Божественное вмешательство

Глава 30

Тридцатитысячное кельтское ополчение к моему удивлению походило на армию. И обоз имелся и вожди. Они пришли с дарами, и как мне показалось, рассчитывали на мою благосклонность. Если быть точнее, то каждый из них верил, что к концу похода бренн обязательно возвысит именно его за проявленные в боях отвагу и доблесть. Самому старшему из них было не больше двадцати пяти. Позже я обратил внимание, что и охотники — галлы по большей мере были молодыми.

Когда Вудель доложил о том, что ополчение подошло к Мельпуму и вожди просят встречи, я находился не в самом лучшем расположении духа. Но стоило вошедшим проявить почтение своему бренну и богатое подношение, положенное к моим ногам, сверкающее желтым цветом приятно отразились на самоощущении: «Эти бездельники решили заняться делом! Да они готовы еще и оплатить организацию!», — ну как можно не порадоваться такому подарку! Ведь еще вчера мое воображение рисовало толпу оборванцев, «пушечное мясо» с которым не то, что победить, но и дойти к месту сражения представлялось не просто.

В пути к Аррецию, молодые кельтские вожди старались во всем походить на моих дружинников, да и рядовые воины ведь не слепыми были.

Отправив Афросиба с золотым обозом назад, в столицу, я, потирая руки, пребывал в предвкушении великих дел. Правда, не долго. Ровно до того момента, как, войдя в базилику Перузии, увидел там консула Мастаму Старшего и восседающую рядом Спуринию.

И грустно и стыдно. Давно я не переживал столь неприятные ощущения. Да и обидно стало, что за мою помощь Этрурии Мастама выкатил такую подставу. Смотрю на первую жену и гадаю, чего ожидать от этой встречи? А консул — само радушие:

— Аве Алексиус! — Приветствует, резво соскакивая со стула и стремительно сокращая расстояние, раскрывает объятия. Обнялись как старые друзья.

— Аве Консул, — отвечаю. Замечаю, как вытянулись лица у сопровождающих меня воинов. Благо, что хоть они не станут требовать объяснений. Я все же их бренн. А шельмец Мастама, подводит меня к Спуринии и самодовольно, будто и правда приложил к тому титанические усилия, докладывает:

— Богам угодно было испытать тебя, но твои друзья смогли защитить самое дорогое, что у тебя есть — жену и сына. — Спуриния щелкает перстами и незамеченная мной рабыня, скромно стоящая у терракотовой колонны, подталкивает ко мне ребенка. Мальчугану не потребовалось какого либо ускорения с ее стороны. Он знал кто я. С криком: «Папа!», — малыш побежал, и мне ничего не оставалось, как обнять это маленькое чудо. Сердце дрогнуло. Этот парень, каким то образом тут же стал дорог мне не менее, чем оставленная в Мельпуме дочь.

Держу на руках сына, сдерживаю наворачивающиеся на глаза слезы, а безжалостный ум напоминает, что все происходящее не к месту и может повредить моей репутации у кельтов. Оглядываюсь на Вуделя. Слава Богам, вижу совершенно идиотскую улыбку умиления происходящему на его простодушном лице. В той или иной мере придерживаются того же настроя и другие галлы. В общем, радуются за своего бренна. Беру себя в руки и отвечаю Мастаме:

— Моя благодарность друзьям, — делаю многозначительную паузу и лишь после того, как консул, смутившись, отвел взгляд, продолжаю, — больше, чем я смогу сделать. Но, узнав об угрозе государству и народу, я не мог остаться равнодушным. У Перузии стоит лагерем тридцатипятитысячная армия, собранная мной, что бы остановить врагов Этрурии.

— Об этом, славный Алексиус из рода Спурина мы поговорим завтра, а сейчас я оставлю тебя наедине с семьей, — отвечает Мастама и, пожав мне предплечье, уходит, оставляя меня в некотором недоумении. — «Старый интриган! Что ты приготовил для меня на завтра?», — даже если бы я и захотел спросить его об этом прямо, то не успел бы, настолько быстро консул покинул базилику. За ним из здания вышли солдаты и рабы.

Спуриния подошла и забрала на руки сына. Спокойна и холодна как лед: «Пойдем, муж мой», — сказала, словно приказала и тут же направляется к выходу. Шепчу на ухо Вуделю: «Идите в лагерь», — его брови взлетают, в глазах вопрос, — «Мне тут ничто не угрожает, идите». Сам иду за Спуринией, уже не обращая внимания на свою свиту. Еще волнуюсь о последствиях этого приема, но куда больше переживаю о том моменте, когда, неизбежно придется остаться со Спуринией наедине.

Ужин начался в тягостном молчании. Собравшись с духом, рассказываю ей обо всем, что произошло со мной за эти годы. Рассказываю, все как было, не утаивая ничего, и о Гвенвил тоже. Спуриния слушает спокойно, и я не могу понять, что она переживает, да и переживает ли вообще? Едва окончил свое повествование, как Спуриния призналась, что приняла ухаживания Септимуса Помпы, думая о будущем нашего сына. Это признание стоило ей усилий, лицо и грудь покрылись красными пятнами, и как я понял позже, не от смущения. Септимус ей был не приятен и это откровение, почему-то обрадовало меня. Желая поддержать, беру ее руку в свою. Лучше бы я этого не делал! Из глаз Спуринии брызнули слезы, она вскочила с места и обняла меня. Пришлось подняться и мне. Спуриния тут же прижалась всем телом и стала осыпать мое лицо и шею поцелуями.

В моей душе сражаются долг и чувства. Ну не могу я ответить Спуринии на нежность! Гвенвил люблю! И никого кроме этой женщины не желаю! Пытаюсь поцеловать Спуринию, губы словно онемели: мое тело противится любви. Спуриния ничего не замечает. Лишь только когда ее рука залезла мне в штаны, и я, естественно, как-то весь съежился, испытывая дискомфорт, она все поняла. Села, расправив плечи и гордо вскинув подбородок, говорит:

— Я не виню тебя. Я, смертная, безропотно принимаю все, что боги уготовили для меня. Хочу одного и прошу тебя. Эту ночь проведи рядом со мной и начни искать мне мужа. Выдай меня замуж. — Услышав такую просьбу, теряю дар речи. И лишь потом, к утру понимаю. Как ловко она меня провела: попросив подыскать мужа, она знала, что первое желание — провести ночь в одной постели, исполнится наверняка.

— Хорошо, лю… Хорошо, — отвечаю, а сам словно телок на поводке иду за ней в спальню.

Лежим вместе. Время от времени Спуриния тяжело вздыхает. Искренне жаль ее. Вот на этой волне и погладил ее плечо. Наверное, она сильно хотела любить и быть любимой. Под напором неистовой страсти мое тело сдалось, а совесть совсем запуталась в попытках определить, кому я на самом деле изменил и что кому должен. Засыпая под утро, слышу: «Пока не выдашь меня замуж, буду теперь всегда рядом», — молчу, полагая, что утро вечера мудренее.

Просыпаюсь от приятных для разомлевшего со сна тела объятий. Открываю глаза. Это Спуриния тискает меня, словно котенка.

— Вставай, муж. Консул Мастама уже ждет тебя в базилике. — Не знаю, что и ответить. Делаю вид, что способ, каким она меня разбудила в порядке вещей, по-деловому отвечаю:

— Я готов.

Позволяю себя обрядить в тогу, отправляюсь на встречу с Мастамой.

Старик уже не лезет обниматься. Сухо здоровается, лишь кивнув мне головой, и сходу начинает говорить по делу:

— Алексиус, надеюсь, что полученное тобой в Арреции золото, достаточная плата за помощь Этрурии? — Признаюсь себе, что этот старик не обаял меня вчера, а сегодня он мне просто неприятен.

— Я ничего не попрошу у сената за помощь, — на мой взгляд, дипломатично отвечаю. Мастама морщится. Так хочется ему сказать что-нибудь обидное, но пока сдерживаюсь, надев маску безразличия.

— Боги наказали всех тех, кто причинил тебе вред. Не думаю, что ты забыл кто ты и откуда, — с трудом сдерживаю улыбку. Знал бы он правду! — Этрурия действительно нуждается в помощи, но мой сын говорил о легионе, который ты блестяще обучил и вооружил, а я вижу у стен города не меньше восьми легионов диких галлов. — Мастама так возбудился, что стал мерить шагами залу базилики, — Сенат и народ Этрурии не может допустить, что бы такая большая армия находилась на территории государства, особенно тогда, когда собственная армия готовиться к войне на юге.

— Я понимаю твою озабоченность и прежде, чем утешить тебя, хочу услышать, чего хочет сенат и народ? — Спрашиваю с искренним интересом. Хоть сейчас готов вернуться в Мельпум, что бы воплотить намерение о походе в Испанию. Мастама же, услышав вопрос, успокаивается и в привычной для себя манере, тоном, не терпящим возражений, продолжает:

— Ты не изгнан из страны. Ты по-прежнему патриций и Нобель, — Гораздо позже я узнал, что изгнание из страны у тусков равносильно смертной казни. Тогда же я слушал его, скорее из вежливости. — Ты немедленно уведешь галлов в Умбрию. Дойдешь до Перуджи, оттуда повернешь на юг. На землях самнитов делай, что хочешь и с луканами можешь поступить на свое усмотрение. Я дам тебе турму из умбрийцев, они будут проводниками. — Если бы тогда я знал, что Умбрия — это горы и холмы, подобные горам, то не согласился так, сразу.

Ели уговорил Спуринию остаться в Этрурии, поклявшись Богами, что обязательно выполню ее просьбу.

До Перуджи мы добирались около двух недель. И еще несколько дней ждали отставшие отряды. Сама Перуджа оказалась не больше галльской деревни. Интенданты пополнили запасы мяса, но злаков катастрофически не хватало, благо в дороге молодой травы на пологих холмах росло достаточно, что бы выпасать лошадей, но эта необходимость существенно замедляла нас.

У сабинян, только добравшись к Корфинию, мы смогли пополнить запасы хлеба и овса. Многие из мужчин — сабинян ушли на войну, присоединившись к Мариусу Мастаме, который по слухам разбил мятежных латинов и дал хорошей трепки луканам. В Коринфии, едва нас заметили, закрыли ворота и малочисленные защитники города, приготовились к худшему. Потом поверили, что галлы не причинят вреда. Слава богам, наделивших несчастных благоразумием. Я стоял перед воротами, рискуя получить стрелу со стен, и уговаривал сабинян поделиться фуражом и хлебом, аргументируя миролюбие галлов тем обстоятельством, что уж как пол страны армия пересекла, и коль в столице до сих пор ничего неизвестно о притеснениях и разбое, то значит, ничего подобного не было. Поверили и на радостях одарили еще и вином.

У самнитов я вознамерился пойти на Беневент — их столицу, и там соединиться с армией Мариуса Мастамы. Но Сервий Секст — декурион умбрийцев, грабивший деревушки самниев с такой жестокостью и цинизмом, что мои галлы по сравнению с ним выглядели детьми, предложил не оставлять врага в тылу и захватить Луцерию — молодой, но богатый город, жители которого никогда не видели у городских стен вражеских армий.

Этот город мы взяли бескровно. Жители сами отдали все, что смогли наскрести по сусекам. Они рыдали и проклинали нас, отдавая в обмен на жизнь и свободу свое добро. Сервий среди стона и проклятий должно быть расслышал что-то важное. Он приказал одному из всадников схватить старика, потрясающего над головой клюкой. Что было исполнено без промедления.

Гневливый старик вытерпеть пытку на кресте не сумел и поведал Сервию о Великом Пирре и о том, что луканы, вступившие в его армию, отомстят нам за все страдания, на которые мы обрекли его лично и Луцерию. Декурион проявил милость, заколов старика и тут же доложил мне обо всем, что узнал.

Я, ожидая вместо Пирра рано или поздно услышать о Деметрии, не на шутку встревожился. Римляне, на мой взгляд, воюя с Пирром, обладали большей военной мощью, чем сейчас располагал Мариус Мастама. Засев за карты, я обнаружил, что расстояния до Капуи и Тарента приблизительно одинаковые. И если Пирр разобьет Мастаму, то скорее тот отступит к Риму, а я окажусь перед врагом после изнурительного марша. Нет, уж лучше идти к побережью и разорять греческие полисы, лишая Пирра тыловой поддержки.

Мы продвигались на юг с осторожностью, высылая, длинные конные разъезды. Желание узнать о противнике как можно раньше, привело к тому, что все поселения лукан по пути, оказывались брошенными. Я полагал, что люди уходят в города значит рано или поздно мы все равно их настигнем. Почти так все и вышло, только вместо процветающего полиса на нашем пути стала небольшая крепость — Канны, на укреплениях которой яблоку негде было упасть. Эх, если бы не угроза от Пирра, о котором ничего более того, что он с армией на полуострове не известно, я бы не стал тратить силы на штурм. В нынешней ситуации — захватить крепость стало необходимостью, и я, не раздумывая, отправил галлов на ее штурм, полагая, что многократный численный перевес обеспечит быструю победу.

Об этой части Аппулии можно сказать «степь та степь кругом». Пришлось пожертвовать возками, что бы соорудить хоть какие то средства для штурма. Может и к лучшему: галлы, вкусившие легких побед, и обремененные добычей не горели желанием прославить себя взятием крепости. Теперь же, когда почти весь обоз был разобран, крепость стала привлекать вождей в качестве сейфа.

Ранним мартовским утром, стены Канн, покрытые инеем, сверкали в лучах восходящего солнца. Протяжные гудки карниксов известили о начале штурма. Охотники — галлы по старому обычаю обнажили торсы, раскрасившись, как индейцы Гуроны, с воем пошли на штурм. Мне показалось, что битва длилась не больше пятнадцати минут. Правда, последствия штурма, заставили призадуматься, а после принять как данность — штурм крепостных стен для галлов хуже, чем морское сражение. Не знаю, почему именно такое сравнение пришло в голову, ведь моряки-галлы тоже допущение весьма абстрактное.

Крепость защищали не больше тысячи воинов, а ранения в этом штурме получили почти три тысячи ополченцев и почти все их вожди-командиры. Обидно, что столь большие потери случились от жадности моих галлов. Ворвавшись в крепость, они увидели толпу женщин и детей. Желая захватить по больше рабов, забыли, что сражение еще не окончилось, и получали кто стрелу, а кто и нож в спину.

Участь пленников — рабство. Полагаю, что в Этрурии надуться на них покупатели. К утру следующего дня больше десяти тысяч человек отправились назад, в Умбию. Я отослал из войска всех раненых и загрустивших о доме. Лишившись легиона, все же считаю, что принял правильное решение. Теперь нужно решить, что делать дальше. Нет ничего хуже неизвестности и сопутствующего ей страха. И хоть я отдаю себе отчет: величие Пирра — всего лишь история из моего мира, все одно от мысли, что встречусь с такой легендарной личностью на поле боя.

Глава 31

Я смотрю на чудовище и не могу поверить, что фаланга Пирра, столь отличается от той, иллирийской, что с легкостью смяли мои рыцари.

Сариссофоры Пирра держат длинные копья (сариссы) обеими руками. Но и второй ряд, и третий, выставив копья вперед, создали смертельную стену острых жал перед собой.

Фаланга медленно приближается к толпе моих галлов, лес сарисс мерно покачивается над ней в такт шагов. Первый залп лучников со стен Канн, казалось не причинил грекам никакого ущерба: тростинки — стрелы попадая в чащу сарисс, падают на головы воинов поврежденные или сломленные.

Фаланга загудела, воины в ней закричали, подбадривая друг друга, и ускорили движение.

— Бренн, нужно атаковать их, — советует Вудель. Я молчу, переживая свою ошибку. — Если мы не остановим греков, то все наши воины у стен крепости погибнут! — Предостерегает Вудель оттого, что мне теперь и так ясно.

— Еще время не пришло, — отвечаю, мысленно уже смирившись с тем, что многие из кельтов, отправившиеся со мной в поход не вернуться домой. — Смотри, — указываю рукой на всадников, гарцующих в метрах восьмистах за фалангой, — если мы нападем сейчас с фланга и уничтожим этого монстра, то станем такой же легкой добычей для кавалерии Пирра. Об одном я сейчас молю богов, что бы Онор додумался не встречать фалангу в лоб, а попытался растянуть своих воинов, прогнув оборону в центре, и атаковал фланги.

Онор — один из родовых вождей, что отправились со мной на войну, возглавил кельтов в этой битве именно потому, что отличался от прочих пытливостью ума и рассудительностью. Я, предполагая, что Пирр начнет атаку фалангой, приказал ему, вступив в бой, тут же отступить под стены крепости, а сам, вместе с дружиной укрылся за холмом в метрах пятистах.

Слава богам, я слышу звуки карникса, толпа кельтов пришла в движение, растягиваясь вдоль линии обороны, по рву, вырытому перед крепостью меньше, чем за неделю.

— Смотри! Пирр купился! — Кричу Вуделю, не в силах сдержать радость, от того, что кавалеристы Пирра, пустив коней рысью, вот-вот вступят в битву. — Скажи Хоэлю, что как только мы нападем, что бы шел с пехотой за нами.

— Да, бренн, — отвечает Вудель и не хуже заправского коммандос, ползет к дружинникам, укрывшимся за холмом.

Я не в силах вынести зрелище, когда фаланга, подобно раскаленной лаве, уничтожающей все на своем пути, медленно накрывает отважных, но беззащитных перед ее несокрушимостью галлов, закрываю глаза и ползу вслед за Вуделем. Спустившись чуть ниже, уже не опасаясь быть замеченным, бегу к своим всадникам.

Сажусь на Чудо, беру у Вуделя шлем и копье. Гоню мысли о том, что бы остаться с пехотой, немею от бушующего в крови адреналина. Машу рукой, сигнализируя, что пора выдвигаться.

От движения бронированной конницы, земля под копытами лошадей гудит, но врядли в ярости боя, враги почувствуют ее дрожь. Выезжаем из-за холма колонной, перестраиваясь на ходу. Сквозь прорези шлема вижу, что всадники Пирра уже вступили в бой.

Секунды разделяют время на поток невыразимых эмоций и чувств. Прижимаю локоть, слегка наклоняю копье. Словно на картинке вижу перекошенное от ужаса лицо кавалериста-грека, что волею случая оказался на моем пути. Что бы попасть наверняка, бью в торс. Он пушинкой слетает с лошади и в следующий момент я, бросая поводья, рефлексивно хватаюсь за луку седла, что бы удержаться на спине Чуда, сбивающего грудью с ног его коня.

Взгляд ловит сариссофора, обнажающего короткий меч. Отвожу локоть, целясь в голову, промахиваюсь и скачу дальше.

Вижу полусотню галлов, словно волки они набрасываются на греков, стоящих плечо к плечу, прикрывшись небольшими круглыми щитами. Направляю на них Чудо. Копьем поражаю врага, но стоящий рядом с убитым грек, в отчаянии, обеими руками вцепился в древко. Он все-таки заставил меня бросить копье. Тянусь за мечом, притормаживая коня. Мимо проносятся дружинники, сминая островок сопротивления пирровых воинов.

Осматриваюсь в поисках врагов, сражающихся, не обнаруживаю. Снимаю шлем и вижу слонов рысящих на моих пехотинцев, выстроившихся в две линии. Между слонами, небольшими отрядами бегут, размахивая дротиками велиты Пирра.

Вокруг много тел на земле, по большей мере всадников и их коней. Ров у крепости заполнен телами кельтов, принявших на себя удар фаланги. Переживая разочарование, отмечаю, что многим сариссофорам удалось выйти из боя. Всадник в красном плаще и сверкающих на солнце доспехах, остановил бегущих и пытается их построить в боевой порядок.

На месте битвы не больше двух тысяч кельтов мародерствуют, обирая поверженных воинов. Вокруг меня собираются всадники, многие еще с копьями. Поднимаю меч над головой, кричу: «Вперед!», — указывая взмахом на атакующих нашу пехоту. Надеваю шлем и уже без адреналиновой инъекции скачу к врагам.

Легковооруженные застрельщики Пирра, словно мальки после броска щуки бегут. Слоны, получая ощутимые уколы копьями, ревут и топчутся на месте. Один, разглядев во всаднике обидчика, подняв хобот, ринулся в атаку. Мой воин не будь дурак, поскакал на строящуюся фалангу Пирра. Слон за ним. Погонщики второго животного, с трудом управляясь, погнали слона вообще подальше от места сражения. За ним поскакали с десяток моих дружинников.

Обезумевший слон, не добежав к ощетинившейся сариссами фаланге, рухнул вместе с погонщиком метрах в десяти. Наверное, погонщик, предвидя последствия, предпочел, рискуя собственной жизнью убить животное, чем попасть в немилость к царю Пирру.

Кто победил в этой битве, покажет время. Армия Пирра стремительно уходит на юго-запад к Таренту. Преследовать их на уставших лошадях без копий было бы безумным поступком.

Проклиная Пиррову победу, доставшуюся ему и в этой реальности, я с ужасом размышляю о том, что не смогу предать погибших огню, даже если разберу деревянные пристройки крепостных стен в Каннах.

Не дав Вуделю отдохнуть, посылаю с ним сотню всадников на побережье найти телеги, возы, арбы — все, что позволит побыстрее покинуть крепость и ров, что скоро станут для кельтов братской могилой.

Два дня томительного ожидания и Вудель вернулся с небольшим караваном. Мрачные галлы, закопав погибших родичей и друзей во рву, равнодушны к его возвращению, что не относится ко мне. Я радуюсь возможности отправить выживших кельтов домой с богатой добычей.

На следующий день, чуть больше пяти тысяч галлов с обозом, груженным трофеями, отправились на север.

Я, не теряя времени, со своей дружиной выступил на Беневент, по слухам покоренный Мариусом, в надежде выяснить, чем закончилось его противостояние с Пирром и где армия тусков сейчас.

Глава 32

Мы бежали от Канн, словно от ночного кошмара, когда просыпаясь, еще не понимаешь, что это был всего лишь сон. Осознание бессмысленности спешки пришло на утро, после ночевки, с болью в спине и шее. Весь день в седле, не снимая доспехов, оказалось уж слишком суровым испытанием для моего тела.

Не я один был готов пренебречь здоровьем. С утра Вудель при полном облачении, доложил о готовности дружины продолжить путь. «Железные люди», — с улыбкой подумал я и предложил Вуделю вариант:

— Куда спешить? Может, поохотимся?

— Нас слишком мало, — ответил Вудель. От этого ответа, я согнулся в приступе смеха, представив себе, что бы могли подумать местные кабаны, если бы могли оценить численность охотников. И тут же попытался объяснить свой смех Вуделю, решившему, что с бренном что-то не так.

— В этом лесу не хватит животных, что бы накормить досыта всех воинов, а ты говоришь — «Нас слишком мало». — Вудель моей шутки не понял, нахмурившись, пробормотал:

— Нас слишком мало, что бы сражаться с Пирром, луканами, да хоть с кем…

— Ты, мой друг, не прав. Мы сможем потрепать любого, кто решит испытать судьбу в сражении. Только пойми, таких тут мы не найдем. — Вудель изо всех сил внимал, но судя по выражению на его лице, безуспешно. — Мы наемники. Нам нечего защищать, кроме своих жизней и пока мы никому не угрожаем. Если в Беневенте враги, то они скорее отдадут нам все, что не забрал у них Мариус, чем сражаться с нами. Понимаешь? — Вудель понял, его лицо просветлело.

— Значит охота, бренн?

— Охота друг мой. Тем более, что припасов у нас не густо, а Беневент еще в нескольких днях пути.

Дружинники восприняли мою идею с энтузиазмом. Меньше, чем за три часа небольшая дубовая роща подарила нам стадо свиней под сотню голов и десяток оленей. Эти трофеи только раззадорили галлов. Всадники, разделившись, отправились искать места, где можно было бы продолжить столь увлекательное времяпровождение.

Я остался в лагере, позволив себе столь желанный отдых. Подставив лицо под лучи весеннего солнца, я с удовольствием вдыхал ароматы от костров, на которых готовилось мясо.

— Центурион, разговор есть, — хриплый голос декуриона, вырвал меня из состояния блаженства. «Вот шельма! Пока мои галлы сражались, отсиделся в Каннах, после старался на глаза не попадаться, а теперь у него разговор есть!». Усаживаюсь, оперевшись спиной о ствол могучего дуба, спрашиваю:

— О чем? Говори. — Сервий мнется, переступая с ноги на ногу, словно девица. Я никогда не видел его таким смущенным и нерешительным.

— Бренн, — О! Бренном назвал, едва он так обратился, как мое внимание заострилось до предела, — Консул Мастама разбит и твоя армия тоже. Что ждет нас всех, Этрурию? — Всего то? А я уже было подумал, что ты удивишь меня, сдерживаю улыбку, и все же поднимаюсь на ноги, что бы декурион получше уяснил то, что собираюсь ему сказать.

— Мариус Мастама сохранил армию. Он отступил, что бы избежать поражения. А я потерял ополчение из пастухов и землепашцев. Потери же Пирра — невосполнимы. Где он возьмет теперь кавалерию? Да и обучение сариссофора требует времени. Ведь мы и его фалангу обратили в бегство. Победа над Пирром вопрос времени. Только меня волнует другой вопрос — нужна ли Этрурии эта победа?

— Не понимаю, бренн! Ты больше не хочешь сражаться с Пирром? — Разволновался декурион.

— Я и не хотел с ним сражаться. Эпир далеко и победа над Пирром ничего никому не даст. В случае поражения, Пирр отплывет домой, греки не подчиняться Этрурии все равно и позовут еще, кого-нибудь сражаться за себя. Этрурия получит бесконечную войну, истощающую экономику, а своих интересов я таким путем не достигну. — Декурион Сервий внимал, словно слышал откровение Оракула, но и соображал быстрее, чем, к примеру, Вудель.

— Понимаю, что раз ты пошел на эту войну, то имел интерес. Но если твой интерес иссяк, словно источник в засуху, что станешь делать ты теперь?

— То, что должен. Помогу Этрурии забыть об угрозе со стороны Пирра.

— Прости бренн. Не мое конечно это дело… Нет! Я более ничего не спрошу о том, как ты собираешься помочь Этрурии, — повысил голос Сервий, заметив, что я всего едва пошевелил бровями. — Ну, я не служу в легионе Этрурии и мои солдаты тоже. Мы иногда нанимаемся на дело, вроде того, как сейчас. Мы могли уйти, едва твоя армия ступила на равнину. — Понимая, к чему он клонит, машу рукой:

— Не томи, говори уже, чего хочешь, — улыбаюсь.

— Возьми нас на службу.

Пришло время удивиться и мне, теперь уже по-настоящему. Тут же зашевелился червячок сомнения: " А не засланный ли казачек декурион Сервий Секст?», — я полагал, что он захочет вернуться домой и напротив, попросит отпустить его. Решив придерживаться правила дипломатов, отвечаю:

— Это возможно, Сервий. Я подумаю. — Открытая улыбка декуриона, почти избавила меня от сомнений.

— Ты не пожалеешь, бренн, — Сервий ударил себя в грудь и, развернувшись кругом, побежал к своим солдатам, ожидающим окончания беседы. Я только заметил, что турма Сервия в полном составе расположилась неподалеку. И это обстоятельство позволило мне более не сомневаться в искренности желания декуриона сменить хозяина. Теперь бы еще придумать дело для него.

На деревянных стенах Беневента следы от пожарищ я увидел издалека. Город казался брошенным, если бы не новые ворота, белым пятном свежетесанных бревен, диссонирующие с обгорелыми стенами. Не удивительно: я настолько успокоил своих дружинников, что остаток пути походил больше на увеселительную прогулку, и уж точно — не на военный поход. Рассчитывать на то, что нас не ждут, не приходилось.

— Сервий, скачи к городу. Скажи тем, кто за стенами, что бренн Алатал хочет поговорить. — Декурион, постаравшийся за время пути всегда быть рядом, услышав приказ, тут же поскакал к Беневенту. За ним отправились и всадники из личной декурии.

Остановив лошадей у ворот, умбрийцы некоторое время о чем-то говорили с теми, кто заперся в городе. Наверное, все прошло не плохо: разговор занял не больше пяти минут и декурия без потерь уже скачет назад.

— Бренн, они хотят поговорить с тобой, — я слушаю доклад Сервия и вижу, что ворота в город открываются, и оттуда выезжает кавалькада. Всадников я насчитал два десятка. Ворота за ними тут же закрылись.

Послов от самнитов к моему безмерному удивлению возглавлял совсем еще молодой человек, назвавшийся Понтием. Я слушаю его пространное приветствие и все гадаю, сколько же ему лет, если даже я нахожу его слишком юным, что бы воспринимать всерьез.

— Мы слышали о тебе бренн галлов, — Я замечаю, что мужчина средних лет с курчавой бородкой и густой копной таких же непослушных волос перевязанных лентой, что-то нашептывает на ухо мальчишке. — Ты, должно быть, не встретил нашего покровителя царя Эпира?

— Я встретился с ним у стен Канн, Понтий, — отвечаю как бы, между прочим, и тут же перехватываю инициативу, — Кто твой советник? — Не боясь нарушить этикет указываю пальцем на курчавого.

То ли от вести, что я встречался с Пирром, то ли от моей бестактности, мальчишка побагровел, а курчавый предпочел представиться сам:

— Я Бритомарий, бренн. Нашел у самнитов еду и кров, после того как туски уничтожили мой род.

— Так ты сенон? — Он тут же кивнул в ответ. «Не хватало еще мне сражаться с кельтами!», — наверное, эта мысль как-то отразилась на моем лице, что придало юноше Понтию уверенности, он заговорил снова:

— Бритомарий такой же галл, как и ты! Отомстить тускам за сенонов — твой долг крови!

— Это так. Но не всем. Тот, кто повинен в гибели рода Бритомария, уже мертв. Фельсина и Атрия управляются сейчас Хундиллой, что из бойев. — Бритомарию понравилось услышанное, глаза его заблестели. Мальчишка наморщил нос и по-детски засопел, оттопырив нижнюю губу.

— Туски едва не сожгли Беневент! — завизжал он.

— А самниты обычно, когда чувствуют себя в безопасности, грабят Кампанию и предают огню время от времени Капую, — парирую, и тут же, не давая возможности молокососу сморозить еще какую-нибудь глупость, спрашиваю, — Как по твоему, Понтий, зачем мужчины воюют?

— Ради славы и добычи, что подносят обычно к алтарям Богов! — Не задумываясь, отвечает. Я же, услышав о богах, задумываюсь. Сам того, не зная, уел меня малец. Ведь теперь, когда речь заходит о богах, я становлюсь крайне осторожным и предусмотрительным: как бы ни сказать чего-нибудь, чем оскорблю их снова. Киваю мальцу, соглашаясь. И тут же выкручиваюсь:

— Думая о дарах для Богов, люди обычно не думают о тех, у кого эти дары берут. А славы никогда не бывает много. Поэтому юный вождь не требуй от людей слишком много: месть — это труд богов, а люди обычно делают то, что им угодно. И если твой Беневент едва не сожгли туски, то, наверное, тогда им благоволили Боги.

— Ты говоришь как жрец, — на этот раз Понтий ответил с уважением. — Не буду больше указывать тебе, что делать, — проявляет парень благоразумие, — Но ты и твои воины сейчас на земле самнитов и я хотел бы знать о твоих намерениях.

— Я веду дружину в Рим, и был бы признателен тебе за хлеб и мясо, что бы у моих воинов не было нужды взять их силой. А что, до тусков, так пообещай мне свою дружбу и пока туски ценят мою, не станут они угрозой самнитам.

— Мне нужно время. Пусть твои воины останутся тут, за стенами Беневента, а ты будь моим гостем, — ответил молодой вождь, и в этом случае я не нашел повода для отказа.

По моему сигналу тут же в крниксы отрубили привал. А я в сопровождении личной дружины, отправился погостить в Беневент.

Мальчик Понтий проявил радушие, закатив пир. Наверное, Мариусу не повезло взять в городе трофеи. На столах я увидел и золото, и серебро, прекрасные кубки и блюда. Рассматривая быка на блюде перед собой, я слушал Понтия, похваляющегося победами над Септимусом Помпой. Тот, строя Рим, время от времени ходил в походы на юг, защищая компанцев, вторгался в земли самнитов, где иногда, если мальчик не врет, был бит. О том, что Септимус добился таки смирения самнитов, по крайней мере, на равнине, я счел благоразумным, умолчать.

Среди пирующих за столом, добрая половина походила на сенонов. Они ловили мой взгляд и улыбались в ответ. Да и расселись они как можно ближе. Поэтому я не очень удивился просьбе Бритомария взять под свое покровительство его род. И удивился лишь тогда, когда вождь сенонов заговорил о десяти тысячах воинов, что находятся сейчас на службе у отца Понтия в Кавдии. Сеноны Бритомария по-видимому в настоящий момент были единственной военной силой, на которую мог рассчитывать Пирр от поддерживающих его самнитов. Я же мысленно восславил Богов, ибо воины Бретомария по большей мере воевали на лошадях, и не встреть я его в Беневенте, то вполне мог столкнуться на поле битвы позже. И тогда принесенная жертва у Канн оказалась бы напрасной: Пирр, потерявший фессалийскую конницу, мог бы воспользоваться услугами всадников — сенонов. В тайне от Понтия мы договорились, что Бритомарий с утра уедет из города, что бы через неделю присоединиться ко мне у Капуи.

«Я буду ждать столько, сколько необходимо», — пообещал я Бритомарию, понимая, что его всадникам предстоит трудный для лошадей переход в горах Самния.

Глава 33

В полдень, на следующий день после пира, что закатил гостеприимный хозяин Беневента, меня разбудили крики и бряцание оружием.

Спустя некоторое время, потребовавшееся, что бы натянуть штаны, сапоги и рубаху, у входа в покои, выделенные мне для отдыха, обнаруживаю кельтов с обнаженными мечами в руках и Понтия с самнитами, настроенными весьма недружелюбно.

Мальчик едва только увидел меня, закричал:

— Предатель!

Чувствую, что если сейчас же не заговорю с ним, то его люди тут же бросятся в бой. Гася дрожь в коленях, улыбаюсь и громко, что бы услышали все вокруг, отвечаю ему:

— Стал бы предатель спать так крепко, что проспал завтрак? — Не давая возможности опомниться разгневанному юноше, жестом руки приглашаю его войти, — Обсудим это?

Понтий если и сомневался, то недолго. Он дал знак своим людям оставаться на месте и решительно двинулся ко мне, не обращая внимания на мечи Хоэля и Сколана.

Оставшись наедине с ним, решаю, что лучше дать ему возможность выговориться, молчу, понятное дело. И правильно делаю. Малыш тут же разразился проклятиями, поминая всех известных ему демонов, но их имена и то, как Понтий жестикулирует, воспринимаю спокойно. В прошлой жизни трехэтажные лингвистические конструкции в импрессивном изложении вокруг меня звучали не редко. Только бы сдержать смех, ведь мальчик может и вправду обидеться.

— Не стоит так ругаться, друг мой. Объясни лучше, что так взволновало тебя? — Слава богам смышленый юноша тут же высказался по сути:

— Ты подговорил Бритомария! — С жаром обвинил меня Понтий. С невинным выражением, стараясь не переиграть, уточняю:

— К чему? Что такого сделал Бритомарий, если вину за его действия ты возлагаешь на меня? — Пытаюсь выглядеть обиженным и возмущенным. Сработало! Малыш сдался, сомнения тут же отразились и на его безусом лице и в поникших плечах.

— Прости бренн. Я обещал царю Пирру Бритомария и его сенонов. Но утром я узнал, что после пира они сразу же покинули Беневент. Единственная мысль об этом происшествии связана с тобой. Ведь вы все время о чем-то говорили!

— Как мог ты обещать то, что тебе не только не принадлежит, но и не может никогда стать тем, чем ты мог бы распорядиться? — «Вот это загнул, закрутил… Стоит излагать по проще», — советует мне Альтер эго. Тем не менее, сохраняя скорбное выражение царственного лица, продолжаю, — Я полагаю, что Бритомарий может и должен принимать собственные решения. — Понтий не возразил мне, да и не собирался. Похоже, малыш пришел в отчаяние от правды:

— Но я же обещал Пирру!

— Не расстраивайся друг мой! — И тут меня настигло ошеломительное озарение: «Какая удача! Как замечательно проведение! Слава богам!», — Известны ли тебе планы Великого Пирра? — Мальчик, полагая, что от искренности его ответа, зависит честь рода и, веря, что я действительно могу помочь советом, не стал скрывать того, что Пирр искал с тусками мира, но, получив отказ, обратился к самнитам за помощью.

— Когда туски отказали Пирру в мире, он, вернувший нам Беневент, просил о помощи и я пообещал ему всадников Бритомария. Я не знаю где сейчас Пирр. Должно быть, набирает армию из союзных ему лукан. — «Ага! Значит, Пирр просил мира», — Это несколько меняет планы, но не существенно. И молодому вождю самнитов в их реализации, пожалуй, отведу главную роль. Доверительно сообщаю:

— Я был женат на дочери сенатора Спурина. Сейчас я дал ей развод, но полагаю, что она с радостью согласиться взять в мужья Пирра. Женившись на ней, он станет Нобелем Этрурии, что позволит ему не только заключить с тусками мир, но и рассчитывать на помощь Этрурии, если, конечно, он будет нуждаться в помощи.

— Этого нельзя допустить! — Закричал Понтий. — Туски наши враги! Ты хочешь, что бы я предложил Пирру сделку?

— Хочу и считаю, что удача в этом предприятии принесет выгоду всем. Всем, кто называют землю полуострова своим домом. — Внимательно наблюдая за Понтием, замечаю, что он по- прежнему настроен против посредничества в этом деле. — Пирр пришел сюда и первое, что он сделал — это стал править тарентийцами как Эпиром. Завтра он станет заправлять и в Самнии, а если победит тусков, то и Этрурией. Тогда тебе только и останется, что угождать новому Императору. Вы сами и самниты и луканы и греки вместо того, что бы приложить дипломатические усилия к миру, навязываете Этрурии войну, забывая, о благословенных временах процветания торговли и мира. А между тем, Карфаген таит куда больше угрозы для процветания всех вас и тусков и самнитов и кампанцев и лукан и греков, что живут в полисах на юге. Пока вы воюете, они бескровно побеждают, становятся сильнее и в торговле и в искусствах. Ты понимаешь меня?

— Да. Понимаю. Но мне тяжело будет сделать то, о чем ты просишь.

— Никто не говорил, что будет легко! — Тут же понимаю, что мой юмор ни к месту. Мальчик хмурится и из под густых бровей бросает взгляд полный сомнений, и быть может, подозрения, мол, о чем ты бренн? — Улыбнись друг мой, если ты сможешь добиться успеха в этом предприятии, то я сравню тебя с легендарным Одиссеем — царем Итаки, чей ум и дарованная богами мудрость повергли непреступную Трою. Ведь рожденный вождем не прославляет свое имя в битвах, но становится великим, думая о благе народа и государства.

— Я сделаю это бренн. Сегодня ты сможешь уйти, если захочешь. Только пообещай мне, что придешь и защитишь мой народ, если я тебя попрошу об этом.

— Конечно, юный вождь. Но и ты помни, что с такой же просьбой завтра ко мне обратятся и кампанцы. Если надумаешь когда-нибудь ограбить Капую, прошу тебя прежде вспомнить этот день и то, о чем мы с тобой говорили.

— Я запомню, — ответил Понтий и ушел. Я же задумался над тем во что ввязался. Прейдя к выводу, что игра стоит свеч, решаю позаботиться и о нуждах желудка.

— Хоэль!

— Да бренн! — прокричал Хоэль из-за дверей и лишь, потом появился на пороге.

— Я приглашаю тебя разделить со мной трапезу. — Моргнув пару раз, Хоэль забористо рассмеялся.

— Конечно бренн. Позволь только мне приготовиться. Еще кукушка не прокукует в соседней роще, как мы успеем набить животы самнитской снедью. — Киваю, соглашаясь. Хоэль громко о чем-то толкует со Сколаном, оба смеются, но минут через десять они притащили запеченного поросенка, хлеб и вино.

Скромно отобедав, мы покинули дом гостеприимного Понтия. На большом подворье яблоку негде упасть от суетящихся между возами людей. Молодой вождь держал слово и готовил для моей дружины припасы.

— Сколан, собери всех ближников. Мы покидаем Беневент.

— Слушаюсь бренн.

Глава 34

Эта реальность, наверное, из-за разрушения Рима галлами все же отличалась от известной мне по истории отсутствием, например Апиевой дороги. Но Латинская дорога от Беневента до Капуи позволила нам пройти около сотни километров за два дня. И в который раз я с грустью о предстоящих расходах подумал, что продолжу строить дороги в Галлии.

Капуя, в историческом прошлом моего мира была вторым по величине городом после Рима на Италийском полуострове. Едва я увидел город, как тут же вспомнил дачные поселки, выросшие у городов в 90-х, словно грибы после дождя. Одноэтажные домики, утопающие в зелени низкорослых деревьев и виноградников тянулись от реки Вольтурно к подножию гор без какой либо идеи градостроения. На узких улицах едва могли разминуться рабы, несущие паланкины.

Богатые виллы, словно гнезда птиц яркими красками черепичных крыш обращали на себя внимание при взгляде на горы. Наверное, заботясь о непосильно нажитом местные толстосумы предпочитали строить свои жилища на скалах. Действительно, побывав в некоторых из них, я признал, что оборонять узкую дорогу по одну сторону которой — отвесный кряж, уходящий в небо, а по другую — обрыв в пропасть, возможно, и малыми силами. Виллы-крепости врагам Капуи редко удавалось захватить и разграбить.

Что бы не сеять панику среди горожан, уставших от набегов самнитов, присутствия легионов Этрурии и Пирра, я выслал вперед декурию Сервия. Должно быть, он прекрасно справился со своей задачей, поскольку жители окраин Капуи увидев нас на дороге, спокойно продолжали работать на виноградниках и полях.

Там, где у дороги начался парк из тополей, мирт, тутовых и каштановых деревьев навстречу нам вышла делегация богатых горожан с подарками. Среди них находился и декурион Сервий. Поймав мой удивленный взгляд, он самодовольно улыбнулся, подмигнув мне.

Как выяснилось позже, этот пройдоха представил меня и дружинников, как армию наемников из Галлии. Сервий объяснил Совету Капуи, что от них зависит, стану ли я защищать их или примкну к Пирру. Он рассказал им, что в Беневенте не поскупились на дары и единственный шанс для жителей Капуи что бы ублажить меня — дикого и могущественного, одарить роскошными подарками, ну на худой конец золотом.

Не замечал я раньше дара красноречия у Сервия. Наверное, плохо смотрел. Ибо дары действительно оказались богатыми. Одних изделий из золота под пол тонны по самым скромным прикидкам, а ткани и замечательное кампанское вино едва уместились на десяти больших телегах, в каждую из которых были впряжены по два бычка.

Конечно же, я от всего сердца пообещал горожанам защиту и гарантировал, что ни один из моих солдат не причинит ни городу, ни его жителям ущерба. Дружинники располагали деньгами, и я позволил им разместиться на постоялых дворах и квартировать жилье у горожан, строго настрого приказав платить за услуги не скупясь, что бы у жителей Капуи сложились самые лучшие впечатления о бренне инсубров и его людях.

Однако лукавство Сервия принесло не только богатство в мою казну. Если быть точнее, то только богатство и маленькие неприятности.

Самого декуриона я наградил долей от подарков и отправил в Рим к Мариусу Мастаме с отчетом обо всем, чему свидетелем был он сам. В личном послании я сообщил, что намерен прибегнуть ко всем доступным способам, что бы заключить с Пирром мир и направить его агрессию на усиливающийся год от года Карфаген. Упомянул и о своем намерении женить Пирра на Спуринии.

«Мой друг, я знаю, что Сенат Этрурии однажды отверг предложение Пирра к примирению. Поверь, не страх войны с Пирром, ибо под Каннами я уже сражался с ним, а здравый смысл и государственная выгода побуждают меня к такому решению. Жду тебя в Капуе, куда вскоре прибудет подкрепление от сенонов. Мне удалось увести из Беневента славного Бретомария и его людей. И не случись так по воле богов, десятитысячная конница сенонов значительно усилила бы Пирра, сведя на нет мой успех у Канн, где мои галлы полностью уничтожили фессалийских всадников.

Я полагаю, что брачные узы между Пирром и Спуринией свяжут не только мою бывшую жену и царя Эпира, но и наши государства в союзе против могущества Карфагена», — я не пытался приказывать или настаивать на чем либо, сочиняя послание Мариусу. Написал, так, как сам понимал целесообразность своих решений. Отмечу, что порой я, чувствую себя альтруистом. Этрурия сейчас уязвима и если бы я захотел, то с помощью Пирра без труда смог бы овладеть ее городами, присоединив Этрурию к землям инсубров. И в какой то мере, наверное, правильно бы поступил. Поскольку в истории моего мира именно Рим покорил галлов и история с уничтожением сенонов Септимусом Помпой тому яркое подтверждение. С другой стороны я и так за очень короткий по историческим меркам срок, да по любым меркам как не суди, смог построить государство способное противостоять Этрурии, но до сих пор не имел флота и морских баз, что бы воевать с Карфагеном. А как я понимаю, такая война неизбежна, и воевать придется тому государству, что сейчас станет доминировать на полуострове. Если я окажусь прав, то политика предоставления военной помощи Этрурии для меня предпочтительнее. Я получу время и ресурсы для созидательных целей, а позже, возможно и кусок своего пирога от поверженного Карфагена, в Испании, например.

Для Этрурии я видел выгоду в окончательном присоединении земель латинов, кампанцев, сабинов и лукан, а Пирр мне был нужен в качестве союзника для сохранения независимости греческих полисов на юге полуострова и что бы Карфаген получил он, а не Этрурия. Если выйдет все, по-моему, то в этом мире появятся три пассионарных игрока и Этрурия, зажатая между мной и Пирром быстро утратит это качество, в обмен на спокойную и сытую жизнь. И это лучший вариант для меня — превратить амбициозное и сильное государство, в определенной степени сейчас представляющее угрозу для народов, избравших меня своим правителем, в спокойного соседа. В случае, если Пирру станет мало Африки, Греции и Малой Азии, тогда снова можно будет помочь Этрурии. Но в этом случае Этрурия окажется надежным щитом для моего королевства.

Итак, Сервий ускакал в Рим, а я стал пожинать плоды его лукавых речей жителям Капуи. Знатные горожане зазывали меня в гости, и мне приходилось по нескольку раз на день, что бы никого не обидеть пировать с ними. Особое рвение и я бы сказал, даже навязчивость, демонстрировал, влиятельный Луций Варен. Он действительно был очень богат, но это обстоятельство, увы, оказалось единственным, возвышавшим его. Варен не пользовался уважением граждан, но стремился править ими. Я уже два раза побывал на его роскошной вилле построенной высоко в горах, и он умудрялся всегда, когда я оказывался в других домах, расположиться рядом со мной. Он чувствовал себя так, словно стал мне другом и советником. Варен пользуясь моим расположением к себе, как к гиду по городу и окрестностям, все больше и с большим энтузиазмом сокращал дистанцию в отношениях, порой становясь невыносимым. Я же, понимая, что скоро покину Капую, решил терпеть, что бы не оставить после себя ничего, за что жители этого славного города могли бы меня осудить.

На пятый день моего пребывания в Капуе Варен позволил от моего имени отказать почтенному Агриппе, пригласившему бренна в свой дом, а когда я спросил его, не много ли он на себя берет, Варен заговорчески стал нашептывать на ухо, что сегодня он покажет мне нечто, о чем я не пожалею. Я послал Хоэля с извинениями к Агриппе и вестью о том, что непременно завтра навещу его, а сам с Вуделем, Сколанном и десятком ближников снова отправился в горную резиденцию Варена.

На этот раз у виллы и в ее помещениях я обнаружил около сотни вооруженных до зубов личностей пиратской наружности.

— Варен, не вознамерился ли ты на этот раз отправить меня к предкам? — Спросил я его, будто бы в шутку.

— Нет, бренн. Ты слишком важен для того, что бы поступить так с тобой, — от таких речей я чуть было язык не проглотил. А возомнивший бог невесть, что о себе Варен продолжал как ни вчем не бывало, — Сегодня великий день! Я открою тебе свою тайну и надеюсь, с этой минуты ниточки нашей судьбы свяжутся. — Я хотел его припугнуть, но решил, что осторожность с таким типом не станет помехой.

— Сгораю от нетерпения узнать твою тайну.

— Следуй за мной Алатал.

Мы прошли по амфиладе в южном крыле, и в последней комнате я увидел, что глухая стена с искусной резьбой на кедровой доске, сейчас разобрана, а за ней открылся большой проход в пещеру. Освещая путь факелом, Варен вошел в чрево горы и помахал нам рукой, приглашая следовать за ним. Оказавшись внутри, по высеченным в камне ступенькам, мы спустились метров на пятнадцать и оказались в просторной сухой пещере заваленной золотыми и серебряными изделиями, оружием и мебелью. Многое из того, что попалось мне на глаза, дышало стариной. И мне сразу же пришло в голову, что добыты они из древних некрополей. Кое-что, вроде мебели, по всей вероятности было украдено из домов жителей Капуи во время бедствий и вынужденного бегства жителей из города, а может, и правда — вооруженные головорезы, только за нами в пещеру спустились не меньше двадцати человек, пиратствовали в море.

" Алатал, посмотри вокруг. Видел ли ты когда-нибудь столько золота?», — Спросил Варен. Я был готов подыграть Варену хотя бы для того, что бы узнать его планы, хоть и догадался, что он намерен купить меня и армию галлов для каких то своих целей, но недалекий Сколан, а может, напротив, поняв, что его бренна хотят купить, возмутившись до глубины души, ловко выхватил меч и раскроил Варену голову. Тут же мечи извлекли и ближники. Смерть Варена случилась так внезапно, что ожидавшие совсем другого развития событий разбойники стояли, вытаращив глаза, ничего не предпринимая. Я, полагая, что нельзя дать им осмыслить произошедшее, закричал: «Бей их!», — и сам бросился на одного их них, замахнувшись для удара, мечем.

Нам удалось убить всех только потому, что действовали мы внезапно. Да и то последнего разбойника Вудель настиг уже в комнате с деревянными стенами. Мы все не носили в Капуе доспехов, а разбойников на вилле оставалось еще не мало. Спрятав трупы в пещере, мы заложили стену. Вернув на место доски, мы сталисовещаться — как быть? Вудель вызвался привести бандитов к нам. Скучившись у входа по обе стороны, я и дружинники притаились там, что бы застать их врасплох.

Не знаю, как Вуделю это удалось, но вскоре мы услышали топот сапог и увидели вбегающего в комнату Вуделя. А за ним еще с десяток разбойников. Они умерли быстро, и не сильно шумя. Вуделю еще два раза удалось заманить врагов в ловушку. На четвертый, ему не поверили, и он бежал к нам уже раненный, едва отбиваясь от преследователей. Мы не только смогли перебить их, но и отделались легкими ранениями. Пожалуй, один я получив рубленую рану в спину, не мог передвигаться самостоятельно. Кровь хлестала из меня ручьем, и к концу заварушки я обессилел настолько, что присев к стене, подняться самостоятельно уже не смог.

Вот теперь сижу и пытаюсь придумать, как быть дальше. Шепчу из последних сил:

— Проследите, что бы никто живым не ушел. — Ребята тут же бросились выполнять мой приказ, со мной остался только Вудель. — Как только появиться возможность, пошли кого-нибудь в Капую, пусть приведет сюда сотню щитоносцев.

— Да бренн, — отвечает Вудель, а я, услышав его, уплываю куда-то, где хорошо и уютно.

Открываю глаза оттого, что очень чешется спина, и тут же вспоминаю, что во сне разговаривал с кем-то из богов этого мира. Жаль только не помню о чем. Но, по-моему, Бог не гневался. За окном забрезжил рассвет, а я, лежа на мягком ложе, чувствую себя отдохнувшим и полным энергии.

— Есть кто тут! — Кричу, и понимаю, что переоценил свое состояние. Получилось у меня только прохрипеть. Сразу же пришли жажда и чувство голода.

— Да, господин, — к ложу подошел один из щитоносцев Хоэля, — Братья зовут меня Оли.

— Принеси поесть, — по прежнему слова даются мне с трудом.

Оли ушел, а минут через пять вернулся с Вуделем, Сколаном и не меньше чем с двумя десятками дружинников, решивших поинтересоваться здоровьем своего бренна. Сквозь шум, создавшийся от бурно выражающих радость дружинников, мне едва удалось снова попросить еду и вино.

Смешная, наверное, картина: Вудель кормит меня словно ребенка, а двадцать усатых мужиков, радуются каждому глотку бренна, улыбаясь и мутузя друг друга по плечам в эмоциональном порыве. Вот это «болеют» ребята! По настоящему.

Поев, пробую подняться. В общем, силы хватает, да и спина особо не беспокоит. Все же не отказываюсь от помощи.

— Вудель, Сколан, сотня пусть остается тут. Нужно разобрать стену, убрать трупы, вынести на двор мебель и кое-что из посуды, но похожую на ту, что стоит обычно на столах у богатых горожан. Найдите на чем все это и трупы разбойников можно отвести в город. Наверняка кто-нибудь из горожан сможет опознать вещи.

— Сделаем бренн, — отвечают в один голос ребята, а я, желая поразмыслить о произошедшем, потихоньку иду на двор.

Несомненно, доставшееся мне сокровище — одного золота тонн пять, не меньше — трофей достойный этой войны. Теперь, как никогда хочу мира. Что бы незаметно перевезти сокровища в Мельпум нужен мир и нужно виллу Варена забрать себе как военный трофей или дар горожан Капуи избавителю от злых людей, которые грабили их многие годы подряд по указанию Луция Варена. О том, что банда грабила еще и мертвых, никому лучше не знать.

Глава 35

Форум Капуи и прилегающие к нему улицы заполонили горожане. Многие из них даже не догадывались о причине, по которой уважаемые граждане и даже рабы стремились попасть на площадь. Для многих такой причиной стали слухи — на Форуме что-то происходит.

Я сам не ожидал, что решение показать Капуе трупы Варена и его подельников вызовет такой ажиотаж. А когда одна из женщин, опознав, что-то из барахла захваченного из сокровищницы, вдруг закричала об этом, люди словно с ума сошли: хоть и трудно себе представить, что каждый горожанин Капуи хоть однажды стал жертвой банды, но все они хотели посмотреть, нет ли чего из украденного у них Вареном среди вещей, что мои воины сгрузили с телег на мостовую Форума.

На трупы разбойников никто внимания не обращал, горожане, уже не боясь не своих старейшин, ни меня, ни богов, растаскивали мебель и посуду. И даже если бы нашлась возможность остановить толпу, над которой воцарилась алчность, полагаю, что любой из них уличенный в присвоении того, что ему никогда не принадлежало, сейчас дал бы клятву, что этот бронзовый поднос или деревянный стул с искусной резьбой был похищен из его дома, усадьбы и даже не моргнув глазом, сказал бы когда это произошло.

Счастливчики — те, кому удалось сцапать трофей, пытались покинуть Форум, проталкиваясь сквозь толпу, в которой люди понятия не имели о происходящем на площади. Так или иначе, новость о том, что бренн инсубров разоблачил и уничтожил банду разбойников, возглавляемую уважаемым Луцием Вареном, и теперь возвращает народу Капуи украденное имущество, распространялась быстрее, чем желающие покинуть Форум могли это сделать.

Еще до разрушения Рима галлами Капуя была полностью этрусским городом и даже за последнюю сотню лет во главе города, управлявшегося то аристократами, то выборными старейшинами стояли этруски. Нынешнего лидера звали Спурий Кассий. Я удостоился приема у него в первый же день и именно там познакомился с Луцием Вареном. Сейчас он равнодушно взирал на беснующуюся толпу, время от времени приглаживая седые волосы, что все же свидетельствовало о внутреннем волнении происходящим с ним.

— Мне кажется, что нам стоит попытаться покинуть Форум. Быть может люди, узнав об этом, наконец, разойдутся по домам. — Слава богам, что Спурий стоял рядом. Услышав меня, он кивнул. Спустя мгновение закричал в ответ:

— Это хорошая мысль! Но как ты, уважаемый Алатал представляешь себе это сделать?

Полусотня щитоносцев не давала толпе приблизится к своему бренну и старейшинам города. Я шепчу на ухо Вуделю:

— Пора покинуть Форум. Пойдем на юг. Труби «к бою» и передай десятникам, что если понадобится, особо ретивых можно усмирять, но без увечий. — Вудель улыбнулся и вразвалочку пошел к трубачу.

Пронзительный вой карникса проносясь над Форумом, насторожил людей. Толпа стихла, движение прекратилось. А когда рослые галлы начали перестраиваться в каре, сопровождая движение ударами оружия о щиты, люди и вовсе застыли, словно почувствовав беду.

Мы медленно, но без особых помех двинулись на юг к усадьбе уважаемого Спурия.

Я не знаю, как долго жители Капуи оставались на Форуме и прилегающих к нему улицах, но ближе к вечеру, когда я направлялся на виллу Варена, к этому моменту с согласия Совета ставшей моей резиденцией, площадь опустела, тела разбойников убрали.

До прихода сенонов моя жизнь в Капуе вернулась в привычное русло — пиры, беседы о политике и торговле. И только однажды тот самый Агрипа, что получил отказ от Варена, на этот раз, пригласив меня в свой дом, намереваясь получить особое расположение от вождя галлов, устроил гладиаторские бои.

Пока на полуострове только в Капуе люди развлекались, наблюдая за боем до смерти. Сами жители вместо того, чтобы гордиться лучшими в мире винами, пытались вызвать восхищение чужаков обилием притонов и гладиаторскими боями.

Наблюдая за поединками, меня, прежде всего, поразило то обстоятельство, что между собой сражались кампанцы и латины. При этом рабами были латины, а компанцы — добровольцами из свободных граждан, решившие таким образом добыть славу и деньги.

Гладиаторские бои пока не являлись массовым зрелищем, поэтому каждый в Капуе мечтал увидеть хоть одним глазком, то, что могли позволить себе только богачи.

Перед первым боем я из приличия, скрывая равнодушие и скуку, сделал ставку, а во время второго уже кричал и хлопал ладонями по ногам с таким же энтузиазмом как и почтенные старцы, вмиг сбросившие с себя пару десятков лет.

Когда Бритомарий привел к городу десятитысячный отряд сенонов, в Капуе вспыхнула паника. Мне пришлось выехать навстречу ему и помочь обустроить военный лагерь на противоположном берегу реки.

Прибытие сенонов пошло мне только на пользу. И жители города и Совет, как только узнали, что бренн инсубров командует еще и всадниками-сенонами, казалось, вот-вот попросят меня присоединить Капую к королевству.

Поэтому, когда Мариус Мастама во главе четырех Этрусских легионов подошел к Капуе, жители и старейшины проснулись как обычно, а вечером, как обычно легли спать, словно ничего и не произошло.

Мариус поставил лагерь неподалеку от сенонов и отпустил в увольнение какую-то часть легионеров. Жители Капуи тут же сравнили щедрость галлов и скупость этрусских солдат и по городу пошли разговоры о том, что с таким покровителем, как бренн Алатал, тускам тут делать нечего. Содержание разговоров быстро донесли к ушам Мариуса, что побудило его первым инициировать официальную встречу между нами.

Встретились мы в бывшей резиденции Луция Варена. Мариусу пришлось отсвечивать своими пурпурными одеждами на всю Капую, а поскольку его кортеж передвигался по городу неспешно, вездесущие горожане тут же стали смаковать и это событие.

В прочем Мариус воспринял мою популярность философски и, приветствуя друг друга, мы обнялись как старые друзья.

Мариус поведал о событиях за время своего консульства и о сражении с Пирром и я, в свою очередь, ничего не утаивая, рассказал о том, что произошло за последние месяцы. Мы говорили до полуночи и, сойдясь во мнениях о планах на ближайшее будущее, отпустили свои души в царство Морфея.

Поутру я отдал приказ вождям собирать дружину у лагерей тусков и сенонов, а ближе к вечеру союзные армии выдвинулись к Беневенту.

Глава 36

Сорокатысячная армия инсубров, сенонов и этрусков неспешно шла по Латинской дороге к Беневенту. Мариус Мастама, вспоминая наставления отца, разрывался между чувствами долга крови и долга чести. Перед отъездом в Капую на встречу с Алексиусом, Мариус внимательно выслушал доводы отца против всего, о чем Алексиус честно написал.

«Вспомни Септимуса Помпу! Этого безродного выскочку, ставшего Консулом Этрурии. Но и этого ему показалось мало! Он захотел стать царем и даже тебя принудил поклясться на крови. И кто в этом повинен? Ты Мариус! Ты наставлял его, оставаясь в тени. И чем он тебя вознаградил?

Сейчас, когда мы оба консулы Этрурии и сама судьба благоволит нам, ты настаиваешь на заключении мира с Пирром только потому, что еще один выскочка — центурион Алексиус Спурина Луциус того желает! Молчи! Я знаю, что ты мне можешь сказать. Он не такой как все… Великий человек… Ему благоволят Боги! Нет! Он гражданин Этрурии и если бы он оставался верным долгу, то, став у инсубров бренном, имея влияние у бойев и сенонов, не стал бы угрозой государству и народу. Вместо того, что бы усмирить галлов, он собирает из них дружину, вооружает и теперь требует, чтобы консулы Этрурии принимали угодные ему решения!

Алексиус напугал тебя новым врагом. Да, Карфаген силен. А знаешь ли ты, что благородный Сихей от имени совета старейшин уже предложил нам союз. Карфаген готов оказать Этрурии любую помощь в войне с греками. Этрурия уже направила посольство к новому союзнику. И как мы сохраним лицо, если теперь замиримся с Пирром, чей взор уже направлен на Сицилию?».

Если бы отец выслушал его. Если бы. Но он не стал прислушиваться только потому, что доводы Мариуса по большей мере происходили от позиции Алексиуса. Мариус с почтением выслушав отца, задал всего лишь один вопрос: «Как мне поступить?», — ответ Мастамы старшего лишь только удобрил почву для душевной муки. «Поступай так, как велит тебе долг и честь», — ответил отец.

Вчера Мариус завел разговор с Алексиусом с вопроса:

— Как думаешь, бренн, если Пирр не примет твои условия, что ждет нас?

— Мы разобьем армию царя Эпира, но при этом потеряем свою. Сколько легионов ты сможешь собрать месяца за три? — Спросил Алексиус, странно улыбаясь.

— Почему ты спрашиваешь именно о трех месяцах?

— Именно столько времени пройдет с того момента как в Карфагене узнают, что Пирр побежден, а у Этрурии больше нет боеспособных легионов. Совет примет решение, выберет полководца, наймет армию и высадит ее, например, вблизи Тарента.

— Зачем? — Мариус не понимал, почему Алексиус заговорил именно о Таренте, ведь он не мог знать о тайном посольстве Сихея и об обещанной Карфагеном помощи?

— На месте стратегов Карфагена я сам так бы и поступил. Воевать с греческими полисами выгодно. К тому же всегда можно сказать, что эта война на благо Этрурии с ее давнишним врагом и даже за это обязать сенат долгами. А вскоре и истребовать. Когда отцы народа начнут роптать, у Карфагена появиться повод силой заполучить то, на что сами обязывали. — Почему-то Мариус сразу признал, что такое развитие событий вполне возможно и поначалу готов был рассказать Алексиусу о замыслах отца. Но Алексиус продолжил размышлять и Мариус снова засомневался. — А может все произойти и подругому. Карфаген будет, как и раньше торговать, основывать новые колонии, но поверь, рано или поздно Этрурии придется либо стать зависимой во всех отношениях от финикийцев, либо победить в тяжелой войне.

— Рано или поздно все мы умрем. Но это не значит, что завтра нужно написать завещание и уйти из жизни с помощью гладиуса! — Алексиус не понял или не захотел понять. Он осушил до дна кубок и закивал головой, бормоча:

— Рано или поздно все мы умрем. Это так.

Мариус посмотрел на широкую спину Алексиуса, непринужденно болтающего на галльском со своим ближником и решил, что если Пирр примет условия мира, то расстроить сделку все одно будет невозможным. У отца не будет повода для упреков. Но уж точно, если боги предоставят шанс каким-нибудь образом повлиять на события, тогда он — консул Этрурии сделает все возможное, что бы примирение не состоялось.

Подойдя к Беневенту, союзные армии стали лагерем и отправили разведчиков к Таренту. Вестей от них долго ждать не пришлось. Они обнаружили армию Пирра в двух днях от Беневента. «Завтра или послезавтра все решиться само по себе», — подумал Мариус, и что бы его солдаты не бездельничали, приказал выкопать вокруг лагеря ров. Союзники же, вообще не позаботились об укреплении своего лагеря, ограничившись тем, что распрягли повозки и поставили их в круг.

Когда я узнал, что завтра снова увижу Пирра и его армию, то, прежде всего, решил, что лучше приготовиться к сражению, чем рассчитывать на успех миссии молодого правителя Беневента. Разведчики сообщили, что у Пирра около пятидесяти тысяч солдат, несколько больше, чем у меня, но это обстоятельство тревоги не вызвало. Любуясь крепостью Мариуса, я решил, что сражение, если и состоится, то у укрепленного лагеря тусков.

Пеших дружинников я отправил в лагерь к Мариусу, а тяжелую кавалерию и сенонов решил использовать по обстоятельствам.

Пирр появился к обеду. А еще раньше я увидел столб пыли, известивший о приближении его армии.

Мы стояли на холмах и отсюда Беневент видели как на ладони. Пирр подошел к городу и какая-то часть его армии вошла в гостеприимно распахнутые ворота. Оставшиеся снаружи солдаты разместились у стен. Я счел это хорошим знаком.

Ближе к вечеру, когда Люцетий почти скрылся за горизонт, в Беневенте заиграли флейтисты, ворота города открылись и мы увидели всадников в праздничных одеждах.

Я закричал: «Пирр идет с миром!», — мое волнение тут же передалось сподвижникам. Мы бросились в палатки облачиться в одежды соответствующие моменту.

Встреча состоялась вблизи лагеря этрусков. Какое то неприятное чувство опустилось на грудь, и я понял от чего — Мариуса Мастамы и его командиров не было с нами.

— Вудель! — Кричу, предчувствуя беду.

— Бренн?! — Слава Богам, мой верный Вудель как и всегда рядом. Молюсь, как умею прежде, чем отдаю приказ:

— Выведи дружину из лагеря тусков и поставь стеной между нами. Стой! Возьми с собой кого-нибудь, будь осторожен. — Вудель ускакал, взяв, в сопровождающие не больше десятка воинов. Молоточками в висках стучит одна единственная мысль: «Если Мариус предаст меня, камня на камне от Этрурии не оставлю». Спешить уже не вижу смысла. Подъезжаю к Бритомарию.

— Прости друг, что прошу тебя об этом сейчас, — улыбающийся Бритомарий, услышав меня, становиться серьезным.

— Что случилось, бренн Алатал?

— Скачи к своим воинам. Лучше я ошибусь, но уберегу всех нас от позора. — Теперь Бритомарий хмурится. — Если туски попытаются выйти из лагеря, атакуй их без сомнений. — Лицо вождя сенонов проясняется. Не пойму, что так обрадовало его, но с диким свистом он сорвался с места и поскакал к своим воинам. Снова сомнения одолевают меня. Решив, что я и так достаточно сделал, вручаю свою судьбу Богам и, умиротворившись таким решением, еду на встречу с Пирром.

Пирр с мальчиком Понтием выехал мне навстречу. Он произнес что-то с пафосом, Понтий переводит:

— Приветствую мудрого царя галлов, — склоняю голову в приветствии. Пирр заговорил снова, — Боги услышали меня, и мир предложенный этрускам теперь стал возможен, — переводит Понтий.

— Это так, — отвечаю, — Согласен ли ты, взять в жены Спуринию из рода Спуринна?

— Я размышлял об этом и решил, что тому нет препятствий. — После того, как Понтий перевел, в разговоре возникла напряженная пауза. По правде сказать, я растерялся, мое вдохновение исчерпалось, не знаю, что предпринять дальше. Выручил Понтий.

— Я почту за честь пригласить тебя — царь Эпира и тебя — царь галлов в свой дом, что бы отпраздновать примирение и обсудить ваши дела, — мальчик повторил это на двух языках, и напряжение тут же улетучилось. Мы с Пирром одновременно закивали, соглашаясь.

Вместе едем к распахнутым воротам Беневента, я с тревогой оглядываюсь на лагерь тусков.

Глава 37

Человек предполагает, а Бог располагает, так говорят и говорят верно. Еще не прозвучали застольные здравницы, да и гости еще не расселись за столами, как к Пирру подбежал посыльный и что-то прошептал на ухо. Полученная весть обрадовала царя Эпира. Он тут же обратился ко мне и Понтий, не скрывая удивления, перевел:

— Теперь я верю бренн, что твое стремление к миру не уловка. Но как же теперь я обрету супругу? — Не то, что бы я вопрос не понял, скорее я не понял логики Пирра. Ибо связи между моим стремлением к миру и вопросом грека я сразу не уловил. Напротив, его женитьба и есть залог мира. Так я, по крайней мере, считал.

— Великий царь, эта война никому не принесла бы ни славы, ни богатства, а твоя женитьба и есть залог мира, — отвечаю и снова не понимаю, почему лицо Пирра вытягивается в удивлении.

— Мне сообщили, что твоя кавалерия атаковала тусков, едва те вышли из своей крепости. — Эта новость для меня стала сродни удару молнией: вначале онемели ноги, потом за секунду пришло понимание, что с этого момента мои отношения с Этрурией безнадежно испорчены. Бритомарий не задумываясь или напротив, хорошо все взвесив, что по большому счету не важно, выполнил мой приказ. Больше всего на свете я хочу сейчас знать, поддержали ли атаку сенонов мои дружинники или нет.

— Я думаю, что именно мое стремление к миру по воле богов, таким образом, и проявилось. Полагаю, что ты и сам знаешь — туски никогда не стремились к миру с тобой. — Пирр склонил голову, соглашаясь и жестом руки пригласил к пиршественному столу. Сгорая от любопытства и наполненный тревогой, я все же принимаю приглашение. Довольный всем Пирр больше вопроса о женитьбе не поднимает.

Испытываю невероятное облегчение, услышав Вуделя.

— Бренн, я все сделал, как ты приказывал. Щитоносцы беспрепятственно покинули лагерь тусков и построились в две линии в низине. Греки всполошились, но, увидев наши спины, успокоились, хоть и не положили оружия, но остались у стен города. Я повел наших всадников на дальний холм, и едва мы взобрались туда, как увидели, что туски колонной выходят из лагеря. Они уходили на север. Только я подумал, что пришло время присоединиться к тебе, как услышал шум битвы. Мы поскакали на шум и встретили раздосадованного Бритомария. Он обрушился на колонну тусков, но те, оказалось, ожидали его атаки. Навстречу его всадникам полетели пилы и манипула за манипулой вступали в бой, прикрываясь щитами. Растратив легкое оружие, туски пустили в ход пилумы. Они не жалели лошадей, протыкая им животы.

Я не знаю, сколько бойцов потерял Мариус, но Бритомарий в бешенстве. Туски здорово потрепали сенонов, и ему пришлось уносить ноги. — Пока Вудель шептал мне на ухо о том, что на самом деле произошло, я позабыл о необходимости скрывать эмоции. Улыбаюсь, веря, что ничего непоправимого не случилось.

— Ты все верно сделал. Зови к столу Бритомария. Я не стану его корить и найду способ утешить его. Еще найди декуриона Сервия и пригласи его присоединиться к нам. — Наверное, Вуделю самому не терпелось поскорее сесть за стол, ломившийся от еды и вина. Стараясь выглядеть величественно, Вудель степенно отправился к выходу, но по мере приближения к распахнутым настежь дубовым дверям, ноги его двигались все быстрее и быстрее. Впрочем, внимания на него уже никто не обращал. Пирр поднял кубок и заговорил.

Понтий не успел перевести его речь. Взгляды присутствующих обратились на меня, и когда Пирр закончил, поднялся невероятный шум: «Сэ эфхаристо!», — кричали люди, поднимая кубки. То же самое произнес и Пирр, приветствуя меня. Наконец, Понтий снизошел объяснить, что все они благодарят меня. Я поднялся, слегка поклонился и с удовольствием осушил свою чашу.

Вскоре к нам присоединились Вудель, Бритомарий, Сервий и еще два десятка воинов достойных такого общества, которых в свою очередь они пригласили по своей инициативе. Нахмуренный Бритомарий не долго оставался таким. После парочки выпитых кубков он веселился, как и все. А я подсев поближе к Понтию, решил не упускать время и учить язык Пирра.

И надо заметить, что язык греков мне не показался сложным: Господин — кирие, пить — пино, хлеб — псоми, еда — фагито, резать — ково, соль — алати. Понтий называл греческие названия всего, что обращало на себя мое внимание.

Пирр в очередной раз поднялся и крикнул: «Сига!». Понтий шепнул мне: «Тихо! Царь требует тишины». «Ксипнистэ мэ!» — Потребовал царь Эпира и сел, ожидая чего-то от присутствующих (Пирр сказал: «Разбудите меня!»). Я ожидал от Понтия перевода, но требование Пирра, похоже, его самого заинтриговало. В глазах Понтия засветился интерес и я понял, что юноше сейчас не до меня.

Наблюдая за Пирром и Понтием, я не сразу заметил прекрасную девушку, чье появление вызвало бурю аплодисментов. Босая, одетая только в короткую тунику, юная нимфа подобрала ее края, чтобы взобраться на стол, обнажив при этом самое сокровенное. Поднеся флейту к губам, покачивая бедрами в такт незатейливой мелодии, она направилась к нам, сопровождаемая жадными взглядами подвыпивших сотрапезников.

Остановившись напротив Пирра, она прогнулась, позволив нам увидеть розовые лепестки, выступающие за короткие кудряшки черным треугольником обозначившие ее лоно. Пирр резко выплеснул содержимое из своей чаши, облив влагалище гетеры. От неожиданности, я вздрогнул, и слава Богам, что публика, увлеченно наблюдающая за процессом, не обратила на меня внимания. Девушка повернулась к гостям и показала края туники, оставшиеся чистыми. Гости рукоплескали самодовольно скалящемуся Пирру.

Девушка снова заиграла, выгибаясь в дугу теперь напротив меня. Конечно же, я не смог выплеснуть содержимое своей чаши так точно, как это сделал Пирр. Хоть и очень старался. Мое движение не получилось столь стремительным и по большей мере вино пролилось на внутреннюю сторону бедра девушки. Тем не менее, туника осталась незапятнанной, и гости наградили аплодисментами и меня.

Позже я узнал, что мы играли в коттаб. А сейчас, не скрою, прелестные формы гетеры, ее непосредственность и выставленные на показ гениталии, смоченные сладким вином, пробудили мое воображение и вызвали неукротимое желание.

Пирр схватил гетеру за руку и повалил на стол. Нисколько не смущаясь присутствия других мужчин, он с гордостью продемонстрировал вздыбившийся член и под дружное гиканье и одобрительные крики, раздвинув девушке ноги, набросился на нее.

Я вижу слезы в ее глазах и закушенную нижнюю губу, чувствую, наверное, жалость к ней и отвращение к здешним нравам, уже не помышляя о женщине, ищу взглядом Сервия.

Декурион похотливым взглядом следит за другими девушками, вбегающими в зал. Едва успеваю схватить его за предплечье. Горячий умбриец уже наметил жертву и подобно горному орлу вот-вот начнет преследовать одну из бегущих гетер.

— Постой Сервий. Сейчас не время для утех. Пока до нас никому нет дела, выслушай меня. — Он глубоко вздохнул, но все же нашел в себе силы подчиниться.

— Я весь во внимании, бренн, — отвечает, все еще поглядывая на загорающуюся огнями страсти вакханалию.

— Пойдем на воздух. Нам не мешает отвлечься. Ведь ты знаешь, что мстительный Бритомарий напал на легионы Мариуса Мастамы.

— Да бренн, и сделал он это по твоему приказу, — говорит с укором, смотрит снисходительно. Выходим на улицу, но и тут праздник в разгаре. Став за телегу, чудом свободную от совокупляющихся греков или лукан, я отвечаю, не скрывая раздражения:

— Я приказал ему атаковать тусков, если они предпримут атаку на Пирра или его воинов!

— Не злись, бренн, я понимаю это, а поймут ли так твой приказ другие, известно только Богам. Ведь ты приказал Бритомарию атаковать, если туски выйдут из лагеря. Он так и сделал.

— Если ты понимаешь, то догони Мариуса и объясни, как все было. Я не хочу стать врагом Этрурии!

— Мне отправляться прямо сейчас? — Бросает полный тоски взгляд то на одну, то на другую совокупляющуюся парочку, — Прямо сейчас?

— Да Сервий. И если ты сможешь уладить это дело, то обещаю тебе столько женщин, что после того, как ты справишься с ними, по крайней мере, на некоторое время к этому занятию потеряешь интерес наверняка.

— Я научился терпеть. И не сомневайся, все сделаю. Думаю, Мастама итак все понял. Ведь вы с ним друзья?

— Мы были друзьями. Это так. Надеюсь, останемся ими. — Не знаю, что еще можно сказать Сервию на дорожку, но сам я, почему-то себе не верю.

Глава 38

Почти неделю я провел в обществе Пирра и, к сожалению, впечатления о нем изменились не в лучшую сторону. Эпирский царь не утруждал себя размышлениями, но искренне мнил себя великим. Напившись вина, он снова и снова заводил разговор об Александре Великом только для того, что бы кто-нибудь из его придворных начал с подобострастием вещать, что сам Эпирский Пирр из всех царей и диадохов, единственный похож на Александра!

Потеряв в столкновении с тяжелой кавалерией галлов фессалийскую конницу, он за все время нашего знакомства так и не поинтересовался, каким образом одержана победа, за счет какого преимущества? На мои вопросы, тем не менее, он отвечал с удовольствием, вспоминая славные победы, смакуя воспоминания с огромным удовольствием.

Однажды он мне сказал: «Вы галлы воюете либо за свои жизни, либо за золото. Но ни то ни другое еще никого не сделало известным среди всех народов. И через сто лет никто не вспомнит имен живших когда то и пировавших на золоте».

С другой стороны мне без труда удалось склонить его к действиям, которые я, в свою очередь тщательно планировал. Пирр счел разумным подождать вестей из Этрурии, а что бы ожидание не было праздным, он согласился укрепить греческие полисы так, как он это сделал в Таренте. Понтий по нашему плану согласился играть роль угрозы для несговорчивых греков. И надо заметить, что луканы всегда воспринимались греками, жившими на юге Италии именно так.

Я согласился поддержать Пирра, когда тот отправится на Сицилию. С началом лета, я пообещал ему отплыть из порта в Анции и высадиться на севере острова. Сам Пирр намеревался погрузить армию в Таренте и высадиться у Сиракуз.

Пирр попросил моего разрешения на усиление его армии сенонами Бритомария, и я с удовольствием согласился. Кормить сенонов до начала компании в Сицилии было бы накладно, да и перевозка всадников на остров влетела бы мне в копеечку.

В вопросе собственной женитьбы Пирр проявил настойчивость и упрямство. Он заявил, что если туски станут препятствовать его свадьбе, то он не станет дорожить миром с Этрурией.

Мне пришлось пообещать ему, что улажу этот вопрос.

Распрощавшись с Пирром, мы вернулись в гостеприимную Капую. Среди моих дружинников нашлись весьма предприимчивые люди. Мне удалось с их помощью нанять в Неаполе грузовое судно, а в Капуе я познакомился с корсиканскими капитанами, которые на двух триремах согласились конвоировать груз к Генуе.

Около пятисот килограмм золота тайно, малыми частями я разместил с заказами в ювелирные мастерские Капуи. Торквесы и браслеты из этого золота позже станут наградой для дружины за эту военную компанию. Остальные трофеи от Варена личная сотня Вуделя перевозила на себе в Неаполь около недели, а Хоэль с сотней щитоносцев охранял корабль.

Корабль, на котором я рассчитывал доставить золото в Геную, полностью соответствовал этой цели. Небольшое одномачтовое судно грузоподъемностью до 30 тонн, вряд ли обратит на себя внимание. Корсиканские триремы по договору должны принять на борт по сотне моих воинов и сопровождать грузовое судно в некотором отдалении.

К началу мая эта миссия успешно завершилась. Я без происшествий приплыл в Геную, уставший невероятно от бытовых неудобств и качки. Но когда увидел, что мои планы заполучить свой флот уже осуществились, усталость как рукой сняло. Афросиб заслужил похвалу. Генуя за последний год прилично расстроилась. На причалах у верфи я насчитал тридцать две триремы и шесть квинквирем. Нечто огромное еще стояло на стапелях, и Афросиб гордо назвал это — гексерой.

Корабли уже имели капитанов из лигуров, а в гребцов в любой момент можно набрать из илирийцев занятых на строительных работах. Я от удовольствия потирал руки, понимая, что эти корабли уже очень скоро станут моей козырной картой.

«Как тебе это удалось?», спросил я Афросиба, показывая рукой на корабли. Он рассказал, что торговые пути из Карфагена в Новый Карфаген теперь абсолютно безопасны для торговых судов, поскольку караваны идут под большим конвоем. В силу этого обстоятельства корсиканские пираты с удовольствием продали свои триремы на условиях сохранения за ними капитанских полномочий и жалования от бренна. Многие капитаны добились условий найма и для своих абордажных команд. «Если хочешь бренн, то можешь испытать их в морском сражении прямо сейчас», — похвастался Афросиб.

Хотел бы я съездить в Мельпум, навестить семью, но срок военной компании, установленный Пирром, неумолимо приближался. К тому же, если в этом мире присутствует бес, то ему удалось меня «попутать». Я решил на обратном пути заплыть в Остию, и инкогнито проникнув в Рим, чтобы освободить из заложников Мастамы старшего Спуринию и сына. Конечно, если повезет и они окажутся там. По крайней мере, я на это рассчитывал: стараниями Септимуса Помпы Рим стал второй столицей Этрурии. Нобилитет еще со времен его консульства уже имел там земли и дома.

Пять квинквирем и тридцать трирем, покинув порт в Генуе ранним утром, к вечеру бросили якоря в бухтах Корсики.

Я одолжил у торговца одежду попроще, пересел на его корабль и отплыл к Остии, оставив приказ флоту прибыть туда к утру через день.

«Я пойду в Рим сам. Никто не узнает меня. Я легко сойду за туска. Так мне проще будет найти Спуринию и сына. Они наверняка имеют свободу передвигаться по городу, и мы просто уедем оттуда», — говорю Вуделю, наотрез отказывающемуся отпускать меня в Рим одного.

Просыпаюсь от стона корабельной обшивки. Слышу крики швартовщиков и напрягаюсь от ощутимого удара судна о причал. Слава богам, пославшим мне крепкий сон! Наконец, я смогу сойти на землю. Признаюсь себе, что не создан для мореплавания и выхожу из каюты, чуть больше собачей будки, пошатываясь.

Пока матросы сводили по шатким сходням пегую кобылу, набрасываю попону на Чудо и с сожалением смотрю на седло и стремена. Понимаю, что оседланный конь да еще с непонятными приспособлениями для ног могут вызвать ненужное любопытство.

Даю последние наставления капитану, за время моего отсутствия он должен полностью загрузить корабль фуражом, прощаюсь.

Город производит приятное впечатление. Кипарисы и пинии дают тень, а свежий ветер с моря и солнце наполняют пространство вокруг удивительным ароматом. Повсюду вижу кипучую деятельность строителей: в Остии строятся целые кварталы, театр и храмы из камня. Уже сейчас видно, что по сравнению с этими строениями «новостройки» в северной Этрурии выглядят простыми и унылыми. Еще нигде в этом мире я не видел добротно построенных многоэтажных зданий.

Что бы не искушать себя, смотрю прямо, погоняю Чудо. Пегая трусит сзади, всхрапывая, когда я слишком натягиваю повод. На старой дороге к Риму многолюдно. В основном люди путешествуют пешком. Возы и арбы двигаются параллельно дороге. Ловя на себе удивленные взгляды путников, съезжаю с мостовой и некоторое время скачу, что бы быстрее скрыться от любопытных взглядов.

По внутреннему ощущению на дорогу из Остии в Рим мне понадобилось около трех часов. Оставив лошадей на одном из постоялых дворов Авентина, пешком направляюсь на Капитолийский холм. Если у меня и были мысли, что зря я рискую, отправившись в столь опасное путешествие, то сейчас уже не жалею об этом: Мельпум теперь мне кажется неказистым и провинциальным. Обещаю себе, что если начну строить города в Галлии, то стану это делать с не меньшим, чем тут, размахом.

Слышу за спиной всадников, надвигаю на глаза капюшон, нарочито сутулюсь, поглядываю на дорогу. С десяток всадников рысят мимо. Глазам не верю, наверное, повезло: Мариус Мастама проехал мимо, и конечно, ему нет никакого дело до одинокого плебея.

Спешу за кавалькадой, останавливаясь то и дело, что бы поправить накидку. Всадники спешились, и Мариус направляется к особняку. Славлю богов, потому, что вижу, как навстречу ему вышел папаша — Мастама старший. Что бы не спугнуть удачу, ухожу.

Возвращаюсь в квартал бедняков, перекусываю на постоялом, размышляя о вариантах проникновения в дом сенатора. Ничего гениального в голову не приходит. Решаю действовать по обстоятельствам.

Около часа шныряю туда-сюда по улице, время, от времени заглядывая в сад у дома Мастамы. Потихоньку подступает безнадега, не могу ничего придумать. Остается одно — зайти и спросить: «А не проживает ли тут гражданка Спуриния с сыном?», — посмеиваюсь над своими мыслями, вспоминая из прошлой жизни об «эффекте дивана». Это когда лежа на диване, мечтаешь о том, как куда-то поедешь, и как все замечательно будет. В итоге никто, никуда так и не едет, но даже если и удавалось отправиться в соответствии с замыслами, то все происходило совсем не так, как думалось, лежа на диване.

Вижу служанку с корзиной в руках. Женщина вышла через калитку массивных арочных ворот и, наверное, направляется за покупками. Иду за ней. И куда мы приходим? На рынок Авентина!

Терпеливо следую за ней, по мере наполнения корзины, воодушевляюсь планом. Наполнив корзину кольраби, редькой и свеклой, служанка поболтала с кем-то из приятельниц и направилась домой.

Бегу за ней, будто спешу, догнав, спотыкаюсь, пытаясь сохранить равновесие, цепляюсь за корзину. От неожиданности, она выпускает из рук корзину и ее содержимое рассыпается. На поток проклятий не обращаю внимания. Достаю серебряную монетку и с улыбкой вручаю девушке.

— Прости мою неосторожность. Может это усмирит твой справедливый гнев, — извиняюсь. Действительно, серебрушка ее успокаивает.

— Ничего лоботряс. Ничего страшного. Сейчас соберу. — Не обращая на меня внимания, она собирает овощи, я помогаю, от чего тут же вознаграждаюсь улыбкой. — Ты милый. — О! Она уже строит глазки.

— Как тебя зовут, красавица?

— Гая, — отвечает девушка, тут же опуская глаза. «Все-таки рабыня», — делаю вывод и достаю еще монетку.

— Скажи мне Гая, госпожа Спуриния по прежнему живет в доме сенатора Мастамы?

— Жила, — отвечает Гая, пряча монетку в матерчатый поясок. — Наверное, на моем лице отразилось переживаемое разочарование, и девушка решила утешить столь щедрого и учтивого человека. — Два дня назад она уехала в свое поместье, прежде разругавшись с господином. Это произошло после возвращения молодого господина. Теперь они все постоянно ругаются.

То, что в семье Мастамы нет согласия, обрадовало меня, как и то, что Спуриния, наконец, проявила волю и надеюсь, избавилась от опеки старого интригана. Решение приходит быстро, и я тут же воплощаю, задуманное:

— Гая прошу тебя, передай сенатору, что на рынке ты повстречалась с Алексиусом Спурина Луциусом и, что он просил тебя передать — завтра в Ости он будет ждать встречи с почтенным Мастамой и его сыном. — Вижу в ее глазах неверие. Достаю золотой статер, отчеканенный в Мельпуме, показываю на портрет, — Похож? — Ее глаза лезут на лоб, но девушка спешит тут же ответить

— Я передам, господин.

— Только сделай это, пожалуйста, вечером, — беру ее за руку и кладу на маленькую ладошку монетку.

— Да, господин. — Она кланяется и торопливо уходит. Убедившись, что она уже не оглянется, бегу к лошадям.

Глава 39

Гая не подвела. В смысле, смогла дотерпеть до вечера. По крайней мере, примчавшись в Остию, я напрасно поспешил на корабль, и весь остаток дня продержал капитана и команду в состоянии готовности к отплытию в любую минуту.

Мы покинули порт с первыми лучами солнца и держа в пределах видимости берег, измеряли глубину, пока не нашли место для якорной стоянки. Слава богам море оставалось спокойным. И ожидание флота оказалось недолгим. Армада шла на веслах, и я невольно залюбовался кораблями, вспенивающими таранами голубую воду.

С флагмана нас заметили и тут же протяжным сигналом карникса оповестили другие корабли сбавить ход и остановиться. Гребцы, погрузив весла в воду, тормозили и только флагманская квинквирема шла на сближение с торговцем.

Капитана на флагман подбирал лично Афросиб. Хоть и поступил он на службу вместе с корсиканскими пиратами, но вырос в Афинах, и команда флагмана в основном набрана из греков, чьи предки около двухсот лет назад одержали победу над флотом персов, по большей мере состоявшим из финикийских кораблей.

Квинквирема шла прямо на нас, и я рефлексивно вцепился в борт, переживая приступ иррационального страха. По сигналу рога гребцы опустили весла в воду, затем втянули их во внутрь корабля. Скорость движения квинквиремы заметно упала. Рулевой раскачивал нос корабля то вправо, то влево, что тоже по всей вероятности тормозило его движение.

Когда высокие борта квинквиремы нависли над торговцем, с нее полетели швартовочные канаты, а вслед за ними на палубу торговца прыгнули около тридцати человек из абордажной команды. Они присоединились к малочисленной команде парусника и стали подтягивать корабли друг к другу, используя мачту в качестве стопора. Квинквирема за счет инерции прошла чуть вперед и слегка развернула парусник, после чего стала с ним борт в борт.

«За лошадей головой отвечаешь», — бросаю капитану торговца и карабкаюсь по канату на квинквирему.

Отшвартовавшись, флагман медленно пошел к Остии. Армада, построившись в полукруг на финикийский манер, следовала за ним.

Стою на корме, вглядываясь в очертания города, и задаю себе вопрос — чего я жду от сената Этрурии? Наверное, стоило об этом подумать вчера. Улыбаюсь, представив какой эффект произведет мой флот на предводителей тусков. Тут же неприятное чувство сдавливает грудь. Правда в том, что я и так, по мнению Мастамы старшего — угроза государству. И вряд ли, увидев еще и флот, о котором не скажут — это корабли Алексиуса, а скажут — это корабли галлов, сердце Мастамы раскроется и он протянет мне руку дружбы.

Пусть так. Заверить сенат в дружбе, соблюдая формальности, выразить намерение стремления к миру? А может, позволить себе выдвинуть какие-нибудь условия для сохранения уже существующего между тусками и галлами мира?

— Господин, смотрите! — Клеон, капитан флагмана указывает рукой на мысок, слева от бухты Остии. Двенадцать либурн (маневренное судно с одним рядом весел) выскочили оттуда как чертик из табакерки и, набирая ход, идут параллельно берегу, явно намериваясь закрыть вход в порт. На палубе каждого судна вижу легионеров. Не меньше сотни солдат.

— Клеон, надеюсь, они не собираются сражаться с нами? — Спрашиваю капитана, и тут же понимаю, что, скорее всего — нет. Наверняка в Остии сейчас не меньше легиона тусков. В общем, похоже, Мастама решил во чтобы то ни стало не просто встретиться со мной, но и пленить. И вряд ли либурны снаряжались для морского боя. Скорее всего, быстрые корабли с морпехами на борту по задумке Мастамы должны не позволить мне уйти из Остии по морю. «Ну что же! Мне будет приятно разочаровать старого интригана. Теперь точно церемониться с ним не буду!», — не без злорадства принимаю решение и слышу ответ Клеона:

— Не думаю, господин. Смотрите, они нас только сейчас заметили. — Действительно, минуту назад движение либурн по акватории порта выглядело содержательным. Теперь восемь кораблей развернулись к пирсам, один устремился назад, к мысу, а три совершали какие то маневры, оставаясь практически на месте.

— Клеон, командуй «стоп», — капитан, услышав меня, показал трубачу ладонь, опущенную вниз. Затрубил рог, и весла глубоко погрузились в воду. Рог протрубил еще раз и на кораблях армады зазвучали сигналы к остановке.

Между тем оставшиеся либурны закончили маневрировать и, выстроившись в клин, медленно приближались к нам.

— Господин, они не станут атаковать. Так не встречают врагов. Туски будто ждали нас. — Делиться своими соображениями Клеон и я соглашаюсь с ним.

— Они ждали, только не нас. Слушай меня внимательно.

— Слушаюсь, господин.

— Через пару минут мы узнаем, кого они ожидают. И я не хотел бы до поры их разочаровывать. Говори с ними и делай вид, что ты именно тот, кто может говорить и кого они ждут.

— Слава богам Клеон не стал задавать больше вопросов. Потому что одна из либурн начала маневр торможения, разворачиваясь у носа квинквиремы, а другие, подняв весла, проходили, теряя ход, мимо в метрах тридцати.

На либурнах бросили якоря. Клеон, увидев это, распорядился стать на якорь. Шестиметровые гиганты из свинца и дерева тут же полетели вводу. А с либурны покачивающейся на волнах в метрах десяти от носа флагманской квинквиремы закричали:

— Центурион Авл приветствует адмирала флота Карфагена. Консул Мастама сейчас в Остии. Я прошу немного подождать. — Подталкиваю Клеона к носу. Тот важно шествует по палубе, остановившись у акростоля (резное носовое и кормовое украшение в виде рога), подбоченясь, лениво машет рукой в ответ.

Ожидаем около часа. Солнышко припекает, туман над Остией испарился, и стало хорошо видно, что в порту сейчас нет привычной суеты. Зато, куда не кинь взгляд, видно этрусских солдат. Размышляя об услышанном от Авла, понимаю, что оба консула и отец и сын ведут за моей спиной собственную игру. То, что в Остии ждут из Карфагена эскадру и сейчас по всей вероятности эта эскадра еще и приказ от Мастамы получит, не позволяет мне сомневаться в сделанных на кануне выводах.

На берегу затрубили буцины, и на одном из причалов началась суета. Через какое-то время от него отчалила либурна, взяв курс на нас. Не доплыв метров двухсот, на корабле убрали весла. Когда либурна поравнялась с квинквиремой, с ее палубы один из матросов бросил тубус. Кто-то из абордажной команды ловко его подхватил и побежал с ним к Клеону. Я поспешил укрыться в кормовой каюте, с нетерпением ожидая капитана флагмана.

Клеон не заставил меня долго ждать. Вручив тубус, он тут же вышел на палубу. Открываю, достаю свиток.

«Консул Этрурии Тит Мастама Маний приветствует адмирала эскадры Карфагена Магона. Долгих лет жизни благородному Сихею и тебе доблестный Магон. Нам стало известно, что Эпирский царь Пирр намерен отплыть из Тарента с армией к Сиракузам. Было бы беспечно не воспользоваться таким шансом, что дают нам боги. Пирра трудно победить на суше, но легко можно истребить всю его армию в морском сражении. Победы тебе и попутного ветра».

Похоже, что у меня появился шанс спасти Пирра, а заодно проверить чего стоят мои корабли в сражении.

Глава 40

Около двух недель армаде, нет, скорее мой флот еще не дорос, чтобы так его именовать, конечно же — эскадре понадобилось для прибытия в порт Неаполя. Боги послали нам встречный ветер, а на веслах мы шли даже медленнее, чем человек по суше. Однажды я долго наблюдал за путником, медленно идущим по песчаному берегу. Он смог опередить идущую на веслах эскадру и скрылся в прибрежных скалах.

Примерно столько же времени ушло на сбор пеших дружинников расквартированных в Капуе.

Торговцы, заходящие в порт Неаполя, рассказывали, что между Регием и Месанной видели большой Карфагенский флот, ожидающий Пирра, и что будто бы у Сиракуз есть еще один карфагенский флот, держащий город в морской осаде.

Как бы ни хотелось мне попробовать эскадру в деле, я все же решил не искушать судьбу и выполнить свою часть договора с Пирром. Обойдя Мессану, мы остались незамеченными для карфагенских кораблей и высадились у Гимера. Тамошний тиран не на шутку всполошился, но узнав, что прибывшая на кораблях армия союзная Пирру принял меня радушно.

От него я узнал, что Пирр успешно начал компанию на острове. Он высадил армию у Тавромения, перехитрив Магона. И местный правитель радушно встретил его, согласившись в будущем присоединить город к новому сицилийскому государству. Там Пирр получил не только материальную помощь, но и увеличил численность армии и флота. Погрузившись на корабли он отплыл с армией в Катану.

Пирру везло. Греческие города, настроенные против Карфагена, встречали Пирра как защитника с цветами и почестями, достойными царя. И Катана и Леонтины открыли перед ним ворота, а Героклид Леонтинский по решению граждан передал город в распоряжение царя и поступил к нему на службу во главе четырех с половиной тысяч своих наемников.

Бескровные успехи Пирра на Сицилии вынудили карфагенян снять морскую блокаду с Сиракуз и отвести пешую армию вглубь острова к Энна, а флот отошел к Лилибею. Когда я принял решение двигаться по суше, через весь остров к Сиракузам, то еще не знал об этом. Но именно у Энна я снова встретился с Пирром. И снова карфагенские войска ушли без боя на запад острова в старинные владения пунов.

— Рад снова видеть тебя — приветствует меня Пирр, покровительственно похлопывая по плечу. — Как видишь, враг бежит даже от моего имени, — смеется.

— Великий царь я выполнил свое обещание…

— Не стал бы я с тобой говорить. Если бы было иначе, — перебивает меня Пирр. — Выступаем на Сиракузы, — командует и теряет ко мне интерес.

Мне такое поведение союзника естественно не по душе, но решаю пока стерпеть.

Фоиноном и Сосистрат — тираны Сиракуз поступили, так же как и другие правители городов острова — отдали все Пирру. Только тут он получил еще приличную армию около десяти тысяч пехотинцев и флот, состоящий из ста кораблей.

В Сиракузах Пирр избегал встречи со мной. Когда мои дружинники получили от интендантов Пирра тухлое мясо, я решил встретиться с Бритомарием. Но даже встреча с вождем сенонов признавшим меня своим бренном оказалась не таким уж простым делом.

Сеноны как и мои кельты стояли у Сиракуз, но их предводитель обласканный Пирром всегда находился при нем. Мне пришлось поехать в город. Там у дворца правителей стражники не захотели нас пропустить и, видя ярость Вуделя, потянувшего меч из ножен, я счел благоразумным отступить и ждать пока Бритомарий сам не выйдет ко мне. За золотой статер один из стражников согласился передать Бритомарию, что бренн Алатал ожидает его у дворца. Мы прождали до полуночи, Бритомарий так и не появился.

Утром я построил дружину и сказал воинам, как ценю их. Каждый получил в награду браслет или торквес, что отлили к этому случаю, ювелиры Капуи, а в заключении, когда глаза моих кельтов сияли от радости, я сообщил им, что для нас война окончена и мы возвращаемся к кораблям.

Мы отошли от Сиракуз миль на пять, когда Пирр, взбешенный таким «своеволием» догнал нас в сопровождении Бритомария и его сенонов.

Увидев клубы пыли, поднятой преследующими нас всадниками, пехота на всякий случай построилась в боевой порядок, а всадники стали на флангах.

Пирр выехал вперед сенонов и закричал:

— Значит такова твоя верность! Уж не к пунам ты собрался?

— Домой! — Отвечаю.

— Вернись и докажи, что я могу тебе верить! — Честно говоря, на какой-то миг чувствую, что просто должен склонить голову перед Великим Пирром и сделать все, о чем он попросит. Наглости ему не занимать. Окрыленный всеобщим поклонением, Пирр, похоже, и сам верит во все, что приходит в его вздорную голову. Уже не обращая внимания на Пирра сам кричу Бритомарию в той же манере, что и Великий Царь:

— Бритомарий, по-прежнему я для сенонов бренн? — Очень рассчитываю, что и его люди задумаются над моим вопросом.

— Ты бренн инсубров! — Не задумываясь, отвечает Бритомарий.

Пирр видно смекнул, что я, возможно, продолжу разговор с сенонами. Поскольку потерять еще и отличных всадников — галлов в его планы не входило, он не прощаясь, развернул коня и поскакал к Сиракузам.

Проводив сенонов взглядом, вздыхаю, чувствуя опустошение, но тут же мысли о том, что в союзе с Пирром все одно ничего хорошего не достиг бы, воодушевляюсь, уже представив, как обрадуются туски.

Пока мы шли к кораблям, мое настроение и планы менялись по нескольку раз. И только в море я наконец осмыслил все произошедшее за последние пол года и определился с планами на ближайшее будущее.

Во-первых, я понял, что нельзя изменить ход исторических событий, если рассчитывать повлиять только ключевых участников события, например Пирра. Видно его судьба непреодолимой силой ведет его по жизни именно так, как начертана. Да и как вообще можно изменить Пирра? Такой сам кого хочешь, изменит.

Во-вторых, у меня есть отложенные планы в Испании. И приступить к их осуществлению сейчас, когда у меня есть флот, а Карфаген занят Пирром, лучше, чем полгода назад.

В-третьих, небольшие разногласия с консулами Этрурии не стоит принимать во внимание. Поскольку очень скоро интересы Этрурии и Карфагена столкнутся, и я еще подумаю, а стоит ли вмешиваться в их конфликт. Хотя, наверное, придется, поскольку я чуть раньше стану врагом Карфагена.

И, наконец, я неплохо смог заработать, отправившись весной на войну с Пирром. Подведя такой итог, улыбаюсь. Ведь действительно все произошедшее, теперь не позволит питать иллюзий, выбирая между «дружбой народов» и личными интересами.

Без приключений, доплыв до Генуи, прежде, чем отправиться в Мельпум, я собрал капитанов и благословил их на военные действия в акватории Нового Карфагена, щедро предложив половину добычи при условии, что капитаны возьмут на себя текущий ремонт и содержание экипажей кораблей.

Потом я встретился с Афросибом. Уверив его в том, что по прежнему заинтересован в новых кораблях, официально передал персу в управление Геную и все морские дела. Мы обсудили и пришли к соглашению по всем вопросам от возведения городских укреплений, до доли города в доходах от флота.

Напоследок я вызвал декуриона Сервия Секста. Он вошел, не скрывая плохого расположения духа. Я не стал выяснять, чем он расстроен и сразу перешел к делу.

— Аве Сервий, — декурион подтянулся, — Я прошу тебя об очень деликатном деле, — Сервий сразу же, как-то оживился, демонстрируя всем своим видом полную заинтересованность, — Мои жена и сын сейчас по всей вероятности живут в поместье сенатора Спурина. Консулы Этрурии однажды воспользовались ими для того, что бы склонить меня к угодному им решению, и я бы не хотел, что бы это повторилось когда-нибудь. Ты понимаешь?

— Да, бренн. Это плохо, когда близкие люди, — он замолчал, подбирая слова. Я же решаю облегчить ему эту задачу.

— Ты правильно все понимаешь. Возьми у Афросиба все необходимое для того, что бы привези Спуринию и сына в Геную. Когда передашь их на попечение Афросиба, скачи в Мельпум. Я буду ожидать тебя в столице. — Его лицо уже не было хмурым. Сервий выглядит счастливым.

— Я все сделаю бренн. Скоро мы увидимся снова, — Секст убегает, и я, остаюсь довольным, что решил поручить это дело именно ему. Хотя, если не его с умбрийцами, то и отправить с такой миссией в Этрурию мне больше некого.

Оставшись один, предаюсь грезам. Чувствую, как сильно соскучился по Гвенвил и детям. Завтра уеду в Мельпум, и пусть мир подождет. До конца года я буду принадлежать только себе.

Конец первой книги.