Башня. Новый Ковчег-2

Глава 26

Глава 26. Кир

Это было похоже на ночной кошмар — тот самый, когда от ужаса нападает паралич и невозможно ни пошевелиться, ни крикнуть. Кир, как сквозь пелену тумана, смотрел на то, как Костыль и Татарин, переодетые охранниками, не спеша обменивались какими-то фразами, стоя над неподвижным телом Кости. До Кирилла только сейчас дошло, что эти двое не в привычных рабочих комбезах или спецовках, и тут же промелькнула пробирающая до дрожи мысль — а сами-то охранники, те, с которых сняли форму, они-то где? Тот факт, что форма была явно с кого-то снята, сомнений не вызывал — у худого и высокого Костыля рукава форменной курки даже не доходили до запястий, а Татарин был обтянут так, что его жирная шея буквально вылезала из воротника, растекаясь некрасивыми красными складками. Татарин кончиком ноги небрежно пнул лежащего Костю, на широком плоском лице не отразилось ни одной эмоции, что-то коротко бросил Костылю, и они неспешно покинули будку, направляясь к платформе. В руке у Татарина что-то блеснуло — чёрная зловещая сталь. То самое оружие, о котором говорил Лёха. Пистолет.

И только тут Кир пришёл в себя.

— Пошли, — шёпотом проговорил он, хотя из-за шума океана, доносившегося с платформы, через высокие и настежь распахнутые двери, можно было смело орать — вряд ли их могли услышать.

— Пошли, — повторил он чуть громче, оборачиваясь к Сашке.

— К-куда?

Сашка был бледнее смерти. Его глаза, наполненные ужасом, всё ещё не могли оторваться от того места, где лежал мёртвый охранник Савельева.

— Туда! Ты что, не понимаешь? Раз тут охранник, этот… Костя, то и Павел Григорьевич здесь. Он уже здесь!

Сашка дёрнулся, словно пытаясь оторвать свой застывший взгляд от места убийства, и перевёл глаза на Кира.

— И… что?

— Как это что? — Кир постепенно повышал голос, переходя со свистящего шёпота на почти крик. — Там Павел Григорьевич! А Татарин с Костылем пошли туда! Ну ты чего, опять зассал что ли? Блин… Ну и сиди тогда тут… трус несчастный! — в сердцах выплюнул Кир и осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, двинулся к выходу на платформу. Туда, где скрылись мнимые охранники.

Неожиданно сказанное Киром возымело действие. От слова «трус» Сашка вздрогнул, скривился, словно его вытянули кнутом, и, кажется, пришёл в себя. По крайне мере, за Киром он последовал.

На платформе Киру в лицо сразу кинулся ветер — мощный, холодный, несущий миллиарды капелек солёной воды. И шум — голос океана — от бьющихся о Башню волн. Застыв на долю секунды, захлебнувшись этими непривычными для него ощущениями, Кир всё-таки заметил впереди людей и инстинктивно, на автомате, юркнул за ближайшую постройку, надёжно скрывшись за её стеной. Сашка сразу же оказался рядом с ним. Кинув на него встревоженный взгляд, Кир отметил, что его приятель напуган до чёртиков — всё говорило об этом — и слегка подрагивающие руки, которыми он вцепился в какую-то торчащую железяку, и побелевшие губы, и дыхание, которое нервными всхлипами вырывалось из его груди. Ещё не хватало, чтоб он тут грохнулся в обморок, как девчонка. Но, к удивлению Кира, Сашка держался.

Кирилл осторожно высунул голову и огляделся.

Он даже не представлял себе, что станционная платформа настолько велика. Когда-то он работал на грядках, и там, вытянутые поля из составленных вместе агроплатформ казались ему почти бесконечными. Но тут всё было по-другому. Перед ним раскинулось огромное открытое пространство, обдуваемое ветрами, просоленное морем и выбеленное солнцем — даже в невнятном свете, что шёл от окон Башни, тех окон, что находились на несколько десятков этажей выше, Кир различал удивительную белизну бетонных стен, вернее их остатков, уцелевших после того ужасного шторма. В том, что стихия тогда разгулялась не на шутку, сомневаться не приходилось. Правый угол платформы почти полностью отсутствовал, его словно срезало ножом, удивительно ровно, а слева наоборот было ощущение, что кто-то вгрызался в железобетон огромными зубами, кромсая и перемалывая его. Повсюду валялся мусор, торчали остовы стен и проржавевших колонн, жалкие останки некогда живых рабочих цехов, в которых шумели и гудели турбины и генераторы, где перекрикивались люди, занятые делом — делом, которое давало то, в чём Башня нуждалась прежде всего — энергию.

Кир направил взгляд к краю платформы. Там стояли двое. Павла Григорьевича Кирилл узнал сразу, его вообще было сложно с кем-то спутать, даже в своей квартире, расслабленный и смягчённый присутствием любимой дочери, Савельев всегда выделялся какой-то внутренней силой. Сразу было понятно — это не просто какой-то мужик и любящий отец. Это лидер, вожак. Разворот плеч, осанка, уверенные движения — всё кричало об этом. Рядом с ним стоял незнакомый Киру мужчина, наверняка тот хмырь, с которым у Павла Григорьевича была назначена встреча. Кир скользнул по нему глазами, не задержавшись, и уставился на две фигуры в форме охранников, неторопливо приближающихся к Савельеву.

Даже отсюда Кир видел, что Павел Григорьевич спокоен и ничуть не встревожен. Для него эти двое были именно охранниками, которые, вероятно, шли сообщить о чём-то важном. Только вот Кир точно знал, зачем Татарин с Костылём идут к Савельеву. Убивать они его идут, вот зачем!

Мысли заметались с бешеной скоростью. Надо же что-то предпринять! Пока ещё не поздно! Крикнуть или броситься туда, к ним, отвлечь, предотвратить, остановить. Да плевать как, главное — что-то сделать! Долго размышлять, просчитывать и строить планы было вовсе не в характере Кира. И он уже почти решился, привстал, напрягся для броска, краем сознания понимая, что возможно это будет последним, что он сделает в этой жизни — перед глазами всё ещё стоял блеск пистолета. И тут же понял — поздно.

Татарин поднял руку, и темноту прорезала яркая вспышка. И грохот. После которого всё как-то сразу стихло — или это Киру так показалось. Даже ветер, кажется, удивлённый происходящим, перестал завывать и швырять где-то внизу волны, разбивая их о стены Башни. В этой неестественной тишине, Кир увидел, как Савельев вздрогнул, дёрнулся, как от удара, и этот невидимый удар откинул его назад. И он стал медленно падать. Ужасающе медленно. Словно сам не мог поверить, в то, что всё кончено. И во всей этой картине была какая-то смертельная красота — исчезающая фигура на фоне чёрного неба, усыпанного редкими звёздами.

Незнакомый мужик по бабьи взвизгнул и сделал несколько шагов назад. Татарин опустил пистолет, и они вдвоём с Костылем приблизились к краю платформы. Туда, где только что стоял Павел Григорьевич, кажущийся таким надёжным и вечным. И только сейчас до Кира дошло, что отца Ники больше на платформе нет. Да и вообще нет. Его тело поглотил равнодушный океан, беснующийся где-то внизу.

Ветер снова ожил, набрал силу, взвыл, и до Кира долетели обрывки фраз:

— … ни хрена не видно, темно как в заднице…

— …точно мёртв? Ты не промазал?

— Не гони, какой промазал, дебил? Не с перепугу же он свалился?

Они стояли на краю, вглядываясь вниз, и их разговор звучал так обыденно, словно они обсуждали, куда пойти развлечься этим вечером.

Незнакомый Киру мужик тоже подал голос, что именно он сказал, Кир не расслышал. Татарин отвернулся от края, сделал шаг в сторону этого мужика и снова поднял руку. Второй выстрел уже не показался Киру таким оглушающе громким. Мужик осел, вскинув руки в каком-то беспомощном жесте, словно пытался схватиться за воздух, а Татарин посмотрел на пистолет в своей руке, бережно, даже с любовью, протёр ствол и не спеша убрал его в карман. Костыль тем временем приблизился к телу, наклонился, потом что-то сказал, видимо, какую-то шутку, потому что Татарин хохотнул.

От этого жуткого смешка, да и вообще от количества убийств, свидетелями которых они с Сашкой только что стали, Кир никак не мог прийти в себя. За убийство в Башне карали смертью. Поэтому и убийств было мало. Но чтоб вот так — сразу три, одно за другим. Да и три ли? Кир невольно снова подумал о той форме, в которую были одеты Костыль с Татарином.

Кира трясло. Когда-то, будучи ещё совсем желторотым пацаном, он до одури боялся этих двоих. Татарин был старше его лет на семь, и Костыль где-то также. Внешне совершенно разные, внутри они были похожи, как близнецы-братья, оба равнодушно-жестокие, мелочные и мстительные — таких лучше обходить стороной, а связываться себе дороже. Били они легко и охотно, просто так, для этого даже не требовались какие-то причины. Не так посмотрел, не то сказал, просто кулаки зачесались. Вспыльчивый Кир огребал от того же Татарина не раз и, наверно, огребал бы ещё больше, не будь в его жизни Вовки Андрейченко. Большой и сильный Вовка, великодушный и добрый, был не тем, с кем связываются тупые узколобые придурки, типа Костыля и Татарина, предпочитающие добычу помельче и пожиже.

После окончания школы Татарин на время исчез с этажа, попал по распределению куда-то выше, и малышня тогда вздохнула свободно — наконец-то стало возможно перемещаться по этажу спокойно, не рискуя нарваться на возглавляемую Татарином гопоту, которая, гогоча и щедро раздавая тычки и пинки, выворачивала карманы, а не найдя ничего, ставила на счётчик. Даже Костыль в отсутствии Татарина притих. Продолжалось это правда недолго, год или два — Татарин вернулся, и всё началось по новой.

И всё же несмотря на то, что Кирилл знал этих двоих как облупленных и не питал иллюзий насчёт их моральных качеств, он никак не мог представить себе, что они способны лишить человека жизни. Ограбить, избить — легко. Но чтобы убить! Да ещё так хладнокровно, нескольких человек одного за другим, при этом обмениваясь шутками и похохатывая…

Татарин с Костылем тем временем перекинулись ещё несколькими репликами и пошли к входу в Башню. Мимо полуразрушенного строения, за которым прятались Кир и Сашка. Хотя заметить их они не могли, Кир всё же инстинктивно прижался к стене и с беспокойством посмотрел на товарища. По его окаменевшему лицу ничего нельзя было понять, Киру оставалось только надеяться, что Сашка не начнёт биться в истерике или не выкинет ещё чего похлеще. Но Сашка не выкинул.

Мнимые охранники скрылись в здании, а Кир все ещё сидел, вжавшись в стену, не в силах ничего предпринять. Да и что теперь можно предпринять? Какой смысл? Слишком поздно. Павел Григорьевич мёртв. А Ника…При мысли о Нике по спине пробежала дрожь. Что будет с ней, когда она узнает? Он силился представить себе её лицо, тонкое, фарфорово-бледное, остановившийся взгляд, горе, смешанное с презрением, колыхающее в пасмурных глазах, и как она скажет ему: «А ты, значит, прятался? Как крыса?» и, не дождавшись ответа, развернётся и уйдёт, на этот раз навсегда. Картинка так живо встала перед глазами, что Кир мучительно застонал, пытаясь подавить рвущийся наружу вой.

— Пошли! — вдруг сказал Сашка.

Кир удивлённо посмотрел на него. Сашка внезапно подобрался и, хотя все ещё оставался неестественно бледным, в его глазах можно было увидеть что-то похожее на решимость.

Поляков поднялся, машинально отряхнул брюки (этот жест в другое время показался бы Киру особенно забавным — самое время заботиться о чистоте одежды, когда они оказались в таком дерьме) и двинулся к краю платформы. Кир пошёл за ним, скорее машинально, не понимая толком, зачем Сашка туда идёт.

Они обошли тело того незнакомого мужчины — подходить не стали, остекленевший взгляд, поднятый к небу, не оставлявший никаких сомнений в том, что человек, которому принадлежали эти глаза, мёртв, — и приблизились к краю, к тому самому месту, где стоял Савельев, когда в него выстрелил Татарин.

Сашка стал сосредоточенно смотреть вниз.

— Ну и чего ты там разглядываешь? — раздражённо бросил Кир. Он злился. И на Сашку, и на себя. Особенно на себя, проклиная свою нерасторопность и смятение.

Кир нащупал в кармане пластиковую фотографию, и опять в голове вспыхнула болезненная мысль — придурок, ты даже на её фотографию теперь права не имеешь.

— Погоди, — Сашка всё ещё стоял у края. — Мне кажется… послушай! Ты видишь?

Кир приблизился и тоже уставился вниз, в тёмную воду океана, в колышущиеся волны, в которых чувствовалась мощь и какая-то безысходность.

— Ты чего? — он повернулся к Сашке. — Реально думаешь, что Павел Григорьевич мог выжить? Упав с такой высоты?

— Тут не больше десяти метров, даже меньше, — ответил Сашка. — Вон там! Мне кажется, там кто-то есть… Или что-то.

Кир пригляделся. Но, как ни пытался он разглядеть внизу хоть что-то похожее на тело человека, ничего не получалось.

— Никого там нет.

— Да вот же, что-то светлое… На Павле Григорьевиче была белая рубашка.

— Это пена от волн, — с сомнением протянул Кир, уже чувствуя, как в груди, против воли и всякого здравого смысла, вспыхивает надежда. А вдруг?

— Слушай! Надо проверить. Давай спустимся на нижнюю платформу.

— Как мы, интересно, туда спустимся? По верёвке что ли?

— В смысле по верёвке? — Сашка недоумённо уставился на Кира, а потом вдруг улыбнулся, совершенно не кстати, снова вызывая в Кире злость и раздражение. — Нет же, Кир, тут лестницы должны быть. Прямо в опорах. Нас же всех возили на экскурсии на станцию, ещё в школе. Правда, на Южную, эта уже была закрыта. Но по конструкции они абсолютно одинаковые.

Кир промолчал. С той экскурсии он удрал, за что потом получил серьёзный нагоняй от отца. Тот Кир считал всё это совершенно лишней информацией для себя. Уже тогда было понятно, что инженером стать ему не светит, да и вообще в энергетический сектор с его оценками не берут, даже техником и рабочим. Стало быть, плевать ему было, что там за станции, и как они устроены.

— Сейчас, погоди. Дай сообразить…

Как-то так получилось, что они с Сашкой поменялись местами. Нет, Сашкин голос всё ещё подрагивал, и движения были суетливы и прерывисты, как будто Сашка был марионеткой, дёргающейся в ловких руках стоявшего в тени кукольника. Но сам Кир не мог сделать и этого — только двигался вслед за Сашкой, который метался туда-сюда.

— Одну опору тут точно срезало, нам рассказывали, а ещё несколько сильно деформировало. Давай сюда!

Кир покорно последовал за Сашкой, не понимая и половины того, что тот говорит.

— Нет, — Сашка остановился у какого-то зияющего проёма — Здесь тоже не спуститься.

— Почему? Дырка же есть.

— А толку? Видишь, там плитой ниже всё перегородило. Не пролезем. Побежали к следующей.

Отверстие, ведущее внутрь следующей опоры, было завалено полностью, а вот дальше им повезло. Здесь даже уцелело какое-то подобие навеса, закрывающего проём, выходящий на лестничную клетку, и сама лестница внутри огромной железобетонной опоры была хорошо сохранившейся, с нормальными ступенями и стальными, даже покрытыми краской перилами.

— Осторожно, здесь темно. Чёрт!

Сашка шёл впереди, медленно, с опаской переставляя ноги, буквально на ощупь находя каждую следующую ступеньку. Ещё одну. И ещё. Он уже ничего не говорил, да и Кир тоже. Кромешная, обступившая со всех сторон тьма, шершавые стены опоры, влажные и холодные, и где-то там внизу, шум океана, приближающийся с каждым шагом. От напряжения у Кира затекла спина и ныл затылок.

— Долго ещё? — не выдержал он.

— Не знаю. Нет. Ещё немного.

Лестница сделала очередной поворот, и в лицо Киру ударил ветер. Тьма отступила, отползла, шипя в сторону.

— Теперь туда!

Непонятно, как Сашка ориентировался, но Кирилл снова послушно побежал за ним.

— Слышишь? — Сашка остановился как вкопанный, а Кир по инерции пролетел ещё несколько шагов и только потом обернулся.

— Слышишь? — повторил Сашка.

Кир открыл рот, чтобы сказать нет, но тут услышал. Слабый стон, прорывающийся сквозь гудение ветра, непонятно, реальный или придуманный, потому что им обоим — Кир это чувствовал — очень хочется его придумать и услышать.

— Там! — Сашка рванул с места, и Кир, не раздумывая, припустил за ним.

Павел Григорьевич лежал лицом вниз на мокрой плите. Один край плиты, опасно накренившись, уходил в воду, и вода, блестящая, почти чёрная, лениво накатывая на плиту, доставала до ног Савельева, словно пыталась ухватить его и утянуть назад, в равнодушную, чернильно-тёмную бездну.

— Надо его перевернуть, — Кир присел на корточки рядом с Савельевым. Сашка, тяжело и отрывисто дыша, опустился с другой стороны от Павла Григорьевича.

— Ага.

Они осторожно перевернули его. На мокрой белой рубашке Савельева расползалось тёмное пятно.

— Это кровь? — в замешательстве прошептал Сашка.

Кирилл не ответил. Пятно, большое, неровное, притягивало взгляд. Кир протянул руку, ощутил пальцами густую, маслянистую жидкость, в нос ударил характерный металлический запах. Одновременно, непонятно из каких недр сознания, всплыла мысль — надо перевязать. Кровь, её слишком много, слишком. Савельев, словно услышав мысли Кира, глухо пробормотал что-то, зашевелился, и пятно на его груди угрожающе потемнело, поползло дальше, раскидывая чёрные щупальца по белой рубахе.

— Надо перевязать, — прошептал Кир. — Чёрт. Сашка!

Поляков поднял на него бледное лицо.

— Давай, расстегивай ему рубашку, а я…

Кир не договорил, принялся быстро стягивать с себя рабочую куртку, потом футболку. Потянул ткань, резко, со всей силы, пытаясь разорвать. Ткань треснула, но не поддалась. Кир ухватился зубами за один край футболки, дёрнул, потом ещё раз и ещё.

Пока он пытался справиться с футболкой, разорвать её на хоть какое-то подобие бинтов, Сашка торопливо расстегивал рубашку на Павле Григорьевиче. Задел неосторожно рукой рану, так, что Савельев вскрикнул, но в себя так и не пришёл.

— Да блин, ты косорукий! — выругался Кир.

Кое-как им вдвоем удалось приподнять Павла Григорьевича, и Кир, пока Сашка придерживал стонущего Савельева под мышки, сделал перевязку, вернее, её жалкое подобие. Но хоть что-то, потому что зловещее расползающееся пятно было наконец-то остановлено.

— Что теперь? — Сашка аккуратно опустил Павла Григорьевича обратно на мокрую плиту.

— Надо его тащить наверх.

— Наверх? Как?

— Через косяк, — вырвалось у Кира.

Он и сам понимал, что наверх им Павла Григорьевича не дотащить. Тот был слишком большим, слишком тяжёлым, но и оставлять его здесь было тоже нельзя. Кир поднял глаза на Сашку, встретился с ним взглядом.

— Как-то надо, — сказал тихо. И Сашка, странно дёрнув подбородком, согласно кивнул.