Братство Света

Глава вторая Ученик

Реки Внутренней Флориды не то место, где стоит ночью валяться на берегу. Да что там говорить, зачастую к ним совсем не стоит приближаться.

Подняв испачканное лицо, Бетховен первым делом стал нашаривать оброненное копье и попытался отползти от мутных волн, но было поздно. Взметнулись фонтаны тины, и над ним вознеслась слабо фосфоресцирующая чешуйчатая шея хищной черепахи, подстерегавшей добычу, по своему обыкновению, у самой полосы прибоя. В который уже раз Бетховен простился с жизнью, когда черепаха, не тронув его, вдруг захлопнула свой кошмарный клюв, нацеленный аккурат в человеческую грудь, и медленно погрузилась в «реку». Подбежавший из темноты Конь лишь стеганул по расходящимся кругам передней парой щупальцев и издал утробный звук, означающий крайнюю степень разочарования.

Билли поднялся, поправил на голове шлем и, отойдя от воды, принялся при тусклом свете раздавленных черепашьими лапами грибов изучать остатки халата. Тут его внимание привлекли новые звуки. К нему направлялась Птица, клекотом выражая свой восторг по поводу лицезрения хозяина, а также некоторую степень досады на то, что хозяин устал, голоден и находится в смятенном состоянии, в котором с ним невозможно ментальное общение. Конь ограничился лишь тем, что воинственно сверкал глазами в сторону воды и поигрывал могучими щупальцами. Его утробные звуки, призванные, видимо, отпугнуть черепаху и всех ее сородичей, привели к тому, что Билли не услышал приближающихся человеческих шагов. Когда он услышал неспешную речь на языке своего народа, он чуть не проглотил язык от удивления.

— Мой друг, за тобой нужен глаз да глаз. Не будь я рядом, тобой мог поживиться не только гигант, на спине которого мне пришлось прокатиться, но и этот великолепный экземпляр снапера. Как ты, казалось бы, опытный наездник, умудрился упасть со своего спрута?

Билли повернулся на голос и увидел невысокого мужчину в странном коричневом балахоне, изрядно заляпанном грязью. Чужак с интересом разглядывал Бетховена, склонив голову на бок и добродушно улыбаясь. Его рука рассеянно гладила костяной гребень на затылке Птицы, а желтоглазая тварь, которая могла бы отхватить руку всякому, кто рискнул бы так вольно с ней обойтись даже в клане Билли, млела от восторга. Мало того, подбежавший от полосы прибоя Конь бестолково разевал рот и шевелил конечностями в точности так же, как он пытался иногда выразить свой восторг неожиданно ранним возвращением хозяина.

Билли мгновенно отскочил на пару шагов от незнакомца и нацелил тому в грудь копье. Собственно, так бы он отреагировал на любое ночное появление человека, а этот мужчина не принадлежал к Племени Хвоща, катался на Ластоногом и запросто подошел к специально выведенным для охраны животным.

— Я убью тебя, даже если ты сам Погонщик Мертвых, старик! — воскликнул Билли и, грозно рыкнув, двинулся к чужаку.

Тот, печально улыбнувшись и неторопливым движением пригладив седую бороду, произнес:

— Новое место, новый народ, а проблема все та же — избыточная агрессивность как единственный механизм адаптации к сложившейся ситуации.

Билли, который счел эту тираду зловредным заклинанием, бросился было вперед, выставив перед собой копье, но тут с ужасом почувствовал, что его ноги плотно спеленаты щупальцами Коня. Мало того, его собственная Птица угрожающе расправила крылья и готовится вцепиться в своего хозяина, защищая чужака!

Цепь происшествий, начавшаяся с удачной охоты на У-Ы, и закончившаяся ударом шлемом о корягу и бунтом личных животных, привела Бетховена к обмороку. Он выпустил копье из слабеющих рук и ткнулся лицом в грязь. Старик подбежал к нему и озабоченно склонился над телом. Однако тут же поднялся и провел руками по лбу, словно стирая собственный испуг ладонью.

— Ему надо поспать. Он устал, голоден, сильно ударился. Кроме того, бедняга никогда не видел существо, принадлежащее к иному племени, чем его собственное. Парню нужен отдых.

Старик достал из складок своего балахона небольшую глиняную фляжку, пальцем разжал конвульсивно сжатые челюсти Билли и влил ему в глотку несколько капель какой-то жидкости. Вскоре дыхание молодого рыбака выровнялось, сжатые в кулаки ладони расслабились. Словно бы обращаясь к неподвижно замершим Коню и Птице, старик сказал:

— А теперь посмотрим, кто в здешних местах поможет нам спокойно перенести тело в безопасное и сухое место. На вас, друзья мои, надежда слабая. Этот дикарь с могучей волей и полным отсутствием мозгов и сострадания окончательно вас загнал. Отдохните пока.

Вскоре поверхность реки забурлила, и на ней показались головы еще более огромных снаперов чем тот, что попытался сожрать беспомощного Бетховена. На спину одного из них старик перенес сладко храпящего Билли, а на спину второго перелетела Птица. Попытавшийся было подраться, а потом сбежать Конь был приведен чужаком буквально за ноздри к самой воде.

— Я понимаю, вековая вражда видов — вещь не шуточная. Только ты нужен будешь своему хозяину по пробуждении. Не хочешь лезть на спину снапера, так тому и быть. Плыви рядом с нами. Но не жалуйся, что вода холодная, а путь не близкий.

Вскоре вся группа отправилась по реке в сторону восточной части топей, редко посещаемой Племенем Хвоща из-за обилия хищных тварей. Но это обстоятельство, похоже, совершенно не заботило старика, устроившегося на спине черепахи рядом с храпящим Бетховеном. Конь с независимым видом плыл рядом, устало храпя, а птица выкусывала блох из своих шерстистых крыльев, восседая верхом на втором снапере. Ее совершенно не смущало водное путешествие. Впрочем, когда ей наскучило неподвижное сидение и она проголодалась, летучая тварь взмыла вертикально вверх и растаяла в светлеющих облаках. Взглядом внимательных спокойных глаз старик проводил Птицу, спешащую на охоту, пока не проснулись Дневные. Он знал, что, насытившись, она непременно вернется к хозяину и легко разыщет их на востоке топей.

Прошли сутки. Эливенер давно уже отпустил водяных животных, доставивших ношу в его укромное убежище на каменистой гряде в северо-западной части топей. Гигантский спрут и Птица, смирившиеся с присутствием постороннего, мирно дремали рядом с Бетховеном. Эливенер задумчиво разглядывал его снаряжение, потом принялся изучать лицо.

— Ты, мой мальчик, со временем станешь великим ученым Братства Одиннадцатой Заповеди. Очень многое предстоит тебе узнать о природе, о Зле, о людях. Дикарское прошлое растает, как дым… как растаяло мое прошлое после Посвящения.

Седобородый вздохнул, и предался воспоминаниям. Вокруг шумели странные существа, подобия которых обитали разве что, в болотах Великого Пайлуда. Некогда молодой рыбак из маленькой деревушки, зажатой между грандиозной северной топью и Внутренним Морем, точно так же, как Билли, спал и не ведал, что станет одним из адептов ордена почитателей всего живого. Это было так давно… В те времена еще не поганили землю континента Круги почитателей Зла, а полуразумных хищников еще никто не называл лемутами и не пытался выводить из них солдат в подземных лабораториях…

Старик встрепенулся, и принялся корить себя за излишнюю сентиментальность. В эту ночь ему нужно было сделать очень многое. Он поднялся, достал из сумки кожаные полоски, испещренные письменами, и углубился в их изучение. Там было все, что он знал о народе Билли, своего будущего помощника.

Жили дикари внутри гигантского Хвоща, вздымавшегося к небесам со дна непролазных топей Внутренней Флориды. Титаническое растение, единственное в своем роде, являлось потомком обыкновенного бамбука, подвергшегося сильнейшему влиянию Лучей Смерти.

Трудно сказать, кем являлись в далеком прошлом жители омутов. Иные склонялись к мысли, что они суть вконец одичавшие потомки первой волны переселенцев. Иные считают их новой формой летальных мутантов, животными, наделенными воздействием Смерти разумом вопреки природной склонности. Точного ответа не знает никто из смертных. Весьма вероятно, что отчасти правы обе точки зрения. Люди первых и самых мрачных веков после великой войны вполне могли опуститься до самого настоящего звериного состояния, растеряв остатки разума, и развиться вновь под воздействием Лучей Смерти, просвечивающих болотное царство с южной оконечности полуострова.

Среднего для человека роста, хрупкие и стройные, представители дикарского племени имели вполне антропоморфный вид.

Язык их, правда, показался колонистам трудным для понимания, но это обстоятельство не было редкостью для вновь встретившихся после веков изоляции ветвей единого вида «хомо сапиенс».

Цвет кожи их напоминал бледную пену, каковой подергиваются накануне грозы торфяные омуты, словно топкая жижа навечно въелась в их тела. Солнце дикари ненавидели лютой ненавистью, но это так же могло быть объяснено без гипотезы о нечеловеческом происхождении народа Хвоща. Лучи Смерти, источаемые с выжженного юга, днем создавали во влажном мареве над болотами своеобразные окна, в которые лился вредный всему живому солнечный свет.

Чего-то очень важного недоставало природе в таких окнах, блуждающих над торфяниками. Наверняка ученые мужи Потерянных Лет смогли бы объяснить данный феномен, но где их взять в год семь тысяч четыреста семьдесят шестой от Рождества Христова по летоисчислению метсианских Аббатств?

Жизнь впотьмах сделала из дикарей существ весьма странных. Зрение их оказалось весьма неплохо приспособленным к вечным сумеркам, царившим над территорией торфяников там, где отсутствовали зловещие окна. Мало того, ночами они так же великолепно ориентировались, превосходя в этом многих современных животных. Все перечисленное является лишь иллюстрацией к приспособляемости людей, и не смогло бы дать пищу для обвинения дикарей в принадлежности к лемутам, если бы не странные их ментальные способности. Близость Лучей Смерти или особые болотные испарения тому виной, неизвестно, только каждый член Племени Хвоща был своего рода недостаточным, не завершенным существом. Целостное бытие дикарь из топей обретал лишь в симбиозе с целым конгломератом существ, характерных лишь для местной, весьма специфической природы Внутренней Флориды.

Дикарь перемещался по топкому хаосу внутри восьминогого Коня, в котором зоолог прошлого с удивлением признал бы странно изменившегося и приспособившегося к существованию на суше морского спрута. Управляли туземцы своими скакунами отнюдь не за счет того, что детеныши восьмилапых подвергались трудной дрессуре. С достижением половозрелости юный представитель народа Хвоща шел в самые ближние к Смерти гиблые места и погружался в липкую тину, впадая в состояние, близкое к клинической смерти. Его тело облепляли вылезающие из омута спруты. Спустя несколько суток дикарь приходил в себя уже внутри тела Коня. В дальнейшем эта пара существовала совместно, защищая и оберегая себя, словно являлись двумя частями единого организма. Спрут мог охотиться или удалиться для спаривания с себе подобным на некоторое время, равно как и его пассажир, но, находясь длительное время порознь, они начинали терять силы, болеть, могли даже умереть.

Управлял дикарь своим Конем примерно так же, как управлял собственными членами — волевыми импульсами. Ученый муж древности сказал бы, что мозг туземца манипулировал окружающей действительностью далеко за границами своего тела, пользуясь членами и органами чувств стороннего организма.

Возраст пассажира и осьминога всегда был примерно одинаков, и умирали они вместе, если, конечно, смерть не являлась насильственной и не приходила к одной из половин этого союза раньше, чем ко второй. Но и в этом, последнем случае, вторая часть не надолго задерживалась в этом мире, переживая первую.

Помимо Коня каждый мужчина племени имел Птицу, (особо одаренные вожди отдельных Колен Хвоща даже по две), симбиоз с которой был слабее, чем со спрутом.

Скажем, Птица запросто могла умереть, что не влекло обязательного отмирания мозговых клеток дикаря, могла завести себе пару, каковая опять-таки не в обязательном порядке включалась в сложный симбиоз. Крылатый член единого природного организма мог на весьма значительные временные промежутки покидать своего двуногого хозяина для нереста и выращивания потомства.

Кроме важнейших сегментов симбиоза — Коня и Птицы, в него входил еще целый ряд мелких организмов, причем весьма часто набор этой мелюзги варьировался от клана к клану.

Старик подозвал Птицу, привязал к ее ноге бумаги и похлопал странную и страшную тварь по чешуйчатой спине:

— Лети, творение нового мира! Я мысленно буду с тобой, помогу избежать незнакомых опасностей континентальной суши. Когда ты услышишь вот такой звук… — С этими словами эливенер издал звук, который вряд ли смогло бы уловить человеческое ухо. — Ты снизишься, и человек, похожий на меня во всем, кроме мудрости, возьмет у тебя этот груз. Обратную дорогу он сделает для тебя еще более безопасной. А про него забудь. Когда ты вернешься, я постараюсь сделать тебя снова свободной.

Старик еще раз похлопал Птицу по спине, и она взвилась в напоенный запахом гниения воздух. Вскоре маленький силуэт растворился в северной части топей. Эливенер был уверен, что его орден получит информацию о том, что в ряды почитателей Одиннадцатой Заповеди влился новый член.

— А теперь, мой мальчик, просыпайся!

Билли Бетховен медленно поднялся, и оглядел окружающий унылый пейзаж. Увидев рядом с собой чужака, он понял, что умер.

У-Ы поднял руки к несправедливым небесам и закричал громко, по звериному.

— Да, вот так проходит молодость, — вздохнул старик и принялся делать сложные пассы руками. Гигантский спрут встрепенулся и стал взбивать жидкую грязь топей всеми своими восемью ногами. Он чувствовал исходящую от старика мощь, и ему было страшно.