Целитель #10

Глава 14

Вторник, 8 июля. Утро

Москва, проспект Вернадского

Я по-прежнему наслаждался своей «личиной». Если на меня и обращали внимание, то, в основном, девушки. Однако попасть под обстрел красивых глазок — не самый печальный удел.

Хотя не все так однозначно.

Нет, врать не буду — новые внешние данные вгоняли в позитив. Да и какой мужчина не хочет нравиться женщинам? Девчонки и раньше привечали меня, но такого повального интереса к своей персоне я не испытывал никогда. По крайней мере, буду знать, что чувствует кинозвезда. Приятно, черт…

Я и на встречу отправился на метро, не прячась за тонированными стеклами «Волги». Да! Отобрали у меня «Ижика»!

Сказали, мол, чересчур приметная машина. Ну, и ладно.

Старосу есть, на чем маму подвозить, поэтому я подарил «Ижа» родителям Риты. От щедрот.

Но, с другой-то стороны, зачем привлекать внимание? Вот уж чего никогда не желал, так это публичности! Кому-то нравится всегда быть на виду, а меня открытость раздражает.

И все равно, я получал «вторичное» удовольствие даже в толпе мужиков — никто не узнавал Миху Гарина! Ходишь, как будто шапку-невидимку натянул!

Хотя самому мне было… как будто все равно, ведь ощущения остались прежними, «дооперационными». Это поначалу, лежа в отдельной палате, приходилось тяжко — голова обмотана, одни глаза видны. Но зря я, что ли, в целители вышел? Кожной регенерации руками помогал, подгоняя организм. Денька за два управился. Еще позавчера рассосались последние шрамы на носу.

Смотрю на себя в зеркало, нажимаю пальцем на орган обоняния, а потом отнимаю — проступают тонкие розовые полоски разрезов. Однако, сегодняшним утром, и они пропали. Всё! Ничего не осталось от прежнего Михи, лишь фотокарточка — на вечную память!

Правда, собираясь на встречу с научниками из США, я вернул себе былую внешность — нацепил пластическую «полумаску» — широковатый нос сапожком, нашлепки на скулы, подрисовал губы, чтобы выглядели попухлее…

Не хотелось светиться.

— Станция «Проспект Вернадского», — объявил приятный женский голос, и я зашагал по перрону, смешиваясь с толпой, поднялся по широкой лестнице в город.

Уже из дверей павильона открывался роскошный вид на Центр НТТМ — стеклянная призма в тридцать этажей переливалась темной зеленью на углу. Я поневоле залюбовался, сдерживая шаг.

Ведь все свои миллионы угрохал в это здание, в высокотехнологичную начинку лабораторий и мастерских. Не жалко. Вон, академик Колмогоров заработанную валюту тратит на подписку — снабжает родимый Физфак западными научными журналами. Это как раз нормально, по-советски.

Зачем человеку миллиард, когда на жизнь и миллиона хватит? Конвертировать богатство во власть? О-о, это не к нам! Мы такому изврату еще в октябре семнадцатого сказали: «Долой!»

…Выйдя из подземного перехода, я миновал крошечный скверик и шагнул в прохладный вестибюль Центра. Да, хоть утро и раннее, а солнышко пригревало чувствительно. Середка лета.

— Миша! — мне навстречу двинулся Иваненко, шагая широко и так же улыбаясь — во все тридцать два. — Я не узнаю вас в гриме!

— Замаскировался, — проворчал я недовольно.

— О, забыл поздравить доктора наук! — Дим Димыч шутливо выгнулся, пожимая мне руку.

— Взаимно, товарищ академик! — ответил я, посмеиваясь.

— Да уж! — фыркнул Иваненко, плохо скрывая довольство. — Сочли, наконец, достойным! Ну, да ладно… Миша, экскурсия для Фейнберга отменяется. Открытость — это, конечно, здорово, но не во вред же секретности!

— Ясно, — кивнул я. — Ладно. Мужик с возу — кобыле легче. А «круглый стол»?

— Круглится! — хохотнул Иваненко. — Пойдемте! Наимудрейший Александров там уже, и хитроумный Терлецкий, и наивный Фейнберг, и скользкий Боуэрс…

Лифт вознес нас на двадцать пятый этаж, к конференц-залу. Стол здесь стоял здоровенный, персон на пятьдесят, полированным овалом окружая вазоны с глянцевитой зеленью. Интересно, как техперсонал умудряется поливать цветы?..

Огромный гулкий зал неприятно удивлял безлюдностью, даже за столом все сидели по одну сторону — двое американцев с молодыми, подтянутыми переводчиками, наверняка из Комитета, да наши, тоже вперемежку с толмачами — убери этих выпускников инъяза, останется человек семь.

— Здравствуйте! — громко сказал Дим Димыч, заходя, и старательно выговорил: — Уэлкам, мистер Фейнберг!

Боуэрса он игнорировал, не нравился ему адъюнкт-профессор (хотя в этом мы сходились).

Джеральд обрадовался, встал и толкнул короткую речь — благодарил за доверие, надеялся на полное взаимопонимание и ратовал за интеллектуальную свободу…

«Ага… — подумал я, тая усмешку. — А кому оплачивать твои научные восторги? Бюджету? Так извини — кто платит, тот и заказывает музыку!»

Александров разразился ответным спичем, и ритуальные пляски закончились. Стороны перешли к повестке дня.

— Dorogie tovarischi! — с трудом выговорил Джеральд, и широко, шикарно улыбнулся. — Когда по разные стороны океана делили атом, нельзя было даже представить себе встречу Оппенгеймера с Курчатовым, а жаль! — выждав, пока переводчик добормочет, он продолжил: — История повторяется… э-э… коллеги! Я нисколько не сомневаюсь, что советские ученые и сами бы справились, создав атомную бомбу, но время, время! Поэтому помощь разведки была неоценима, как сейчас для нас… Да, не скрою — без разведданных, полученных ЦРУ, МИ-6 и БНД, у нас ничего бы не вышло, и создать ускоритель тахионов не удалось…

Лит Боуэрс кисло переморщился при этих словах, но смолчал. А вот Терлецкий заинтересованно спросил:

— Но вы его все-таки построили?

— Да! — засиял Фейнберг. — Америка стала второй страной, запустившей хронокамеру!

Невнятный шумок, повеявший в зале, удоволил ученого.

— Буквально четыре дня назад, — торжественно объявил он, — нам удалось переместить образец — алюминиевую болванку весом четырнадцать фунтов — на две минуты в будущее!

Русские вяло похлопали, а Александров заворчал:

— Поздравляю… Вы использовали простой отрыв тахионов от запутанных квантов?

Лит вздрогнул, а вот Джеральд с готовностью ответил:

— Да! Правда, когерентный пучок вышел слабым… А вы, как я понимаю, додумались до триггерного усиления?

— Ну-у, в общем, да, — промямлил президент Академии наук.

— Я прилетел в Москву не для того, чтобы выпытывать у вас секреты, — решительно заговорил Фейнберг. — Моя задача в ином — напомнить и вам, и нам о величайшей ответственности перед человечеством. Нельзя допустить ни единого серьезного парадокса или пресловутого «эффекта мотылька»! Правда, сама природа или господь бог милостиво регулирует путешествия во времени — чем дольше дистанция заброса в прошлое или будущее, тем больше на это требуется энергии. И рост идет по экспоненте!

— Есть еще одно ограничение, — спокойно добавил я. Американцы одинаково вздернули головы, слушая мой инглиш. — Это хронокамера. Перемещаясь во времени, образец или подопытное животное стартуют из нее, и там же финишируют. Если бы мы даже смогли забросить человека, скажем, на десять лет назад, у нас это не получится — тогда хронокамер не существовало. Впрочем, это все досужие рассуждения — энергии для забросов на десятилетнюю дистанцию не хватит, даже если мы организуем переток всех мощностей энергосистем США и СССР, вместе взятых.

— Совершенно верно! — с чувством сказал Фейнберг. — Поэтому, если честно, парадоксы во времени меня интересуют, но не волнуют особо. Но ведь это не все сюрпризы хронофизики… Есть еще одно направление исследований, которое жутко возбуждает наших политиков и вояк…

— Инверсия времени, — вытолкнул я.

— Да! Признаться, к обращению времени и его течению вспять я относился несерьезно… Ничего, дескать, плохого! Сначала научимся следствие возвращать к причине — разбитую вазу обратим, понаблюдаем, как собираются вместе осколки… Чепуха! — резко махнул рукой Джеральд. — Инвертировать время действительно возможно, вот только ничего хорошего из этого не выйдет — в той же обращенной вазе все ее протоны с электронами заместятся античастицами, и она тут же аннигилирует — с воздухом, с полом! И получим ядерную вспышку! Ну, и радиоактивный кратер на память…

— Военное применение хроноинверсии станет катаклизмом, — поддержал коллегу Боуэрс. — Представьте, что солдат инвертирован в процессе вдоха… Воздух вызовет аннигиляцию гортани и легких; форма, а затем и кожа перейдут в жесткие гамма-кванты… Термоядерная бомба, взрываясь, выделяет девять десятых грамма излучения, а тут — многие фунты! Уж не знаю, какой глубины выйдет кратер под солдатом, извергающим адское пламя, но радиус зоны сплошного поражения составит сотни километров!

Адъюнкт-профессор то ли пугал нас апокалиптическими картинками, то ли смаковал их, а я в этот момент очень хорошо понимал Оппенгеймера, ужаснувшегося тому злу, что он принес в мир. Прав был древний мудрец: «Во многих знаниях многия печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»…

Чекисты могли быть довольны — Фейнберг выдал несколько важных деталей в своих откровениях, «послужащих делу мира во всем мире».

Александров повез всех обедать в ресторан «Советский», а я увильнул от «официальной части». Спустился на десяток этажей ниже, и юркнул в кабинет, забронированный за мной.

Тут было тихо — и пыльно. Последний раз я заглядывал сюда год тому назад — на экране монитора впору рожицы рисовать. Зато в уголку, за прозрачной шторой, блестела фаянсом раковина.

Оставалось отлепить грим, стягивавший кожу, и тщательно вымыть лицо с мылом. Ух, хорошо!

«Полинял, красавчик!»

Мысли бродили во мне, тяжелые и недобрые. Я был в шаге от дьявольского изобретения — инвертора времени. Аннигилятора.

Понимал прекрасно, что собирать эту «вундервафлю» все равно придется — лучше уж опередить Америку, чем догонять.

Чертов Фейнберг, разбередил! Видать, его самого трясло от страха, потому и рванул в Советский Союз — исповедаться и замолить грех. Хотя он вроде еврей…

И никак не избежать этой стратегической дребедени!

А вся закавыка в том, что в квантовой теории поля бытует понятие СРТ-инвариантности, которая трактует античастицы, как частицы с инвертированным зарядом и четностью, двигающихся назад во времени. И та самая разбитая ваза жахнет так, что разнесет не только саму инверсионную машину, но и город, и область. Ну, или штат.

Я поглядел на красавчика в зеркале, и мрачно усмехнулся.

«А вот фиг вам…»

Инверсия времени еще не означает эквивалентность. Развернуть частицы в прошлое можно, но это вовсе не значит, что разбитая ваза соберется заново. Соберется, да — и тут же развалится, ведь межатомные связи у осколков разорваны!

В общем, не так страшна инверсия, как ее малюет адъюнкт-профессор. Я вздохнул свободнее, и направил стопы к лифтам.

На метро — и до «Дзержинской». Где-то там, вдоль по Кировской, прячется «бюро пропусков». А мне срочно нужно в наш «заколдованный город», в милый сердцам хронофизиков «сороковник»! Иначе не успокоюсь.

«Бюро пропусков» изящно маскировалась под объект торговли — вывеска извещала, что в подвале находится плодоовощная база. Принюхавшись, я не ощутил обычного амбре гниющей капусты, и спустился, открыв тяжелую дверь, обитую оцинковкой.

Никакого овощехранилища за порогом не обнаружилось. Пара рассохшихся шкафов, для симметрии — пара исцарапанных столов светлой полировки, растрескавшейся, как такыр в Кара-Кумах. В сторонке, на ободранном диванчике, дремал ладно скроенный товарищ спортивного обличья, а за столом сидел молодой человек в костюмчике, при галстуке и в строгих очках.

— Здравствуйте, — сказал я, оглядываясь.

— Здравствуйте, — эхом ответил молчел, и требовательно протянул руку. — Ваш паспорт.

Взяв в руки новенькую краснокожую книжицу, он перелистал ее, внимательно взглядывая на меня.

— Гарин Михаил Петрович?

— Да, — сознался я.

Порывшись в ящике стола, очкарик вынул пропуск, и протянул его мне вместе с паспортом.

— Отправляетесь с Ярославского вокзала до Щелково, — проинструктировал он бесцветным голосом. — На станции вас и ваших товарищей будет ждать служебный автобус.

— Спасибо, — вежливо сказал я, — до свиданья.

— До свиданья.

Спортсмен на диванчике, с любопытством следивший за мной, снова прикрыл глаза, а я удалился, сдерживая прыть.

Тот же день, позже.

Московская область, Щелково-40

«Наукограды» в почете у партии и правительства — о них пекутся, а жителей снабжают по первой категории. Иной раз в местных «Промтоварах» такую обувку выбрасывают, что в Москве лишь в подсобке увидишь. Балык, пятнадцать сортов колбас, икра черная, икра красная, икра баклажанная…

Но и попасть в закрытый город — проблема. Если ты не работаешь в Щелково-40 или у тебя не нашлось там родичей, можешь даже не пытаться. Повезло — обнаружился троюродный дядя или внучатый племянник? Подавай письменную заявку: «Прошу выдать пропуск для посещения г. Щелково-40 в личных целях…» — и жди два месяца. А вдруг рассмотрят положительно?

Только не вздумай хитрить или умничать!

Патрули из солдат внутренних войск круглосуточно дежурят внутри периметра — обходят контрольно-следовую полосу, между рядами колючей проволоки, опутанной датчиками на хитроумных.

Рискнешь проникнуть за «колючку» — стреляют без предупреждения. А ты не лезь!

Автобус со скромной табличкой «Служебный» остановился у основного КПП. Наряд вежливых автоматчиков проверил пропуска, и ворота разъехались, впуская наш сине-белый «ЛАЗ».

Будучи в «сороковнике» третий раз в жизни, я все еще любопытствовал, глядя по сторонам. Черта города замкнула в себе обширное пространство в десятки гектар — луга, сосново-елово-березовые рощи, тихую речушку — автобус как раз миновал бетонный мост. А сам город пока лишь строился — над высоченными елями еще выше задирались стрелы подъемных кранов.

Мимо промахнул край дубравы — черные стволы замелькали в зеленистом свете — и открылся Щелково-40. Стройплощадки, большие и маленькие, первые этажи из красного и белого кирпича; грохочущие бульдозеры, разгребавшие грунт, вертлявые экскаваторы, грузившие тяжеловесные, основательные «КрАЗы» и юркие «КамАЗы». За сплетением стальных опор и ажурными снопами арматуры горели дрожащие синие огни сварки, осыпая брызги оранжевых искр.

Новенький черный асфальт устилал проспект Козырева, что смыкался в точке перспективы на громадных корпусах НИИ неклассических механик. То ли чиновников смутило слишком лиричное название для госучреждения — Институт Времени, то ли сам Андропов настоял, чтобы в научном городке учредили ИНКМ, милый его сердцу.

Ближе к НИИ уже справляли новоселья — вон, на углу, разгружали пару контейнеров. Видать, прибыли из Новосибирска или того же Первомайска. Огромным аквариумом блеснул Дворец культуры, нянечки и воспитательницы обживали двухэтажный детсад. Соцкультбыт.

Я подался к окну, пытаясь рассмотреть коттеджи на пригорке, отмеченном редкими, но высокими соснами. Углядеть Риту мне не удалось, далеко. А, может, «Ритуля-красуля», как ее тесть зовет, и вовсе не дома. Мало ли… Зачеты сдает. Или в женской консультации очередь высиживает. Здесь-то пока ни поликлиники, ни больницы. Даже аптеки нет, всё только строится.

Ничего, до Москвы час езды…

Ворча, «ЛАЗ» вывернул к автовокзалу, и зашипел тормозами, словно дух испустил. Приехали.

Пассажиры столпились в проходе, оживленно переговариваясь. Кто-то бубнил:

— За всякой мелочью в столицу мотаться… Не наездишься!

— А ты не езди… Мой дед в тайге жил месяцами, а брал с собою один только нож!

— Иди ты…

— Эйнштейн не прав!

— Да ну?

— Да! Эквивалентность инерции и притяжения — чушь и вздор! Помнишь ту картинку, где нарисованы две ракеты? Одна на космодроме стоит, другая летит, а внутри кидают мячики — один космонавт из носовой части бросает, другой — в хвостовой. Видали, дескать? Одинаково всё!

— Ну да.

— Да ну⁈ Если ракета движется, эти дурацкие мячики ускорятся одинаково. А если стоит? Мячик, падающий из носового отсека, ускорится чуть-чуть меньше того, что в хвосте. Ведь сила тяжести падает с расстоянием!

Мысленно я согласился с экспрессивным спорщиком — долговязым растрепанным парнем в кургузом костюмчике. На шее у него болтался галстук — забыл завязать.

«Так его, Святого Альберта! — улыбнулся я вслед растрепе. — Парадигма — не пара догм!»

От автовокзала до института ходу было — пара остановок. Правда, по городу пока лишь маршрутки бегали, пятнадцать копеек билет, но что такое две остановки? Десять минут упругим шагом…

Удивительно, но суета около «круглого стола» не встревожила меня ничуть. Всю мою, погрязшую в знаниях натуру переполняла веселая злость. Она бурлила во мне, требуя немедленного выхода. Твори, выдумывай, пробуй! Чего просто так топать? Соображай!

И я гонял свой мозг, перелопачивал старые версии, окучивал новые. Идеи поблескивали извивами червей, но ускользали, прячась в комочках чернозема…

Мимоходом глянув на ряд краснокорых сосен, убереженных строителями, взбежал по ступенькам в главный корпус.

— Макарыч⁈ — воскликнул я. — И ты здесь?

Седоусый страж подозрительно глянул на меня.

— Вроде, голос знакомый… — затянул он, хмуря белые брови.

— Приказано сменить внешность, — вполголоса молвил я, изо всех сил удерживая улыбку, и показывая пропуск.

— Михал Петро-ович! — обрадовался старый энкавэдэшник. — А я-то думаю… Прошу!

Турникет провернулся с глухим щелчком, и я проследовал в гулкое, пустынное фойе. Но безлюдным НИИ лишь казался — из коридоров долетало сборное эхо, отгул людского гомона.

А из распахнутых дверей моей лаборатории несся всамделишный ор.

— Да что вы, как ненормальные! — взвился высокий Лизин голос. — Субвремя, псевдовремя… Это всё лишь ваши догадки, сплошная акустика, звуковой фон!

— Но ведь Тузик где-то же находился три минуты! — завопил Корнеев. — Вот он пропал из настоящего, а три минуты спустя объявился в будущем! И где он был всё это время?

— Етта… — прогудел Вайткус. — А с чего ты взял, что он вообще был в трехминутном промежутке? Может, его и не было. Вообще не было — ни во времени, ни в пространстве!

— Устами пенсионера глаголет истина! — хихикнул Киврин.

— Етта… Набуцкаю по организму, узнаешь, какой я старпер!

Переступив порог, я призвал коллектив к порядку:

— Только по голове не бейте, она у него варит иногда!

В лабораторию набились все, и «старички», кочевавшие за мной из Московской области в Николаевскую, да обратно, и «новички» из Новосибирска.

Ипполит Григорьевич глядел на меня со спокойным любопытством, да и «Бублик» тоже, а вот Володя с Витьком пялились с вниманием особистов, Огорошенных особистов.

— А ну-ка, поворотись-ка, сынку! — пророкотал Ромуальдыч, уперев руки в боки. — Хоро-ош! Да, Лизавета?

— Красавчик! — мурлыкнула Пухова.

— Простите, барин, — степенно поклонился Киврин. — Не признали!

— Ужо тебе, — я согнал улыбку с губ. — Ладно, налюбуетесь еще. Нам тут новую задачку подкинули…

Повернувшись, окинул взглядом ускоритель. Его собрали по «первомайской» схеме — потолок вознесся этажей на шесть, и бандура тахионника пряталась за решетчатыми площадками, дырчатыми трапами и крепкими стальными балками.

«В самом деле, — мелькнуло у меня, — схоже с ракетой на стартовом столе».

— В общем, так… — медленно проговорил я, и вкратце передал разговор с американцами. — Если верить им, то ЦРУ поработало на славу. Ускоритель собран в каких-то там подвалах Колумбийского университета, только не вертикально, как у нас, а горизонтально. Ну, это, так сказать, первое поколение, до триггерного усиления они еще не додумались… Но не суть. Инверсия времени — вот, что меня беспокоит! По сути, гонка уже началась. Имея излучатель тахионов, выйти на инвертор — это задача нескольких месяцев, вряд ли года. Товарищи! Я митинговать не собираюсь, и призывать вас, чтобы мы опередили Штаты, не буду. Вы и так в курсе. Мы обязательно создадим инверсионную машину, испытаем, поставим на гусеничное шасси — да! Но дело не в этом…

— Простите, Михаил Петрович, — вежливо сказал Ипполит Григорьевич. — Вы сказали — шасси? То есть, вы предполагаете, что инверсия возможна как бы вовне? На расстоянии?

— Предполагаю, — серьезно кивнул я. — Но, повторяю, не в этом дело! Американцы, образно говоря, куют меч. Как и тридцать пять лет назад, в Лос-Аламосе. Мы обязательно выкуем такой же, или получше. А мне нужен щит! Понимаете? Не выяснять, чья дубина увесистей и крепче, не крушить наперегонки вражеские черепушки, а отразить инверсию! Заглушить ее, к такой-то нехорошей матери! А вот потом можно противнику и по организму набуцкать — сугубо конвенциально, в лучших традициях советской армии и флота. Поняли задачу?

— Так точно! — вытянулся Бубликов. — Усекли!

— Етта… — ухмыльнулся Вайткус. — А мне етто нравится! — он оглянулся, и грозно насупился. — Ну, что стоим? За работу! Думаем!