Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье

Глава восьмая Наследники нартов

– Зачем вам все-таки понадобилась эта голова? – спросил Раттенхубер. Мария сидела за столом, застеленным старой советской газетой, и сортировала добытые в пещере кости. В одну кучку она складывала большие, человеческие, в другую – мелкие, принадлежавшие каким-то животным. Отрезанная голова Абдула лежала поодаль, единственный глаз мертвого абрека был широко раскрыт и, как казалось Раттенхуберу, внимательно наблюдал за происходящим в комнате. Шея была вымазана толстым слоем смолы, которую по просьбе Марии растопил в тазу Людвиг Йонс. Старик, к счастью, не видел, как фон Белов извлекла из своего мешка окровавленную голову, и, деловито сполоснув ее в ручье, окунула в растопленную смолу.

Мария ответила не сразу.

– Я могла бы вам объяснить, Иоганн, – сказала она, наконец, – но, боюсь, вы мне не поверите.

Раттенхубер, сидевший на лавке под окном и чистивший свой «Вальтер» смоченной в мыльной воде ветошью, проворчал что-то неразборчивое.

– Как вы думаете, Иоганн, почему русские напали на вас там, около реки?

– Потому что я поверил Ланцу и расслабился, – буркнул оберфюрер. – Удивительно, что они не подстрелили меня, как куропатку, первым же выстрелом!

– Вы чересчур самокритичны, Иоганн, – усмехнулась фон Белов. – На самом деле все не так просто. Древние кладбища обладают сильной энергетикой, притягивающей зло и убийства. Вы не замечали этого, когда работали полицейским в Мюнхене?

Раттенхубер задумался.

– Ну, у нас были любители устраивать на кладбищах всякие непотребства. Но до смертоубийства дело дошло только раз – один подонок задушил свою беременную подружку и спрятал ее тело в старом склепе. Обычно же подростки играли там в черные мессы, распинали собак и кошек...

– Среди этих костей, – Мария кивнула на маленькую кучку, – есть и собачьи. И это совсем не случайно. Кладбища привлекают людей с садистскими наклонностями по двум причинам. Во-первых, это превосходная декорация для игры в смерть. Во-вторых, некротическая энергия старых захоронений воздействует на неустойчивую психику, как наркотик. Держу пари, что тем русским мальчишкам внезапно ужасно захотелось вас убить. Точно также и бедняга Абдул бросился с шашкой на одного из них, не потому, что это было нужно – русский был безоружен и не представлял никакой опасности. Дело в том, что Абдула захватила жажда убийства. Он увидел, что русский пытается скрыться, и решил зарубить его. Это было бессмысленно, и в результате он погиб. Кладбище поглотило его жизнь, и на какое-то время успокоилось. Поэтому для нас с вами все закончилось благополучно.

– По-вашему выходит, что кладбище само заставляет людей стрелять друг в друга? Но ведь это же полная чушь!

– Не каждое кладбище. Чем древнее некрополь, тем сильнее его энергия. Многое, кстати, зависит и от того, как умерли нынешние обитатели старых могил. То место, где мы вчера с вами были – особенное. По местной легенде, там похоронены воины, погибшие в бою с горными демонами.

– Это всего лишь легенда, – Раттенхубер отложил ветошь и взялся за ершик, которым чистил дуло «Вальтера». – Кто может знать, как все было на самом деле?

– Все, что мы знаем о прошлом – легенды, Иоганн. Шлиман, руководствуясь сказкой Гомера, отыскал Трою. Удивительно, что предания этих диких гор рассказывают, по сути, о тех самых нибелунгах, что вдохновили гений великого Вагнера. Только здешних нибелунгов звали нартами.

– А, это те, о которых вы не захотели рассказывать мне нынче утром?

Мария фон Белов задумчиво вертела в руках чью-то желтую треснувшую посередине кость.

– Нарты были могучими исполинами, бросившими вызов богам. Они совершали великие подвиги, боролись с хтоническими чудовищами...

– С какими чудовищами? – переспросил Раттенхубер.

– С хтоническими, то есть олицетворявшими грубую силу земли и подземных миров. Кончилось, разумеется, все плохо. Нарты чересчур возгордились своим могуществом, и богам это не понравилось. Они не могли совладать с распоясавшимися великанами, поэтому решили действовать шантажом. Боги послали на землю засуху, которая длилась семь лет. Люди начали умирать от голода, и нарты, чтобы спасти их, ушли из мира.

– Как это – ушли?

– Легенды разных племен говорят об этом по-разному. В некоторых песнях поется, что нарты выпили расплавленную медь, потому что никакое оружие не могло причинить им вред. Другие рассказывают, что они сами вырыли себе могилы и легли в них. Третьи же – и это самое любопытное! – говорят, что нарты ушли в глубь земли, под корни гор, по вырытому ими тоннелю. А тоннель этот был закрыт медными воротами, чтобы никто не сумел последовать за ними. Чувствуете общие мотивы?

– Медь и подземелья, – сказал Раттенхубер. – Погодите, так медные ворота в пещере, которую взорвали русские?...

– Да. Я впервые услышала об этом тоннеле, когда работала в археологической экспедиции доктора Вирта. Есть и еще один тоннель, называемый Gojakan urg, его я видела своими глазами, но он находится около Грозного, а там русские еще держат оборону. Я подозревала, что медные ворота могут находиться неподалеку от кладбища, которое мы посетили, и, как видите, не ошиблась.

Раттенхубер задумался.

– И что, те дыры в скале, куда вы лазили, это и есть могилы нартов?

Мария покачала головой.

– Конечно, нет. Нарты жили на земле в незапамятные времена, а кладбищу от силы тысяча лет. И потом, нарты ведь были великанами, а эти кости, как вы видите, вполне обычные.

– Тогда к чему вы все это мне рассказали? И причем здесь все же мертвая голова?

– Когда нарты ушли под землю, как, кстати, и нибелунги – люди стали подражать им. В германской истории этим именем стали называться короли бургундов, на Кавказе – кланы отчаянных воинов. Те, кто лежит в склепах, выдолбленных в скале – члены такого клана. От обычных людей их отличали только татуировки, покрывавшие все их тело – но они сгнили вместе с мягкими тканями, поэтому я не могу их вам продемонстрировать.

– А что же демоны, с которыми они якобы сражались?

– А вот здесь-то и начинается самое интересное. Легенды говорят, что демоны эти охраняли вход в туннель и разрывали на куски всякого, кто осмеливался проникнуть за медные ворота. Воины, подражавшие древним нартам, конечно же, не могли с этим смириться. Они предприняли дерзкую вылазку вглубь туннеля... вот только вернулись оттуда далеко не все.

Мария протянула Раттенхуберу кость. Тот брезгливо отстранился.

– Поглядите, Иоганн, это лучевая кость руки. Видите, какие следы? Их оставили чьи-то очень мощные челюсти.

– Может быть, волки?

– Может быть, – согласилась фон Белов. – Только это очень странные волки, Иоганн. Вот ossa metacarpi[14], видите?

Она перебирала тонкие трубчатые палочки, словно играла в какую-то игру.

– Здесь к ним должны крепиться три верхние фаланги. Но они отсутствуют. Вообще. Во всяком случае, в том захоронении, где я побывала – а там перемешаны останки по меньшей мере дюжины людей – все пястные кости обгрызены начисто. Если это были волки, то зачем им понадобились пальцы покойников?

Раттенхубер недовольно поморщился.

– Вы пытаетесь отыскать здесь какую-то мистическую подоплеку, Мария, а ведь дело может оказаться куда более простым. Представим, что эти ваши покойники сражались с диким племенем, использовавшим в бою огромных псов. Отсюда – следы челюстей на лучевой кости. У этого племени был мерзкий обычай отрубать своим побежденным врагам пальцы рук. Этим объясняется отсутствие фаланг. Как видите, с точки зрения полицейской логики, все очень просто.

– Не отрубать, а отгрызать, – поправила его фон Белов. – Следы на костях недвусмысленно свидетельствуют о том, что пальцы у них просто откусили.

– Дикари еще и не на такое способны, – не сдавался Раттенхубер.

– Ну, хорошо, – засмеялась фон Белов, – если вам легче поверить в существование дикарей, лакомящихся пальцами, чем в пещерных демонов – так и быть. Что же касается головы, то она требуется для одного чрезвычайно древнего ритуала, который использовался при проникновении в подземный мир.

– Собираетесь лезть под землю?

– То, что я ищу, спрятано глубоко. Не имея ключей, к сокровищу не подберешься.

– Так голова – это ключ?

В дверь робко постучали. Мария быстро прикрыла лежавшие на столе останки газетой.

– Простите, госпожа, – Йонс искательно заглянул в глаза фон Белов. – Не желаете ли свежего козьего молочка, я только что подоил свою Ильзе...

Он вошел и поставил на стол глиняную крынку, неловко задев газету. Шурша, газета упала на пол, открыв голову Абдула и россыпи костей.

– О майн Готт! – проговорил Людвиг и, отшатнувшись от стола, стал медленно оседать на пол. Вскочивший Раттенхубер успел подхватить его подмышки и посадил на лавку – старик неожиданно оказался очень тяжелым.

– Как не вовремя, – досадливо поморщилась фон Белов. – Иоганн, дайте ему понюхать нашатыря.

Нашатырь подействовал – Йонс замотал головой и открыл глаза.

– Господин полковник, госпожа фон Белов, зачем это? Стол же... это ж для еды... а вы туда такую погань положили!

– Ничего страшного, потом продезинфицируете. Спирт для этих целей я вам выдам. Спасибо за молоко, но, думаю, вам лучше побыть на свежем воздухе.

– О-хо-хо, – бормотал старый Йонс, пока Раттенхубер вел его к выходу. – Это что ж такое, господин полковник? Зачем вам этакое непотребство?

– Госпожа фон Белов – ученый, – как можно мягче разъяснил Раттенхубер. – Ей нужны кости древних людей, понимаете, Людвиг? Изучает она их.

– Не понимаю, – горестно покачал головой старик. – Кости так кости... но голова-то, она же новая. Я даже парня этого знал, его звали Кривой Абдул. Разбойник был еще тот! Что же это, а?

– Его убили русские, – сказал Раттенхубер. – Убили и отрезали голову... для устрашения.

Эту версию придумала специально для генерала Ланца сама фон Белов – правда, генерал видел лишь обезглавленное тело.

– Ни за что не поверю, – Йонс остановился и помассировал рукой грудь. – Русские не отрезают голов. Горцы – да, иногда могут, если очень ненавидят кого-то. Но русские... нет, господин полковник, как хотите, а что-то здесь не сходится.

«Рассуждаешь ты много, вот что», – недовольно подумал Раттенхубер. Старика била мелкая дрожь.

Он порылся в карманах и достал пачку валидола. Силой засунул ее в трясущуюся ладонь Йонса.

– Это должно помочь. А вообще, Людвиг, мой вам совет – поскорее забудьте про все это.

Вернувшись в дом, Иоганн обнаружил, что Мария уже собрала все останки, упаковав их в два свертка. Головы Абдула нигде не было видно.

– Напугали вы старика, – сказал Раттенхубер.

– Я не слепая, – неожиданно резко отозвалась фон Белов. – Теперь он, чего доброго, еще откажется идти с нами.

Оберфюрер оторопел.

– Вы что, собираетесь тащить беднягу на перевалы?

– Не такая уж он старая развалина, – отрезала Мария. – Этот Йонс, между прочим, всю прошлую зиму просидел здесь в горах один, и, как видите, не помер. Нервы у него, конечно, слабоваты, но идти он вполне сможет.

– Но зачем он вам?

– Послушайте, Иоганн, вам не кажется, что вы задаете слишком много вопросов?

«Что-то наша дамочка сильно не в духе, – подумал Раттенхубер. – Никогда еще ее такой не видел».

– Как вам будет угодно, штандартенфюрер, – сказал он холодно. – Моя задача – охранять вас, а не развлекать разговорами.

Мария поняла, что перегнула палку. Она подошла к Раттенхуберу и доверительно взяла его за руку.

– Ну, бросьте, полковник... не надо обижаться! В конце концов, homo sum[15], и у меня тоже может быть плохое настроение. Если бы русские не взорвали тоннель, нам не понадобилось бы лезть наверх, к перевалам. Мы открыли бы ворота...

– За которыми, по вашим словам, прячутся горные демоны, – усмехнулся Раттенхубер.

– Для них-то я и приготовила голову. Вы по-прежнему мне не верите?

Она по-прежнему сжимала запястье Раттенхубера своими теплыми пальцами, и оберфюрер неожиданно почувствовал, что ему приятно это прикосновение.

– Если бы вы знали, как я была близка к цели пять лет назад! Я стояла уже на пороге великой тайны! Если бы только у меня была карта...

– Так зачем вам понадобился старик Йонс? – грубовато спросил Раттенхубер, высвобождая руку.

Фон Белов досадливо поморщилась.

– Сам он мне совершенно не нужен. Лишний балласт, к тому же излишне впечатлительный. Но вот его пес... это совсем другое дело.

Она со вздохом взяла с топчана книгу доктора Даре и принялась рассеянно перелистывать страницы.

– Могучий зверь, настоящий Проводник. Без него мы вряд ли сумеем найти дорогу.

– Дорогу? – удивился Раттенхубер. – Я полагал, что у вас есть карта.

– Карта, дорогой мой Иоганн, это всего лишь кусок бумаги. К тому же – буду с вами откровенной – в моем распоряжении только половина карты. Но там, куда я хочу проникнуть, мы заблудимся без Проводника.

– Вы меня окончательно запутали. Получается, мы не знаем, куда идем? Но фюрер говорил, что вы точно установили местонахождение тайника.

Мария захлопнула книгу и швырнула ее обратно на топчан.

– Послушайте, Иоганн! Я действительно знаю, что представляет из себя тайник, и где он находится. Если я скажу вам, что на заднем дворе этого дома закопан клад, будет ли это означать, что я дала вам точные координаты?

– Разумеется, нет. Чтобы найти его, мне придется перекопать весь задний двор.

– Вот именно! В данном случае «задний двор» – это квадрат со стороной в десять километров, сплошные горы и непроходимые дебри. К тому же то, что мы ищем, находится под землей.

Раттенхубер подошел к окну и с равнодушным видом стал разглядывать сверкающие на солнце снежные вершины.

– У меня к вам только один вопрос, Мария. Сообщили вы об этом фюреру, прежде чем получить разрешение на поездку, или предпочли скрыть от него некоторые неприятные подробности?

– Скрыть? Не смешите меня, Иоганн. Фюреру незачем вникать во все детали. Я взяла на себя ответственность за успех нашей экспедиции – по-моему, этого вполне достаточно.

Раттенхубер не нашелся, что ответить.

Маленький отряд дядьки Ковтуна добрался до перевала уже ночью.

Могли бы и пораньше, но наткнулись на партизан. Партизан было человек двадцать, в основном кубанские казаки, хотя командовал отрядом карачаевец, бывший агроном из станицы Зеленчукской. Звали его Асланбек, и Лехе Белоусову он сразу не понравился.

– Драпаете? – спросил он Ковтуна, обводя маленький отряд недобрым взглядом.

– Драпают вошки с одежки, – с достоинством ответил дядька Ковтун. – Мы организованно отступаем.

– Думаешь в Сухуми отсидеться? – презрительно спросил Асланбек.

«Сухуми? – удивленно подумал Леха. Он был там совсем еще пацаненком – мать ездила в санаторий, и взяла его с собой. Сухуми запомнился ему сказочным городом, где можно было сколько влезет купаться в теплом море, и от пуза объедаться медовой хурмой. Неужели побережье уже так близко?»

Ковтун пожал плечами.

– Какой Сухуми? Мы идем на перевал. Кто там сейчас, знаешь?

– Стрелковый полк, – неохотно ответил Асланбек. – А тебе какая разница?

– Та, что у меня есть важные сведения о передвижении врага. А ты, дорогой, препятствуешь мне довести их до сведения командования.

– Ты мне зубы не заговаривай, – рассердился Асланбек. – Я вот сейчас шлепну тебя и всех твоих парней, как трусов и паникеров – будешь тогда знать!

– Тогда я уже знать ничего не смогу, – рассудительно ответил дядька Ковтун, – потому что мертвые не имут не только сраму, но и розума. Давай-ка лучше отойдем и в сторонке с тобой потолкуем...

О чем говорили два командира, для Лехи осталось тайной. Но только после этого разговора Асланбек дал команду своим, и те опустили нацеленные на казаков винтовки.

– Ладно, идите, – хмуро сказал карачаевец. – Дорога свободна, но если наткнетесь на нашего брата, скажите – «Къарнаш[16] Асланбек велел пропустить».

– Вы тут смотрите в оба, – посоветовал ему Ковтун, – немец прет с севера огромной силищей, а солдат у него подготовленный, хваткий.

– Напугал ежа голой жопой, – хмыкнул кто-то из партизан.

– Не учи ученого, – сказал Асланбек. – На этой дороге мы дивизию остановим.

– Ну, бог в помощь, – усмехнулся Ковтун. – Пошли, ребята.

Больше по дороге на перевал им никто не встретился.

Звезды высыпали над горами крупные, как горох. Луна пряталась где-то за острой, как клык, вершиной, голубоватым светом поблескивал далекий ледник.

– Стой, кто идет! – окликнул их хрипловатый голос. Леха огляделся, но никого не увидел.

– Свои, – отозвался дядька Ковтун. – Гвардии сержант Ковтун и четверо парней из Майкопа.

– Оружие на землю, – скомандовал голос.

– Давай, ребятки, – Ковтун повернулся к своему отряду. – Это наши, точно. Не дрейфьте!

Леха неохотно положил винтовку на дорогу. Остальные последовали его примеру.

От темных, будто вырезанных на фоне звездного неба, скал, отделились фигуры невидимых до того солдат. Они окружили казаков, наставив на них стволы автоматов.

– Документы, – потребовал обладатель хриплого голоса. Ковтун протянул ему документы.

– Полк наш держал оборону Апшеронского, – сказал Ковтун. – Шла на нас дивизия генерала Руоффа. Полк полег весь, человек пять только выжило. Я сначала хотел к побережью идти, да потом встретил вот этих пацанов и передумал.

– Почему? – спросил хриплый, просматривая бумаги.

– Ну, один я может, и прорвался бы, а ребят на верную смерть тащить не захотел. Решил податься в горы – тут ведь, поди, пять стволов не лишние будут.

– Значит, так, – сказал хриплый, кладя документы Ковтуна в карман гимнастерки. – Кто вы такие, разбираться буду не я, а оперуполномоченный НКВД Кураков. А пока что руки за спину и вперед.

– Какой это Кураков? – обрадовался Ковтун. – Не Александр Павлович?

– Знакомы? – подозрительно спросил хриплый.

– Да служили вместе, еще до войны. Он же, Александр Павлович, тоже из кубанских казаков. Должен помнить меня.

– Ну, вот сейчас все и узнаем, – пообещал хриплый. Особенной доброжелательности в его голосе Леха не уловил.

«Что ж это такое, – думал Белоусов, чувствуя спиной холодный металл автомата, – свои же, а обращаются с нами, как с врагами! Того и гляди, расстреляют. Лучше бы мы затеяли бой с немцами, там, внизу, полегли бы как герои...»

Но их никто не расстрелял. Оперуполномоченный НКВД Кураков, большой, толстый мужчина с роскошными черными усами, действительно оказался хорошим знакомым дядьки Ковтуна.

– Ох, Ковтун, старый ты разбойник, – сказал он, обнимая приятеля. – Сколько ж лет мы с тобой не виделись?

– Три года, Сашко. Ты тогда в оперуполномоченные ушел, а я остался в полку молодых обучать.

– Точно! Твои хлопцы? – энкавэдешник ткнул пальцем в Белоусова.

– Теперь уж мои. Я их с-под Майкопа выводил.

– Ну, молодец, – Кураков прошелся вдоль понуривших головы казаков. – Хорошее дело сделал. Что грустим, орлы? Кончилось ваше отступление. Здесь теперь будет ваш рубеж, на нем будем стоять и с него не сойдем. Все ясно?

– Так точно, товарищ капитан!

– Ну, тогда сейчас идите, похлебайте щей и спать. Завтра отдыхать не придется.

После сытного ужина – первого за все дни их скитаний по горам – новоприбывших разместили на ночлег. Им выделили большую брезентовую палатку, в которую могло бы запросто поместиться десять человек. На полу лежали новенькие спальные мешки, но кроме четверых молодых казаков, в палатке больше никого не было.

Леха устроился в самом дальнем углу, так, что с левого бока у него было брезентовое полотнище. Повертелся, устраиваясь в мешке поудобнее. После ночевок на голой земле палатка казалась раем. Вот только сон почему-то не шел, перед глазами вставало то перекошенное лицо фрица, зарезанного Ковтуном в урочище, то каменная физиономия эсэсовца, которого они пытались подстрелить у реки.

Потом он все-таки задремал, но спал плохо и чутко, потому что посреди ночи вдруг проснулся от тихих голосов за стенкой палатки. Разговаривали двое, и один из них был точно дядька Ковтун.

– Как же такое вышло? – спрашивал он кого-то. – Не моего ума это дело, конечно, но подумай сам – здесь же важнейший стратегический пункт! Если его не удержать, немец через неделю будет в Черном море купаться! Наши братишки кровь проливают под Туапсе, только чтоб фрицы к побережью не вышли, а выходит, что зря? Если можно здесь пройти, через горы, зачем тогда Туапсе? Новороссийск зачем?

– Прав ты, сержант, – ответил второй голос – тусклый и глуховатый, – не наше это дело – обсуждать стратегию. Стратегией генералы в штабах занимаются. Наше дело – кровь проливать.

– Да крови-то не жалко, жалко ее зазря пролить! Я ведь как думал: на перевалах стоит 46-я армия, значит, они укреплены, как надо... А тут получается, у вас одна-единственная рота перевал держит? Даже не батальон!

– А это ты не мне скажи! – разозлился второй. – Это ты генералу Сергацкову расскажи! Здесь полк должен был стоять, понимаешь? А вместо полка – три роты, одна моя, две других в ущелье Клыч. Я звоню в управление 46-й армии, прошу меня соединить с Сергацковым, а меня соединяют почему-то с генералом Петровым из НКВД! Оказывается, он теперь возглавляет штаб войск обороны Кавказского хребта! Что за войска обороны? Та же 46-я армия, только непонятно, кто кому подчиняется. То ли Петров Сергацкову, то ли наоборот! А в результате у меня под началом девяносто пять солдат, и я с ними должен остановить этих твоих эдельвейсов![17]

– Уже сто, – поправил собеседника Ковтун. – С нами пятерыми считая. Но положение, конечно, аховое.

– Против дивизии не выстоим, – голос стал как будто еще тусклее и тише. – Сколько, говоришь, сил у этого твоего Ланца?

– До хрена и больше. Слушай, капитан, а можешь ты сейчас вот прямо позвонить в штаб и ошарашить их? Я так понимаю, никто там, в Сухуми, не верит, что немцы могут пройти через горы, оттого и не дают тебе подкреплений. А ты скажи, что фриц уже на пороге стоит! Что у тебя совершенно точные сведения! Пусть хоть полк пришлют, уже легче станет.

– «Хоть полк»! – передразнил его капитан. – Да я спасибо скажу, если те две роты, что внизу сидят, ко мне поднимутся!

Он закашлялся, сплюнул, проворчал что-то невнятное себе под нос.

– Ну так позвонишь? – спросил Ковтун.

– Позвонить, конечно, я могу. А что если спросят меня – откуда такие сведения?

– Скажешь – гвардии сержант Ковтун предоставил. Наблюдал, мол, за передвижением дивизии три дня и три ночи.

– А теперь вот представь, – сказал капитан после некоторого молчания. – Попадаю я на генерала НКВД Петрова. И первое, что он меня спрашивает: а какого рожна ты, капитан, не задержал гвардии сержанта, оставившего свой пост и сбежавшего с поля боя?

– Ты что, капитан, – с обидой проговорил дядька, – умом тронулся? На каком таком основании ты меня должен задерживать, если твой оперуполномоченный подтверждает, что я не немецкий шпион, а гвардии сержант Ковтун?

– На основании постановления Военного Совета фронта «О задержке неорганизованно отходящих отдельных подразделений и одиночек военнослужащих с поля боя» от 31 июля сего года, – четко, как будто рапортуя вышестоящему начальству, ответил капитан. – Согласно этому постановлению, сержант, путь тебе – в штрафные роты. Не вздумай возражать, ясно? Приказ есть приказ. Тебе и твоим хлопцам повезло, что Кураков у нас мужик настоящий, не то, что некоторые. А вот насчет генерала Петрова и его особистов я тебе обещать ничего не могу. Так что про тебя ничего говорить я не стану, не обижайся.

– Тьфу ты! Думаешь, мне славы захотелось? Скажи, что твоя собственная разведка отличилась. Есть у тебя разведка?

– Нету, – хмуро ответил капитан. – Разве что беженцы могли сообщить. Тут несколько дней назад просто столпотворение было – народ с севера сотнями шел, пешком, на телегах, со всем скарбом...

– И кто ж из крестьян так хорошо в военном деле разбирается? – с усмешкой спросил Ковтун. – Знает генерала Ланца и понимает, что такое горные егеря?

Капитан молчал. Молчание его было таким зловещим, что Леха у себя в спальном мешке поежился, как от холода.

– Слушай, капитан, – сказал Ковтун, – там, внизу, мы встретили партизанский отряд. Командует им такой Асланбек, мужик вроде дельный. Вот на него и вали, тем более, что я ему подробно все рассказал.

– Асланбек? – голос собеседника повеселел. – А что, сержант, это неплохая мысль! Я свяжусь со штабом немедленно. Может, еще и успеем.

Послышались шаги – Ковтун и капитан уходили от палатки.

Леха чувствовал себя голым и безоружным, хотя винтовки им вернули. Вот, значит, почему в палатке столько свободного места! На перевале попросту не хватает людей. А подкрепления пришлют, только если капитан убедит офицеров далекого штаба в том, что немцы действительно двинули главные силы через горы...

Он вспомнил ползущую по речной долине серо-зеленую змею, представил, как эта змея взбирается на седловину между двух снежных гор и скользит вниз, мимо ледников, к теплому и ласковому побережью Черного моря у сказочного города Сухуми. А на ее пути – только крохотные партизанские отряды да разбросанные по всему хребту стрелковые роты.

И он, Леха Белоусов, со своей винтовкой.

«Меня здесь убьют, – вдруг подумал он. – Нас всех здесь поубивают, и пройдут по трупам, и спустятся к теплому морю. Зачем только я подслушал этот разговор? Теперь умирать будет в сто раз страшнее...»

Он и сам бы не мог объяснить, почему смерть показалась ему вдруг такой отвратительной и ужасной. Одно дело – погибнуть в бою, зная, что твоя смерть не напрасна, что об нее, как о камень, споткнется нога захватчика. И совсем другое – когда знаешь, что твоя смерть ничего не изменит.

Он лежал в темноте, глядя в брезентовый потолок палатки, и пытался унять подступавшую откуда-то изнутри постыдную дрожь.

«Я – казак, – говорил себе Леха, – я – русский солдат! А русские никогда не сдаются и не отступают. Я уже и так запятнал себя, когда не вступил в бой с немцами у Апшеронского. Когда ушел в эти горы. Правда, я же не знал тогда о приказе, про который говорил капитан! Но это меня не оправдывает. Я должен искупить свою трусость. Никуда я больше отсюда не побегу. Пусть убьют. Пусть убьют, раз уж так вышло, что нас – рота против дивизии. Но перед тем, как погибнуть, я убью столько немцев, сколько смогу. И змея, которая готовится проглотить Сухуми, станет меньше. И может быть, именно это позволит в конце концов перебить ее поганый хребет...»

Только под утро, когда в палатку влез, ругаясь шепотом, дядька Ковтун, Леха почувствовал, что владевшее им напряжение вдруг ослабло – мгновенно, будто кто-то разрезал сдавливавшие тело веревки. Он мягко соскользнул в сон, глубокий и черный, как омут. А проснулся от грохота рвущихся бомб и рева тяжелых бомбардировщиков.

Дивизия «Эдельвейс» пошла на штурм Клухорского перевала.