Божественное вмешательство

Глава 13

— За нашу двенадцатую манипулу и старшего центуриона Алексиуса, — еле ворочая языком, пробормотал Мамерк и тяжело опустился на табурет. Его соплеменник Нумерий из эквов (древний италийский народ, живший в горах к востоку от Лациума, враждебно относившийся к Риму, но, в конце концов, покоренный римлянами в 302 г. до Р.Х.) недовольно проворчал,

— За Алексиуса, слава ему, пьем всю ночь. А давайте выпьем за нашего центуриона Септимуса!

— И то дело, выпьем за Септимуса! — Одобрил великан Руфус (Rufus — рыжий). Поговаривали будто он из галлов.

— А давайте, — согласился Мамерк.

— Спасибо друзья, — пуская скупую слезу, Септимус Помпа выплеснул чуть-чуть из кубка на землю и, бормоча слова благодарности Тину (греческий Зевс и римский — Юпитер) влил в себя содержимое.

Скрипнули ржавые петли, и друзья услышали гнусавый голос ненавистного Мариуса Кезона.

— У-у козье вымя, дети осла! По какому поводу гуляете? — Выставив вперед ногу в лубках, он оперся спиной о дверь и вытер лоб. — Сейчас я вам напомню, кто тут командует, — Мариус встряхнул плетку, на кончиках кожаных ремней брякнули загнутые в кольца гвозди. Глаза Руфуса налились кровью, и без того вечно румяные щеки стали бордовыми. Он схватил табурет и запустил в бывшего старшего центуриона двенадцатой манипулы. Тот смог увернуться. Но травмированная нога подвела, не удержав равновесия Мариус поминая Аиту (Аид, Гадес), рухнул на земляной пол.

Септимус бросился к ворочающемуся на полу Мариусу и, схватив его за горло, срываясь на крик зашипел: " Теперь в двенадцатой, старшим центурионом — Алексиус Спуринна Луциус! А ты проваливай, пока цел!». — Отпустив хрипящего Мариуса, Септимус поднялся и тут же вскрикнул от боли: бывший командир таки достал плеткой по ногам. «Твой Алексиус кормит ворон, скоро и ты с ним встретишься», — брызжа слюной и силясь подняться, пообещал Мариус Кезон.

Позже Септимус признался друзьям, что все равно не жалеет о содеянном, хоть в тот момент просто не смог справиться с собой. Он наступил ногой, обутой в калиги на лицо Мариусу и вогнал кинжал тому в горло. Обернувшись к друзьям, он увидел, что половина солдат манипулы уже на ногах.

Руфус подошел к Септимусу и плюнул на бьющегося в конвульсиях Мариуса. «Это тебе за Алексиуса!» — громко, так, чтобы все проснувшиеся услышали, сказал он, — «Этот выкидыш убил нашего центуриона!».

Протрезвевшие Мамерк и Нумерий, со словами: «За Алексиуса», — сделали то же, что и Руфус. За ними пошли Квинтус, Тиберий и Прокулус. Когда Мариус Мастама — опальный сын уважаемого сенатора Этрурии почтил плевком на труп центуриона память Алексиуса Спуринны и остальные сочли своим долгом сделать то же.

«Всем спать. Мы сами позаботимся о теле», — приказал солдатам Септимус, а старые, еще по контубернию друзья, дружески похлопывая по спинам нерасторопных, позаботились о том, что бы приказ центуриона был выполнен как можно быстрее.

Вдесятером они покинули здание казармы и направились к выходу в город. Септимус и Руфус поддерживая под руки тело Мариуса, несли его так, как обычно приносили в лагерь упившихся легионеров.

У ворот к ним навстречу вышел часовой. Разглядев в свете факела гребешек центуриона на шлеме Септимуса, махнул рукой и вернулся в сторожевой домик.

Минут через десять тело Мариуса погрузилось в зловонные воды городской канализации. «Даже если его и обнаружат, то это к лучшему. Любой бродяга мог позариться на имущество инвалида», — пояснил свое решение друзьям, Септимус.

Назад вернулись, держа под руки Прокулуса, на случай если часовой вспомнит о ночной вылазке контуберния, решили настаивать, что мол, вино кончилось. Пьяными все были, вышли из лагеря, потом центурион Септимус приказал возвращаться.

Септимус уснул сразу. Но сон его прервали звуки буцины так быстро, что прежде, чем встать с лежака он помянул всех демонов от Ванфа до Хару.

Потом проклятия Септиптимуса обрушились на Сенат, принявший решение о строительстве дороги к Тарквинии. Все знают, что по старой дороге от Тарквинии к развалинам Рима уже давно никто не ходит. Весь день под палящим солнцем манипуле Септимуса предстояло носить булыжник, копать и трамбовать каменистый грунт. Не для того ли, что бы сабинам стало легче ходить на Этрурию?

Мешки с едой и водой на плечах, из оружия — только глаудиусы, без доспехов и пилумов, в одних только туниках шесть манипул второго легиона Этрурии с первыми лучами солнца вышли из города.

На манипулу Септимуса приходилась одна телега, запряженная старым волом. На телегу легионеры погрузили инструменты — лопаты, корзины для земли, заступы. Измученный ночными событиями Септимус, взобрался на телегу и отчаянно борясь со сном, разглядывал таблички расставленные по обочине. Табличек было много: вначале номер манипулы, затем контуберния.

Наконец он увидел табличку с номером «двенадцать». Слез с телеги и потирая голову у правого виска, стал разводить контубернии манипулы по размеченным участкам.

Пол дня углублялись, отсыпая землю на обочину, потом трамбовали деревянными колодами. Септимус превозмогая ноющую головную боль, с остервенением долбил окаменевшую землю.

Небо затянуло тучами, заморосил дождик. Боль отступила, но легче не стало. Септимус чувствовал странную тревогу. Он вглядывался в лица солдат и размышлял о том, стал ли он убивать центуриона Мариуса, если бы был трезв?

За обедом солдаты подшучивали друг над другом, в общем — все как обычно, будто ночью ничего и не произошло. Септимус повеселел и решил, что правильно сделал, отомстив, убийце Алексиуса.

Когда на небе появились первые звезды, на обочине будущей дороги уже лежали ровными рядами камни. Завтра этими камнями солдаты вымостят подготовленный сегодня участок дороги. После недолгих сборов манипула Септимуса направилась к городу.

У городских ворот стражник сделал знак остановиться. Септимус подошел к нему и, уперев руки в бока, повел головой так, что хрустнули шейные позвонки. Он сделал это намеренно, что бы часовой смог получше рассмотреть гребень на его шлеме.

— В своем ли ты уме, что позволяешь себе останавливать нас? Мы весь день работали как мулы!

— Простите центурион. У меня приказ от Консула Прастины для старшего центуриона двенадцатой манипулы. — Липкий страх медленно поднимался откуда-то снизу, сжимая сердце. Септимус, собравшись духом, твердо произнес:

— Я Септимус Помпа младший центурион двенадцатой манипулы, слушаю тебя.

— Консул срочно требует к себе старшего центуриона Мариуса Кезона.

«Как? Как это возможно? Старший центурион манипулы — Алексиус Спуринна!» — Страшная догадка молнией мелькнула и оглушила, словно над головой прогремел гром, — «Консул причастен к смерти Алексиуса». Мамерк, Нумерий, Руфус, Квинтус, Тиберий, Прокулус, друзья стояли за его спиной и все тоже слышали. Септимус повернулся к ним и увидел на их лицах полное равнодушие, — «Неужели они не понимают?»

Стражник воспринял удивление Септимуса по-своему:

— Его нет с вами?

— Он давно уже не с нами, — меланхолично, но достаточно громко, что бы стражник услышал, произнес Руфус. Остальные, кто стоял за спиной Помпы, дружно закивали головами, поддакивая.

— Проходите, — часовой отошел в сторону, пропуская манипулу в город.

Септимус дал команду продолжить движение, а сам задержался, наблюдая за стражником.

Из флигеля, пристроенного к башне, вышел офицер. Стражник, что-то сказал ему, тот запрыгнул на коня, взял под уздцы второго и ускакал в город. «Все верно. Второй конь для Мариуса. Нет никакой ошибки», — Септимус брел за своей манипулой, едва переставляя ноги.

Ему было трудно понять, как после таких почестей оказанных Алексиусу Консулом, в манипулу вернулся Мариус. И не просто вернулся. Раньше он не позволял себе так разговаривать с новобранцами контуберния Помпы. Теперь от пришедшей ясности легче не стало — признание в убийстве молодого центуриона вызвано отнюдь не отчаянием и не желанием досадить, Мариус Кезон знал — за ним стоит Консул.

Об исчезновении центуриона Мариуса Кезона казалось, забыли или решили оставить все как есть. Манипула Септимуса третий день строила дорогу и даже получила похвалу от бенефициария (должностное лицо отвечающая за строительство и эксплуатацию дороги).

Септимус пригласил бенефициария — толстенького коротышку Клеона выпить вина. Тот принял приглашение и когда контубернии расселись на обочине перекусить, Клеон присоединился к Септимусу и его друзьям.

Клеон пил вино, почти не разбавляя водой. Септимус решил, что для того, кто принимает работу, жалеть вина не стоит и охотно подливал. Захмелевшего Клеона потянуло поговорить. Размахивая руками, что бы привлечь внимание центуриона он, пытаясь говорить как можно тише, на самом деле почти кричал: «А знаете, что сейчас происходит в Этрурии?» — Контуберний тут же затих, а Клеон вначале поднял указательный палец вверх, затем приложил его к губам, — «Цы-ы-ыц, никому не слова». — Убедившись, что все его внимательно слушают, он продолжил, — «В ночь после меркурия, помните, когда состязались только две манипулы. Ну, помните?», — Друзья дружно закивали. Септимус подлил бенефециарию в кубок еще вина. Клеон тут же опустошил его.

— Что дальше то было, Клеон? — Спросил Руфус.

— Ну, так вот. Зятек Сенатора Спуринны будто убил его, а сам сбежал. Но кое-кто в Сенате подозревают в двойном убийстве Консула Прастину. Ну, скажите мне — оно нам надо, когда проклятые сабины вот-вот вторгнутся в Этрурию? — Друзья слушали, затаив дыхание. — С другой стороны если Алексиус Спуринна сбежал, то почему Спуриния — дочь Сенатора, разодрав лицо до крови, ходит по форуму, проклиная Консула?

— Да она же ведьма! — Воскликнули в один голос эквы, Мамерк и Нуберий.

— Цыц, я сказал! — Совсем, как трезвый приказал Клеон. — Не одни вы такие умные. Но ведь война неизбежна. Что скажешь центурион?

Септимус ничего не успел ответить бенефициарию. Само проведение вмешалось: поднимая облака пыли, мимо пронесся всадник. Он кричал: «Сабины!».

Друзья из контуберния и толстяк Клеон услышали эту весть трижды, пока всадник не скрылся из виду.

«Запрещаю передвигаться по новой дороге верхом!», — прокричал бенефициарий и завалился на спину.

— Клеон от страха обеспамятовал. — Предположил Руфус.

— На телегу его, манипуле строится. — Септимус понял, что на этот раз Боги на его стороне. «Война — это лучше, чем расследование гибели старшего центуриона Мариуса Кезона», — так он тогда думал.

Глава 14

В чистом небе без единого облачка солнце стояло высоко, и хоть роса на траве еще приятно холодила ноги, доспехи уже разогрелись. Септимус изнывал от жары и мечтал хотя бы избавиться от шлема.

Второй легион с ночи стоял на вершине пологого холма, сверху донизу покрытого маленькими желтыми цветами и чахлой травой. Под утро замерзшие, сейчас солдаты с грустью поглядывали на долину у реки. Слабый ветерок оттуда приносил свежесть. А младший центурион двенадцатой манипулы мечтал оказаться в сырой дубовой роще, где на мягком «ковре» из моха он смог бы отоспаться вдоволь.

— Хорошо сейчас первому. В лесу прохладно, — словно угадав мысли друга, мечтательно произнес Руфус.

— Хорошо. А еще им реку переходить. Я бы сейчас окунулся, — ответил Септимус.

— Как думаешь, нам сражаться придется с сабинянами или фалангой самнитов?

— Смотри! — Септимус указал на поднимающуюся вдали пыль, — Сабиняне скачут! Консул ошибся, ожидая атаки самнитов.

Всадников заметили не только друзья. Завыла буцина, манипулы легиона начали перестраиваться: гастаты выдвинулись вперед и приготовили пилы, воткнув дротики в землю перед собой. Септимус положил руку на плече Руфусу:

— Всадники на холм не пойдут, вот увидишь! Скоро подойдет фаланга самнитов. Командуй второй центурией. Нам всего-то нужно удержать этот холм. Первый легион переправится через Тибр и ударит в спину самнитам. Построимся, как учил Алексиус в «каре» и будем держаться.

— Я понял тебя Септимус, но за такое самоуправство трибун Тулий может и наказать.

— Посмотри вперед, — всадники-сабины остановились у подножия холма, заняв долину вплоть до реки, — Их очень много, они обойдут холм и не дадут никому уйти. Холм же слишком пологий, фаланга самнитов ни за что не разорвет строй. Нам с этого холма только вперед и можно, пробив брешь в фаланге. Если отступим, то Клузий больше не увидим.

— Так будем бить фалангу «клином»?

— Только так Руфус. Если удастся разорвать их строй, иди на сближение со мной.

— Я понял, командир. — Руфус на счастье погладил гребешек на шлеме Септимуса и побежал на левый фланг манипулы, выкрикивая: «Вторая центурия! Всем слушать меня!».

Септимус проводил взглядом друга и громко крикнул: «Центурия! Каре!». Каждый в центурии уже знал свое место. Солдаты бежали к центуриону и становились как на учениях перед меркурием.

Обе центурии ощетинились хастами и пилами. Центурионы второй и десятой манипул, чьи солдаты стояли в три линии, недоумевая происходящему, поглядывали на построение двенадцатой.

Рядом с Септимусом стали верные друзья из контуберния. Нумерий, что бы избавиться от волнения воскликнул: «Какого демона им нужно!?».

— Ты тогда еще не родился, — начал отвечать Мариус Мастама — сын сенатора, — Никто из нас еще не родился. То было во времена Ромула. У римлян было много мужчин и мало женщин. Вот и решили они похитить женщин у сабинян. Решили и сделали. А когда сабиняне пришли за своими женщинами, началась кровавая битва. И вышли к сражающимся сабинянки с младенцами на руках и с тех пор римляне, и сабиняне жили как один народ. И бились вместе против царей Этрурии.

— И что с того? Рим то сейчас в руинах, — возразил Нумерий.

— Сабиняне в прошлом году присылали послов в Этрурию. Просили они разрешения у Сената на восстановление города. Но наши Отцы еще помнят, сколь силен был Рим, поэтому и отказали.

— А-а-а, — так выразил свое отношение к услышанному Нумерий.

Всадники-сабины пришли в движение. Конная лава разделилась на два рукава. Они скакали, потрясая дротиками, огибая холм.

Вдали засверкали, отражая солнечные лучи шлемы и щиты фаланги самнитов. Кое-кто из солдат первого легиона Этрурии бросили легкие дротики, рассчитывая сразить кого-нибудь из скачущих мимо сабинян.

Крики центурионов быстро успокоили солдат столь не эффективно решивших воспользоваться оружием: дротики летели дальше, чем обычно (до 60 м.), но что бы поразить врага требовался вдвое, а то и втрое дальний бросок.

Маневр конницы противника все же вынудил трибуна легиона развернуть линию триариев спиной к принципам и гастатам.

— Смотри Септимус, они, так же как и мы хотят прикрыть тылы, но фланги манипул оставляют незащищенными! Трибун не думает. Он, так же как и отцы Этрурии — привык хорошо делать то, чему когда то научился. — Закричал Мастама.

— Жаль, что с нами нет Алексиуса, — Ответил Септимус, сжимая древко пилума. Он чувствовал слабость в ногах и легкое головокружение. «Уж лучше битва, чем ожидание», — промелькнула мысль. Сердце забилось ровно, страх отступил. — Братья! Сегодня Харун (демон смерти, у греков — Харон) заберет многих, но попросим Мариса, что бы это произошло с нами как можно позже! — Септимус воодушевившись своей речью, ударил пилумом о край скутума. Центурия зазвенела железом, и вскоре весь первый легион бряцал оружием, готовясь к сражению.

Всадники-сабиняне остановились, а фаланга самнитов ускорилась. Уже можно было разглядеть лица атакующих в первой линии. Длинные копья покачивались в такт шагам, круглые щиты, оббитые медью, сверкали на солнце так сильно, что Септимус, разглядывающий самнитов, закрыл глаза и тыльной стороной ладони утер навернувшиеся слезы.

Велиты спустившись к подножию холма, начали метать пилы. Фаланга в начале замедлилась, но спустя мгновение самниты перешли на бег, заставив велитов искать укрытия за линией принципов.

Септимус, что есть силы, закричал: «В атаку! Клин!», — центурия, перестраиваясь на ходу, пошла в атаку. Пару бросков и дротики выбили в линии самнитов приличную брешь. Длинные копья опустились, пропахав борозду в земле. Септимус, бегущий во главе клина, наступив на опущенное копье, подпрыгнул и врезался скутумом в опешивших гоплитов. Началась резня. Легионеры двенадцатой кололи из-за щитов в лицо, шею, руки и выше поножей, в ноги гоплитов.

Туски Септимуса продвигались к центурии Руфуса, оставляя за собой трупы самнитов. Среди них поднялась паника: задние ряды не видели, что творилось впереди, передние теряли товарищей одного за другим. Многие из них по-прежнему не выпускали из рук, ставшие неподъемными хасты (тут воевала не македонская фаланга сариссофоров). Висящие на руке щиты не защищали от метких уколов гладиусами. Центурии двенадцатой манипулы второго легиона почти без потерь вырезали два десятка рядов самнитской фаланги и соединились, выйдя из боя за спинами гоплитов.

Септимус, опасаясь атаки всадников, построил манипулу в каре. Самниты продолжали восхождение на холм, тесня манипулы тусков. А кавалерия сабинян все не нападала.

Центурион Помпа оглянулся и понял, что на помощь первого легиона теперь рассчитывать не стоит. Сабиняне, заметив переправу тусков через Тибр, покинули окрестности холма и теперь бьются с легионом Консула. Нет, не бьются — убивают мечущихся в панике и в воде и на суше легионеров.

«Руфус! Манипулу в две линии! Ударим в спину фаланге пока не поздно!», — команда центуриона выполнялась, едва достигнув ушей очередного солдата. Некоторые сами сообразили, увидев, что каре распадается, и товарищи на бегу подхватывают с земли пилы и хасты.

Солдаты Септимуса держась за спиной у гоплитов, метнули дротики и бросились в атаку. Кое-кто из самнитов оборачивался, но тут же умирал от удара гладиусом или пилума, брошенного легионером второй линии манипулы.

Никто из самнитов не покинул холм, но и от второго легиона осталось не больше пяти манипул.

Трибун Тулий лежал укрытый пурпурным плащом с ужасной раной от сабинянского дротика, угодившего в рот. Когда сабиняне заметили переправу первого легиона и, оставив за холмом две сотни всадников, ускакали, трибун решил сотней кавалерии тусков при поддержке ополченцев напасть на них. Сабинян отогнали. Триарии теперь могли не беспокоится о своем тыле, но дротик, брошенный меткой рукой сабинянина лишил второй легион тусков командира.

Септимус смотрел то на тело Тулия, то на сабинян добивающих первый легион. Он понимал, что помочь Консулу уже никто не в силах. «Нужно уходить, но куда? Всадники догонят».

— Ты, кажется, Септимус? — Услышал он за спиной. Обернулся. Старший центурион первой манипулы в кольчуге, заляпанной уже загустевшей кровью, смотрел устало, — Я Гней Публий, слышал обо мне? — Септимус молчал, размышляя о том, что понадобилось столь прославленному воину от него. — Вы победили нас на меркурии! — Его щека с огромным шрамом стала поддергиваться, от чего рваный рубец зашевелился словно змея.

— Конечно, слышал. Им не выжить, — Септимус указал рукой на битву у переправы.

— Без тебя мы все сейчас лежали бы рядом с Тулием. Командуй пока не поздно, центурион.

Предложение Гнея Публия, если бы Септимус вообще когда-нибудь мог подумать о такой возможности, наверное, удивило бы или напротив, сделало его невероятно гордым собой. Сейчас он просто кивнул, соглашаясь, и набрав в грудь побольше воздуха, закричал: «Собрать оружие, манипулам строиться в походную колонну!». Гней Публий ударил себя в грудь, улыбнулся, и слово в слово повторил приказ Септимуса. Закричали и другие выжившие в битве центурионы.

Остатки легиона отходили к Клузию. Двадцать всадников трибуна, оставшиеся в живых из сотни, хоть и нагруженные трофеями, ушли далеко вперед. Несколько раз Септимус останавливал колону и объяснял, что нужно делать, в случае если появятся сабиняне. Солдаты несли на себе двойной запас пилумов и были измотаны битвой, но держались, полны решимости: все-таки они разбили самнитов. А если доберутся до крепостицы, где Консул оставил интендантов, то и скотоводам — сабинам тогда точно не на что рассчитывать.

Услышав в который раз: «Сабины!», — солдаты строились в каре по центуриям на расстоянии двух бросков пилума друг от друга и метали дротики в воображаемого противника, высоко поднимая щиты после каждого броска. Септимус обещал им, что так они смогут победить и всадников.

Наверное, сабины удовлетворились победой над первым легионом, а может, и консула Прастиния пленили и теперь рассчитывают и так получить все, чего хотят, но Септимус беспрепятственно довел солдат к деревянной крепости построенной пару месяцев назад между Клузием и Тарквинии, как только Этрурия решилась воевать с сабинянами и самнитами.

«Разбиты…», — шептались гражданские. Префект Гай Велий, вытирая полотном потеющий лоб, спешил к выходу из крепости на встречу двум десяткам всадников из турмы Тулия. «Не может быть! Боги, сжальтесь надо мной», — шептал префект, понимая, что манипула обслуги даже за стенами укрепления не устоит перед объединенными силами самнитов и сабинян, разбивших легионы Прастиния.

Всадники спокойно въехали через распахнутые ворота. Луций Дасумий Туску декурион из турмы трибуна, увидев префекта, спешился и доложил:

— Центурион Септимус Помпа ведет манипулы второго легиона в крепость. Солдаты устали. Нужно подготовить достойный ночлег и еду.

— Как центурион? Где Консул? Что с Тулием? — Заикаясь от волнения, спросил десятника Гай.

— Первый легион разбит всадниками сабинянами. Что стало с Консулом мне не известно. Септимус Помпа спас наши задницы. Фаланга самнитов вырезана до последнего гоплита. Тулий погиб. Его тело вон на той лошади, — Луций указал на рыжую кобылу. Теперь Гай догадался, что сверток на ее спине и есть тело Тулия. — Наш трибун заслужил погребальный костер. А если сабиняне уйдут к Тарквинию, то мы вернемся, что бы достойно похоронить павших братьев.

— Сабиняне не станут воевать больше! Гней, позаботься о воинах, — распорядился Префект. И не обращая внимания на старого слугу, и на прибывших всадников поспешил в свои апартаменты, где его ждали мешки с серебром, выданные сенатом Этрурии на компанию. «Вот свезло, так свезло!», — Радовался интендант, — «Конница сабинян крепость не возьмет, а серебро первого легиона достанется мне! Что делать в забытой Богами Этрурии теперь? Хорошо бы столковаться да хоть и с декурионом и отплыть в Карфаген. Вот заживу!».

Префект Гай забыв обо всем на свете, делил серебро на свое и то, что он предъявит военным. Он не заметил надвигающихся сумерек и когда услышал голос Гнея, даже разгневался.

— Господин, в крепость прибыло почти пять сотен солдат.

— Я занят! К демонам их! — Заорал префект.

— Господин! Они требуют еды и кров, — и тут Гай, наконец, услышал, что именно ему говорит слуга.

Хрустнул засов, дверь распахнулась, на пороге замаячили широкоплечие фигуры солдат с зажженными факелами.

Префект Гай Велий уселся на мешок с серебром и схватился за сердце.

— Командир, эта крыса отошла к Харону, — Нумерий отпустил плечо префекта и тот рухнул на свежевыструганные доски пола.

— Руфус, поставь охрану. Где ты там Гней? Теперь ты префект в лагере. Я хочу, что бы солдаты поели поскорей. — Септимус хлопнул по плечу Руфуса и вышел из дома. Отыскав взглядом слугу отошедшего к Богам префекта, грозно спросил снова, — Ты слышал меня?

— Да, Господин. За домом префекта продовольственный склад, а казармы солдат на юге лагеря.

— Ведите солдат в казармы, старшим в контуберниях получить еду, — центурионы второго легиона отсалютовали Септимусу и с улыбками разошлись.

«Из нашего молодого трибуна будет толк», — услышал Септимус, брошенную кем-то из центурионов фразу.

«Это приятно, быть трибуном», — прошептал Септимус и направился вслед за Гнеем к складам.

Глава 15

— Друзья, я хочу рассказать о последних новостях, что привезли разведчики Луция, — Септимус пригубил вино и окинул взглядом лица товарищей. Лишь один Мастама оставался серьезным. Даже Руфус, глупо улыбаясь, наблюдал за работающими прачками. — Сабиняне ушли из Этрурии. И судя по всему, Рим снова возродится.

— Ну и пусть! Мы теперь богаты и независимы. Даже старые центурионы, после того как ты щедро их одарил серебром, служат тебе. Нам достанется Этрурия, а сабинянам — их Рим. — Нумерий поднял кубок и, дождавшись того же от Мамерка, осушил его.

— Руфус! Убери вино. Некоторым оно мешает не только думать, но и слушать, — едва сдерживая прилив неприязни, попросил Септимус. Руфус сграбастал кувшин с кампанским и поставил рядом с собой. Показав эквам кулак, наконец, и сам понял, что сегодня командир собрал их по важному делу. — Пусть строят. Тут я с тобой Нумерий согласен. Возможно теперь, получив силой оружия, Рим и землю вокруг сабиняне успокоятся. Только это не та новость, ради которой я позвал вас преломить со мной хлеб. — Септимус поставил кубок на стол и постарался сказать как можно тише о второй новости. Хоть в этом и не было нужды: крепость, в которой укрылся второй легион Эртурии, пополнившись городскими манипулами из Клузия и Перузии, гудела сотнями голосов и звенела оружием тренирующихся солдат. — Консул Прастиний выжил. Он идет в Этрурию всего лишь с одной манипулой…

— Ты только прикажи, и легион вышвырнет Прастиния из Этрурии, — Руфус довольный собой почесал волосатую грудь и нежно погладил кувшин с вином. На самом деле в мыслях уже который день он грезил о собственном кораблике. Чтоб сидя на корме среди бескрайнего моря, попивать вино и считать серебро. Да ради такого счастья лично он, Руфус готов и трех консулов отправить скитаться по миру.

— Легион, может, и вышвырнет консула. Да только ничего не сможет сделать с сенатом и народом. — Потирая пальцами подбородок, ответил Септимус.

— Командир, — отозвался Мастама, — Отпусти меня в Этрурию. Быть может, пришло время помириться с отцом. — Септимус, сжав кулаки, бросил пронзительный взгляд на Мариуса Мастаму. — Ты не понял меня. Я хочу помочь!

— Как? Помирившись с отцом!

— Партия сенатора Мастамы обвинит Прастиния в убийстве Спуриния и его зятя, бездарном руководстве армией. А что бы другие в сенате оказали нам поддержку пошли пару манипул на Ильву (остров Эльба) и захвати рудники. А сам выйди на Апиеву дорогу и двигайся к Тарквинии. Сможешь взять город под защиту, объявишь там о наборе в новый легион. Тарквинии — это льняное полотно и парусный холст. Это — не шерсть с севера и не горшки Клузия и Ареция! Если упрочишься в Тарквинии, окажи сабинянам помощь в возрождении Рима, попроси взамен право на порт в Остии. А я рискну объявить в Этрурии, что и Ильва и Остия уже сейчас под твоим патронатом. И что Септимус Помпа стоит во главе двух легионов!

— Ты сможешь все это сказать? Это же ложь! — Не то, что бы Септимус отверг предложение друга, но сам он не верил, что предложенный Мариусом план может осуществиться полностью. Руфус, напротив, сверкая глазами, потирал руки. Эквы о чем-то шептались. Квинтус поднялся с места и стал подле Мастамы, глядя на того с восхищением. Тиберий и Прокулус скорее удивились не меньше Септимуса, но оставались невозмутимыми.

— То, что ты называешь ложью, всего лишь политика! Вот увидишь, все выгорит! — Мариус, ожидая решения командира, мял ткань тоги на груди: «О боги, дайте ему хоть чуть-чуть разума! Ведь это шанс для всех нас!», — он еле сдержался. Эта мысль уже висела на кончике его языка. Но Септимус наконец оставив подбородок в покое, спросил:

— Когда ты хочешь уехать? — Он все еще сомневался, но знал, что план, предложенный Мастамой лучше бездействия.

— Прямо сейчас, мой друг. Позволь взять с собой Квинтуса. — Септимус кивнул в ответ. И сияющий от счастья Квинтус тут же был уведен Мариусом Мастамой.

— Клянусь стрелами Тина, повеселимся мы! — Заревел, не скрывая восторга от развития событий Руфус. Возвращая кувшин с кампанским на стол, он поднялся, что бы произнести что-нибудь зажигательное, но не успел. Раньше заговорил Нумерий.

— Командир, пошли меня и Мамерка в Умбрию. Мы напомним горцам о долге перед Этрурией и приведем тебе тысячу велитов. — Услышав такое обещание от никчемного эква, обычно думающего только о девках и вине, Септимус махнул рукой, соглашаясь.

— Разливай Руфус! Выпьем за дружбу!

— Это дело! — Руфус с удовольствием взял на себя обязанности виночерпия.

— Прокулус, пригласи за наш стол офицеров легиона. Повеселимся сегодня от души!

— И вексиляриев не забудь. Давайте отметим столь славное начинание! За консула Этрурии Септимуса Помпу, нашего брата! — Осушив залпом кубок, Руфус отправился за вином в подвальчик отошедшего к богам префекта крепости.

К утру в крепости все еще пировали. Правда, многие не знали, за что именно их новый командир выставил так много вина. В эту ночь имя Септимуса Помпы не произносили разве, что спящие.

К вечеру следующего дня двести солдат под командованием старшего центуриона первой манипулы второго легиона Этрурии Гнея Публия выступили к Популонию, из порта которого, по морю, они поплывут на Ильву. Для тамошнего префекта у Гнея имелся свиток, опечатанный печатью префекта Гая Велия. Он якобы писал по поручению консула Прастиния, который для защиты рудников и порта в нынешнее смутное время посылает лучших своих солдат.

Еще через день и крепость обезлюдела: второй легион по Апиевой дороге ушел к Тарквинии — городу царей Этрурии. (В Древнем Риме род этрусского происхождения, к которому принадлежали цари Тарквиний Приск (правил в 616/615 578/577 до н. э.) и Тарквиний Гордый. II (Tarquinii)).

Неприступные стены, огромный акрополь, широкие улицы, вымощенные булыжником, оливковые рощи вокруг и в самом городе — таким увидел Тарквинии Септимус.

Еще вчера Клузий казался ему обителью цивилизации и могущества. Сегодня, в компании отцов города, по большей мере богатых торговцев, он восхищался величием Тарквинии. И задумался о том, что именно Тарквинии заслуживают быть главным городом в Этрурии.

Септимусу не пришлось прибегнуть ни к уговорам, ни к силе. Он даже сохранил казну легиона в неприкосновенности. Отцы города, напуганные войной, и желая избавиться от бездельников, не только собрали и вооружили для Септимуса две тысячи человек, но и щедро заплатили. Правда в обмен на обещание выступить к развалинам Рима и договориться с сабинянами о вечном мире.

Седьмой сын разбогатевшего плебея, однажды избранного квестором (помощником консула) — Септимус, считавший невероятной удачей носить знаки отличия младшего центуриона, сейчас одетый в белоснежную тогу с пурпурной каймой, подаренную отцами Тарквинии, поднимаясь по ступеням храма Юпитера, размышлял о данном обещании: «Где ты сейчас, Мастама? Все, по-твоему, вышло. Но ты не сказал мне, как договориться с сабинянами. Может дождаться вестей из Этрурии, а потом выступить на них?». — Помолившись по привычке Тину, Септимус смирился: к сабинянам он пойдет с миром, но не сам. У храма его ожидал Нума Помпилий, весьма уважаемый в Тарквинии человек. Выйдя к нему, Септимус радушно улыбнулся и заговорил.

— Иногда боги отвечают нам. — Нума искренне заинтересовался и, склонив голову набок, позволил себе спросить:

— Да прибудет с Вами благословение Юпитера! Какую мысль Он вложил в Вас?

— Я солдат, не политик, — Септимус задумался, а Нума закивал, соглашаясь, — Я умею сражаться, а не договариваться, — искусного торговца Нума Помпилия от такой преамбулы бросило в жар. — Вот я и подумал, а что если с моими солдатами к сабинянам отправится такой человек как ты?

— Наверное, близость к Храму, оказывает воздействие на нас обоих. Мне почему-то предвиделось, что я услышу от Вас именно это, — грустно улыбаясь, ответил Нума.

— Я обещал мир! И я хочу мира. Но я не политик, — попытался оправдаться Септимус, чувствуя, что его предложение воспринято без энтузиазма.

— О чем Вы собирались договориться с сабинянами лично для себя? — Спросил Нума, став вдруг очень серьезным.

— Патронат над Остией, — не задумываясь, ответил Септимус.

«А этот легат не промах!», — подумал Нума и, увидев для себя выгоду в намерении командующего легионом Этрурии, позволил себе поторговаться.

— В случае успеха нашей миссии, могу ли я рассчитывать на должность для моего человека в порту Остии? — Септимус был готов на что угодно, только бы избавиться от бремени самому вести переговоры с сабинянами.

— Конечно, уважаемый Нума. Я и сам хотел тебя просить о таком одолжении, но полагал, что две просьбы — это слишком много. — Септимус всего лишь хотел произвести впечатление вежливого человека, но, наверное, сегодня боги покровительствовали ему. Услышав такой ответ, Нума решил быть честен с ним.

— Я поеду с Вами. И не говорите мне больше о том, что Вы не политик, — он искренне рассмеялся своей шутке. Септимус так и не поняв причины, вдруг так развеселившей почтенного Нума, рассмеялся просто за компанию.

Легион шел от Тарквинии к Риму всего два дня. Септимус Помпа, наконец, понял — зачем нужны дороги. Не будь Апиевой, идти им пришлось бы дней пять.

Нума отказался от повозки и мужественно провел всю дорогу на спине лошади, чем заслужил уважение Помпы. Сам Септимус все еще страдал, передвигаясь верхом. За то разговоры в пути с Нума Помпилием оказались весьма полезными. Септимус узнал много нового для себя о народах, торговле, морских путях и кораблях.

Рим они увидели в лесах и стропилах. Сотни повозок с деревом и камнем стояли брошенные. Люди, напуганные приближением солдат, разбежались. Септимус приказал ставить лагерь сразу же за валами.

Кавалеристы отправились на разведку, что бы разузнать, где укрылись строители и почему сабиняне не защищают их.

Этруски едва успели загнать на валы повозки, как вернулись разведчики. Они сообщили, что тысяча всадников-сабинян скачет к Риму. Услышав эту новость, Септимус улыбнулся, представив, что ожидало бы их, решив, он дать сражение. Но тут же его лицо омрачилось: «Как их остановить?», — эта мысль пока не нашла ответа. Септимус решил поделиться тревогой с Нума, но не нашел его.

Когда солдаты построились в каре, а взволнованный Септимус уже который раз спешился, готовясь встать за линию щитов, появился Нума. Он спокойно шел по дороге, помахивая веточкой лавра. Не успел Септимус выдохнуть, как появились сабиняне. Объехав безмятежно шествующего Нума и обнаружив перед собой столь грозного противника, они отошли, на этот раз, прихватив с собой и Помпилия.

Один из всадников не церемонясь, взгромоздил его на холку своего коня, уложив перед собой. Помпилий, размахивая веточкой, терпеливо отнесся к такому обращению с собой. Правда, кричал он при этом так громко, что его услышал даже Септимус. Сабиняне, наконец, тоже услышали: всадники остановили коней, сняли с лошади Нума и спешились сами.

Помпилий поправил тогу, сказал что-то предводителю сабинян, вручив тому ветку. И они вдвоем направились к валам, где по-прежнему этруски стояли в боевом порядке. Септимус отдал приказ поставить скутумы к ноге и неторопливо пошел навстречу парламентеру.

Предводителем у сабинян оказался сам эмбратур (предводитель, избиравшийся во время войны) Саллюстий. О мире договорились тут же, а когда Септимус завел речь об Остии, Саллюстий простодушно заверил, что не имеет никаких видов на этот городок, что мол, сабинянам — пастухам и пахарям море не нужно. А потом добавил, что сейчас в Остии заправляют латины из Анция. И что если солдаты Септимуса возьмут Остию силой, лично он, Саллюстий возражать не станет, а вот Лавиниум и Ардея могут прислать Остии помощь.

Септимус — сама непосредственность, поинтересовался, поможет ли ему эмбратур покорить и Лавиниум и Ардею, а может, и Анций? Саллюстий ответил просто: «Если сам Септимус Помпа решит, что это дело ему по силам, то отчего не помочь».

Глава 16

Мариус Мастама скакал по широкой улице Рима к холму Квиринале (старый Капитолий (Capitolium vetus), по преданию — древнее святилище сабинов, находившееся на холме Квиринале). Там он рассчитывал найти Септимуса Помпу. Еще подъезжая к Риму, Мариус увидел строящееся стены и дома, но по настоящему он удивился, когда узнал, что новоиспеченный Консул Этрурии лично надзирает за строительством собственного дома в Риме.

Искать командира он отправился не сразу. Прежде обстоятельно расспросил солдат о том, что произошло в его отсутствие. Мариус пока не понимал, хорошие новости он узнал или плохие: солдаты Септимуса взяли в жены сабинянок; строят себе дома в Риме; а сам Септимус Помпа породнился с эмбратуром Сабинян — Саллюстием, взяв в жены его шестнадцатилетнюю дочь — Фелицию.

Отец встретил Мариуса прохладно, но когда узнал, что Прастиний потерял легион, а никому неизвестный младший центурион Септипус Помпа по выбору солдат стал легатом, задумался.

Обстоятельства заставили его принять решение уже на следующий день после встречи с сыном. В Этрурию всего с одной манипулой солдат вернулся Прастиний. Старший Мастама собрал у себя в доме сенаторов Квинта, Лепида, Катуллу и многих других, обычно поддерживающих его мнение в Сенате.

Слава Богам заговорщикам удалось найти Спуринию. Дочь отравленного Сенатора пообещала дать клятву в Храме, что видела, как Консул подсыпал яд в кубок Спуриния. А вечером, когда Сенат собрался, что бы выслушать Прастиния, Лепид, поднявшись с лавки, закричал: " Убийцу к ответу!».

Прастиний готовился к речи, полагая, что сможет оправдать разгром своих легионов, услышав Лепида, вздрогнул, скорее от неожиданности. Но когда закричали Мастама, Квинт и еще с десяток голосов, он понял, что к ответу призывают именно его.

Что-то сломалось в груди, гнев, дающий отвагу и силу, на этот раз уступил страху, Стало трудно дышать. Прастиний пытался крикнуть в ответ: «Слово!», — но смог только прохрипеть.

В атриум фурией влетела Спуриния. Никто не смог ей помешать отомстить за смерть мужа и отца. Она снова и снова колола кинжалом тело Прастиния до тех пор, пока Мастама не остановил ее.

Когда Спуринию увели солдаты, Мастама выступил перед сенаторами с речью. «Больше всего желал бы я, отцы сенаторы, чтобы ничто не нарушало спокойствия в государстве или, по крайней мере, чтобы перед лицом опасности на его защиту встали самые решительные люди; я хотел бы, наконец, чтобы дурные дела обращались против тех, кто их замыслил (из речи Луция Марция Филиппа в сенате). О благие боги, до сих пор защищающие этот Город, хотя сами мы перестали о нем заботиться! Прастиний, самый отъявленный из всех негодяев, — о нем нельзя даже сказать, более он гадок или труслив, — имел войско, и, ранее вызывавший страх, теперь внушает презрение. Вы же, склонные ворчать и медлить, внимая болтовне и ответам прорицателей, не защищаете мир, а всего лишь хотите его и не понимаете, что мягкость ваших постановлений умаляет ваше достоинство и ведет всех нас к безвластию», — так обвинил он сенат в бездарном управлении и услышал в ответ от Апия: «Что делать нам, если легионы разбиты, а враги на пороге дома?».

Тогда Мастама и сообщил Сенату о подвиге Септимуса Помпы. Ему даже не пришлось поведать ни о гарнизоне, что послал Помпа на Ильву, ни о патронате новоявленного легата над Тарквиниями.

Умело, играя на страхах отцов города, Мастама получил согласие на консульство для Септимуса Помпы, а для себя председательство — senatus consultum (большинством голосов и никем не было опротестовано).

Вспоминая рассказ отца, Мариус размышлял — не навредит ли Септимусу сближение с сабинянами? Остановив коня, он развернул послание Консулу Септимусу Эмилию Помпе от Сената Этрурии, прочел — «… пусть консулы примут меры, чтобы государство не потерпело ущерба (dent operam consules, ne quid res publica detrimenti capiat)». «С такими полномочиями он может делать все, что захочет, лишь бы ноги врага не было на земле Этрурии», — решил Мариус и, спрятав свиток в тубус, пустил коня шагом. До Квиринале оставалось совсем немного.

Если у стены по большей мере дома стояли уже под крышами и выглядели привычно, то тут, в долине у форума, заложенные фундаменты могли сравниться размерами разве что с храмами в Этрурии. Да и на участках, размеченных колышками, мог разместиться не один дом нобиля тусков.(Нобилитет от лат. nobilitas — знать — в Древнеримской республике правящее сословие рабовладельческого класса из патрициев и богатых плебеев. Нобилитет пришёл на смену родовой знати — патрициям. К началу III века до н. э. у нобилитета оказалась вся полнота государственной власти).

Наконец Мариус увидел Септимуса и Руфуса. Они сидели за низким столиком прямо на улице и наблюдали за работой строителей, степенно попивая вино. Руфус первым заметил Мариуса, и поднял кубок, приветствуя возращение друга. Сптимус ответил тем же, но почувствовав что-то, обернулся и не смог усидеть на месте. Он с нетерпением ждал возвращения Мастамы, готовясь к худшему. И утешал себя тем, что и без одобрения Сената теперь он обладает достаточным влиянием и силой, что бы позаботиться о себе, друзьях и солдатах.

— Аве Консул! — Выкрикнул Мастама, спешиваясь.

— Тебе удалось задуманное! — Переживая невероятное облегчение, Септимус обнял друга. — Пойдем же к столу! Утоли жажду и расскажи нам обо всем.

Мариус напившись вдоволь, с азартом, вдохновенно поведал друзьям историю смерти Прастиния и назначения консулами Мастамы старшего и Септимуса.

— Спуриния наказана? — От этой мысли помрачнев, спросил Септимус.

— Нет, что ты! Кто бы позволил наказать вдову и отомстившую за отца дочь из патрициев? Ее отправили в поместье, подальше от разговоров и пересудов. Что дальше, Септимус?

— Я так рассчитывал на то, что ты мне расскажешь об этом, — Септимус ответил с улыбкой, будто извиняясь, — А пока взгляни вот туда, — он указал рукой на свободный участок за своим домом, — Тут ты построишь для себя дом.

— Спасибо друг! Эта земля — целое состояние!

— А вот мой дом, совсем рядом! — Не удержался Руфус. Схватив Мариуса за пояс, потащил показывать участок и первые ряды кладки на фундаменте.

Умудренный жизненным опытом предводитель сабинян — Саллюстий должно быть хорошо знал историю своего народа. Пока солдаты — этруски, отложив скутумы и пилумы, взялись за кирки и лопаты, в строящийся Рим с каждым днем приезжало все больше и больше женщин — сабеллок (самоназвание; племена марсов, марруцинов, пелигнов, вестинов, которые все вместе известны под общим именем сабеллов). Они знали, чего хотели. Встревоженные центурионы не раз докладывали Септимусу о настроениях подчиненных. Многие из них захотели взять в жены именно сабинянку. А после того как Септимус женился на дочери самого эмбратура, хоть этот брак по большей мере явился демонстрацией дружбы между народами, и залогом военного союза, удержать лавину свадеб уже не рискнул никто.

План Саллюстия удался: теперь получив и женщин и землю, туски не только возведут стены, храмы и дома, но и будут защищать их. В свою очередь и Септимус хоть и не был рожден в семье патриция, но выгоду от такого союза видел: Клузий, Перузия, Тарквинии дали солдат и обязательства в обмен на защиту; контроль над рудниками Ильвы позволял диктовать условия Популонии; Рим и военный союз с сабинянами сделали его Септимуса Эмилия Помпу очень влиятельным человеком. Он ждал вестей из Умбрии. Если эквы Мамерк и Нумерий приведут велитов, то Септимус тут же намеревался занять Остию. И пусть тогда Лавиниум, Арея и Ариций, Анций, Лаций и Капуя попробуют оспорить его решение силой оружия. Теперь же, получив от Сената Этрурии консульство и призыв гарантировать Этрурии мир, Септимус стал сомневаться: «Может, стоит вначале собрать легионы в Популонии, Пизе, Ареции, Капене, Фалерии и Цере?», — размышлял он, пока Руфус занимал Мариуса Мастаму.

Мамерк и Нумерий явились, когда их уже ждать перестали. Они привели полторы тысячи велитов из Умбрии (умбрийские племена за исключением разве, что осков, отождествляли себя с этрусками).

На холмах Рима распустились цветы, Септимус все чаще выходя на двор, отдавал предпочтение тунике, радовался ранней весне.

С приходом весны римляне стали испытывать нужду в хлебе и мясе. Порции каши из нута, гороха и ячменя с каждым днем становились все меньше и меньше, а сыры, регулярно доставляемые из Этрурии зимой, уже как месяц закончились. Велитов кое-как расквартировали, но обеспечить новоприбывших едой Город не мог.

Помпилий Нума не пожалел, что отправился с легатом Помпой в Рим. Пока он не получил обещанной премии, но стал владельцем недвижимости в Риме и интендантом легиона Консула Этрурии.

Завтра ему предстоит не долгая (25 км. — около 17 римских миль), но очень опасная дорога в Остию. И в случае успеха он получит свою премию — должность для сына в порту Остии. Вот только условия, выдвинутые Септимусом, вряд ли понравятся латинам. «Мыслимое ли дело! Допустить в Остию римский гарнизон и откупщика (сборщика налогов). Доставить в Рим сто тысяч либров (libra — 327 г) пшеницы! Пусть демоны заберут умбрийцев, обрекающих его огласить в Остии условия Консула Этрурии!», — брюзжал Помпилий, собираясь в дорогу.

Собирался в дорогу и трибун Руфус. Завтра он поведет в Остию две манипулы.

— Не ввязывайся в драку, — наставлял его Мастама. — Охраняй посла и в случае успеха его миссии, займи порт и крепость.

— Не переживай, с двумя манипулами я сравняю этот городок с землей! — Отвечал Руфус.