Белый генерал. Частная война

Глава 20 Я дам вам парабеллум

Ох и непростое это дело — на Балканах государство создавать. Без резни, кровной мести и прочих горских штучек — никак.

Кундухов сразил Деспотовича наповал. Как он мне потом признался, у него это был не первый случай так завершать споры с обидчиком, первого своего врага он застрелил в русской крепости лет сорок назад на глазах у изумленного гарнизона. Сторонники полковника потянули из-за поясов пистолеты. Кунаки Мусы Алхасовича выхватили шашки и грозно надвинулись на желающих поквитаться с генералом. Герцеговинцы неожиданно разразились радостными воплями, разве что не захлопали — для них в порядке вещей кровавое сведение счетов. Всеобщий тарарам, и я внутри него весь в белом (любимый мой китель дождался-таки хозяина в Мостаре).

— Стоять! — заорал я, вклиниваясь в толпу и пытаясь прикрыть Кундухова своим телом.

Кто знает, чем бы все закончилось, напряжение было такое, что вот-вот могли полететь пули.

Положение спасло прибытие гонца из Далмации. Он, загнав коня, привез тревожные новости — австрийцы прорвали оборонительные линии Куропаткина и скоро могли выйти к Задару. За этим важным городом простиралась довольно широкая равнина вплоть до Сплита, а за ним река Цетина. Пробивая себе путь через Динару к Ядранскому морю, она образовала большую излучину. Если наших в нее загонят, то «сливай воду», как выразился дядя Вася, — повстанцы окажутся в природной ловушке без возможности укрыться в небольшом и невысоком горном массиве.

Куропаткин, я знал это за верное, будет драться до последней крайности с изумительным хладнокровием, и вся разница между нами — помимо противоположности характеров — в том, что эту самую крайность мы понимали по-разному. Да, бывали случаи, когда подполковник со своей обыкновенной улыбкой в глазах стоял на своем и останавливал меня от необдуманных действий. Но не было в Алексее той военной жилки, которая отличает настоящего военачальника, он храбр, но одновременно слишком осторожен — боится ответственности за принятие непростого решения, за инициативу. Все просчитает, пользуясь своей знаменитой рассудительностью, до малейшего пунктика и… не увидит главного — возможности. Нужно его срочно выручать.

Решение созрело мгновенно, придется собрать всех, кто был в Мостаре, даже депутатов, оставив столицу Герцеговины под защитой слабого заслона на перевале Иван-Седло, и срочно выдвигаться в Далмацию. И не просто выдвигаться, но совершить такой бросок, чтобы выйти через горы в тыл наступающим австрийцам. Мы уже проделали один раз такой трюк, только на этот раз пройдем вдоль Динарских гор через Каменешко и Синь, а при удаче проскочим и дальше, до Шибеника, где захватим переправы. Когда австрияки обнаружат, что отрезаны от Хорватии, от снабжения, от связи с Загребом и Триестом, им резко станет не до атак. Лишь бы Куропаткин продержался до нашего прихода. Он часто мне говорил: «умереть не трудно, надобно знать, стоит ли умирать». Ну что ж, я дам ему то, за что действительно можно биться насмерть.

На экстренном военном совете, едва разведя руками все заросли ятаганов и дедушкиных пистолетов, я изложил свое видение марша и обратился к Кундухову:

— Муса Алхасович! Хочу, чтобы вы присоединились к нам. Я поведу герцеговинцев с далматинцами, а вам хочу доверить всех босняков — православных и мусульман. Пойдем двумя колоннами самым быстрым шагом.

Генерал с легкой усмешкой посмотрел мне прямо в глаза:

— Хотите бросить меня в воду как не умеющего плавать, чтобы выгреб назло всему? Я согласен, это правильный ход. Чувствую, что подвел вас, что нужно переломить настроения сербов в нашу пользу. Я готов принять их под свое командование.

— Не боитесь выстрела в спину?

— В свое время, в Терском округе, я смог обуздать чеченцев, на их фоне сербы ласковые котята.

Я кивнул, принимая его выбор.

— Побольше нужно взять запасных белых коней — чувствую я, много их поляжет на склонах Динарских Альп.

Сентябрьская Адриатика прекрасна. Тишайший голубой простор, зеленые острова, многочисленные, словно рассыпанное на голубом сукне изумрудное ожерелье, воздух напоен здоровым сосновым духом, навевающим мысли о родине. Я сидел на раскладном стуле на плоской вершине седого кряжа, за почти вертикальные стены которого чудом зацепились деревья, и внимательно наблюдал за игрой двух черных белок, будто ничего важнее в этом мире для меня не существовало. Они носились друг за другом, огибая по спирали смолистые стволы, горевшие под лучами солнца янтарными красками. А внизу, если сильно уронить голову, его голожопие, Николенька, изволили принимать морскую ванну в настолько прозрачной воде, что сверху можно различить камушки на дне.

«Белки-то не рыжие, а черные — ты не родном лесу в Спасском*, Миша», — с легкой тоской думал я.

Спасское — родовое имение Скобелевых в Рязанской губернии, ныне село Заборово

На моих коленях лежало очередное письмо от АМ. Помимо восторженных слов в нем был задан вопрос: когда же домой?

«Россия ждет вас, мой витязь, — писала мне великая княжна. — Вы не представляете, какой прием вам устроят, какой восторг у простого народа вызывает одно ваше имя. Не бойтесь Петербурга, ваших преданных почитателей в нем найдется с избытком. И первый средь них — мой papa. Он уже хлопочет в вашу пользу, соединив усилия с вашим дядей, графом Адлербергом».

Наверное, приступ ностальгии возник у меня как раз из-за этих строк.

За спиной раздался слабый скрип сосновых иголок под мягкими подошвами сапог. Я ждал Кундухова, и он наконец появился.

— Присаживайтесь, Муса Алхасович, — кивнул я на соседний стул. — Вид здесь превосходный, можно хоть на мгновение отвлечься от потоков крови.

Да, сбросить напряжение нам бы не помешало. Десять дней гонки и яростных схваток на горных склонах — такое любого измотает. А мы с генералом, словно соревнуясь, лезли в самую гущу, в самую опасность. Сперва, чтобы не бросаться очертя голову в бой, вместе с Алексеевым тщательно разведали расположение неприятеля, нанесли кроки местности, согласовали направления атаки. Потом наступ.

Застать врасплох австрийцев не вышло, Георг фон Кес, наученный горьким опытом Йовановича, свои тылы прикрыл надежно. Вернее, он так считал. Но я-то видел сколько было самоуверенности в лицах гайдуков, сколько энергии, твердости и энтузиазма! Мне это выражение хорошо знакомо — это залог полной победы над врагом! Их теперь ничто не остановит!

Но пришлось покрутиться, воодушевлять своим примером повстанцев, вести их за собой. Когда подо мной убили третьего коня, харамбаши примчались и стащили меня с четвертого, несмотря на мои вопли. Чуть не скрутили, черти!

То же вышло и с Кундуховым. Теперь сербы про него говорят «наш генерал». О Деспотовиче позабыли, как только австрийцы фон Кеса, уже не мечтая о штурме позиций Куропаткина, принялись спешно грузиться на все плавающее на воде и выгребать к островам и военным кораблям австрийского флота. Сплит был спасен, Далмация чествовала своих героев, Мусу восторженные жители Шибеника пронесли через город на руках, а четники-христиане составили его личный эскорт.

— Осень, а тепло, — подставляя лицо ласковому солнцу сказал генерал-паша. — Холодно в горах, хоть тут немного отогреюсь. Как представлю грядущие зимовки в горных кошарах, мурашки по телу.

— Сербы говорят не кошары, а катуны, но они вам не грозят. В Сараево будете зимовать, — уверенно ответил я.

— Вы так думаете?

— А тут нечего думать. Если Филиппович не выведет свой корпус из Боснии, ему придется к рождеству капитулировать.

— Русские знают толк в зимней войне, — с одобрением отозвался Кундухов.

— Возможно, это случится еще раньше, — продолжил я радовать собеседника новостями. — Открою вам секрет: со дня на день на Военной границе вспыхнет восстание граничаров и сербов-босницев, которые сбежали туда за последние три года. Сил они с нашей помощью накопили изрядно. Как и оружия.

— Это значит?.. — неуверенно произнес Кундухов.

— Это значит, что Австро-Венгрия затрещит по швам. Им станет не до Боснии с Герцеговиной. Даже Далмация на время обретет спокойствие.

Кундухов восторженно воскликнул:

— Вижу, что природа щедро наградила вас лучшими качествами человека, выше обыкновенного. Отвага и великодушие ваше завоевало все сердца, я не смогу заменить вас ни при каких обстоятельствах, но постараюсь. Мне нужно раскрыть вам один секрет, не могу больше его скрывать.

— О чем вы, Муса Алхасович?

— В Боснию я попал не только благодаря просьбам турецких генералов. Меня об этом попросили англичане.

Я удивленно посмотрел на него. Такое признание дорогого стоило, оно выводило наши отношения на новый уровень доверия. Все ж таки Кундухов — плоть от плоти кавказец, у него столь остро развито чувство чести, что предательство — не его стезя.

— Возможно, я тоже смогу вас удивить, Муса Алхасович, — сказал я после секундной заминки. — В бумагах покойного Деспотовича Алексеев нашел странное. Полковник вел обширную переписку с Белградом, но ему никто не поручал агитировать за сербский протекторат над Боснией. Князь Обренович считает, что время еще не пришло, что у него недостаточно сил конфликтовать с Австрией. Напротив, он хотел вставлять нам палки в колеса и ругал Деспотовича за излишнее рвение. И тем не менее Милета поступал по-своему, будто чья-то рука его подталкивал к этому.

Дядя Вася не смог смолчать:

— Говорил же, из Балкан хотят сделать пороховую бочку Европы. Англичане, это их почерк. Вдолгую играют. Закладки на будущее создают. Стихийный национализм балканцев, превращенный в национальную политику, — этого нужно бояться и ни в коем случае не допустить хотя бы здесь, в Боснии.

Кундухов, будто услышав мой внутренний голос, решился на признание:

— Есть такой английский шпион и дипломат, Джемс Лонгворт. Дословно он сказал мне так: «Постоянное бурление — вот, что нам нужно на Балканах!»

— И что же вы?

— Я? Меня просили помешать вам в случае успеха повстанцев. Но я сделал свой выбор. У черкесов появится новый дом, и я буду защищать в нем мир всеми возможными способами. А Лонгворт пусть катиться к шайтану на свидание!

Мы рассмеялись.

Игруньи-белки ускорили свой ход, их безмолвная спираль понеслась, замелькала пред глазами.

— Михаил Дмитриевич! — продолжил Кундухов. — Ведь у меня есть и другие обязательства. Мои друзья в Константинополе, они не понимают идеи Боснийского королевства. Да, можно считать, что султан предал боснийцев, но все же концепция независимого государства, созданного из самых западных санджаков, — это не то, что готов принять мусульманский мир. Да и весь мир в целом.

Я улыбнулся:

— Не нужно видеть во мне неразумного политического безумца, этакого Савонаролу, готового ради своих идей уничтожить Флоренцию. Конечно, я понимаю, что великие державы костьми лягут, но постараются нам помешать. Но как сказал мне один умный человек, проси больше, больше получишь!

Муса восторженно сверкнул глазами:

— Неужели вы просто играете с большим концертом? * А, я понял: у вас есть план, как победить не только на поле боя, но и за столом переговоров!

Большой концерт, европейский концерт — великие д ержавы и система международных отношений, сложившаяся в Европе после Венского конгресса 1814—1815 годов.

Конечно, я с самого начала размышлял над перспективами будущих международных переговоров, на которых будет решаться судьба Боснии и Герцеговины. Прикидывал разные варианты и склонялся к мысли, что при выборе плохого и очень плохого, то есть Босния в руках Вены или Босния в руках османов, лучше предпочесть последнее, но при условии полной автономии по примеру недавнего устройства сербских и черногорских княжеств. Так что почему бы и не быть босно-герцеговинскому княжеству?

Возможно ли достижение в нем консенсуса? Здесь все кругом чего-то боятся, несмотря на кровное родство, — одни, что их отдадут на произвол сербов, другие не хотят возвращения османов и арнаутов, все вместе ненавидят швабов. Страх — неплохой базис для достижения внутреннего согласия. Если сбросить излишнее электричество и не позволить втянуть в балканское безумие боснийцев, кто знает, быть может, такой центр силы утихомирит горячие головы и у соседей?

Мечты? Будущую мясорубку не остановить? По крайней мере, стоит попытаться. Вот пусть этим и займется Кундухов, славяне всегда были благосклонны к варягам на престоле.

Все эти соображения я подробно растолковал Мусе Алхасовичу. Сложность задачи его не испугала.

— Мои дела в Боснии, генерал-паша, подходят к концу. Теперь ваш черед занимать высоту.

— Вы же не оставите нас своим попечением? — с тревогой спросил Кундухов.

— Ну что вы, Босния и Герцеговина отныне в моем сердце. Меня ждут сражения за нее в гораздо более сложных обстоятельствах.

— Я понял!

Кундухов крепко пожал мне руку и удалился.

Адриатическое море снова завладело моим вниманием. Все мысли устремились к будущим переговорам, к тому, где искать ситуативных союзников, чтобы снова не вляпаться в новый Берлин.

С Петербургом понятно — Горчакову не простят повторения национального унижения. Англичане нынче считали, что устроили все свои дела на континенте и особого желания влезать в его дрязги не имели — так, гадили и шалили, но без огонька, по долгу службы. Не понимая, что рядом растет не по дням, а по часам серьезный враг в лице Германии. То есть сами джентльмены инициативы с международном конгрессом проявлять не будут, а если переговоры начнутся, то присоединятся к мнению большинства. И повторится Берлин, новый триумф свинского Бисмарка. Он хоть и трубит, что Балканы не стоят костей ни одного померанского гренадера, но ловко разыгрывает эту карту в надежде взять под контроль австрийцев. И все безмолвствуют!

Правда, есть нюанс. Италия с Францией не останутся столь безучастны, как случилось с Болгарским царством — далматинское побережье очень даже их интересует. Италия — ладно, кто ее принимает всерьез, но вот Франция… Как бы столкнуть британские и французские деловые круги, подкинув им идею крупных транспортных проектов в Боснийском королевстве? Чем еще можно заинтересовать господ с Даунинг-стрит?..

— Не по нам эта задачка, Миша, — вмешался в поток моих размышлений Дядя Вася. — Мы, генералы, мыслим иными, чем дипломаты, категориями. Нужен большой человек, такой, кто наизусть знает все коридоры мировой политики.

Где ж такого взять?

— Может, папаша твоей АМ на что сгодится?

Ну, не знаю, тут вилами на воде все писано. Я думал о европейском турне, о том, чтобы серией публичных выступлений взорвать болото всеобщего благодушия, раскрыть всем глаза на германскую угрозу.

Дядя Вася явно не впечатлился:

— Мечтая о мире, готовься к войне! Вот бы чем нам с тобой заняться. Производство в России отстает и от Англии, и от Германии. А раз так, то воевать нам будет очень тяжело. Значит, надо подстегнуть военную промышленность, чтобы в нужный момент нам хватило и ружей хороших, и снарядов в достатке.

И того, что было в видениях о будущих войнах? Железных птиц, сухопутных броненосцев, ручных картечниц?

— Все нужно. Помнишь, я спрашивал про Хайрема Максима?

Я же написал в Лондон генералу Горлову, нашему военному агенту. Лучше его никто не умеет собирать военно-технические секреты. Но все это детские мечты. Где взять такую прорву денег, чтоб замахнуться на этот ваш военпром?

— О, денег я тебе найду столько, что старик Ротшильд удавится от зависти.

А вот на этом месте подробностей!

Мне кровь из носа был нужен мир. Причина банальна и проста — в разоренной дотла долгой войной Боснии и Герцеговине нечем кормить такую прорву пленников, коих мы захватили. Кундухов с севера поставлял их буквально в промышленных масштабах — вцепился в отходивших за Саву австрияков и колошматил их почем зря. Особенно доставалось гонведу, скоро вся местность от Мостара до Метковичей, где военнопленные строили дорогу через горы, заговорит по-венгерски. Я по ней проехал — хорошее шоссе получалось, обозы с великолепным герцеговинским табаком, столь востребованном в Царьграде, хлынут широким потоком. А если мы замиримся с австрияками, на родину вернутся тысячи мадьяров, словаков и чехов, которым основательно прочистили мозги специально назначенные Алексеевым люди. Очень злыми на Вену они вернутся.

Мир… Предложение о переговорах в Дубровнике-Рагузе с Дьюлой Андраши-младшим пришлось как никогда кстати. 18-летний сынок самого влиятельного человека Дуалистической монархии попросил через посредников о встрече, и я с готовностью согласился. Предчувствовал, что мне принесут оливковую ветвь. А чего иного ожидать? Вена кровью умылась, мировая пресса трубила о грядущем конгрессе в Константинополе относительно судьбы западных Балкан. Полыхало не только у нас, в соседних албанских провинциях разгорелось нешуточное восстание. Пламенело и на австрийской Военной границе — Лондон с Петербургом били тревогу и настаивали на немедленной реакции большого концерта. Вене срочно требовалось определиться с позицией, понять, с чем выходить на общеевропейские переговоры.

Правда, выбор переговорщика с австрийской стороны вызвал у меня удивление, но оно сразу же развеялось, едва мы встретились в гостинице, выбранной для приватной беседы. Молодой Андраши мне напоминал героя романа графа Толстого — как князь Болконский боготворил Наполеона, так и Дьюла Габор пожирал меня глазами. Но и о своей миссии не забыл.

— Скрывать не стану, генерал, европейский концерт скандализирован случившимся в Боснии. Нам нужно приемлемое решение, — с ходу выложил он карты на стол.

В его глазах мелькала непонятная мне тревога, близкая к панике. Я не понимал ее источника — желания и возможностей раздавить австрийскую гадину у меня не было. Еще время не пришло.

— Говорите прямо, мой юный друг: Вена загнана в угол и ищет выход, чтобы сохранить лицо.

— Мы готовы признать новое боснийское государство при условии возврата Далмации, — сразу обозначил позицию Андраши.

— Без портов Боснийское королевство уподобится Сербии, виконт. Рагуза и Котор! Это не обсуждается.

Дьюла радостно сверкнул глазами. Неужели в Вене думают, что я готов дойти до аллей Шенбруннского дворца?

— Я рад, господин Скобелев, встретить в вашем лице реалиста. Твердая почва для переговоров — залог успеха.

Прыткий юноша. Хотите вернуть Сплит без малейшего выстрела? А что ты скажешь на такое?

— Скажите мне откровенно, ваш ответ не покинет стены этой комнаты. Вы в первую очередь мадьяр или подданный императора?

Андраши затаил дыхание, обдумывая, что ответить, и осторожно заговорил лишь через минуту:

— Конечно же, я венгр. Если вы намекаете на Компромисс, детище моего отца, то признаюсь честно: я считаю его предательством национальной идеи.

— О, вы не знаете, насколько правы, — с грустью в голосе сказал я. — Постоянно следовать в немецком фарватере — это обернется для вашей родины неисчислимыми бедами.

Я загрузил голову сына главного русофоба Австро-Венгрии пророчествами, которыми со мной поделился Дядя Вася. Как Венгрия потеряет не только Словакию, Закарпатье и Хорватию, но и населенные этническими мадьярами земли Воеводины и Трансильвании.

— Ваш отец, виконт, надеется спасти нацию с помощью союза с австрийцами, но вместо этого обречет ее на неисчислимые страдания. Война России с Германией столь же неизбежна, как солнце, встающее на востоке. Пока у мадьяров есть время и шанс избежать в ней участия.

Правильно говорили древние: не сотвори себе кумира. Дьюла был настолько ошарашен моим заявлением-пророчеством, что у него перехватило дыхание, и он принялся судорожно хватать ртом воздух. Я налил стакан воды и протянул его молодому венгру — ему, бедняге, еще работать и работать над собой, учиться держать лицо в сложных ситуациях. Явный пробел в воспитании, папаша Андраши-старший, слишком занятый своими интригами, упустил этот момент.

— В боснийском вопросе, — продолжал я его добивать, — мы найдем компромисс. Но что касается остального — прежде всего Хорватии и Военной границы, — вам придется выпутываться самим.

Дьюла осушил стакан и понемногу взял себя в руки:

— Мы договоримся с хорватами, если нам не будут мешать из Вены.

— И не забудьте потребовать передачи Далмации короне Святого Стефана.

— Вена никогда не согласится!

— Как знать, мой юный друг, как знать. Во всяком случае, у Будапешта появится серьезный козырь, который можно разменять на свободу рук в Хорватии и Военной Краине.

Глаза его заблестели, он поставил стакан на поднос, несколько раз звякнув стеклом о стекло.

— Дальнейшие переговоры насчет Боснии вам нужно будет вести с генералом Кундуховым, именно его скупщина в Мостаре избрала временным диктатором. Я же возвращаюсь в Болгарию, меня там ждут друзья. И матушка.

— Генерал, — вздрогнул Дьюла, — я думал, что вы в курсе случившегося. Простите, что мне придется взять на себя роль вестника горя. Заверяю вас: никто ни в Вене, ни в Будапеште к этому непричастен. Мы провели строжайшее расследование, опросили даже родственников расстрелянных вами офицеров в Баня-Луке…

— О чем вы, черт побери⁈

— Откровенность за откровенность, генерал. Ваша мать, Ольга Николаевна, убита неделю назад в Болгарии. Известие об этом всеми тщательно скрывается. Но я не мог промолчать…

— Кто⁈ — еле выдавил я из себя, чувствуя, что сейчас потеряю сознание.

Конец первой книги

Москва, 2025