Битва на Калке

Глава двадцать первая «Целый год в орде»

В тот раз ничего не получилось. Шикарный план побега на Русь сорвался в последний момент, и Григорий был вынужден вернуться в лагерь, где его ждал с новостями Субурхан. Но, как выяснилось по прибытии, не он один. За время похода Забубенного к Днепру вернулся Джэбек с целым караваном вьючных лошадей и привез с собой множество железных погремушек, которые вполне можно было применить в дело починки осадных башен. Рассматривая все эти изделия, Григорию показалось, что своим дерзким повторным налетом Джэбек лишил несчастных грузинов всех запасов металла на сто лет вперед, помешав становлению литейного дела, ибо вьючные лошади проседали под непомерным грузом. Откуда высоко в горах обнаружилось такие залежи металлолома, для Забубенного оставалось загадкой. Наверное, смекалистый Джэбек на обратной дороге помимо грузинов наткнулся еще и на гномов, заодно ограбив их кладовые.

Хитрый Тобчи тоже не терял времени даром и заготовки леса в рамках операции «Лес в степи» прошли не менее удачно. Рядом с юртой Кара-чулмуса возвышались настоящие курганы из свежеструганных бревен, — тут видно постарались прибывшие плотники от землячества бродников, — оставалось только возвести над этим складом временного хранения приличную крышу, чтобы получился ангар, и можно было начинать выгодную торговлю с Тмутараканью.

Но и темник Буратай не подкачал, — вернувшийся с берегов Днепра отряд привез с собой тридцать три бочонка с первоклассной русской смолой, которая предназначалась на экспорт в страны ближнего востока. Субурхан добычу одобрил. Так что теперь у Забубенного было все, что требовалось для починки осадных башен. И, как бы он не хотел отвертеться, приходилось приниматься за работу. Монголы выполнили свою часть, и для великого механика наступало время выполнять свою. Григорий, скрепя сердце, принялся за работу. Назвался груздем, как говориться, — чини башни.

Механик приказал себе пока не думать о возвращении на родину и начал восстановительные работы. Как-нибудь потом, когда выпадет новый случай, он решил попытаться снова сбежать. Но пока Субурхан ему недвусмысленно намекнул, что время не ждет, других чжучженей у него в запасе нет, и Кара-чулмусу следует поторапливаться. Монгольскому отряду нужно двигаться дальше в европейские земли, а там без башен делать нечего. И если Кара-чулмус будет недостаточно быстр, то его бессмертная жизнь продлиться недолго.

Забубенный намек понял и старался изо всех сил. Тем более, что в помощниках недостатка не испытывал. Сначала он велел артели бродников вытесать оси необходимого размера. С этим мастера топора с берегов Донца худо-бедно справились. Оси, правда, получились кривоватые, до ровнехоньких металлических, конечно было далеко, но хотя бы появилось то, на что можно было закрепить колеса. Исполинские колеса, радиус которых Забубенный затруднялся назвать даже сам себе, сколачивали и промазывали смолой две недели. Единственное, что отдаленно можно было поставить в один ряд с этим изделием, так это колеса от трактора «Кировец». Закрепили их металлическими обручами, смастряченными из грузинских запчастей, получилось крепко, но криво. Потом бродники ровняли эти колеса под присмотром главного монгольского прораба Забубенного еще неделю, чтобы придать им необходимую для передвижения округлость, ибо передвигаться на квадратных колесах не очень удобно. И, в конце концов, водрузили колеса на положенное место.

Первые ходовые испытания Григорий проводил самолично. Но дело закончилось довольно быстро. Едва бродники, взявшись всем миром, попробовали сдвинуть башню с холма, на котором она стояла, как башня, проехав три метра, накренилась и рухнула, рассыпавшись на сотню отдельных бревен. Кара-чулмус был в гневе. Сказал, что выпьет кровь всех плотников и строителей, если к вечеру башню не восстановят в полном объеме. Восстановили. И вторичные испытания прошли более удачно. К счастью Субурхан с товарищами был в это время в отъезде и не видел позора великого механика, но ему, конечно доложили. Стукнула какая то верная сволочь. Однако, приехав с неожиданной проверкой в походные ремонтные мастерские, монгольский вождь обнаружил все башни в полном порядке. Те, что нуждались в верхнем косметическом ремонте, стояли рядком и пахли свежей смолой. Остальные несколько штук, которым отремонтировали трансмиссию, толпа бродников катала по степи, проверяя устойчивость и надежность крепления колес. Ни одна башня больше не упала и Забубенный дождался, наконец, официальной похвалы. Субурхан сообщил войскам, что великий Кара-чулмус сдержал свое обещание и починил осадные башни, усилив мощь наступательного корпуса. Григорий, конечно, не отказался бы и от ордена «За механическую мудрость», но был доволен и тем, что на кол не посадили.

На всю работу с башнями ушел целый месяц, но, как выяснилось на утро следующего дня, приключения Забубенного еще не закончились. Утром к Субурхану прибыл гонец из Великой степи. А вечером в юрте Забубенного ожила рация, — личный канал связи между механиком и ставкой, — предводитель монголов вызывал Кара-чулмуса к себе.

Явившись без промедления на прием к главному монгольскому начальнику, он неожиданно опять попал на совет. Триумвират в полном составе обсуждал неожиданный приказ из ставки, о чем, не пытаясь придать налет секретности приказаниям великого хана, сообщили Забубенному. Далекий монгольский босс приказывал Субурхану немедленно приехать в орду на какое-то важное совещание. Детали, однако, механику не сообщили. А экспедиционный корпус временно передавался под управление Тобчи. Под словом «временно», видно подразумевалось полгода или год, ибо Субурхан отдавал распоряжения, как провести зимовку, и что нужно было за это время сделать. Похоже, продолжение похода с остановками в Европе пока откладывалось, так как Субурхану следовало отлучиться на некоторое время из лагеря. Как далеко нужно было отлучиться, Забубенный боялся себе даже представить, ведь для монголов сгонять на другой край континента, — не проблема.

Впрочем, для Тобчи нашлись дела и в отсутствие Субурхана. Сидя на месте, еще до зимы, он должен был провести несколько местных операций: привести к покорности племена недалеких венгров, что так неосторожно напали на Буратая, еще разок прошерстить Кавказ, приволжские степи и очистить от остатков половцев степи ближайшие, чтобы обеспечить мир на западной границе монгольского улуса.

Услышав последние новости, Григорий забеспокоился, продумав, — «Ну, а со мной-то, что теперь будет?». Но его судьба была уже решена. Субурхан позвал его к себе только для того, чтобы сообщить о ней.

— Собирайся, Кара-чулмус, — коротко приказал великий монгол, — поедешь со мной в орду.

Забубенный сел там, где стоял. «Ему надо ехать в орду? В это отдаленное логово монгольского народа-армии. Но, зачем? Там что, своих механиков не хватает? Чжурчжени ведь оттуда гораздо ближе, чем русичи. Или Субурхан решил похвастаться перед Чингисханом, что пленил бестелесного духа и заставил его работать на благо монголов?». Но Субурхан ничего не объяснил. Видно, были у него свои соображения, зачем-то механик ему мог понадобиться в орде, но зачем именно, он предпочел не рассказывать. А Григорий хоть и переживал о своем будущем, не стал доставать вопросами скорого на расправу военачальника.

Последующие месяцы жизни показались ему просто бесконечными. К сожалению, в те времена еще нельзя было купить билет на поезд и проспать весь путь пьяным, изредка выходя на перрон поглазеть на солнышко с удивлением отмечая, что, пока ты спал, лесной пейзаж средней полосы изменился за окном на бесконечную монгольскую степь. Ехать пришлось на лошадях. А, Забубенный, хоть и научился слегка сидеть на лошади, но был готов скакать только день-другой. А ехать оказалось очень далеко.

Когда отряд Субурхана, состоявший из трех тысяч человек, прибыл, наконец, в ставку, позади остались тысячи километров, десятки крупных рек, несколько климатических поясов, два моря и одни высокие горы. Сколько было холмов и степей, Григорий уже не считал. Добрый десяток воинов погиб от болезней, пятьдесят лошадей пали в дороге и пошли на корм воинам. И Григорий, преодолевая природную брезгливость, тоже ел конину. К счастью этим и ограничились потери отряда. Субурхан, как опытный командир, провел свое небольшое войско, минуя очаги сопротивления со стороны покоренных народов, которые то тут, то там, периодически вспыхивали в тылу огромного монгольского улуса.

Переправа через Волгу тоже обошлась без кровопролитий, хотя неподалеку располагался Волжский Булгар, — осколок царства иудейской Хазарии, — где теперь правили мусульмане, не любившие монгольских язычников. В довершение всего, в самом конце пути их настигла зима. Кони увязали по колено в снегу, но шли вперед, и донесли своих седоков до главного зимнего кочевья монголов, за что Забубенный был им очень признателен. В пути Забубенному дали теплый халат, который ему напомнил халат басмача, и он не замерз. Хотя духи и так не мерзнут.

Во время долгого пути Забубенный очень рассчитывал на рации, одна из которых постоянно находилась в кармане халата у Субурхана, а другая у механика. Боялся потеряться. Но, рации хоть и были экономичными, и до сих пор работали исправно, обеспечивая надежную связь где-то в радиусе трех-пяти километров, неожиданно скончались в самом начале похода. Все когда-нибудь кончается. Сели аккумуляторы и у портативных переговорных устройств марки «Кенвуд». Когда это случилось, монгольский военачальник по достоинству оценивший изобретение неизвестного механика, огорчился, ибо пользовался им охотно. Он пару раз безрезультатно нажал на кнопку «вкл», а когда Забубенный с аналогичным результатом проделал тоже самое со своей и объяснил Субурхану в чем дело, монгол, не раздумывая, выкинул рацию. Умерла, так умерла. Григорий последовал его примеру, расставшись с последней игрушкой из своей прошлой жизни.

Вскоре по прибытию выяснилось, куда так стремился монгольский военачальник со своим отрядом, минуя реки, пустыни и даже снежные заносы, чтобы приехать вовремя. Попробовал бы не приехать. Субурхан прибыл на праздник, — вся степь отмечала день рожденья Чингисхана. Старику со дня на день должно было стукнуть шестьдесят лет. Пора на пенсию. Но он был по-прежнему молод душой, был грозен для своих врагов и хорошо держал в руке копье. Как с трудом высчитал любитель истории Забубенный, — шестьдесят первый годок стукнет Чингисхану аккурат в одна тысяча двести двадцать третьем году от Рождества Христова. То есть в следующем.

А сейчас, в честь праздника предполагались: пир юбиляра с верховными военачальниками, — закрытое мероприятие, — массовые гуляния нукеров, стрельба из лука по движущимся мишеням, казни предателей, танцы у костра и прочие развлечения, способные потешить душу жителей передвижной столицы монгольского улуса. Во всяком случае, так Забубенному рассказывали простые воины, рядом с которыми его определили на постой. Хотя это было до тех пор, пока они не узнали, что так запросто беседуют с самим Кара-чулмусом. А после того как узнали, его юрту снова стали обходить стороной. К счастью в орде Григория поселили в одиночной юрте на окраине, как и полагается бестелесному духу, которого Чингисхан лично не приглашал. Так что ничего особенного в его положении по сравнению с половецкой степной жизнью не изменилось.

Гуляния должны были продлиться целый месяц на нескольких площадках, приспособленных для стрельбы и скачек даже зимой. На массовые гуляния Забубенный не попадал как представитель потустороннего мира, по официальной легенде его лошади боялись, хотя свидетелей обратного из отряда Субурхана набралось бы не мало. На секретные переговоры командования в штабную юрту его тоже не приглашали, хотя Григорий много бы дал, чтобы хоть одним глазком посмотреть на самого Чингисхана, из-за которого, собственно, и заварилась вся эта историческая каша с половцами. Сам же старик Чингисхан не проявил желания взглянуть на механика из далеких земель, чем его страшно обидел. Столы же с угощениями для народа разных категорий значимости были расставлены по отдельным большим юртам.

За это время Забубенный, размышляя о том, за каким чертом его приволокли в орду, видел Субурхана, поглощенного своими тайными переговорами, только один раз. Тот велел своим нукерам отвести механика в одинокую юрту на другой окраине к столу каких-то ребят странного вида, еще более узкоглазых, чем сами монголы. И обсудить с ними проблемы постройки осадных башен нового типа. А сам снова исчез в неизвестном направлении с личной охраной из двадцати нукеров. Темнил что-то Субурхан.

Как и подозревал Григорий, это оказались пленные чжурчженьские инженеры, неплохо говорившие по-монгольски в силу отсутствия выбора. Про статус Кара-чулмуса они ничего не знали, поэтому переговоры прошли в дружественной обстановке. Инженеры, стол которых был окружен конвойными со всех сторон, квасили рисовую водку, взятую вместе с ними в плен, в большом количестве. Угощали Забубенного, а он не отказывался. Холодно было зимой в степи. Про башни за весь вечер вспомнили только один раз во время тоста «А гори они все огнем!». В общем, контакт с пленной китайской интеллигенцией прошел удачно.

От них, уже давно находившихся в орде и знавших местный расклад лучше русского механика, Григорий неожиданно узнал, что Субурхан не мелкая сошка в орде и претендует на место самого Великого Хана, а до успешной предвыборной компании составлял ему серьезную конкуренцию. Чингис стареет, кому он оставит орду не ясно. У великого хана четверо сыновей, — первенец Джучи, что родился сразу после вызволения жены Чингиса из плена, Угэдэй и Джагатай, к которым вопросов по кровному родству нет, и Тулуй, родившийся последним, — единственный брюнет среди рода Борджигинов. Ведь древние монголы были народом светловолосым и голубоглазым, и лишь потом, смешавшись с татарами, потемнели, изменившись лицом. По всем подсчетам получалось, что Тулуй появился на свет в отсутствии отца, пока Чингисхан почти десять лет находился в плену у китайцев. Причем, именно у чжурчженей. Но, вернувшись в орду, он признал сыном Тулуя, как и ранее Джучи, стремясь избежать кривотолков. Получалось, что из четырех наследников Чингисхана двое были рождены не от него, и орда могла достаться не прямому наследнику. Великий хан простил жену и признал детей родными, но об этом судачат уже давно. Сплетни любят все. А китайцы особенно.

Размышляя над новой информацией, Григорий так напился с китайцами, что на утро у него впервые за полгода разболелась голова от алкоголя. Но до наступления утра произошло еще одно интересное событие, заставившее его усомниться в реальности происходящего. Вернувшись под конвоем в юрту, пьяный вампир вдруг обнаружил у себя дома какое-то привидение. Оно сидело на ковре посреди юрты, облаченное в длинное темно красное платье, а на голове виднелся головной убор, напоминавший рога или полумесяц устремленный вверх. Привидение было очень похоже на раскрашенную монгольскую девушку. В юрте было тепло и темно, еле тлели угли на специальной жаровне в дальнем углу.

Разглядев это изваяние, механик сначала испугался, а потом озадачился. Если это привидение, то приходилось признать, что они бывают, с чем просвещенный механик не хотел соглашаться. А если нет, то, — что эта красотка, здесь делает? Даже по расплывчатым очертаниям лица и фигуры было видно, что эта девушка далеко не уродина. А по одежде, что она не из бедных. «Интересно, — пришла в голову пьяного механика самодовольная мысль, — может быть, это жена одного из ханов прослышала о появлении в орде красавца-духа и решила повернуть историю монголов вспять? А что, вполне смахивает на легенду».

Ведь Забубенный знал, что по легенде все монголы произошли от «желтого пса». Духа, который являлся в полночь в юрту к прародительнице монголов Алан-Гоа через дымовое отверстие и уходил с рассветом, словно желтый пес. От этих свиданий Алан-Гоа родила трех сыновей, не считая двух от мужа, среди которых был Бондочар, предок рода Борджигинов, что означало — синеокие. Зачатие происходило от света, исходившего от юноши, поэтому считалось, что голубизна глаз и рыжеватость волос монголов, — последствия происхождения от «желтого пса».

«Ну, я конечно, не «желтый пес», — подумал Забубенный медленно приближаясь к девушке и садясь с ней рядом на ковер, — но как-никак дух. Значит, есть, о чем поговорить».

Однако, о чем думала эта таинственная незнакомка, Забубенный узнал очень быстро. Едва он присел с ней рядом, как робкая с виду девушка, распахнула на нем халат и сдернула его с оторопевшего механика. Затем скинула с себя замысловатый головной убор, разметав по плечам длинные волосы, и расстегнула платье, которое само сползло с нее, словно кожа со змеи. «Ну и дела», — только и успел подумать Забубенный, когда монголка пошла в атаку. Набросившись на Григория, она толчком повалила его на ковер, запрыгнув сверху и непрерывно покрывая его тело горячими поцелуями, стащила все исподнее. Механик, хоть и был пьян, но не так сильно, чтобы ничего не ощущать. Он инстинктивно включился в процесс, прижал девушку к себе, и на ощупь определил, что это не призрак. Слишком горячей была ее спина и грудь, ну а ниже все вообще пылало. «Видать, истосковались девица», — решил Григорий. Хотя, сколько лет было девице, на ощупь понять не получалось, монголки они все не крупные. Но это было и не важно, главное, горячие. Окончательно забыв свои страхи, механик отдался на волю чувствам, и взял процесс в свои руки, подмяв под себя хрупкое монгольское тельце.

На утро его разбудили звуки рано просыпавшегося монгольского лагеря. Забубенный не открывая глаз, потрогал себя, — шерсти не было, псиной не пахло. Значит, сам ни в кого не превращался. Пошарил руками по ковру, — никаких призраков. Ни горячих, ни холодных. Открыл глаза, — никого. Если и была этой ночью у него призрачная женщина, то, уходя она ничего не забыла из своей сложной одежды. Григорий снова разочарованно пошарил по ковру, — может, хоть сережку обронила. Ничего.

Тогда Забубенный попытался припомнить события этой ночи, но кроме ощущения всепроникающего жара ничего не оставалось: ни лица, ни фигуры, ни голоса. Он даже засомневался, а было ли вообще что-то. Но мужские ощущения не давали себя обмануть, — было. И еще как.

Но утро только начиналось. Скоро явился нукер с неожиданным приказом от Субурхана, — выступать обратно степи Закавказья, не дожидаясь окончания празднеств. На дворе стояла зима. Вот уж этого Забубенный от монгольского начальника никак не ожидал. Полгода тащиться к черту на куличики в орду, погостить там недельку и полгода идти обратно, — на это были способны только монголы. Но себе Григорий мог признаться, съездил он не зря. У него возникло странно ощущение, что он уже принял участие в судьбе монголов, независимо от их будущих действий. Ведь сколько они ни бились, а, в конце концов, стали частью Руси. А для этого должно было быть какое-то предопределение, невидимое глазу.

Собираясь в дорогу, Забубенный в задумчивости бродил по монгольской кочевой столице, топча снег теплыми пимами из оленьей шерсти, — старт, почему-то был назначен на полдень, а не на рассвете, как обычно. А до полудня еще было время, собирать механику было особенно нечего, — чертежей новой башни ему чжурчжени не дали, да он особенно и не просил. Сказали, сделаешь так и так, Забубенный кивнул «сделаю». А Субурхану соврал, что все дали. Башня будет круче прежней в два раза. Опыта ему было не занимать даже у чжурчженей, воровавших свои идеи у заезжих или пленных европейских инженеров.

Прохаживаясь по лагерю, где на него с интересом взирали проезжавшие мимо воины, Забубенный случайно набрел на какой-то хозяйственный двор. Перед юртой лежали тела нескольких забитых оленей, над которыми колдовал местный мясник или скорняк, отделявший тушу от кожи. Увидев оленя, Забубенный не удивился, по местным меркам Сибирь была рядом, видимо и снабжение зимой было налажено неплохо. Глядя на тушу, Григорий уже знал, что ни окорок, ни филей, ни кости, ни рога, ни копыта, не пропадут. Все пойдет в дело. Рядом горел костер, на котором монгол грел окровавленные руки, то и дело, замерзавшие от свежевания на морозе. Рядом сидел его сынишка, игравший с вырезанными из туш пузырями. Он надувал их сам, как жвачку, а иногда держал над костром, так что те начинали надуваться, устремляясь вверх, но лопались, поскольку не было у них нужного каркаса, а воздух был слишком горяч. «А ведь так можно и воздушный шар изготовить, — подумал вдруг механик, и мысль о побеге на Русь снова возникла в его буйной голове, — надо только нужные материалы раздобыть, да все изготовить в нужной пропорции. Все дело в пропорции».

Об этом он и думал всю дорогу домой, пока те же три тысячи всадников Субурхана преодолевали заснеженные степи, обходили будущий Байкал, переплывали будущий Иртыш, миновали Аральское и Каспийское моря, и немного захватив Уральские горы, снова вышли на Волгу и углубились в лежавшие вдоль нее степи.

«Я эти степи в телевизоре видал», — ворчал себе под нос Забубенный, пятая точка которого уже задубела от постоянных конных путешествий. Он никак не одобрял такие путешествия монголов, — полгода туда — неделя там — полгода обратно. Нет, чтобы остановиться, на берегу на одного из многочисленных озер или даже морей, что попадались на пути. Позагорать недельку, отдохнуть. Ведь и погода была хорошая. Нет, надо, видите ли, им обратно, бить половцев.

Шли так долго, что зима успела закончиться, а когда отряд Субурхана вернулся на стоянку в половецкие степи, то уже шел месяц май нового года. За время похода Григорий оброс бородой, заматерел и почти перестал мыться, как настоящий монгол. Тело его стало поджарым и мускулистым, жирок на боках от постоянных физических упражнений на воздухе, сам собою испарился. Так что чувствовал он себя вполне нормально, никто его особенно не ожидал, а за время путешествия он стал как бы тенью Субурхана, возможного наследника престола в орде, но это его почему-то не радовало. Оказавшись снова в половецких степях, Григорию неудержимо захотелось на родину. Ностальгия, молчавшая в отдаленных краях монгольского улуса, вдруг возникла снова и мгновенно замучила.

Забубенный увидел за прошедший год много нового. А вот здесь, на месте стоянки лагеря Тобчи, словно ничего и не произошло. Как тот доложил прибывшему Субурхану: венграм всыпали по первое число, отогнав почти всех за Дунай, сходили в Крым, пожгли местных жителей, один раз ходили в Тмутаракань, но там отбились. С ближайших гор приходили обиженные грузины отомстить за металл. Но Тобчи отрядил Джэбека, и тот снова загнал их в горы и отобрал остатки запасов, чтобы не повадно было спускаться на равнину. А в остальном, все шло как обычно. Можно было продолжать поход на Запад.

Вот только, Тобчи по старой привычке покосился на Забубенного и добавил, что снова стали появляться разведчики на половецкой границе со стороны Руси. Племена, обитающие там, явно что-то затевали. По данным монгольской разведки уже несколько месяцев к широкой реке, что местные зовут Днепром, стекаются многочисленные войска русичей. Следовало убедиться в их намерениях. И еще, Тобчи случайно перехватил в Крыму гонца от византийских императоров к киевскому князю, что вез известие о караване с оружием и «греческим огнем». Караван уже вышел из Константинополя и плыл в Киев. Через пять дней он должен был проходить пороги в том самом месте, где Буратай год назад разграбил азиатский караван. Тобчи считал, что греки идут на помощь к русичам, а те хотят нанести удар по монголам. Этого нельзя было допустить.

Субурхан согласился со своим хитрым военачальником. Тобчи знал толк в международной политике.

— Караван остановить и обезоружить. При сопротивлении, сжечь, — приказал Субурхан, — но лучше захватить все оружие. Оно нам скоро пригодиться.

— Можно и мне с ними? — попросился Григорий, — переводчиком. Плоскиня же греческого не знает. А я знаю. Так от меня хоть польза будет. Все равно в лагере делать нечего, пока дров и смолы на новые башни не насобирают. Верно ведь?

В дополнение к своей просьбе Забубенный произнес по-японски, в надежде, что греческого никто из военачальников не знает.

— Ич-ни-сан-ши-гоу-рок-сыч-хач-кю-дзю! Оригатога-зеймаста! — и добавил, увидев удивление в глазах монголов, — хантай, хаджимэ, мокусо.

Субурхан переглянулся с Тобчи и коротко кивнул. На утро отряд все того же темника Буратая с Кара-чулмусом в качестве переводчика снова ускакал в сторону Днепра.