Цена времени. Книга 3

Глава 17. «Сжигая мосты»

16 апреля 1506 года.

Сегодня утром Борис проснулся как всегда рано. По весне всегда приходится тяжко и сын почётного ремесленника знал это не по наслышке. Хлеб дорожает, многие болеют, а купцы только-только начинают прибывать, как обычно выставляя порой бешенные цены на зерно. Впрочем, их семью голод касался очень редко. Всё же они считались сравнительно зажиточными жителями Новгорода и гордились не только своей близостью к самому величественному в округе детинцу, но и тем, что могли себе позволить место под солнцем.

Отец Борьки имел свою собственную мастерскую, которая кормила их большую семью даже в самые неудачные годы. Но и сам Борис вот уже второй год помогает отцу в его ремесле. Пока не очень сильно, потому как мал ещё, хоть и гордится своими тринадцатью годами отроду безмерно.

Сегодня же он, отработав, наверное, целый час с отцом, вырезав две большие ложки и сколотив целый табурет, с невероятной гордостью принял от матери чарку кваса из ледника. Боря бросил взгляд на краснокаменные стены детинца. Да-а, повезло же им все-таки жить здесь. Ведь снаружи бвло ещё две крепостные стены, а они так удачно расположились здесь, в паре сотне шагов от последней цитадели города, у самых её ворот.

Вдруг, у этих самых громадных ворот показалось какое-то движение. Боря сначала подумал, что ему показалось. Но, как оказалось, створки ворот и правда начали медленно открываться, а из них рысью выехало около сотни всадников. С такого расстояния сложно было определить даже обмундирование людей, не то что их лица. Сначала Боря решил, что это дядька Григорий, старый отцовский друг вновь повёл свою сотню к какому-то помещику, в его село за два десятка вëрст от Новгорода, на какие-то непонятные Борису учения. Он часто говорил с отцом, советуя ему, если станет совсем тяжко, хотя бы на время переехать в это самое село. Вроде бы то звалось Борки, хотя Боря точно этого не помнил. Мало ли деревень вокруг города разбросано? А дядька Григорий уж очень дивно говорил про то село. Будто тамошний помещик крестьян своих ремеслу разному обучил, да деньгу им платит за их труд. Барщину отменил под чистую, а оброк стал брать по особому: дескать, кто больше имеет, тот и платит больше. А кто не имеет вовсе, тот от самого помещика хлеб получает на проживание. И свободны его крестьяне, почти как горожане самого Новгорода. Но Борька в те рассказы слабо верил. Он хоть и дитë пока что, однако даже ему известно, что крестьяне так хорошо жить ну никак не могут.

А меж тем группа всадников уже пересекла ров и сейчас двигалась по дороге, направляясь на улицу, где находился и их дом. Боря вдруг вспомнил, что дядька Григорий ещё вчера спешно собрал свою сотню и уехал, не дав никаких объяснений. Отряд меж тем разделился на несколько групп поменьше, человек по двадцать.

Два десятка всадников, которые направились на их улицу, стали разбиваться на группы по три-четыре человека и, спешившись, стучаться во дворы. Выйдя из мастерской, странное действо заметил и отец.

— Боря, ну-ка давай в избу. — Сердито буркнул он, когда и в нашу калитку настойчиво постучали. Боря не знал, что это воинам из полка не спалось ранним утром, но он вдруг почувствовал неладное и, надув губы, неуверенно зашагал в дом.

Он вслушивался в разговоры во дворе, пытаясь разобрать хоть слово. Отец явно с недовольством ворчал, но ответа, похоже, не получал.

— Да что ж вы, ироды, делаете? — В конце концов сорвался на крик отец. Потом, то ли от обострившегося от страха и любопытства слуха, то ли ещё от чего, Боря услышал глухой удар и совсем безразличное «Ты уж не серчай, Василич».

Боря осторожно вышел из избы, когда голоса снаружи стихли. Отец, держась за голову, сидел, растерянно озираясь по сторонам. Боря побежал к нему, краем глаза заметив открытый погреб.

— Папенька, что стряслось? — Испуганно спросил он, повиснув на плече отца.

— Ничего, Борька. — Меланхолично протянул в ответ отец. — Ничего. Ты иди, да матери скажи, пусть вещи собирает, а сам Дымку запрягай. Справишься? — Боря растерянно закивал и, немного отойдя, рванул исполнять поручение.

Он забежал в дом и, передав такой же взволнованной и ничего не понимающей матери указания отца. После чего, стрелой вылетев из дома, Боря побежал в сарай, где стояла, мерно пожёвывая сено, их старенькая, но по прежнему очень полезная кобыла Дымка. Проходя мимо распахнутой двери в погреб, Борька ужаснулся: тот был пуст. Абсолютно. «Весь хлеб, что они с отцом(хотя, конечно, больше всë-таки отец) добывали честным трудом, попросту исчез. Это что же получается?.. Это воины с полка учинили? И с остальными дворами тоже самое сейчас делают? Как же так? И папеньку тоже… Они? Так ежели им не хватало хлеба, так попросили бы по-людски! Разве ж папенька бы отказал им? Но зачем же… так?» На глазах паренька навернулись слëзы. Что же теперь? Как они без хлеба?

Он стал готовить Дымку к поездке, как учил его отец. Запряг лошадь в старую скрипучую телегу, подведя её под уздцы, открыл ворота сарая и сноровисто вывел запряжённую Дымку на улицу. В течение пятнадцати минут они всей семьёй грузили в повозку свой немногочисленный скарб, а потом, без всякого промедления, двинулись в путь.

Уже после обеда семья потомственного ремесленника прибыла в деревню в пятнадцати вëрстах от Новгорода. Напуганная беспределом прямо в стенах города, да ещё и от тех, от кого подобного совсем не ожидали, от тех, кто призван защищать горожан, семья Борьки на время переехала к брату матери. Будучи зажиточным крестьянином, который, конечно, уступал горожанам-ремесленникам в зажиточности, однако без проблем принял их, изрядно удивившись столь необычной историей.

Однако жизнь в этой деревеньке, где едва ли проживало больше двух сотен человек, была не очень-то сладкой. Брату матери повезло, его проблемы простых селян почти не касались. Он был в относительно неплохих отношениях с местным вотчинником, которые построились лишь благодаря его несомненной пользы для последнего, и, хотя и вынужден был платить неподъёмный, на взгляд Борьки, оброк. Впрочем, остальным селянам жилось здесь ещё хуже. Все они поголовно вынуждены были частенько голодать, работать на земле своего барина едва ли не больше, чем на своей, а плюсом к этому очень часто попадали под нещадную плеть за любой, даже малозначительный проступок. Последнее показалось маленькому Боре совсем удивительным и каким-то… Ненормальным? Да, конечно и в городе нередко случалось так, что и взрослых и детей наказывали за их проступки телесно. Однако там это были именно что наказания, да и те исполнялись порой с небрежением и скорее в целях воспитательных. Когда же Боря узнал, как часто местные крестьяне подвергаются подобному, он невольно поёжился.

Когда семья Борьки наконец разместилась на новом месте, солнце уже клонилось к закату. В этот день на маленького сына ремесленника свалилось очень много всего. Когда выдалась минутка отдыха, Боря вышел во двор. Здесь, в деревне, дворы в основном не ограждали высокими заборами, как это делали в городе. Огорожен был лишь дом помещика, который, на фоне крестьянских изб, напоминал целый дворец.

Как же много сегодня пережил непривыкшее к переменам сознание парня. Сначала ранее невиданный разбой от тех, от кого подобное ожидалось меньше всего. Затем переезд в совершенно незнакомое Борьке место. Ему, родившемуся и жившему почти всю жизнь за стенами города, пришлось вдруг переехать в деревню, где всё было ему так или иначе чуждо и незнакомо. Он от усталости облокотился спиной на калитку, прикрыв глаза. Казалось, будто в его голове кто-то стучит в барабан. Ритмично так: тук-тук-тук, бум-бурубум-бум-бум… Или это не в его голове? От этой мысли мальчик подскочил, растерянно озираясь по сторонам. Дом брата матери стоит на самом краю деревни, а дальше начинался лесок, из которого шла извилистая дорога. Именно оттуда доносился странный звук. Боря выбежал к дороге, чтобы найти лучшее место для обзора. Как выяснилось, много кто также услышал странный стук и, так же как Борька, вышел на дорогу утолить своё любопытство. А кто-то уже, похоже, даже увидел источник этого звука, указывая в сторону леса, широко разинув рты и глаза. А вскоре увидел и сам Боря…

Такого тринадцатилетний парнишка не видел и не слышал нигде. Ни в рассказах священника о древних временах, когда по всей Европе железным маршем шагали ромейские когорты. Ни в словах купцов, шедших что с юга, что с севера. Ни даже в фантазиях своих сверстников, представлявших себя славными воинами, сокрушающих любых врагов. Нет, это было нечто иное…

Стройные колонны по пять человек в ширину шагали нога в ногу по влажной дороге под чёткий барабанный бой. Все равны как на подбор. Впереди шли, как показалось Борьке, ребята, лицами не сильно старше него самого. Все они были одеты в суконную одëжку вороного, чëрного цвета. На ногах добрые сапоги чуть ли не по самое колено с блестящими шпорами. Они не просто шли, они чеканили нога в ногу строгий марш. А что это у них лежит в правой руке, опираясь на плечо? Борька никогда такого не видел. Сложно было сказать вот так сразу, но, как ему показалось, они шли с какими-то, невероятно схожими друг на друга, странными копьями из дерева и железа. Их, в вороных одёжках, было всего шесть рядов. За ними лишь немного менее стройным маршем шли около двух десятков рядов в точно таких же, но серых одеждах. На них не было высоких сапог со шпорами, но были такие же странные копья. В их числе молодых было уже значительно меньше, чем в первых. Большинство являлись, по сути, уже взрослыми мужчинами, хоть от чего-то не имели бород.

За ними из леса вышли конники. Не больше сотни, они, одетые и вооружённые заметно разношёрстнее, чем «чёрные» и «серые», также старались идти ровными рядами. Но разве заставишь бестолковую скотину идти нога в ногу? Вдруг, Боря понял, что конники эти — сотня дядьки Григория. А вон и он сам, во главе своей сотни!

Далее двигались многочисленные телеги, крытые белоснежной парусиной. Борьке казалось, что удивляться больше нечему, как вдруг, подходя к деревне, колонна сменила строевой шаг на обычный походный, а барабан заиграл что-то, похожее на мелодию. И тут вся пешая колонна запела в один голос…

Интерлюдия.

Александр.

Отлично! Наше продвижение в первый день превзошло даже самые смелые ожидания. По правде говоря, двигались мы не весь день. Вся моя небольшая армия, состоящая из тридцати гвардейцев, ста двадцати ополченцев и семи десятков конников Григория отправилась в путь лишь в обед, когда план окончательно сработал и ловушка для воеводы захлопнулась. Он поверил в подлинность письма, написанного якобы шведским королём и сейчас разорял близлежащие к детинцу подворья горожан. Он готовился к тому, чтобы закрыться в крепости с почти тысячей своих солдат и ждать, когда придёт Олаф, чтобы сдать ему город за обещанное щедрым королём в замен. Вот только для меня это — отличный повод выступить «за правое дело», раз и навсегда покончив с Михаилом и со всем гадюшником, что разросся в полку, вместе взятым.

Следуя составленному плану, мы двигаемся не напрямую в Новгород, а описывая крюк на северо-запад. Сделано это не просто так. Дело в том, что все пять моих сподвижников-помещиков живут именно в это секторе. А их поддержка понадобится мне, чтобы склонить чашу весов влияния в мою пользу.

Одна из задач похода — спровоцировать такие народные волнения, которые были бы выгодны как мне лично, так и моим либерально настроенным соратникам. А сделать это я решил самым радикальным, но при этом действенным способом — через свободолюбие людей, а точнее самой массовой части населения, крестьян. Да, пока что крестьяне не успели вкусить всех тяжестей крепостничества, поскольку оно само ещё не обрело столь бедственный оборот. Но при этом ещё живущее поколение помнит времена полной свободы крестьян, когда они не были прикреплены к своей земле и когда никакие помещики и вотчинники были не вправе решать их судьбы. На это я и решил сделать ставку…

Сейчас мы, под барабанный бой и песню группы «Арктида», так подходящую по смыслу, входили в очередную деревушку, помещик в которой был занесён в мой чëрный список. В этот список я заносил тех вотчинников, которые выделялись особой неприязнью к крестьянам. Тех, с кем следовало расправиться, но при этом создать из запуганных ими крестьян самых разъярённых несправедливостью бунтовщиков. За сегодняшний день мы уже побывали в одной из таких деревень. И сейчас солдаты знали, что делать.

Колонна подошла к двухэтажному особняку помещика. Я двигался среди всадников, но когда пришло время, не спеша проследовал к началу колонны.

— Стой! — Скомандовал Иван, шедший во главе взвода гвардейцев. Барабанный бой резко стих и повисла звенящая тишина. Толпа крестьян, вышедшая поглазеть на ранее невиданное, кучковалась по обочинам, не решаясь что-либо сказать или, тем более, сделать.

Я выехал перед строем и, осмотрев крестьян, точно таких же, как и в предыдущем селе, взял самодельный, но весьма эффективный рупор из бересты и, приложив его ко рту, заговорил отрепетированную речь:

— Крестьяне! Меня зовут Александр и я — помещик из села Борки, что в десяти верстах от сюда, ближе к озеру Ильмень. Должно быть, вы слышали о нём. — По толпе прошёлся редкий шёпот. Действительно, молва о селе, в котором людей за одну осень прибавилось едва ли не в двое, шла уже давно. — Мои крестьяне — свободные люди. Они работают и получают за то от меня плату. Они пашут и сеют только на своей земле, а оброк мне платят скромный, ничуть их не отягощающий. Правильно я говорю? — Обратился я к ополченцам.

— Так точно! — Стройно и бодро ответили они.

— Астафий, иди сюда, — Позвал я кузнеца, который за зиму успел стать десятником в ополчении. — Скажи людям, хорошо ли ты живёшь?

— Хорошо, командир! — Бодро отозвался он. — Вельми хорошо! Как Александр пришёл, так он и кузнецу мою перестроил и людей мне дал, и железа с углëм. А платит мне за труд мой вельми щедро.

— Вот! Кем он был столько лет и зачем? Слаб душой и моралью закован! Кем он стал после всех перемен? Сам теперь он диктует законы, встав с колен! — Я монотонным речитативом зачитал ещё один куплет из песни группы, по которой очень фанател в прошлой жизни. После чего я кивнул Астфию и тот, коротко поклонившись, вернулся в строй.

— Они служат в моём ополчении. Опять же, за плату. Я сделал их свободными, дал им возможность жить, а не выживать. Я стремлюсь к тому, чтобы мои люди были сыты. Чтобы на их столе всегда был хлеб, а в избе — мир и тепло. — И снова по толпе прошёлся шëпот. Но уже другой, более активный. — А что ваш помещик? — Я указал на величественный дом, за слюдяными окнами которого явно кто-то двигался. — Добр ли он с вами? — Несколько самых смелых с дальних рядов отрицательно побормотали, большинство же лишь печально опустили головы. — Даёт ли хлеб в голодный год за просто так, чтобы вы не голодали? — Теперь уже больше людей гораздо смелее говорили твёрдое «нет». — А платит ли он вам за ваш труд? — И вот, на волне возмущения, большинство уже не просто говорило, а кричало об отсутствии справедливости. — В таком случае, почему же он до сих пор не предстал перед лицом справедливости⁈ — Толпа уже откровенно бесновалась, выкрикивая что-то нечленораздельное, но явно радикальное. Я кивнул Ивану и тот принялся раздавать указания своим бойцам.

— Первый десяток — берите лестницы и через забор. Второй и третий — оцепить периметр. В случае сопротивления — огонь на поражение.

— Есть! — Стройно ответили сержанты и устремились выполнять указания.

— Эй, мил человек! — Окликнул меня какой-то бойкий старичок. — А далеко-ль вы путь держите?

— Мы идём в Новгород, попутно чиня справедливость и освобождая крестьян из рук алчных помещиков. Там, в городе, воевода продался свейскому крулю и стал грабить горожан почем зря. А как этот круль к стенам города подойдёт, так воевода ему ворота и откроет. И станет свей землю Новгородскую в свою веру обращать огнём и мечом, священную православную веру уничтожая. — Люди завороженно слушали, как вдруг за забором поместья раздалось несколько выстрелов. Народ испуганно загомонил. — Сохраняйте спокойствие! — Прокричал я. Спешившись, я снял с лошади своё ружьё без штыка и показал людям. — Это — ружьё. Оружие, которое стреляет с помощью пороха. Как пушка, только меньше. — Я дал знак и из повозок принесли глиняный горшок на деревянной палке. Солдат, встав в двадцати шагах от меня, вытянул палку в сторону и, зажмурившись, отвернулся. Я привычно прицелился и, почти сразу нажав на спуск, легко поразил цель, от которой салютом полетели осколки. Народ вновь глухо загомонил, а кто-то даже перекрестился. Те же, кто обратил внимание, что подобными ружьями вооружены все солдаты, за исключением конницы Григория, то ли от восторга, то ли от ужаса открыли рты.

Тем временем из калитки под руки вывели помещика. Толстый и бородатый, он, сверкая разбитым носом и харкая кровью, проклинал всех и вся. Когда его проводили мимо меня он, взглянул мне в глаза, притормозил. Гвардейцы с новой силой толкнули его в спину, после чего он засеменил вперёд.

— Командир, штурм проведён успешно. Все целы, ликвидировано трое мужчин, оказавших сопротивление. — Отрапортовал Иван.

— Вооружены?

— Так точно. Двое с саблями на нас выскочили и один из лука стрелял, да больно косо. Ребята его почти сразу и сняли.

— Хорошо, молодцы. — Кивнул я.

— Служу отечеству! — Выкрикнул лейтенант, ударив кулаком в грудь.

Тем временем помещика уже поставили к забору. Он еле стоял на ногах, пошатываясь. Мне даже на мгновение стало его жалко. Впрочем, вся эта жалость мигом исчезла, как только я вспомнил рассказы крестьян о его зверствах и беспределе, который он чуть ли не ежедневно учинял. Нет, в новом мире таким людям не место.

— Крестьяне! — Вновь обратился я к народу. Скажите мне, хотите ли вы впредь видеть этого человека вашим помещиком?

— Нет! — Нескладно, но уверенно прокричала собравшаяся толпа. Я кивнул лейтенанту и тот, подозвав троих гвардейцев, стал отдавать им указания, выстраивая напротив осуждённого.

— Теперь для вас настанет новая жизнь! — Я поднял к небу сжатый кулак и люди, повторив мой жест, восторженно загомонили.

— Это бунт? — Растерянно спросил помещик, снова взглянув на меня.

— Готовсь! — Крикнул Иван и три гвардейца взяли ружья на изготовку.

— Нет, — Коротко, но достаточно громко бросил я.

— Цельсь! — Последовала вторая команда.

— Это революция.

— Пли!