Баллада о неудачниках

Глава 8, в которой Марк выполняет служебный долг

Я с трудом разлепил глаза и уставился в белесую муть за окном. Солнца не было видно, только мутный рыхлый кисель, цветом больше всего похожий на нестираное исподнее.

Хотелось пить.

Я встал и в чем мать родила прошлепал к тазику со стоявшим в нем кувшином. Хрен с ним, с умыванием, жизнь дороже. Холодная вода смыла мерзкий привкус перегара во рту. Я постоял, глядя на кувшин, наклонился над тазом и вывернул остаток себе на голову. Стало получше.

Который час вообще? Что это? Утро или день?

Успокоив себя мыслью, что был бы день, Тобиас давно бы меня поднял, я решил, что торопиться некуда. Это утро, раннее утро. Чертово похмелье подняло меня ни свет ни заря. Вон и Лиззи… или не Лиззи… или Эльза… черт, не важно, главное, что еще спит. Я торопливо обтерся и плюхнулся обратно в кровать. Вероятно-Лиззи заворочалась, что-то недовольно забормотала.

— Спи. Рано еще.

Ну что за привычка-то дурацкая — девок в дом тащить? Их же утром девать куда-то нужно. Я приподнялся на локте и перегнулся на другую сторону кровати. Вероятно-Лиззи вчера была весьма миленькой белокурой девицей со вздернутым носиком и круглой звонкой задницей. Но как свидетельствовал опыт, утро таит в себе разочарования. Я осторожно отвернул край одеяла. Лиззи не подвела. Действительно миленько и действительно кругленько. Надо бы как-то половчее спросить, как же все-таки девицу зовут. И где ее можно найти. Потому что где я ее вчера нашел — убейте, не вспомню.

В дверь забарабанили.

— Милорд! Эй, милорд, вставать пора!

— Да! Встаю!

Вероятно-Лиззи пискнула и села в кровати, прикрывая ладошками грудь. Ладошек было мало, груди — много, и получалось так себе. Пейзаж открывался вдохновляющий.

— Милорд!

— Да встаю я!

Ну чтоб тебе…

Я вылез из кровати и потянулся к груде шмотья на полу. Первой мне в руки попала длинная и не слишком чистая рубашка с заплаткой на локте. Так. Не мое.

Лиззи сзади что-то смущенно пискнула. Я не глядя швырнул рубашку за спину. Ну вот что за тупость — теперь-то смущаться? Не пойму. Чего я там не видел?

К тому времени, как я закончил одеваться, Лиззи еще шнуровала платье. По-моему, она вообще не слишком торопилась. Возилась с завязками так, будто в первый раз их видела. Кажется, Лиззи оказалась из тех, кто хотел бы остаться. Жаль. Не повезло. А я-то хотел ее еще в гости позвать. Но если девица в первый же день не торопится уходить, то уже через месяц окажется, что она в тягости. Это мы проходили. Так что я выгреб из кошеля не две, а четыре монеты.

— Мне нечего тебе подарить в благодарность за несравненную ночь. Но возьми хотя бы это. Купи себе ожерелье.

Лиззи зажала деньги в кулачке и присела, изображая подобие реверанса.

— Благодарю, сэр Марк. Вы заглянете сегодня вечером в «Боярышник и омелу»?

Да ни за что. Месяц не покажусь. Терпеть не могу, когда на меня тоскливыми глазами смотрят, будто я последний кусок хлеба украл.

А пару раз даже приворожить пытались. Хорошо, что все это колдовское дерьмо поверху плавало, я его повылавливал и выбросил. А то неделю бы животом маялся.

— Не знаю, милая. У меня много дел.

Я открыл дверь, и Лиззи, алея ушами, торопливо прошмыгнула мимо Тобиаса. Тот посторонился и одобрительно хмыкнул, проводив взглядом носик, волосы и округлости. Главным образом округлости.

— Заходи. Поможешь застегнуться.

Я не Лиззи, сам себе шнурки не затяну.

И денег за ночь телесной любви мне никто не дает. Нет, меня трахают в мозг. Тем и живу.

В приемной уже было людно. Две тетки с корзиной, из которой торчала куриная задница в пышном рыжем пуху. Парень с подбитым глазом и обрезанными тесемками от кошеля на поясе. Зареванная девица в новеньком, но уже обтрепанном платье. И группа мужчин — строгих и серьезных, с той особой значительностью в лицах, которая появляется у людей, осознающих всю глубину постигшей их беды. Словно есть какие-то правила, по которым горе дарует особые права и привилегии. Вот и сейчас я прошел к столу, а мужчины встали и обошли безмолвную очередь. Даже курица перестала квохтать и возиться под тряпкой.

— Добрый день, милорд, — заговорил самый старший, с пушистой бородой, в которой инеем пробивались пряди седины.

Я кивнул. Что-то мне подсказывало, что добрым день только что быть перестал.

— Мы тут собрались и решили к вам идти, в город. Сами мы люди темные, слабые, ничего поделать не можем. А вы о законе печетесь. Вот мы вам и вверяемся. Защитите нас, коль ваша тут сила.

Ты гляди, целую речь подготовил. Что ж у них там стряслось? Явно не пастух корову пропил. Я сделал самое серьезное лицо, какое мог.

— Что случилось?

— Дети пропадают.

Чтоб тебе. Господи, ну почему не корова?!

— Где именно?

— Везде. И в нашей деревне, и в соседских. Шестой вот вчера домой не вернулся.

— Как пропадают? Когда?

— Да уж месяца два тому, как началось. Уходят, кто зачем, и не возвращаются. Томми за земляникой пошел, Джок и Салли гусей к пруду гнали, Сэмми в прятки играл.

— Сам? — я попытался представить себе, как один ребенок играет в прятки.

— Зачем сам? С детьми. Только остальные вернулись, а он нет. Детвора его сначала покликала, потом взрослых позвали. Мужики собрались, топоры-вилы взяли и лес прочесали с факелами. Нигде никого. Как растворился.

Да, было такое, помню. Я тогда стражников давал, чтобы лес прошерстили. Нашли волчью лежку недалеко от деревни, щенную суку убили, волк ушел. Потом еще круг расширили, обнаружили пещеру с разбойничками. Хорошо, в общем, погуляли, с пользой. Вроде как помогло. Народ успокоился, больше на пропажи не жаловались. Хотя, конечно, лес — это вам не церковный зал. Там и волки, и браконьеры, да и заблудиться можно, в конце концов. В лесу детворе не место. Но даже при всем при этом шестеро за два месяца — это много, очень много. Но я был твердо уверен, что все закончилось.

Так я и сказал.

— Я был уверен, что теперь Рокингем для детей безопасен — насколько вообще может быть безопасен для детей лес.

— Мы тоже, милорд. Но вчера Мэгги пошла полоскать белье — и не вернулась. Только корзина на берегу осталась валяться, и рубашки на кустах развешаны.

И рубашки, значит, развешаны.

Доброе, мать твою, утро.

И кстати, вопрос без ответа — что вообще за дерьмо творится в Нортгемптоне?

Остальных я уже не слушал, хотя служебное рвение и проявил. Парню пообещал найти вора, девице — коварного соблазнителя. А вот теток с курицей попросту выгнал — потрава в виде перерытой грядки с морковкой не показалась мне заслуживающей внимания. При всем моем искреннем служебном рвении. В задницу морковку. Не в прямом смысле, я имею в виду.