Башня. Новый Ковчег-2

Глава 10

Глава 10. Анна

— Глупо! Глупо, Аня! По-детски бестолково и глупо. Ты хоть сама-то понимаешь всю абсурдность и всю опасность своей затеи? А главное — зачем? Ради чего?

— То есть как, ради чего?

Анна сидела, чуть сгорбившись, на стуле, уронив руки на колени, и смотрела, как он бегает по комнате, наматывая круги. Комната была небольшая, как и все остальные, расположенные в центре больничного этажа. Раньше здесь была одна из тайных палат, где она прятала своих незаконных пациентов, а сейчас — просто пустая комната. Ремонтные работы до этой части этажа ещё не добрались и в ближайшие месяц-два вряд ли доберутся. И пока, пожалуй, это было самое укромное место во всей больнице.

— Да, ради чего?

Он наконец остановился и пристально посмотрел на неё. Прищуренные зелёные глаза смотрели гневно и зло.

— Ну, может быть, хотя бы ради тебя, Боря.

В тот день, когда мать Бориса наконец-то ушла, оставив Анну одну и так не убедив её позвонить или хоть как-то связаться с Савельевым, Анна почувствовала небывалое опустошение. Тошнотворное чувство дежавю, ощущение, что всё это уже происходило и опять повторяется, было настолько живым и всеобъемлющим, так цепко держало за горло, что Анне почти физически стало плохо.

Татьяна Андреевна с каким-то маниакальным упорством, не слыша её, доказывала, что Савельев послушает, Савельев сделает, Савельев поймёт…

— Ты только сама ему скажи, Аня, сама, только сама скажи…

От этих сто раз повторенных слов кружилась голова, и Анна, уже ничего не говоря и не пытаясь протестовать, просто сидела и слушала Борькину мать, в словах которой странным, причудливым образом переплетались горе, отчаяние и надежда.

И лишь оставшись наедине, Анна дала волю слезам.

Она плакала даже не по скорой смерти Бориса, которая стояла на пороге, переминаясь с ноги на ногу и бросая нетерпеливые взгляды на стрелки часов Борькиной суетной жизни — Анна оплакивала их дружбу, её, Павла, Бориса. Дружбу, которая когда-то казалась вечной, но, увы, как и многое другое не выдержала проверку временем.

— Это потому что дружить втроём нельзя. Так не бывает! Тем более, что ты — девчонка, а они — парни!

Перед глазами Анны встало бледное, перекошенное от злости лицо Вики, их одноклассницы. Тогда, в шестнадцать лет, Анна думала, что ненавидит эту девчонку, эту бестолковую и до неприличия красивую куклу, с длинными белокурыми локонами и дурацкими голубыми глазами, с которой Пашка целовался на переменах (а, может, и не только целовался) и которую везде таскал за собой, не обращая никакого внимания на Борькины красноречивые протесты и язвительные подколки. И, конечно, не замечая Анниных страданий. С этим у Пашки всегда было туго.

— А сегодня я точно не смогу. У нас с Пашей свидание…

Рука Анны так и застыла на ручке двери. Она уже собиралась выйти из кабинки туалета, но упоминание Пашкиного имени остановило её. Красавица Вика Мосина, растягивая гласные, ещё раз повторила, смакуя каждое слово:

— У нас с Пашей свидание.

— Тройное? — насмешливый голос принадлежал Викиной подруге, Лике, высокой брюнетке, красотой и заносчивостью не уступавшей самой Мосиной. Две подружки, Вика и Лика, тьфу — Анна скривилась — не имена, а собачьи клички.

— Четвертное! С ними ещё эта уродина Бергман увяжется!

Звонкий смех заполнил женский туалет. Сколько же их там? Как обычно, вся свита Мосиной? Она, что, даже в туалет одна сходить не может?

Анна сжалась в своей кабинке. По-хорошему, надо было просто открыть дверь и выйти, прошествовать мимо этих кудахчущих куриц с гордо поднятой головой, но она не могла… Не могла пересилить себя. Струсила.

— А я виновата, что она везде за нами таскается? — обиженно протянула Вика. — Паша ей сто раз говорил, но она же тупая.

Пашка ей, конечно, ничего такого не говорил, но кто знает, что он там мог наплести этой корове, в перерывах между поцелуями. При мыслях о поцелуях Анну замутило.

— Девочки, да она в него влюблена.

— Бергман? В Савельева?

— А то! Чего думаешь, она за ним бегает всё время.

Раскатистый хохот сплошной волной прокатился где-то над Анниной головой, ударился в кафельную стену, рассыпался на злые и обидные слова.

— Ой, девочки, вы даже не представляете, как она его достала…

Его? Кого его? Пашку? Анна почувствовала, как ноги её предательски подогнулись, и она медленно сползла вниз по стене кабинки, опустившись на грязный пол.

— Хоть бы в зеркало на себе что ли посмотрелась. Уродка, рожа вытянутая. И волосы как пакля…

— А она вчера с распущенными волосами в школу припёрлась, видали? — это уже Лика.

— Ой да! Я чуть не угорела…

— И перед Савельевым, перед Савельевым… видели, да, видели?

Голоса давно смолкли, да и девчонок уже не было в туалете — требовательный школьный звонок разогнал всю тусовку, а Анна всё ещё сидела на полу в туалетной кабинке, ошарашенная, оглушённая, не желая верить тому, что слышала, и всё-таки веря всему, до последнего слова…

В класс она так и не вернулась. Урок уже шёл, и сколько там времени прошло от его начала, Анна вряд ли смогла бы сказать. Толкаться в школьных коридорах было опасно, идти прятаться в туалет — глупо, и она не придумала ничего лучше, чем просто отправиться домой. Урок всё равно был последний, а даже если бы и не так — вряд ли она нашла бы в себе силы оставаться сегодня в школе.

На выходе она соврала дежурному, что у неё болит живот, и её пропустили, к счастью, особо не придираясь. Даже на то, что она была без рюкзака, и то не обратили внимания. Рюкзак остался в классе. Мысль об этом промелькнула вскользь и тут же была вытеснена другими, даже не мыслями — голосами. Злыми, язвительными и чужими, из тех, которые являются незваными гостями в сознание, и которых ничем не выгнать.

…как же она его достала, вы не представляете, девочки…, …я вам говорю, она в него втрескалась…, …тупая уродина…, …волосы, как пакля…, …хоть бы в зеркало посмотрелась…

Голоса преследовали, догоняли, забегали вперёд, и как Анна не спешила, ей не удавалось уйти от них. В свою квартиру она почти вбежала, зло и звонко хлопнула дверью, остановилась в полутёмной прихожей, тяжело и громко дыша.

Неужели она действительно такая уродина, прилипчивая уродина? Анна мотнула головой, инстинктивно повернулась к большому, висевшему справа зеркалу. Из зеркальной мути ей навстречу шагнула девочка, бледная, с узким, вытянутым лицом, глазами-колодцами и чёрными растрёпанными волосами.

…как пакля…девочки…припёрлась…волосы распущенные…перед Савельевым…

Анна совсем не думала, что она делает. Ей просто было нужно… просто… Она ринулась в отцовскую спальню, но быстро поняла, что там этого скорее всего нет, и, не дойдя, резко свернула в комнату Лизы. Подбежала к столу, нетерпеливо смахнула со столешницы разбросанные в беспорядке рисунки и карандаши, порылась, но того, что искала, не нашла. Остановилась в задумчивости и, почти мгновенно сообразив, метнулась к большой пластмассовой коробке в углу. Здесь её сестра хранила игрушки, лоскутки и обрезки ткани и, покопавшись, Анна выудила большие ножницы с толстыми закруглёнными концами. Прямо здесь, в Лизиной комнате, Анна перехватила поудобнее левой рукой растрёпанные волосы и, чуть повернув в сторону голову и плохо видя, что она делает, другой рукой быстро заработала ножницами, пытаясь перерезать толстую косу. Волосы были густыми и жёсткими, а ножницы тупыми, стричь ими было неудобно, неловко, но Анне было нужно избавиться от ненавистной косы-пакли, и она, сжимая и разжимая ножницы, с усилием продвигалась дальше и дальше, врезаясь всё глубже в непослушные пряди волос. И только когда отрезанная коса тяжело упала на пол, Анна вдруг с ужасом поняла, что она наделала. Поняла и расплакалась — наконец-то расплакалась громко и горестно…

— Ань, ну ты чего? Куда убежала? Что… Ань, ты чего, ты подстриглась что ли?

Пашка стоял на пороге, сжимая в одной руке Аннин рюкзак, который она оставила в классе, и не сводя с неё недоумённого взгляда. Анна, не дослушав его, развернулась и пошла к себе. Он двинулся следом.

В комнате он остановился и как-то совсем растерянно произнёс:

— Змея опять орала… Слушай! — он шагнул навстречу и опять замер. — Ты зачем…

Он сделал пальцами несколько движений, имитирующих ножницы.

— …зачем обрезала?

— Захотела и обрезала, — Анна вскинула голову. — Тебе-то что?

— Мне? Мне ничего… только, Ань… там неровно у тебя… сзади.

— Ну и пусть!

— Змея же завтра начнёт перед всем классом высмеивать, — Пашкин голос звучал совсем потерянно.

Он был прав. Змея или Зоя Ивановна, их классный руководитель и редкая стерва, вряд ли упустит такой момент. Анна опять вспомнила злые насмешливые голоса девчонок, круглые фарфоровые глаза-плошки Мосиной и почувствовала, что сейчас расплачется. Пашка понял это мгновенно.

— Ань, ты только не плачь. Мы сейчас всё исправим. Где у тебя ножницы? Давай неси их сюда.

Вооружившись ножницами, Пашка повернул её к себе спиной и принялся ровнять непослушные жёсткие волосы. Он громко пыхтел сзади и время от времени чертыхался. Видимо, получалось у него неважно, тупые ножницы стригли плохо, но Пашка старался.

— Чёрт, — он остановился. — Воротник мешает.

Она попыталась отодвинуть воротник, чтобы ему было проще, но это почти не помогло.

— Давай снимай рубашку! — скомандовал Пашка.

Анна вздрогнула, но подчинилась. Расстегнула пуговицы и торопливо стащила с себя рубашку, неловко покрутила в руках и бросила на стоявший рядом стул.

— Ну вот так лучше… — он споткнулся, видимо, только сейчас сообразив, что произошло. — Сейчас…

Он замолчал и с каким-то остервенением опять принялся за работу.

Прошла, наверно, целая вечность. Анна чувствовала его горячее дыхание на своём затылке, иногда он касался пальцами её шеи, голых плеч и тут же одёргивал руку, как будто боялся обжечься.

— Вот, кажется, теперь всё, — пробормотал он наконец и затих у неё за спиной.

В воздухе повисло дурацкое, тревожное молчание. Они оба не знали, что делать.

— Ань, ты повернись, — Пашкин голос звучал хрипло и неуверенно. — Повернись ко мне. Я посмотрю… посмотрю, ровно ли с обоих боков…

Анна медленно повернулась, и её глаза оказались почти вровень с его глазами. Спокойными серыми глазами, в которых отражалась её комната, она сама и весь мир. Эти глаза были так близко, так непривычно близко, что Анна даже не сразу поняла почему.

Она всегда была выше его, высокая, худая, несуразная, и настолько привыкла к этому, что почти не замечала. И вдруг… господи, когда он успел так вымахать — догнать и перегнать её.

— Кажется, ровно, — он поднёс руку к кончикам Анниных волос, но неожиданно коснулся пальцами её щеки, застыл на мгновенье, а потом — это произошло так быстро, что она не успела ничего понять — его губы торопливо коснулись её губ…

Резкий стук в дверь заставил их отскочить друг от друга. Она заметалась по комнате в поисках рубашки, забыв, что бросила её на стул. Пашка опомнился первым, схватил эту злополучную рубашку, в замешательстве протянул ей.

— Спасибо, — она отвернулась, неожиданно осознав, что стоит перед ним в одном лифчике, мучительно покраснела, принялась напяливать на себя рубашку, в спешке не попадая в рукава. Наконец справилась и, застёгивая на ходу пуговицы, побежала в прихожую, оставив растерянного Пашку одного посередине комнаты.

— Я думал, тебя дома нет. Что случилось? А Пашка у тебя?

Борька, которому Анна открыла дверь, выпалил всё разом и, не дожидаясь её ответа, прошёл в комнату.

— Пашка, ты тут? Аня, ты чего из школы сегодня смоталась? Э, да чего тут у вас происходит? — Борис удивлённо уставился на застывшего с ножницами в руке Пашку, потом перевёл глаза на Анну. — Чего такое… ты подстриглась?

— Ну вот ещё один! — Анна дёрнула плечом, подошла к Пашке, забрала у него ножницы и вышла.

— Ань, ты куда? — крикнул Борька ей вслед.

Диван у них в гостиной был неудобный, маленький, тесный, продавленный посередине. Но они его почему-то любили. Вот и сейчас, сидели все втроём, тесно прижавшись друг к другу — она посередине, а Борис с Пашкой с обеих сторон. Дотошный Борька допытывался, что произошло, она отнекивалась, Пашка напряжённо молчал.

— Ладно, — Борис вздохнул. — Не хочешь говорить — не говори.

Он ударил себя по коленам, чуть наклонился вперёд и обратился к Пашке:

— Ну куда сегодня? Или ты опять с этой своей дурой Мосиной? Нас с Аней уже тошнит от неё, правда, Ань?

Она не успела ответить, Пашка перебил. Он повернул к ней веснушчатое раскрасневшееся лицо.

— Хочешь, Ань, я её брошу? Совсем-совсем.

— Давно пора! — Борька хохотнул и резво вскочил на ноги. — Ну, погнали тогда, чего рассиживать-то…

— И всё-таки, Аня, ты дура, — Борис невесело усмехнулся. — И жизнь тебя ничему не учит.

Он сел с ней рядом. Толкнул плечом.

— Ну вот и нафига ты меня вытащила, а? Провернула такое дело под носом у властей.

— Сам же только что сказал, потому что дура.

— Ну мало ли я что сказал, — Борис положил свою руку на её ладонь, легонько сжал. — Что там у вас с Савельевым?

— Ничего, — пожала она плечами.

Борис покачал головой, выдохнул коротко и зло:

— И он тоже дурак. Набитый.