Белый генерал. Частная война

Глава 15 Призрак бродит по Европе

Международное обозрение

The Times:

«Нынешние события на Балканах, полностью непредсказуемые и чреватые последствиями, разворачивает перед нами новую драму и наводят на вопрос, кто же является „больным человеком“ Европы. До недавнего времени таковым считали Турцию. И что же мы видим? Австро-Венгрия, получив мандат на успокоение Боснии и Герцеговины, не только столкнулась с серьезнейшим сопротивлением, но и оказалась под угрозой лишиться своих немногочисленных приморских владений, а стало быть, статуса морской державы. Курьез с провозглашенным восстановлением Боснийского королевства не такой уж курьез. Он в состоянии вызвать глубокий кризис Дуалистической монархии, поставить под сомнением само существование австрийской империи. Чем дольше будет длиться война с повстанцами, тем больше противоречий появится между Веной и Будапештом, тем больше задумаются в Праге, Кракове, Лемберге и Загребе. Редакция не берется делать предсказания, но тот уже факт, что военные действия перенеслись в Далмацию, наводит нас на мысль о необратимых последствиях для всей мировой политики. Услышим ли мы погребальный звон для Тройственного союза?».

The Morning Post:

«Военное настроение в Европе идет ввысь, несмотря на усилия Берлинского конгресса, и правительства непременно этим воспользуются. Агент русских г-л Скобелев разжигает пламя войны на Балканах — вновь и вновь клевреты Петербурга ищут любую возможность, дабы посеять хаос в турецких владениях».

Le Charivari:

«На Балканах дело дошло до анекдота: месье Скобелев, как сообщает наш консул из Триеста, объявил о создании Боснийского королевства. Что за нелепая выдумка! Какое королевство? Неужели пример Сербии и Черногории, только-только обретших независимость, столь заразителен? Или генерал хлопочет в интересах своего зятя, 5-го герцога Лейхтенбергского, и ищет для него подходящий престол? Между тем, проживающий в Париже сербский князь Петр Карагеоргиевич так возбудился, что уже видит себя королем боснийских сербов и турок, о чем поведал нашему репортеру. Пора бы уже дипломатам напрячь извилины и родить хоть что-то удобоваримое, чтобы наши читатели могли составить себе мнение о творящемся политическом произволе. Быть может, на Кэ Д’Орсе соблаговолят уведомить народ Франции, где и когда состоится распродажа, на которой оптом и в розницу торгуют королевскими коронами».

Norddeutshe Allgemeint Zeitung:

«Кому интересна эта Босния? Вы раньше слышали о таком городишке, как Сараево? Мы всегда были и будем противниками балканского национализма, и, благодаря усилиям нашего великого канцлера, Османская империя избавлена от угрозы со стороны дикой России. Дело за малым — предоставить нашим союзникам-австрийцам спокойно выполнить ту работу, которая доверена Вене европейским концертом, а не поднимать вой при первом же ее неуспехе. Германский дух так или иначе восторжествует! Хох!»

Wiener Zeitung:

«Генеральный штаб официально сообщает о дополнительной мобилизации ландвера в Штирии и Тироле, резервистов ландштурма Богемии, а также гонведа.»

Pester Lloyd:

«В Будапеште усиленно циркулирует слухи о неготовности армии к операциям в Боснии и Герцеговине. Поступают крайне противоречивые сведения о положении дел в 20-й дивизии, вплоть до утверждений, что ее постигла та же судьба, что и 18-ю».

Приложение к еженедельнику «Гражданин» — выдержка из речи г-на Аксакова, произнесенной на заседании Слав янского комитета:

«Ты ли это Русь-победительница, сама добровольно разжаловавшая себя в побежденную? Ты ли на скамье подсудимых, как преступница, каешься в святых, поднятых тобою трудах, молишь простить твои победы? Так вышло в Берлине — что дальше? Нас снова заставят оправдываться перед лицом всей Европы за то, что Австрия не справилась?»

«Гражданин»:

«Я не могу не чувствовать симпатического течения мыслей, когда слежу за развитием событий на Балканах. Маленькая страна, существовавшая, если верить сообщениям г-на Г., в состоянии средневекового хаоса, неожиданно очнулась от спячки и дала отпор наглости австрийцев. Сердце мое наполняется гордостью, когда читаю об участии в сем благородном деле нашего прославленного ген. Скобелева-младшего. Сумеет ли справиться крошечный народ с монстром Двуединой монархии? Боже, силы слишком неравны, и нам остается лишь уповать на вмешательство дипломатов. Коль достало им бесстыдства превратить в предмет торга потоки крови наших солдат, пролитой в Болгарии, то отчего не вспомнить сейчас о предназначении европейских коллег г-на Горчакова нести народам оливковую ветвь, а не громы битв? Кн. Мещерский».

«Московский вестник»:

«Венский официоз „Виеннер цайтунг“ вчера окрестил действия босняков нецивилизованными и предательскими, продемонстрировав нам, до какого верха цинизма могут дойти австрияки. Интересно, кого могли предать подданные другого царства, когда на их родину напали сто тысяч ландскнехтов императорско-королевской армии? Нас уверяли, что Австро-Венгрия движима лишь заботой о христианском населении. Так отчего же на страницах немецких газет звучит лишь одно: Nieder mit den Serben! Долой сербов! Что значит „долой“? Немалая часть сербов, проживающих в Краине, Хорватии и Далмации, являются подданными австрийского кайзера. Куда их хотят деть? Расстрелять? Повесить? Без суда и следствия, как это принято у швабов? Пепел Сараево стучит в нашем сердце! А. Катков».

«Биржевые ведомости»:

«Только в узком кружке чернильных забияк сохранилась вера в новое вмешательство России в балканские дела. Австрии вольно поступать по собственному разумению, и ни один голос осуждения не прозвучит ей в укор. Оставьте, господа либералы, свои мечты склеить разрубленное и расчленить соединенное».

«New York Herald»:

'Под покровом густого тумана мадьярская пехота подкралась к Сараевскому замку.

Он, как и весь город, уже несколько дней находился в руках повстанцев — турецкий редиф потерпел поражение в открытой битве и частью был пленен, частью скрылся в неизвестном направлении вместе с черкесами генерала Кундухова-паши. После того, когда надежда отразить австрийцев силами регулярной армии растаяла, Сараево оказалось в руках патриотов. Их возглавил известный дервиш Хаджи Лойа, поклявшийся превратить каждый дом в городе в неприступную крепость. Религиозным фанатикам, к которым неожиданно присоединились сербы, достался арсенал санджака с множеством американских ружей систем Пибоди-Мартини и Снайдерса, а также пушки. Об этом не знал командующий австрийским корпусом генерал Филиппович. Он надеялся на легкую прогулку по Боснии под звуки полковых оркестров, но вышло совершенно иначе. Его войска, двигаясь тремя колоннами к боснийской столице, несли ощутимые потери от действий партизан. Филиппович был вынужден объявить военное положение.

… Туман рассеялся, гонведская пехота была обнаружена. На нее обрушился шквал пуль и снарядов. Прижатая к земле, расстрелявшая все патроны, она готовилась к гибели, но ее спасла фланговая атака хорватов. Так началась битва за Сараево — одна из самых ужасных битв, которые можно себе представить.

До прибытия артиллерии австрийцам мало что удалось сделать за семь часов непрерывного боя. Лишь под прикрытием шрапнельного огня они смогли на следующий день ворваться в город. И тогда началась бойня. Горожане забаррикадировались в домах и вели огонь по пехоте из маленьких окон, из щелей на крыше, из-за приоткрытой двери. Разъяренные сопротивлением мадьяры врывались в дома и не щадили никого — ни стариков, ни женщин, ни детей. Справедливости ради замечу, что захватчикам не сопротивлялись разве что младенцы и прикованные к постели паралитики — все остальные изыскивали любоую возможность выстрелить в спину солдату в кепи, пырнуть его ножом, выплеснуть в лицо кипяток. 500 метров одной улицы венгерские пехотинцы из 38-го полка очищали целых два часа. Мечеть в сербском квартале, превращенная в цитадель, отразила пять атак, и лишь прибытие штирийского батальона даровало победу.

Город пал. Военный госпиталь у западных ворот был переполнен больными и ранеными повстанцами. Улицы завалены трупами. Вскоре их число резко выросло — австрийцы начали массовые казни, применяя упрощенную систему полевого суда. Всего было расстреляно около двухсот человек, девятерых сараевских мусульман, главных лидеров метяжа, повесили на рассете. Хадже Лойе удалось скрыться.

С места событий, Януарий Макгахан'.

Я посмеялся над фельетоном в сатирической парижской Le Charivari, вздохнул о несчастной судьбе Сараево и отложил в сторону газеты, в которые вцепился, как страждущий путник в пустыне в протянутый стакан воды. Их привез мой приятель Макгахан, разыскавший меня под Мостаром. Вечный искатель приключений, он добрался до меня прямиком из Боснии, из лагеря австрийцев, пользуясь своей неприкосновенностью и правом на перемещения военного корреспондента. Герцеговинцем же и боснякам хватило его знания русского языка и ссылок на наше знакомство — авторитет «руси», всегда высокий среди сербов, после последних событий вознесся на недосягаемую вершину.

Найти меня было не так уж и просто. В Мостаре я квартировать не захотел — там разгорелись нешуточные политические страсти, и история с Боснийским королевством неожиданно вылилась в жаркие споры между победителями, переходящие порой в пальбу. Депутаты повстанческой скупщины и члены Временного правительства продолжали конфликтовать с бегами и агами, больше всех старался примчавшийся из Цетинье Иван Дреч, звавший простой народ к топору. Старался держаться от них подальше. Выбрал себе для постоя заброшенный конак с киоском* какого-то паши, который то ли сбежал в Константинополь, то ли погиб от рук повстанцев. Место здесь было чудесное — в двух часах езды от столицы Герцеговины, у слияния Неретвы и реки Буна, с живописными берегами, густыми дубовыми рощами, черешневыми и вишневыми садами и высокими ореховыми деревьями, растущими вдоль дороги.

«Дворец» — нечто вроде наших дач — особыми достоинствами не отличался. Роспись на стенах в виде синих деревьев и зеленых фонтанов, напоминавших пальмы, вызывала у меня смех, а планировка дома — чертыхание. В турецких жилых постройках, даже в самых богатых, не принято устраивать двери внутреннего сообщения, все комнаты имеют выход в галерею, окружающую верхний этаж — чтобы попасть в нужную комнату, порой приходилось огибать полдома. В моем случае это доставляло огромное неудобство, поскольку внезапно разболелось бедро, контуженное в шипкинском сражении. Поэтому я предпочитал коротать время в белом киоске, меж сваями которого тихо журчали воды Буны. Требовалась короткая передышка, чтобы привести себя в порядок и определиться с дальнейшими планами. Макгахан со свежими новостями был как никогда кстати.

Киоск турецкий — открытый павильон с крышей на столбах, как правило у воды, а также дачи-дворцы османских вельмож на Босфоре и Мраморном море.

— Ну же, Януарий, поведайте мне о том, что творится в Боснии? Куда делся Кундухов? Что за сообщение о бедствиях, обрушившихся на 20-ю дивизию? Я понимаю, что правдиво о таком в газетах не напишут.

— Ей не повезло с самого начала. В то время как правая и центральная колонны особого корпуса Филипповича, пусть и с боями, но двигались вперед, 20-я гонведская дивизия получила хорошую взбучку под Тузлой уже на десятый день после начала боевых действий. Причем настолько хорошую, что можно смело говорить о бегстве. Бросив продовольственные магазины, чудом сохранив пушки, дивизия в полном беспорядке отступила к Добою.

— Кто так постарался? Неужели черкесы?

— Именно они. Хотя их и поддержал редиф с башибузуками.

Я поморщился. Упоминание этих иррегуляров вызывало у меня изжогу.

— Что же было дальше?

Макгахан рассказывал с удовольствием, умело играя паузами и интонацией:

— Далее, на мой взгляд, турецко-осетинский генерал совершил ошибку. Доверив местному ополчению добить венгров в Добое, он повел черкесов под Яйце со соединение с губернатором Боснии. Тут-то их и разбили. Кондухов вернулся к Тузле и вцепился в остатки 20-й дивизии. Если австрийцы срочно не двинут новые части из-за Савы, то разгром аж двух крупных соединений KuK можно считать свершившимся фактом.

Мне захотелось вскочить и обнять Макгахана за столь приятные новости, но боль в бедре приковала к стулу. Януарий сделал вид, что ничего не заметил.

— Вы обратили внимание, генерал, на заметку в «Виеннер цайтунг», на упомянутый в ней ландштурм? Созыв ландштурма проводится только в военное время или в случае угрожающей войны. Вас теперь воспринимают всерьез. Перед моим отъездом из Сараево поступило повеление императора о создании действующей армии, получившей название 2-й, в составе 160 батальонов, 32 эскадронов и почти 300 орудий. В нее войдут третий, четвертый и уже действующий в Боснии усиленный тринадцатый корпуса. Отдельный корпус будет формироваться в Хорватии для освобождения Далмации.

— Вы великолепный шпион, Макгахан!

— Учусь у своих британских коллег. Ведь это они помогали туркам разбить сербов, а про вас распускали немыслимые слухи.

— Что еще нашпионили, мой дорогой?

Януарий налил себе из бутылки местной мастики, выпил полстакана, запил его водой. Как он мог пить такую дрянь, я не понимал.

Вытерев усы, журналист решил, что больше нагнетать интригу не нужно, и широко улыбнулся.

— Полагаю, что у вас есть немного времени, чтобы успеть перенести боевые действия в Боснию. Там царит полная неразбериха. Филиппович не решится двигаться к Мостару, пока не подойдут свежие части из Венгерского королевства. Уж больно его беспокоят инсургенты, объявленные вне закона. Настолько, что он задумал создать нечто вроде антипартизанских частей, назвав их штрайфкорами, корпусом патрулей. И знаете, кто стоит у истоков этой идеи? Ни за что не угадаете!

Он снова замолчал и с интересом уставился на меня.

— Ну же, дружище, хватит этих ваших штучек!

— Узатис!

Я взревел:

— Кто? Алексей? Откуда он взялся⁈

— Взялся, я думаю, он из Вены. Как там оказался, подсказать вам не берусь. Но в Сараево он прибыл с неким Амед-Юнус-беем, коего сразу назначили столичным мэром. Ходят слухи, что это выходец из Адрианополя легко находит общий язык с предводителями башибузуков.

— Вот же подлецы! Все ж таки купил ренегат-грек нашего «черногорца»! Вот откуда корни растут его дальнейших действий. Еще до Константинополя задумал побег, негодяй, оттого и обнаглел.

— Я не понимаю.

Пришлось рассказать Макгахану, как в моей славной ординарческой семье завелась паршивая овца.

— Не получается у меня взять в рассуждение, как может уживаться в одном человеке и храбрость, и злодейство, и тяга к неправедно нажитому богатству?

— Вы мерите, генерал, всех по себе. Однако ж примеров личностей, сотканных из противоречий, в истории достаточно — их куда больше, чем идеальных героев. Скажите мне, что случилось с Йовановичем? Какая судьба его постигла?

Я скупо улыбнулся.

— Его ждет забвение, крах карьеры, и он это понимает. Ему, славянину, как и Филипповичу, было доверено управление оккупационными войсками, и он с задачей не справился. Хотя его особой вины в том нет — против него выступали герцеговинцы, сражающиеся за свою страну и, что важнее, имевшие за плечами опыт трех лет военных действий и лучше вооруженных. Плюс у нас была гораздо более выгодная позиция. Но австрийцам на это будет наплевать. Им нужен козел отпущения. Йовановича мне по-человечески жалко.

— Вы забыли добавить, что у оккупантов не было Скобелева!

— Не только Скобелева, — усмехнулся я. — Были и другие.

— Вы очень щедры, генерал, в оценке своих русских сподвижников. Что же Йованович? Как он?

Я не стал расшифровывать свои слова журналисту, моя тайна останется со мной.

— Генерал-лейтенант жив и здоров. Он здесь, в доме, который я занимаю. Вы можете с ним пообщаться, но многого не ждите. Я спросил его в лоб: «Как же вы, славянин, могли поднять оружие против своих братьев?»

— И что же он?

— Начал мямлить о неспособности османов поддерживать мир, порядок и религиозную терпимость в санджаках, про трудности защиты столь протяженной границы, которая со стороны Австро-Венгрии представляет собой огромную подкову, о стратегическом значении Далмации, которой нужен крепкий тыл. И ни слова о том, как реагировать на сопротивление даже со стороны герцеговинских католиков. Один умный человек мне сказал, что имеем пример промытых мозгов.

— Промытые мозги? Великолепное определение, непременно им воспользуюсь. Brainwashed — по-английски звучит еще лучше. Подумать только, еще несколько лет назад в граничарских полках* на австро-турецкой границе сербы и хорваты служили как братья, как издревле повелось. Ныне же они превратились чуть ли ни в противников.

Граничары — хорватско-сербские формирования, защищавшие земли так называемой Военной границы. С начала 1870-х гг. Вена настойчиво добивалась демилитаризации этого края, разрыва между Внутренней Хорватией и граничарами, имевшими особый статус, как у русских казаков. Ликвидация граничарских полков завершилась к 1881 г. До появления лозунга «серба — на вербу» (сперва в Болгарии) осталось всего несколько лет.

Наш интересный разговор прервал Дукмасов. Улыбнувшись и поприветствовав Макгахана как старого приятеля и собутыльника, хорунжий доложил:

— Ваше превосходительство! Все собрались, ждут только вас.

Макгахан тут же подхватился:

— Мешать не стану, пойду поспрашиваю все же Йовановича о его ощущениях, как потерпевшего поражение от самого Скобелева.

Я кряхтя последовал за ним, вышел из киоска. На поляне в тени огромного орехового дерева меня ждали русские офицеры во главе с Куропаткиным, командиры герцеговинских батальонов и харамбаши гайдуков. Красочностью костюмов и суровостью лиц мне это сборище напомнило сход древних славянских князей перед решающей битвой с кочевниками. Не хватало лишь большого священного стяга и креста, о чем я и сказал вслух.

— Мой бог! — вскричал Макгахан. — Как я мог забыть⁈ Ведь у меня для вас особая посылка.

Американец бросился к своей лошади и вытащил из торбы-бизаги плотный пакет. Он вернулся ко мне и протянул посылку, таинственно добавив:

— Послание от дамы!

Мне хватило одного взгляда на везель на пакете, чтобы догадаться об отправителе. Посылка была от Анастасии Михайловны. Непонятно почему, на сердце потеплело. Я торопливо разорвал упаковку и с недоумением уставился на плотно свернутый рулон из шелка. Нашлось и короткое послание:

«Отправляю вам, молясь ежечасно за ваше здравие, знамя, достойное великого воина святой Руси. Помнящая о вас в. кн. АМ».

Я развязал рулон, позволил ему раскрутиться. Стоявшие рядом офицеры восторженно ахнули. На темно-малиновом полотнище с узорами и звездами вышит золотом Архистратиг Михаил, а по синей кайме вилась надпись славянской вязью «Аще бог по нас, кто на ны?»

Внезапно выскочившая как черт из табакерки Стана требовательно протянула руку:

— Я чу бити байряктар!

Столь неожиданное столкновение двух Анастасий, имевших отношение к моей жизни, вызвало у меня прилив смущения. Ничего не оставалось делать, как протянуть полотнище девушке. Она вцепилась в него здоровой рукой, тряхнула рыжими косами.

— Древо плаво?

Я растерянно оглянулся.

— Она спросила, нужно ли голубое древко, — подсказал мне Алексеев.

— Пусть будет голубое.

Мистер Икс промолчал, но его сарказм я ощутил. В самом деле, у нас на руках куда более важные дела, чем геральдические мелочи. Стана, получив подтверждение, немедленно унеслась делать из полотнища знамя, а я добрел до невысокого креслица под деревом.

— Начнем совещание, други, — стиснув зубы, чтобы не закряхтеть, я опустился на подушки и оглядел соратников.

Настроения царили невеселые, непонятно откуда слухи о 2-й армии KuK уже распространились среди творцов Боснийского королевства, даже непримиримый Ковачевич нервно кусал свой тонкий ус:

— Мало нас е, погинемо за слободу!

— Вот уж нет, — постарался я как можно беспечнее улыбнуться, — пусть они за нашу свободу погибают, а мы побеждать будем!

Собрание загомонило, но все сводилось к тому, что швабов слишком много.

— Библейский Давид одолел великана Голиафа, господа. И сейчас я вам расскажу, как мы столь малыми силами не просто отстоим Боснию и Герцеговину, но одолеем австро-венгерскую монархию и нанесем ей стратегическое поражение.

Австрийская оккупация Боснии, уличные бои в Сараево.

Журнальная иллюстрация 1878 года.