Без окон, без дверей

Глава 12

Отец с характерной прямотой утверждал, что на так называемой ферме Макгуайров растут только «грязные деньги», и маленький Скотт представлял себе особенно зловредные сорняки с отпечатанными на листьях хмурыми ликами президентов. По слухам, Конрад Макгуайр обогащался на войнах, был бутлегером старой школы, торговал канадским виски во времена сухого закона и не брезговал прострелить человеку колено ради получения своей рыночной доли. Некоторые долгожители до сих пор называют его жену артисткой из погорелого театра и нимфоманкой. Говорят, она питала слабость к наемным работникам, раздевала молодых северян, которых поставлял ей муж, наблюдавший за ними из стенного шкафа с бутылкой виски и с плеткой на шее. Все они давно умерли, обрели после смерти достоинство, которым не обладали при жизни. Легендарный фамильный георгианский особняк стоит у подножия холма к западу от города, удаленный, но хорошо видный снизу, предупреждая желающих достичь тех же высот, что это место занято.

Скотт здесь не был восемнадцать лет, с того самого дня перед выпуском, когда мать его послала к Колетте Макгуайр с бальным платьем, на переделку которого потратила неделю по указаниям Ванды, матери Колетты. Помнится, он по пути расстегнул сумку, заглянул внутрь, погладил атлас кончиками пальцев, воображая под ним ее тело, сильно возбудился и грубо себя обругал.

Теперь Генри тихо сидит на заднем сиденье, разглядывает заснеженный пейзаж. Сначала рассуждал о крысах в библиотеке и умолк, когда впереди замаячили белые холмы.

— Если ты меня украдешь, — сказал он, — назад не попрошусь.

— Подумаю.

— В Мексику можно поехать.

— Что там, в Мексике?

— Чалупы.[6] — Генри махнул рукой на возникшую за деревьями ферму Макгуайров. — Зачем мы туда едем?

— Хочу найти кое-что.

— Книжки?

— Да.

— Про что?

— Про людей, живших очень давно.

Скотт въехал на круглую подъездную дорожку перед особняком, увидел неуклюже приткнувшийся поперек нее красный автомобиль с откидным верхом. Дворник в грубой оранжевой куртке и черной вязаной шапке, под которой выпучивались наушники, расчищал проход. Он даже не посмотрел на приехавших, когда они вылезли из машины и проследовали мимо него к парадному. Скотт позвонил, подождал, еще раз позвонил, вернулся, хлопнул мужчину с лопатой по плечу:

— Колетта дома?

Дворник повернул к нему лицо цвета вареной картошки. Вблизи слышен грохот тяжелого рока в наушниках, сквозь который вопрос не пробился. Скотт его повторил, дворник сощурился, помотал головой и вернулся к работе. Скотт собрался опять позвонить, но тут из-за угла дома вывернула Колетта в джинсах и черной кожаной мотоциклетной куртке, остановилась, сняла темные очки, долго глядела на него, как на галлюцинацию — конечный плод запретной связи с фармакологией.

— Скотт Маст, — сказала она. — Теперь точно вижу.

— Привет.

На близком расстоянии кажется, будто некоторые детали ее внешности — груди, губы, скулы, — несколько увеличились по сравнению с помнившимися. Искусная тонкая пластическая хирургия укрупнила их, отодвинув прочие на задний план. В результате Колетта смахивает на чрезмерно надутую куклу для секса.

— Как поживаешь?

— Ну что сказать? — Она развела руками, застежки куртки звякнули на морозе. — Тут живу. Поклялась никогда не возвращаться в это самое распроклятое на всем свете место, и все-таки живу. — Она поддернула один рукав, и Скотт заметил припухший шрам на запястье, похожий на косой шов от сварки, и сверкнувшее на солнце обручальное кольцо.

— Замуж вышла?

— Много чего сделала. А ты?

Он предъявил неокольцованную левую руку.

— Полный бред, — сказала Колетта. — Я всегда представляла вас с Соней вместе.

Не угадаешь, серьезно она говорит или нет.

— Да ведь ты не был даже на выпускном вечере, правда? Болтали, что она тебя отфутболила.

— Это было давно.

Ворона села на тонкую снежную корку, моргнула на них, расправила крылья и улетела.

— Ну, — продолжала Колетта, — и что ты вынюхиваешь в моей дерьмовой империи?

— Ищу кое-какие сведения о своей семье. Библиотека закрывается, а я слышал, у тебя хранятся архивы и старые городские газеты.

— Да, — кивнула она, — библиотеку жалко. Сердце разрывается.

Не ясно, шутит или нет. Скотт забеспокоился. Несмотря на холод и ветер, пот выступил на коже, Колетта наверняка заметила.

— Можно посмотреть? — спросил он.

— Хочешь в закромах пошарить? — Кажется, будто улыбку удерживают на месте глубокие хирургические стежки, дополняющие косметическую хирургию. — Конечно, пошли.

Колетта направилась через ландшафтный двор — «по горам и долам», вспомнил Скотт фразу из детской книжки, — к внешней стене усадьбы, мимо мраморного фонтана и широкой полосы луговых цветов, умиравших под снегом. На дальнем краю газона на фоне густых деревьев, ограждавших участок, виднелась длинная постройка.

— Что это?

— Хлебный амбар. Мой прадед там самогон прятал. Говорят, там он также кастрировал одного своего конкурента, отослал к нему домой яйца в пивной бутылке. Хладнокровные старые времена, правда?

Дверь амбара висела на ржавых железных петлях, застывших в столбняке. Колетта схватила ручку обеими руками, с преувеличенным усилием открыла створку:

— Будь как дома.

Пришлось чуть обождать, пока глаза привыкнут, и Скотт сначала отметил лишь запах гниющей бумаги, картона, сырости и плесени, слабое веяние старого спирта, застоявшейся мочи. Смутно подумал о пульпе, о древесной массе и изобретшем ее французе, вдохновленном осами, которые смешивают древесину со слюной, получая дешевую бумагу. Повсюду на площади в четыре-пять футов стоят открытые коробки, рассыпаны книги и старые документы. В одних ящиках кишат долгоносики, в других — лениво гудят полумертвые мухи, не понимая, что их сезон давно кончился.

— Что это?

— История города, — ответила Колетта. — Иногда захожу сюда, думаю, не закопать ли ее в землю. Конечно, это невозможно, иначе я лишусь наследства. Об этом позаботились папины адвокаты, равно как и о том, чтобы я проводила здесь худшие в году шесть месяцев. Впрочем, когда напьюсь до упаду, время от времени прихожу бумаги потоптать. Кстати, о выпивке… — Она кивнула на дом. — Или для тебя слишком рано?

— Пожалуй, рановато.

— Да ладно! Солнце на западе уже садится, как говорил мой папа.

Скотт покачал головой:

— Если не возражаешь, мы лучше останемся и покопаемся.

— Копай сколько хочешь. Как почувствуешь жажду, я дома. — Она с улыбкой наклонилась к Генри. — Для малыша найдется печенье, вкусненькие шоколадные чипсы.

Генри посмотрел ей вслед и шепнул:

— Жутко страшная.

— Можешь мне не рассказывать. — Минуту помедлив и удостоверившись, что Колетта зашла в дом, Скотт побрел в глубь амбара, петляя между связками бумаг, книгами, раскрытыми папками, толстыми архивными файлами, из которых вылезали рукописные листы. Что-то защекотало шею, он махнул рукой не глядя.

— Мне что делать? — спросил за спиной Генри.

— Ничего. Ничего не трогай.

— Что ты ищешь?

— Имя и фамилию.

— Розмари Карвер?

Скотт изумленно взглянул на него.

— Я слышал, как ты разговаривал с тетенькой в библиотеке, — пояснил Генри. — У которой пятно на щеке. Розмари Карвер давно жила, да?

— В тысяча восемьсот восьмидесятых годах. — Нога на что-то наткнулась, стекло треснуло, хрустнуло на полу. — Ох, черт!

Скотт наклонился, увидел разбитую рамку, прислоненную к отсыревшей коробке с рукописным ярлычком, на котором было написано крупными буквами НЕКР. Отвернул влажные клапаны крышки, заглянул, не решаясь сунуть внутрь руку. Там лежала куча газетных некрологов. Некоторые относились к временам Великой депрессии[7] и даже раньше, хотя самые старые выцвели так, что разобрать можно лишь заголовки. Он принялся перебирать бумаги, крошившиеся в руках. Хватал горсть, разглядывал фамилии и фотографии. Ни о ком из покойников сроду не слышал, только предполагал, что все это жители города. Минут через десять почти на дне обнаружился некролог Губерта Госнольда Маста в местной газете, датированной 1952 годом. Скотт пригляделся в слабом зимнем свете.

Согласно некрологу, Г. Г. Маст был художником, учился в бостонском колледже и за границей, много лет путешествовал по Европе, потом осел в дорогой частной подготовительной школе в Вермонте. Его преподавательская деятельность описывалась подробно и любовно, подчеркивалась преданность делу. Здесь он встретил свою будущую жену Лору, здесь у них родился единственный сын Бутч, внучатный дядя Скотта, миссионер, автор фильма, впоследствии неразрывно связанного с пожаром в кинотеатре «Бижу». Значит, Губерт Маст — прадед. Дальше в некрологе сказано, что после войны Г. Г. Маст развелся с женой, бросил ее с маленьким Бутчем, вернулся в Париж, снял мансарду на Левом берегу, старался вернуться к живописи, боролся с бесконечными долгами, подорвал здоровье, пережил «моральную деградацию», под чем автор статьи, видимо, подразумевал безнадежный гомосексуализм, венерические заболевания или то и другое. К концу жизни Г. Г. строил не совсем чистосердечные планы о возвращении в Штаты, к жене и сыну, но было уже слишком поздно. Однажды в мае 1952 года домохозяйка-француженка поднялась к нему за квартирной платой и нашла его повесившимся.

— Скотт!

Он оглянулся на стоявшую в дверях Колетту в кожаной куртке.

— Темнеет, — не совсем твердо проговорила она. — Точно не хочешь зайти пообедать?

— Нам ехать надо.

— Нашел, что искал?

— Не совсем.

— Стыд и позор, — пробормотала она. — Может, не там ищешь. — Ее губы, язык, зубы были окрашены розовым, словно она пила вишневый ликер, смешанный с микстурой от кашля. — Значит, пока не вышло?

Скотт сунул некролог Г. Г. Маста в боковой карман.

— Материалов много, не знаешь, с чего начинать.

— Может быть, моя тетя Полина поможет, — сказала Колетта. — Местный авторитет по скандалам и городским легендам. Точно знает, кто где похоронен.

— Где она?

— Наверху. — Колетта махнула рукой на дом. — Пошли.

Скотт и Генри последовали за ней по извилистой дорожке, вымощенной скользкими плитами, вошли через двустворчатую стеклянную дверь прямо в парадную гостиную. Мебель идеально расставлена, устрично-серый ковер расстилается безупречными бесшовными волнами. В комнате влажно, как в оранжерее, жаркий воздух приторно сладок от смешанных ароматов импортных южных цветов. Скотт почти приготовился увидеть шмелей, перелетающих с лепестка на лепесток. Сквозь цветочные запахи пробивается искусственная сладость сиропа и сахара. Колетта остановилась у бара, вытащила почти пустой графин с чем-то красным, налила высокий стакан до краев.

— Выпьешь?

В стакан шлепнулся кружочек лайма, руку забрызгали капли.

— Р-ромовый пунш-ш, — выговорила она заплетающимся языком.

— Нет, спасибо.

— Чего-нибудь другого? — Схватила с полки длинную бутылку водки, плеснула на два пальца, позвенела кубиками льда и сунула ему.

Скотт перехватил стакан, чтобы не расплескался.

— Давай за мной.

Поднялись по винтовой лестнице, запомнившейся с его первого и единственного визита, кружившейся живописными витками в открытом пространстве, наполненном цветочной пыльцой. Колетта цеплялась за перила, как коричневый паук-отшельник, ведя их на площадку и по коридору к закрытой двери. Коротко постучала, подождала ответа, еще стукнула:

— Тетя Полина! Летти гостей привела.

Изнутри не донеслось ни звука. Она повернула ручку, распахнула дверь. В огромной спальне доминировала затейливая кровать с пологом, где на горе подушек возлежала крошечная старушка в прозрачном белом пеньюаре. Глаза ее сверкали, возможно от старческого слабоумия. Рядом с кроватью старомодное кресло-коляска. Плотные шторы преграждают доступ остаткам дневного света, где-то играет биг-бэнд — оркестр Бенни Гудмена, Джина Крупы, Гленна Миллера или Каунта Бейси исполняет популярную композицию. Стены увешаны театральными сувенирами в рамочках — билеты, рекламные снимки, программки и вырезки из газет, рецензии и объявления. Поставив стакан и поближе рассматривая фотографии, Скотт решил, что хотя бы на некоторых присутствует сама Полина, когда она была гораздо моложе и напоминала Барбару Стэнвик, хоть и не столь внушительную.

— Тетя Полина, позволь тебе представить моего приятеля Скотта Маста и его племянника.

Женщина кукольных размеров села, прикурила сигарету от золотой зажигалки величиной с боевую гранату, закашлялась, разогнала дым миниатюрной ладошкой и одарила Скотта кривой, но искренней улыбкой, которая только чуть-чуть поблекла, когда она его как следует разглядела.

— Кажется, я вас знаю.

— Наша семья давно живет в городе.

— Нет, — сказала тетя Полина, — именно тебя. Помню, ты принес Колетте бальное платье перед тем, как… — Она стукнула себя в висок кривым пальцем, бросила на него косой взгляд с прищуром, не совсем доброжелательный. — Такое не забывается.

Колетта хмыкнула, резко запрокинула стакан, и на щеке осталась розовая полоска от ободка.

— Скотт интересуется местной историей.

— Да?

— Ищет некую Розмари Карвер.

Глаза тети Полины сверкнули в облаке дыма.

— Ох, — сказала она, — несчастная умершая крошка.

— Вы о ней слышали? — спросил Скотт.

— В каждом городе есть свои призраки, — объявила Полина, не трудясь оглянуться на внучатную племянницу. — Розмари… Я сказала бы, ангел, малышка, преждевременно взятая на небеса.

— Что с ней произошло?

Полина ответила не сразу. Сладострастно докурила сигарету, окутавшись густым облаком.

— Она исчезла.

— Из местной семьи?

— По-моему, они явились откуда-то издалека.

— Сколько ей было лет, когда она исчезла?

— Думаю, двенадцать, максимум тринадцать — невинное дитя. Ягнята часто отбиваются от стада. Не правда ли, Колетта?

— Правда, тетушка, — ухмыльнулась та.

— А ее родители? — допытывался Скотт.

— Мать умерла при родах. Отец… Роберт… был школьным учителем. Неприятный тип во всех отношениях.

— Почему?

Из облака дыма донесся вздох.

— Этот субъект вошел в пословицу. Ученики боялись его до ужаса. Был у него в классе мальчишка по имени Майрон Тонкин, сын солдата, по слухам, настоящее дьявольское отродье. Обожал подглядывать за девочками в уборной. Однажды мистер Карвер увидел, как он шпионит за его собственной дочерью. Причем парень не просто смотрел, если ты меня понимаешь.

— И что? — Скотт приготовился к худшему. — Он избил мальчика?

Тетя Полина покачала головой.

— Нет. Просто поговорил. Минут пять. До сих пор никто точно не знает о чем. По свидетельствам, олух вернулся в класс бледный как смерть. Стоял и смотрел в пустоту, вытянув перед собой руки. Сначала думали, будто он притворяется, глядя в пространство, натыкаясь на стены и парты, потом поняли, что в самом деле ослеп.

— Мистера Карвера допрашивали?

— Нет, конечно, — сказала Полина, облизав губу. — Он только сказал, что парень наконец-то избавился от порочной привычки. В определенных кругах шли слухи, высказывались предположения, что мистер Карвер… что-то с ним сделал, но никаких официальных обвинений не предъявлялось. Дальше были другие, не столь драматичные случаи: одна девочка, неисправимая сплетница и ябеда, внезапно начала жестоко заикаться. Еще одного паренька, хулигана, любившего мучить животных, насмерть затоптала отцовская лошадь. Все они обладали определенными недостатками, и все так или иначе исправились.

Полина помолчала, оглядывая спальню, и Скотт вдруг осознал, что музыка давно умолкла.

— В любом случае Карвер ушел из школы после исчезновения дочери. Кое-кто нашептывал, что он сам навлек беду на свою голову после того, что сделал с мальчишкой Тонкином.

— Якобы сделал, — уточнил Скотт.

— Мистер Маст, вас наверняка учили, что правила этикета не позволяют перебивать старших. — Тон старушки нисколько не изменился. — Карвер грозил похитителю дочери еще более страшными карами.

— Зачем надо было кому-то причинять вред маленькой девочке?

— Зачем кому-то вообще надо причинять вред другому? — Полина пожала плечами. — Кровь за кровь, око за око.

Скотта мороз по спине прохватил — библейский закон показался глубоко ошибочным.

— Он нашел ее?

— Наоборот, — ответила Полина. — Сам исчез. Больше никто никогда их обоих не видел.

— Над тетей Полиной обхохочешься, правда? — спросила Колетта, ведя гостей вниз, цепляясь за перила так слабо, что Скотт приготовился подхватить ее при падении. На первом этаже его вновь охватил сладкий запах цветов, тошнотворный и всеподавляющий. Разумеется, дома он будет идти от одежды, что гораздо хуже табачного дыма от сигареты тети Полины.

— Не пойму, откуда ей известно о таких давних событиях, — сказал он.

— Шутишь? Тетка все знает. Потомки упомянутых личностей до сих пор живут в городе и прядут свою пряжу. Энни, праправнучка гадкого мальчишки Майрона Тонкина, работает в больнице. Когда тетушка в прошлом году сломала шейку бедра, они часами шушукались, обменивались историями о привидениях и были неразлучны.

Спустившись с лестницы, Колетта сделала резкий финт влево к бару, где ее поджидала бутылка водки, налила стакан, даже не глядя.

— А твой где?

— Наверно, наверху забыл, — ответил Скотт.

— Точно не останешься ужинать?

Он взглянул на окно. Уже так стемнело, что можно было пересчитать первые звезды. Послышался гул мотора внизу на подъездной дорожке, куда, взвизгнув шинами, вывернул пикап. Послышалась искаженная динамиками музыка кантри, вой и писк гитар, ударные и струнные. Автомобиль остановился, из него вылез мужчина с простым симпатичным открытым лицом, в дорогом пальто, специально скроенном для широких плеч, зашагал нарочито раскачивающейся походкой человека, который воображает, будто вся вселенная содрогается под его шагами. Скотт понял, что перед ним предстал Ред Фонтана.

— Мы поедем, — сказал он.

Колетта усмехнулась.

— Не волнуйся из-за Реда. Он сейчас поднимется, переоденется и отправится в бар к Соне Грэм. В два часа ночи вернется домой, попытается меня трахнуть… курам на смех. — Она понизила голос до театрального шепота, имитируя конфиденциальность. — Ему особенно нравится, когда я лежу как колода и позволяю делать все, что он хочет.

— Хватит. — Скотт заткнул уши племяннику. — Довольно.

Колетта наклонилась к мальчику, поддела пальцем подбородок, глубоко заглянула в глаза, ища признаки понимания. Генри тоже пристально смотрел на нее, как обычно, без всякого выражения. Невозможно представить, чем она дышит ему в лицо. Наконец Колетта легонько щелкнула его по носу.

— Если бы твое желание могло исполниться, чего ты хотел бы? — спросила она.

— Стать призраком, — ответил Генри.

Она расхохоталась, зашептала ему на ухо, распрямилась и посмотрела на Скотта.

— Знаешь, просто стыдно, что у вас с Соней ничего не вышло.

— Спасибо за помощь.

Садясь в машину, он спросил у Генри:

— Что она тебе шепнула?

— Что я уже призрак.

Скотт вгляделся сквозь тьму в широкое окно спальни и увидел лицо между шторами. Лицо старой тетки. Полина добралась до коляски, уселась, наблюдая за ним из пропахшего ароматами дома. Дымное облако вокруг нее рассеялось. Она больше не улыбалась. Скотт почувствовал уже знакомый звон в затылке, словно мотылек порхнул в опасной близости от фумигатора с инсектицидом, и приготовился к шоку.