Белый генерал. Частная война

Глава 19 Кровь за кровь

Вена, дворец Шёнбрунн, 20 августа 1878 года.

Вопреки только-только завершившимся торжествам по случаю дня рождения и горам верноподданических адресов и подарков со всех концов необъятной империи, Франц-Иосиф был сильно не в духе. В кои-то веки он позволил себе не вставать спозаранку и не топать в кабинет к пяти утра, как делал ежедневно, и вот на тебе здравствуйте — рано утром его разбудили истошные вопли из соседних покоев. Женушка Сисси изволила проснуться, встать на весы и обнаружить, что прибавила полкилограмма. Для нее, трясущейся над каждой унцией своего веса, над осиной талией, предметом гордости всех подданных Австро-Венгрии, случившаяся неприятность выглядела покушением на святая святых. Император имел неосторожность — честно назовем ее беспросветной глупостью — выразить недовольство таким способом побудки. В ответ на него обрушился град упреков, основной смысл которых сводился к сетованиям на продолжительность и многочисленность званых обедов и парадных банкетов, а если переводить на человеческий — ты, Франс, виноват в том, что посмел появиться на свет и отмечать такую нелепость, как день рождения.

Спорить, указывать на отсутствие логики? Боже сохрани! Он развернулся, подхватил руками волочащуюся по паркету ночную рубашку и отправился досыпать на свою узкую койку. С женой он постель давно не делил, ее грела, фигурально выражаясь, иная особа, молоденькая Анна Наговски. Конечно же, не в Шёнбрунне — император навещал свою протеже тайно, а с супругой его связывали исключительно дружеские отношения и… семейные скандалы, куда же деваться.

Снова заснуть так и не удалось — навалились мысли о грядущих бедах. В который раз император принялся ворочать в голове наиболее тревожные сведения, поступавшие из разных королевств, герцогств и маркграфств*. При всей ловкости Вены, столь удачно выпутавшейся из поражения от Пруссии с помощью Компромисса**, в империи было неспокойно — чехи бузили, требуя равных с немцами прав, хорваты на своем саборе замахнулись на передачу им Военной границы, Далмации и еще не захваченной Боснии, бывшие граничары-сербы вконец распоясались и, если верить докладам осведомительной службы, готовили чуть ли ни вооруженное восстание, как уже случилось в 1871 году. Даже венгры — венгры! — выражали недовольство, возмущались вторжением в Боснию, стонали из-за высоких потерь гонведа, ненужных, как они считали, военных расходов и вообще вели себя неприлично. И все поголовно вопили о потере Далмации. Империя неожиданно заскрипела и застонала, как плохо смазанная машина, и Франц-Иосиф не знал, где найти «масло», чтобы все механизмы заработали в прежнем режиме. Пока тянется столь неудачная оккупация, Империя будет испытывать предельные нагрузки, и кто знает, когда закончится терпение народа. Либерализм, на котором зиждилась государственная политика, имел явные изъяны — австрийский монарх подчас завидовал царю, в первую очередь его независимости от общественного мнения.

Королевства, герцогства и маркграфства — статус различных частей Австро-Венгрии. Например, Венгрия была королевством, Штирия герцогством, а Моравия маркграфством.

Компромисс — соглашение 1866 г. между Веной и Будапештом о создании двуединой монархии, Австро-Венгрии, с общими и раздельными институтами власти. Австрийцы взяли на себя 70% всех общеимперских расходов.

«Андраши втянул меня в авантюру», — не совсем справедливо подумал император, припомнив, как министр убеждал его пойти на захват Боснии и Герцеговины: «Провиденциальная полезность Турции, препятствующей националистическим стремлениям мелких балканских государств, исчерпала себя. Если Босния и Герцеговина отойдет к Сербии и к Черногории или если там будет образовано новое государство, то роль „больного человека Европы“ перейдет к нам, империи будет грозит гибель».

«Нет, Андраши винить нельзя, он все верно тогда сказал и мастерски действовал в Берлине, выбив мандат на оккупацию. Это генералы виноваты, Филиппович. Как он бахвалился! „Меня ждет прогулка с духовой капеллой“. Ну и где его оркестр? В плену у Скобелева? Вот же заноза в заднице!»

Да, этот русский генерал попил у всей Вены немало кровушки. Следует признать, этот бравый вояка, несмотря на молодые годы, творит непостижимое. Разгром дивизии Йовановича, захват Далмации с помощью простых селян, вооруженных фитильными ружьями — уму непостижимо! А Баня-Лука⁈ Спасибо лени фельдмаршала-лейтенанта фон Маттановича, задержавшегося в Граце. Терять верховных командующих — это же позор на весь мир! Каждый раз при встречах с русским послом, Францу-Иосифу чудилась насмешка в его глазах.

Часы прозвонили половину девятого, император заторопился. На девять была назначена встреча с Андраши, а заставлять ждать министра иностранных дел не в правилах монарха.

Успел тютелька в тютельку. Только уселся за узкий стол, торец которого опирался на подоконник, посмотрел по привычке на портрет Сисси на коричневой стене, как секретарь доложил о прибытии графа Дьюлы Андраши.

Министр, наряженный в красную венгерку с золотыми шнурами, выглядел неважно и устало. Морщины как будто сильнее избороздили его лицо, пышно-кудрявая челка свисала на сторону поникшим флагом. Он с трудом устроился на стуле, втиснутым между столом и этажеркой, повернулся к императору.

— Какие новости из Берлина, дорогой граф?

Дьюла вздернул квадратную бороду.

— Бисмарк себе не изменяет. Конечно, войск нам не дадут, но политическая поддержка будет оказана полная. Его курс на создание с нами антирусского союза изменений не претерпел, несмотря на наши неудачи.

Франц-Иосиф знал, что граф считал венцом своей карьеры этот союз, шел к нему целенаправленно, сметая все на своем пути. Что им двигало? Неужели обида на Россию? Он участвовал в восстании в 1848 году и, когда оно потерпело поражение, предложил свою шпагу царю, а Николай I от него отмахнулся. Андраши пришлось бежать за границу, но вот ведь судьба — приговоренный Веной к смертной казни, он в итоге превратился в самую влиятельную здесь фигуру.

— Союзы заключают с равными, мой друг, — вздохнул император, — а наши неудачи, неустойчивое положение в ряде провинций способны выставить нас в ложном свете. Как слабых партнеров, с которыми не сотрудничают, а которым приказывают.

Морщины на лице Андраши будто разгладились. Странно, должно было быть все наоборот — он начал рассказывать о новых проблемах.

— Русские настоятельно требуют созыва нового конгресса или, по крайней мере, конференции послов в Стамбуле. Бисмарк уклоняется, но просит поскорее решить вопрос с Далмацией. Проблема еще в том, что в Косово создана Призренская лига — албанские сепаратисты склонны добиться автономии для всей Албании и собирают ополчение. Если взорвется еще и этот край, мы не сможем остаться в стороне. Обсуждения на высоком уровне никак не избежать.

— Где это Косово? — скривился император.

— Граничит с Сербским княжеством на юге. Проблема не в косоварах, а в их соотечественниках, проживающих на побережье Адриатики. Порты!

— Боже мой! Мы и так фактически пока заперты на самом севере Адриатического моря и полностью погрузились в отвоевание далматинского побережья.

— Да, ваше величество, Албания это еще не так плохо. Далмация! — с экспрессией выдохнул граф. — Идея Боснийского королевства — это страшная угроза для всей нашей империи. Я предупреждал заранее о том, что новое независимое государство сербов всколыхнет всех славян, наших подданных. Если будет достигнут компромисс между христианами и мусульманами, можно смело ожидать череды бунтов и конфликтов. Больше всего я волнуюсь за Хорватию и Краину. Оккупация санджаков должна была предотвратить эту опасность, но вместо этого мы получили то, чего я так боялся. Все силы империи требуется бросить на уничтожение богомерзкого гнезда на Балканах. Выжечь каленым железом!

Франц-Иосиф всхлипнул, схватился руками за бакенбарды.

— Мы не можем бросить все войска на юг, граф! Генеральный штаб категорически настаивает на том, чтобы в Галиции находилось достаточно корпусов на случай русского вторжения. Положение очень тревожно. Очень! Русские выводят армию из Болгарии в Одессу и не спешат отправлять на север. Как вы знаете, наш план обороны построен на нападении — на одновременной атаке на Варшаву и на Киев. О какой атаке и даже о пассивной обороне может идти речь, если мы оголим границу?

— Далмация, государь, Далмация! — повторял как заведенный Андраши. — Империя лишится внешнего блеска и престижа, если позволит отколоть от себя хотя бы частичку своей территории. А потом… Страшно представить.

Каждый раз, когда я оглядывался на трепещущий в воздухе за спиной стяг с архангелом Михаилом, я с болью в сердце вспоминал о Стане. Не о великой княжне Анастасии, вышившей знамя, а о безжалостно растоптанном герцеговинском цветке, о простой девочке Стане Бачович, первом кавалере ордена Святого Георгия Боснийского королевства и женщине, делившей со мной постель.

Ее не казнили, нет. Она сама покончила с жизнью. Зачем-то вышла ночью в город — наверняка, разведать новые подробности, — столкнулась с патрулем, ее схватили и поволокли в казармы, где квартировали немцы, хозяйственная часть 47-го Императорского и королевского Штирмеркского пехотного полка графа Фридриха фон Бек-Ржиховского. Ее насиловали всей ротой, чуть ли не все двести человек, и никто не заступился, не спас — ни один старший унтер-офицер или ефрейтор. Накинули на лицо сорванную с плеч красивую куртку-либаду и один за другим залезали на беззащитное тело. На сильное, молодое, стройное и прекрасное тело валькирии, таявшее в моих объятьях, когда выпадала такая возможность. Стана не выдержала издевательств — когда ее выбросили из казармы, она порвала свою опоганенную юбку на полосы, скрутила из них жгуты, связала и повесилась на первом попавшемся дереве, забредя в какой-то закоулок. Оттого ее сразу и не нашли.

Когда узнал подробности, во мне что-то взорвалось, сломалось, я спрятался, уступив место мистеру Икс — по его безоговорочному требованию. То, что он сотворил, я бы сделать не смог. Воспитание не позволило бы.

Он согнал в большой сливовый сад, которыми славилась Баня-Лука, всех солдат и унтер-офицеров успевшей сдаться к тому моменту роты. Приказал каждому прикрепить на грудь табличку «Я насильник и убийца», на трех языках — немецком, сербском и турецком.

И повесил всех до единого.

Теперь в Баня-Луке наверняка появится Швабский или Штирмеркский сад. Пройдут годы, и люди примутся гадать, откуда взялось такое название.

Следом мистер Икс приказал доставить в сад всех найденных офицеров полка, их расстреляли между висельников. И потребовал объявить по всей Боснии и Герцеговине, что любой солдат или офицер из Штримеркского полка подлежит обязательному уничтожению. Отныне знак на полевой форме «k. u. k. Steiermärkisches Infanterie Regiment № 47» стала эмблемой смертников. Бек-Ржиховскому, хоть он уже и не командовал полком и являлся адъютантом австрийского императора, по телеграфу был отправлен в Вену официальный вызов на дуэль с объяснением причин. Позже мы узнали, что имперские власти наложили строжайший запрет на любые публикации в прессе по поводу инцидента и сумели даже каким-то образом подкупить иностранные газеты. И поспешили убрать Штримеркский полк обратно в Австрию. Большого скандала не получилось.

Но Босния и Герцеговина загудели. Страшный случай со Станой стал той соломинкой, которая ломит спину верблюду. Оба транспортных коридора от австрийской границы были практически парализованы, боснийцы подчас вручную курочали мосты, с вилами бросались на обозы, топили лодки, перевозившие провиант по Босне, счет убитым из засад австрийским солдатам перевалил за тысячи, они боялись на два шага удалиться за пределы военного лагеря. Из десяти транспортов до Сараево добирался от силы один-два.

И в австрийские полки пришел голод! Ничто не спасало — ни виселицы, ни сожженные деревни, ни заложники. Корпус Филипповича был вынужден сперва отказаться от полных рационов, следом — от походных, от экстренных, от половинных. От пива, вина, картошки, макарон, свинины, консервированных сосисок и супа-гуляша, кофе, овощей, фруктов. Солдаты питались исключительно за счет грабежей, однако каждый выезд фуражиров из Сараево, Фочи или Вышеграда превращался в крупную войсковую операцию с неизбежными потерями. В штабе корпуса царило уныние, и пошли разговоры о необходимости убраться из Боснии до наступления зимы, когда ко всем проблемам добавится заготовка дров. Как выжить в холода, если уже дошло до ночных поджогов в охраняемых лагерях⁈

Мне бы радоваться, крепить связи с отрядами, как-то налаживать взаимодействие мелких групп… Я крепил и налаживал, но действовал как из-под палки, под понуканиями моей чертовщины.

Однажды ночью я сидел у костра рядом с журчащим водопадом и предавался черной меланхолии. В ближайшей округе неприятель давно отсутствовал, причин прятаться и соблюдать маскировку не осталось, но все равно перекликались дозоры, которые ставили в любом случае, как и выдвинутые вперед секреты. Брошенные в огонь, высохшие за жаркое лето дубовые сучья ярко вспыхивали, искры от сгоревших листьев стреляли в звездное боснийское небо, и каждая такая искра казалась мне душой Станы, навсегда отлетевшей от меня.

— Соберись, Миша!

Эх, мистер Икс, мистер Икс! Где же найти щипцы, чтобы вырвать занозу из сердца? Спасибо вам, что все это время меня терпели, воздерживались от свойственных вам ехидных замечаний. Не знаю, как справиться с бедой. Умом все понимаю — нет у меня права на душевные страдания. Но сердцу не прикажешь.

— Мы солдаты, нам нельзя так распускаться!

Что бы вы понимали, мистер Икс…

И тут мое второе Я взвилось так, как никогда ранее!

— Что бы я понимал? Что бы я понимал? Ах тыж барчук, сволочь золотопогонная! Смотри!!!

Я не знаю как, но до сего момента моя чертовщина все больше беседовала, но тут в мою бедную голову ворвался целый ураган картин: гремят картечницы, косят серые цепи в стальных касках; русские солдаты с привычными мешками-сидорами ползут в болотах под разрывами гранат и шрапнелей; ревут чудовищные стальные машины, настоящие сухопутные броненосцы, перемалывающие своими колесами все и вся; смертный бой в степи, когда с неба валятся железные птицы, сеющие вокруг смерть и гибель; переправа через широкую реку под огнем, от которого горит берег, горит вода и даже сам воздух; лыжники в белом с ног до головы поливают врага из маленьких ручных картечниц; траншеи и окопы от моря и до моря, тысячи и десятки тысяч орудий, война по всему миру…

И трупы, трупы, трупы… Убитые, замерзшие, повешенные, умершие с голода в кошмарных тюрьмах за проволокой, расстрелянные, взорвавшие последний снаряд вместе с собой и врагом — миллионы и миллионы!

Нет, человек такого не может… это дьявольщина… как можно видеть такое и сохранить разум?

— Можно, Миша. Человек все может, а мы и не такое видали, но все равно победили.

И показал мне нескончаемые толпы пленных, в обносках, рванине и по бокам русские кавалеристы в неприметной зеленой форме. Люди с цветами бежали навстречу вагонам и железным машинам, кто-то кричал «Живела Русия!» И выжженные дотла города и деревни, от которых остались только печные трубы. Разоренные нивы, взорванные мануфактуры и перекореженные железные дороги. И как Россия поднимается из пепла.

Господи, как же мистер Икс сумел все это пережить…

— Хватит звать меня мистером. Надоело.

Ну как-то звать надо…

— Зови, например, дядей Васей.

Дядей?

«Гордая Босния» и «Храбрая Герцеговина»*, несмотря на войну и оккупацию, проводили первую скупщину Боснийского королевства. Мне и делать ничего не пришлось — оставшиеся в Мостаре политические руководители в какой-то момент перестали стреляться и лаяться друг с другом и объявили о созыве Учредительного Собрания. Делегатов выбирали по всей стране, даже в захваченных австрийцами городах. Я был приглашен как почетный гость, но не только — мне предлагался ни много ни мало пост диктатора. На переходный период, пока не закончится период государственного строительства. Кое-кого лихорадка иллюзий, свойственная победителям, даже сподвигла на мысль сделать из меня балканского царя. Наивные, дети от политики, они забыли, как устроен наш мир, как жестко высшая аристократия оберегает свои угодья. Диктатор еще куда не шло, но от этой должности я собирался откреститься любыми путями и предложить вместо себя кандидатуру генерала Кундухова. Человеком он стал авторитетным в пределах Боснии, особенно на северо-востоке, куда устремился поток мусульман-добровольцев со всех концов Османской империи и четники из соседней Сербии. Очень удачная, на мой взгляд, компромиссная фигура — сербы-христиане боготворили Мусу Алхасовича как бывшего генерала русской службы, бошняки — как своего единоверца, латиняне, а вместе с ними и герцеговинские харамбаши с воеводами — как удачливого полководца, сумевшего полностью перекрыть восточный коридор и нанести австрийцами несколько крайне болезненных поражений. В нем не было османской спеси, он был образованным реформатором по своим убеждениям — по-моему, отличный выбор.

Поносна Босна и Юначка Херцеговина — принятые в провинциях термины национальной персонификации, однотипно с «матушкой Россией».

Окольными путями я отправился в Мостар. За безопасность пути отвечал наш вездесущий Алексеев, который за проведенные в Боснии месяцы не только возобновил контакты с сербами-четниками, но и наладил вполне себе устойчиво работающую осведомительную сеть. Сколько подсылов он обезвредил, сколько раз уводил наш отряд от засады — бесценный человек! От него я получил информацию, что предатель Узатис не только выжил после разгрома штрайфкора, но и пропал из Боснии. Куда он направился, неизвестно, но понятно одно: этот негодяй еще не раз встанет на пути, во мне он видит чуть ли ни личного врага. Поразительно, какие демоны порой скрываются в душе у некоторых, какие у них возникают выверты сознания. Проглядел я Узатиса, каюсь. Посчитал храбрецом и не заметил мерзавца, все на свете измеряющего деньгами.

Мостар жил обычной мирной жизнью. Краткий период пребывания в нем австрийцев быстро забылся, на душных улицах толпились франтоватые продавцы и покупатели в красных фесках и фесичах. Мимо важно шествовали увешанные оружием горцы-усачи, торопились по своим делам простые кметы-селяне с торбами, загребая пыль опанками с загнутыми носами. Торговки овощами, стоя за длинными столами в тени чинара, громко расхваливали свой товар. Пахло солнцем, пылью, кофе, который «пекли» в кофейнях, фруктами и… навозом, коим Мостар награждали многочисленные ослики.

Я остановился в митрополичьем доме, малом и некрасивом, но зато рядом с православной, еле заметной из-за ограды, утопленной в землю церковью, которую обязательно хотел навестить и не раз. Располагались они в квартале, населенным преимущественно христианами. Поблизости наличествовало вместительное здание училища, в котором было решено проводить заседания скупщины. Если оно могло выдержать двести учеников, то полсотни депутатов уж как-нибудь уместятся.

С первого же дня пребывания в Мостаре ко мне потянулись ходоки — депутаты, воеводы, землевладельцы, торговцы. С кем бы я ни говорил, каждому втолковывал одно — нужно единство. Постепенно пришла идея о необходимости придумать Наказ Учредительному собранию, в котором изложить главные мысли о будущем страны. Дядя Вася подсказал несколько идей. Рука сама собой потянулась к листу бумаги и начала выводить первые строчки моего Наказа мостарской скупщине и Учредительному Собранию:

«В Боснийском королевстве живут православные, латиняне и мусульмане, наши враги только и жаждут, как бы нас рассорить, разделить и уничтожить поодиночке. Любой религиозный конфликт отныне необходимо считать государственным преступлением и жестко преследовать по закону. Любой! Даже на бытовом уровне. Все граждане королевства обязаны уважать обычаи друг друга, строительству мечетей, церквей и школ не препятствовать, равно как и праздникам».

— Добавь обязательно, — подсказал дядя Вася, — что в новом королевстве не будет ни бошняков, ни хорватов, ни сербов, все будут босняками-герцеговинцами и только. Национальная рознь будет признана таким же государственным преступлением, как и религиозная. Хорватия из кожи вон полезет, чтобы загрести под себя всех католиков. Допустить этого нельзя ни в коем случае.

Я записал.

И завис, не зная, как решить главный вопрос — вопрос о власти. Имеем королевство, но от прежних его владык остались лишь многочисленные руины замков на вершинах гор. Кто будет его главой? Приглашенный король? Выбранный Господарь? Или под вывеской «королевство» будет скрываться республика по французскому образцу?

А зачем мне решать или что-то советовать? Есть скупщина, голов много, вот пусть и думают депутаты.

Заседание скупщины или Учредительного Собрания началось тревожно — в самом большом классе училища, в клубах табачного дыма и в жарких спорах по углам. Я заметил, что, несмотря на все мои предупреждения и разговоры с депутатами, собравшиеся поделились на конфессии. Зачитал свой Наказ, закончив выступление такими словами:

— В Боснийском королевстве проживают сербы, исповедующие три разные религии. Славяне! Моя мечта — чтобы все вы жили в мире в рамках одного государства. Первый шаг уже сделан: вы научились вместе сражаться. Осталось научиться вместе строить мирную жизнь. Чтобы этого достичь, вам нужен лидер. Вы почему-то захотели на его место выбрать меня. Но я русский генерал, моя судьба — это Россия. Между тем, среди вас есть человек, желающий связать свою жизнь, свое будущее с Боснией и Герцеговиной. Это всем известный паша и генерал Кундухов…

Зал наполнился криками. Нигилист Иван Дреч со своими сторонниками-карбонариями несли с мест какую-то чушь о революции. Возражавшие им воеводы и харамбаши хватались за ятаганы. Больше всех бесчинствовал полковник Милета Деспотович. Он прорвался к школьной кафедре, с которой я выступал, и, не обращая на меня внимание, принялся всех убеждать, что прислушиваться к моим советам не стоит, что черкесы здесь чужаки и веры им нет.

— Родину сою су издали и продаче нашу! — неистовствовал полковник, и я увидел, как побелело лицо Кундухова.

Милета вел к одному — нужно создавать Великую Сербию, ложиться под руку князя Обреновича. Меня его выступление, спонтанное или запланированное, не удивило. Алексеев мне докладывал, что не будь Кундухова, Деспотович мог попытаться создать на востоке Боснии нечто вроде протектората Сербского княжества. И генерал, и полковник были на войне союзниками, но врагами в деле создания государства. Однако до прямых оскорблений еще не доходило. Как бы слова Милеты ни спровоцировали беды. Так ведь и до дуэли может дойти!

Я не угадал.

Когда страсти немного улеглись и депутаты пообсуждали всласть мой наказ, был объявлен перерыв. Все двинулись на выход, на небольшую лужайку перед входом в училище. Продолжили споры и на улице, разбившись на группы. Деспотович стоял в окружении своих сторонников и продолжал агитировать за сербского князя. К нему протолкался Кундухов. В охряной черкеске, с кинжалом на поясе и шашкой на боку, он спокойно встал напротив полковника в сербском мундире, твердо глядя ему в глаза. Я поспешил к осетину, предчувствуя недоброе.

— Вы назвали меня предателем и продажным типом, — громко, но без надрыва, словно констатируя, сказал генерал. — На Кавказе, откуда я родом, такие обиды не прощают.

С этими словами он выхватил кинжал и ударил им прямо в сердце Деспотовичу.

— Началось в колхозе утро! — крякнул дядя Вася.

Старый Мостар