Башня. Новый Ковчег-2

Глава 21

Глава 21. Кравец

Антон посмотрел на часы. Минутная стрелка уже сделала почти полный оборот и медленно, но верно подползала к цифре «двенадцать». Человек, с которым у него была назначена встреча, опаздывал почти на час. В его случае этот могло означать только одно — он передумал. Наверно, в прошлый раз Антон переборщил, перегнул палку, слишком напугал, а с людьми такого типа надо действовать осторожно и не торопясь. Осторожности Кравцу было не занимать, но беда была в том, что он поторопился. Поспешил. Не выждал нужное время. Но что ему ещё оставалось делать? Ресурсами Антон располагал, чего нельзя было сказать о времени. Время утекало сквозь пальцы прямо на глазах, с каждым движением чёртовой минутной стрелки. С того самого момента, как у Юры Рябинина сдали нервы, и он сыпанул отравы Ледовскому в стакан.

Всё должно было произойти не так, но тщательно продуманный план, ювелирный и точный, разлетелся вдребезги, и теперь успех операции решала лишь быстрота реакции. Хозяин (Антон уже привык называть про себя человека, на которого он работал, хозяином) без обиняков дал понять, что Савельева следует убрать прямо сейчас, пока в Башне ещё не оправились от внезапной кончины генерала.

— У вас, Антон Сергеевич, имеются люди, способные выполнить поставленную задачу, так что действуйте. Считайте, у вас в этом деле карт-бланш.

Тихий и ровный голос Хозяина звучал немного напевно, но эта напевность и мягкость не успокаивала, а наоборот, заставляла напрячься и лихорадочно искать выход. Которого, чёрт возьми, не было и быть не могло после того, как Рябинин всё завалил. Ну или почти завалил, потому что каким-то чудом Юре удалось не оставить после себя улик.

…Вопреки прогнозам Антона Рябинин за свой косяк серьёзно не пострадал. Во всяком случае он по-прежнему был жив и здоров, разве что физиономия и лысина стали пунцовее, чем обычно, да по-стариковски подрагивал подбородок — мелко и неприятно, вызывая чувство брезгливости и почти животного отвращения. Но ключевое слово было «жив», а значит, Хозяин всё ещё нуждался в Юре. Или не решался убрать, ибо Рябинин был своим, по происхождению, связям, по чему-то ещё. В отличие от него, Кравца, который своим никогда не был. Он был полезным, но как только польза от его смерти перевесит пользу от его жизни, его тут же пустят в расход. Антон это чувствовал чутьём мелкого хищника, которому в жизни требуется ловкость, ум и изворотливость, чтобы уцелеть как можно дольше в этой безжалостной пищевой цепочке.

Сейчас его однозначно приносили в жертву, потому что привести Савельева в руки убийц (Савельева, каждый шаг которого мог быть отслежен и будет отслежен) равносильно публичному самоубийству. С тем же успехом Антон мог прямо сейчас пойти в центр общественного этажа и повеситься на глазах у многочисленной толпы. По крайней мере, так будет быстрее, чем потом с ужасом и содроганием ждать, кто до тебя доберётся раньше — Савельевские ищейки или свои, которые, разумеется, к тому моменту своими быть перестанут и с удовольствием вонзят клыки в твою глотку. После убийства Савельева свидетелей не оставят.

Всё это Антон Сергеевич Кравец прекрасно знал, а где не знал, там догадывался, и это его не злило и не возмущало, а так… слегка расстраивало. Сам, по большому счёту, виноват, когда подставился, позволил насадить себя на крючок. И теперь оставалось лишь трепыхаться, да надеяться на чудо.

И чудо не заставило себя ждать.

Явилось в лице бывшего начальника энергетического сектора, Вадика Полынина.

— Антоша, — жена Кравца осторожно поставила перед ним поднос с завтраком, сгибаясь в почтительном поклоне.

У них в семье так было заведено. Жена сама подавала ему завтрак. И ужин. И обед, если ему доводилось обедать дома. Подавала, соблюдая выверенный до тошноты ритуал.

Ритуал зародился не вдруг. Антон ещё хорошо помнил те времена, когда они жили в этой квартире вместе с тестем. Тесть, старая жирная жаба, чувствуя свою власть над Антошей, тогда ещё совсем молодым и никому особо не нужным, измывался над ним с неприкрытым удовольствием. Иногда Антону казалось, что это не он сам однажды подкатил к невзрачной, старше его на три года, Ирочке Марковой, справедливо рассчитав самый короткий для себя путь наверх, а Андрей Геннадьевич Марков специально выбрал своей дочери мужа из низов, чтобы иметь под рукой персонального мальчика для битья, которого можно было бы ежедневно унижать и опускать. Конечно, Антон терпел. От тестя зависело очень многое и в первую очень карьера Антона, а ради карьеры, как справедливо полагал юный Антоша, можно было и пострадать. И подождать. И Антон ждал. Терпеливо ждал. Надеясь получить своё и однажды рассчитаться по всем счетам. Антоша никогда не забывал рассчитываться.

Он хорошо помнил тот день, когда похоронили тестя. Едва переступив порог квартиры, куда они вернулись с женой после похорон, Антон почувствовал зуд в руках и спокойную, тихую ярость, медленно и сладко раскручивающуюся внутри, как змея, очнувшись от зимней спячки, раскручивает свои кольца, медленно покачивая плоской головой из стороны в сторону. И стоило только жене что-то сказать — он даже не помнил, что именно — как Антон развернулся и с силой ударил её кулаком в грудь. Она инстинктивно вскинула перед собой руки, но тут же опустила, наткнувшись на его пустой, ничего не выражающий взгляд.

Антон бил её молча, неторопливо, получая удовольствие, остановившись только один раз, когда увидел сына, застывшего в дверях и судорожно сжимающего в руках дурацкую куклу-клоуна.

— Иди спать, — спокойно сказал он сыну, и когда за мальчиком закрылась дверь, продолжил бить жену, всё также обстоятельно и не торопясь.

Она молчала, принимала его удары и даже почти на закрывалась, понимая, за что всё это, и смиряясь с неизбежным.

— Антоша, — повторила жена.

Он поморщился. Единственное, от чего он так и не смог отучить её, так это от этого дурацкого имени «Антоша», от которого сворачивало скулы и темнело в глазах.

— Ну что ещё? — сказал, не скрывая недовольства, намазывая на хлеб тонким слоем белое жирное масло.

— Вадим Полынин хочет с тобой поговорить. Ты бы его принял…

Его часто о чём-то просили. В прежние времена, когда Антон состоял при Литвинове, такие просьбы были привычным делом, да и теперь, несмотря на всю шаткость его положения и тяжесть подозрений, Кравца продолжали просить: кого-то куда-то пристроить, где-то что-то протолкнуть, замолвить перед кое-кем словечко, словом, все те обыденные вещи, которые делают люди друг другу на протяжении всей истории существования человечества.

Антон старался не отказывать, знал, что однажды любая мелкая услуга может вернуться сторицей — жизненный принцип «ты — мне, я — тебе» был возведён у Кравца в абсолют.

— Полынин?

Под его пристальным взглядом жена стушевалась. Она просила его о чём-то и уже тем более за кого-то крайне редко, видела, что именно её просьбы его раздражают, и это тоже было так. Он считал её никчемной, глупой, не понимающей, как устроена эта жизнь, и терпеть не мог, когда она влезала в его дела. Но Полынин, за которого она сейчас просила, Полынин, её бывший одноклассник, бывший поклонник и бывший глава энергетического сектора, этот трижды бывший Полынин, мог пригодиться. И Антон погасил поднимающийся в груди гнев.

— Ладно, — он опустил ложечку в чашку и принялся неторопливо помешивать травяной чай, напиток, который он терпеть не мог, но пил лишь потому, что травяной чай подавали исключительно наверху, а, значит, только избранным. — Пусть приходит. Можешь передать ему, что я буду ждать его завтра. Часов в семь.

— Спасибо, Антоша.

Жена ещё больше согнулась, и Антон почувствовал, как опять нестерпимо и сладко зачесались кулаки.

Полынин был сильно обижен. На жизнь вообще и на Павла Григорьевича в частности.

Савельев, придя к власти, решительно отстранил Вадика Полынина от занимаемой должности, упразднив попутно и саму должность, и пододвинул наверх своего дружка, Руфимова, что в общем-то было неудивительным. И где-то даже правильным. На кой чёрт Савельеву был нужен Полынин?

И всё-таки Савельев поторопился…

Антон слушал Полынина внимательно, и с каждым словом в его душе оживала надежда, что у него опять всё получится. Как получалось уже десятки, сотни раз до этого. У него ещё не было чёткого понимания, как, но он уже нащупал хвост этой ниточки и теперь хладнокровно тянул и тянул, распутывая и этот, казалось, нераспутываемый узел.

— Так, значит, у нас в Башне есть АЭС? — Кравец прищёлкнул языком.

— Да. Резерв, я же говорю. На нулевом уровне.

Вадик Полынин сидел в кресле напротив, чуть сгорбившись и не зная, куда девать руки. Он то клал их себе на колени, то судорожно сжимал в замок, и эти дёрганные, нервные движения выдавали его страх и неуверенность. Антон видел, что Полынин сам уже не рад, что пришёл сюда, и потому старался не спугнуть, мягко и деликатно подбирая слова.

Новость, которую принёс бывший начальник энергетического комплекса, была из разряда неожиданных и приятных подарков, а конфиденциальность придавала ей дополнительный вес — Антон любил владеть информацией, доступной избранным. Тайна в умелых руках — мощное оружие.

— Об этом резерве знают совсем немногие и только те, кто работают в энергетическом комплексе и в секторе систем жизнеобеспечения. И то далеко не все. Так было заложено ещё проектом Башни. АЭС — неприкосновенный резерв, который вводится в действие в двух случаях. Первый — при угрозе остановки обеих волновых электростанций, а второй — при опускании уровня воды ниже установленной отметки.

Полынин оттарабанил эти слова, так, словно, они были заучены наизусть (а может они и были заучены), и замолчал, облизал языком пересохшие от волнения губы. Кравец аккуратно подтолкнул к креслу, в котором сидел Полынин, небольшой сервировочный столик на колёсиках. Стоявшие на столике тонкие высокие бокалы с водой тихонько звякнули.

— Так что, есть угроза остановки Южной станции или это всё-таки второй случай? — Антон с интересом посмотрел на своего собеседника.

Полынин не ответил. Он пил воду, жадно, не отрываясь. На плохо выбритом подбородке (видимо, в последнее время дела у Вадима шли не больно хорошо, раз он так себя запустил) повисла мутноватая капелька — то ли воды, то ли слюны.

— Второй, — Полынин наконец отставил в сторону пустой бокал и с беспокойством посмотрел на Кравца. — Уровень воды понижается, я сам видел сводки. Собственными глазами. Савельев никому не говорит, но я-то знаю, он уже командировал Руфимова вниз вместе с бригадой специалистов. Для расконсервации и запуска АЭС. Антон, ты ведь понимаешь, я не должен всего этого тебе говорить. Мы все, кому эту информацию необходимо знать по долгу службы, подписывали соглашение о неразглашении, и если узнают, что я тебе это сказал, то…

Полынин устремил на Антона взгляд, в котором отражались страх и мольба. Он ждал ответа, но Кравец молчал.

Наказание за раскрытие этой тайны было нешуточным, и Антону не нужно было объяснять, что ждёт Полынина в случае выяснения, кто стал причиной слива информации, и всё-таки трусливый Вадик Полынин пришёл к нему, а, значит, то, что Вадик хотел взамен, было сильнее страха. А хотеть Полынин мог только одного — возвращения на Олимп, с которого его несправедливо согнали.

— А если АЭС не будет запущена?

Кравец не спешил подходить к тому вопросу, который тревожил Вадика больше всего, и ради которого он, собственно, здесь и появился, рискуя своей никчемной шкурой. Вадик подождёт, ожидание помогает доходить до нужной кондиции, это Кравец знал по своему опыту.

— Так что произойдёт, если АЭС не будет запущена? — повторил Антон свой вопрос.

— Тогда, — голос Полынина опять дрогнул. — После того, как уровень воды опустится ниже критической отметки, волновая электростанция перестанет работать. Не сразу, конечно. Какое-то время всё ещё будет функционировать, но по мере снижения уровня мы однажды так или иначе придём к тому, что станция работать не сможет. Проектом Башни заложен запас в несколько месяцев, достаточный для ввода АЭС в опытно-промышленную эксплуатацию. Но для этого нужно, чтобы все работы, которые сейчас запускают Савельев с Руфимовым, были выполнены в срок. В противном случае мы останемся без энергии. Ну а дальше, наверно, не нужно объяснять, и так всё понятно — Башня будет обесточена. Производство встанет, очистные сооружения и водоопреснительные установки… всё встанет! Это… это конец… смерть…

В круглых глазах Полынина заколыхался ужас.

— Ну то есть дело-то хорошее? То, что АЭС запустят? И что уровень воды снижается. Наконец-то выйдем всем народом на твёрдую сушу, — Кравец прищурился. — Отчего же Павел Григорьевич продолжает держать это в тайне? Чего он боится? Самое время объявить народу благую весть. Или я не прав?

Полынин поднёс руку к лицу и медленно потёр щеку. В его глазах мелькнуло сомнение, которое не укрылось от Антона. Вадик замолчал, что-то обдумывая. Кравец не торопил его.

— Дело это, конечно, хорошее, — тихо произнёс наконец Полынин. — Но опасное. Никто же из нас ни разу в жизни не запускал АЭС. Теоретические знания у того же Руфимова или Савельева есть, но теория и практика — две разные вещи. То, что сейчас делает бригада внизу — это небывалый риск. Сейчас вероятнее всего они проводят испытания и ревизию оборудования, но очень скоро Руфимов начнёт физический пуск. Это сложный процесс, Антон, и там всё должно быть чётко соблюдено, все этапы. Если коротко и без технических подробностей, это запуск ядерного реактора, загрузка свежего топлива. Понимаешь, о чём я? Решение о таком опасном мероприятии даже Савельев не вправе принимать в одиночку. Это должен решать Совет. Но Савельев боится, что обсуждения Совета только затянут дело, и тогда время, нужное для расконсервации АЭС, будет потеряно. Поэтому он рискует… Рискует всеми нами…

— Иными словами, мы все сейчас сидим на пороховой бочке?

— Да ещё на какой.

Кравец не то, чтобы не боялся, что всё это может в любой момент рвануть, и обломки взлетевшей на воздух Башни станут их общим саркофагом, нет, он боялся, конечно. Но это был скорее разумный страх, не переходящий в панику. Есть вещи, на которые он повлиять не может, и их остается только принять и попытаться извлечь для себя хоть какую-то выгоду. А выгода как раз и сидела напротив — Вадик Полынин, бледный, как сама смерть.

Они наконец-то перешли к тому, за чем, собственно, Полынин и появился здесь. Он раскрыл перед Кравцом карты, справедливо полагая, что тому есть что предложить взамен.

— Вот что, Вадим, — Кравец задумчиво почесал подбородок. — Я тоже считаю, что Савельев с тобой обошёлся несправедливо, но…

Он замолчал и отвернулся в сторону, облокотившись одной рукой о подлокотник кресла. Краем глаза Антон видел, что эта неожиданная пауза заставила Полынина ещё больше занервничать — он заёрзал на своем месте, и его руки снова пришли в движение. Эта дёрганность забавляла и вместе с тем раздражала.

— …но я ведь ничего тут не могу сделать, — Антон посмотрел на Полынина, поймал его бегающий взгляд. — Кто я и кто Савельев? И ты вообще в курсе, что подо мной самим кресло трещит, вот-вот развалится. К тому же я бы и в добрые времена против Павла Григорьевича не пошёл, а теперь и тем более, так что извини, — Антон развёл руками. — Ничего не могу поделать. Извини.

Кравец поднялся, как бы давая понять, что разговор окончен. Вадик Полынин смотрел на него удивлённо и обескуражено. «Как же так? — казалось, говорил его взгляд. — Я же тебе такое рассказал, а ты… я думал…». Он хотел подняться, но Антон остановил его жестом, и Вадик остался сидеть, судорожно вжавшись всем телом в кресло, подтянув ноги, неестественно сгорбившись и вытянув вперёд тощую шею с выступающим кадыком. Антон обошёл Полынина, встал сзади, наклонившись и почти навалившись грудью на спинку кресла. Заговорил тихо, но отчетливо:

— Савельев многим поперёк горла. Внизу люди проявляют недовольство, но открыто выступать боятся. Савельев по всем этажам военных рассовал, охрана и та теперь не под административным управлением, а под военными — считай, Савельевым лично. Ну да что я тебе говорю, ты и сам знаешь.

Полынин быстро кивнул.

— А ведь есть возможность его убрать.

— Савельева? Как?

Вадик обернулся, почти упёрся о взгляд Кравца. В бледно-голубых, чуть навыкате глазах Полынина мелькнул интерес, и это уже было хорошим знаком. Кравец улыбнулся, чуть приподняв уголки тонкого, нервного рта, и по-прежнему очень тихо ответил:

— Просто убрать, Вадим. Физически.

— Н-н-нет, я к такому не готов. П-п-почему я? П-п-почему не кто-то другой?

От страха Полынин даже начал заикаться, чего прежде Кравец за ним не замечал. Правда, раньше он и не предлагал ему ничего похожего, да что там, ему бы даже в голову не пришло такое предложить. Слабый и трусливый Вадик Полынин совершенно не годился для такого дела, но у Антона не было другого выхода — либо он сейчас уговаривает Полынина на этот шаг, либо, начиная с завтрашнего дня, за его собственную жизнь никто не даст ломаного гроша.

Предложение Кравца было предельно простым. Полынин приводит Павла Григорьевича на разрушенную Северную станцию, где их будут ждать подготовленные люди.

— Почему я? — повторил Полынин.

— А кто ещё?

Антон снова сел на своё место, придвинул кресло совсем близко к Вадику, так, что его колени почти коснулись колен Полынина.

— Во-первых, единственный для тебя способ вернуться на прежние позиции — это убрать Савельева. Пока он жив, он тебя не пустит назад. Для тебя даже должности теперь в Совете нет, он её упразднил. Во-вторых, ты владеешь информацией, которую Павел Григорьевич предпочитает держать в тайне. Пока держать в тайне, — Кравец многозначительно поднял палец вверх. — То есть, времени у нас немного. И в-третьих, Вадим, за всё же надо платить. А я и так прошу тебя сделать сущую ерунду. Заметь — не убить Савельева собственными руками, а просто привести в назначенное время в нужное место.

— Да как я это сделаю-то?

Истерические нотки в голосе Полынина не понравились Антону, но он их проигнорировал.

— Тут всё очень просто. Ты звонишь Савельеву и говоришь, что тебе всё известно про Руфимова, где он сейчас, и всё остальное. И выдвигаешь свои условия.

— Сразу?

— Нет, конечно. Кто такие вещи делает сразу? Скажешь Павлу Григорьевичу, что ждёшь его для переговоров на Северной станции. Что будешь говорить с ним только тет-а-тет. Что ты уже позаботился о том, чтобы всё стало достоянием общественности, если с тобой что-то случится. Блефуй!

— Он на такое никогда не купится, — Полынин затряс головой. — Никогда. Он меня уничтожит. Просто уничтожит…

Кравец ещё раз посмотрел на часы. Что ж… Полынин не придёт. Это было уже очевидным.

При всей трусости и нерешительности Вадим Полынин не был дураком и видел все изъяны в плане Антона. Как и сам Антон. План был плох, пестрел дырами — дешёвый шантаж, как в дурацких боевичках, которые крутят в кинозалах для прыщавых, изнывающих от избытка тестостерона подростков. Но другого у Антона не было. Северная станция, полуразрушенная, нефункционирующая, была идеальным местом, где Савельева можно было устранить, не привлекая ничьё внимание. В принципе, нигде больше в Башне это сделать не удастся. Павел Григорьевич всегда на виду. И лишь на заброшенной платформе электростанции всё может получится. Вот только… придёт ли туда Савельев?

Антон так и эдак крутил эту мысль. На самом деле, то, что он предложил Полынину в ту их встречу, было экспромтом чистой воды. Но по глазам Полынина он понял, что именно этот экспромт (да глупый, да сырой, да непродуманный) мог бы сработать. Потому что ни на что Савельев так не реагирует, как на угрозу для своей Башни. То есть план мог сработать. Вернее, мог бы сработать, если бы…

Дверь тихонько скрипнула, Антон резко повернул голову и не удержался от улыбки. На пороге стоял бледный Вадик Полынин…