Белый генерал. Частная война

Глава 14 Не беги от снайпера, умрешь уставшим

«Любовь храбрячки стоит на крови», — вот что сказала мне раненая Стана.

Юначка — такому слову сложно подобрать русский перевод: по мнению моих соотечественников да и по моему собственному, не должны женщины воевать, рисковать жизнью, подставляться под пули. Нет, Стана не погибла. Ранение в плечо, слава Богу, ни живот, ни сердце с легкими не задеты, месячишко придется руку поберечь, поносить ее на перевязи. Любовные игры временно отменяются. Выпороть бы ее, чтоб не лезла в пекло поперек батьки. Снова мимо — вместо наказания придется награждать. Стана Бачович станет первым орденоносцем Боснийского королевства, кавалером Георгиевского креста, который еще предстояло учредить и создать в натуре. Как и само королевство.

С чего его начинать? Конечно, с публичного провозглашения. С этой целью я отправился в городской магистрат, как только убедился, что девушка в надежных руках лекаря.

Мэр с советниками стояли с таким мрачным видом, будто их сию же секунду собирались гнать в крепостной ров на расстрел. Окружной комиссар, венский назначенец, требовал от них, чтобы все горожане сплотились в выражении преданности и верности империи, и ныне они пребывали в сомнении относительно своего будущего.

— Вы теперь подданные Боснийского королевства, — объявил я по-итальянски этим дрожащим от ужаса господам.

Мэр не пережил встречи с исторической родиной и хлопнулся в обморок. Парочка приглашенных репортеров плотоядно оскалились, смерив друг друга подозрительными взглядами, — в их глазах читался лишь один вопрос: работает ли телеграф?

С телеграфом им придется пока погодить, сперва мы быстренько захватим побережье. Сплит со столицей Далматинского королевства, Задаром, связывала узкоколейка. В эту минуту паровозик на всех парах вез туда батальон герцеговинцев. Я питал надежду, что ему выпадет удача прихватить австрийского наместника тепленьким. А в противоположную сторону, в направлении Омиша и Плоче, уже маршировали полки, в чью задачу входило захватить резервные промежуточные склады 18-й дивизии. Когда это случится, до фельдцейхмейстера-лейтенанта Йовановича дойдет, что он по-крупному вляпался. Его войска, победоносно занявшие Мостар, уже оказались по сути в оперативном окружении, хотя об этом еще не знают. Снабжения нет, в сельской местности кукурузным зернышком не разжиться. Я надеялся, что воеводы Любобратич и Ковачевич выполнят наш уговор и быстро объяснят оккупантам, что удаляться от Мостара малыми силами — дурная затея, чреватая потерей отрядов фуражиров. А подвоза продуктов и боеприпасов с побережья почему-то нет.

«Что делать?» — задастся вопросом Йованович, когда получит ошеломляющее известие о захвате герцеговинцами Далматинского королевства. Первым делом, конечно, вырвет от злости свои куцые усики. Потом задумается. У него есть два пути, чтобы спасти свою дивизию от голода. Идти на север, к Сараево, на соединение с корпусом фельдцейхмейстера Филиповича или прорываться обратно в Далмацию. Я ставил на последний вариант — именно этого должна от него потребовать Вена, только так он не погубит свою карьеру. Разбить мои войска на побережье, а следом вернуться в Мостар и завершить завоевание Герцеговины. А мне того и надо! Нашу встречу отменить невозможно!

Все складывалось наилучшим образом. Не прошло и недели, как запылавшее далматинское побережье отряхнуло австрийский прах со своих ног, принеся нам на блюдечке немалые королевские казенные финансы. Нам даже не пришлось топать в Рагузу-Дубровник и Котор — местные сепаратисты тут же подняли восстание и выбросили цесарцев пинком под зад. Которские черногорцы не забыли, как несколько лет назад они доблестно сражались с австрияками и отстояли свое право на ношение оружия. Наше появление подтолкнуло их к открытому мятежу. А рагузцы не могли простить Вене подлой ликвидации дубровнической республики в 1815 году. Над городом снова развевались флаги вольного города.

Австрийский флот метался вдоль побережья и не знал, за что хвататься. Его полностью отмобилизовали накануне вторжения в Боснию и Герцеговину, но экипажи набрали из ненадежных ныне далматинцев. Сказывалась и потеря базы в Сплите, для бункеровки углем приходилось теперь гонять корабли в Триест. Морские десанты оказались неэффективны — их раз за разом сбрасывали в море мои батальоны, не давая морякам закрепиться. Что делать? Подвергнуть бомбардировке свои же города и вызвать мятеж на броненосцах береговой охраны? Вена молчала, как в рот воды набрала, пребывая в ступоре, адмиралы боялись переборщить. Кончилось дело тем, что флот убрался на север, чтобы пополнить припасы.

Под это дело из Бара в Плоче сумел прорваться итальянский корабль с нашим оружием. Алексеев расстарался.

— «Радецкий» нас стерег, да только господа австрийские, морские офицеры, рвались в бой, — докладывал наш обер-шпион, — вот я и воспользовался.

— Это как же?

— Так в Баре телеграф в порту, на Пристан, уцелел при взрыве, и австрийцы через него получали новости. Я первым делом снюхался с новым начальником станции, потом телеграфистов подговорил, они мне пару австрийских депеш показали.

Я почти угадал:

— И напечатали новую?

— Нет, у немцев же порядок, они депеши в строго отведенное время получали, для этого дежурный офицер являлся на станцию, прием и отправка только при нем.

— И как же?

— Да проще простого, съездил в Цетинье, подгадал время и отправил. Они как получили приказ срочно пресечь погрузку герцеговинских батальонов в Которе, только «Радецкого» и видели! А когда никаких батальонов там не обнаружили, решили, что опоздали, и винтовой фрегат кинулся в погоню на север за призрачной целью. Ну и мы за ними — на цыпочках.

— Блестяще исполнено, Прокопий Андроникович. Дальше мы сами, а вы срочно включайтесь в работу. Мне нужно знать о любом чихе в Мостаре и желательно вчера.

Захваченные в Сплите современные австрийские винтовки Верндля позволили переворужить ту часть герцеговинцев, которая шастала по горам с фитильными «карамультуками»-арнаутками*, прибывшие на корабле Алексеева винтовки Мартини-Генри — избавиться от игольчатых ружей. Немногочисленная кавалерия получила винчестеры и револьверы. Одним словом, наша огневая мощь выросла на порядок, и с боеприпасами вопрос на время был закрыт. Но это было еще не все. Картечницы Гатлинга — вот что больше всего волновало мистера Икс.

Арнаутка, она же албанка или танчица — старинное балканское дульнозарядное ружье с прикладом типа «рыбий хвост».

— Какие-то они не такие, — с сомнением произнес Дукмасов, разглядывая три доставшихся нам шестиствольных орудия на деревянных лафетах. Их привели в боевое положение и установили в месте, где можно было провести испытания. — Когда я командовал батареей…

— Ты, Петя, видел в моем отряде усовершенствованную русским инженером Горловым картечницу с десятью стволами под бердановский патрон. А это американский вариант под бумажный патрон, с картечью или цилиндрической пулей, с примитивным бункером для заряда и существенно более легким стволом и особенно лафетом, — пояснил я, разглядывая доставшееся нам «сокровище».

— Петр, ну что вы нам тут заливаете? — влез Николенька. — Как казачий офицер мог батареей командовать?

Дукмасов оскорбился:

— Хоть у Куропаткина спросите. Мы с ним как-то позиции под Плевной обходили. Дошли до батареи, а там офицера ранили. Вот Алексей Николаевич мне и говорит: принимайте командование. А что я? Приказ есть приказ. Ко мне подходит наводчик-фейерверкер. «Какие указания, вашбродь?» А я знаю? Так ему и сказал. А он мне: «Не изволите беспокоиться. Вы нам только направление укажите». Я глянул: турки густятся. «Давай туда». Ну мы и дали. Наслушался аплодисментов.

— Все так и было, — подтвердил Куропаткин.

— Причем тут овации? — спросил подросток, задумчиво поглаживая здоровенное колесо картечницы, доходящие ему до середины груди.

— Когда эта «карусель смерти» стреляет, раздается звук, похожий на аплодисменты, — снисходительно пояснил хорунжий.

— Меня, меня на батарею командиром поставьте, — взмолился Николенька. — Или главным стрелком.

Я потрепал его по плечу:

— Силенок тебе не хватит ручку крутить. Темп стрельбы — 200–400 выстрелов в минуту. Тут, брат, знаешь, какая силушка нужна. Но если тебе так уж хочется на батареи остаться, можешь себе занятие найти. Или в короб патроны сыпать при стрельбе, или обоймы заряжать. На каждое орудие положено не менее четыре человек, а лучше шесть.

— Какое орудие? — вдруг возбудился мистер Икс.

Обычное. По три штуки на одну батарею. 17–20 артиллеристов, включая офицера.

Возмущение мистера Икса чуть не разорвало мне голову:

— Какая батарея? Какой офицер? Какие шесть человек? Вы еще скажите, что пулеметы стояли на открытой позиции…

Стояли. А как по-другому? В закрытом пространстве расчет задохнется. От черного пороха столько дыма, что о прицельной стрельбе можно забыть. Офицер определяет направление ведения огня.

— Нет, ребята, пулемет я вам не дам! Это надо ж такую дичь творить! По одному пулемету на фланг батальона! Закрытый блиндаж, если время позволяет вырыть. И перевозка на лошадях. Сколько весит этот ствол?

Примерно четыре с половиной пуда. Хмм… на вьюке можно, как горную пушку. С картечницей Горлова так не выйдет, она в два раза тяжелее. А ее легкий лафет от Фишера тем более*. Получается, получив старье от египтян, мы больше приобрели, чем потеряли? Есть возможность попробовать Гатлинг в горной войне.

Лафет Фишера весил 276.5 кг и годился только для перевозки в запряжке. На вьючную лошадь допускался вес не более 100 кг. То есть перевозка на «вьюке» ствола скорострельной пушки обр. 1871 г. Гатлинга-Горлова весом в 163 кг также исключалась.

— Ну давайте же стрелять! — взмолился Николенька.

— Миша, пристрой ты этого сына полка на батарею. Все ж меньше будет путаться под ногами.

— Кадет! Приказываю освоить специальность заряжающего!

— Слушаюсь! — вытянулся в струнку юноша и тут же испортил все впечатление. — Пострелять разрешите? Ну хоть чуть-чуть…

— Миша, а что у нас с дальнобойными крепостными ружьями, — гнул свое мистер Икс. — У меня на них свои планы…

Ответить ему не успел. Прискакавшая группа харамбаши герцеговинцев набросилась на меня с той же просьбой, что и наш недоросль. Как дети малые, право слово.

— Ваше превосходительство! — окликнул меня Куропаткин. — Когда прикажете выступать?

Вдоль далматинского побережья австрийцами было проложено хорошее шоссе, оно было доведено до самой пограничной черты с Герцеговиной, а вот дальше начиналось то, что турки шутки ради назвали дорогой, а я бы — дурно устроенной между камней тропинкой для одной лошади с повозкой. Теперь мне открылось, отчего 18-я дивизия четыре дня добиралась до Мостара, хотя до него не более пятидесяти верст — ее задерживали обозы и необходимость разворачивать колонны авангарда в боевые порядки, когда случались нападения партизан. Переход от австрийской к турецкой территории настолько бросался в глаза, что оставалось лишь нам посочувствовать. Брошенный турецкий таможенный пост, напоминавший грязную курную избу, выглядел символом навязанной турками азиатчины в мягком подбрюшье Европы.

Если смотреть с этой точки зрения, то австрийское вторжение можно даже оценить как шаг к прогрессу. Если бы ни политические последствия и не то, о чем предупредил мистер Икс… Я тряхнул головой, отбрасывая ненужные сомнения и принялся изучать открывшуюся местность.

Кругом камень да камень и редко-редко попадется бедное село из нескольких хижин с маленькой сельской церквью без креста — не дом бога, а каменная каморка. Трудно выживать там, где нет простора для нивы, где каждую ее сажень нужно вырывать у скал. Еще труднее сохранить веру пращуров, не поддаться искушению отуречиться, выдерживать гонения. Или большой голод, когда за переход в ислам османы давали мешок муки. Некоторые семьи поддавались искусу, но это им поминали столетиями.

Кустарник и мелкий лес немного скрашивал однообразие, особенно чувствительное после роскоши побережья с его фантастическими видами на бухты и мысы, прозрачнейшей морской водой и рощами сосновых деревьев, по которым скакали черные белки. Но меня волновало другое. Рельеф шел на повышение, противник из-за этого получал тактическое преимущество, оказываясь выше нас. Где встречать 18-ю дивизию?

Где встречать… Где?

— Алексей Николаевич, как бы ты дивизию из Мостара повел?

Подполковник, подкручивая лихо торчащие кончики усов, навис над захваченной в Сплите картой и задумался.

— Без дороги они пройдут, но слишком долго, им сейчас время важно. Значит, пойдут на Вргорац и дальше по шоссе. А оно до самого Загвозда идет в довольно узком распадке, самое место, чтобы их потрепать. Надо только подумать, что с их разведкой и охранением делать.

— Разведку пропустить, в засады ставить сильные отряды, чтобы охранение не справилось. Пусть каждый раз из походного в боевой порядок разворачиваются.

А если засада еще окопы нарыть успеет…

— Какие окопы, Миша? Ты горы здешние видел? Сплошной камень! Кстати, если у тебя подрывники есть, надо пару-тройку осыпей заминировать и взорвать, когда австрийцы мимо пойдут. Пороха и динамита в Сплите много взяли.

Идею с подрывом Куропаткин, хоть и поморщился, но принял:

— Если же они через засады пробьются, то вот здесь, за Жупой, надо делать главную позицию. Горы там подковой, им атаковать шибко неудобно будет, а мы их с трех сторон прижмем. А если еще пушки дотащить…

— Успеем?

— Чего же нет, они туда не меньше трех суток добираться будут, — померял расстояние по карте Куропаткин. — А у нас, как по заказу, шоссе за спиной.

— А кавалерия?

— А кавалерию надо раньше растрепать, у Йовановича в авангарде всего два эскадрона гусар да отряд далматинских конных стрелков, вот пусть они за нашими гверильясами гоняются.

Гайдуцкую конницу собрали в три отряда под командой гвардейских казаков и кавалеристов из наших с приказом устраивать налеты в духе Дениса Давыдова: пальнули, вызвали погоню, завели ее в засаду. Бить не столько по людям, как по лошадям, чтобы к Вргорацу дивизия осталась без своих всадников. А мы пока будем швабам горячую встречу готовить.

— Вот хорошие места, — Куропаткин показал рукой в перчатке на два сужения, спереди и позади нашей конной группы, выехавшей на рекогносцировку. — Расположить батальон вдоль склона, усилить картечницами, резервы расставить здесь и здесь…

— Что он несет! — возмутился мистер Икс. — Привыкли, мать вашу, фрунтом воевать! Сбоку надо пулеметы ставить, сбоку!

Что за чушь? Куропаткин все верно придумал, встретить атакующие шеренги…

— Да нет же! Ну вот как они засаду будут атаковать? Здесь в лоб не пройдешь, только по лощине! А там они неизбежно подставят бок во-он той высотке! Значит, на нее и надо ставить пулеметы!

Без прикрытия? Да кто вас такому учил, господин генерал? Да и генерал ли вы, в самом деле?

— Но-но, генерал армии!

Это еще что за новости?

— Это на два звания выше твоего. Больше генерал-полковника, но меньше маршала.

Ага, то есть полный генерал, как и предполагалось. Только непонятно зачем еще какой-то генерал-полковник влез…

— Затем, Миша, что у нас в строю одиннадцать миллионов было.

Сколько??? Я аж задохнулся, пытаясь представить себе столь невообразимо огромную армию! И для какой войны ее могли создать!

— Вот так-то. И война та страшнее всех прежних случилась, весь мир воевал, больше пятидесяти миллионов погибло.

Меня бросило в жар — пятьдесят миллионов! Рука моя дрогнула, я полез за платком утереть выступивший пот.

— Так что давай, не выпендривайся, а делай, что старшие говорят. К тому же, от той высотки идет горная тропа, по которой ваши тарахтелки вполне удрать смогут.

Офицеры новацию с фланговым огнем из одинокой картечницы, выдвинутой вперед практически без прикрытия, приняли со скепсисом, но перечить не стали.

Длиннющая змея 18-й дивизии вползла в десятиверстный распадок целиком, со всеми ротами, батальонами и вьючными обозами. Вползла и уперлась головой в пробку у Жупы — если разведку просто отогнали выстрелами, то передовой хорватский батальон, с ходу ломанувшийся в атаку, напоролся на беглый огонь легких трехдюймовых пушек. Вполне успели привезти и поставить за склоном, на закрытые позиции, пока Йованович тащился. Впрочем, ему сильно помогли не спешить: четыре раза пришлось останавливаться и разворачиваться для атаки вверх по склону, трижды батальоны на марше накрыли градом щебенки. Одиночные стрелки, отборные храбрецы, которых не могли заметить австрияки, получили приказ отстреливать офицеров, унтеров и кавалерийских лошадей, лишая дивизию «управления и подвижности». Форма у далматинцев очень способствовала нашему замыслу: если нижние чины носили круглые шапочки вроде черногорских, только красные, а не черные, то офицеры — высокие темные кепи, а унтеры опознавались по саблям.

Такие же капицы… Мне от мысли, что славяне сейчас начнут стрелять в славян, делалось дурно. Но какой у меня выбор? Богопротивные немцы снова и снова сталкивают братские народы, и нет этому конца и края. Хоть какое-то удовлетворение ощущаешь, отдав приказ выбивать командиров — они-то преимущественно все швабских кровей. Так что старайтесь, ребята!

Старались.

После нескольких выстрелов герцеговинцы немедленно отступали, но каждый из них, как водится, хвалился, что убил не менее десятерых. Привирали, куда же без этого, но во Вргораце, как доносили наши конные, Йовановичу пришлось оставить больше тысячи раненых. И это не считая убитых! Если хотя бы треть из них — офицеры, то это великолепный результат! Тем более, обоз забили ранеными так, что там же пришлось оставить немалую часть патронов и ящики с галетами.

Внизу, на извилистой дороге, начиналось столпотворение — задние колонны догоняли передние, австрийские офицеры разворачивали шеренги для атаки, коневоды пытались вывести вьючных лошадей из-под огня…

Я опустил бинокль:

— Сигнал к общей пифпафочке!

Николенька, прикусив от старательности язык, принялся чиркать шведскими спичками у запала сигнальной ракеты. Первая спичка у него сломалась, вторая потухла, зажечь удалось только с третьего раза и через несколько секунд бумажная ракета с шипением унеслась в небо, оставив опаленный хвостовик торчать между камней.

За ней последовала еще одна, и в небе бахнули два разрыва красноватого цвета. В ответ подковообразные склоны немедленно расцвели вспышками выстрелов.

Мальчишка сорвался с места и побежал к позиции ближайшего Гатлинга — останавливать его не стал, пусть позабавиться, когда придет время для картечниц.

В долине, под обстрелом, пели трубы, призывая войска в бой, кричали офицеры, скакали посыльные — равный мне по чину Йованович принял решение атаковать. Он мог бы попытаться отступить обратно в Мостар, но повернуть дивизию под огнем весьма непросто, а сидеть в Мостаре без снабжения попросту невозможно. Оставалось только прорываться в Сплит, на что мы и расчитывали.

Пять раз отборные хорватские кадровые части атаковали с фронта систему завалов, перекрывавших дорогу, и каждый раз были опрокинуты. Под жестким огнем сверху и в лоб мужественно лезли и лезли на наскоро сложенные каменные стенки, гора трупов громоздилась уже выше первого завала, который они в итоге все же взяли. Воодушевленые, бросились дальше — герцеговинцы ударили в ножи. Полностью растрепанные хорваты откатились.

Солнце уже достигло зенита. Йованович, полки которого ни на минуту не вышли из-под беглого огня с вершин распадка, понял, что нужно действовать подобно борцу, попавшему в железное кольцо захвата, что нужно, образно говоря, расправить плечи. Худо-бедно оставшиеся в строю офицеры перестроили батальоны, вверх по склонам двинулись плотные шеренги в темно-синих мундирах, стреляя на ходу. В двух или трех местах среди батальонов ехали верхом командиры.

— Дурачье небитое…

И точно — уже через полминуты всадников ссадили меткие выстрелы. Падали солдаты, их ранцы и винтовки гремели по камням, кровь орошала землю. Молодой светловолосый парень вскинул обе руки, как в молитве, и рухнул навзничь, рядом упали два его товарища… Выпавшая сабля унтер-офицера сверкнула и покатилась со скалы вниз, мне даже послышался ее звон.

Кровь, густой пороховой дым, кровь, смерть, крики ужаса и боли, кровь, смерть, смерть, смерть…

Но все равно, австрийцы бросали все новые силы в атаку. Пока мы отбивали первый натиск, они развернули внизу горную батарею и ударили по нашим позициям, а под ее прикрытием, точно муравьи, вверх полезли солдаты с короткими винтовками. Густыми шеренгами, выдерживая интервал, они карабкались по скалам с проворством и выучкой умелых ходоков по горам.

— Горная бригада из Рагузы генерала Наги, числом нас задавят, патроны уже на исходе, без штыков нам не отбиться, — заметил, показывая на них, Куропаткин и добавил, вопросительно глядя на меня: — Пожалуй, надо отходить к Загвозду.

— Куда, блин??? Он что, не чувствует огневой мощи?

Винтовки Мартини-Генри били куда точней и сильней, чем немногие новые винтовки Верндля. А ведь немало австрийцев вооружено устаревшими переделками! Прав мистер Икс, полностью прав, огневая мощь — страшная сила! Как нас косили турки под Плевной, на Зеленых горах, так мы сейчас косили далматинцев. Тем более, против нас части, которые последний раз воевали больше десяти лет назад, да к тому же, против слабой итальянской армии!

— Отвыкайте отходить, господин подполковник, когда победа уже в кармане.

В подтверждение моих слов, с фланга под углом в сорок пять градусов ударил скорострельный Гатлинг, прореживая шеренгу за шеренгой. Выдаваемый им рой свинцовых пчел был подобен залпу целой роты. Но куда сильнее проявилось психическое воздействие — досталось полку, а встала вся бригада, горные стрелки залегли, начали отползать назад, укрываться за скальными выходами, и никакому капралу или фельдфебелю не было по силам снова поднять их в атаку.

Картечница замолчала — позицию меняла, чтобы не накрыли из мортиры, но враги этого не знали. Рагузцы поняли все по-своему — им давали шанс отступить. Неорганизованной толпой, позабыв о раненых, они бросились по скату вниз, к лощине, откуда недавно плотными массами выбегали для построения в атакующие шеренги. «Турки покрепче будут», — тут же оценил я фиаско полков генерала Наги.

Австрийцы не русские, не привыкли к войне, в которой потери считались тысячами. Офицеры просто не знали, что делать, как правильно поступить. Бросать камрадов? Занимать круговую оборону? Я видел их метания и отчаяние невооруженным глазом, угадывал панические нотки в тональности доносящихся до нас приказов на хорватском.

Бой длился уже восьмой час. Грохот выстрелов закладывал уши, вся подкова вокруг долины окуталась густым дымом, в котором еле различалось шевеление. А когда наши пушки с обратной стороны склона насыпали по несколько снарядов в распадок, заставив замолчать два горных орудия, отвыкшие от войны далматинцы дрогнули.

Дрогнули — и покатились вниз по склонам, не обращая внимания на крики последних уцелевших командиров. А уж когда наша артиллерия принялась поливать их шрапнелью вдогон, то просто побежали.

— Вот так-то, Алексей Николаевич. Теперь главное не дать им далеко удрать, а то зацепятся за какой гребень, выбивай их потом. Где там Дукмасов?

Бой замолкал, последние разрозненные выстрелы прекратились, и легкий ветерок, наконец, снес весь дым. Нам открылась ужасная картина, достойная кисти моего приятеля Верещагина — все склоны усеяны телами, убитыми и ранеными, кровавые следы на серых скалах широкими мазками прочерчивали последний путь несчастных.

Все стихло, если не считать стонов сотен раненых, но они не смогли заглушить донесшийся издалека треск картечниц — значит, конный отряд Дукмасова успел занять позицию и отрезать остаткам дивизии отход.

Теперь оставалось обиходить раненых, своих и вражеских, принять капитуляцию Йовановича и достойно похоронить всех павших.

Карл фон Блаас. Далматинские стрелки в Боснии около Ливно 15 августа 1878 года.