Боевые репетиции

Глава 4

Ехать и вправду было недалеко: парк Сокольники, в прежние времена (да и сейчас) он был излюбленным местом гуляний. Но с утра в пятницу там не должно быть много народу. Сводка погоды в Москве на этот день в Интернете не отыскалась, но в одиннадцать утра там должно было быть немного выше нуля. Зато почти наверняка в это время года там грязища. Даже в двадцать первом веке — и то, а уж в 1938 году подавно.

Именно по таким соображениям была выбрана одежда и обувь: зимняя серая куртка, брюки примерно того же вида, довольно теплая шапка с козырьком (троюродная сестра кепки) и берцы. Наряд для местных был не вполне привычный (и не военный, и не спортивный, и не административный), но пришелец рассчитывал, что сумеет, не привлекая уж очень большого внимания, выбраться на просторы города… а там поглядим.

Рославлев выбрал место у немалой толщины древесного ствола. Он знал это дерево. Это был дуб, которому было суждено дожить до XXI века. Инженер быстро глянул на часы. И негромко произнес ключевую фразу — ту, которой его научил заказчик.

Мгновенно тускло-серая пелена окутала путешественника во времени.

Но расчеты, как это порою бывает, разбились о случайность, предусмотреть которую было невозможно. Едва появившись у ствола уже в тридцать восьмом году, пришелец увидел троих свидетелей. Они вообще были лишними, а уж эти — и совсем ненужными.

Эти граждан никто не причислялил бы к законопослушным. Дело было даже не в одежде и обуви. Имелись другие признаки. Взгляды. Стиль движений. Даже манера носить кепки надвинутыми на самые глаза. На вид им было лет по четырнадцать-пятнадцать.

Неформальным лидером этой троицы был Анатолий по кличке Вьюн. И по возрасту (почти шестнадцать), и по заслугам (за плечами имелась ходка в колонию для несовершеннолетних) он имел наибольшее право на главенство. Кликуху он получил за умение выходить из неблагоприятных ситуаций. Этому способствовал как небольшой рост, так и быстрота в движениях.

Заместителем (он же второй в иерархии, он же вечный завистник) был Василий по прозвищу Канал. Кличка была и редкая, и неблагозвучная, отчего являлась предметом неиссякаемых моральных терзаний ее владельца. Получил он ее за чрезмерное использование глагола "канать". От этой привычки Канал избавился, но прозвище уже прилепилось.

Младшим в чине был Димон. Клички у него вообще не было, если не считать обращений типа "эй ты, сявка". Общее мнение старших об этом индивиде было скорее положительным. В армии или во флоте старшина причислил бы его к "молодым, но старательным" — и по справедливости, поскольку Димон и вправду старался. У него даже было при себе оружие: заточка, сделанная из напильника. Изделие было не из престижных, но Димон уже поставил себе цель приобрести настоящую финку и прилагал большой труд к достижению этой сияющей высоты.

— Гля, робя, фраер, — удивился главный. Он заметил потенциальную добычу первым, как и положено самому умелому и удачливому. — Дед, одежу-то сымай, не то попорчу.

С этими словами в левой руке Вьюна появилась его гордость: нож-выкидуха. У Канала вооружение представляло собой неплохую на вид копию финского ножа — если не считать того, что сделано это было из обломка полотна ленточной пилы. Впрочем, сам владелец не знал этого по недостатку образования.

Младший в чине достал заточку и сделал попытку напугать жертву. С этой целью он растянул губы в усмешке и произнес страшным голосом:

— Ы!

Седой человек вел себя совершенно не по правилам. Он ничуть не испугался, только на мгновение задумался. Дальше пугаться пришлось уже этой троице.

Лезвие выкидухи исчезло, как будто его не было. Через мгновение оно оказалось на земле. Таинственным образом оказались обрубленными и самоделка Канала, и заточка Димона. Но это было бы еще полбеды. В совершенно пустой руке дедушки вдруг оказался серый пистолет.

— Лечь животом на землю! Руки на затылок! Ноги расставить! Рот раскрыть!

Реакция этих троих оказалась совершенно различной.

Вьюн положился на чутье, которое его неоднократно выручало раньше, а сейчас заходилось в визге: "Этот седой опасен до последней степени!". И потому он, падая на землю, одновременно зачастил со скоростью, сделавшей бы честь пулемету ШКАС[8]:

— Дяденькапожалейсиротумыпошутитьхотелиотпустибольшенебудем…

Все эти звуки сопровождались чистосердечными слезами.

Канал добросовестно лег, принял нужную позу и наивно спросил:

— А рот зачем открыть?

Димон из всех троих отличался наибольшим умом и сообразительностью. Эти качества и позволили сделать леденящий душу вывод: незнакомец — иностранный шпион. Тот не замедлил подтвердить догадку.

— Говорить только с моего разрешения.

Канал положил уместным не настаивать на ответе на свой вопрос. А Димон, разумеется, сообразил, в чем дело. В шуме проходящей неподалеку железной дороги выстрелы никто не услышит, а кричать все равно нельзя, поскольку этот страшный пристрелит в один миг.

Но многоопытный (поскольку седой) шпион на этом не успокоился.

— Ты! — и ствол качнулся в сторону Анатолия. — Отползай в свободную сторону на один метр.

Дима преисполнился убеждением, что Вьюну настал последний час. Потом он подумал, что следующим будет Канал, а после настанет и его черед. Эта логическая последовательность вызвала нестерпимый ужас. Но ожидание не оправдалось.

— А теперь вынуть все из карманов и положить перед собой. Я сказал: ВСЕ! И заначку тоже. И остаток ножа.

Лидер подумал, что плохо спрятал заначку — а она составляла целых шесть рублей. Выкладывая свои запасы, он еще подумал и решил, что дед явно опытный и уж точно не фраер. А если… может быть… он из деловых? Вот это беда не из малых. Нет, что такому делать в Сокольниках. Да и говорит он не так.

Пока Вьюн пробовал свои силы в анализе, подвинулся уже Вася, послушно выложил все свои невеликие ресурсы и с неохотой констатировал:

— Больше ничего нет.

— Я же сказал: разговаривать лишь с моего разрешения.

Слова вроде были произнесены мягко, но у Канала сразу же проявилась молчаливость.

У Димы было время еще подумать. И сметливость его не покинула. Шпион наверняка охотился за документами. Но к счастью, таковых не было ни у одного. Потому что если бы нашелся, к примеру, старый читательский билет (когда-то возможная жертва чужестранца была записана в библиотеку, хотя пользовался ею Димон крайне мало), то его владельцу тут же и настал бы безвременный конец. Ведь имя-то на билете указано! А денег у Димона имелось ровно десять копеек. Заточку было жалко, но кусок, что от нее остался, уже нельзя было использовать ни для чего путного. Зато имелся шанс выкрутиться.

Димон скосил глаза на подельников. Перед ними не было ни единой бумажки, которую можно было бы счесть документом. И, видимо, шпион принял это во внимание.

— Разрешаю подняться. Здесь больше не показывайтесь. А то ведь и со мной можете повстречаться. А теперь идите туда, откуда пришли. Бегом!

Повторения не потребовалось. Но уже в Марьиной роще, из которой кривые дорожки и привели эту тройку в парк Сокольники, пути вернувшихся в родные места разошлись. Дима не знал, куда двинулись двое старших, но сам он твердым шагом направился в отделение милиции.

— Добрый день, — приветствовал он стоявшего у дверей милиционера. — К дежурному бы мне.

— Вон он. Товарищ Васильев, к тебе.

Дежурный оказался сержантом: в тот момент никого старше званием в отделении не было.

— Что у вас, гражданин?

Назвать посетителя "товарищем пионером" сержант не мог, хотя по возрасту тот и подходил: отсутствовал галстук.

— Заявление. Протокол надо писать, — отвечал малец. — Шпиона мы видели. Иностранного.

Дежурный был спокоен, как будто подобные сведения поступали в отделение ежедневно и ежечасно. Порядок действий сержанта был с очевидностью отточен немалым опытом. Он достал бумагу, вынул ручку, воткнул ее в видвшие лучшие времена чернильницу и принялся задавать вопросы и записывать.

— Для начала: ваше име-отчество-фамилия.

— Дима. Киреев.

После некоторого размышления подросток уточнил:

— Дмитрий Николаич Киреев.

— Место жительства?

Визитер назвал адрес.

— Сколько вам лет?

— Двенадцать, но скоро тринадцать.

— Кто эти "мы", видевшие шпиона?

— Ну, ребята, живут неподалеку, только не знаю, где.

— А зовут их как?

— Толик и Василь. Но фамилий не знаю.

Это было правдой.

— И где вы видели шпиона?

— В парке Сокольники.

— В какой его части?

— Ну, не знаю. Лес там, густой. А дорог нету.

— Когда вы его встретили?

— Ну только что. Час назад.

Настала очередь для важных вопросов.

— Почему вы решили, что он шпион?

— Так видно! Одежа не наша. И кепка тоже чужая. И ботинки. А еще он наган достал.

Последовал целый ряд вопросов с целью получить описание шпиона. Юный помощник органов был старателен:

— Сам он седой дед. С бородой. Куртка у него такая серая и толстая, но фасон не наш. Кепка, которой я ни в жисть не видывал. С такой вот полосой вокруг головы, — слово "околыш" было незнакомо Диме, — и с этаким мехом. А ботинки черные и со шнурками, высокие, прям сапоги. Ни разу таких не видел. И подошва очень толстая, вот такая.

Тут пошли вопросы неожиданного свойства.

— Кепка с мехом, говорите? А мех какой?

— Так откуда мне знать, с какого зверя?

— Опишите мех. Короткий, длинный?

— А вот такой, — последовал жест пальцами.

— Цвет?

— Тож серый, но другой. Чуть-чуть с желтым.

— Мех колечками, волнистый, прямой?

— Не, не колечками. Такой… как у зайца, вот! Но не такой густой.

Сержант понял, что большего он в описании одежды не добьется.

— Вы сказали, он достал наган. Когда именно?

Дима почувствовал, что вступает на зыбкую почву, и постарался себя обезопасить.

— Мы так шли, а он вышел из-за дерева, и я сразу подумал, что подозрительный, и достал ножик…

— А где этот ножик? — заинтересованно спросил Васильев.

— Так щас и расскажу, он увидел ножики, значит…

— То есть у всех вас были при себе ножики, значит?

— Ну перочинные, маленькие. А тут он ка-а-ак отрубит лезвия!

— Чем рубил? Шашкой?

— Да нет! Он лишь глянул, и лезвия отвалились. И тут он выхватил наган…

Сержант сделал последнюю попытку добиться чего-то правдоподобного:

— Из чего выхватил? Из кобуры?

— Да нет, кобуры на нем не было.

— Так из-за пазухи?

— Нет же! Руки у него были на виду. Ничего в них не было — и тут р-р-раз! И наган в руке. Из рукава, должно быть.

— Ну, а потом?

— Потом велел лечь на землю. И достать все, что было в карманах. И забрал. Только ни у кого из нас документов не было.

Последняя фраза вызвала наибольшее доверие со стороны дежурного.

— А потом велел убираться оттеда. И все. Мы побежали, а его больше не видели.

— Так он, выходит, не стрелял?

— Не. Может, побоялся, что услышат.

— Что ж, все ясно, — подбил итоги сержант Васильев. — Вот тут, снизу напишите: "С моих слов записано верно". И свое имя.

Бдительный гражданин СССР изобразил надпись: "с маих слов записоно верна" — и расписался.

Уже после ухода добровольного помощника в отделение прибыл старшина, бывший до этого на задании.

— Глянь, Филатыч, на документик, — с широкой ухмылкой встретил его дежурный.

— Ну, тут вижу одну явную ошибку со стороны свидетеля, — авторитетно заметил опытный коллега дежурного.

— И только одну? — иронически сощурился Васильев. Но Филатыч не обратил внимания на подколку.

— Не наган это был.

Сержант все еще был настроен на иронию.

— И как же я сам не догадался, что наган в рукаве не спрячешь!

— Так ведь малолетка. Он оружие разве что в кино видел. Для него все, что в одной руке и стреляет — и есть наган.

— Ты хочешь сказать…

— …Точнешеньки. ТК[9], возможно. Вот его можно с большим трудом спрятать в рукаве. Хотя, правду сказать, эти слова насчет разрубленных силой взгляда ножей…

— Гипнотизер?

— И немалой силы, раз сразу с троими. И еще не уверен, что тот пистолет и вправду был.

— Ну, а делать-то что, Филатыч?

Это был если не крик души, то нечто к тому близкое.

— Да ничего! Шпильману передать и забыть. Наш не дурак, он такое наверх не направит. Как именно не направит — не твоя и не моя забота. Но сумеет.

Кто что ни говори, но рецепт "пусть у начальства голова болит" был и есть универсален.

Разумеется, об этом разговоре Рославлев мог догадаться. Больше того, не исключал. Но также с большой вероятностью предполагалось, что сообщение с элементами чертовщины далеко не пойдет.

Вот почему он самым тщательным образом собрал деньги (уж они лишними не будут) и то, что осталось от "оружия". По правде сказать, останки можно было бросить, если бы не одно обстоятельство. Место среза частичной матрикацией выглядело, как будто его тщательнейшим образом полировали. Такое могло вызвать совершенно ненужные вопросы.

Хорошо зная Сокольники, инженер пошел напрямую к забору. Разумеется, упражнения по перелезанию не предполагались. У самой границы почва оказалась посуше, и пришелец резво переоделся и переобулся. Теперь вместо непонятного гражданина в неочевидном и явно враждебном наряде появился солидный седовласый товарищ в хорошем костюме и прекрасном пальто. На голове у него была недешевая шляпа. Вид был вполне себе ответственный и даже, возможно, партийный. Внушающий уважение прохожий оглянулся. Никого вокруг.

Одна секция забора вдруг исчезла, человек шагнул за пределы парка — и секция вдруг вернулась на место. Присмотревшись, можно было увидеть разрезы в виде тонких линий, но инженер не понадеялся на самотек. В материале забора (дерево, как легко понять) вдруг появились дырочки, сквозь которые прохожий пропустил толстые железные скобы. Теперь обвалить секцию было бы затруднительно.

От этого места до центрального входа в парк было совсем недалеко — не более пятнадцати минут по сравнительно приличной дороге. А до станции метро "Сокольники" — двадцать.

В руке у товарища появился портфель. Такая ноша придает еще большую солидность обладателю. Правда, кожаное вместилище было пустым, но кто ж обратит внимание на такие мелочи?

Вагоны метро были непривычного цвета (коричневые снизу и оливковые сверху), но запахи были насквозь знакомыми. Инженер почувствовал себя почти дома.

— Садитесь, дедушка, — вдруг прозвучало из-за плеча.

Ясноглазая девушка в ярко-красном платке и скромном синем пальтишке уступила место человеку в возрасте. И это было нормальным.

— Спасибо, — улыбнулся в ответ инженер.

Вышел он на "Смоленской". Целью был Смоленский универмаг, бывший Торгсин.

Лишь мельком глянув, Рославлев пришел к выводу: прав был классик, ох, как прав! Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин!

Разумеется, это относилось в первую очередь к богатству ассортимента. Да и оформление выглядело… не по-советски. Правда, не было знаков и вывесок типа: "Скупка золота и драгоценных камней", но это не пугало. По деловой логике это место находилось в дальнем углу за дверью.

Скупку проводили сразу несколько граждан весьма солидного и достойного вида. Удивительно, но и очереди перед каждым окошком были весьма скромны: человека два-три.

— Что у вас? — со скучающей миной поинтересовался оценщик. По наблюдению Рославлева, это был армянин, хотя никакого акцента не слышалось.

— Вот, — седой клиент вдвинул в окошко небольшой предмет, завернутый в бумагу (разумеется, пришелец отнюдь не жаждал оставить свои отпечатки пальцев на содержимом свертка).

Оценщик имел большой опыт. Он сразу углядел, что это золото; можно было и не утруждаться доставанием пробирного камня. Но правила этого требовали. Так и есть, девятьсот восемьдесят седьмая проба. Слиток весил не меньше трех килограммов и обладал очень немалой ценностью.

Оценщик решился. Эту комбинацию он уже проворачивал неоднократно. Милиционер, стоявший у входа, был в доле. С кем, в свою очередь, делился представитель органов, армянин не знал, но дело ни разу не срывалось.

Из окошка прозвучал заданный самым суровым голосом вопрос:

— Откуда этот предмет, гражданин?

Слиток тут же был отодвинут далеко в сторону. Инженер глянул на оценщика.

Последовал ответ, который нельзя было ожидать даже в страшном сне.

— У вас большая недостача, милейший. Тот ящик, куда вы кладете сданные драгоценности, пропал. Вы его присвоили.

Обвинение было настолько диким, что оценщик машинально глянул вниз перед собой. Ящик исчез. Совершенно автоматически служитель магазина провел рукой в том месте, где ящик только что был. Рука нащупала пустоту.

— Вызывайте милицию, мой дорогой, — негромко, но очень веско промолвил седой. — Она у меня ничего не найдет — так же, как и у вас. А вот последствия будут разными.

— Э… а… — От потрясения у оценщика начисто пропал голос, который, впрочем, и не понадобился. Гражданин, сдававший слиток, принялся выдавать четкие указания:

— Вы сейчас по всем правилам оформите этот слиток. И выдадите мне червонцы в полном объеме. После этого я уйду, а вы забудете о моем существовании. Тогда ящик вернется.

Великосветские романы описывают поведение, подобное тому, что продемонстрировал оценщик, словами: "двигался, как сомнабула". Не верьте! Авторы этих романов бессовестно лгут читателям — во всяком случае, в этом вопросе. Как раз сомнабулы, они же лунатики, движутся с отменной координацией — потому и не падают, гуляя по крышам и карнизам. А пальцы приемщика двигались, не очень-то подчиняясь воле хозяина.

— Ну вот видите, все прошло хорошо, — ласково проговорил седой, сгребая порядочную кучку денег в пачку и помещая пачку в портфель.

И с теми же интонациями добрейшего дедушки добавил:

— Нет, этого делать не надо. Нет, это тоже не поможет. Как вас зовут? Армен? Стесутюн, Армен-джан[10].

И только когда человек уже выходил, до приемщика дошло. Ну, конечно, это был сильнейший гипнотизер! Он просто навел мысль, что ящика нет. Опасен? Безусловно! Забыть его? Да никоим образом! Наоборот, запомнить накрепко — хотя бы уж затем, чтобы всеми силами избечь повторного знакомства.

А человек, сдавший слиток, без особой спешки прошелся вдоль прилавков, выбрал две единицы рыбной продукции — копченого леща дивно-бронзового цвета и осетровый балык. Потом добросовестно расплатился и пошел к выходу.

Целью его был дом номер семнадцать по Петровке. Он очень подходил для намеченного. Собственно, это был даже не дом, а целый лабиринт домов с общим чердаком. Местные пацаны пользовались этим неофициальным путем для проникновения на Красную площадь, когда там бывали парады.

Зайдя в этот лабиринт, седой человек провел глазами по окнам. Его заинтересовали окна на последнем этаже строения шесть. И неудивительно: благодаря расположению зданий увидеть то, что делалось за этими окнами, было крайне трудно. Очень уж они отсвечивали, а отойти подальше узкий двор не позволял.

Солидный седой товарищ с портфелем зашел в подъезд, поднялся на последний этаж, поглядывая на двери. На четырех из них красовались сургучные печати. Двери той квартиры, которая пришлась по душе седому, также была опечатана; мало того, она была заперта снаружи на висячий замок, а сама печать висела на веревочке, продетой сквозь петли замка.

Это двойное свидетельство того, что квартира не занята, явно удовлетворило хорошо одетого товарища. Он еще раз глянул на замок и решительно пошел на выход. Ему предстояла беседа с председателем жилтоварищества.

Искомого председателя звали Никанор Иванович. Был он человеком, облеченным немалой властью (в пределах жилтоварищества), а потому весьма грубым, раздражительным и даже злонравным. Что делать, так почему-то выходит: эти достойные сожаления качества появляются сами собой в довесок к служебным полномочиям.

Посетитель уже с самого начала вызвал неприятные чувства. Он не просил, не заискивал, не лебезил. А наличие шляпы и очков ничуть его не оправдывало.

— Добрый день, Никанор Иванович, — посетитель, правда, снял шляпу, но вошел неподобающе уверенным и быстрым шагом, что, по мнению председателя, делало этого типа еще менее приятным. — Ваша фамилия Босой?

Вопрос был настолько неожиданным, что председатель машинально ответил:

— Нет, Сапожников, — и тут же, устыдясь собственной слабости, грозно возгласил, — свободной жилплощади нет и не будет.

— Что нет — это совершенно верно, — с беспримерной наглостью отвечал вошедший, — а насчет "не будет" вы заблуждаетесь. Желаю вселиться в квартиру номер пятнадцать, строение шесть. Когда получу ордер.

То, что слово "если" не прозвучало, лишний раз доказывало ни на чем не основанную самоуверенность пришельца.

— Квартира заперта и опечатана, — со злорадством оскалился Никанор Иванович, ибо подобную возможность поставить посетителя на место упускать не захотел. — Осмотреть невозможно.

— А мне это и не нужно. Три комнаты?

Этот вполне невинный вопрос дал толчок сообразительности председателя. Он вспомнил сегодняшний номер "Правды". Было сообщение: новый нарком НКВД, какой-то кавказец… Вот оно! Наверняка этот седой назначен там на должность — и, судя по всему, немалую. По этой причине ответ прозвучал в некоторой степени вежливо:

— Нет, четыре. Одну пополам разделили, перегородкой…

— Не имеет значения. Думаю, я здесь еще появлюсь в ближайшие дни… если, конечно, мне не предложат что-то получше. Всего хорошего, Никанор Иванович.

— До свидания… товарищ…

— Инженер.

Робкая попытка узнать имя была проигнорирована. Все тем же решительным, но лишенным спешки шагом неизвестный вышел и скрылся в закоулках лабиринта номер семнадцать по Петровке. Ему предстояла еще работа.

Первая цель была достигнута. Гражданин Сапожников запомнил лицо, и у него не возникнут вопросы при следующей встрече, если таковая состоится.