Бессмертие

Путь

В редкие минуты (чем бы они ни были — временем или иллюзией времени), когда Риту не тестировали, не допрашивали и не подвергали экспериментам, когда она почти верила, что мысли в мозгу — ее собственные, пленница пыталась вспомнить каждое слово, услышанное от бабушки. Было ясно, что Патрикии никогда не приходилось сталкиваться с яртами, и для Риты они оказались сущей загадкой. «Что они со мной делают?» Возможно, они разделили сознание и тело, поместили их в разные хранилища. Она не ощущала своего тела, вернее, ощущала, но не верила, что оно настоящее. Некоторые иллюзии были очень убедительны, но она приучилась не доверять самому явному.

«Где я?»

Вероятно, снова в Пути. Как ни страшно выглядит Гея, задача яртов еще не выполнена, — объяснили ей. Дедукция подсказывала, что существам, изучающим Риту, удобнее иметь ее тело под рукой. Тело, но не разум.

Разум может находиться где угодно.

«Кто меня тестирует? Тифон?» Откуда ей знать? Возможно, это не играло роли. Ярты казались все на одно лицо.

Подчас тесты проливали свет, если удавалось их запомнить, а в разрозненные мгновения, когда она бывала сама собой, осмыслить.

Для нее создавали разные ситуации с фантомами знакомых людей (среди них поначалу не было тех, кого она повстречала в Александрейе), и она играла свою роль всерьез, не без надежды, что ее окружает действительность. Да, часть разума целиком поддавалась иллюзии. Но другая часть, беспомощная и безвольная, все-таки таила в себе скепсис.

Много раз Рита встречала Патрикию. Много раз некоторые сцены переигрывались, при этом ее собственные воспоминания выходили на передний план, и Рите удавалось заново просмотреть их вместе с яртами.

Спустя какое-то время все изменилось. Жизнь обрела устойчивость, Рита поступила учиться в Мусейон. Тюремщики больше не вмешивались в ее иллюзорный мир.

Она ютилась в женском общежитии, торила себе стезю через социальный и политический остракизм, посещала лекции по математике и инженерному искусству и надеялась в скором времени возобновить изучение теоретической физики.

Ее дидаскалосом стал Деметриос. Он выглядел очень реальным, даже почти развеял сомнения скептичной части сознания. Впрочем, все вокруг было точь-в-точь как в жизни, так что скепсис начал постепенно выдыхаться, и со временем иллюзорным стало не настоящее, а прошлое. «Они пробили мою защиту», — такова была последняя мысль Настороженной части разума.

Александрейя обернулась реальностью, правда, местами искаженной.

О путешествии в степи Рита не помнила ничего.

Она выиграла большинство академических ристалищ. Интерес Деметриоса к ней быстро вышел за рамки внимания дидаскалоса к способной студентке. У них было что-то общее, а что именно — не удавалось определить никому.

День уходил вслед за днем, и вот наступила айгипетская зима, сухая, как любое другое время года, но довольно прохладная. Однажды они отправились на озеро Мареотис, и Деметриос, работая веслами, признался:

— Я тебя научил почти всему, что знал сам. Кроме искусства политической интриги. По этому предмету ты здорово отстаешь.

Рита не стала отрицать.

— Честность — лучшая политика, — твердо заявила она.

— Только не в Александрейе, — сказал он. — И уж тем более не для внучки Патрикии.

Вдоль подпорных стен из песчаника и гранита, тысячелетних хранителей древних границ Мареотиса, горделиво ступали белые ибисы. Рита сидела на корме и изо всех сил пыталась что-нибудь вспомнить. Голова раскалывалась от боли, заботливость дидаскалоса раздражала… Нельзя сказать, что она Рите совсем не нравилась. Просто у нее было какое-то срочное дело, вот только какое?.. Встреча с императрицей? Когда она должна состояться?

— Я все жду аудиенции у Клеопатры, — сказала девушка, абсолютно ничего не имея в виду.

Деметриос улыбнулся.

— Это насчет отца?

— Наверное. — Голова заболела еще сильнее.

— Он хочет положить на лопатки библиофилакса.

— Думаю, дело не в том… Наверное, очень трудно добиться аудиенции у императрицы.

— В этом нет ничего странного. Она очень занята.

Рита прижала ладони к щекам. Удивительное ощущение… как будто ничто обрело твердость.

— Мне надо на берег, — тихо произнесла она. — Мутит.

Кажется, именно тогда дотоле незыблемая иллюзия пошла трещинами, причем не по воле тюремщиков. Что-то надломилось в сознании Риты. Запертые в его недрах мысли и воспоминания бурлили и рвались наружу.

Прошло, как ей казалось, несколько дней. Днем она училась, а по ночам пыталась заснуть. Но сон был странным — пустота в пустоте.

Иногда в этих жутковатых снах она видела юную девушку, которая стучалась в дверь бабушкиного дома. Кто эта девушка и зачем она так настойчиво стучится к Патрикии, которой недосуг принимать у себя всех желающих? Девушка плакала и таяла от горя, но не уходила. В одну из ночей она превратилась в скелет с отвисшей челюстью, туго запеленутый в льняной саван и пахнущий травами, так и стояла, словно прислоненный кем-то к двери и забытый рулон материи. Но стук, гулкий и отчаянный, не умолкал.

Патрикия так и не вышла к девушке и не пустила ее в дом.

Зато Рите удалось в конце концов добиться приема у императрицы. В личных покоях Клеопатры она увидела Оресиаса: сидя в углу, он, как ученый древности, читал толстый свиток. На стене висел портрет Джамаля Атты в траурной рамке.

Затем рыжеволосый кельт ввел Риту в самую любимую комнату императрицы — спальню в глубине дворца, окруженную неколебимой каменной мощью, холодную и сумрачную. Там пахло ладаном и хворью. Рита рассматривала кельта, а тот не сводил с нее угрюмых глаз, в глубине которых угадывался страх.

— Я должна была бы знать твое имя, — сказала она.

— Проходи, — молвил кельт. — А имя мое забудь. Ступай к госпоже.

Императрице недужилось, это было яснее ясного. Лежа на широкой кожаной тахте, она куталась в шкуры экзотических зверей Южного континента; кругом висели золотые масляные светильники и электрические лампы. Императрица была очень дряхлой — седая, тощая, в черном старушечьем платье. Вокруг тахты в беспорядке стояли деревянные ящики с Вещами. Рита остановилась справа от спинки кровати. Императрица не сводила с девушки взгляда.

— Вы не Клеопатра, — сказала Рита.

Императрица не отозвалась.

— Мне необходимо поговорить с Клеопатрой.

Рита повернулась и увидела Люготорикса — так звали этого человека, стоявшего в дверном проеме.

— Я не там, где должна быть, — произнесла она.

— Все мы не там, где должны быть, хозяйка, — сказал кельт. — Не забывай. Я стараюсь быть сильным и помнить, но это нелегко. Не забывай!

Рита вздрогнула, но страх ощущался только на поверхности души.

Из теней вышел Тифон, целый и невредимый, такой же реальный на вид, как Люготорикс. На его лице успели появиться мудрые складки, во взгляде — опыт, понимание, даже человечность.

— Теперь тебе разрешается вспомнить, — сказал Рите поводырь.