Бесноватые

Едем туда, где ярко светит солнце

— Да он просто девственник, — сказал Стив, раскуривая замызганный бычок. — Чтобы начать воспринимать вещи по-взрослому, надо сперва согрешить. А он никак не мог понять, что ей на него наплевать. Ей же лет было до фига, тридцать как минимум.

— Когда ты уходил из бара, он все еще к ней клеился? — спросил я.

— Сирил клеит кого угодно, лишь бы трахнуться, — Стив с отвращением взглянул на свой окурок. — Потому что он жалкий девственник.

— Ей было тридцать — и она его завернула? — Я не собирался сообщать, что тоже пока девственник.

— У нее лицо, как морда у кобылы старьевщика, но его это не смутило. Да вообще все это как-то гадко, — Стив поперхнулся дымом и закашлялся. — Скорее бы летний отпуск.

— Скорее бы летний отпуск.

У нас был перекур, и мы сидели под крышей Олденхэмских автобусоремонтных мастерских. Через открытые ворота было видно серую хмарь и дождь. Когда смотришь на горизонт, кажется, что слепнешь.

— У нас осталась всего пара педель на то, чтобы он перепихнулся, — сказал Стив, отдышавшись. — Если он срочно не найдет себе пташку, это ему на пользу не пойдет.

«Если он найдет себе пташку, — подумалось мне, — это не пойдет на пользу ей».

В Сириле была какая-то пугающая энергия, неуправляемая и неконтролируемая. Наверное, все дело было в молодости; молоды были мы все.

Олденхэмские автобусоремонтные мастерские размещались на территории старого аэродрома. Ангары, где когда-то стояли «москиты» и «харрикейны», переделали под хранение транспортной техники. Оспины выбоин, в которых радужно поблескивала вода, покрывали неровные бетонные плиты подъездных дорожек. За ними виднелись мокрые зеленые кусты живой изгороди, заслонявшие постройки от автострады. Дух былой военной славы все еще витал над горизонтом окрестных долин как дразнящее напоминание о чем-то благородном и волнующем.

Я был одним из самых молодых работников. Я ненавидел эту работу, пожилых трудяг, от которых пахло самокрутками и потом, едкую атмосферу ржавой металлической пыли, щипавшую нос вонь аэрозольной краски, висевшую в плотном воздухе, механизмы, сотрясавшие и дырявившие панели из листовой стали. Мастерская гремела от отупляющих ударов прессов. Словно гром бесконечной летней грозы, звук этот сгущался, и затем разряжался громким визгом прессовых поршней. Все вокруг было черное и коричневое, тени были серые, убивавшие любое восприятие, слышен был только шум хлопающих защитных перегородок и вибрация стальных листов пола, проникавшая через подметки.

Я не был дураком. Поэтому мне хотелось надеяться, что в жизни меня ожидает что-то еще, помимо работы в подобном месте. Я ощущал, — хотя и не мог знать этого наверняка, — что мир за пределами мастерских полон тайн. Сидя дома, я испытывал нарастающее беспокойство. Я лежал в кровати, слушал перебранку родителей и чувствовал, что где-то там, вдали от запаха нежилых помещений и натертых воском шкафов, вдали от горького привкуса металла в мастерских, есть молодые красотки, которые хохочут и безрассудно бросаются в объятия парней — моих ровесников. Я не собирался становиться похожим на Сирила, который напивался и ночи напролет гонял по пабам за утратившими вкус к жизни старыми курами. Я собирался сделать себя сам.

Об этом мечтал не только я. Нас было четверо; Стив, в квадратных очках с толстыми стеклами, работавший по выходным в скобяной лавке, и экономивший каждый заработанный пенни на планы, осуществить которые ему не доставало воображения. Сирил — тощий блондин, никогда не снимавший кепи и заводивший разговоры о девочках голосом, напоминавшим треск тонкого льда под коньками рискового конькобежца. Дон — с идеально набриолиненной челкой, в его речи звучала претензия на рафинированность, а одежда всегда была идеально отутюжена. Он придавал слишком много значения тому, что думают о нем окружающие, никогда не позволял себе расслабляться и называл нас «парни». «Эй, парни, у меня отличная идея», — словно герой одного из тех молодежных фильмов 60-х годов, которые сейчас смотрятся как кино из другого мира — с планеты по имени Любезность. Но ведь сейчас и были шестидесятые, мы были подростками, и никто из нас не имел представления о разлагающем свойстве времени.

Начал все Дон, с этого своего «Эй, парни, у меня отличная идея». Звучала идея безнадежно, в особенности из-за того, что до начала отпуска оставалось каких-то семь дней. У нас со Стивом был перекур, мы сидели, поджидая Дона, и когда увидели, как он подъезжает к нам сквозь дождь, мы почувствовали, что наши мечты реальны, и мир вокруг из черно-белого вдруг стал цветным.

Дон где-то прослышал, что компания «Лондон Транспорт» собралась продавать один из своих старых «Рутмастеров»,[5] и ему удалось уговорить их отдать ему автобус — при условии, что мы его подремонтируем (там были изрезанные в клочья сиденья, а движок уже свое отслужил). Мне пришла в голову мысль договориться кое с кем из работяг насчет ремонта мотора, мы придали салону жилой вид, и в итоге мы получили даблдекер, смахивающий на дом на колесах, хотя мы сохранили его красный цвет и надпись на табличке, уведомлявшую, что это № 9 и идет он до Пиккадилли.

У нас вдруг появилась возможность осуществить свои мечты и убежать от того пещерного существования, в которое превращается английское лето. Не думать о скучных эстрадных площадках, дешевых закусочных «фиш-энд-чипс»,[6] о дурацких стойках с открытками на южном побережье. Нет — мы ремонтируем автобус и отправляемся на юг Франции, где огромное небо и теплое море, а променады пропитаны заманчивым обещанием секса.

Реанимировать автобус нам удалось, только оплатив коллегам по цеху сверхурочные, так что ко времени получения соответствующих документов мы были практически на нуле, но при этом исполнены такой решимости сорваться с места, что нас было не остановить. И вот одним дождливым утром мы отправились в Кале,[7] пестуя идею добраться до самой Греции, и без этого не возвращаться. Сирил надеялся, что если мы докажем автобусной компании возможность осуществить такое путешествие, они подрядят нас на чартерные рейсы с клиентами по свободному тарифу, но в деталях мы идею пока не продумывали. Мысль казалась нам выполнимой: поначалу все идеи кажутся осуществимыми, если не думать о препятствиях. Мечты приходят к невинным юнцам точно так же, как и к искушенным людям, но у нас имелось преимущество — мы были молоды.

В Кале над нами словно вновь засияло солнце, и пока автобус трудился, преодолевая холмы на выезде из города, впереди лежала только залитая солнцем дорога и асфальт в пятнах прохладных теней, отбрасываемых зеленью. К вечеру следующего дня нам удалось добраться до Парижа (максимальная скорость, развиваемая автобусом, была не слишком впечатляющей). Посовещавшись в пути, мы отправились на поиски девочек в бары Монмартра. Однако с девочками не сложилось: с некоторыми мы заговаривали, но они не могли — или не хотели — нас понимать, зато в процессе мы упились до бессознательного состояния перевозбуждения от новых впечатлений. Лучший способ избавиться от мыслей о родителях — это найти объект для занятий любовью. В этом есть какой-то бунт, даже привкус измены; вот почему так легко быть трусом и вообще — делать глупости.

В ту ночь мы спали в автобусе как убитые, безразличные к сексу и все еще девственные, и поздним утром на следующий день отправились на юг, бережно лелея свое коньячно-пивное похмелье. Путешествие проходило великолепно. Дороги в это время были еще не забиты, и можно было спокойно смотреть по сторонам. Сразу за Авиньоном — там все еще виднелись стены древнего города — мы увидели симпатичную девушку, сидевшую в красном «MG», из радиатора валил пар, и мы остановились помочь. Машина была старой, и починить сальники не представлялось возможным, поэтому я предложил ей поехать с нами. Я объяснил, что запчасти можно заказать по телефону, а на обратном пути Дон их установит. Девушка, которую звали Сэнди, согласилась с такой готовностью, что я понял — она положила на кого-то из нас глаз, только вот на кого именно? Она была брюнеткой с короткой стрижкой и подведенными глазами, в плиссированной мини-юбке и вызывающих сапогах. В нашей компании она вела себя настолько непринужденно, что мы чувствовали себя детьми.

Когда мы добрались до Марселя, я уже знал, что ей понравился Дон, и когда по пути в Сан-Тропе мы остановились на ночной дороге, освещенной звездами, я был уверен, что она с ним переспит. Больше всех расстроился Стив и ныл до тех пор, пока мы не повели его выпить в бар, где звучали ритмы самбы, и там было много — сейчас уж и не помню почему — девушек из Бразилии. Они смеялись по любому поводу, глотали спиртное наравне с нами, а потом сняли нас, как снайперы снимают цель.

Та, что досталась мне, начала раздевать меня еще на улице. Любовь получилась неуклюжая и скрипучая, на одном из сидений верхнего яруса автобуса. Она освободила меня не только от родителей и от Англии, но и от всех моих неловких и тоскливых воспоминаний. Наверное, я никогда не был счастливее. Утром она ушла, держа в руке туфли и лениво послав мне через плечо воздушный поцелуй.

В это утро — первое после утраты невинности — все было иным: небо — неистово синим, от него болели глаза, воздух обжигал ароматом дикой лаванды, а море было заполнено ревущими белыми моторными лодками. Когда мы отправились в Ниццу, Сирил выбирал маршруты в объезд крутых подъемов, мы объехали грандиозную громадину Массиф д’Эстерель, потому что наш автобус быстро перегревался. Мы заложили крюк вокруг зарослей обгорелого кустарника у Сан-Рафаэля и Фрежю, в основном держась главных дорог. Но в какой-то момент стук в моторе дополнил тяжесть похмелья, и в поисках местечка, где можно купить пива и длинный французский батон, мы свернули на боковую дорогу, идущую среди сосен, пихт, оливковых рощ и акаций.

— Римляне высаживали деревья на обочинах дорог, чтобы легионеры могли спасаться под ними от солнца, — заметил Дон. — А теперь в них врезаются мотоциклисты и гибнут.

Разговор затухал. Все мы уже не были девственниками. Кроме Сирила — он остался один, и стало вдруг казаться, что он словно выбыл из игры. Чем дальше, тем более неприятным становилось его присутствие. Как будто мы были посвящены в какой-то заговор, в который ему ходу не было.

Пронизывающий утренний воздух был весь наэлектризован, мы сидели на поляне и ждали, когда остынет радиатор. Стив рассказывал о планах на жизнь. Он не собирался навечно оставаться в скобяной лавке, продавая замки и сверла. Стив планировал поступить в художественную школу и заняться живописью. Он уже начал рисовать, продал одну работу и был этим воодушевлен. Сирилу нравилось работать на автобазе, но он считал эту работу временной, пока не откроет в себе какой-нибудь настоящий дар. Я хотел стать музыкантом. Я провел некоторое время на студии звукозаписи и готовил демонстрационную пленку, только вот работа все время мешала. Дон хотел открыть в городе дело — что-то типа сети собственных баров. Он уже подготовил нечто вроде бизнес-плана, и теперь искал инвесторов. К тому времени, когда мы вновь выбрались на дорогу, наши планы на остаток жизни были расписаны.

— Значит, тебе все равно, чем заниматься, лишь бы это приносило прибыль, — мы с Доном постоянно пикировались, обсуждая будущее. Все тот же глупый спор о том, как бы не потерять совесть, став богатым и могущественным. Как будто есть какой-то выбор…

— Безусловно, я сохраню свои принципы, — ответил он, держа руки на огромной черной баранке руля и отрывая глаза от дороги, чтобы посмотреть на меня. — Если поступишься своими идеалами, все равно станешь нищим.

— Славная позиция, — согласился Стив, — надеюсь, так все у тебя и будет.

— Я не желаю превращаться в своего папочку, — сказал Сирил, — вечно в подпитии, рассуждает о старом добром времени, как будто было такое волшебное время, когда он не вел себя как идиот.

— Если мы объединимся на платформе общего политического сознания, молодежь изменит мир, — высказалась Сэнди, явно находившаяся под французским влиянием: такого рода выступления были рассчитаны в основном на то, чтобы всех раздражать. В тот год в Париже были волнения, так что, думаю, она просто озвучила широко распространенную точку зрения.

— Вы все забываете об одном, — заметил Стив, — молодежи не хватает власти и денег, а когда у нее в конце концов оказывается и то, и другое, она уже не хочет изменять мир, она хочет, чтобы он ей принадлежал. Богатому сойдет с рук и убийство.

Мы не успели приступить к решению искоренения проблемы Третьего Мирового голода, когда Сэнди напомнила, что собиралась заехать в Грасс, потому что там производят парфюмерию, а ей хотелось купить кое-какие соли для ванны. Согласно карте Сирила, дорога туда вела слишком узкая, а повороты были слишком крутыми для автобуса, поэтому мы развернулись и скатились на длинную ровную дорогу, разрезавшую две равнины, усеянные желто-коричневыми скалами. Дорогу обрамляли темные кипарисы. Какое-то время вдали были видны фермерские домики, разбросанные здесь и там. Затем вокруг тянулись уже только долины и леса.

После того как мы въехали в туннель из деревьев, настроение переменилось. Солнечный свет здесь дробился, и на черном гудронированном покрытии, раскрошившемся до земли по краям дороги, лежали неверные тени деревьев. Воздух стал прохладнее, и я впервые услышал птичье пение — не вдоль дороги, а на расстоянии, в потоках солнечного света. Была моя очередь вести автобус. Дон и Сэнди сидели наверху. Сирил и Стив только что закончили играть в карты, и со скучающим видом смотрели в окно, когда с шумом забарахлила трансмиссия. Автобус докатился до самой нижней точки на дороге, и я понял, что следующий подъем ему не одолеть. Мы остановились в густой тени, и я поставил машину на ручной тормоз.

— Что случилось? — спросил Стив, забираясь в водительскую кабину.

— Не знаю, — сказал я, — вроде перескочил на нейтральную полосу. Загляни под капот, ладно?

Дон и Сэнди спустились вниз и стали смотреть, как Стив, сияв рубашку, полез под автобус. Через несколько минут он появился, вытирая об джинсы руки, испачканные смазкой.

— Там есть такое резиновое колечко, в которое собираются все тросы переключения передач, — объяснил он. — Оно, наверное, потеряло эластичность, когда ты стал переключаться, порвалось, и тросы раскрепились.

— Починить можно? — спросил я.

— Если найдешь резинку достаточной длины, чтобы временно связать тросы. Пока не будешь переключаться на нейтралку, продержится. Может, нам удастся достать кольцо примерно того же диаметра, если в Ницце есть грузовая автобаза. Тогда сделаем временное кольцо.

Он опять полез под автобус посмотреть неполадку. Ветви высоко над нашими головами трепало порывами мистраля. Деревья издавали странный однообразный звук.

— Похолодало, что ли? — Сэнди обхватила себя тонкими руками. Подошел Дон и набросил ей на плечи свитер. — Скоро стемнеет. Посмотрите, как солнце низко.

— Беспокоиться не о чем, — бодро сказал я, — если Стиву не удастся починить поломку, нас кто-нибудь подбросит.

— Кто? — спросила Сэнди. — Других машин не видно уже как минимум час. Да здесь на много миль вокруг никого нет.

— Не будь такой трусихой, — сказал Сирил, крутясь вокруг вертикального поручня на входной площадке. — Должен же здесь когда-нибудь кто-нибудь появиться, — он шутливо вытянул шею, прислушиваясь, но слышен был только стрекот сверчков. Из-под автобуса торчали ноги Стива. Периодически оттуда раздавались его ругательства и металлический лязг. В конце концов он вылез, весь покрытый густой черной смазкой:

— Сцепить тросы мне удалось, но не знаю, на сколько этого хватит.

— Из чего сделал жгут? — спросил Дон.

— Нашел упаковку презеров у тебя в сумке.

— Ты что, в моих вещах рылся?

— Да ты израсходовал-то всего один. А на коробке написано «Сверхпрочные». Будем надеяться, что не врут.

Легкий туман садился на поля, казалось, что в воде растворяют молоко. Мы аккуратно снялись с места, полные решимости переключать передачи как можно реже.

— Как нам быть? — спросил я Дона, который сидел за рулем.

— Думаю, надо держаться направления через низину. Здесь еще вроде ничего, но если что-нибудь пойдет не так, нас придется искать на вездеходе.

По крыше автобуса постоянно скребли ветви деревьев. Мы проползли через несколько заброшенных селений, мимо стен с осыпающейся штукатуркой, мимо темных дверных проемов и высохших фонтанчиков. Дорога стала еще уже.

— Если застрянем, то развернуться не сможем, — предупредил Сирил, изучая карту. — Эта дорога даже не помечена.

— А что нам еще делать-то? — спросил я. — Если будет совсем крышка, придется заночевать здесь, а утром идти пешком в город.

— Ага, отлично. Да здесь на мили вокруг ни черта нет, а у нас есть нечего.

За узким крутым поворотом автобус опять вполз в туннель деревьев.

— Что это там впереди? — Я показал в сторону от дороги. Там был кое-как припаркован пыльный серебристый «Мерседес» с закрытым кузовом. Я различил в тени какое-то движение.

— Что? — Дон посмотрел через лобовое стекло. — Я ничего не вижу.

— И я не вижу, — сообщил Стив.

— Вам надо проверить зрение. У него же английские номерные знаки, — наклейка на бампере автомобиля приглашала: «Приезжайте в ХОУВ».[8] На полке за задним сиденьем лежала соломенная шляпа, из тех, что покупают отправляющиеся во Францию англичане, тщетно надеясь, что это придаст им изысканный вид. Я пихнул Дона локтем в бок:

— Тормози. Нам повезло.

Он дернул ручку тормоза, оставив двигатель включенным.

— Пойду поговорю с ними. — Я спрыгнул с задней площадки автобуса и побежал.

Наверное, двое мужчин в машине не заметили, как я приближался, потому что когда я постучал в стекло, они сильно удивились. Мужчина за рулем — краснолицый, с большим животом, в слишком тесно обтягивающей рубашке в синюю полоску, резко развернулся и вперил в меня рассеянный взгляд. У него было покрытое синими прожилками лицо и двойной подбородок. После секундного колебания он приспустил стекло. У второго мужчины были седые волосы, выдающийся нездоровый нос и острый кадык. Он сидел, наклонившись на сиденье и свесив руки к полу. Холодное дуновение кондиционированного воздуха овеяло мое лицо.

— Ну, в чем дело? — спросил по-английски водитель, как будто раздраженно отзываясь на стук незваного соседа в дверь.

Я собирался обратиться к ним за помощью, но то, что я увидел, меня остановило. Толстяк выглядел рассерженным и напуганным. Очевидно, моему вторжению не обрадовались.

— Вы англичане, — мои слова прозвучали глупо, как будто речь шла о принадлежности к клубу. Я перевел взгляд на второго мужчину, который теперь поднял голову. Он, похоже, был или болен, или пьян — а может, и то и другое. Кровь из глубокой раны у него на щеке испачкала желтую футболку и кожу сиденья. Обоим мужчинам было прилично за сорок. Застав их в тот момент, когда им явно не были нужны свидетели, я только и мог что перевести разговор на просьбу о помощи.

— У нас поломка, и я, ну, думал — может, вы будете проезжать деревню, откуда можно было бы вызвать механика и договориться починить…

— Не знаю, подожди, — толстый повернулся к товарищу, который пытался выпрямиться на сиденье. — Майкл, парень просит его подвезти, — он делал торопливые знаки второму, показывая пальцем на его голову…

Майкл посмотрел в боковое зеркало и поспешно вытер окровавленное лицо промасленной тряпкой.

— Нет, нам не по дороге, — начал он в некотором замешательстве. — Что за херня, Сэм, ты что, сам разобраться не можешь? — Он повернулся ко мне: — Неудачное время, парень, так что проваливай, ладно?

Сэм, — толстяк за рулем, — неуклюже заерзал в водительском кресле:

— Слушай, извини, мы здесь немного заняты, и… В общем, не можем тебе помочь.

Я был раздражен и разочарован подобной реакцией. Они едут на новехоньком «Мерседесе» с кондиционером и даже не могут меня подкинуть?

— Я просто боюсь, мы застрянем на всю ночь, если я не доберусь до города, — начал объяснять я, — потому что тут никаких машин уже…

— Тебе что непонятно-то, придурок? — заорал вдруг доходяга. Он рванулся с сиденья и, открыв толчком дверь, вылетел на меня из машины. Он попытался схватить меня за рубашку, но я отпрянул назад. И увидел, что задняя дверь открыта. Большой, обернутый в материю тюк, лежавший на заднем сиденье, медленно сползал из машины в придорожный кювет. Что-то было не так.

Толстяк выбрался из автомобиля и оттащил своего приятеля в сторону, приговаривая:

— Бога ради, он же пацан совсем, оставь его в покое!

Я уставился на шевелящийся тюк, наполовину выползший из машины на дорогу. Он был облеплен коричневыми листьями и сосновыми иголками и издавал низкие булькающие звуки.

Я оглянулся на аллею шелестящих кипарисов, но все ребята, похоже, оставались в автобусе, которого даже не было видно из-за спустившейся темноты.

— Возвращайся к своей машине, парень. Кто-нибудь скоро появится. А про нас вообще забудь, ладно?

— Ладно, нет вопросов, — я осторожно попятился. Неприятностей не хотелось. Эти двое были, похоже, замешаны в каком-то грязном деле, и мне совершенно не хотелось знать, чем они занимались. В таких пустынных местах случаются порой страшные вещи.

Но когда я повернулся, обходя «Мерседес» сзади, я не мог не оглянуться на шевелящийся мешок; только теперь я увидел, что это человек, который пытается распрямиться, — показалась голова. Это была женщина в сером жакете и темно-синей юбке с цветочным рисунком. Волосы у нее были такого же цвета, как и листва в канаве, куда она сползала. Я понял, что булькающие звуки издавала она: когда она посмотрела на меня и попыталась заговорить, кровь полилась по ее желтоватым нижним зубам, стекая с подбородка, словно алый сталактит. Она выглядела ужасно, но упрямо пыталась выползти из машины, помогая себе локтями.

— Что с ней?! — не сдержался я.

Толстый мужик — Сэм — направлялся ко мне, держа открытым пухлый монблановский бумажник. Он доставал купюры, отделяя одну от другой и одновременно считая, как это делают кассиры в банках. Его дыхание было жарким и отдавало коньячным перегаром. В правом глазу у него, наверное, лопнул сосуд, и глаз был мутно-красным. Он протянул мне деньги.

— Возьми и двигай отсюда, сынок, — он прикинул еще раз, быстро пересчитал, решил, что дает маловато, и добавил несколько банкнот из бумажника. Протянув руку еще дальше ко мне — как ребенок, который хочет покормить животное в зоопарке, но знает, что оно может укусить, — он добавил: — Ну же, возьми!

— Мне не нужны ваши деньги, — сказал я. То, как он торопливо пересчитывал купюры, вызвало у меня отвращение. — Что вы с ней сделали, черт возьми?

— Это его жена, — Сэм указал рукой на своего костлявого компаньона. — Она слишком много выпила.

— Что у нее с лицом?

— Он ударил ее, — он проигнорировал протестующие знаки приятеля. — Это была вроде как игра, немного переборщили…

Я посмотрел вниз — на женщину, которая карабкалась, помогая себе локтями, толстый зад сползал с кожаного сиденья и тянул ее в кювет у машины. Я подумал, что, если наклонюсь помочь ей, эти двое меня схватят. У тощего в руке была отвертка. Мы застыли в странной неподвижности, а она скулила и отплевывалась на земле между нами…

— Мы сами разберемся, сынок, — рука Сэма еще тянулась от бедра, как будто он надеялся, что я возьму деньги, но в то же время ему было жалко с ними расстаться.

— Скажите, что случилось. Не уйду, пока не скажете, — я не выпускал из виду второго, чувствуя, что он был более опасным из этих двоих. А я был просто пацаном, храбрившимся в попытках не уронить лицо.

— Блядовала она у меня, вот что! — заорал тощий. Рана у него на щеке открылась, и кровь капала на футболку. — Теперь ты либо поможешь нам, либо присоединишься к ней.

— Давай не усугублять это дело, Майкл, — толстый водила вытащил из кармана носовой платок и вытер пот со лба.

— Ага, давай, повторяй мое чертово имя. Во всем ты виноват, никогда тебе не хватало мужества довести дело до конца, всегда мне приходится расхлебывать то, что ты затеваешь! — Он злобно пнул ползающую женщину в живот, а затем — в голову. Она заскулила громче, пытаясь свернуться клубком, чтобы хоть как-то завинтиться, но, судя по тому, как сильно текла кровь, можно было понять, что у нее серьезные внутренние повреждения. Она была без одной сандалии, юбка сзади задралась и забилась в трусы. Она умирала, и выглядело это непристойно.

Майкл опустился на колени и стал делать что-то, от чего женщина начала визжать. Я отважился взглянуть и увидел, что он заколачивает отвертку ей в ухо ладонью. Завопив, я побежал вперед и встал чуть в стороне от нее, дрожа в нерешительности, а Сэм открыл багажник машины и вытащил большую желтую губку. Вернувшись к заднему сиденью, он начал вытирать потеки с кремовой кожаной обшивки; Майкл бил по концу отвертки ногой.

Вся сцена засела в моей памяти, как гротескная фотография забытого преступления: краснолицый водитель, вытирающий сиденья автомобиля, живот его нависает над брючным ремнем, он старательно игнорирует своего вопящего напарника, который, обезумев от злобы, скачет вокруг тела с торчащей из головы отверткой. Жалкая жертва, уже утратившая человеческий облик, — скорчившийся комок, обернутый в цветастую плиссированную ткань. Блестящий серебристый «Мерседес», все еще посверкивающий в умирающем свете дня и наполовину теряющийся в глубокой холодной зелени склонившихся деревьев. Возле его задних колес в придорожную канаву течет алый ручеек…

Я побежал за помощью.

Я говорил себе, что больше ничего не мог сделать. Я бежал без оглядки, в глубокую темень древесного туннеля, и оттуда — на гребень дороги, где стоял автобус. Двигатель все еще работал, неожиданно зажглись фары. Сэнди и Дон стояли у посадочной площадки, а Сирил и Стив побежали мне навстречу.

— Где ты был, черт возьми? — спросил Стив. — Мы тебя искали.

— Вон там, за дорогой, — я указал рукой в темень позади.

— Мы там смотрели, — Сирил явно мне не верил.

— Я был около «Мерседеса», — я слабо представлял, с чего начать рассказ о том, чему стал свидетелем и как безнадежно потерпел неудачу, пытаясь вмешаться.

— Какой «Мерседес»? Там не было никакой машины.

— Что ты несешь, она там.

— Да нет, приятель.

— Пошли со мной, — я схватил Стива за рукав, таща за собой их всех. — Пока они еще не смылись.

Мы прошли через туннель ветвей, туда, где я встретил путешественников и их жертву, но никаких признаков «Мерседеса» там не было, и уже слишком стемнело, чтобы разглядеть канаву с кровью.

— Они, наверное, спрятали тело в лесу! — кричал я. — Помогите же, может, она еще жива!

Я все еще пытался проломиться через кустарник, когда меня схватили за руки и вытащили к автобусу, в ночь, утыканную звездами…

Затем все пошло наперекосяк. Мы заночевали в автобусе, утром снова искали дорогу, но ничего не нашли. Дон съездил на попутке в ближайший городок, и автобус удалось починить. Я посовещался с остальными, отправился в полицию и, в конце концов, уговорил их выслушать меня.

Два недоверчивых жандарма доставили меня на то место, где я, как мне думалось, видел «Мерседес», по мы не смогли найти ту прогалину. Один отрезок дороги походил на другой, и через какое-то время они перестали даже делать вид, что верят мне. Остаток отпуска был катастрофой. Сэнди разозлилась и уехала назад за своей машиной без нас. Мы отправились дальше, пьяно развлекаясь, пока автобус опять не сломался. На этот раз он отверг все попытки его починить, и нам пришлось его бросить. Последний раз я видел наш большой красный даблдекер на стоянке у цементного завода, где он был брошен ржаветь под открытым небом.

Мы возвратились домой на поезде и на пароме.

После этого наша четверка распалась. Мы снова стали называть друг друга настоящими именами. А те, другие имена, принадлежали героям из фильмов, которым мы подражали.

«Дон» умер от передозировки наркотиков в двадцать восемь лет. «Стив» просто исчез. Только мы с «Сирилом» продолжаем поддерживать отношения, хотя он теперь выступает под своим настоящим именем — Майкл. А я остаюсь просто Сэмом. Я уже не тот худощавый подросток, каким был, и очень прилично прибавил в весе. Мне приходится много тратиться на деловые обеды с клиентами, — их надо ублажать. Наша компания кругом в долгах, и если аудиторы начнут копать, у всех будут неприятности. Майкл поседел и выглядит неважно. Он женат на женщине, которую ненавидит, а я кручу с ней роман за его спиной. Мы слишком много пьем. Мы слишком много лжем. Мы собираемся поехать вместе в отпуск во Францию — на «Мерседесе».

Мне было семнадцать, когда я встретил того выродка, каким стал. Сейчас мне сорок, и не проходит дня, чтобы я не думал о том закатном вечере в лесу. Я уже сделал все, чтобы оказаться на той темной прогалине. Я видел человека, которым стал, и уже ни черта не могу с этим поделать. Однажды упав, уже не поднимешься.

Но чем сильнее надо мной сгущаются роковые тучи, тем больше мне не хватает того автобуса, дружбы, смеха и чистоты — всего того, что у меня было до первого летнего отпуска.