Битва на Калке

Глава восьмая Большая вода

Весь первый день чинно шел караван по волнам Днепра. На широкой глади реки встречались им только мелкие рыбацкие лодки, да плоты ремесленных людей, что сплавляли на них всякую всячину — от леса самого, до живности. Бывало коз всяких, да курей перевозили.

Все это время ратники, идя под парусом, занимались кто чем: оружье вострили да чистили, одежу суровыми нитками подшивали, да шеломы надраивали, чтоб блестели они на ярком солнце.

Забубенный ничего не надраивал и не зашивал. Привыкал-притирался пока к новой одеже, которая была сшита крепко, и сразу рваться не собиралась. Мозолей на ногах он еще не натер, сидя в ладье в новых кожаных портянках с завязками. Меч свой без надобности не вынимал из ножен. А шлема у него вообще не было. Потому свежий морской ветер только расхохливал его волосы, не успевшие отрасти до той длинны, чтобы прозываться кудрями.

Сидел механик на своем месте в ладье по правому борту и разглядывал просторы русской земли. А посмотреть было на что, — красота кругом наблюдалась неописуемая. Какой месяц стоял на дворе Забубенный точно не знал, но, судя по дыханию природы, либо весна недавно закончилась, либо лето едва наступило. Лес густой, что стоял по берегам, к самой воде спускаясь, уже был зелен, в полном соку. А вот травы в рост еще не пошли, то бишь из земли показались, солнышко почуяв, но не еще не во всю ширь разрослись. Да и спелых плодов на встречных яблонях механик не узрел, только мелкие и зеленые едва показались. Видать, вся солнечная погода ожидалась впереди.

Упругая волна монотонно била в борт ладьи. Плескался широкий Днепр, забавляясь с челнами. Черниговцы миновали так несколько прибрежных селений, среди коих и крупное одно было. Как называется, понятно, Забубенный и спрашивать не стал. Они пока для него все на одно лицо были, — как садоводства.

После полудня ветер сменился и погнал облака через Днепр. Затем начался дождь. Ратники закутались в свои алые накидки, но путь продолжили. Данила где-то раздобыл запасную накидку и отдал механику, ибо тот быстро промок под дождем, не имея чем прикрыться. А дождь пошел сильный, впереди все пропало в серой мгле. Но лысый пират Христич уверенно вел флагманскую ладью вперед через дождь, не сбиваясь с курса. Остальные ладьи приблизились и шли следом, чтоб не отстать.

«Да, — подумал Забубенный, кутаясь в накидку и пытаясь забиться под покатый борт ладьи, — этот, наверное, все мели тут знает». Попутно Забубенного беспокоили мысли о том, что будет с кольчугой, если он вымокнет под дождем. По всем законам, известным ему по прошлой жизни, она должна была заржаветь и постепенно покрыться отвратительным рыжим налетом. А сам он придвижении станет издавать скрипы как не смазанная телега. Григорий исподтишка стал разглядывать кольчуги на других ратниках, но особо ржавых не заметил. Эта мысль настолько заинтересовала пытливый ум механика, что он не выдержал и спросил сидевшего рядом Данилу, как они решают сей вопрос.

Запасливый Данила разыскал на палубе среди всякого хлама какую-то холщовую котомку и вынул из нее бычий пузырь с какой-то маслянистой гадостью серого цвета. Радостно протянул его Григорию и сказал:

— На, непонятный человек, натри этим отваром звенья, промасли их сверху рукой и все будет хорошо. Ни в жизнь кольчугу вода не возьмет.

Забубенный дождался пока дождь поутихнет и налил немного зелья себе на ладонь. Зелье оказалось ужасно вонючим. Настолько что механик даже вопросительно взглянул на Данилу, мол «Стоит ли такой гадостью мазаться? Лучше уж заржаветь, чем задохнуться». Хотя припомнил, что это был именно тот запах, который не давал ему сосредоточится на ладье. Здесь что-то постоянно воняло, но что именно Забубеннный до сих пор не мог понять, а теперь, наконец, выяснил.

— Давай, давай, — подбодрил его ратник, — мы все так делаем. Неужто в Новегороде не знают, как кольчугу от сырости спасти? Там ведь немало воинов, да мастеров.

Забубенный неуверенно кивнул.

— Да знаем, конечно, только у нас зелья приятней пахнут.

Вслед за этим механик, едва не зажмурившись, втер первую порцию себе в плечо. Запах усилился. Теперь Григорию показалось, что он вдруг стал токсикоманом и сам нырнул в газовую камеру, чтобы оторваться по полной. Механик собрал все силы в кулак, вылил еще порцию на ладонь, сжал зубы и стал с остервенением втирать маслянистый отвар в звенья кольчуги. Через двадцать минут он стал лосниться как кусок сала. Зато вода стекала теперь по кольчуге почти не задерживаясь.

— Ну, хватит добро переводить, — сказал наблюдавший за процедурой Данила и забрал пузырек обратно, — оставь чуток добрым людям. Еще пригодится.

Отдав зелье, механик вдруг крепко задумался. В его памяти странным образом всплыло еще несколько исторических фактов, касавшихся вооружения древних рыцарей. Вообще, он стал замечать, что в тринадцатом веке мозг его стал активно и как бы самостоятельно копаться в анналах и подсознании, выуживая оттуда всю информацию, которая могла пригодиться в этом времени. Мозг начал приспосабливаться. А провалы в памяти заполняться. И это не могло не радовать. Хотя то, что он вдруг вспомнил, обрадовало его не так сильно, как хотелось.

Григорий вспомнил одну книжку про рыцарей, прочитанную в отрочестве. Из нее он узнал, что во времена благородных рыцарей остро стояла проблема нержавеющей стали, а также личной гигиены. Короче говоря, с мылом и техническими маслами была напряженка. Благородные рыцари раннего средневековья даже вилок еще не знали и ели кинжалами со щитов, используя их в походах как столы, в результате чего боевые щиты с обратной стороны выглядели как жирная иссеченная доска. Та же ерунда происходила с обмундированием, то есть с доспехами — латами, кольчугами, шлемами, наколенниками и железными перчатками. Как только появилось и стало популярным железо, мгновенно встала проблема его сохранения от ржавчины. И первым средством предохранения стали всякие жиры. А жиры, как известно, иногда сильно пахнут.

Кроме того, в те времена ни «Хэд энд Шолдерса», ни «Хозяйственного» мыла, ни шампуня для собак в достаточном количестве еще не производилось, поэтом даже аристократия не стеснялась разводить вшей на своих головах. В результате, несмотря на красивые одежды и доспехи, стоившие бешенных денег, среднестатистический благородный рыцарь вонял как облезлая псина. Был вшивым и часто неграмотным, ибо это тоже не считалось обязательным для аристократии.

Отключившись от воспоминаний, Забубенный обвел взглядом своих соплеменников, потом принюхался к себе. Теперь он вонял точно также как и все остальные. Приблизился к народу, хотя и не мог считаться благородным рыцарем. Что касается душевного расположения ратников, то они каким-то образов притерпелись ко всем окружавшим запахам и ощущали себя вполне естественно. Для них все окружающее было нормально жизнью, которая впитывается с молоком матери. Ничего странного они в ней, видимо, не находили. Ладья как ладья, река как река, одежда как одежда, кольчуга как кольчуга, вонь как вонь. Все нормально. И только Забубенного еще терзала память об упущенной комфортной жизни: машины с мягкими сиденьями и передвижным баром, электричество, газ, паровое отопление. Ничего этого здесь еще не было, но и без этого люди тут как-то умудрялись обходиться. И даже радоваться жизни, не сильно замутненной пока техническим прогрессом.

Ближе к вечеру дождь прекратился, слегка потеплело. Над водой появился легкий туман. Промокшие ратники стучали зубами, ожидая ночевки и ужина. А пока, разведя костерок на поддоне посреди ладьи, жарили куски мяса, захваченного с собой, и балагурили. То и дело от костра слышался дружный хохот, видно кто-то рассказывал историю заковыристую или анекдот местный.

Забубенный посмотрел вперед и увидел, что Днепр делает очередной поворот, а за излучиной реки открывается широкая бухта. Приглядевшись сквозь висевший над водой туман, Григорий понял, что это не просто бухта, а слияние еще одной реки с полноводным Днепром. Но тут уж любопытство разобрало механика, и он спросил у всезнающего Данилы, что это за река.

Следующий приток, что впадал в Днепр, делая его еще шире, назывался Псел.

— Ну, теперь уж почитай половину пути одолели, — увидав новую реку, сообщил словоохотливый Данила, — еще пару дней и на берег сойдем.

— А ночевка то скоро будет? — уточнил механик.

— Да скоро, — ответил Данила и кивнул в сторону ратника, торчавшего, словно идол Перуна на носу ладьи, — вечереет. Дозорный ужо присматривает местечко поспокойнее.

Скоро туман поднялся над водой и почти скрыл ладью, так, что из него виднелась только свежеструганная мачта. Попутный ветер совсем спал, пришлось ратникам браться за весла. Механик даже обрадовался этому, хоть согреется. Хотя скоро стал беспокоиться о том, чтобы не перегреться. Гребля на ладье, — дело не из легких. Еще от преодоления волока мозоли не зажили полностью. Хотя руки уже огрубели достаточно. Впечатлительный механик даже представил, как туго приходилось рабам на римских галерах. Здесь хоть можно иногда отдохнуть, перекусить, шуткой обмолвиться с товарищами. А там, греби себе, пока не засекли насмерть или голову не отрубили. Романтика.

Забубенный обернулся назад и увидел, что передовая ладья далеко оторвалась от трех остальных. Мачты тех ладей маячили, чуть ли не в километре позади, если мерить на глаз. В этот момент впередсмотрящий вдруг крикнул:

— Ладья по леву руку.

Ратники как по команде повернули головы и стали вглядываться в указанном направлении. С той стороны, где Псел впадал в Днепр наперерез ладье черниговцев, разрезая килем волны, ходко шла приземистая ладья. Судя по всему, решил Забубенный, там было много сильных гребцов и они зачем-то хотели догнать ладью черниговцев. Рассмотреть их было трудно, пока не подойдут еще метров на сто. Механик нашел глазами воеводу, но тот и так уже стоял около мачты, вглядываясь в нежданных попутчиков.

Ладьи продолжались сближаться.

— Что-то не похоже на купцов, — проговорил в слух Данила, покосившись на свой меч, — больно ходко идут, да и наперерез нам. Не ровен час, столкнемся. Может хмельные сильно?

Григорий мог еще поверить в пьяных водителей авто или моторного катера, там напрягаться не надо, но чтобы толпа пьяных мужиков села в тяжеленную ладью и в туман без паруса решила погонять на веслах, в это он поверить не мог ни в своем времени, ни в этом. Слишком надо напрягаться, хмель выйдет быстро. А в то, что это они так лечились от похмелья, тоже верилось с трудом. Похоже, торопились куда-то или что задумали, только вот что именно, пока было не ясно.

Наконец, неизвестная ладья настолько приблизилась, что в разрывах тумана стало возможно разглядеть сидевших в ней. Это был толпа здоровенных мужиков в шкурах и кожаных рубахах. Большая часть из них была обрита налысо, а остальные имели длинные чубы. Вскинув высоко саблю, на носу лодьи, стоял громадного роста мужик. Ладья подошла уже так близко, что можно было увидеть даже серьгу, болтавшуюся у него в ухе.

— Это Федька Кривой! — раздался вдруг крик Христича с кормы, — Дружка Васьки Косого. Это ж он с ватагой своей в здешних местах промышляет и мзду берет со всех ладей купеческих. Порешить нас хотят, и на дно пустить.

Забубенный снова бросил взгляд на лихого атамана, махавшего своей саблей на носу приближавшейся ладьи, а потом взглянул на Путяту. Воевода был спокоен, как всегда перед битвой. Он просто занимался своим делом, собираясь дать отпор неожиданно приплывшему рэкету.

— Ну, что, ребятушки, — сказал он, и кивнул пятерым ратникам по левому борту, — покажем Федьке кто на реке хозяин? Настроить луки. А ты Христич правь прямо, как и шел.

Ратники словно ждали такого исхода, мгновенно достали из-под скамьи луки и колчаны. Пристроили каленые стрелы, натянули тетиву и ждали команды. Путята до сроку молчал.

Так прошло еще минут пять, и две ладьи сблизились уже настолько, что до Забубенного стали долетать вопли с приближавшейся кросс-курсом ладьи рэкетиров. Мужички-разбойнички орали что-то типа «Да мы порвем этих купцов!!!» и «Деньгу готовь!!!» или «Мошну отдай, полегчает!!!». Судя по всему, они тоже приняли в тумане ладью ратников за купеческую и надеялись на легкую поживу. А когда к великому изумлению Федьки Кривого, махавшего саблей, как дирижерской палочкой, из тумана показался прикрывшийся щитами высокий борт боевой ладьи, да еще и полный вооруженными до зубов ратниками, джентльмены удачи опешили. Крики мгновенно стихли. Настал момент истины.

Ладьи, между тем, продолжали резать воду и скоро их курсы должны были неминуемо пересечься. Федька Кривой вошел в ступор. Решение первым принял воевода Черниговский.

— А ну, послать гостинцев атаману, — сказал Путята лучникам, — чтоб не вздумал шутки шутить с нами.

Запела тетива многократно, и пять стрел унеслось сквозь медленно темнеющий воздух в сторону ладьи разбойников.

— А-ааа! — раздалось тут же над волнами, и двое разбойников со стрелами в груди с громким всплеском рухнули за борт, а один упал на дно ладьи. Еще две стрелы сочно воткнулись в борт и мачту.

Атаман нападавших вышел, наконец, из ступора. Федька Кривой махнул саблей рулевому, который, увидав ладью, полную ратников, стал отворачивать в сторону, и гаркнул:

— А ну, правь вперед, собака!

— Что я, лысый что ли? — проворчал рулевой, но вернул ладью на прежнее место.

Между ладьей черниговцев и разбойников оставалось не более двадцати метров. Нос приближавшейся ладьи вот-вот, на взгляд Забубенного, должен был столкнуться с носом их ладьи. Лучники Путяты стояли на изготовку, другие ратники по его знаку бросили грести и взялись за оружие.

— А ну братцы, — заорал Федька Кривой, повернув голову на зад, — покажем, воякам заезжим, что это наша река. Порвем их всех!!!

А затем, повернувшись лицом к ратникам, отыскал глазами самого главного и заорал во все горло, размахивая саблей:

— Готовь мошну, воевода!!!

— Убьете нас, все будет ваше, — крикнул в ответ Путята и махнул рукой.

В этот момент ладья разбойников со всего маху ударилась в носовую часть ладьи ратников черниговского князя. Лучники успели спустить тетиву и поразить еще троих разбойников, после чего рухнули как подкошенные от сильного удара. Разбойники, не взирая на потери, закинули несколько веревок с крюками на борт ладьи черниговцев и, привязавшись, пошли на абордаж. Их было почти вдвое меньше, поэтому Забубенный мгновенно окрестил их про себя «камикадзе», но и дрались они от этого только яростнее, отступать им было все равно поздно, да и некуда.

Все ратники были в кольчугах, которые воевода не велел им снимать, при щитах и с мечами, что для ближнего боя было наилучшим сочетанием. А разбойники в кожаных рубахах, пьяные и с саблями. Только атаман, лихой человек Федька Кривой, имел на себе, кольчугу тонкой работы, что не была заметна сразу, ибо оказалось под рубахой, которую проткнул ударом меча один из ратников, когда атаман разбойников первым перепрыгнул со своей ладьи в черниговскую.

Но Федька Кривой не зря был атаманом у лихих людей. Разъярившись, он махнул саблей и одним ударом отрубил голову тому ратнику, что попортил ему рубаху. Залив палубу кровью ратник упал на колени, а потом обезглавленное тело завалилось набок. На Федьку набросилось сразу трое ратников, но он довольно лихо уворачивался прыгая по палубе.

В это время еще с десяток разбойников атаковало черниговцев по всей длине лодейного борта. Двоих ратники зарубили сразу, но остальные прорвались на ладью, и завязалась сеча.

Забубенный еще не разу в жизни лично не принимал участия в битве с пиратами. В кино, конечно, видел, в книжках читал, но чтоб самому биться с теми, кому нечего терять, это было впервые. В глубине души Григорий надеялся, что это все легенды и что жить они хотят также как простые смертные, но, глядя на ту бесшабашность с которой разбойники поперли против превосходящих сил противника, он в этом засомневался.

Хотя, промелькнула спасительная мысль, басмачи тоже так воевали. Натрут коноплей лошади морду, сами накурятся травы и в полный рост в атаку под пулеметы, все равно не страшно. Десять человек из ста доходило, и побеждали.

Отвлекшись на философские мысли посреди битвы, Григорий очнулся только тогда, когда рядом с ним рухнуло тело еще одного черниговского ратника, а напротив появился здоровенный детина с топором в руке. Григорий зыркнул по сторонам, — все бились со своими противниками. Один Федька Кривой оттянул на себя пятерых, помочь некому. Придется помирать молодым. И Григорий впервые в жизни обнажил меч. Только тут он обратил внимание, что бородатый и чубатый разбойник ласково поигрывал боевым топором. На его левом плече виднелась кровь. Видно убитый только что ратник угостил, но ему это не помогло. Детина, налюбовавшись видом своей жертвы, которую сковал страх, занес над головой топор и со всего маху обрушил его на механика.

Забубенный, и откуда только прыть взялась, отскочил в сторону на шаг, подставив под удар меч. Острие топора, лязгнув по клинку, прошло мимо и со всего маху разнесло в щепки скамью, на которой еще недавно сидел и греб механик. Разбойник, тряхнув длинным чубом, выдернул топор и снова бросился на Забубенного, который уже отступил на пару шагов к мачте. На сей раз, лихой человек решил засадить топор Григорию под ребра. Он перебросил его острием в другую руку и нанес горизонтальный удар по дуге снизу вверх. Механик снова умудрился увернуться и подставить поперек меч. Но удар был такой силы, что его отнесло назад, а топор глубоко вошел в мачту. Упав на спину, Забубенный, наконец, сообразил, что не в пин-бол играет и тут не очки зарабатывают. Если в него, наконец, попадут, то не краска тут по палубе потечет. Пока ему повезло, чудом удавалось уворачиваться, но не факт, что в третий раз все пройдет так гладко.

Забубенный перекатился через плечо и подобрал выбитый из рук меч. Встал на колени, бросил взгляд вперед и увидел, что чубатый уже выдернул топор и снова занес его над головой. Ни подняться, ни увернуться времени уже не оставалось. «Ну, все, — как-то отстраненно подумал механик, — вот и жизнь моя закончилась под топором мясника». Но внезапно из схватки, что бурлила за спиной лихого человека, выскочил весь окровавленный Куря и всадил меч разбойнику в бок по самую рукоять, так что кровь разбойничья полилась из другого бока. Выдернул меч Куря обратно, зыркнул недовольно на Григория, мол «Что ж ты чародей одолеть его не можешь своими чарами» и снова в рубку устремился.

Покачнулся мертвый разбойник, выронил топор. Ударился тот с громким стуком о палубу. Тело рядом рухнуло. Скоро перед глазами механика натекла целая лужа крови из продырявленных боков разбойника. А Забубенный так и стоял на коленях еще некоторое время, пока сеча вокруг него не закончилась. Только потом тряхнул головой механик, пробудившись от оцепенения, и встал.

Уже стемнело почти, как разбили ратники ватагу бравую Федьки Кривого, а самого атамана сильно изувечив, даже в плен взяли. Он один троих ратников жизни лишил в схватке на ладье черниговской, да еще троих остальные помощники его порешили, хоть и полегли все почитай на той ладье. А было их почти две дюжины. Кто жив остался, в воду сиганул. Да не много таких оказалось. Крепко бились разбойники, порезали-поранили многих ратников, хоть и в кольчугах те были. Куре ловкому чуть руку не отсекли. Пользовали его сейчас от ран другие ратники, что в знахарстве немного понимали, да себя чародеями не величали.

Подошел к нему Забубенный и тихо так проговорил:

— Спасибо, Куря, снова ты мне снова жизнь. Я теперь, дважды твой должник получается.

Посмотрел на него Куря снизу вверх, ибо сидел на лавке. Головой кивнул неторопливо.

— Получается, так. Да только жизнь, штука вертлявая, не успеешь оглянуться, как случай выйдет должок отдать. А покудова живи да радуйся. Мужик тот здоровый был, а ты, видать, мечом махать не привычный.

— Ну да, — безрадостно согласился Забубенный, — подучится надо маленько.

— Ничего, — усмехнулся Куря, — за этим дело не станет. Помахаешь еще вдоволь. Мы в земли дикие идем, а там лихих людей много больше. Что ж ты его в камень то не оборотил?

Забубенный задумался. Авторитет чародея таял на глазах.

— Да вот решил силами человеческими для забавы померяться, — соврал Забубенный ради поддержания имиджа, — да только сил не рассчитал.

— А, — кивнул Куря, ничуть не усомнившись в словах механика, — в следующий раз не меряйся. А то поздно будет. Сразу заколдуй его в пень али в камень. Полегчает.

— Угу, — кивнул обреченно Григорий, — Заколдую.

Между тем головную ладью догнали, наконец, остальные отставшие ладьи каравана черниговцев. Увидав приближаясь, что посередь реки плывут две привязанные друг к другу ладьи, остальные черниговцы почуяли неладное и тоже к бою изготовились, но было уже поздно.

Крикнув остальным ладьям, коими Еремей да Кузьма заправляли, чтобы, не отставая больше, шли следом да к ночлегу готовились, Путята приказал отвязать ладью людей лихих, поджечь ее и пустить по волнам. Ратники так и сделали. После чего, Путята пробрался меж воинами раненными на корму. Там под ногами Христича, что правил к берегу, лежал опутанный веревками Федька Кривой. Лишившись своей ватаги, злобно смотрел атаман лихой на все, что вокруг него происходило.