали высокие сапоги. Те же, кто носил мундиры серого цвета, на ногах имели не сапоги, а башмаки, но и те весьма неплохие, какие Боря видел разве что на ногах некоторых немецких купцов.

Но больше всего Бориса удивила не одежда воинов, а их оружие. У них не было ни мечей с саблями, ни луков или самострелов. Даже щитов он не видел у пехотинцев. Зато у всех, как на подбор, были удивительные, незнакомые Боре штуковины. Приклад, как у самострела, а в остальном — сплошные новшества. Стальная трубка, закреплённая в деревянном основании и необычные штуковины ближе к прикладу. А на конце — острый, в две пяди, плоский клинок, прикреплённый к той самой стальной трубке. Было ещё много маленьких деталей, которых Боря то ли не заметил, то ли не придал им значения. Ну, подумаешь, чудные копья, мало ли чего немецкие оружейники удумают? Но когда Борька сначала услышал, а после и узрел истинную силу этих штук, именуемых ружьями, он, как все собравшиеся селяне, удивлённо ахнул.

Как оказалось, эти «ружья», которыми были вооружены все поголовно пешие воины, стреляли также, как стреляет пушка: небольшой металлический шарик вылетает из ствола от взрыва пороха. Конечно, Боря не видел, как стреляет пушка, но представление о порохе имел и о стрельбе из пушек слышал как от дядьки Григория, так и от отца, что по осени ходил биться со свеями. Однако пушка — большая, тяжёлая приблуда, а ружьё — вот оно, два аршина в длину, казалось, подъемное даже для Борьки, который хоть и отличался не дюжей силой среди ровесников, но всё же никак не мог считаться взрослым.

А с теми воинами пришёл таинственный для Борьки и для всех остальных собравшихся Александр. Только для отца Бориса он не был незнакомцем, потому как осенью он, как и Борькин папенька, также выходил против шведов и, как сказывал отец, «бился вельми добро, да много русских душ спас, да нехристей погубил не мало». Ещё он рассказывал, что когда воеводу в большой сече ранили, Александра, хоть тот дворянином тогда не был, за его ум и воинскую справность сотники да десятники, посовещавшись, назначили войском командовать. А после похода, когда царское войско свеев в конец разбило, бают, что сам царь этому самому Александру дарственную на село выписал. То самое, Борки, куда за последний Юрьев день, как рассказывали, стеклось несколько сотен крестьян. Ранее невиданные числа для выхода крестьянского.

Но, в общем, до того дня как для Борьки, так для его отца история Александра и села его представлялась очень смутно, возможно даже сказочно, лишь из рассказов не очень знающих людей, которые, как водится, любят преувеличивать. Знал Боря и про игру заморскую, что учинял не раз этот иноземец рядом с торговой площадью, где ранее самые добрые вои на кулаках силами мерились. А однажды они с папенькой даже пришли поглядеть на эту игру. Правда, не с удобных скамей, а из-за забора, потому как все места к тому моменту были уж давно заняты.

Но в тот день, когда он со своими людьми к деревне пришёл, Боря узнал, как всё есть. Ему казалось, что Александр этот чудные вещи говорит, однако слушал его, как и все, с интересом недетским. Говорил он, дескать, действительно крестьяне его свободны и за труд он им честным серебром платит. И что они же у него в ополчении служат, за что свою копейку также имеют.

Потом говорил про то, что воевода в конец обезумел и продал землю Новгородскую свеям. Что готов он впустить нехристей в город, как только те появятся. Правда, Борька слыхивал, что свеи — те же латиняне, а нехристь — лишь круль их. Однако что латиняне, что язычники ни у Борьки ни у остальных православных тёплых чувств не вызывали. Народ поохал, повздыхал и, конечно, поверил. Ну как же не поверить, когда уже столько вестей о погромах за второй стеной пришло. Да и пехотинцы его выглядели ну очень уж убедительно.

Но самое интересное началось после, когда Александр этот стал местных селян ловко против помещика местного подначивать. Борька сначала подумал, что это бунтарь простой, но после вспомнил его историю, ещё раз взглянул на его воинов, пышущих здоровьем, с ружьями наперевес. И как-то раздумались эти мысли сами собой.

А народ тем временем потихоньку свирепел. Так, что Боре в один момент стало очень уж не по себе. И вот, когда селяне были готовы лично выгрызать свою свободу, двое воинов Александра под руки вытащили из двора помещичьего побитого дворянина. Честно говоря, у Бориса этот дядька и целый не вызывал положительных эмоций. Толстый, хмурый и вечно недовольный. А уж побитым на него и вовсе не хотелось смотреть. Его поставили к забору собственного поместья, что грозно возвышалось над деревней. Тогда Александр спросил у народа, хочет ли он и дальше терпеть этого помещика. Ответ последовал незамедлительно. Боря даже вздрогнул, когда толпа вокруг него разразилась отрицанием. После этого Александр кивнул своему, по всей видимости, сотнику и тот, подозвав троих воинов, стал строить их напротив забора. Боря догадывался, что произойдёт далее, но ему было интересно, о чëм в последние секунды своей жизни говорит осуждённый с дворянином. Однако из-за гула толпы расслышать он смог лишь последнюю команду сотника. После звонкого «Пли!» трое воинов слитным залпом разрядили свои ружья в помещика, о котором Борька меньше, чем за день успел составить однозначно плохое впечатление.

Когда всё закончилось и крестьянам объявили свободу, все воины и сам Александр встали на привал прямо недалеко от деревни. Судя по всему, долго задерживаться они не собирались, а лишь остановились не надолго, скорее ожидая, пока их предводитель разберётся со всеми делами. А все свои дела Александр, как понял Боря, вести умел. Вместо того, чтобы отвечать на вопросы всех селян по отдельности, он выцепил из толпы старосту, который, как показалось Боре, был отнюдь не старым и долго с ним беседовал.

Как оказалось, объявленная свобода вовсе не означала для крестьян вседозволенность. Он лишь подарил им свободу передвижения, возможность заключать браки по своему усмотрению, а также гарантия сохранения жизни и возможность трудиться за достойную плату. Если же кто решит учинять разбой и нарушать свободу других людей, такой человек считается разбойником и татем. А таким свободу даже Александр, увы, гарантировать не может. И даже маленькому ещё Борьке было ясно, что мысли этот необычный воевода несёт здравые, хоть и ранее неслыханные. И люди поддержали все его доводы, богом поклявшись «верно служить делу свобод для всех без исключения, не учиняя разбоя и не проявляя чрезмерную жестокость.»

Среди селян было также несколько таких, кто желал вступить в ряды «серого ополчения». Таковым, к удивлению Бори, стал и его отец. Папенька всегда был человеком, лёгким на подъëм. Даже когда пришла весть о том, что свеи идут на Новгород, он едва ли не первым пожелал записаться в ополченцы. Вот и сейчас он, вместе с ещё полудюжиной мужчин, беседовал со старостой, который передавал все слова Александра, удалившегося уже к своим людям.

Как оказалось, принять в ополчение он крестьян не может. Дескать, у него служат только люди, вельми обученные ратному делу. Однако рвение примкнуть к правому делу считается похвальным, а потому он предлагает всем, кто желание на то имеет, поехать в его вотчину, в Борки. Там, говорит, жилья им пока нет, но на улице их никто не оставит и дерево да инструмент для стройки дадут. А после, как обживутся, начнут их и ратному делу тренировать и ружья эти самые собирать научат.

Отец, обрадованный таким предложением, Во второй раз за день велел семье собирать вещи, которые Борька ещё час назад разгружал из повозки. Но староста сказал, что раз уж нашлись те, кто желает помочь делу, то торопиться им не следует. На следующий день по утру им выделили пятерых дружинников из сотни Григория и они, под охраной, как какие купцы богатые, двинулись в путь.

Интерлюдия. Александр.

Революция шла полным ходом. Вообще, назвать всё это именно революцией, наверное, всё же было нельзя. Я лишь хотел убить несколько зайцев разом: ликвидировать продажную знать, заработать авторитет и имя, которые наверняка пригодятся мне в случае наряженной ситуации и, что важно, если не принять, то хотя бы закрепить для общества идею уничтожения всякого крепостничества в зародыше.

Наверное, не нужно быть гением, чтобы понять, как ограничение свободы большей части населения может затормозить развитие страны. А вот если получится максимально безболезненно внедрить либеральные идеи, пролив при этом совсем немного крови самых несогласных, то дальнейшее будущее сулит только самые лучшие перспективы. Ведь если крестьяне получат свободу — они со временем начнут богатеть, увеличат потребности в большем диапазоне товаров, а я им эти товары дам. Выставив соответствующие цены, разумеется.

Впрочем, монополию на эффективное производство я в ближайшее время всё же утрачу. Но это не то чтобы плохо, ведь потребителя в скором времени хватит и на меня, и на моих сподвижников-дворян, что сейчас, официально дав свободу своим крестьянам, массово распространяли либеральные идеи по всей округе. Конечно, консервативное дворянство, составляющее абсолютное большинство, было настроено резко против идеи революции. Они держались за власть, не желая расставаться с правом владения крестьянами, при этом, как слепые котята, не видели собственных выгод от этого решения.

Однако были и такие помещики, которые не спешил принимать решение, а лишь наблюдали. Зачастую моя заранее спланированная пропаганда работала на отлично, с лёгкостью склоняя самых нерешительных на мою сторону, обещая взамен помочь с организацией производства. Если ещё неделю назад на моей стороне было лишь пять не очень крупных дворян, то теперь их число возросло до нескольких десятков. Всё чаще моя небольшая армия, войдя в очередное село и не столкнувшись с каким-либо организованным сопротивлением, радушно принималась не только местными жителями, но и помещиком, поспешившим объявить на их радость полную свободу. И всё реже приходилось обращаться к крайним мерам и вычёркивать из чёрного списка очередное имя.

Мне также повезло с тем, что многое поместное дворянство состояло в числе сотников и десятников полка, который, запершись в детинце, иногда совершал молниеносные набеги на город, грабя, а иногда и убивая местных жителей. А я в это время спокойно входил в их деревни и объявлял крестьян свободными.

Многие из молодых(а иногда и не очень) мужчин выражали особенное рвение в борьбе с фактическим рабством, противоречащим священным догмам православия и подходили ко мне с просьбой принять их в мою освободительную армию. Но я не торопился разбавлять своих вымуштрованных и привыкших к огненному бою людей неотёсанными крестьянами, а потому предложил им альтернативу.

Ещё до начала восстания мы с пятёркой самых преданных новому, свободному делу, дворян договорились о том, что делать с такими революционерами сельской местности. Половину таких вот добровольцев я направлял в Борки, где они должны были сначала отстроить себе жильë, а потом встать на рабочие места ополченцев. Оставшийся в селе Макс займётся их приёмом и организацией.

Вторая же половина людей направляется в сëла и деревни этих самых пяти дворян. В них уже начали закладывать мануфактуры по образцу таковой в Борках. Для минимизации конкуренции, мы с ними договорились, что каждый станет работать в своей сфере. У меня и у Евпатия планировалось развернуть массовое производство ружей, к другому дворянину переселить суконных дел мастера из Борок, который сшил для моего войска мундиры. Четвëртому, вместе с обученными плотниками, я щедро передал ещё и чертежи с образцами повозок, чтобы он начал производство относительно современных на сегодняшний день телег. Последнему, но не по значимости, дворянину я поручил производство инструментов, гвоздей, орудий труда, плугов и прочих мелочей, без которых строительство стабильной экономики, способной обеспечить сильную армию, было бы затруднительно.

Разумеется, для всего этого нужно было сырьё. Главным образом сталь, порох, шерсть, дерево и многое другое. И если с деревом и железом можно было мало-мальски обеспечить себя за счёт местного производства, то с остальными возникали разной степени проблемы. Именно поэтому я заранее сделал Мстиславу, чьи корабли по весне устремились на север, а повозки — на юг, кучу заказов, за которые предстояло отвалить намеренное количество денег. Впрочем, всё это должно очень быстро не то что окупиться, но ещё и вывести в плюс меня и моих сподвижников, с которыми мы делили общий бюджет «на дело революции» и с которыми эту самую революцию учиняли.

Сегодня утром нашу колонну догнал Генрих. Выход из города, по сути, был свободен как никогда, поскольку полк, без поддержки ополчения, просто физически не мог контролировать ни внешнюю, ни даже вторую стену, закрывшись в кремле. И вот, поблёскивая на утреннем солнце латным нагрудником, истинный германский воин предстал передо мной во всеоружии, при трëх оруженосцах, которые, несомненно, также неплохо управлялись со смертоносной сталью.

— Чудное дело ты учиняешь, Саша, — Неуверенно начал Генрих, пришпоривая своего тяжёлого, боевого коня, так же одетого в лёгкий доспех, защищающий голову и грудь.

— Всё спланировано, друг мой, — Поспешил успокоить я Майера. — Поверь мне.

— Если бы я не верил, то не выступил бы с тобой на это дело. — Ухмыльнулся он.

— Не сомневайся, на нашей стороне правда и народ. — Подставив лицо под луч апрельского солнца, сказал я. — Ты общался с предателями? — Иначе, как предателями, я не называл укрывшийся в детинце полк.

— Я послал к ним своего человека под белым флагом, предлагая переговоры. — Поморщился Генрих.

— И что же?

— Он вернулся побитый. — Хмуро отозвался Майер. — Михаил молчит.

— Ну что ж, — Задумчиво протянул я. — Раз молчат переговоры, говорить будут ружья.

— Хватит ли голоса ружей в борьбе с такой силой? — Задумчиво протянул Генрих.

— У нас не только такие голоса, — Уверенно ответил я, взглянув на повозку, в которой, под навесом из белой парусины, виднелась ракетная установка. Потом перевёл взгляд на вторую, которую занимала величественная корзина воздушного шара.

Я обернулся к шагающим позади нас солдатам. Они, с улыбками на лицах, быстро шагали по недавно просохшей дороге. Не знающие горечи поражений, моя маленькая армия, уверенная в своих силах и в том, за что они идут сражаться, с каждым днём всё выше поднимала голову и свой боевой дух. Они всё это время бесперебойно ели, почти не страдали болезнями, благодаря налаженной гигиене и, что самое важное, побеждали. Пусть пока лишь малые, но очаги сопротивления, один за одним, рушились под их стальным маршем, а любой, кто решал оказать сопротивление, вдоволь пробовал на вкус свинцовые пули и стальные штыки. Они завалялись кровью врагов. Эффективнее, конечно, закалка своей кровью. Однако я к таким крайностям прибегать не намерен. Они чувствуют силу в своих руках и моей голове. Они мне верят и я их не подведу.

— Мы своё слово скажем, — Утвердительно кивнул я, подняв голову и пытаясь заглянуть за горизонт, увидев там белые стены Новгорода.