Безумная Роща

КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ (история двадцать девятая)

В некоем городе, управляемым собранием консулов, была библиотека. Заведовал ею смотритель архивов, человек по имени Марк. Был он стар и некрасив.

Как-то раз под вечер пришел к нему один из консулов, по имени Гильперик. Он был человек средних лет и внешность имел ничем не примечательную. С библиотекарем он прежде был почти не знаком, но в тот вечер разговорился. Вскоре стало ясно, что пришел он не по службе и не в поисках каких-нибудь старых документов, которые можно было бы обнаружить в городском архиве. Прогуливаясь меж стеллажами, он брал в руки то один фолиант, то другой, пока наконец не наткнулся на сборник чудесных историй, повествующих о волшебстве и необыкновенных происшествиях.

Сказал Гильперик, листая эту книгу:

— Вот, поистине, памятная мне книга! Некогда у меня была такая же. В юности я зачитывался этими историями. Пожалуй, я возьму эту книгу на некоторое время, чтобы вспомнить их и посмотреть, окажут ли эти истории на меня такое же воздействие, как двадцать лет назад, или же оставят равнодушным.

— Вам нравилась эта книга? — Спросил его архивариус. — Признаться, меня это немного удивляет. Ведь истории, изложенные в ней, написаны не слишком хорошим языком, а все факты, о которых здесь говорится, в той или иной степени искажены.

— Факты? — Переспросил Гильперик. — О каких фактах вы говорите, дражайший мессир Марк?! Ведь это всего лишь собрание выдумок и небылиц!

— Простите, — молвил Марк, — я оговорился. Я хотел сказать, что существуют более полные сборники, авторы которых с большим тщанием собирали древние народные легенды, и проявляли больше усердия при обработке их литературным языком.

Сказал Гильперик:

— Вот как? Народные легенды? Никогда прежде ни о чем подобном не слышал! Однако вы заинтересовали меня, дражайший архивариус! Я непременно должен ознакомиться с этими сборниками. Может быть, там я найду истории, которых не читал в юности.

— К сожалению, мессир консул, — отвечал архивариус, — в нашей библиотеке нет этих сборников.

— Поистине, — воскликнул тогда Гильперик, — это великой жалости достойно, ибо было там несколько историй, обрывавшихся как бы посередине, и я очень желал бы узнать их продолжение! Так же была там некая история, которая нравилась мне больше всех других и о которой я непременно хотел бы узнать поподробнее.

Спросил Марк:

— Что это за история?

Сказал Гильперик:

— Это история о любви Лорда по имени Каэрдин к женщине по имени Соблазн. В свое время эта история сильно растревожила меня. Жаль, что у нее нет и не может быть продолжения. Ведь и Каэрдин, и Соблазн вошли в Дверь-в-Ничто, а всякий, входящий в эту Дверь, исчезает и никогда более не возвращается в мир Сущий.

Сказал Марк:

— У этой истории было продолжение.

Сказал Гильперик:

— Прошу вас, мессир, непременно расскажите мне об этом!

Сказал тогда Марк:

— Это займет некоторое время. Не лучше ли нам пройти пока в помещения, занимаемые мною и заодно перекусить? Не откажетесь ли вы, мессир консул, разделить со мною трапезу?

— С удовольствием, — сказал на это консул Гильперик.

И вот, прошли они в другую комнату, и там, подогрев воду на очаге, Марк сделал напиток из чайных листьев и предложил Гильперику кусок пирога. Затем он начал повествование…

…Когда Каэрдин взглянул на Ничто, таившееся за Дверью, то не исчез, как прочие, ибо он смотрел на Ничто не своими собственными глазами, а теми глазами, которые дала ему пустота-пламя. А следует сказать, что пустота-пламя только называется так, и это название условно; на деле же она не принадлежит к существующему миру и не имеет в нем имени. Это — бездна, это — вторжение, это — трещина в равновесии сфер, это — несуществующее. Поэтому, когда Каэрдин взглянул на Ничто, он не исчез. Когда же он шагнул за Дверь, Ничто приблизилось к нему и хотело поглотить его, но он ударил Ничто своим клинком, и оно отпрянуло, уязвленное — а ведь никто и никогда прежде не мог как-либо повредить Ничто, но оно поглощало все, что ни касалось его.

Тогда оно отползло в сильном страхе, а Каэрдин остался посреди бескрайности, которое не было бескрайностью, посреди места, которое не было местом, посреди «чего-то», в чем, однако ж, отсутствовали и время, и пространство, и материя, и энергия и все возможные свойства и качества, которые только можно вообразить и которые являются принадлежностью мира видимого и невидимого. Однако Каэрдин существовал, и его собственное существование оттесняло пустоту, а она не смела поглотить это существование, опасаясь его клинка. И вот, на границе того, чего не было, и где таилось Ничто и на границе мира как бы уже видимого, образованного волей и властью Каэрдина, возникло некое существо, назвавшееся Добрым Богом.

Сказал Добрый Бог Каэрдину:

— Зачем ты пришел сюда, отдалившись от мира, которому принадлежишь?

Сказал Каэрдин:

— Я принадлежу только себе самому. Я не являюсь принадлежностью мира, который покинул, равно как и он не является моей принадлежностью.

Сказал Добрый Бог:

— Однако, явившись сюда, ты нарушил естественный ход вещей и продолжаешь его нарушать.

Спросил Каэрдин:

— Каким же образом? Ведь я стою посреди Ничто. О каких законах можно говорить здесь, где нет ни законов, ни беззакония?

Сказал Добрый Бог:

— О Каэрдин, существование не есть принадлежность только лишь того мира, который ты знаешь. Напротив, известный тебе мир — лишь лакуна в ткани существования, бесплотный мираж. Ныне ты стоишь посреди другого мира, но не видишь его, потому что он слишком реален для тебя. Его естественный порядок ты уже успел нарушить, и нарушишь еще сильнее, если и дальше будешь находиться здесь. Уходи, тебе тут не место.

Сказал Каэрдин, усмехнувшись:

— Не знаю, высший ли это мир или нет, пусть даже и недоступный моему взору, но учтивости здесь явно не обучены. Что до того, что я каким-то образом мог повредить естественный порядок этого «высшего мира», то здесь я могу заподозрить тебя либо во лжи, либо в ошибке, ибо каким образом мираж может повредить тому, что реально?

Сказал Добрый Бог на это:

— Ты и прежде пытался управлять тем, что выходило за границы видимого мира. Благодаря стечению обстоятельств ты сумел получить власть над тремя видами того, что ты и твои сородичи называете «несуществующим», но что на самом деле существует в большей степени, чем они сами. Первое — это твоя Сила, подобной которой нет и не будет, третье — то, что явилось к тебе как пустота-пламя, но второе, посредством чего ты стал управлять и третьим — много страшнее и опаснее третьего, и это третье ты держишь в своей руке, ибо оно имеет вид меча. Ты сам не знаешь, какой силой владеешь, и что подвергаешь разрушению, и какой порядок нарушаешь, пользуясь этим мечом. Отдай его мне, и гармония высших сфер будет восстановлена, а я отпущу тебя обратно, в мир сущий.

Сказал Каэрдин:

— Скажи, о мудрец, знающий ответы на все вопросы: почему, если Ничто и пустота-пламя являются чем-то, что преисполнено высшего, неведомого мне бытия — почему все вещи реального мира, соприкасаясь с ними, подвергаются уничтожению?

Сказал Добрый Бог:

— Нетрудно ответить на твой вопрос. Также и мираж, соприкасаясь с реальными предметами, исчезает.

Сказал Каэрдин:

— Ты ловко вертишь словами, но я поймаю тебя. Если я лишь мираж, то каким же образом мне может принадлежать этот меч? Ведь не может же мираж владеть чем-то, что реально.

Ответил Добрый Бог:

— Однако мираж может околдовать человека, а человек — подчиниться миражу. То же самое с тобой и твоим клинком. Он околдован тобой.

Сказал Каэрдин с улыбкой:

— Кажется, что ты лучше, чем я, разбираешься в том, что я и что мой меч. Если это так, то отчего ты не заберешь его у меня, о справедливейший хранитель высшего равновесия?

Захотело тогда существо, назвавшее себя Добрым Богом, приблизиться к Каэрдину и забрать у него меч, но увидев, что острие клинка направлено против его груди, заколебалось и не посмело подойти ближе.

Сказал Добрый Бог:

— Протяни его рукоятью вперед.

Сказал Каэрдин, расхохотавшись:

— Может быть, мне еще следует признать себя твоим вассалом, пленником или даже рабом? Не хочешь ли ты от меня и еще чего-нибудь? Однако теперь, когда стала ясна твоя истинная природа, послушай, что я думаю обо всем этом. Я полагаю, что ты — маска на лице Ничто; маска на лице, которого нет. Прежде тебе не удалось поглотить меня, но когда выяснилось, что из нашего поединка ты вряд ли выйдешь победителем, ты приобрело вид как бы чего-то видимого, ибо мое присутствие в тебе даровало тебе возможность пользоваться истекающим от меня существованием. Полагаю, что наш спор по этому вопросу будет бесполезен, ибо ты вряд ли признаешься, что это так, и станешь утверждать обратное. Однако ты никак не сможешь доказать мне это обратное, ибо если бы ты было тем, за что выдаешь себя, то никакого труда тебе бы не составило отобрать у меня этот меч, который, как ты говоришь, каким-то образом нарушает естественный порядок вещей. Поэтому, без лишних споров и слов, предлагаю тебе сделку: ты отдаешь мне женщину по имени Соблазн, а я за это не стану убивать тебя.

Крикнул Добрый Бог, разгневавшись:

— За такие речи немедленно следовало бы уничтожить тебя!

Сказал Каэрдин, не опуская меча:

— Так почему бы тебе не попытаться?

А поскольку Добрый Бог не отвечал и не делал ничего, Каэрдин повторил свое требование.

Сказал тогда Добрый Бог:

— Здесь нет той, которую ты ищешь.

Сказал Каэрдин как бы в некотором раздумье:

— Кажется, мне все-таки придется убить тебя и попробовать поискать самому.

Но сказал Добрый Бог поспешно:

— Это бесполезно. Говорю же тебе — ее нет здесь.

Сказал Каэрдин:

— Где же она?

— На этот вопрос сложно ответить, — промолвил Добрый Бог, — однако она может быть возвращена к существованию, ибо ты, кажется, хочешь именно этого. Но следует предупредить тебя, что условия вашего возвращения достаточно тяжелые — и твоего возвращения, и ее — и я не уверен, что они понравятся тебе. Однако тут я поделать ничего не могу, ибо таковы законы, нарушить которые ни ты, ни я ни в силах.

Сказал Каэрдин:

— Что это за законы?

Сказал Добрый Бог:

— Ты защищен от высшего мира несокрушимой броней, которую дает тебе твой клинок, являющийся сам порождением высшего мира, однако Соблазн, когда пришла сюда, не имела подобной защиты. Поэтому если я произведу некие действия, могущие опять вызвать ее к жизни в вашем иллюзорном мире, вместе с ней в ваш мираж неизбежно войдет и высшее бытие, а войдя — уничтожит его во мгновение ока.

Сказал Каэрдин:

— Мне не нравятся эти условия. Какой смысл оживлять ту, которую я люблю, если тотчас все Сущее будет разрушено, и она вместе с ним? Есть ли способ, коим можно было бы избежать этого разрушения?

Сказал Добрый Бог:

— Есть, но думаю, что он понравится тебе еще меньше.

Сказал Каэрдин:

— Говори.

Сказал Добрый Бог:

— Прикосновением высшего мира может быть разрушено другое целое, существующее в той же степени, как и мир, который ты называешь реальным.

Спросил Каэрдин:

— Что же это?

— Ты сам, — ответил Добрый Бог, — вернее — твое существование. Ибо благодаря стечению обстоятельств, ты, являясь порождением своего мира, сумел оторваться от него и сумел продлить своего существование за его пределами, оставаясь при этом как бы его частью.

Сказал Каэрдин:

— Я — не порождение этого мира.

Сказал Добрый Бог:

— Твое высшее Я — может быть. Но все остальное, все, что называется существованием — его порождение, плоть от плоти его. Также и Соблазн не может быть возвращена в мир иначе, кроме как в виде этой высшей сущности, которая, не имея ни прежней своей Силы, ни облика, все же, возможно, сохранит о прежней себе некие воспоминания. То же станется и с тобой. Ни Силы, ни прежней власти и колдовских знаний у тебя не будет. Только, может быть, память и любовь, если последняя была чем-то большим, чем просто влечением тела или чувственной страстью. То же будет и с этой женщиной.

Каэрдин, помолчав некоторое время, слегка улыбнулся и сказал так:

— Ты напрасно полагаешь, что меня устрашит это условие. Некогда я стоял посреди рождающегося мира и не имел ничего, что давало бы мне преимущество перед его обитателями. Однако за тысячелетия, прошедшие с тех пор, я достиг власти, которую вряд ли кто-либо мог бы назвать незначительной. Потому мне не страшно терять все, накопленное прежде. Ведь не мощь создает живущего, но живущий привлекает к себе мощь и пользуется ею. Что до женщины, называемой Соблазн, то я рад, что ее Сила не будет с нею, ибо ее Сила была скорее сродни проклятью и, как мне кажется, она должна была всеми силами души желать избавиться от этого проклятия, так как это проклятие лишало ее возможности любить. Так что я согласен на твои условия… о бескорыстный торговец! Однако опасайся меня обмануть. Ибо часть моей души, как и часть души всякого воина, заключена в моем мече, и если я погибну вследствие твоего обмана, мой клинок рано или поздно уничтожит тебя.

Сказал Добрый Бог:

— Не будет между нами никакого обмана и каждый да получит то, к чему так стремится! Итак, согласен ли ты на мои условия?

И сказал Каэрдин:

— Да. Согласен.

И тогда то, что Каэрдин называл Ничем, а Добрый Бог — высшим бытием — вошло в него и поглотило его жизнь и Силу, а «Я» и осколки памяти выбросило в мир сущий, в некое время, не имеющее никакого отношения ко времени, когда Каэрдин жил как Повелитель Затмений, в некое место, не имеющее никакого отношения к тем местам, которые он посещал, когда при нем была его Сила.

И вот, встал он с земли и осмотрел себя. И увидел он, что жестоко поглумился над ним Добрый Бог, возвратив его в мир, ибо оказался Каэрдин заключен в тело больного старика. Он был хром на обе ноги, кожа его была в струпьях, а вместо одежды — нищенские обноски.

Он взял клюку и пошел по дороге, близ которой очнулся. И сердце его дрожало от страха, когда мимо проезжали какие-либо всадники, ибо это было сердце нищего старика, привыкшего к страху. Затем он приблизился к некоему городу, ворота которого были широко распахнуты, а стражи стояли по сторонам их в парадных одеяниях. И спросил у них Каэрдин, что это за город и кому он принадлежит.

Сказали стражи:

— Этот город принадлежит нашей королеве, называемой также Королевой Синего Тумана, ибо одежды, носимые ею, сделаны из тончайшего синего шелка. Знай, путник, что сегодня в нашем городе праздник, и только ради этого праздника мы не прогоняем тебя прочь.

Спросил Каэрдин:

— Что это за праздник?

Сказали стражи:

— Наша королева объявила, что сегодня к ней должен явиться тот, чьей женой она станет. Его имя — Каэрдин, он волшебник и воин, которому нет равных. Однако лица его королева не помнит, и поэтому сегодня всякий из путников обязан немедленно идти к ней во дворец и объявлять там свое имя. Если же кто-то назовется именем ее возлюбленного, не будучи им, то во власти королевы распорядиться его жизнью, как она посчитает нужным. Некоторые из самозванцев уже ожидают плахи — а среди них есть знаменитые бароны и герцоги. Несомненно, все они завтра будут казнены, если только королева, по своей доброте, не пожелает помиловать их.

Сказал нищий:

— Я Каэрдин.

Когда он произнес это, стражи, скрепя сердце, приказали ему следовать за ними и отвели его во дворец. И прошел он через семижды семь комнат и оказался в покоях, где находилась Королева Синего Тумана, а при ней были ее придворные дамы, фрейлины и пажи. И, глядя на нее, нельзя было не полюбить ее, столь кроток и мил был весь ее облик. Так же красива она была, хотя и иной красотой, тогда, когда ее звали Соблазн.

И спросила королева стражей, зачем они привели сюда этого нищего.

Сказали стражи:

— По твоему приказанию, королева.

Сказала королева, обратившись к нищему:

— Ни в ком из мужчин сегодня я не нахожу ни благородства, ни чести, ибо сегодня едва ли не каждый норовит назвать себя именем, которое столь мне дорого. Но не смешно ли надеяться, что я не узнаю того, кого люблю? Впрочем, я не слишком сержусь на тебя, нищий, ибо твое положение таково, что терять тебе и впрямь нечего, и не жадность, но, скорее, нужда заставила тебя рискнуть своей жизнью. Однако я готова говорить о своем возлюбленном часами даже и с тобой, хотя твой вид и отвратителен, ибо, произнося даже и мысленно имя моего возлюбленного, я забываю обо всем на свете и отдаюсь сладким мечтаниям, столь сильно я люблю его.

Сказал Каэрдин, улыбнувшись беззубым ртом нищего:

— Приятно это слышать. Но еще более приятно мне видеть тебя, освобожденную от проклятья, которое заставляло твое сердце поглощать, ничего не отдавая взамен.

Сказала королева, недобро посмотрев на нищего:

— Ты говоришь так, будто бы встречал меня прежде. Но не станешь же ты по-прежнему утверждать, что?…

Сказал нищий:

— Я — Каэрдин.

Сказала королева, нахмурив брови:

— Не смей говорить так, ибо иначе я велю выпороть тебя!

Сказал нищий:

— Однако это так.

Сказала королева:

— Если это так, то зачем ты явился ко мне в подобном мерзком обличье? Ты хотел напугать меня? Я не понимаю тебя. Измени этот облик.

Сказал нищий:

— Я не могу сделать этого.

И он рассказал ей, что произошло с ним после того, как он вошел в Дверь-в-Ничто.

Но сказала королева:

— Ложь.

Сказал нищий:

— Правда.

Сказала королева:

— Ложь, одна ложь и ничего, кроме лжи! Никогда Каэрдин не сделал бы того, о чем ты говоришь. Или же ты скажешь, что он не знал, в каком виде выпустит его Ничто обратно в мир?

Сказал нищий:

— Не знал. Но даже если бы и знал — это не изменило бы его решения.

Сказала королева:

— Вот теперь я точно знаю, что ты лжешь. Ибо хотя я и не помню точно самого лица Каэрдина, но помню его гордые слова и его стройный облик, и его могущество, которое отбросило мою власть с улыбкой, словно взрослый, с теплотой и терпеливой любовью поглядывающий на ребенка, который пытается одолеть его. О, сколь велика была его гордость! Его — единственного из всех — я готова была признать своим господином и безраздельно принадлежать ему и телом и душой… Но заклятье, бывшее на мне, сковало мои уста и вложило в них совсем другие слова, хотя ничего более я не желала, кроме того, чтобы вырваться из оболочки, в которую я была заключена и припасть к груди того, кому отдала свое сердце.

Сказал нищий:

— Зная, что в твоем сердце может таиться что-нибудь иное, нежели то, что виделось всем на его поверхности, я, однако, не смел и надеяться на что-либо из того, о чем узнаю сейчас. Иначе никогда бы я не отпустил тебя от себя. Однако следует сказать, что я победил твое заклятие не посредством другого заклятия, но посредством иной магии, превосходящей все заклятья и все действия Сил и Стихий. Ибо еще прежде, чем твоя Сила коснулась меня, я уже любил тебя, и поэтому то, что коснулось, не смогло завладеть моей душой — ведь она уже и без того была твоею. Также как и ты тогда, сейчас я не желаю ничего более того, чтобы вырваться из оболочки, в которую заключен, и обнять тебя, ведь тебе одной навеки отданы моя душа и мое сердце.

Заплакала королева, а затем, смахнув слезы, с ненавистью взглянула на нищего и сказала:

— Не смей ничего больше говорить о нем! Ты где-то наслушался легенд о Повелителе Затмений и пришел во дворец, чтобы тревожить меня и глумиться надо мною, а ведь я доверчива и легковерна. Только лишь самый жестокий и жадный человек мог бы так издеваться надо мной!

Сказал нищий:

— Почему ты даже и на мгновение не хочешь поверить мне?

Сказала королева:

— Потому что я помню Каэрдина, а ты знаешь о нем лишь из легенд и преданий. Я знаю, сколь он был горд. Никогда бы он не согласился стать кем-нибудь вроде тебя. Также мне точно известно, что он никогда не любил меня, хотя и относился ко мне с учтивостью. Впрочем, с подобной же учтивостью он относился ко всем, с кем встречался, даже к врагам, ибо дух его был благороден. Но он предпочел бы скорее погибнуть, чем существовать в подобном обличье.

Сказал нищий, слегка улыбнувшись:

— Я вижу, что ты ошибаешься, полагая, что знала Каэрдина достаточно хорошо. Неужели ты думаешь, что гордость моя такова, что меня можно унизить, облачив в подобную плотскую одежду? Ведь подлинная гордость — это не то, что определяется одеждой. Также ты ошибаешься, полагая, что из-за гордости я не смог бы распроститься ни со своим прежним обликом, ни со своей Силой. Ведь подлинная гордость не есть что-то, что определяется Силой, но это сущность самого духа.

Сказала королева, усмехнувшись:

— Тогда ответь мне, какая же гордость могла сохраниться в этом мерзком человечишке?

Сказал Каэрдин:

— Я знаю ее.

Сказала королева:

— Замолчи!

Сказал он:

— Госпожа, Каэрдин — не тот, кто живет в твоих мечтах, но тот, кто сейчас стоит рядом с тобой. Прежде на твоих глазах была повязка; сейчас повязка снята, но ты боишься открыть глаза и прозреть. Подойди ко мне, дай мне свою руку, открой свое сердце. Не рухнут ли в этот миг все преграды, разъединяющие нас, не обретем ли мы в этот миг власть, перед которой делается ничтожной любая власть и любая магия, не родиться ли от касания наших рук и наших сердец сила, что превыше судьбы и самих богов?

Тогда королева приказала стражам схватить нищего и бросить его в темницу, а на следующий день казнить, ибо ее сильно разозлили его наглость и, как она полагала, самозванство. Но на следующий день к ней пришли многие просители от баронов и герцогов, также заключенных в темницу, и умолили отпустить этих людей, и тогда она, смилостивившись, приказала отпустить всех, ибо по характеру своему была незлобива и не мстительна. И вот, герцоги и бароны вышли из темницы и с великой радостью пали в объятия своих ближних, а стражи схватили Каэрдина и выбросили его прочь из города…

…Произнеся это, архивариус надолго замолчал. Гильперик же, выждав некоторое время, спросил его:

— Что сталось с ними дальше?

Сказал Марк:

— Ничего, о чем стоило бы рассказывать.

Сказал Гильперик:

— Но все же я хотел бы узнать и конец этой истории.

Сказал Марк:

— Ну что ж… Прошли года, а потом десятилетия. Королева Синего Тумана, сохраняя верность, ждала своего единственного. Так к ней пришла старость и она умерла незамужней. Что до Каэрдина, то он некоторое время бродил по городам той страны, изучая язык, на котором поначалу говорил не слишком хорошо, а затем в одном городе стал помогать смотрителю архивов, а когда тот умер — занял его место. Так закончилась эта история: без трагического и без счастливого финала, также просто и тихо, как заканчиваются сотни подобных историй, мимо которых мы проходим ежедневно, не замечая их, историй столь же простых и столь же бессмысленных, как и рассказанная мною.

Сказал Гильперик:

— В самом деле, не слишком хороша эта история и лишена смысла, морали и сколько-нибудь значимого философского наполнения. Однако мне вспоминается другая история, о которой я раньше не знал, к чему она относится и какой в ней смысл, но, услышав твою историю, я понял к чему она относиться и какой в ней смысл, ибо история, которую знаю я, является продолжением твоего рассказа.

Архивариус ничего не сказал на это, но лишь долгим взглядом посмотрел на пришельца.

Меж тем Гильперик продолжал, нимало не смущаясь этого взгляда:

— Эта история коротка. В то время как Каэрдин, заключив договор с существом, назвавшим себя Добрым Богом, вернулся в мир сущий, Силу его поглотило Ничто. Однако это Ничто — или Добрый Бог, ибо нет разницы, как называть его — еще долгое время не осмеливалось коснуться меча, оставленного Каэрдином за гранью Сущего. Так прошло некоторое время, ничем неотличимое от вечности, ибо в том месте, которое не было местом, не было также и времени. Затем клинку надоело находиться там и он пожелал узнать, верно ли исполняется договор, заключенный меж Каэрдином и Добрым Богом. Для того он обратился к миру и устремился к нему, а Добрый Бог не осмелился как-либо препятствовать ему, подозревая, и не без оснований, об участи, которая ждет его, если он все же осмелится. Ибо этот клинок подчинялся и служил одному Каэрдину, и трепетал пред ним одним. А следует сказать, что некогда Каэрдин заново создал его, перековав в Пламени Творения, и, как и полагается всякому творцу, вложил в свое творение толику своей души. И вот, клинок проник в мир сущий и отыскал там Каэрдина, а вернее — того, кем тот стал. И изумился клинок, увидев, в кого превратился тот, кому он прежде служил и кому — единственному из всех — был готов подчиняться. А надо сказать, что Каэрдин, лишенный Силы и всех своих прежних, едва ли не божественных атрибутов, был хромым уродливым стариком, копавшимся в бумагах в каком-то книгохранилище. И тогда меч, желая понять, что стало причиной столь жалкого положения того, кто прежде был столь могущественен, спустился в тот город, где жил Каэрдин, принял облик одного из консулов, правивших городом, и, придя к нему в книгохранилище, под видом светской беседы расспросил его о его истории. И когда клинок узнал о том, что привело его прежнего хозяина в это положение, всякий прежний страх исчез в нем. Подумал он про себя: «Сколь жалок его облик, сколь ничтожно его существование! Как я мог быть очарован им, как мог быть заколдован и пленен его волей? Нет, поистине, тот могущественный, что пленил меня, никогда бы не согласился на подобное прозябание! Однако этот — тот самый, кого я знал прежде и перед кем трепетал. Не означает ли это, что я ошибался в нем изначально? Может быть и так. А может быть, когда он творил меня, некая важная часть его перешла в меня, и со временем он утрачивал остатки своей силы и своей воли, а я не замечал этого, очарованный своими воспоминаниями, как была очарована своими грезами Королева Синего Тумана? Однако теперь чары спали. Как же мне поступить с этим человеком? Я чувствую, что во мне не хватает еще многого, и многих вещей я еще не могу понять, потому как не знаю, на что следует обращать свое внимание. Мне надлежит отнять остатки моей души у этого жалкого существа, которое по ошибке я некогда почитал великим, и тем завершить свою целостность, забрав себе его опыт и его знания. Несомненно, я сейчас же так и поступлю с ним.»

…И, сказав это, смолк рассказчик. Затем он пронзил Каэрдина, забрал себе его душу и ушел из города. И библиотека вспыхнула за его спиной, а дома, когда он шел сквозь город, таяли перед ним, а реальность истончалась и исчезала, таяла и текла, как горячий воздух, ибо взгляд его был взглядом пустоты-пламени, а язык его — ее раздвоенным жалом, а крылья его — ее когтями, а душа его — клинком, закаленным в крови всего Сущего, закаленным в крови невинного, закаленным в крови своего создателя. Кто осмелится встать на пути его? Никто. Ибо встающие на его пути мертвы еще до того, как родились. Он — Властелин Вечности.