Бальтазар

Глава 10

Глава десятая. Дом, мой милый дом.

Что такое магия? Есть куча определений, и недавно я даже сам придумал еще одно, вычитав его из книги, которую принесла мне сестра. Представьте на мгновение, что мироздание есть не что иное, как идеально работающий механизм колоссальной сложности. Положение каждой шестеренки, натяжение каждой пружины, колебание каждого маятника в настоящий момент является прямым и неизбежным следствием их положения мгновением ранее.

Эта концепция, известная в не магческих науках как лапласовский детерминизм, утверждает: если бы некое бесконечно могущественное сознание, назовем его Наблюдатель, узнало точное состояние каждой частицы бытия и все законы, что управляют их движением, то оно могло бы с абсолютной точностью вычислить как всё будущее, так и всё прошлое.

В такой системе нет места случайности. Есть лишь бесконечная цепь причин и следствий, растянутая вдоль нити времени. А потому твоё решение выпить кофе с утра, как и моё отправиться в тень, было предопределено в момент зарождения реальности.

Если же отринуть наивное представление, что наш мир единственный, то и вовсе получается любопытная картина. Маги издревле знали, что наша реальность лишь один из множества слоёв бытия, одна из многочисленных складок. Мы черпаем силы из Огненных бездн, из ледяных пустот Этера, из измерений Света и Теней. Эти миры подчинены своим, подчас чуждым нам, законам, но они не вне системы, наоборот они часть механизма.

Для нашего гипотетического Демона-Наблюдателя эти измерения просто дополнительные, пусть и чрезвычайно сложные, наборы шестеренок и пружин. Его знание должно быть всеобъемлющим: оно включает не только нашу реальность, но и все те, что с ней соприкасаются, а также Законы Межмерного Взаимодействия.

Здесь мы подходим к сути. Ты полагаешь, что, творя заклинание, ты проявляешь свободную волю и нарушаешь предопределённый ход вещей? Это заблуждение. Твоя магия не разрыв цепи причинности, она её звено. Маг есть Канал. Наши тела, разум и душа являются сложнейшим устройством, проводником, соединяющим измерения между собой.

Обучение магии — это не обретение «силы», а калибровка этого проводника. Изучая руны, отрабатывая жесты и тренируя волю, ты не наполняешься энергией, ты шлифуешь механизм своего «я», чтобы он мог точно и безопасно сонастроиться с иным измерением.

Заклинание фактически есть Код. Ритуал — это не просьба, отправленная в пустоту. Это команда, строгий алгоритм, вводимый тобой в ткань реальности. Каждое слово, каждый жест — это часть ключа, который поворачивает определенные шестеренки в межмерном интерфейсе, открывая поток энергии из точки А (скажем, измерения Огня) в точку Б (кончик твоего посоха).

А потому Воля — есть Иллюзия Выбора. Момент, когда ты решаешь применить магию, кажется тебе актом свободного выбора. Но с позиции Наблюдателя, это решение было вычислено им задолго до твоего рождения. Твоя генетическая предрасположенность к магии, учитель, который тебя нашёл, прочитанная тобой книга, сформировавшие твой характер травмы и радости, всё это звенья одной цепи. Состояние твоих нейронов в момент «принятия решения» является неизбежным результатом всей предшествующей истории вселенной.

— Светлый источник есть проявление порядка, — задумчиво произношу. — Но он не одинок, а потому другие источники силы привносят в систему Хаос, особо сильно старается в этом темный источник. Отчего в теории всемогущее существо порой может быть пугающе слепо.

Хоть и существуют возможности описать магию, но они будут верны лишь для одного конкретного случая. Я уже давно пытался понять, что есть светлый источник, и теория о демоне Лапласа подобралась к ответу ближе всего. Свет есть порядок, но никто не говорил, что этот порядок должен быть добрым, как и хаос темного источника злым. Понятия зла и добра слишком человечны, чтобы прилагать их к материи, но нам так проще, очеловечивать даже источник нашей силы.

Покачав головой, я вдруг подумал, что нервничаю, отчего в голову лезет всякая ерунда. Глядя на приближающийся остров, я видел родовое поместье, оно не могло здесь быть, а значит, что такую форму принял мой страх. Оно росло из тени, как гнилой зуб. Знакомые остроконечные шпили, почерневшие от времени и злобы красные стены, бесконечные витражи на которых изображены подвиги моих предков.

«Летучий Голландец» медленно, будто против своей воли, дрейфовал к единственному причалу, и с каждой секундой детали проступали все четче. Я чувствовал его. Запах старого камня, воска для полов и чего-то кислого, сладковатого: запах тления и угасшей мощи. Запах тени моего дома, где я прожил всю свою жизнь, лишь на пару дней вырвавшись из привычного порядка вещей.

Мои пальцы сжали штурвала так, что он затрещал. Источник внутри меня, обычно такой ясный и теплый, сжался в комок холодного, колющего света. Это было место моей силы, вывернутое наизнанку, место, ставшее моей главной слабостью. В теневой форме поместья я не смогу даже подпитываться от источника. Я не хочу туда возвращаться, понимаю пугающей ясностью, особенно в теневую его часть.

Меня воспитывали встречать страх с улыбкой. Но как смеяться в лицо тому, что является твоим отражением в кривом зеркале? Как сражаться с тем, что не просто хочет тебя убить, а хочет доказать, что ты ничто, ошибка, недостойный потомок, чье место на помойке семейной истории? Темный маг подчинил бы его, сломал, сделал своим слугой, но я был светлым. А свет не ломает и не подчиняет. Он… что он вообще делает? Меня не научили этому. Меня научили сражаться, но, что если битва приведет меня к смерти?

— Эй, Бальтазар, — раздался голос с палубы.

Вздрогнув, я с трудом оторвал взгляд от надвигающегося поместья. Рядом, опираясь на поручень, стояла Сонми. Ее лицо было бледным, но взгляд твердым. Сила, которую она только что обрела, еще вибрировала вокруг нее едва уловимым ореолом.

— Это… это оно? — она кивнула в сторону острова. — Твой страх?

— Разве не очевидно? — я попытался вложить в голос привычную насмешку, но получилось скрипуче и фальшиво.

— Выглядит… мрачно, — констатировала она, внимательно изучая башни. — Не хотела бы я в таком месте жить.

Ее простой, почти бытовой комментарий был настолько неожиданным, что я даже вздрогнул.

— В поместье Бальтазар полно способов развлечься, — с ухмылкой отвечаю. — Начиная от алхимических лабораторий и фамильных склепов, заканчивая злыми духами и бессмертным дворецким, древним личем, который уже не одну сотню лет прислуживает нашей семье.

— Знаешь, звучит не очень весело, — осторожно заметила она, краем глаза посмотрев на меня. — Похоже все наши страхи происходят из детства, прав был старина Фрейд…

— Впервые слышу об этом маге, чем он прославился? — приподняв бровь, уточняю.

— Он не маг, а психолог! — фыркнула весело Сонми. — Как ты вообще мог не слышать о нем?

Сложив руки на груди:

— Какое мне вообще дело до каких-то там простецов? — высокомерно произношу, задирая подбородок.

Сонми помолчала, а прежде чем я успел найти остроумный ответ, чтобы все свести к шутке, чтобы не выглядеть совсем уж высокомерным чурбаном, с балки над рулем раздался знакомый голос:

— Он всю жизнь провел в этом поместье, — прокомментировала Никс, хотя я ее об этом совсем не просил. Мой грозный взгляд она также проигнорировала. — Светлый, что воспитывали темные. Возможно, Люциус для тебя выглядит странно, но он такой, каким его воспитали. Светлый Бальтазар из древнего рода темных магов.

Скосив взгляд на Сонми, во взгляде которой появилось сочувствие. Я ощутил волну ярости внутри. Не было для меня более ненавистного чувства, чем сочувствие. Я ненавидел его, поскольку презирал его в себе. В детстве я любил пустить слезу из-за сложившегося положения дел, любил пожалеть себя. Вспоминая те дни, я до сих пор испытываю презрение к себе. Меня оправдывает лишь то, что я был мал и глуп. Со временем Генриетта помогла мне это преодолеть, она показала мне, что тьма нашего поместья может быть веселой, если перестать себя жалеть. Я выучил этот урок и не желал больше к нему возвращаться.

А потому слова Никс повисли в воздухе, тяжелые и неумолимые, как надгробный камень.

— Заткнись, — прошипел я, и мой голос прозвучал хрипло и чуждо. — Еще слово и я наколю тебя на свою шпагу!

— Почему я должна молчать? — кошка наконец перестала игнорировать меня, повернув ко мне свою мордочку. Ее серебристые глаза светились холодной решимостью. — Это же правда. Ты не боишься боли или смерти. Ты боишься оказаться никчемным в глазах тех, чье мнение для тебя до сих пор хоть что-то значит. Даже ненавидя их. И из-за этого темного чувства ты лучше умрёшь, чем проявишь слабость. Ты отправляешься на верную смерть, разве твой враг не должен знать, что ждет ее впереди?

Сонми смотрела то на меня, то на Никс, и на ее лице медленно проступало понимание.

— Так это… твой дом? — тихо спросила она. — А ты… всю жизнь провел в подобном месте? — уже совсем тихо закончила она.

Я отпустил штурвал. Мои ладони вспотели. По какой-то глупой причине в моем горле будто бы застрял камень, а источник стал странно пульсировать.

— Это не ваше дело, — выдавил я. — Мой дом полон тех, кому я небезразличен, полон любви, призраков моих предков. Он может выглядеть немного… мрачно, но это МОЙ дом. Поместье семьи Бальтазар. Лучшее место во всем этом ебанном свете! — впервые за долгое слово позволяю себе бранное слово.

— Но ты же светлый, — Сонми сделала шаг вперед, и в ее голосе прозвучала неожиданная твердость. — Ты только что помог мне, так что позволь мне помочь тебе в ответ. Я не привыкла быть кому-то должна! — видя на моем лице упрямство, продолжила она: — Ты мой враг, я не позволю тебе так просто умереть! Ты умрешь лишь от моей руки! — с этими словами приподняв свое дурацкое пневматическое ружье.

Упрямо сжав губы, я отчаянно не желал признавать свою слабость. Я сильный! И на теневые тропы я ступил, чтобы доказать это! Мне не нужна чужая помощь! Но по какой-то дурацкой причине я не спешил этого произносить, лишь упрямо сжимал губы, словно был и сам не уверен во всем этом.

— Он никогда не признает свою слабость, — снова вступила Никс, тихо вздохнув.

Она спрыгнула с балки и грациозно обошла меня, задевая хвостом мои ноги.

— Будь он темным, то он бы с необычайной легкостью подчинил бы свой страх, заставил служить себе. Проблема в том, что наш птенчик светлый, он должен сразить свой страх и на его месте взрастить благодетель. На месте тьмы культивировать Райский Сад. Но не умеет этого делать, его этому не научили. Его учили всего добиваться лишь силой.

Я закрыл глаза, пытаясь заглушить голос своего пульсирующего источника, который кричал, что они она полностью права. Мне нечего было противопоставить своему страху, кроме бравады. Я не знал, как могу победить, но и сдаться, и уж тем более признавать свою слабость, я не собирался. А потому:

— Даже, если все так, то, что с того? — прошептал я, больше самому себе, глядя на свои ладони, на которых должен был бы уже плясать сконцентрированный свет, готовый к атаке, но ладони оставались пустыми, поскольку Никс была права.

— Спроси у себя, — мягко сказала она. — Но только честно. Прежде чем переступить через этот порог, рассчитываешь ли ты победить?

Приподняв голову, я посмотрел на закрытые ворота фамильного поместья, который больше походил на замок. На моих губах сама собой появилась улыбка. Не в силах сдержаться, я засмеялся, будто выпуская все то, что накипело внутри. Мой смех звучал крайне безумно, но мне было все равно.

Пришло время для выбора, которое я так долго откладывал. Пришло время повзрослеть или сдохнуть. А потому, наклонив голову в бок, с блуждающей безумной улыбкой на лице, я обернулся к Сонми:

— Ты готова увидеть, как умирают легенды? — спросил я, и в голосе моем слышалась лишь веселье. — Смотри внимательно Сонми, как погибнет самый никчемный ублюдок из рода Бальтазар!

С этими словами «Летучий Голландец» с глухим стуком коснулся носом прогнивших досок причала. Скрип железа и шёпот голосов в голове слились в один протяжный вздох. Ворота поместья были уже так близко, я даже мог увидеть в витражах тени наблюдающих за мной предков. Все они желали, чтобы позор семьи позорно сдох. И я дам им ВСЕМ ИМ насладиться этим зрелищем СПОЛНА.

В моих руках вспыхнула шпага, я уже больше не сдерживался, ни к чему было больше экономить свои силы, ведь я направлялся в последнюю свою битву.

Вытянув рапиру в сторону ворот:

— Победа или смерть! — с улыбкой на лице. — Пли!

Залп из пушек с грохотом выбил ворота фамильного поместья. Пусть все обитатели этого места знают, что ублюдок из рода Бальтазар вернулся. Пусть все они знают…

Отсалютовав рапирой безмолвным витражам с лицами моих предков, я спрыгнул на прогнивший настил, слыша под ногами треск досок. Несмотря больше назад, я ринулся вперед. Пускай в этой битве невозможно победить, но я НИКОГДА не сдамся, пока в моих жилах есть хоть немного крови! Приняв решение имей смелость идти до конца, а там будь что будет.

Никс тяжело вздохнула, наблюдая, как Люциус в компании восторженной гоблоты ринулись в ворота фамильного поместья. Худшие ее прогнозы сбывались буквально на глазах. Она пыталась ему помочь, показать, что можно черпать силу в своей слабости, что решить все силой у него не получится, но она недооценила парнишку, слишком сильно надавила. Одних неприятности ломают, а другие становятся от них еще жёстче. И Люциус был из последних, даже зная, что впереди его ждет только смерть, он и не подумал сделать шаг в сторону.

Глядя на этого парнишку, отчего-то на лице Никс сама собой появилась предвкушающая улыбка. Если это упрямство направить в нужное русло… то этот упрямый дурак своим лбом пробьет даже крепостную стену. От этой мысли сердце Никс забилось быстрей. Если Люциус все же решится ей помочь, то он пойдет до конца. Она это поняла с пугающей ясностью.

— Осталось лишь сделать так, чтобы он не свернул себе сегодня шею, — задумчиво промурчала она.

Она отчаянно стала искать способ, как можно спасти висельника от собственной же глупости. Даже умнейшие люди не способны порой справиться со столь, казалось бы, тривиальной задачей. Никогда нельзя недооценивать чужое желание свернуть себе шею. Если бы они познакомились чуть раньше, то она бы смогла подобрать ключ к его сердцу, но она была вынуждена играть теми картами, что раздала ей сука Судьба. Причем Судьба, по ощущениям Никс, играла краплеными картами.

— И что мы будем делать? — раздался рядом немного шокированный голос.

Подняв взгляд на Сонми, эту юную ведьму, которую Люциус назвал своим врагом, шестеренки в голове Никс заработали с пугающей скоростью. Она не могла видеть будущее, но увидеть потенциал она все же была способна. Эта пьяница Мэри увидела потенциал в этой девчонке, именно поэтому она послала ее вместе с Люциусом, ведь она не могла не увидеть, что он не готов. Слишком много в нем упрямства и гордыни. Великая Ведьма все правильно проссчитала, один может спасти другого, пройти рука об руку над Бездной по канату из верблюжьего волоса.

Если кто и мог вразумить сейчас Люциуса, так это его одногодка, которая на его глазах сделала то, что не в силах сделать он в одиночку. Сама Никс могла и не справиться с упрямцем из семьи Бальтазар. Слишком спесивые и гордые, чтобы увидеть, что их путь ведет в пропасть.

А потому, оценивающе посмотрев на Сонми:

— Мы поможем ему, мряууу… — мелодично ответила она, прислушавшись к взрывам, которые стали доноситься из поместья. — Но сначала мы позволим ему излить свою ярость на кого-то другого…

Именно в этот момент луч ослепляющего света прошелся по витражам, испаряя лица предков, освещая на миг и Летучий Голландец. Сонми с открытым ртом наблюдала за этим светопредставлением, а потому понятливо кивнула, с опаской в голосе произнеся:

— Да, пусть немного… спустит свой пар… — как болванчик закивала она, неотрывно наблюдая за поместьем.

Никс хитро улыбнулась, присмотревшись к юной ведьме, возможно, у нее будет два помощника, а не один? Кто знает, сука Судьба любит над ней подшутить…