Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье

Глава десятая Западня

– Вот здесь и живем, – сказал Титоренко, обводя рукой поляну. Поляна была бугристой, как будто из-под земли пробивались великанских размеров грибы. «Землянки», – понял Гумилев. – Восемьдесят пять человек у меня в отряде. Имеем на вооружении 45-миллиметровую пушку, пять станковых и десять ручных пулеметов. Есть еще один лагерь, неподалеку. Но там народу поменьше.

– Постоянно на одном месте? – спросил Шибанов, кусая травинку. – Не рискованно?

Титоренко махнул рукой.

– Да не, мест-то много. На зиму поближе к Озерищам переселимся, там у нас теплые схроны. Ну а пока и здесь неплохо. Немец сюда лезть боится, а если сунется, мы его опять раскатаем, как Тарас Иваныч учил...

– Значит, не вышло у Петренко до ставки добраться?

Титоренко помрачнел.

– Оттуда мало кто вернулся. Тебе с Антоном Крюковым поговорить надо, он там с Тарасом Иванычем был и в живых остался. Правда, ногу потерял.

– Ну так давай сюда своего Антона! Что с того, что без ноги. Мне ж с ним не плясать.

Начальник партизанского штаба развел руками.

– Нету здесь Антохи. Вернулся в Пружаны, к бабе своей. Я, говорит, на одной ноге по лесу уже не побегаю, а отряду лишние глаза и уши рядом с немцами не помешают. Так что он теперь у нас там навроде разведчика.

– А что, в Пружанах немцы есть?

– Наведываются иногда. Староста там местный очень перед ними выслуживается.

Шибанов задумчиво побарабанил пальцами по стволу осины.

– Чего-то я в толк не возьму, Михалыч. Если староста там – иуда, а Крюков ваш без ноги домой пришел, как так получилось, что немцы его сразу не сцапали? Ясно же, что он ногу не на рыбалке потерял?

– Старосте тоже жить охота, капитан, – вздохнул Титоренко. – Выдаст он Антоху, мы его повесим. А так он молчит, и фрицы ничего не знают.

– Сложно тут у вас, – крякнул Шибанов.

К ним подошла молодая круглолицая женщина со смеющимися васильковыми глазами.

– Пойдемте, товарищи, к костру, я вам борща налью.

– Борща – это хорошо, – оживился Теркин. – Я украинский борщ очень уважаю! Особенно если с чесночком да с краюшкой черного!

– Действительно, – спохватился Титоренко. – А то я вас тут разговорами замучил совсем.

Борщ оказался отменным. Гумилев быстро съел свою порцию и по приобретенной в лагере привычке вытер миску хлебным мякишем.

– Понравилось? Хотите, я вам еще налью? – спросила круглолицая.

– Если можно, – Гумилев протянул ей миску. Шибанов похлопал его по плечу.

– Ешь, Лева, ешь, набирайся сил. Они тебе понадобятся.

Гумилев вопросительно посмотрел на капитана.

– Идеи появились?

– Думаю, надо нам расспросить этого Крюкова как следует. Следишь за моей мыслью?

– Значит, пойдем в Пружаны?

Шибанов вздохнул.

– Времени у нас немного, вот в чем беда. Мы уже и так три дня потратили, а толку чуть. Хотел я вас со старшиной попросить сходить в Пружаны вдвоем, а сам тем временем занялся бы рекогносцировкой на местности. С другой стороны, сомнения меня гложут. Сможете вы все как надо разузнать? Вопросы верные задать?

– А то мы дети, – обиженно буркнул Теркин.

– Ну почему – дети? Нас вон в школе НКВД полгода специально учили, как допрос правильно вести.

– Так то – допрос, – сказал Гумилев. Что-то в словах капитана его покоробило. – А мы ведь просто с человеком побеседовать хотим.

– Ну и хорошо, – Шибанов крепко сжал его запястье. – Я ведь, хлопцы, в вас не сомневаюсь. Одна просьба – не задерживайтесь там. Хорошо бы вам к ночи уже вернуться.

К ним подсел Титоренко. Улыбнулся, глядя на то, как гости уписывают борщ.

– Я твоим бойцам провожатого дам, капитан. Он сам с тех мест, все тайные тропки знает.

Повернулся, свистнул.

– Жигулин, ко мне!

Подбежал боец – невысокий, по-бабьи одутловатый. Винтовка за спиной у него болталась из стороны в сторону.

– Вот, знакомьтесь, Ефрем Жигулин. Ефрем, отведешь товарищей в Пружаны. Шепнешь Антохе, чтобы объяснил им все, что они попросят. Товарищи серьезные, из Москвы.

– Ну, командир, – досадливо протянул Шибанов. – Давай только без подробностей.

Титоренко и сам понял, что сказал лишнее. Сердито насупил густые брови.

– В общем, передай, что я велел ему отвечать на все вопросы. Подробно, понял?

– Понял, товарищ начштаба, – неожиданно молодцевато ответил Жигулин. – Передам все в лучшем виде!

– Потом приведешь товарищей обратно. И смотри, отвечаешь за них головой!

– Обижаете, товарищ начштаба, – боец дурашливо закатил глаза. – Разве Ефрем Жигулин вас подводил когда-нибудь?

– Кончай паясничать, – Титоренко повернулся к гостям, пожал плечами. – Вы не смотрите, что он с виду такой балбес, парень-то он неплохой. И образованный – учился до войны на зоотехника.

Неплохой парень Ефрем Жигулин оказался, к несчастью, невероятно болтлив. Всю дорогу он изводил Гумилева и Теркина рассказами о своих боевых подвигах, которых в его биографии, судя по всему, накопилось больше, чем у среднестатистического рыцаря Круглого Стола. На середине повести о том, как Жигулин заманил большой отряд немцев в болото, где они все и потонули, Гумилев не удержался и сказал:

– Знаешь, тебе повезло больше, чем Сусанину.

– Это почему? – не понял Ефрем.

– Сусанина поляки убили. А ты вон живой.

– Да ну, Сусанин, – недовольно поморщился Жигулин. – Это когда было! Да и вообще, сказки все это. Вы б еще татарское иго вспомнили. Я ж вам про настоящую жизнь рассказываю! Вот кончится война, непременно закончу учебу, а потом книгу напишу! «Война глазами партизана», ничего название, да? Или вот еще хорошее – «Суровые мстители». Правда, здорово?

– Чего уж мелочиться, – сказал Теркин. – Назови книжку «Меня боялся сам Гитлер». И чтоб обязательно с портретом автора на обложке.

– Да ну, – порозовел Жигулин, – нескромно как-то...

Некоторое время он молчал, пытаясь понять, не смеются ли над ним гости, но поскольку Теркин и Гумилев не стали развивать тему, наслаждаясь долгожданной тишиной, ни к какому определенному выводу так и не пришел.

– А сильно фрицы Москву-то разбомбили? – спросил Ефрем минуты через две. Видимо, молчать дольше он был физически не способен.

– А ты сам-то в Москве бывал? – вопросом на вопрос ответил Теркин.

– Сеструха у меня три года назад ездила. Красотища, говорит, невероятная. Вот я и интересуюсь – осталось от той красоты чего или немец, тварюга, все подчистую разнес?

– Осталось, осталось, – буркнул Гумилев. – Москва и не такое переживала.

– А вы прям из самой столицы? – не унимался Жигулин. – На самолете прилетели, да?

– На самокате прикатили, – потерял терпение Теркин. – Слушай, боец, ты помолчал бы хоть десять минут, а?

– Ладно, – Ефрем обиженно скривил рот. – Могу и помолчать, я не гордый...

К Пружанам вышли к вечеру. Село было большое, домов на двести. Ефрем провел гостей укромной тропкой, петлявшей по краю тенистой дубравы и выходившей к глубокому оврагу, отделявшему село от леса. По дну оврага стлался жемчужный туман.

– Вам лучше тут пока посидеть, – сказал он, подводя Гумилева и Теркина к сплетенному из ветвей орешника подобию грота. – Я пока с кузнецом переговорю. А то он мужик недоверчивый, может вас и на порог не пустить.

– С каким кузнецом? – не понял Гумилев. Жигулин посмотрел на него, слегка оттопырив нижнюю губу.

– А командир вам не говорил? Антон Алексеич раньше на кузне работал. А как ногу потерял, механиком заделался. Если вам починить надо что – ну, там, машина у вас, к примеру, или, может, мотоцикл – он вам все в лучшем виде сделает. Не нужно, нет? А то я договорюсь...

– Ты давай договорись, чтобы он нас как родных принял, – сказал Теркин. – И побыстрее – одна нога здесь, другая там. Нам еще обратно возвращаться.

Когда Ефрем исчез в густых зарослях, Василий покачал головой и вздохнул.

– И бывают же такие балаболы! Я и сам погуторить люблю, но меру знаю. Скажи, Николаич – я ж не такое трепло, как этот? – он махнул рукой в сторону оврага.

Гумилев хмыкнул.

– Вася, по сравнению с ним ты просто монах-молчальник.

Некоторое время они просто сидели, глядя на тонущее в сиреневых сумерках село. Потом Теркин закинул руки за голову и лег на спину.

– Хорошо-то как, – проговорил он мечтательно. – Жить бы и жить на свете, радоваться...

– Странно слышать от тебя такие речи, Василий, – сказал Гумилев, – ты ж у нас заговоренный. Всех нас еще переживешь.

Теркин ответил не сразу, а когда ответил, голос его был непривычно серьезен.

– Этого, Николаич, никто знать не может.

– Ты про неуязвимость свою? Да брось. Это же дар, а дар он на всю жизнь, а не на время. Вот, к примеру взять... да хотя бы Сашку. Думаешь, у него гипнотические способности тоже не навсегда? Не бывает так!

– Это другое, – возразил Теркин. – Сашка в своем деле может хорошо сработать, а может промашку дать. Ну, все ж люди, правильно? Только его промашка – это дело поправимое, а моя... – он помолчал. – Да ладно, что об этом говорить! Мне вот, Николаич, другое интересно – по какой причине тебя к нам в группу взяли? Способностей у тебя особых вроде нет, а Жорка над тобой чуть ли не больше всех трясется.

– Скажешь тоже, – фыркнул Лев. – Он меня, по-моему, считает самым бестолковым.

– Со стороны видней, Николаич. Бережет тебя Жора, а почему – не понимаю. Нет, то, что мужик ты хороший, я не спорю. Просто странно. Как будто нужен ты ему для чего-то, а для чего – никто, кроме Жоры, не знает.

Гумилев покачал головой.

– Я-то уж точно не знаю.

Больше они не разговаривали – лежали, глядя в быстро темнеющее небо.

Минут через двадцать в овраге послышались тихие шаги. Теркин сел, снял с плеча автомат и направил на тропинку.

– Все в порядке, – из-за кустов показалась бабья физиономия Ефрема Жигулина. – Ждет вас кузнец. Идемте, только осторожно – немцы в селе.

Антон Крюков оказался мужиком крепким, как и положено кузнецу. Высокий, широкоплечий, он даже на костылях и без одной ноги производил впечатление человека, с которым лучше не ссориться.

– Значит, вот что я вам скажу, – он пододвинул к себе стакан черного, как смола, чая и пальцами покрошил туда кусок рафинада. – Тарас Иваныч был настоящий командир, от бога, такой боец, что второго такого вы отсюда до Киева не найдете. Но и у него ту клятую ставку потрясти не получилось. Да и не знали мы точно, что там ставка.

Сделал большой глоток и шумно выдохнул.

– Вы, мужики, на чай налегайте, он силы дает. А спиртного дома не держу, извиняйте.

– Да мы сюда вроде как не пьянствовать пришли, – сказал Теркин. – Ты, Антон Алексеич, где ногу-то потерял?

– Как прижали нас к речке, как пошли из минометов гвоздить – вот и потерял. А дальше реки все равно не продвинуться было. По ней катера с пулеметами ходят, а сразу за рекой – колючая проволока. Получается как между молотом и наковальней.

– Выходит, зря товарищ Петренко людей туда повел?

Кузнец сморщился.

– Ну, что значит – зря, не зря. Ему особист из Москвы приказ передал – он и повел.

– Что за особист? – спросил Гумилев. Въедливая манера Шибанова вникать в каждую деталь оказалась заразной.

– Был тут один... майор Кошкин. Тоже все интересовался, что за объект в Стрижавке строят.

– А с ним что случилось?

– Да сгинул в том же бою... Наши тогда почти все полегли. Мне, можно считать, повезло.

– Повезло, конечно, – поддакнул сидевший с краю Жигулин. – Мы в лесу в землянках спим, а ты в доме у бабы своей под боком!

– Дурак ты, – зло оборвал его Крюков. – Я за то, чтобы в отряде воевать, полжизни б отдал. Только что за боец из меня без ноги... А здесь – погано, фрицам кланяйся, полицаям кланяйся, старосте, бесу хитрому, улыбайся. Иной раз думаешь – взять автомат, да всех крыс этих черных в распыл пустить. Самого убьют, конечно, но хоть напоследок повеселиться...

– Антон Алексеевич, – сказал Гумилев, – живой вы куда больше пользы принесете. Расскажите, пожалуйста, максимально подробно о ваших попытках проникнуть в ставку. Вот карта – если сможете нарисовать, куда и как вы шли, будет просто замечательно.

– Не пройти вам туда, – покачал головой Крюков. – Охрана там зверская. Я уж потом, после того, как Тарас Иваныч погиб, сам думал – как да что. Ничего так и не придумал. Со всех сторон – колючка, патрули, два кольца оцепления. Здесь и здесь – он ткнул пальцем в карту – танковые соединения, по два взвода. Легкой бронетехники вообще не счесть. Еще танковая рота стоит здесь, у аэродрома. Шоссе Стрижавка – Винница охраняется круглосуточно, там блокпосты стоят через каждые пять километров.

– А если здесь попробовать? – Теркин показал, где. – Тут покинутая деревня, немцев вроде нет.

– Это Бондари, – усмехнулся Крюков. – Мы там пятнадцать эсэсовцев положили, с тех пор они наблюдательный пункт оттуда убрали. Через Бондари пройти можно, но вот тут, у Коло-Михайливки, у немцев сосредоточены большие силы. Как раз здесь-то немецкие танки нас и встретили.

– Но вы напролом шли, а если попробовать тихой сапой?

– Попробовать-то не фокус. А вот пройти через это мелкое сито – тут, ребята, надо невидимками быть.

Резкий стук в окно заставил Гумилева и Теркина вскочить на ноги, схватившись за автоматы.

– Кто это? – нервным шепотом спросил оставшийся сидеть Жигулин. На лбу его выступили крупные капли пота.

– Не знаю, – одними губами ответил кузнец. – Давайте пока вон в комнату спрячьтесь. Если полицаи, уходите через окно. Ефрем, выведешь?

– Ага, – часто закивал Жигулин. Он с трудом выбрался из-за стола и поманил Гумилева и Теркина в неосвещенную комнату, отгороженную от горницы плотной занавеской.

Василий первым делом бесшумно прокрался к окну и осторожно выглянул наружу. Видимо, он остался доволен увиденным, потому что повернулся к Гумилеву и успокаивающе кивнул головой – все в порядке.

Все трое затаили дыхание. Было слышно, как кузнец тяжело протопал в сени, стуча своим костылем об пол. Заскрипела отворяемая дверь.

– Что ты все запираешься, Алексеич, – услышал Гумилев чей-то недовольный голос, – как будто прячешь кого! Я-то что, мое дело маленькое, а если вдруг немцы ненароком заглянут? У Пахоменки-то, слыхал, всю семью батогами пороли – показалось им, вишь, что дети у Петро слишком часто в лес бегают. Он кричит – ягоды они там собирают! – а ему: врешь, собака, ты с партизанами путаешься! И в батоги...

Лев заглянул в щелку. В дверях горницы стоял тщедушного сложения мужичонка с красными слезящимися глазами. Крюков не пускал его дальше порога, заслоняя своей широкой спиной занавеску и прятавшихся за ней гостей.

– Так то Пархоменко, – проговорил кузнец рассудительно. – У Петро просто вид такой – даже когда правду говорит, все равно кажется, что врет.

– Ну, смотри, Алексеич, – мокрые глаза мужичонки воровато ощупывали комнату, – мое дело совет добрый дать, по-соседски, как говорится. Да, я ж к тебе по делу. Махорки не отсыплешь мне до понедельника? В понедельник я в город поеду, оттуда привезу.

– Махорки? – переспросил Крюков. – Отчего ж не отсыпать. Пойдем, сосед.

– Куда это? – удивился красноглазый. – Кто ж табак в сенях хранит?

– Пошли, пошли, – кузнец взял его за плечо, легонько подтолкнул к двери. – Ты ж за куревом пришел? Курева дам. А гостей я нынче принимать не намерен.

Он вернулся минут через десять, злой и встревоженный.

– Выходите, все в порядке. Прогулялся я за ним малость – он домой к себе вернулся. Верно, действительно за махоркой заходил.

– А чего хмуритесь тогда, Антон Алексеевич? – спросил Гумилев.

– Да не нравится мне что-то. Сам не пойму что, а вот только чую – что-то не так. Макар, конечно, мужик скользкий, но немцам вроде не стучит. Я бы знал, если что.

– Хочешь сказать, ты здесь все про всех знаешь? – насмешливо спросил оправившийся от испуга Жигулин.

Крюков пожал мощными плечами.

– Знаю, что гниловат тут народишко. Лучшие в лес ушли, а те, что остались, вертятся, как ужи на сковородке – и нашим, и вашим. Доверять никому нельзя.

– Что, и тебе? – не унимался Ефрем.

– По-хорошему – и мне нельзя. Откуда вам знать, может, я немцам уже давно продался?

– Ну и шутки у тебя, Антон, – скривился Жигулин. – Вот доложу товарищу Титоренке, он тебе мигом устроит просветление.

– Хватит ругаться, – оборвал его Теркин. – Мы еще дело свое не доделали. Давайте вернемся к карте, товарищи.

– Да про карту я уже все вам рассказал. Большому отряду в Стрижавку не пробиться. Маленькой группе – может быть, и получится. Будь у меня две ноги, я бы все-таки по реке попробовал спуститься. Знаете, как казаки в старое время делали? Тростниковую трубочку срезали и через нее дышали, под водой сидя.

– Это правда, – подтвердил Лев. – В византийских хрониках есть рассказ о том, как славяне незамеченными подошли так к самим стенам Константинополя.

Кузнец с уважением взглянул на него.

– Вон как, не знал. Казаки, значит, от них переняли. В общем, я бы так сделал. Вы вот про Бондари говорили – там сейчас поста немецкого нет, к реке можно свободно подойти. Оттуда, правда, до ставки километров пятнадцать, проплыть их под водой вряд ли кто-то сумеет. Но на берег можно выбраться за вторым кольцом оцепления, а это гораздо ближе. Семь-восемь километров – и вы, считай, уже в логове.

Крюков огорченно хлопнул себя по культе.

– И я бы с вами пошел! Плюнул бы на все, и пошел бы! Да только на кой черт я вам там нужен такой...

– Слышь, Алексеич, – неожиданно спросил Жигулин, пристально рассматривая кузнеца. Зрачки у него сузились, глаза, как маленькие буравчики, сверлили жесткое лицо Крюкова. – А где супруга-то твоя, Алена Ивановна? Я сразу как-то не сообразил, а теперь смотрю – холостякуешь ты.

У Крюкова задвигался на шее кадык.

– В городе Алена, – неохотно проговорил он. – Работу нашла.

– Ух ты! – восхищенно воскликнул Жигулин. – Работу! Ну, повезло... и кем же она там трудится?

Кузнец посмотрел на него тяжелым взглядом.

– Тебе-то что, Ефремка? Тоже захотел грошей подзаработать?

Теркин хмыкнул, хлопнул Гумилева по плечу.

– Ну, ребята, вы тут поговорите, а мы покурим пойдем.

Крюков кивнул.

– Осторожней только, чтоб с улицы вас не увидали. Тут, знаете, любопытных глаз хватает.

Лев и Василий, закинув автоматы за плечи, вышли на крыльцо. Пока они разговаривали, на село упала ночь – темень стояла такая, что опасения кузнеца казались напрасными.

– Чего-то они между собой не поделили, – сказал Теркин. Доставать папиросы он не торопился. – И не вчера, а давно.

– Я тоже заметил. Не любят они друг друга.

– Как тебе кузнец?

– Да вроде нормальный мужик. А что, думаешь...

Теркин цыкнул зубом.

– Да не то, чтобы думаю... А только вот тоже какое-то у меня чувство смурное. Как кузнец сказал – что-то не так. Пора уходить, как считаешь?

– Вот так, не попрощавшись?

– Да не в прощании дело. Этого балабола надо забрать. Без него в лесу ночью заплутаем.

Он подумал, похрустел пальцами.

– Вот что, Николаич, я сейчас схожу до ветру, заодно погляжу, все ли в округе спокойно. Ты пока перекури, чтоб правдиво все было. Вернусь – берем Ефрема за шкирку и обратно к партизанам.

– Может, вместе поглядим?

– Ты вон за дорогой смотри. А я по задам пройдусь.

Ткнул Льва в бок локтем и растворился в ночи.

Лев постоял немного, прислушиваясь к далекому лаю собак. Достал папиросу, чиркнул спичкой. Огонек на мгновение выхватил из темноты стройные абрисы тополей за околицей. В небе перемигивались крупные звезды.

– Дяденька, а дяденька! – услышал он чей-то шепот. Обернулся, положив руку на автомат.

– Дяденька! – испуганно шептал кто-то из-под большого куста сирени, росшего у калитки. – Мне сказать вам что-то надо, подойдите сюда!

«Ловушка?» – подумал Лев. Голос был совсем мальчишечий, тонкий. На всякий случай сдернув с плеча автомат, Гумилев шагнул к сирени, присел на корточки.

– Дяденька, – торопливо заговорил невидимый мальчишка, – уходить вам надо, сейчас полицаи придут! Уходите быстрее, а то схватят вас! Выдали вас, дяденька!

– Кто? – Лев просунул в кусты руку и ухватил пацана за худое плечо. – Кто выдал?

– Батька мой! – мальчишку трясло от страха. – Он со старостой говорил, а я подслушал. Бегите к своим, дяденька, пожалуйста!

«А кто твой батька?» – хотел спросить Гумилев, но не успел. В темноте послышался слабый, едва различимый звук – будто шуршала плотная ткань. Лев отпустил мальчишку, воткнул папиросу в землю и поднялся.

К дому кузнеца с двух сторон крались темные силуэты.

Неожиданно для себя Лев запаниковал. Что делать? Бежать в дом, предупредить Крюкова и Жигулина? А если за это время враги возьмут их в кольцо? Нет, не успеть! И потом, где-то рядом бродит в темноте Теркин. Значит, надо стрелять первым. Как там говорил Наполеон – ввяжемся в бой, а потом посмотрим?

Четыре темные фигуры приблизились к калитке. Теперь Лев мог рассмотреть их как следует. Двое в полицейской форме, в кепках с длинными козырьками. В руках автоматы. Еще двое – просто здоровые бугаи в пиджаках и кепках-восьмиклинках. Вторая группа бесшумно огибала ограду, уходя в густую тень тополей. Сейчас они окружат дом, понял Гумилев, и тогда нам точно не выбраться!

Он щелчком сбросил предохранитель и дал очередь по тем, что стояли у калитки.

Увидел, как повалился один из полицаев. «Убил!» – мелькнула торжествующая мысль. Второй полицай быстро отпрыгнул в сторону и выстрелил в ответ – оторванная пулей ветка хлестнула Гумилева по лицу. В доме что-то грохнуло, в окнах погас свет.

Лев отступил назад, продолжая стрелять от пояса короткими очередями. Срезал штатского, выхватившего обрез. За плетнем, вдоль которого кралась вторая группа, загрохотали выстрелы – стреляли по дому. Слышался густой злой мат, тяжелое хриплое дыхание, стоны раненых.

«Прорвемся!» – азартно подумал Гумилев. Паника прошла, осталось холодное упоение боем. Он никогда не думал, что может получать такое наслаждение от уничтожения врагов. Указательный палец, словно онемев, давил на спусковой крючок, смертельная дрожь автомата передавалась телу и сладкой волной растекалась по позвоночнику. Так, наверное, чувствовали себя берсеркеры!

Патроны кончились так быстро, что он даже не сразу сообразил, что случилось. Вырвал опустевший магазин и стал вставлять другой – но тот, как нарочно, перекосило. Лев сразу почувствовал себя голым и беззащитным. Попятился назад, споткнулся и потерял равновесие.

Краем глаза успел увидеть движение сбоку, отшатнулся, но было поздно. Приклад автомата врезался ему в висок, мир взорвался слепящим белым огнем, опрокинулся и погас.