Дом Вагнера

Байройт, Германия, 1920 год

Маленький городок Байройт, спрятавшийся среди лесов и холмов долины Красного Майна, казался Гитлеру после шумного и насквозь пропитанного политикой Мюнхена сонным и скучным.

В Мюнхене кипела жизнь, на площадях собирались митинги, в пивных гудели обозленные нерешительностью берлинского правительства бюргеры, на улицах фрайкоровцы дрались с коммунистами. А здесь время как будто остановилось.

Журчали фонтаны, шелестели листвой роскошные сады, пуховые облака застыли, словно приклеенные к глянцево-синему небу. Спокойный, тихий, уютный Байройт не замечал потрясений, заставлявших корчиться в революционных судорогах большие города Германии. Капповский путч, восстание в Руре, попытка создания Советской республики в самой Баварии – все это происходило где-то в другом мире. Жители Байройта продолжали жить своей обычной, размеренной жизнью, работали в мастерских, торговали в лавках, покупали овощи на рынке, пили знаменитое пиво «Браунбир» под тенью развесистых каштанов.

– Мещанское гнездо, – презрительно сказал Гитлер Розенбергу.

– Возможно, – пожал плечами тот. – Но мне, как архитектору, этот город по душе. Здесь все дышит благословенным восемнадцатым столетием.

– Чересчур слащаво, – фыркнул Гитлер. – В таких местах великие дела не делаются.

– Погодите, Адольф, – усмехнулся Розенберг. – Дитрих не напрасно позвал нас сюда. Он вообще никогда ничего не делает зря, вы еще не заметили?

Гитлер задумчиво кивнул.

Эккарт зарабатывал себе на жизнь ремеслом литератора. Он писал поэмы и пьесы, приводившие Гитлера в восторг. Казалось, сам Гете вновь воплотился в этом грузном, лысом человеке, злоупотреблявшем алкоголем и морфием. Гитлер, который был младше Эккарта на двадцать лет, относился к нему с благоговением.

Несколько месяцев назад Эккарт познакомил его с Розенбергом – молодым человеком, недавно приехавшим из Советской России. Розенберг происходил из остзейских немцев, потомков тевтонских рыцарей, завоевавших некогда Прибалтику. Он ненавидел большевиков и евреев и, как многие немцы, родившиеся далеко от фатерлянда, мечтал о возрождении сильной Германии.

– Мы – наследники Нибелунгов, – говорил он, горделиво выпячивая нижнюю челюсть, – северных великанов, владевших некогда всем миром! Нордические ладьи с лебедиными шеями доплывали до Северной Африки – их изображения сохранились на сосудах додинастического Египта! Белокожие голубоглазые воины были господствующей элитой у народа аморитов, покоривших весь Ближний Восток и основавших Иерусалим. Они создали нордический слой в той самой Галилее, из которой вышел Христос. Персы-арии и сам Заратустра вели свое происхождение от великих королевских династий Севера! Увы, низшие расы, темноволосые и круглоголовые, обманом и хитростью потеснили благородных северных воителей, проникли путем заключения смешанных браков в нордическую расу и разложили ее изнутри. Теперь перед нами стоит задача возродить силу Севера и построить на фундаменте чистоты арийской крови величественное здание Третьего Рейха!

Энциклопедические знания Розенберга произвели впечатление на Гитлера. Сам Адольф не мог похвастаться хорошим образованием: в юности он с трудом закончил четыре класса реальной школы, и до войны не интересовался ничем, кроме живописи и архитектуры. Однако то, что Розенберг был младше почти на пять лет, не давало честолюбивому Адольфу признать его авторитет. Он тут же принялся спорить с наглым остзейцем, хотя возразить по существу ему было нечего. Не станешь же, в самом деле, опровергать гипотезу о нордическом происхождении цивилизации! Поэтому Гитлер цеплялся к мелочам: Атлантида, которая, по мнению Розенберга, была прародиной Ариев, не больше, чем красивый миф; индусы, может, и несли в себе когда-то толику арийской крови, но достаточно на них посмотреть, чтобы убедиться, что они-то и есть ярко выраженные темноволосые и круглоголовые унтерменши, и так далее.

Хитрый Эккарт, слушая их, только посмеивался. Он видел, что Гитлеру не хватает знаний; видел, с какой легкостью Розенберг разбивает его в споре, наблюдал и делал выводы.

Три дня назад Эккарт пригласил их на ужин. Холостяцкое жилище поэта – он недавно развелся со своей богатой женой Розой и теперь наслаждался свободной жизнью – было завалено книгами, рукописями и пустыми бутылками. За аппетитным айсбаном, который превосходно готовила кухарка Эккарта, Дитрих предложил Гитлеру и Розенбергу съездить в Байройт.

– Прекрасное место, и воздух чудесный. К тому же там жил и творил сам великий Вагнер.

– У меня нет времени разъезжать по провинции, – возразил Гитлер. – Дела партии требуют моего ежедневного присутствия в Мюнхене.

– Ничего страшного не случится, если ты немного развеешься, Адольф, – Эккарт говорил добродушным тоном, но что-то в его словах подсказало Гитлеру, что лучше с ним не спорить. – К тому же я оплачу вам дорогу до Байройта и обратно.

– А гостиницу? – тут же спросил практичный Розенберг.

– Она вам не понадобится, – усмехнулся Эккарт. – Не задавайте мне никаких вопросов: вы все узнаете в надлежащий момент.

И вот теперь Гитлер с Розенбергом шли по широким улицам Байройта, любуясь его барочными дворцами и тенистыми парками, разбитыми еще маркграфиней Софией Вильгельминой, сестрой Фридриха Великого.

Инструкции, полученные от Эккарта, предписывали им прийти к дому Вагнера к половине восьмого вечера. Поскольку делать в Байройте им было совершенно нечего, приятели успели погулять по рыночной площади, пройтись по Максимиллианштрассе и не раз отведать сказочно вкусного «Браунбир». Теперь они чувствовали себя веселыми и довольными. Полюбовавшись на великолепный оперный театр, они не спеша направились к дому великого Вагнера.

Дом, окруженный густыми липами, стоял в глубине старого сада. Перед полукруглым фронтоном бил изящный фонтан (в Байройте от фонтанов было никуда не деться), крыльцо утопало в пышных розовых кустах. Чем ближе молодые люди подходили к дому, тем неувереннее чувствовал себя Гитлер. Он всегда тушевался, когда приходилось общаться с людьми из высшего общества – а в этом доме, конечно, могли обитать только аристократы.

– Послушай, – сказал он Розенбергу, проклиная себя за нерешительность, – может быть, уйдем отсюда? Дитрих, верно, пошутил, когда предложил нам эту поездку.

– Дитрих, конечно, любит повеселиться, – согласился Альфред, – но не думаю, что он хотел нас разыграть. Не трусь, Адольф! Или ты вспомнил, что у тебя на носке дыра?

Гитлер надулся. Он никогда не владел искусством остроумно отвечать собеседнику. И носки у него целые, он специально выбрал для поездки новую пару, но не станешь же стаскивать с ноги ботинок, чтобы утереть нос спесивому остзейцу!

– Посмотри, – толкнул его в бок Розенберг, – нас, кажется, ждут!

На ступенях лестницы, ведущей к дверям виллы, стояла молодая женщина в черном платье, выгодно оттенявшем золотой блеск ее волос. Она приветливо улыбалась приятелям, и Гитлеру поневоле пришлось ускорить шаг.

– Добрый вечер, госпожа, – учтиво склонил голову Розенберг, – мы прибыли по просьбе нашего друга Дитриха Эккарта. Мое имя Альфред, а это мой друг Адольф.

– Адольф, – зачем-то повторил Гитлер и покраснел.

– Винифред, – представилась девушка, весело тряхнув своими золотыми кудрями. – Добро пожаловать, господа.

По-немецки она говорила с легким акцентом, и это еще больше смутило Гитлера. Иностранка?

Девушка была привлекательной – даже длинноватый нос ее не портил. Гитлер, не умевший непринужденно общаться с женщинами, отвел глаза в сторону.

– О, – сказал вдруг Альфред, глядя куда-то поверх златокудрой головки Винифред, – какая чудесная роспись!

Над массивными деревянными дверями была изображена высокая фигура в одежде странника. На плечах у странника сидели два больших черных ворона. Чуть поодаль стояли две изящные девушки в древнегреческих одеяниях.

– Да, – улыбнулась Винифред, – это работа знаменитого Крауссе. Вам нравится?

– Прелестно, – ответил Розенберг. – И что же символизирует сия картина?

Как и многие остзейские немцы, жившие в России, он часто выражался слишком напыщенным книжным языком.

– Это ведь Во... Вотан, – неожиданно для себя проговорил Гитлер. – Со своими воронами... Как в опере «Зигфрид».

– Верно, – благожелательно кивнула Винифред. – А вот и сам герой, видите?

Только сейчас Гитлер заметил, что на фреске присутствует еще один персонаж – юный Зигфрид, стремящийся к одной из древнегреческих девушек.

– Это музы, – пояснила Винифред. – Мельпомена и Полигимния. Но прошу вас, господа, заходите в дом!

Внутри вилла была обставлена одновременно и с роскошью, и со вкусом. Севрский фарфор, гобелены на стенах, изящная мебель красного дерева, изготовленная, наверное, еще при Софии Вильгельмине. Гитлер в своем стареньком костюме чувствовал себя нищим, которого для потехи позвали к королевскому двору. Он украдкой глянул на свои ботинки – до блеска начищенные с утра, они порядком запылились во время прогулок по Байройту.

Они прошли в большую гостиную с мраморным камином и великолепным персидским ковром на полу. Навстречу им шагнул высокий седоволосый господин с длинным аристократическим лицом.

– Зигфрид Вагнер, – представился он звучным голосом, – а вы, полагаю, господа Розенберг и Гитлер? Мой друг Эккарт предупредил о вашем приезде. Что ж, друзья Дитриха – мои друзья. Прошу вас, господа, располагайтесь. Быть может, немного вина?

– Было бы неплохо, – скованно проговорил Розенберг. Видимо, богатое убранство виллы произвело впечатление и на него.

– Какое предпочитаете? Рислинг? Может быть, тирольское красное?

– Полагаю, Зигфрид, в этот час джентльмены пьют портвейн, – вмешалась в разговор Винифред. – Я велю Луизе принести три бокала.

– Вот кто истинная хозяйка дома, – добродушно рассмеялся Вагнер, когда девушка вышла из гостиной. – Вини англичанка, ни на шаг не отступает от островных традиций. Что ж, придется нам пить портвейн!

– Ваша жена восхитительна, – льстиво улыбнулся Розенберг, – впрочем, как и дом. Поверьте, мне доводилось бывать во дворцах Санкт-Петербурга, но они уступают в великолепии вашей вилле...

– Это вилла не моя, – поправил его Зигфрид. – Это воплощенная мечта отца, ему она и будет всегда принадлежать, пусть даже он давно умер...

– Рихард Вагнер бессмертен, – хриплым от смущения голосом проговорил Гитлер.

– О, – сказал Зигфрид, внимательно поглядев на него, – полагаю, вы правы.

– Когда я был студентом в Вене, – торопливо заговорил Адольф, – я часто ходил в оперу... я слышал все оперы вашего отца... и считаю его величайшим гением, которого рождала германская нация...

Это было почти правдой. Он действительно обожал Вагнера, но вот студентом никогда не был – в Венскую академию художеств поступить ему так и не удалось. «Вы не художник, молодой человек, – сказал ему старый ректор, – это отчетливо видно по вашим рисункам. Но по тем же рисункам видно, что у вас явный талант к архитектуре. Вы прекрасно чувствуете пропорции зданий, у вас отлично развито пространственное мышление. Ваше будущее – именно в этой области. Идите и добивайтесь успехов на поприще архитектуры!»

Вспоминать обо всем этом было неприятно, и Гитлер, снова смутившись, замолчал.

– Не скрою, – улыбнулся Зигфрид, – мне приятно это слышать. Впрочем, Дитрих говорил, что вы очень талантливый молодой человек.

– Говорил и повторю снова, – донесся откуда-то сзади знакомый веселый голос. Гитлер и Розенберг обернулись одновременно – в дверях стоял Эккарт, держа под мышкой укрытую белой тканью корзину. – Ага, вижу, вы удивлены! Сюрприз, сюрприз!

– Рад вас видеть, Дитрих, – Вагнер совсем не выглядел удивленным. – Как ваша новая поэма?

– А, – Эккарт махнул рукой, – пишется понемногу... Однако последнее время меня больше увлекает пьеса.

– Пьеса? Вот как?

– Да, для кукольного театра. Впрочем, я расскажу тебе об этом позже.

Эккарт подошел к приятелям и приобнял их за плечи.

– Ну как вам Байройт? Я же говорил – здесь непременно нужно побывать!

– Почему вы не сказали, что тоже приедете, Дитрих? – недовольно спросил Гитлер. – К чему все эти тайны?

– Это всего лишь необходимая предосторожность, – Дитрих поставил свою корзину на изящный журнальный столик. – Все полагают, что я поехал в деревню, навестить тетку. В какой-то мере это правда: я действительно был в деревне, и вот что я оттуда привез!

Он театральным жестом сдернул белую ткань с корзинки.

Корзинка была доверху набита деревенской снедью. Посередине красовался могучий розовый окорок, окруженный тугими красными помидорами. Обезглавленный труп откормленной индейки прятался в пучках свежей зелени. Круги домашней колбасы пахли так аппетитно, что рот Гитлера сразу же наполнился слюной[22]. Отдельно лежал завернутый в белую бумагу просвечивающий золотом слиток – настоящее сливочное масло.

– Вы нас балуете, Дитрих, – нахмурился Вагнер.

По нынешним полуголодным временам подарок Эккарта и впрямь был роскошным. Даже в таких аристократических домах, как вилла Вагнера, с продуктами дела обстояли не лучшим образом: хозяева могли пить драгоценные вина, хранившиеся в их погребах с добрых старых времен, но на завтрак намазывали на хлеб синтетический маргарин, а ужинали отварной брюквой.

– Пустяки, – усмехнулся поэт, – у тетки зажиточное хозяйство. Главное же – мне удалось ввести в заблуждение тех, кто за мной шпионил. В результате никто не знает, что я здесь.

– За вами следят? И кто же?

– Полагаю, коммунисты. Но, может быть, и люди Рема. Он в последнее время стал проявлять чересчур большой интерес к моей скромной персоне.

– Эрнст Рем? – удивился Гитлер. – Начальник отдела пропаганды?

В мюнхенских казармах Рем пользовался репутацией храброго офицера и патриота. Зачем же ему шпионить за Эккартом?

– Кстати, я слышал краем уха, что Рем собирается перетащить тебя в свой отдел, – продолжал поэт. – Если такое предложение поступит, ни в коем случае не отказывайся.

В гостиную вошла горничная с серебряным подносом в руках. Бокалов на подносе оказалось не три, а четыре – прислуга в доме Вагнеров отличалась расторопностью.

– Хильда, голубушка, – распорядился Эккарт с фамильярностью, выдававшей в нем старинного друга семьи, – отнеси корзинку на кухню. Пусть повар что-нибудь из этого приготовит.

– Прозит, господа, – сказал хозяин, поднимая хрустальный бокал с рубиновым напитком, – и да здравствует Великая Германия!

– А где же ваша прелестная супруга? – спросил Розенберг. – Неужели она не присоединится к нам?

– Позже, – на аристократическое лицо Вагнера набежала легкая тень. – За ужином.

Он откинулся в кресле, скрестив на груди руки и внимательно обвел взглядом своих гостей.

– Как я понимаю, Дитрих, вы не ввели наших молодых друзей в курс дела.

– А зачем? Чтобы они испугались и не пришли?

– С какой это стати мы должны чего-то бояться? – насупился Розенберг.

– Потому что вас ожидает кое-что необычное, – сказал Эккарт. – Вы знаете, разумеется, об обществе «Туле»?

– Конечно, – кивнул Гитлер. – О нем все знают[23].

– После того, как евреи и коммунисты расправились с многими видными членами «Туле», воспользовавшись небрежностью секретаря общества, было решено создать внутренний круг посвященных. В этот круг входит господин Вагнер.

– И господин Эккарт, – с улыбкой добавил хозяин дома. – Что же касается Винифред, то моя дорогая жена еще не посвящена в тайну.

– А как же мы? – удивился Розенберг.

– Вас, друзья мои, решено было принять во внутренний круг общества.

– Это большая честь, – пробормотал Гитлер. – Но разве можно... вот так, сразу?

– Не только можно, но и совершенно необходимо. Я не хочу, чтобы о вашей принадлежности к обществу было известно за его пределами. Больше того – за пределами внутреннего круга.

Эккарт с удовольствием допил портвейн и потянулся за графином, чтобы налить себе еще порцию.

– Помните, что я говорил вам о Реме? Этот человек рыщет вокруг «Туле», как такса вокруг лисьей норы. Возможно, он хочет внедрить в общество своих агентов. При той безалаберности, которая свойственна членам «Туле», это не так уж сложно. Не удивлюсь, если роль осведомителя он предназначил тебе, мой дорогой Адольф.

– Мне? – переспросил Гитлер. – Но как же... если я буду принят во внутренний круг...

– О котором Рем ничего не знает и не узнает, – со смехом ответил Эккарт. – Будешь рассказывать ему, чем занимаются бездельники, собирающиеся на Максимилианштрассе. Не беспокойся, это продлится недолго. Я предрекаю тебе блестящее будущее, мой дорогой Адольф.

– А мне? – с обидой спросил Розенберг. – Какое будущее вы предрекаете мне, Дитрих?

– Не волнуйся, Альфред, ты тоже прославишься. Твоя эрудиция и аналитический ум сделают тебя пророком, к которому станут прислушиваться миллионы. Тебе предстоит написать Библию нового мира, великий миф возрожденной Германии!

Глаза Эккарта подозрительно заблестели.

– Но для того, чтобы многого добиться, следует много работать. Ваше посвящение не только большая честь, но и огромная ответственность. У Адольфа – задатки хорошего организатора, у Альфреда – идеолога-интеллектуала. Но их следует развивать. Адольф, для того, чтобы добиться большего, тебе следует выступать с речами.

– Но у меня нет ораторского дара, – смутился Гитлер.

Говоря так, он лукавил. Адольфу уже несколько раз доводилось произносить зажигательные речи в мюнхенских пивных, где ему даже аплодировали. Но проклятая неуверенность в себе делала публичные выступления мучительными для Гитлера: стоило хотя бы одному из слушателей возразить ему, или, того хуже, начать над ним насмехаться, он тут же терялся, речь его делалась сбивчивой и невнятной. Он напоминал пылкого, но неопытного любовника, который до смерти боялся опозориться перед предметом своей страсти.

– Ерунда, – возразил Эккарт. – Я не случайно наблюдал за тобой все это время. Ты прирожденный оратор. Тебе лишь не хватает веры в то, что ты можешь увлечь за собой аудиторию.

Он повернулся к Розенбергу.

– У Альфреда, напротив, этой веры в избытке. Но у него напрочь отсутствует способность к мистической экзальтации, совершенно необходимой для того, чтобы стать вождем.

– Да я в сто раз больше мистик, чем Адольф! – возмутился Розенберг. – Он даже в существование Атлантиды не верит...

– К счастью, господа, мы находимся как раз в том месте, где раскрываются все скрытые способности человека, – вмешался в разговор Зигфрид Вагнер. – Вы здесь именно для этого.

– Нас что, ждет какое-то испытание? – беспокойно оглянувшись по сторонам, спросил Гитлер.

– Тс-с, – Эккарт приложил толстый палец к губам. – Больше никаких расспросов. Полагаю, мой дорогой Зигфрид, мы уже можем подняться в Пурпурный Кабинет?

Вагнер извлек из кармана золотые часы-луковицу.

– Да, до назначенного времени осталось всего семь минут. Не стоит заставлять их ждать...

Он поднялся с кресла и отворил дверь, ведущую во внутренние помещения дома.

– Прошу вас, мои молодые друзья. Оставьте сомнения и ступайте за мной.

Первым принял приглашение Розенберг. Гитлер, поколебавшись, последовал за ним. Оглянувшись, он увидел, как Эккарт украдкой допивает оставшийся в графине портвейн.

– Не беспокойся, Адольф, – ухмыльнулся поэт, – я иду с вами!

Поднявшись вслед за Вагнером на второй этаж виллы, гости оказались в кабинете, задрапированном темно-красными портьерами. Кое-где из-за портьер выглядывали мраморные лица с одинаково твердыми подбородками и прямыми римскими носами. В углу высилась статуя варвара, вытаскивающего из ноги стрелу. Посреди кабинета стоял черный рояль с поднятой крышкой.

– Прошу вас, располагайтесь, – Зигфрид указал на обтянутый бордовым шелком диван. – И постарайтесь ничему не удивляться.

Свет в зале стал тусклее, как будто чья-то невидимая рука прикрутила газовые рожки. На минуту или две в кабинете воцарилась полная тишина. Гитлер и Розенберг переглядывались друг с другом, пытаясь предугадать, что их ожидает. Даже Эккарт, вопреки обыкновению, не развалился на диване, вытянув толстые ноги, а сидел прямо и строго, сохраняя необычайно серьезное выражение лица.

Музыка грянула внезапно и сокрушительно. Так сходит горная лавина, в мгновение ока сметая обманчивое безмолвие гор.

Понять, откуда она звучала, было невозможно. Никто не касался клавиш рояля. За портьерами вряд ли удалось бы скрыть целый оркестр. А между тем, сыграть симфоническое интермеццо «Путешествие Зигфрида через огонь» под силу было только оркестру.

«Патефон? Радио? – ошеломленно думал Гитлер. – Но звук чистейший, как в зале Венской оперы!»

Зигфрид шел через огонь, держа в руке светозарный Нотунг. Валы пламени обступали его со всех сторон, но не причиняли герою ни малейшего вреда. Гитлеру показалось, что тело Зигфрида излучает ледяное сияние. Лед и огонь! Вечная борьба двух сил Вселенной!

Музыка сводила с ума.

Пурпурные портьеры колебались вокруг, как извивающиеся языки огня. И вот уже не Зигфрид, а сам Гитлер рассекал сверкающим мечом встающую до небес пламенную стену.

За ней должна была дожидаться своего героя прекрасная Брунгильда. Отчего-то у Брунгильды было лицо англичанки Винифред...

Музыка оборвалась. Гитлер ошеломленно огляделся. Его спутники куда-то исчезли. Эккарт, Розенберг, Вагнер – где они все? Он был один среди пурпурных портьер и мраморных изваяний.

Нет, не один. У статуи раненого варвара стоял человек и смотрел на него.

Человек был высок и худ. Большие зеленые глаза его казались скорее совиными, чем кошачьими. Лицо человека странным образом расплывалось, будто черты его постоянно и с очень большой скоростью менялись. И что самое поразительное – Гитлер мог бы поклясться, что еще несколько мгновений назад этого человека в комнате не было.

– Не надо бояться, – проговорил удивительный незнакомец глубоким голосом, – ты не спишь и не грезишь наяву.

– Кто вы? – еле слышно пробормотал Адольф.

– Высшее существо, – в голосе незнакомца не было ни капли высокомерия. – Твой господин и покровитель.

От него веяло такой несокрушимой уверенностью, что Гитлер и не подумал спорить.

– И что же вам от меня нужно... мой господин?

Лицо незнакомца вдруг обрело четкость. Адольф с ужасом увидел, что его собеседник почти прозрачен – под матовой кожей пульсировали тонкие синие вены, а за ними темно-пурпурным фоном просвечивали портьеры. Призрак? Галлюцинация?

– Ты избран, Адольф, – торжественно произнес прозрачный. – Ты избран правителями Агартхи, чтобы изменить ход человеческой истории. Готов ли ты к тому, чтобы стать орудием богов?

Пораженный Гитлер не знал, что ответить. Что это – какое-то испытание для кандидатов во внутренний круг общества «Туле»?

– «Туле» здесь не при чем, – прозрачный будто прочитал его мысли. – Они всего лишь декораторы, готовящие сцену для нашего появления.

– Декораторы? – переспросил Гитлер.

– Мы живем в другом мире. Появляясь среди вас, мы меняем законы физики. Поэтому нам необходимы верные слуги среди людей. Итак, Адольф, ответь мне – готов ли ты исполнить миссию, которую предлагают тебе Господа Глубин?

За короткое мгновение перед глазами Гитлера промелькнула вся его жизнь – попытки стать художником, праздные скитания по богатой и равнодушной Вене, вши и окопы Фландрии, газовая атака, после которой он потерял зрение, госпиталь в Пазевальке, сеансы гипноза доктора Фостера, вернувшие ему способность видеть... Прозябание в мюнхенских казармах... Ему тридцать один год – половина жизни позади. И чего он добился? Ефрейтор разваливающейся на глазах армии, которого начальник Отдела пропаганды собирается использовать в качестве осведомителя? Об этом ли он мечтал в юные годы? Нет, он мечтал о славе, о признании! Он с самого начала знал, что достоин большего. Но кто виноват, что ему не удалось осуществить свои мечты? Евреи, засевшие в Венской Академии художеств? Союзники, растоптавшие поверженную Германию, лишившие ее права иметь сильную армию? Или он сам, слабый, застенчивый, никогда не умеющий настоять на своем? Может, если бы он был сильным и властным, как вот этот странный посланец неведомой Агартхи, вся жизнь его сложилась бы иначе?

Прозрачный человек терпеливо ждал.

– Да, – хрипло проговорил Гитлер. – Я готов исполнить миссию!

– Ты должен будешь объединить нацию. Немцы разобщены, унижены, их гений почти угас. Но у Германии великое предназначение, и ты, Адольф, станешь тем человеком, который сделает ее могущественнейшей державой мира.

– Я? Но как?

– С нашей помощью, Адольф. Мы заключим договор. Ты получишь в свое распоряжение некий предмет, который даст тебе власть над умами и душами людей. Как Зигфрид с помощью волшебного меча Нотунг сумел победить чудовищного Фафнира, так и ты, используя предмет, повергнешь в прах врагов Германии.

Гитлер весь дрожал от страха и возбуждения.

– Что это за предмет?

Глаза посланца Агартхи раскрылись еще шире.

– Это Орел. Древний символ власти римских императоров над миром.

Комната качалась и плыла перед глазами Адольфа. Кровь тупыми толчками била в виски.

– Я согласен! Дайте мне этот предмет, прошу!

Едва заметная улыбка тронула бесцветные губы прозрачного.

– Ты получишь его, когда придет время. Сейчас ты еще не готов. Ты лишь прикоснулся к самому краю тайны, но она должна завладеть тобой полностью. В этом тебе поможет твой наставник.

– Эккарт?

Посланец Агартхи не ответил. Он вдруг протянул руку к Гитлеру, и тот, несмотря на разделявшее их расстояние, инстинктивно мотнул головой – ему показалось, что сильные пальцы схватили его за подбородок.

– Но запомни, Адольф: ничто в мире не дается даром.

– Я должен буду заплатить? Чем?

– Ты должен будешь соблюдать договор.

– Я... ну конечно... что от меня потребуется?

– Немногое. Ты не должен переходить пределы необходимой жестокости.

– Что это значит?

Совиные глаза расширились.

– Нельзя сделать нацию единой и могущественной, не пролив ни капли крови. Тебе придется убивать, Адольф, и посылать на смерть тысячи человек. Я вижу в тебе решимость и жестокость. Ты не будешь страдать, если ради великой цели тебе понадобится пожертвовать близкими и друзьями. И это хорошо.

Повисла пауза.

– Но у всего есть оборотная сторона. Ты не должен заходить слишком далеко в своей жестокости. Получив предмет, ты почувствуешь себя сильнейшим правителем в истории. Это чувство подобно наркотику. Ты будешь получать наслаждение, швыряя в топку невинных людей, стирая с лица земли целые народы...

– Нет! С чего вы взяли? Я никогда...

Прозрачный остановил его властным жестом.

– Молчи. В эту ловушку попадали люди сильнее и умнее тебя. Испытание безграничной властью выдерживают единицы. Но ты должен знать – от того, сумеешь ли ты обуздать свою страсть, зависит судьба Германии. Если превысишь меру жестокости, Германия погибнет вместе с тобой, а немцы никогда не станут господствующей расой. Другие народы будут торжествовать победу на развалинах немецких городов. На берегах Рейна и Одера зазвучит чужеземная речь. И сама память о величии Германии будет втоптана в грязь подошвами вражеских сапог.

– А если я... удержусь?

– Тогда Третий Рейх просуществует тысячу лет, а его первый фюрер – Адольф Гитлер – войдет в историю как гениальный политик и полководец, возродивший Германию и объединивший Европу. Поэты будут слагать тебе оды, а твои статуи украсят все европейские города. Память о тебе будет вечной, мой Адольф.

– Конечно же, я сумею сдержать себя, – твердым голосом проговорил Гитлер. – Можете не сомневаться, я исполню свою часть договора.

– Если ты нарушишь договор, – не обращая внимания на его слова, продолжал прозрачный, – мы лишим тебя своего покровительства. А вместе с ним ты потеряешь право использовать орла.

– Это... все? Это вся моя плата?

Тонкие губы прозрачного тронула легкая улыбка.

– Ты полагаешь, этого мало? Да, это все. Не нужно ничего подписывать кровью. Я не Мефистофель, да и ты непохож на Фауста. Мы будем наблюдать за тобой, Адольф. Иногда подсказывать, что надо делать. Иногда предостерегать от ошибок. Тебе достаточно будет помнить, кому ты обязан своим даром подчинять людей. Помни о договоре – и тебя ждет немеркнущая слава.

Тонкая изящная ладонь оказалась перед самым лицом Гитлера, и тот, повинуясь порыву, схватил ее и принялся осыпать поцелуями. Полупрозрачная кожа была холодна, как лед, и у Адольфа заломило зубы.

– Мы дадим тебе все, о чем может только мечтать человек, – проговорил прозрачный, отнимая руку. – От тебя требуется только помнить о нашем договоре.

– Я все сделаю! – крикнул Гитлер, подавшись вперед. – Я сделаю все, что вы мне велите!

На его глазах призрачный силуэт растаял, будто его и не было.

Адольф в отчаянии огляделся.

Никого. Только легкое колыхание алых портьер.

Он бросился к статуе варвара, откинул тяжелую штору. Сквозь высокое готическое окно в комнату проникал льдистый звездный свет. За стеклами почему-то была зима: белые шапки на окружавших виллу липах, застывший хрустальным цветком фонтан, искрящийся нетронутый снег, засыпавший дорожки старого парка.

– Что со мной? – пробормотал Гитлер, отступая от окна.

В голове завывала снежная буря. Обхватив голову руками, он на ощупь добрался до дивана и рухнул на мягкие подушки, чувствуя, что теряет сознание. Вновь загремела музыка. Ее волны подхватили Адольфа, завертели его, как щепку в водовороте, и повлекли куда-то вперед и вверх, к сияющему источнику чистого белого света.

– Как вы полагаете, Дитрих, он в порядке? – услышал он доносившийся откуда-то издалека озабоченный голос Вагнера.

– Через пять минут будет как огурчик, – фыркнул Эккарт. – Для человека с такой тонкой нервной организацией он удивительно крепок.

– Может, дать ему понюхать нашатырь?

– Попробуйте. Хуже, во всяком случае, ему уже вряд ли станет.

Гитлер почувствовал, как отвратительный, резкий запах проникает ему в ноздри, мотнул головой и открыл глаза. Он лежал на полу, прислонившись спиной к дивану, а бледный, как бумага, Розенберг подсовывал ему под нос пропитанную нашатырным спиртом ватку.

– Уберите... эту гадость, – прохрипел Адольф.

Он по-прежнему находился в багровом кабинете. Вокруг него столпились Вагнер, Эккарт и Розенберг – и откуда они только взялись? Ведь еще минуту назад кроме них с прозрачным в помещении никого не было!

– Что вы... что вы со мной сделали? – он сам поразился, насколько жалко прозвучали эти слова. – В портвейне был лауданум?

– Разумеется, нет. Мы все пили из одного графина.

Вагнер подал ему руку. После некоторых колебаний Гитлер воспользовался предложенной помощью и, шатаясь, поднялся на ноги.

– Вы, мой дорогой Адольф, прирожденный медиум. Поверьте, я повидал на своем веку немало людей, утверждавших, что они могут общаться с высшими существами. Но ни один из них не входил в транс так быстро и не переживал его так сильно.

Гитлер подозрительно уставился на него – не розыгрыш ли все это?

– Вы хотите сказать, что я был в трансе?

– О да, мой мальчик, – Эккарт обнял его за плечи. – Ты был великолепен! Ты был похож на пифию древней Эллады. Ты говорил с ним, и он говорил с тобой. Мы слышали это, хотя не понимали слов.

– С ним? – переспросил Гитлер. – Кто это был? Такой... как бы не совсем из плоти и крови?

– Мы называем их Высшими Неизвестными, – ответил Вагнер. – Истинные же их имена нам неведомы.

– Предположительно, они обитают где-то под землей, – перебил его Эккарт. – Ходят легенды об огромных пещерах под горными цепями Гималаев и Тибета, где Высшие Неизвестные правят с допотопных времен. Согласись, Адольф, это чертовски поэтично!

– Они редко приходят в наш мир, – добавил Вагнер. – Мой отец когда-то открыл, что их привлекают некоторые виды музыкальных гармоний и воспользовался этим, чтобы установить с ними контакт. Все его оперы, начиная с «Золота Рейна» – это мистические ключи, отворяющие врата между их и нашим мирами...

– Поэтому мы проводим инициации здесь, в Байройте, – Эккарт подошел к роялю и сыграл на нем какую-то бравурную мелодию. – Вы, ребята, конечно, не первые, кто сидел в этом кабинете. Но, черт меня подери, я никогда не видел такого потрясающего зрелища, как то, что продемонстрировал нам сегодня старина Адольф!

– А что же я? – недовольно спросил Розенберг. – Я ведь тоже кого-то видел! Какие-то размытые тени...

– Увы, мой друг, – Эккарт хлопнул молодого архитектора по плечу, – с тобой у них ничего не получилось. Брось, не расстраивайся – я тоже вижу их, только когда как следует напьюсь!

– Я и не думал расстраиваться, – сухо ответил Розенберг. – Просто странно: почему того, кто вдруг начинает биться в конвульсиях, как кликуша, вы называете медиумом, а человека, спокойно и взвешенно анализирующего обстановку, объявляете ни на что не годным...

«Кликушу я тебе запомню», – подумал Гитлер.

– Послушай, парень, – сказал Эккарт строго, – тут не мы решаем, кто способен контактировать с ними, а кто нет. Все равно они тебя не отвергли и ты теперь принят во внутренний круг общества «Туле».

– А были те, кого они отвергали? – прищурился Розенберг.

– Разумеется. Эти бедолаги потом маялись, как с жуткого похмелья, и ничего не могли вспомнить. Так что тебе еще повезло, парень!

– Дитрих, – сказал Гитлер, – так вы не слышали, о чем был разговор?

– Нет, – пожал плечами поэт, – так что, если ты нам не расскажешь, это навсегда останется твоей тайной.

– Мы говорили о будущем Германии, – ответил Адольф. – И о том, что мне поручено создать из нынешнего хаоса незыблемый Тысячелетний Рейх. Он сказал мне, что я должен получить некий предмет, с помощью которого...

– Тш-ш! – Эккарт приложил палец к губам. – Ни слова больше!

Он выразительно посмотрел на Вагнера.

– Ты полагаешь? – неуверенно спросил хозяин дома.

– Это было бы потрясающе, – прорычал Эккарт. Глаза его возбужденно блестели. – Это означало бы, что мы наконец нашли его!

Он схватил Гитлера за руку и потряс так сильно, как будто хотел оторвать.

– Мы нашли его! Не просто оратора. Не просто прирожденного медиума. Мы нашли того, чей приход был предсказан вашим отцом, Зигфрид! Вот он, будущий спаситель Германии, наш вождь, наш фюрер!

Розенберг открыл было рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но Вагнер предупреждающе покачал головой.

– Что ж, это великолепно, господа! С сегодняшнего дня вы, Альфред, и вы, Адольф – желанные гости этого дома. Можете приезжать к нам запросто, без приглашения, как это делает Дитрих. И я, и моя супруга будем искренне рады вашим визитам. Кстати, мы совсем забыли о Винифред, а она, между тем, уже давно ждет нас к ужину. Предлагаю отметить начало нашей дружбы парой бутылок мозельского!

– Промочить горло было бы неплохо, – проворчал расстроенный Розенберг.

– Ну, тогда вперед! – Вагнер посторонился, пропуская архитектора вперед, и сам последовал за ним. – Друзья, не отставайте!

Но Эккарт не спешил выходить из кабинета. Он внимательно смотрел на Гитлера, словно искал в нем какой-то скрытый изъян.

– Стало быть, разговор зашел о предмете? – спросил он, наконец. Адольф понял, что Вагнер не зря увел Розенберга ужинать.

– Да, об орле. Вы знаете, что это такое, Дитрих?

Поэт ответил не сразу.

– Знаю ли я? Конечно, мой мальчик. Орел – это высшее воплощение поэзии, это квинтэссенция того искусства, которым владел Орфей. Орфей, заставлявший деревья плясать, а камни плакать. Это очищенное ото всех примесей Слово, то самое, которое было в начале всего, как сказано в Книге Бытия.

Гитлер нетерпеливо кивнул.

– Да, да. Но все же – что это за предмет? Он у вас? Вы мне его передадите?

– Если такова их воля. Но прежде чем получить орла, тебе следует многому научиться.

– Да, он сказал. Вы же научите меня, Дитрих?

Эккарт усмехнулся.

– Разумеется, Адольф. Я напишу для тебя музыку, но танцевать тебе придется самому.


Дитрих Эккарт умер от чахотки спустя три года. Перед смертью поэт обратился к друзьям, собравшимся у его кровати (Гитлера среди них не было – он сидел в тюрьме Ландсберг, отбывая наказание за организацию Пивного путча).

– Не скорбите обо мне, я повлиял на историю больше, чем кто-либо из немцев...

Это были его последние слова.

Загрузка...