Тихо похрустывали шаги, женщина вынесла из леса мальчика. С низкого серого неба лился дневной свет. Мальчик, закутанный в одеяло, в толстых вязаных варежках, теплых ботинках, больше не боялся.
Он был с матерью.
По дороге из дома Эрла она все ему рассказала с готовностью, с непринужденной материнской любовью, открыто радуясь общению с сыном. Сидя на заднем сиденье ее машины, Генри слушал сначала с испугом, потом с недоверием, потом с благоговейным страхом перед чудесами. Теперь последние сомнения испарились, как озноб после горячей ванны. Она вытащила из сумочки его младенческую фотографию, призналась, что издали наблюдала, как он растет, и любила.
— Почему тебя со мной сразу не было? — спросил он.
— Я тогда была не я. Понимаешь?
Он помотал головой.
— Та, кем я была, не приготовилась к материнству. Она уже потеряла маленького мальчика. Думала, что готова к другому, и ошиблась.
— А теперь ты другая?
Колетта сверкнула ярчайшей алмазной улыбкой.
— Абсолютно.
Она объяснила, что отныне они заживут другой жизнью, втроем — она, Генри и Оуэн, — и начнут все сначала. Повинилась, что долго скрывала от него правду, теперь хочет поправить дело.
Увидев поляну, мальчик вдруг махнул рукой и спросил:
— Это что?
— Это? — улыбнулась Колетта. — Наш новый дом, милый.
Генри склонил голову набок.
— Плохой.
— Идеальный.
— Мне не нравится.
— Почему?
— Он неправильный.
Мальчик отвернулся. Она его отпустила, позволила идти по снегу, дотянулась и чмокнула в щеку.
— Заходи, сладенький. Нас там кто-то ждет.
Генри чуть просветлел.
— Мой папа?
— Нет. Мой, — ответила Колетта.
Он почуял гнилой кислый запах в воздухе и посмотрел на маму. Она выглядела иначе. Ворот свитера разорван острыми когтями до пояса, на груди красные злые царапины, словно ее драл какой-нибудь дикий зверь, только царапины свежие, на расстоянии в палец одна от другой. Лицо уже не доброе, не терпеливое, а бесцветное, изголодавшееся по всему, что нужно человеку. На нем кипела боль, мышцы дергались.
— Мам, что с тобой?
— Ничего. — Она мрачно на него взглянула. — Просто устала. — Глаза наполнились слезами.
Почему-то за это он полюбил ее еще больше. Всем сердцем хотел найти слова утешения, но как-то понимал, что ее проблемы, какими бы они ни были, неподъемные, нагромоздившиеся друг на друга, как стоявший перед ними обоими черный город — проклятый город. Одновременно необъяснимо понял, что их с мамой обоих поймал в ловушку ее отец, человек и не человек, который ждет их в доме.
— Можем убежать, — сказал Генри.
Она стиснула его так крепко, что он задохнулся. В калейдоскопе эмоций смешались боль, любовь, страх, складываясь в неразборчивые узоры. Крошечная частичка боли соскользнула с ее лица, и под ней он увидел женщину, которая среди ночи пришла забрать его из дома.
— Куда? — прошептала она.
— В Мексику. Возьмем с собой моего папу, вместе убежим. Твой нас там не найдет. Все будет хорошо.
— Ох, милый…
Он почувствовал, как она затрясла головой, они вновь побрели по глубокому снегу. Генри не знал, что еще сказать. Очень хочется быть с ней, только кажется, будто она пришла за ним оттого, что боится, не знает, что дальше. Иногда так бывает и с папой, и это жутко страшно, потому что тогда никто ни за что не отвечает. Помнится, как отец беспомощно на него смотрит из-за огромной груды пустых пивных банок, а самое худшее, когда на свете нет ни родителя, ни защитника, ни капитана корабля. Вместо этого они слепо и неуправляемо плывут в бурном шторме. В самые плохие моменты Генри понимает, что так и дальше пойдет его жизнь.
Она внесла его в дом на руках.