Белый олень. Часть 1

Глава 1

И жил на Земле, в глухой деревушке, затерянной в густых северных лесах, мальчик по имени Касьян. Деревушка та лежала далеко от торговых путей, где-то ближе к краю земного диска, и носила короткое название Синь.

Почему Синь? То ли небо над лесом когда-то показалось пришедшим сюда людям необыкновенно ярким, то ли валуны, разбросанные в окрестностях, имели синеватый оттенок. Да неважно уже.

Все знали, что в самом центре земного диска располагается лучезарная столица Трилады, великий град Изберилл. Но от родной деревни Касьяна, или Каськи, как все его тут звали, до Изберилла было как до небес. Почти все местные здесь проводили всю жизнь, редко-редко выбирались на ярмарку в большое дальнее село, и даже не мечтали увидеть что-либо иное.

Жилось Каське непросто. Был он сиротой. Мать его умерла давным-давно, он её и не помнил, а отец женился потом на другой, и сам вскоре после этого погиб на охоте от медвежьей лапы. А мачеха погоревала немного и снова вышла замуж, а нового мужа в дом привела. Был Каська тогда ещё совсем небольшим, лет четырёх. Вскоре появились у мачехи с мужем дети, и кормить чужого мальчишку не больно им хотелось.

Так и стал Каська нежеланным гостем в собственном доме. Мачеха его шпыняла, а её новый муж ещё порой и поколачивал. Прогнать совсем не могли, всё-таки побаивались соседского осуждения.

Когда он подрос, его приставили к работе, носил он воду, рубил дрова, скотину гонял и много чего ещё делал. Правда, оказался у Каськи недостаток — работать он старался, но очень уж был рассеянным. Вечно засмотрится на что-нибудь, что покажется ему диковинным, на облако, или птицу, или любуется, как колесо у мельницы крутится. Потом вспоминал о поручениях, конечно, но мачеха уже успевала разозлиться.

Но другой жизни он не знал и не унывал. Бывало и у него веселье. Летом он играл в прятки и догонялки, купался, бродил по лесу. Зимой с горки катался. Вечерами слушал рассказыдревних стариков об иных землях, о домовых и оборотнях, о существах волшебных.

Особенно хорошо знала обо всём бабушка одна, по имени Мара, жившая у самой околицы. В зимних сумерках зажигала она лучину, звала внуков и соседских ребят, усаживала на лавку и, вертя веретено, повествовала удивительные истории.

Каську она всегда особенно привечала, знала, что его мачеха с мужем обижают.

В доме зимой всегда было тепло. Сидели на лавке у белой печи, печь дышала жаром — не коснёшься. За раскалённой железной дверцей тихонько потрескивал ручной огонь.

Лучина тоже потрескивала, пламя её мерцало, по стенам бродили тени.

Белые вышитые занавески чуть покачивались. За ними, за слюдяным окошком, таились те создания, о которых бабушка Мара рассказывала.

Каська порой потом даже боялся домой идти. Но признаваться в этом не хотел, с опаской выглядывал в зимний вечер, искал луну — светит ли? Иногда она была, иногда нет. Над лесом, если туч не было, парил небесный Охотник, гигантская фигура с поясом из трёх звёзд, и от его вида становилось не так страшно. Каська смотрел на окошки изб. Везде была тьма-тьмущая, но кое-где мелькал свет лучины, а то и свечи. Мальчик понимал в эти мгновения тоску волка, одиноко глядящего из дремучего леса на деревенские огни — ну или ему казалось, что понимал. Потом быстро-быстро бежал по хрупкому насту до дома и прятался на своей лежанке в прихожей, стараясь не привлекать внимания мачехи.

Более всего нравилась Каське одна легенда, он слышал её десятки раз, и ещё столько же был готов слушать. Многие её упоминали, и старые люди, да и не только, но у бабушки Мары лучше всего получалось.

В лесах и в полях, на холмах и в долинах появляется порой Белый олень. Существо это удивительное, красоты неописуемой. Мчится он, не останавливаясь, не зная препятствий, мелькнёт — и исчезнет.

Показывается Белый олень лишь издали. Пока видит его человек, испытывает он восторг, счастье несказанное. Только недолго это длится. Сгинет диковинный образ, оставляя в душе тоску о неведомом. И у каждого, кто увидит Белого оленя, остаётся одна страсть — догнать его.

И тут все по-разному поступают.

Бывают люди, которые, увидев Белого оленя, поворачиваются к нему спиной, и уходят. Живут они дальше, но жизнь их горькой становится. Всё время они думают об олене, о несбыточном. И жалеют, что тогда отвернулись, и всегда всё в их руках рассыпается.

Бывают люди, которые, увидев Белого оленя, бросают дома, бросают близких, всё бросают, и пускаются в погоню за ним. Забывают они о еде и питье, о сне — всё спешат и спешат, пока не погибают от изнеможения.

Бывают, редко очень, и такие, которые долго-долго преследуют Белого оленя, и удаётся им подступиться и вблизи его увидеть. Но коротка их радость — если кто-то слишком долго гонится за Белым оленем, то встречается ему на пути страшная ведьма. Стукнет она оземь клюкой и превратит человека в камень.

В общем, как тут ни поступай, приносит встреча с Белым оленем лишь горе.

Но Каське ужасно нравилась эта легенда. Она его прямо завораживала.

— А что он такое, Белый олень? — спрашивал Каська бабушку Мару. — Почему все так хотят смотреть на него?

— Белый олень — это мечта, — задумчиво отвечала бабушка. — Несбыточная мечта, которая людей несчастными делает.

— А можно так, чтобы и оленя увидеть, и счастливым остаться?

— Ишь ты! — бабушка Мара крутанула веретено. — Может и можно, только никогда ещё никто о таком не слышал.

Ребята порой бродили по лесу, с замирающим от страха и волнения сердцем искали следы Белого оленя. Следы-то попадались, их в лесу немало, только пойди узнай — это тот олень? Или самый обычный?

И мачеха порой говорила Каське, пугала его:

— Да чтоб ты Белого оленя увидел!

Каську это не очень тревожило. В глубине души хотелось ему хоть одним глазком посмотреть на Белого оленя. А гнаться потом… ну так он не будет гнаться, он просто взглянет разочек, и всё. Самым краешком глаза, чтоб не стать несчастным.

А вот другая история его действительно пугала. Он сперва её не от бабушки Мары услышал, а от кузнеца местного, когда он как-то вечером сидел с соседом на завалинке у дома. Каська с сыном его дружил, вертелся рядом. Кузнец, суровый, жилистый, от вечного жара горна точно высохший, обычно был немногословен. Но в тот раз захотелось ему поговорить.

Разговаривали сперва об охоте, где какой зверь живёт, где птицу бить.

— С месяц назад промахнулся я в косулю, и рванула она к дальним скалам, — неторопливо проговорил сосед. — А там место гиблое, не пошёл я за ней.

— Да, ясное дело, — понимающе покивал кузнец, разминая могучие ручищи.

И тут Каська, сам не зная почему, осмелился вклиниться.

— А почему гиблое место? — спросил он. И сын кузнеца тоже сразу подкатился поближе, уши насторожил.

Взрослые переглянулись.

— Ладно, расскажу, — буркнул кузнец. — Авось, в лесу поосторожней будете.

Ребята обратились в слух.

— Несколько лет назад пришёл в наши края человек издалека. Не рассказывал, откуда явился, но шептались, что бывал он в стольном граде, в самом Изберилле. Предлагали ему тогда построить дом в деревне, но отказался он, сказал, что для размышлений ему уединение нужно, что хочет он жить у дальних скал…

Кузнец набил трубку. Ребята переминались с ноги на ногу, сгорая от нетерпения.

— Жил он тихо, изредка появлялся в деревне нашей, кое-что покупал, иной раз советы давал. Помог как-то сыроделу нашему, у которого коз много, считать их.

— Как же? — спросил сын кузнеца.

— Есть у него сыроварня, как вы знаете. — Кузнец стукнул кремнём, неторопливо раскурил трубку. — И козы ему для молока нужны. Но у него всегда со счётом плохо было. Как больше десятка, так сбивается. Просит кого-нибудь посчитать за него.

Выпускал он коз своих на луг утром. А их много, вечером никак не мог собрать всех. То одну забудет, то другую. И не мог он понять, все ли козы на месте, намучается, пока всех вспомнит. Забредут они в кусты, их и не видно. А ночью всякое может случиться. Зверь какой явится, и конец козе.

— И что же?

— А тот человек сказал ему — ты, когда коз выпускаешь, выпускай по одной, а как выпустишь — камешек клади на землю. Наберётся у тебя груда камней. Сколько камней, столько и коз. А как загоняешь по одной, убирай камешек. Если все камешки убраны — значит, все козы дома. А если остались камешки, иди, ищи оставшихся. Они ж далеко не уходили, просто не спешили в загончик.

Так и перестали у сыродела козы пропадать.

— Так это ж хорошо, — сказал Каска.

— Хорошо, — подтвердил кузнец. — Тот человек не плохой был и умный, просто…

Он замолчал ненадолго. Наконец, сын кузнеца не выдержал.

— Просто — что?

— Слушайте дальше. Следующим летом случилось у нас засилье волков в окрестностях. Вы не помните, маленькие ещё были. Волки обычно людей опасаются. А эти не боялись ничего. На скотину они нападали, на путников. Сперва в лесу. Потом до того дошло, что по деревне ходить стали. Корову загрызли прямо у дома нашего.

— Точно-точно, — поддакнул сосед. — И они вроде и не голодные были, а как нарочно, по злобе нападали. Нельзя было за околицу выйти. Скот пасти мы боялись. Да и в деревне всё через плечо оглядывались.

— Поговаривали, что, по крайней мере, один из них не настоящий волк, а оборотень, — продолжал кузнец. — Потому и людей ненавидит и не боится. Двоих человек растерзали они в лесу, не наших жителей, проезжих, которые про эту беду не знали.

Вспоминали мы тогда про того, у дальних скал — как он там? Даже хотели отряд собрать, и сходить к нему. Но никто, правда, точно не знал, где он живёт. А тут вдруг он сам в деревне появляется, как ни в чём не бывало. Что, спрашивает, все встревоженные, что тут творится?

Рассказали ему про волков. Он помолчал. Потом говорит: “Да, видел я их”. Спокойно-спокойно. Я помню, удивился тогда — встречал эту стаю, в лесу, один, и даже глазом не моргнул.

Кивнул он нам тогда ободряюще и ушёл.

А через пару дней случилась такая история. Одна наша девушка, Акулина, — ну, знаете её, она теперь замужем, в третьем доме от околицы живёт.

Ребята дружно кивнули.

— Так вот, Акулина эта как-то днём залезла на высокий стог в поле и задремала там. Проснулась, открыла глаза, а уже сумерки. Она сразу и не вспомнила, где находится, потом поняла и испугалась. Думает, надо скорей домой бежать. Вдруг слышит голос снизу. Выглянула она осторожненько с вершины стога. А там как раз стоит приезжий тот и вокруг стая волков.

Акулина сперва чуть со страху не умерла. К счастью, не вскрикнула, не шелохнулась. Лежит и слушает. И смотрит одним глазком сверху.

“Уходите отсюда, — говорит приезжий. — Живите, как обычные волки”.

Один волк был крупнее остальных, и не серый, а бурый. И зарычал этот волк.

“Не все люди виноваты в твоей беде, — продолжает приезжий. — Смирись и жди. Всё ещё может измениться”.

И снова зарычал волк. Приезжий развёл руками.

“Я устал. Люди найдут способ с тобой справиться, хоть ты и неуязвим для оружия”, — бросил он. Повернулся — к волкам повернулся спиной! — и пошёл к лесу. А волки тут уже все зарычали и побежали, только не за ним, а в другую сторону.

Акулина же выждала полчаса и помчалась в деревню. Там она всё это рассказала, но не все поверили, подумали, может, это ей приснилось?

Волки же словно ещё больше озлобились. Заходили в деревню уже не только ночью, но и в сумерки. Удалось как-то выстрелить в бурого из лука, да только стрела отскочила от его шкуры.

И через несколько дней ехал через наши леса путник один по каким-то своим делам. То был воин, вооружённый, в броне. Он и в деревню, видимо, заезжать не собирался.

— И что? — с замиранием сердца спросил Касьян.

— Загрызли его волки с лошадью вместе. И не просто загрызли, а тело к околице притащили — смотрите, мол. Бойтесь. И началась в деревне паника.

А вскоре снова приезжий появился. Ну что, спрашивает, не присмирели волки?

Рассказали ему всё. Он задумался, словно что-то решал про себя. Потом вздохнул и говорит: “Могу вас от них избавить”.

Все, конечно, стали просить спасения от волков.

И занялся он делом.

Для начала дал он мне золотую монету, и попросил сделать железные стержни, длинные, да такие, чтобы их можно было один в другой вставлять. Не хотел я монету брать — ведь против волков делал, для общей пользы, — но он объяснил, что ему надо, и ушёл, а потом смотрю, на столе монета лежит.

Потом велел он добыть ему тушу коровью.

И ещё попросил у меня клещи хорошие, дал я ему такие, которыми что угодно перекусить можно.

Когда были готовы стержни, забрал он их у меня, и унёс. Перед этим предупредил, что нужно будет дня дождаться, подходящего для избавления от волков. Сказал, что день выберет и придёт. Попросил нескольких человек сопровождать его в лес. Оружие, говорит, можете взять, но от него толку мало, без него обойдёмся. Я согласился пойти и Гриц тоже. — Кузнец кивнул на соседа и продолжал:

— И однажды утром явился он и сказал, что время пришло. Велел положить тушу коровью на телегу, запрягли мы её и двинулись к дальним скалам.

Голос у кузнеца вдруг стал похож на голос бабушки Мары, как показалось Каське, завораживающий, распевный — голос сказителя.

— День был мрачный, — говорил кузнец. — Несколько суток до этого шли, не переставая, дожди, и в лесу грязь была непролазная. Мы двигались по извилистой тропе в сторону дальних скал. Впереди быстро шагал приезжий. Его, казалось, не тяготили ни промозглый ветер, ни сырость, ни топь под ногами. За ним следовала телега с коровьей тушей. Парень, согласившийся быть возницей, боязливо озирался, не понукал лошадку, да и она тоже насторожённо озиралась и шла нехотя.

За телегой шли остальные, шесть человек.

Мы давно отклонились от большой тропы, по которой обычно приезжают к нам путники, повернули вбок, дорожка тут была — одно название, мокрая трава по колено, ветви деревьев над головой обнимаются, телега продирается сквозь кусты.

Кузнец вдруг усмехнулся.

— Смешно вот, что я так подробно про лес говорю. Всю жизнь, почитай, мы в лесу проводим, что про него толковать? Но тот день прямо вырезан в памяти в мельчайших подробностях, как на плите каменной. Верно я говорю, Гриц?

Сосед покивал, помотал согласно головой, он казался заворожённым рассказом, взгляд его был устремлён в воспоминания.

Кузнец продолжил рассказ.

— Бредём так по лесу. По краям тропки колокольчики, белые и лазоревые, ягода чёрная, красная. Лошадь ржёт порой жалобно. Над тушей коровьей уж мухи жужжат. Возница всё время головой крутит, глаза испуганные. Я вида не подаю, но самому кажется — неуютно вокруг как-то.

Уж совсем углубились мы в лес. Много валунов стало попадаться, мхом поросших. Их чем ближе к скалам, тем больше. И в какой-то миг понимаю я — всё. Не одни мы на этой тропе.

В кустах вокруг стало то и дело шуршать и потрескивать, но не от ветра. Голову повернёшь — на краю зрения за деревьями серые тени исчезают.

Лошадь захрапела, уши прижала. Возница её успокаивает голосом, а сам не меньше трясётся. Да и мы все тоже.

Приезжий оборачивается, машет как ни в чём не бывало — идём дальше!

“Долго ещё?” — спрашиваю.

“Нет”, - отвечает. — “Чуть-чуть осталось. На большую прогалину нам надо”.

Большую прогалину я знал. Недалеко от скал вдруг расступался лес, и являлась поляна, низенькой травкой и кустами заросшая, и мелкими камешками засыпанная. А в середине поляны был холм, громадный, хоть и пологий, но высокий, много выше деревьев в лесу. Поговаривают, что под холмом великий воитель древности похоронен, но я что-то сомневаюсь, как бы он в нашу глушь попал?

Двинулись мы дальше к большой прогалине.

А за деревьями, уже близко-близко, стремительное движение и вой начались, то в одном месте, то в другом.

Окружали нас волки.

И совсем уже на подступе к большой прогалине вышел на тропу перед нами бурый волк.

Правду говорила Акулина. Был он заметно больше обычного. Смотрел на нас бесстрашно, скалил зубы и словно примерялся, на кого прыгнуть первым.

У одного из наших был с собой лук. Сорвал он его, натянул тетиву и выстрелил. Тетива зазвенела, свистнула стрела, полетела, ударилась в волчью шею.

Должен был бы волк упасть замертво, да только отскочила от него стрела. Зверь ощерился, словно захохотал беззвучно. И пошёл на нас.

Приезжий быстро оглянулся на стрелявшего, покачал головой укоризненно. А потом двинулся навстречу волку. И остановились они друг напротив друга.

“Прости, — сказал приезжий бурому, словно разумному существу. — Люди боятся и совершают необдуманные поступки. Но подождите немного. Мы устроим вам пир и будем привозить мясо постоянно. Только оставьте деревню в покое”.

Снова оскалился волк, будто торжествовал, повернулся и скрылся в чаще.

А мне, признаться, не понравилось это. Не договаривались мы так — волков постоянно мясом снабжать.

Приблизился я к приезжему и говорю ему тихонько:

“Мы так коров не напасёмся, если волкам их всё время отдавать”.

Он так углом рта дёрнул, и ответил ещё тише:

“Это не потребуется”.

Повернулся резко и дальше пошёл по тропе. И мы за ним. Через несколько минут уж большая прогалина впереди замаячила, и вскоре вышли мы на открытое пространство.

Вышли — да лучше б не выходили.

Пока брели мы через лес, что-то непонятное с погодой сотворилось.

Тучи, совершенно чёрные, никогда таких не видывал, заполнили всё небо над прогалиной. Они всё время тревожно клубились, словно нечисть какая-то баламутила их сверху. Темно стало, словно уже сумерки. А ведь день только клонился к полудню.

Ветер подул сильный. Кусты пригибал, деревья. Так и слышалось, как они стонут от его порывов. И то и дело гремел за краем леса гром, похожий на вой.

Жутко всем стало.

Приезжий, которому всё было нипочём, указал на холм и сказал: “Туда”.

Мы двинулись вверх по склону. Склон там весь камнями засыпанный, ехать тяжело, лошади трудно, того и гляди телега поломается.

Он шепчет: “Ещё немного!”

Из леса, смотрю, волчьи морды высовываются. Как отошли мы, они за нами двинулись. Цепью идут, бурый посередине. Не меньше дюжины их, а то и больше. А мы всё тащимся, камни обходим, телегу подталкиваем и ломаем голову: что задумал наш проводник?

Вот наконец вылезли мы на плоскую вершину холма.

И тут, отдышавшись, увидел я чудную вещь. Здесь, на этой проплешинке, которая высоко над лесом поднималась, были вкопаны те самые стержни железные, которые я выковал. Точнее, один стержень получился, потому что были они один в другой вставлены и над холмом поднимались гораздо выше человеческого роста.

“А вот теперь — быстро!” — говорит приезжий. — “Подкатывайте телегу и сваливайте коровью тушу под стержень”.

Начали мы сваливать, чуть замешкались, туша тяжёлая.

“Быстрее, — повторяет он, — да чем ближе к стержню, тем лучше. Только сами его лучше не трогайте”.

“Это почему?” — спрашивает Гриц.

Посмотрел приезжий на него мрачно и отвечает: “Увидите”.

В конце концов, сделали мы, как он велел. Торопились и без его предостережений, потому что волки тем временем совсем уж к нам приблизились.

А потом погнали перепуганную лошадь с телегой вниз, и сами следом.

Тем временем накинулись волки на коровью тушу.

Мы всё ниже спускались, порой оглядывались и наверх поглядывали — что будет? Приезжий, который раньше шёл впереди, теперь отстал. Мы машем ему, но он головой покачал и отвернулся от нас. Уставился на пирующих волков.

Гром стал грохотать чуть ли не каждую минуту, и молнии начали посверкивать, то с одной стороны, то с другой. Вот-вот должен был хлынуть дождь, но никак не начинался.

Мы остановились на середине склона. Рык волков был нам слышен, хотя они почему-то не грызлись, не отталкивали друг друга. Бурый вожак возвышался над всеми и точно повелевал остальным.

“Сейчас они с коровой покончат, — пробормотал кто-то, — а потом за нас примутся”.

Приезжий, стоя к нам спиной, воздел руки к грозовому небу. Зарокотал громовой раскат.

Он стоял так, словно ожидая чего-то, потом вдруг крикнул в клубящиеся облака: “Сойди!”

Ничто ему не ответило. Он сделал пару шагов к волкам, поднял голову кверху и воззрился в небеса.

“Да что он делает?” — в отчаянии выкрикнул наш возница.

Молния полыхнула прямо напротив нас зигзагом, гигантская трещина, расколовшая небо, задержалась на несколько мгновений, озарив оскаленные волчьи морды, и померкла. Грохот наполнил поднебесье.

И когда он стих, наш упрямый проводник ещё раз протянул руки к грозе.

“Сойди же!” — вновь воззвал он повелительно.

И на этот раз молния прямо с зенита на наших глазах ударила прямёхонько в железный стержень на вершине холма!

Она, видимо, ненадолго ослепила нас, потому что, помню, черным-черно стало. Потом, не знаю, как скоро, стал я различать пред собой что-то. Сперва телегу увидел, потом товарищей своих, потом, подальше, приезжего, уже с опущенными руками, с опущенными плечами, неподвижно стоящего.

А где же волки, думаю? Моргаю, стараюсь разглядеть. Тихо, неподвижно на вершине.

И понял я, что лежат волки вокруг коровьей туши неподвижной грудой. Убила их молния, всех до единого.

Долго мы все так простояли. Потом приезжий шевельнулся, двинулся на вершину, и первое, что начал делать, не обращая внимания ни на что вокруг — стержень разбирать.

Я тоже поднялся к нему.

“Что ты делаешь?” — спрашиваю.

Он кивнул на стержень.

“Эта вещь привлекает молнию. Если сейчас не уберём, придёт следующая и убьёт нас тоже”.

Признаться, дрожь меня пробрала. Волки, ещё считанные мгновения назад грозные, полные сил, валялись друг на друге, так и продолжая скалить зубы. Сила, погубившая их, помогла нам, но нас страшила. Сумрак, казалось, сгустился ещё больше, и палёной шерстью попахивало.

А он ведь колдун, чародей, раз молнию призвал.

Смотрю, он успел надеть варежки тёплые, зимние. Зачем, думаю? Наклонился я, прикоснулся к железке одной, а она обжигает, словно из печки её недавно достали.

“Вы будете что-то делать с волками?” — буркнул приезжий.

“Что мы должны с ними делать?” — тревожно спросил кто-то. Остальные тоже уже подошли к нам.

Приезжий бросил последнюю часть стержня на землю.

“Не должны, но можете. Шкуры снять, например. Только бурого не трогайте”.

Я отшатнулся.

“Что ты говоришь? Не притронемся мы к волкам этим!”

Он пожал плечами.

“Все так думают?”

Мы переглянулись. И у всех было одно желание — убраться скорей отсюда.

“Проклятье на того ляжет, кто их коснётся!” — сказал самый старший из нас.

“Как знаете”, - сказал приезжий. — “А вот мне надо кое-что забрать”.

Подошёл он к мёртвым волкам, оглядел их. Варежки с рук стянул. Потом наклонился над бурым, достал клещи, которые я ему дал, поднёс к шее волчьей. Тут звякнуло что-то, и сдёрнул чародей с волка цепь — ошейник на нём стальной оказался.

Чудной, помню, был ошейник. Звенья плоские, квадратные. В каждом звене — такое же квадратное отверстие. Подержал он ошейник на весу, встряхнул, так что лязг раздался, и убрал в суму к себе.

И ещё я заметил, вроде слеза у него на щеке блеснула. Перехватил он взгляд, рукой махнул и стёр её. Впрочем, может и показалось мне.

“Ну что, — спрашивает, — сами до дому доберётесь?”

Закивали мы все, доберёмся, мол. Нам бы с прогалины убраться.

Спустился он вместе с нами с холма и ушёл в сторону скал.

А мы к деревне двинулись. Однако чуть зашли за деревья, как ливанул наконец дождь, как из ведра. И мы точно уже не шли, а плыли, будто напустила какая-то недобрая сила на наш лес воды морские. Но тому были рады, что тучи перестали быть такими чёрными, страшными, а обрели обычный серый цвет, как и положено тучам. И когда до деревни добрались, ни одной сухой нитки на нас не было.

Волки с тех пор нас не беспокоят. Но к большой прогалине никто не ходит с той поры.

Мальчики долго молчали, про себя переживая услышанное. Молчали и взрослые, смотрели в оранжевый закат.

— А чародей? — спросил, наконец, Каська.

— Он и сейчас изредка появляется в деревне. Но боятся его люди.

— Почему боятся? Он же помог от волков спастись.

Кузнец покачал головой, удивляясь Каськиной недогадливости.

— Хоть и благодарны, да всё равно боятся. Такая власть человеку дана — молнией распоряжаться. А если он разгневается на что-то? А если силы, которые он призывает, не захотят повиноваться ему? Много непонятного тут. А непонятное — страшно.

Чародей и сам знает, что боятся его, редко приходит, говорит только о самом необходимом. Да он и раньше был неразговорчив.

Странный человек, конечно, из далёких краёв. И монета, которую он дал, чудная была, со знаками непонятными, я таких раньше и не видывал.

— А что с монетой стало?

— Разменял на ярмарке.

Каську ужасно напугала эта история.

Он пришёл к бабушке Маре и спросил у неё про чародея.

— А ты откуда про него знаешь? — спросила бабушка.

— Кузнец рассказывал.

— А, кузнец. Он же тогда ходил в лес-то, видел всё.

— Ты боишься чародея?

Бабушка Мара, кругленькая, уютная, сидела на лавке у окна, вышивала, накладывала цветные нитяные чёрточки на белый холст. Из этих чёрточек потом складывались жар-птицы, летающие змеи, львы, избы, замки, леса и многое-многое другое. Любое страшное создание могла приручить бабушка Мара, выткав его на своём холсте.

— Я не боюсь, — задумчиво ответила она, быстро-быстро орудуя иглой. — Чародей — мудрый человек и не злой. Но многие боятся.

— А если я встречу его в лесу?

— Встретишь, и что с того? — строго сказала бабушка. — Поздороваешься.

— И не убегать?

Бабушка Мара оторвалась от шитья, посмотрела на Каську долгим взглядом.

— Можно убегать от неизвестности, — сказала она, наконец. — Но тогда не узнаешь никогда ничего и не поймёшь. Это как те несчастные, которые от Белого оленя отвернулись.

— А те, кто пошёл за ним, разве счастливые?

— Ишь, ты, разговорился, — проворчала бабушка Мара, поняв, что сравнение с Белым оленем не очень удачное. — Они-то бывают счастливыми, только редко, да и ненадолго. Впрочем, что болтать? Наступит день, сам выберешь, что делать.

— А ты когда-нибудь видела этого чародея?

— Конечно, видела и говорила с ним.

Каська подпрыгнул от волнения.

— Что ты удивляешься? — покачала головой бабушка Мара. — Я хоть с самим царём могу поговорить, если он в нашу деревню заглянет.

— А какой он, чародей? Как выглядит?

Бабушка Мара на минуту задумалась.

— Высокий, очень высокий. Больше похож на воина, чем на чародея. И одежду носил воинскую, стёганку[2] с нашитыми пластинами железными. Не старый ещё. Но волосы уже с проседью. Глаза синие, и взгляд такой проницательный, будто он всё про тебя знает, что ты и сам не знаешь.

Каська потом долгое время провёл в тревожном ожидании. Вдруг сейчас из-за дерева выйдет чародей и обратится к нему? Как тогда поступить?

Однако чародей не встречался мальчику, ни в лесу, ни в деревне. Проходили дни, дни складывались в месяцы, ничего страшного не происходило, и Каська успокоился. К тому же у него начались другие неприятности.

Мачеха с мужем очень уж были недовольны, что он у них место занимает. Начала мачеха выдумывать разные поручения, каждый день новые, а порой прямо противоположные. Сегодня сделал одно, завтра переделывай. И всё время Каська был виноват.

Сегодня велит дерево срубить. Завтра шум — зачем срубил? Велит поленницу перетаскать из одного места в другое. Завтра — зачем так сделал, таскай обратно. Дала задание кормить кур. Через несколько дней обвинила Каську в том, что они несутся плохо. И так во всём.

Уж не знал Каська, что и делать.

Больше всего ему в эти дни нравилось коровье стадо пасти. Коров собирали со всех дворов и пасли по очереди. Но как-то само собой получилось, что Каська стал то одного соседа подменять, то другого, и к середине лета стал пасти стадо почти каждый день. Вставать надо было рано, зато он надолго уходил из дома, от мачехиных нападок.

Пасти коров не так уж легко. Это со стороны кажется, будто пастух ничего не делает. На самом деле всё не так-то просто. Коровы с виду только медлительные, а отвернулся на минуту — и сбежала уже коровка. Домой захотела пойти или, наоборот, на другой луг, где трава ей послаще показалась.

Все они по характеру разные. Какая-то будет гулять по пастбищу целый день, и ничего ей больше не надо. А бывают такие любопытные мошенницы, вроде и на луг её привели, и трава замечательная, вкусная — а она так и норовит в путешествие отправиться, посмотреть, а что там, за перелеском?

Вот корова с их двора такая и была, непослушная. Была она вся чёрная, как туча грозовая, и так и звали её — Тучка.

Вообще Тучка эта стала Каськиной любимицей. Раньше, когда он пастушеством не занимался, то думал, что коровы глупые. Но Тучка была ужасно хитрая. Захочется ей, например, уйти на водопой раньше времени, и начинает она незаметно перемещаться к краю луга. Тихо-тихо пошагивает и порой косит на Каську лукавым глазом.

Каська уже к таким штучкам привык, обегал её так, чтобы спереди зайти, шугал и возвращал в стадо. Тогда Тучка принимала такой невинный вид, что Каська порой начинал хохотать.

“А я что, а я ничего… — словно говорила Тучка. — Я всего лишь травку щиплю, травку да клевер белый”.

И мычала добродушно, оглядываясь на Каську. Она действительно была очень добрая, ласковая, любила, когда хвалят её. И имя своё знала.

У многих коров были колокольчики. Когда стадо паслось на лугу, то стоял удивительно мелодичный звон, будто они друг с другом договорились, в каком порядке головой крутить, чтобы лучше получалось. Значительно позже уже взрослому Касьяну много довелось прекрасной музыки услышать, но никогда ничего не казалось ему чудесней этого звона, сопровождаемого шелестом ветра в листве.

Динь-динь-ш-ш-динь-динь-динь-ш-ш…

Правда, у Тучки колокольчика не было. Мачеха не захотела колокольчик покупать, пожалела монет, но велела Каське получше присматривать за коровой.

Он и присматривал не за страх, а за совесть.

Но как-то однажды выдался у Каськи тяжёлый день.

Точнее, всё началось ещё с ночи.

Тогда повадился к ним на огород шастать по ночам заяц. То морковь погрызёт, то капусту, а что не погрызёт, то потопчет.

Рассердилась мачеха и обвинила во всём Каську.

— Из-за тебя всё, бездельник! Ты дыры в плетне заделать не можешь.

Каська и заделывал дыры, но зайцу это нисколько не мешало.

— Изволь изловить этого зайца, бездельник! Хоть всю ночь сиди.

И муж её присоединился.

— Если нынче ночью хоть один листик пропадёт, выдеру так, что неделю сидеть не сможешь.

Пришлось в ту ночь Каське ночевать в огороде, сторожить. Взял он подстилку, уселся под яблоней. Не так уж тут было и плохо, надо сказать. Прохладно только. Ну, ничего.

Было тихо. Изредка ухала сова. Ветки деревьев покачивались.

Каська сидел, размышлял о зайце, о том, как бы не пропустить его. Поймать, конечно, не получится, но напугать можно. Наверно, лучше было бы собаку во двор выпустить, она бы подняла такой лай, что никакому зайцу мало бы не показалось.

Но мачеха не держит собаку, потому что её кормить надо.

А он у них, значит, вместо собаки, подумал вдруг Каська.

Он был незлобив по характеру, но сейчас вдруг на него нахлынула обида. Каська припомнил все придирки, которые слышал от мачехи с мужем. Хлебом и водой они его попрекали, а между тем жили в его родной избе, и заставляли работать с утра до ночи.

Другие ребята могли играть, общаться друг с другом. Сейчас он вдруг осознал, что уже давненько не успевает этого делать — мачеха придумывает всё более и более сложные задачи для него, с которыми иной раз и за день не удаётся управиться. Стоило подивиться её неистощимой изобретательности.

Из одежды своей он давно вырос, вся она поистрепалась, ещё добро — бабушка Мара подштопает, или кто из соседей, которых он подменял в стаде, со своего плеча что-нибудь отдаст.

И всё время на него кричали. Кричали и ругались, обвиняли в правдах и неправдах. Это было всего обиднее. Он когда-то думал, если будет всё делать хорошо, то его полюбят, но ничего из этого не вышло. Если мачеха не находила, что сказать плохого, то просто молчала. Однако это бывало редко.

Каська почувствовал, что на глаза навернулись слёзы. И без того смутные ночные картины расплывались и туманились ещё больше.

Нет!

Каська мотнул головой так, что стукнулся о ствол яблони. Не будет он плакать. И прислуживать мачехе с мужем не будет.

Почему он вообще с ними живёт?

Так сложилась его судьба, но почему он не может её изменить?

Ведь может же, может!

Каська, взбудораженный, вскочил. Дунул ветер, растрепал его волосы. Вокруг была тьма, и все предметы тонули в ней, но внутренним взором Каська видел нечто необыкновенное, сверкающее, удивительное, видел моря, города, пустыни, дворцы, видел восходы и закаты в дальних странах, видел горы сокровищ, пыльные дороги, неведомых зверей и птиц, видел мудрецов, царей и воинов, видел прекрасных дев, видел себя, совершающего подвиги, себя, творящего, себя, раскрывающего великие тайны.

Всё это явилось ему одновременно, и он стоял, потрясённый, не зная, какой образ выхватить из этой лавины. Видения было нечётки и непонятны, но невероятно заманчивы, они звали вперёд, вдаль, в неведомое.

Каська шагнул вперёд, споткнулся и пришёл в себя.

“Что это? — подумал он восхищённо. — Может, я невзначай Белого оленя увидел?”

Эта мысль лишь развеселила его, не напугала нисколько. Нет, Белого оленя он не видел. То были его собственные мечты, ранее дремавшие, а сейчас, от толчка обиды, всколыхнувшиеся и вскипевшие.

Восторг схлынул, но осталась уверенность — он всё сумеет. У него всё получится.

Но что — получится?

Тут Каська задумался надолго. Он не знал, чем собирается заниматься в будущем, никогда об этом не задумывался, жил себе один день за другим.

Однако сейчас, видимо, надо задуматься?

Пока мир его ограничивался деревней Синью и лесом. Он даже никогда не был в большом поселении Ожерелье, где проходила порой ярмарка. Люди деревню редко покидали, и приезжие появлялись в ней редко.

Нашествие кочевых племён, взбаламутившее всю Триладу десяток лет назад, не докатилось до его деревни. У Ожерелья были стычки, было ополчение, были отряды государевых воинов, вражеские конники, рассказывают, появлялись у самой околицы. Но Синь не заинтересовала кочевников. Добираться сюда непросто, а выгоды никакой.

Изредка, не чаще раза в год, заезжали царёвы служители вершить суд и собирать пошлины. Но пошлины были невелики, а судить никого не требовалось. Приезжие убеждались, что деревня стоит на месте, рассказывали новости, в которых правда переплеталась с вымыслом следующим образом: часть — правды, две части — вымысла. Потом принимали дары мехами, изредка — самоцветами, и отправлялись восвояси.

Нельзя сказать, что совсем уж ничего не происходило в Сини. Порою юноши отправлялись поискать счастья в других краях. Порою за девушками приезжали сваты из других сёл. Порою охотники на недели уходили далеко на север, добывать драгоценного пушного зверя, которого никто, кроме них, отыскать не мог. Порою искатели находили в скалах камни драгоценные, прозрачные, и потом продавали в Ожерелье.

Но большей частью жизнь деревни протекала безмятежно, ровно и размеренно.

Каська и не против был бы так жить, проводя дни в мирном труде и спокойных беседах, кабы не обиды от родственников. А поселиться отдельно, построить свой дом он сможет ещё очень не скоро.

Ну что ж, он не будет ждать.

В эту ночь Каська дал себе клятву, что терпеть больше не будет.

— Я с ними жить не стану! — упрямо произнёс он, негромко, но вслух.

Слова имеют силу, да и мысли тоже. Они неслышно перекинули рычажок где-то в механизме мироустройства, и Каськина судьба была направлена по иному пути. Но он об этом не подозревал, продолжая обдумывать, как перестать зависеть от мачехи.

Он ещё не знал, как это устроит, но устроит обязательно.

Как?

Поток его дум катился по ровному руслу, словно кто-то убрал запруду, раньше преграждавшую им путь.

Напроситься со старшими, с охотниками, с добытчиками золота и самоцветов? Не возьмут его сейчас. Года через три, не раньше.

Самому уйти из деревни?

Эта мысль показалась сперва ему невозможной, пугающей. Да, здесь была недобрая мачеха, но здесь были и его друзья, и бабушка Мара, и кузнец, и даже корова Тучка.

Но тут же он вспомнил свои видения, свой недавний восторг. Не зря же это всё ему явилось. А ведь то были иные края, далёкие земли. Они ждут его.

Думы его испуганно заметались.

Хорошо мечтать об иных землях. Совсем другое дело — отправиться туда.

Я не смогу, подумал Каська. Я ещё маленький. Сразу испытал облегчение, ведь у него есть оправдание, чтобы ничего не делать. Сразу догадался, что сам себе ищет отговорки и рассердился на себя.

Струсил?

— Ничего я не струсил, — проворчал он.

Но идти через леса одному опасно.

Каська уже знал, что такое лес. Он непостоянен и изменчив. Часто он ласков, обступает тебя, ласкает слух своим неумолчным умиротворяющим шумом, ссыпает на травы и хвою сквозь сито листвы солнечные блики. И дорога ровная, и понятно, куда идти, и каждое дерево на твою тропку указывает.

Но бывает иначе, когда лес хмур и страшен. Тогда угроза таится в нём. Тогда он может тебя не выпустить, если окажешься вдруг в чаще. Закружишься, заблудишься, и загрызут тебя звери, или просто сгинешь.

Старшие, опытные люди, знают, как с лесом в любом его настроении обращаться. Но и с ними всякое бывает.

Надо прибиться к кому-нибудь. Только к кому прибиться? Торговых людей здесь не бывает. Если только попасть в Ожерелье, то можно было бы что-то придумать.

Ну что ж, он придумает.

Ему вдруг почудилось, судьба сейчас пошлёт знак, что ему будет сопутствовать удача.

Он огляделся в темноте в поисках знака.

Каська всё ещё стоял рядом с яблоней, и над ним раскинулся небесный свод. Он знал и любил созвездия[3]. Всё это были существа из легенд, которые рассказывала порой бабушка Мара.

Величественная звёздная птица, раскинув широкие крыла, поднималась к зениту. Недалеко от неё расположились небесные гусли, украшенные сверкающим алмазом. Если в очень тихую и спокойную ночь прислушаться, можно услышать, как они тоненько звенят.

И почти уже услышал Каська, как звенят гусли, как вдруг раздался тихий шорох в траве. Каська всполохнулся, решив, что пожаловал, наконец, заяц, но то оказался вовсе не заяц, а ёж, круглый и колючий.

Разглядеть его во тьме толком было нельзя. Каська присел на корточки, потрогал пальцами иголочки, ёж сердито фыркнул, уколов мальчика, и неторопливо удалился в сторону плетня.

И снова взглянул Каська на небо, и упал его взор на прекрасную царевну, изящно обрисованную зигзагом из ярких звёзд. Стройная, величественная, в украшенном жемчугами наряде, царевна тоже испытующе смотрела на него, словно чего-то ждала.

Чего-то? Или кого-то? Как раз его и ждала.

Сердце Каськи радостно затрепетало. Он протянул руки к небу, помахал царевне и заплясал на месте так, что чуть не потоптал те самые овощи, которые приставлен был охранять от зайца. Это точно знак.

Словно вспугнутое его движениями, с ветки сорвалось раннее яблоко, с тихим стуком упало в траву рядом с ним. Каська наклонился, нашёл его, надкусил и закинул в сторону. Совсем ещё незрелое, маленькое, кислое.

Сами звёзды, говорят, круглые, как яблоки. Интересно, а что со звёздами бывает, когда они за край земного диска заходят? И что вообще там, за краем диска?

До самого утра хватило ему этих мыслей, пока не разлились на востоке яркие и нежные краски восхода. Спать совсем не хотелось, он был слишком увлечён своими мечтами.

А заяц в ту ночь так и не появился.

Когда уже совсем рассвело, вышла мачеха, окинула взглядом огород, с недовольным видом посмотрела на Каську.

— Поймал зайца?

— Не было зайца.

— Ты, небось, проглядел.

Мачеха спустилась с крыльца, осмотрела грядки. Следов работы зайца действительно не было. Но она тут же нашла другой повод для недовольства.

— Смотри, ты ж вон лук затоптал, разгильдяй! — заявила она, указывая на пару погнутых зелёных стрелок.

И дала Каське подзатыльник.

— Иди коров пасти.

Каська молча убрался в избу, глотнул воды, взял кусок хлеба. Потом вышел на скотный двор, заглянул в сарай, где радостно приветствовала его Тучка. Он подоил её, украдкой, оглядываясь, чтобы никто не заметил, зачерпнул ковшиком молока, выпил. Поставил большую крынку с молоком на стол в избе и погнал Тучку к общему коровнику, где стадо обычно собиралось перед выпасом и отдыхало между утренней и вечерней пастьбой в летние месяцы.

День обещал быть жарким. Солнце, ещё недавно бывшее круглым красным диском, уже начинало плавиться по краям.

Каська почти пробежал по поросшей травой улице, перепрыгнул звенящий ручей, вместо того, чтобы переходить по бревенчатому мостику, сорвал несколько ягод дикой малины. Тучка бодро шагала рядом, отмахивалась от редких слепней хвостом. Через ручей, правда, прыгать не стала, перешла по мостику.

Начинались обычные дневные заботы.

Утренняя пастьба прошла без происшествий. Он следил за коровами, сводил их на водопой, пару раз изловил проказницу Тучку, пытавшуюся сбежать. Днём на пару часов загнал коров на отдых, немного перекусил и собирался тоже передохнуть, однако, тут его разыскала мачеха.

— Ну-ка, вскопай грядку, — велела она. — Мало того, что лук весь затоптал, теперь ещё лодырничать собираешься.

Каська, прикинув, что вскапывание грядки отнимет меньше сил, чем препирательство, пошёл в огород, где провёл предыдущую ночь, и безрадостно взялся за лопату.

Впрочем, земля была мягкая, многократно перекопанная, работать было нетрудно. Он привычно переворачивал и рассыпал чёрно-рыжие комья. Один за другим, один за другим. С землёй перемешивались малахитовые травы, отползал в сторону недовольный жук. Порой Каська вскидывал голову, оглядывался вокруг. Небо было ослепительно ярким, точно подтверждая название, которое некогда придумали первые жители Сини. Листва яблонь и лип колыхалась, отражала солнечные блики, и казалась оттого не зелёной, а прямо серебряной. Каська моргал и снова опускал глаза на чёрно-рыжую землю. Было жарко и душно.

Постепенно всё вокруг стало чёрно-рыжим, даже когда он поднимал голову. Он удивился, но всё копал себе и копал.

Откуда-то, совсем издалека, донёсся пронзительный голос мачехи.

— Ты что, тут спать вздумал?

Каська вздрогнул, и свет дня стремительно хлынул в лицо, почти ослепив его на миг. Он, оказывается, копал с закрытыми глазами. Потому всё и казалось чёрно-рыжим. Чёрным — потому что не видел ничего, рыжим — из-за того, что солнце просвечивало сквозь сомкнутые веки.

Ночь-то бессонная была.

— Не сплю я, — с досадой ответил он мачехе.

Грядка оказалась уже почти вскопана. И солнце начинало сползать на запад.

Пора было идти выгонять коров на вечернюю пастьбу.

Сейчас он шёл уже не так бодро, как утром. Хотя стало попрохладнее. Набрели из-за гор облачка, стали потихоньку клубиться, собираться в груды.

Каська погнал стадо на луг у елового леса.

Завёл всех туда, пересчитал на всякий случай, обошёл несколько раз вокруг.

Его подопечные вели себя на удивление спокойно, даже Тучка невинно щипала травку посередине луга. Хорошо…

Спать только немного хочется.

Каська опустился на землю. Жужжали шмели. Стебли трав покачивались.

Он сидел, поглядывал по сторонам, смотрел больше на коров, изредка на лес. Если войти в этот лес, и долго-долго идти, доберёшься до дальних скал. Но туда мало кто ходит.

Каська припомнил историю кузнеца о волках. Сейчас такого и в помине нет. Конечно, лес остаётся лесом, звери могут и корову задрать, да и человеку лучше быть осторожнее. Но сейчас день, светло, безопасно.

Он вытянулся, оперся на локоть. Перед глазами покачивались лиловые колокольчики. Травы, сквозь которые он видел небо, сплетались в рваную сеть, нет, сплетались… сплетались в косы, как у царевны, которую он видел ночью. У неё точно были длинные косы? Он же не разглядел, на ней был жемчужный убор.

Каська всё вспоминал, как выглядела царевна, колокольчики тихонько подрагивали, и ромашки рядом — тоже, и венок она, наверно, плела. Могла царевна плести венок?

В поле, из простых цветов? Нет, конечно. А жаль, ей бы понравилось.

Мысли его спутались окончательно. Через пару минут он уже спал под бесконечную колыбельную, которую тихонько напевал лес. Спал, даже не успев испугаться, что засыпает.

Дремал он, наверно, чуть больше часа, и проснулся как-то сразу, в один миг. Распахнул глаза и не понял, почему над ним вместо потолка избы комкается облачный пух. Через пару мгновений осознал.

Он же на пастьбе заснул!

Каська вскочил, перепуганный.

Коровы продолжали мирно пастись, чуть разбредясь в стороны, он начал, сбиваясь, их пересчитывать. То трёх не хватает, то даже одна лишняя появляется. Наконец, он взял себя в руки и посчитал ещё, медленно, не торопясь. Два раза посчитал. Одной не хватало.

Ну конечно. Можно было даже не гадать, которой.

Метнулся туда, метнулся сюда. Покричал, позвал Тучку. Нет нигде.

Может, Тучка одна домой пошла? Не потащилась же она в лес. Она не такая дурочка.

Он собрал стадо и погнал его в деревню. Всё, как назло, происходило как-то особенно медленно. Его подопечные точно артачились, еле передвигали ноги. Он их даже хлыстом подгонял, чего обычно не делал. Коровы смотрели на него с укоризной.

Погода портилась на глазах, поднимался ветер. Начинало темнеть.

У общего коровника Тучки не было. Разобравшись с остальным стадом, Каська кинулся к дому, осмотрелся, особенно избегая встречи с домашними. Он боялся не того, что его накажут, а потери времени. Если коровы здесь нет, надо возвращаться её искать.

Тучи совсем уже сгустились, и из-за этого тьма наступала быстрее.

В окрестностях дома Тучки он не нашёл.

Если бы она была ещё светлая, в отчаянии думал Каська, когда бежал обратно на пастбище. Она же чёрная, её через полчаса вообще не увидишь.

Впрочем, волкам это не помеха. Он смигнул слезу. Тучка, такая добрая, такая смешная — ну почему она пропала? Как он мог заснуть?!

И колокольчика у неё нет.

Ругая себя, он бежал к лесу. Начало понемногу накрапывать.

Он выбежал на луг, в надежде, что Тучка стоит тут где-нибудь, раздумывая, куда все делись.

Но на лугу было пусто. Колокольчики закрылись, травы поникли. Вот здесь бродили коровы, вот тут он заснул. Он с досадой стукнул кулаком о кулак. Куда теперь? В лес?

Вон за той рощицей, вспомнил он, есть ещё пара маленьких лугов с хорошей травой. Непослушная Тучка могла и туда пойти. Надо торопиться.

Где-то далеко в небе заворчало, зарокотало, не угрожающе, а даже как-то уютно, словно большой кот там мурлыкал. Но Каська почти не обратил на это внимания. Задыхаясь, он бежал дальше.

На первом лугу было пусто. Но за ним есть ещё один, за полосой елей. Если там Тучки не будет, надежда её разыскать станет совсем призрачной.

Луг был большой, неровный, Каська споткнулся, упал, посадил ссадину, ну и ладно. Еловая полоса оказалась словно стена в том месте, где он сквозь неё ломился. Колючие лапы его хватали, царапали лицо, рвали одежду. Надо бы найти проход, но некогда его искать.

Он вырвался на открытое пространство.

И там, на противоположной стороне луга, в сгущающемся сумраке увидел он свою корову.

Она стояла, как ни в чём не бывало, мотая головой, чёрная, гораздо чернее наступивших сумерек, потому и выделялась, и видно её было отлично. Радость охватила Каську. Он рванулся к Тучке, но в ту же секунду застыл, как окаменевший.

Тучка была не одна на краю луга.

Рядом с ней стоял человек. Высокий, лица и одежды издали не разглядишь. Но мальчик уже понимал, что он этого человека никогда не видел.

Однако он знал, кто это.

Вот и наступил миг, которого он боялся много месяцев.

Тут в небе снова зарокотало, далеко, гулко.

Каська во всех подробностях вспомнил историю про волков, про грозу, и страхи подступили к нему и сковали, мешая ступить вперёд.

Зато он мог бы кинуться в лес без оглядки, но ему необходимо было забрать свою Тучку.

Каська, пересиливая себя, потащился к стоящему. Каждый шаг давался ему тяжело. Он с трудом заставлял себя медленно передвигать ноги в сторону незнакомца, вместо того чтобы со всех ног броситься в обратном направлении.

И тут вспыхнуло прямо над головой, и прогремел уже настоящий громовой раскат. Каська упал на колени и закрыл лицо руками.

Он не понял, долго ли так просидел. Казалось, гром никогда не перестанет перекатываться в небе, громыхнуло ещё раз, потом ещё.

Было очень страшно.

Когда стихло, Каська тихонько выглянул из-под прижатых к лицу ладоней. Увидел ноги. Часть — в сапогах, часть — с копытами.

Человек и корова незаметно подошли к нему, пока он пережидал гром.

Каська оторвал руки от лица и взглянул на них.

Тучка смотрела куда-то вбок, словно была смущена своим поведением. Человек смотрел на мальчика в упор.

Высокий, сухощавый, с короткими взлохмаченными волосами, тёмными с проседью. Резкие морщины у углов рта. Взгляд суровый. Короткий нож за поясом. Да, похож на воина, но не на обычного, на десятника, может даже, сотника.

Может, и не чародей это вовсе?

— Это ты правильно сделал, что упал, — заметил человек. — В грозу так и надо делать.

Чародей. Он всё знает про грозу. Испуг, видимо, явственно отразился у Каськи на лице, и подошедший поднял руку в успокаивающем жесте.

— Не бойся меня. Как тебя зовут?

— Каська.

— Каська… — мягко повторил встречный. — Это как же по-настоящему? Кастор?

— Кас… — мальчик поперхнулся было, потом сглотнул, поднял голову и ответил твёрдо, — Касьян.

— Касьян, значит, — звучно произнёс незнакомец, ещё пристальней глядя на мальчика. — Встань, Касьян.

Каська встал. Качнулся, потому что ноги нетвёрдо держали. Но сохранил равновесие. Медленно и почтительно поклонился незнакомцу.

— Путник, будь добр, разреши мне забрать мою корову.

Человек повернул голову, взглянул на Тучку. Ответил довольно дружелюбно:

— Я её не держу. Она сама ко мне прибилась. Что за корова шебутная? Что её понесло в лес?

— Она всегда везде ходит, — выдавил Каська. — Она любопытная. Если бы её здесь не было, пришлось бы искать её в лесу.

— Ты ночью в грозу собирался в лес один за коровой? Не страшно?

— Тогда я не думал об этом. Я боялся, что её загрызут волки.

— Ты смелый мальчик, — одобрительно заметил незнакомец. — Но умён ли ты?

Каська смущённо развёл руками. Он этого не знал.

— А сейчас проверим, — сказал незнакомец и заговорщически наклонился к Касьяну. — Расскажу тебе одну коротенькую историю. Мне приходилось много странствовать в разных землях. И однажды я попал в страну, где любят делать сады из камней.

— Сады из камней? — удивился Каська. — Как это может быть? Зачем?

— Знаешь, это довольно красиво. Раскладывают много-много камней, больших и маленьких. Делают из них на земле разные фигуры. Ещё часто песок туда насыпают разноцветный. Представил?

Каська представил. Получилось интересно.

— Да, — сказал он.

— Однажды я увидел, как в такой сад прилетела ворона. Там стоял высокий узорчатый кувшин, и в нём было немного воды на дне. Ворона хотела пить, но не могла до неё дотянуться.

Рассказчик замолчал.

— А что было потом? — спросил Каська.

— Вот, я как раз и хотел тебя спросить, что было потом? Удалось вороне напиться?

Каська удивился.

— Не знаю. Я же не видел.

— Ладно, подскажу — удалось. Но как?

— Она просунула голову в кувшин?

— Пробовала, но у неё не получилось.

Каська задумался. Думал долго. Незнакомец посмеивался.

— Ворона вот поняла, как напиться, а ты догадаешься?

Каське не хотелось быть глупее вороны.

— Может, она чем-то зачерпнула воду?

— Чем же? Вокруг ничего не было. Кроме камней.

И тут Каську осенило.

— Камни! — воскликнул он. — Там есть маленькие камни? Чтобы их могла поднять ворона?

— Ого, — одобрительно заметил незнакомец. — Ты на верном пути.

— Она покидала в кувшин камней! — закричал Каська. — И вода поднялась.

— Молодец, — похвалил встречный. — А вот ещё одна задачка. Представь, что у тебя есть три клетки и четыре кролика[4].

Каська представил.

— Ты посадил всех кроликов в клетки.

Каська кивнул.

— Но ведь кроликов больше, чем клеток. Верно ли, что в одной из клеток сидят ровно два кролика?

Мальчик задумался.

— А клетки большие?

Незнакомец засмеялся.

— Какая разница?

— Есть разница, — сказал Каська. — Если клетки очень тесные, то много кроликов туда не влезет. Придётся посадить каждого в отдельную, и в одной клетке будут два кролика, хоть им и не понравится. А если просторные, то я же могу всех кроликов в одну клетку посадить. Или трёх — в одну, а одного — в другую. И совсем не обязательно, чтобы в клетке было ровно два кролика. Вот так вот. Правильно?

Он вопросительно посмотрел на незнакомца.

Тот засмеялся ещё громче.

— Правильно. Знаешь, а я как-то не подумал о том, чтобы кроликам было удобно.

Корова между тем потихоньку переместилась поближе к Каське.

— Ну что ж, время уже позднее, — сказал встречный. — Пойдём, доведу вас до околицы. Откуда ты? С кем ты живёшь?

По дороге он выспросил о мальчике всё. И про мачеху, и про пастьбу, и про Тучку, и даже про мечты о странствиях. Только про царевну Каська не стал рассказывать.

Но теперь спутник уже не так пугал его.

— Дальние земли хочешь увидеть, да… — задумчиво пробормотал незнакомец.

Снова сверкнуло в облаках, не молния, а вся округа будто разом озарилась. И опять громыхнуло.

Незнакомец поднял взор к небу.

— Не будет сегодня грозы, — сказал он твёрдо. — Стороной пройдёт.

От этой уверенности, от этой власти над грозой вернулся к Каське, уже почти переставшему бояться, страх. Но кроме страха появилось и другое чувство, не сразу понятное, и уже прощаясь со своим спутником, с удивлением догадался Каська, что это зависть.

И ему бы хотелось так стихиями распоряжаться!

— Мы ещё встретимся, — коротко бросил незнакомец недалеко от околицы, повернулся и ушёл, оставив Каську в растерянности. Что значит — встретимся? И значит ли это что-то вообще? Зачем встретимся? Когда это будет? От этого как-то изменится его жизнь?

Усталый и недоумевающий, он побрёл к деревне. Тучка всю дорогу вела себя на удивление послушно и даже словно подлизывалась. Знала, что виновата. Да и побаивалась, наверно. Обычно она уже не бродила в такой темноте.

Дома его, конечно, обругали. Но он был так рад, что благополучно доставил Тучку, что это его нисколько не огорчило.

Перемены наступили гораздо быстрее, чем ожидал Каська.

Эту ночь хоть удалось поспать нормально. Ни зайцев, ни ежей, ни царевен. Каська проснулся, распахнул глаза, увидел над собой деревянный потолок со смешанным чувством успокоенности и досады.

Вот он, потолок, всё на месте, всё как обычно, всё в порядке.

Опять всё одно и то же.

Вскочил, вышел на двор, умылся. Пошёл к Тучке.

Корова выглянула из сумрака хлева, приветственно замычала.

— У тебя совесть есть? — спросил Каська.

Тучка замотала, закивала головой. Есть, есть, а как же? Давай забудем эту историю. Пойдём лучше гулять.

— Сегодня не я пасу, — сообщил Каська.

— Хму-у… — разочарованно заметила Тучка.

Мол, давай вместе хотя бы до коровника тогда.

Каська отвёл её к стаду, передал сменщику и задумался — как бы не попасться мачехе на глаза, чтобы ещё чего не удумала. Решил за грибами отправиться, но надо бы корзинку взять.

Не торопясь, пошёл к дому. Наклонился, сбросил зачем-то росу с травы, повисел на ветке, нависшей над тропинкой, пересчитал на мосту брёвна, запустил камень в ручей. Плоский камень подпрыгнул на воде, и перелетел на другую сторону. Здорово.

Так и брёл Каська, то и дело отвлекаясь на что-то, но, наконец, вывернул к своему плетню. И остолбенел.

У ворот стоял вчерашний чародей, сощурившись, прикрывшись ладонью, смотрел в сторону солнца. Мир, казалось, тоже замер, ни дуновения, ни шороха. Ни один листок не колыхался, ни один жук не полз. Лишь высоко в небе стая птиц отрисовывала в воздухе таинственные знаки.

Чародей, хоть и почти спиной стоял, заметил мальчика.

— Здравствуй, Касьян, — произнёс он низким хрипловатым голосом, опустил руку и повернулся. Сейчас, при дневном свете, можно было рассмотреть его лицо. Обветренное, высокий лоб, густые тёмные брови, бледные губы. Глаза синие, внимательные.

— Здра-, здравствуй… — пробормотал Каська.

— А скажи мне, Касьян, не передумал ли ты ещё новые земли увидеть? — поинтересовался чародей.

И дёрнуло же болтать!

Каська подошёл к калитке, оперся на неё, качнулся.

— Когда? — спросил, чтобы потянуть время.

— Не прямо сейчас, — уточнил его собеседник.

Каська вздохнул чуть свободнее. Калитка распахнулась во двор вместе с ним.

И тут с крыльца раздался гневный окрик мачехи.

— Каська! Лук вытоптал, корову не пойми когда привёл, и теперь калитку собрался сломать?

Мачеха своим детям разрешала кататься на калитке, а ему — нет. Всегда было обидно. Но на этот раз он даже обрадовался, что не один на один с неожиданным гостем.

— Поработал бы хоть немного! Дармоед! Одни убытки от тебя! — с этими словами мачеха сошла с крыльца, встряхнула пуховое покрывало. — А почему вчера так поздно притащился? Может, продать корову хотел, а?

Какой же у неё пронзительный голос… Ну кому Каська мог продать корову? Тут, в Сини и ближайших селениях, каждая мышь всем известна, не то что корова. Но мачеха нередко обвиняла его в самых нелепых преступных умыслах и нападала с какой-то упрямой злостью.

Каськин знакомый, которого она за забором не видела, вдруг подмигнул ему.

— Вижу, ты не обманывал, — быстро шепнул он и вошёл в калитку.

Мачеха яростно трясла пуховое покрывало, видимо, представляя, что это Каська.

— Доброе утро, хозяйка, — громко поздоровался гость.

Мачеха взглянула на вошедшего и, видимо, собиралась резко ответить, но потом тень сомнения мелькнула на её лице.

— Ты кто же это будешь, путник? — осведомилась она неприветливо, но без грубости.

— Меня зовут Ириней. Может, ты обо мне слышала, я у дальних скал живу.

Мачеха уронила покрывало. Видимо, она не знала чародея в лицо, но слышала о нём, как и все жители Сини.

— И что тебе надобно, Ириней? — спросила она, сделав шажок назад.

— Вижу я, надоел тебе мальчишка.

— Это уж моё дело.

— Твоё, не твоё — а только могу тебя от него избавить, — безмятежно заметил чародей.

У Каськи аж ноги от волнения подкосились. Он крутил головой, глядя то на обескураженную мачеху, то на излучающего уверенность Иринея, и не мог понять, какое будущее пугает его больше.

— Это как же это? — пробормотала сбитая с толку мачеха.

— Очень просто. — Пришелец добродушно улыбнулся. — Касьян! Пойдёшь со мной. Собирай свои вещи.

Теперь поперхнулся Каська.

— Далеко? — пролепетал он.

— Да недалеко. Сможешь даже в Синь приходить.

Мачеха, на миг растерявшаяся, вновь обрела голос.

— Что значит — собирай вещи? А ну как он наши вещи заберёт? Что тут его?

— Изба, если не ошибаюсь, — вежливо сказал Ириней.

И откуда он всё знал? Этого ему Каська не рассказывал.

Мачеха передёрнула плечами, подняла покрывало, даже ни разу не встряхнув, гневно развернулась и ушла в дом. Чародей посмотрел ей вслед, стёр с лица усмешку.

— Собирайся, — кивнул он Каське. — Не бойся. Не понравится со мной — можешь вернуться. Если будет, куда, конечно.

Каська поплёлся в избу. Осмотрелся. Поглядел на свою лежанку в сенях. Собирать было особенно нечего.

— Вот проклятье-то! — с досадой зашептала выглянувшая из кладовой мачеха. — Каська, это ты на нас навлёк колдуна этого! Чтоб тебе Белый олень явился, мерзавцу!

Каське было нечего возразить. Ведь действительно он.

Появился муж мачехи, сильный, сухой, угрюмый. Он редко обращал внимание на Каську, лишь иногда под горячую руку давал затрещину.

— Что происходит? — спросил резко.

— Этот! — мачеха ткнула пальцем в Каську. — К колдуну уходить собрался.

— К какому колдуну?

— К тому самому! У дальних скал который. Вон, во дворе стоит, ждёт.

— В нашем дворе? — встревоженно переспросил мужчина. Подошёл к окну, выглянул. Осторожно, стараясь, чтобы его было незаметно снаружи. Посмотрел, убедился в истинности слов жены. Медленно перевёл взгляд на Каську.

— Уходишь, значит, — заметил хмуро. — Вот так сразу.

— Мне казалось, вы даже рады будете, — сказал Каська, окончательно осознав, что путь назад отрезан.

— А кто нас отблагодарит за приют, за хлеб? Кто отработает? Щенок неблагодарный!

Значит, он был им всё-таки нужен, как слуга.

— Думаю, я уже немало на вас поработал, — ответил Каська. — Всего доброго.

Запнулся на миг, подумал, что надо было бы попрощаться с детьми. С ними-то он дружил, хоть они и младше были. Но дети ещё спят. Так стремительно всё получилось.

Он же сам себе ночью клятву дал. Но никак не ожидал, что клятва будет выполнена так скоро.

Повернулся и вышел на крыльцо с пустыми руками.

— И колдуна этого проклятого уводи отсюда быстрей! — крикнули ему вслед.

Чародей стоял во дворе, ждал. Усмехался. Похоже, он слышал последнюю фразу.

— Всё взял? — осведомился он.

Движения нарочито медленные, как у готовящегося к прыжку хищника. Исцарапанные железные пластины, нашитые на стёганку, поблёскивали под солнцем. Этот человек был — чужой, он был не похож ни на кого, виденного мальчиком раньше. Мороз прошёл у Каськи по спине.

— Мне нужно ещё кое-что забрать в доме у околицы, — выпалил он в припадке вдохновения.

— Ну беги, — разрешил Ириней. — Я подойду. Нам всё равно в ту сторону надо.

На самом деле ничего Каське не надо было забирать, но напал на него великий страх. Он повернулся и кинулся через всю деревню к бабушке Маре.

Она была за домом, развешивала сушиться после стирки белоснежные простыни, полотенца вышитые, кружевные скатерти. И напевала негромко печальную былину о недосягаемой мечте, о Белом олене. Но голос её звучал так уютно, что мрачный смысл древней легенды хоть не исчезал, но словно притуплялся, становился не столь уж угрожающим:

Тот, кто не ищет, кто не дерзает

Пусть не тоскует, пусть не страдает,

Ждёт его дома кубок бесценный,

Всем несчастливым дар несравненный,

Мысли преграда, сердцу отрада,

Полная чаша горького яда.

— Бабушка Мара! — закричал Каська, прервав песню. — Что делать? Меня чародей хочет забрать!

Бабушка остановилась, опустила недоразвешенное бельё в корыто.

— Что ты городишь, Каська? Какой ещё чародей?

— Тот… тот, который с волками, — еле переводя дыхание, выговорил Каська. — Который грозой управляет. Я встретил его вчера в лесу.

— Но не съел же он тебя вчера, — рассудительно заметила бабушка Мара. — А сейчас уже сегодня.

— Он пришёл за мной, — просто объяснил Каська.

Бабушка Мара, наконец, осознала, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Нахмурилась, выпрямилась, отряхнула влажные руки.

— Расскажи-ка ещё раз с самого начала.

Каська рассказал. Всё равно сбивчиво, но на этот раз бабушка поняла. Задумалась, помолчала немного. Потом сказала:

— Ну так что ж, это ведь и хорошо. Чего ты испугался? У него ты многому научишься, Каська. Такие люди — редкость в наших краях.

— Он меня забирает туда, к дальним скалам.

— И что тут такого? Если там и есть опасности, он объяснит тебе, как от них защищаться.

— Думаешь, ничего страшного? — неуверенно сказал Каська, переминаясь с ноги на ногу.

Бабушка развела руками.

— На самом деле — не могу сказать. Но я как-то уже говорила — не будешь пробовать, ничего не узнаешь. Да и жить тебе тут не сладко. За что цепляться?

— Ну да… правильно.

— Каська! — крикнули на улице.

Мальчик вздрогнул.

— Это он.

Бабушка Мара вздохнула.

— Пойдём, выглянем. Хоть вспомню, как выглядит чародей твой.

Они обошли вокруг дома. Бабушка Мара ещё успела по дороге заглянуть в кладовку и сунуть Каське кусок хлеба.

Ириней стоял, опершись рукой на крышу-домик у колодца, поглядывал по сторонам, высматривая своего подопечного.

— Здравствуй, — неторопливо промолвила бабушка Мара и посмотрела снизу вверх на чародея, властвовавшего над молниями. За её спиной раскачивались жёлтые подсолнухи, почти с неё высотой. — Скажу своё слово, прежде чем вы уйдёте. Знаю, ты человек учёный, а я тёмная старуха. Но так я тебе скажу — обидишь мальчика, твоя сила тебя покинет.

Тот усмехнулся уголком рта.

— Здравствуй и ты. Сила никогда меня не покинет, потому что она не моя, а природы.

— Природа тогда от тебя отвернётся.

— Ты лучше скажи мне, бабушка Мара, — сменил тему Ириней. Каська, хоть и был встревожен донельзя, отметил, что чародей знает её по имени. — Все здесь боятся меня. Одна ты не боишься. Почему?

— Стара я уже чего-то бояться.

— И старики тоже боятся, — сказал Ириней и для пущей убедительности покивал головой.

— Может быть, они и правы. Но мне кажется, ты ищешь знания, а не зла. А ты хочешь, чтобы тебя боялись?

— Нет, — задумчиво ответил чародей. — Просто я привык к этому, и когда кто-то не боится — это… странно. Ладно. Пошли, Касьян.